Бремя желаний. Глава 18

      Глава 18. ПЕЧАЛЬ И ВОЗДАЯНИЕ


      Изводя Дани по телефону и перед камерами, Роберт чувствовал себя прекрасно. Его любовь к скандалам и агрессивная склочность дарили ему ощущения, не сравнимые с теми, которые он получал в сети, затевая какую-нибудь склоку на псевдополитическую или околокультурную тему; поглумиться и поиздеваться над кем-либо, кого он не любил, г-ну Авасову тоже очень нравилось, но на работе, заключённый в строгие рамки главенства получения выгоды и пользы дела, он не мог себе этого позволить, а тут — на тебе! Много о себе возомнивший красавец — и Роберт вскрыл его гнилую сущность, сделал неполноценным, неполноценным позорно, обесценил его дивные формы, указал ему на собственную ничтожность. Г-н Авасов гордился собой так, будто творил историю. Ладно, пусть он не вершил великое, но крепко держал в своей руке чужую жизнь, вторгался в неё когда хотел и навязывал что ему было угодно. Властвовать, заставлять страдать, уязвлять саркастическими замечаниями, распоряжаться по своему произволу чужой потенцией — это ведь было позволено только сатрапам, жестоким правителям из славного прошлого, а Роберт это делал сам! Если бы он ещё гнобил кого-то несправедливо — так он делал это заслуженно, воздавая по делам, то есть вершил праведное дело, творил правый суд!

      Г-н Авасов провёл так несколько великолепных дней. Ложась в постель, он переваривал увиденное и строил планы на следующий день: как бы приказать Дани расположиться постыднее, погаже и вместе с тем поразвратнее, помучить побольнее, кольнуть более едкими репликами. Наконец-то Роберт мог оторваться и дать волю своему сарказму, натешиться вдоволь, обжечь сильно! Наиболее удачные фразы и прочие придумки Роберт чуть ли не записывал в блокнотик. Это было лучше и острее секса…

      Но рано или поздно всё хорошее либо кончается, либо выдыхается. Когда резервы мозга миллиардера и унизительных позиций его полукастрированного наложника закончились, г-н Авасов заскучал. Конечно, обозревая сделанное, он самодовольно улыбался, но факты оставались упрямой вещью и сводились к тому, что Дани, хоть за это и пострадал, но всё-таки предал. Можно было сослаться на людскую подлость вообще, но получить её от мальчишки за свои самые искренние и нежные чувства было грустно, обидно — тем хуже, чем неожиданнее. И ведь Дани было уже двадцать пять — характер такого возраста бессмысленно было даже просто пробовать перековать: в наше потребительско-паразитическое время по истечении четверти века бациллы приспособленчества, конформизма, корысти и беспринципности въедаются намертво.

      Да, Роберта предали, он об этом узнал и наказал обидчика, но это уже стало пройденным этапом, а душа г-на Авасова по-прежнему жаждала спектаклей, и к исходу недели от приснопамятного обеда Роберт лёг в постель с твёрдым намерением затеять что-то новое и начать совершенно иные отношения. С Дани, с кем-либо ещё — там видно будет. Надо было думать.



      Если миллиардер-колбасопроизводитель пребывал в смешанных чувствах, то падал, то взлетал, то наслаждался, то грустил, то удовлетворялся, то куда-то рвался, жаждал нового, то Дани прочно обосновался на самом дне возможностей, настроений, ощущений и прогнозов на будущее. «Ты не мужчина, ты не мужчина! Удивляешься, а почему? — ты никогда им и не был, — звучал в его ушах голос Роберта. — А теперь ещё раз потри свой унылый членик, а потом потряси им — это меня доводит до оргазма круче, чем когда я гостил в твоей жопе. Конечно, при условии, что я не расхохочусь, а при виде тебя так трудно удержаться! Вот видишь: у меня тоже проблемы, только не чета твоим, ха-ха! Может быть, тебе для облегчения дрочки автодоильник присобачить? А то ты натёр мозоли на своих нежных ручках… Ты скажи — я закажу. Жаль, что молоко не мой профиль — не могу дать профессиональные рекомендации».

      И это продолжалось долгими жуткими нескончаемыми часами, но после отключения становилось едва ли не тяжелее. Дани чуть ли не сходил с ума. Он знал, он ещё помнил это самое сильное из дарованных природой наслаждений — теперь у него его не было. Может быть, лучше было бы не испытывать его вообще: не познал — и легче принять, что это недосягаемо, легче оплакивать неведомое, не знать, что именно тебе недоступно ныне.

      Дани пытался сопротивляться самому себе, он возражал: «Это не может так оставаться. Если я всё ещё нужен Роберту, он не будет вести себя так вечно; если не нужен — тем более. Через неделю или две он пресытится моей новой ролью, что он будет делать после?» Конечно, парень попытался вызвать своего угнетателя на откровенность, но тот в ответ лишь издевательски расхохотался: «Держи карман шире: так я тебе и разбрешу! Я птица вольная — что захочу, то и сделаю. Главное для меня теперь — моё собственное удовольствие — им и буду заниматься. Довольно я с тобой церемонился! Возился, нежничал, платил — а что в ответ получил? Никакой благодарности, кроме подлого предательства. Ты и сейчас не осознал свою низость, я вижу это по твоим бегающим глазам. Вон, кокетничаешь, изображаешь адские муки. Думаешь, что снизойду к ним? Как бы не так! Ты вообще дубина бесчувственная: ты должен был больше мучиться от гадости своего поведения, испытывать угрызения совести. А вот так прощение вымаливать, пытаться разжалобить, позорно выпрашивать, когда плохо стало, и только для того, чтобы твоя беда ушла, — мерзко: это лишний раз свидетельствует о том, что ты эгоист и думаешь только о себе. Не о справедливости наказания, не о мудром провидении, не о том, что переживали люди, которых ты предал, обманул, которым налгал, не о том, как отвратно ты сподличал, а только о том, чтобы тебе было сладенько, сытно и результативно похотливо. Ты гнусная мразь и мне нет дела до твоих проблем. Теперь я сам себе пуп земли, альфа и омега. А кому не нравится — их дело, пусть сами устраиваются как могут».

      Справедливости ради надо сказать, что Дани действительно очень мало думал о том, что творит, когда он это творил, и если и стал вспоминать это чаще теперь — когда аукнулось и допекло, то лишь с удивлением вопрошал небеса, что он такого плохого сделал, будучи на триста процентов уверенным в том, что ничего особо страшного. Пусть Роберт считает по-другому — а он сам как себя вёл? Смешно, когда собаку съевший на выбивании своих выгод делец пытается воззвать к чьей-то совести. Если бы Дани мог гордо повернуть свою голову, оскорбиться, изобразить негодование, уйти, с какой бы радостью он это сделал! Но он только лишь исполнял приказания того, кто был сильнее, потому что сам был ущербен и оттого измучен, слаб, немощен, мелок и несчастен, — и, может быть, это тоже было по-своему справедливо.

      Иногда, правда, в Дани проскальзывала лёгкая догадка о том, что его вина всё-таки намного больше, чем он сам считает, — боже, как же он таким мог стать, сознательно умалчивать, думать о выгодном браке, позабыть так в него влюблённого, дарившего ему такие нежные ласки, так доверчиво болтавшего по телефону, как он мог возгордиться и глупо отпихнуть то, что принял за досадную, но легко устраняемую помеху, когда она была не препятствием, а опорой! Как он мог так сглупить, погнавшись за двумя зайцами и потому неминуемо растеряв ориентиры! Но Дани не хватало самокритичности — врождённым и обострённым у него был только артистизм, во всём же остальном, он, как и в вышеприведённом, если и начинал с правильных посылов, скатывался к тому же эгоизму и жалел не о том, что сделал плохо, а о том, что сделал глупо и невыгодно для себя родного.

      Его накрывало — то ли кара, то ли пытавшиеся достучаться до пока не внемлющего жизненный опыт, непреложность и законы равновесия, но это было скоропреходяще и касалось легко, это проходило, не задевало, не откладывалось в памяти и в душе.

      На сердце было иное. В своих растерзанных чувствах Дани пытался выискать крохотную надежду. «Может быть, это не навсегда. Даже если сейчас навсегда, то в недалёком будущем врачи придумают, как это устранить. Но со мной же ничего не произошло — просто срыв. Он не должен изменить всё так кардинально, до гроба. Просто должно пройти время. Когда Роберт от меня отстанет, я потихонечку сам попробую. Через неделю, через два дня. Мне просто надо это пережить и хорошенько успокоиться. Он, подлец, специально провоцирует так, чтобы у меня ничего не получалось, — значит, есть и обратный алгоритм. Только надо подождать. Пусть он меня унижает, а я его унижу, скажу ему завтра, что смотреть за мной в таком состоянии и получать от этого удовольствие — самое настоящее извращение. Конечно, он ответит, что упивается возмездием и любуется справедливостью, но я всё-таки попробую. И скажу, что он урод, а его Илона — шлюха. Стоп, а почему он о ней ничего не говорит? Он ведь обещал мне её в жёны, а теперь что? Как же Илона выйдет замуж за импотента? Или он из ревности к ней меня довёл до импотенции? Фу, какое мерзкое слово!.. Из ревности — это правдоподобно. Илоне импотент не нужен, а её папеньке — трын-трава, кончит его содержанка или нет. Впрочем, я даже не содержанка, а… а кто? Пленник, заложник, игрушка, забава? Господи! Одно хорошо: со Свеном всё закончено, мне нечего и нечем от него получать. Я его больше не потревожу. Пусть подавится своим благонравием».



      — Послушай, твой Анатолий не ревнует тебя ко мне? — а то я стала главной поверенной твоей частной жизни.

      — Гы, тебе как раз по званию сам бог велел, — ответил Роберт Анастасии.

      Час был вечерний, пара спокойно напивалась чаем в скромной квартирке супруги миллиардера.

      — Ну да, к тому же у него много хлопот: стеречь твоего… подопытного. И консультацию какого рода ты хочешь получить на этот раз?

      — Да простую. Я уже вдосталь его… достал, — захохотал г-н Авасов, довольный каламбуром. — Как мне теперь удовольствие получать?

      Анастасия и на этот раз раздумывала недолго:

      — Ты его сначала любил — потом ненавидел, сперва доверял ему — после разуверился, раньше делился с ним своими мыслями, соображениями, идеями — одним словом, откровенничал, — теперь скрытничаешь. Раз тебе так понравилось раскачиваться на качелях, продолжай делать то же самое. Ты его, — супруга улыбнулась, — обесполноценил — теперь вылечи, унизил — теперь вознеси, ограждал Илону от него и его от Илоны — теперь позволь им видеться. А когда господин Страхов снова начнёт зарываться, снова напомни ему, что он полностью зависит от тебя, — или словом, или делом.

      — Это же здорово, у меня не жена, а сокровище! — восхитился Роберт. — А теперь давай детально!

      Настя вспомнила, что её любимый герой на военных советах не сидел, а возлежал, и развалилась на диване.

      — Включи ноут и записывай. Итак, пункт первый…



      Консультация, полученная г-ном Авасовым у сексопатолога, которого он посетил на следующий после совещания у жены день, свелась к тому, что Дани был заблокирован поверхностно и, самое главное, недавно — следовательно, и его восстановление много времени не займёт: пара-тройка сеансов и неделя, максимум две, на полную реабилитацию, считая с первого посещения.

      — Так я вам сейчас его и привезу, чтобы времени даром не терять. — И Роберт поехал к своему любимому.

      У Дани тем временем закончилась неделя отпуска, взятого им ещё тогда, когда всё было в порядке. «И где сейчас эти славные деньки! — мрачно думал он, придя домой и усевшись в сгустившемся сумраке в кресле. — Кто мог подумать, что работа покажется мне избавлением и желанным пристанищем от издевательств моего «благодетеля»! Неисповедимы пути господни…» Довести до конца столь похвальные рассуждения ему не дал г-н Авасов, громко и бесцеремонно забарабанивший в дверь.

      — Собирайся, секс-инвалид, поедем настраивать твою пипиську!

      — Не поеду! — по привычке огрызнулся Дани. — Останусь импотентом — и быстрее от меня отвяжешься.

      — Перестань кокетничать! Я же вижу, как у тебя глазёнки загорелись! А если забыл, что я здесь командую, я сейчас так тебя оттрахаю, что тройка здоровых качков, которыми я тебе грозил, приятным отдыхом представится.

      — Силёнок не хватит.

      — Не волнуйся: я начну членом, а закончу бутылкой, — нашёлся Роберт.

      — И когда ты только провалишься…

      Когда конфликтующая пара уселась в машину и автомобиль тронулся с места, на почтенного миллиардера вдруг нашло. Он сидел на заднем сиденье, Дани расположился слева, его спутнику был виден его профиль, в печальных глазах пробегали искорки от бесчисленных фар на вечерних дорогах, сполохов реклам и залитых светом витрин. Г-н Авасов вспомнил, что уже долгое время не целовал своего неверного возлюбленного и просто соскучился по его губам. Роберт потянул Дани к себе:

      — И ответишь мне. А то… — и впился в грешные уста.

      Дани и самому пришло на ум, что его давно никто не целовал; кроме того, темнота салона и огни за окнами словно восстанавливали в памяти те чудные дни, когда ему было так хорошо в желанных объятьях, в уже так долго не бывших ласковыми руках. Он ответил и по своему обыкновению оправдался про себя: «Я уступаю только потому, что, действуя по-другому, рискую не добраться поскорее до исцеления, а отложить его на неопределённый срок. Всё равно и без этого Роберт знает, что я от него завишу. К чему гордые позы, если мне нравится? И это определённо лучше насмешек и угроз».

      — Не строй райские кущи. Я поддаюсь только по той простой причине, чтобы тебя сопротивление не разожгло. И где ты нашёл такого болвана, который принимает пациентов поздним вечером?

      — Я где угодно что нужно из-под земли достану.

      — Так я тебе нужен…

      — Когда в голову взбредёт.

      Излишне говорить, что врач своё дело знал, потому что, в отличие от любимого, г-н Авасов тех, кто на него работал, подбирал прекрасно.



      Примерно через пару дней после описанных событий, примерно в тот же вечерний час к Дани заявилась Илона. Девушка была оживлена, в незнакомой квартире освоилась сразу, быстро нашла выключатель и зажгла люстру. Столовую залил яркий свет, хозяин внимательно рассмотрел неожиданную гостью.

      — И чем я обязан паломничеству в свою скромную обитель святого семейства?

      — Нашей вечной ведесущностью.

      Илона прошла в центр комнаты и огляделась.

      — Как я понимаю, ты не свой прекрасный наряд пришла демонстрировать, тем более что на тебе всё ещё старые сапоги.

      Илона выставила ножку, обутую в бежевой замши сапог, вперёд и умилилась.

      — Сама удивляюсь, как я к ним привязалась. Впору ещё две пары выписать, уже месяц ношу, а обычно после третьего раза горничная одежду и обувь на антресоли уносит, и, когда они забиваются, шофёр увозит мануфактуру в церковь.

      — Миллиардерам такое расточительство не к лицу. Тебе следует сдавать одёванное напрокат в фотоателье — станешь зарабатывать на секонд-хенде.

      — Угу, но я не о своих капиталах пришла говорить…

      — А оценить шалаш, который тебе некогда предлагал так любящий.

      — Упаси бог, я на него не буду покушаться, даже о прописке после брака не попросила бы…

      — Какой альтруизм…

      — Ещё бы, так что идея с одеждой напрокат явно не к месту. Я пришла объявить тебе своё решение…

      — Которому я подчинюсь?

      — Конечно. Как и всегда. Мой отец умеет тебя убеждать, не правда ли? — И Илона с вызовом посмотрела на Дани.

      — И ты идёшь по его стопам. Маски сброшены? Отлично, тогда я слушаю.

      Дани нахально сел, не предложив это сделать девушке, и закурил, но Илона в позволении не нуждалась и бесцеремонно уселась сама, после чего показательно картинно достала из своей сумочки сигаретную пачку и выудила оттуда длинную сигарету.

      — Угостите даму спичкой… — издёвка определялась легко.

      — Тебе от отца и любовь к советской киноклассике передалась. — И Дани поднёс зажигалку.

      — Сейчас ты убедишься, что не только. — Илона затянулась. — В ближайшем будущем я выйду за тебя замуж.

      — Не понимаю, на кого ты сейчас больше похожа: на укротительницу с хлыстом или надзирательницу в бараке концлагеря.

      — Окстись, тигров здесь нет, как и несчастных замученных узников. Ты на мне женишься…

      — А ты знаешь, что я стал импотентом?

      — Как и то, что тебя лечат, так что не драпируйся в великие несчастья.

      — Вот как! А мне так хотелось представить, что сексопатолог твоим отцом был нанят не для того, чтобы устранить наведённое им временное, а для того, чтобы сделать это постоянным.

      Но Илона хорошо подготовилась к разговору и не осталась в долгу:

      — Что ты себе вообразил? Что мой отец приревновал тебя ко мне и для того, чтобы ты стал для меня бесполезным и я от тебя отказалась, хочет сделать из тебя евнуха? Очнись, ты фигура не того масштаба, чтобы вносить разлад в наше семейство.

      — А как ты меня будешь делить со своим отцом? Или сплочённость вашего семейства доходит до того, что я должен буду ублажать вас одновременно?

      — Можешь не волноваться, групповуха меня не прельщает. График составим, будешь трудиться согласно расписанию.

      — Умно. И твоя великая любовь не восстанет против расписания?

      — Какая любовь? — Илона пожала плечами. — Или тебя мания величия заела, или что-то с памятью твоей стало. Тебя можно только вожделеть, у тебя, кроме внешности, ничего нет.

      — Зачем же ты собираешься замуж за такое ничтожество?

      — А! — У Илоны загорелись глаза. — Здесь у нас будет семейный подряд на основе творческого интереса.

      И, нисколько не поинтересовавшись мнением собеседника, Илона изложила ему согласованные со своим отцом планы, но чувств своих не показала. После всего, что раскрылось, девушка не могла понять, что осталось в её сердце от влюблённости в Дани, но она была упряма, а парень её устраивал. Накануне тесный семейный совет пришёл к выводу, что у Дани нет трёх серьёзных недостатков, которые и г-н Авасов, и м-ль Авасова не переваривали: он не принимал наркотики, он не давил людей на улицах, его родители у государства ничего не уворовали. Роберт не хотел связывать свою дочь браком по расчёту, потому что найти достойный капитал, нажитый без криминала, было трудно; ещё труднее было найти отпрыска фамилии, накопившей приличное состояние, который Илону бы устраивал: девица была капризна и меньше, чем на красавца, не соглашалась. В Илоне было не столько пылкой страсти, к тому же уменьшившейся после череды разоблачений, сколько банального желания нормального секса, обычной для её возраста склонности представительниц прекрасного пола замарать свой паспорт и чистого позёрства, которое можно было бы утолить, явив подружкам такой прекрасный трофей. Но останавливаться на просто красавце девушка не собиралась: ей нужна была знаменитость, знаменитость она должна была сотворить вместе со своим отцом — в этом заключался творческий интерес. Илона рассказала всё родителю; в свою очередь, и Роберт оповестил дочь о том, что их интересы опять сошлись, вкратце описал задумки Насти и призвал супругу, на этот раз по скайпу. Через полчаса триумвират выдал окончательный план. Дани последовательно предполагалось провести через:

      1) фотосессии с выкладыванием снятого в глянцевых журналах;

      2) рекламу лучшей в мире колбасы г-на Авасова — прекрасный Дани ложился бы где только можно: на пляже (песочек в фотоателье), на кровати (опочивальня Илоны), на античном военном совете (придумка Анастасии) — и везде изображал бы, что тает от блаженства, поедая изысканный продукт;

      3) главную роль в каком-нибудь музыкальном клипе.

      На последнем пункте отец и дочь забуксовали: найти приличную песню безвестного новичка было достаточно просто, как и протолкнуть видео с ней на музыкальные каналы — для первого существовал Анатолий, для второго — деньги, но вот что было делать со сценарием клипа, который должен был всех поразить? К счастью, Анастасия не уходила из скайпа, а думала она обычно недолго и, получив железные гарантии своих родственников по поводу того, что в рекламе авасовской колбасы Дани изображать её главного любимчика не будет (пришлось отдать на откуп историческую личность гораздо сомнительнее), сказала, что париться особо нечего: новое — хорошо забытое старое, старому было семнадцать лет — достаточно для того, чтобы родилось целое поколение, с ним не знакомое, которое воспримет съёмку как откровение.

      — Надо же! Не видела ничего подобного, какое оригинальное решение! — оценила Илона, кликнув на сброшенную ссылку.

      — Ого! И я! — удивился Роберт.

      — Нейтральная тема съёмки — под любой сюжет подойдёт, морду Дани, как здесь, помести в центре — внимание обеспечено, фон поддерживает отличную динамику. По этим мотивам и снимай, а как пройдёт на ТВ, накатай подмётное письмо Вилле Вало — пусть подаёт в суд, запрашивает разбор на предмет плагиата. Дойдёт до слушаний — поднимется шумиха. Скандальная слава — самая верная. И пройдёт о тебе слух не только по всей Руси великой…

      У г-на Авасова даже дыхание перехватило от открывшихся перспектив. Ему, так любящему свары, судиться с настоящей рок-звездой на предмет плагиата монтажа клипа, в котором снялся муж его дочери и одновременно его собственный любовник, найденный им в архивах его второй фиктивной жены! — Роберт элементарно прифигел.

      — Настя, ты просто чудо!

      — А то! И войдёшь ты в историю не банальным миллиардером-колбасопроизводителем — стяжаешь славу Александра Македонского! Ладно, я отрубаюсь, а то он у меня тут уже с Гефестионом повстречался…

      Анастасия закрыла скайп и вернулась к полюбившемуся историческому роману. Читала она его с превеликим удовольствием, потому что знала, что произойдёт на его страницах дальше, и серьёзно подумывала, не стоит ли ей забить на русреал и творить ныне исключительно по историческим эпохам.



      — Таким образом, — завершила Илона изложение грандиозных замыслов, прокрутив в уме подробности вчерашнего семейного совета, — мы сделаем из серого электрика звезду шоу-бизнеса российского разлива — и я сочетаюсь браком со знаменитостью. А чтобы знаменитость не зазналась, — и в голосе девушки самодовольные интонации сменились на неопределённые, но ничего хорошего не сулившие, — пусть знает, что свалиться с небес ещё легче, чем на них забраться.

      — Бесспорно, когда этим занимается господин Авасов.

      — Вот-вот. Смотри-ка, как искорки в твоих прекрасных очах забегали, быстро очухался и возрадовался. Артист — артист и есть, личина — твоя истинная сущность. Ладно, дыши пока, а я пошла. Провожать не надо.

      Илона вышла от Дани и испустила чудовищный вздох. Всё прошло идеально, ей удалось не броситься любимому на шею, не сжать в руках его грешную голову, не омыть её слезами чисто женского сострадания к несчастьям, через которые этой голове пришлось пройти только потому, что владельцем её был обыкновенный человек, то есть такая же мерзость, как и все остальные двуногие, но на свою беду повстречавшаяся с г-ном Авасовым и им отмеченная.

      А Дани остался один и не мог не отдаться сладким грёзам о будущей славе. Колесо фортуны скрипнуло, резко повернулось и вознесло его со дна навстречу новым свершениям.



      Ссылки на книгу, которую читала Анастасия, и клип, который она имела в виду,— в рецензии.