Отражение в зеркале. 26. Утрата

          Телеграмма была короткой – “Мама в больнице”. Сами по себе такие строки не сулят ничего хорошего, но их краткость и вовсе повергла Анну в ужас.
     Через два года после гибели отца, ее мать сосватали за молодого инженера электростанции, приехавшего в их городок после окончания института. Ане исполнилось пять лет, когда родился брат. В комнату внесли громко орущий сверток, развернули его и положили поперек кровати. Аня с изумлением рассматривала выглядывающее из свертка красное личико, маленькие ручки и ножки с крохотными пальчиками. Она тогда сказала, что брата нужно назвать Мишей, так его и назвали. Почему именно Мишей и где она услышала это имя, Анна не могла припомнить. А еще через год мама с братом и отчимом уехали, оставив дочь на попечении деда и бабушки. Уехали в город, где была красивая большая река и много рыбы, и где для отчима нашлась хорошая работа.
     Несмотря на редкие встречи, с матерью они были близки. Выбор Анны стать певицей она понимала и одобряла, в отличие от отчима и брата, которые относились к этой профессии скептически и без должного уважения. Они не считали это достойным занятием, своими суждениями напоминая байку о беседе Шаляпина с извозчиком.
     Возница спросил его:
     - Что делаешь, барин?
     - Да пою, я, брат!
     - Ну дык я тож пою, когда напьюсь. Я спрашиваю, занимаешься чем, дело у тебя какое?
В молодости у мамы был замечательный голос, хотя певицей она так и не стала. Однако пела так хорошо, что видевшие фильм “Большой вальс” дали ей прозвище - Милица Корьюс. В то время фильм этот пользовался огромным успехом. Роль Карлы Доннер в нем исполняла Милица Корьюс, солистка Метрополитен-опера, которую еще называли “Берлинским соловьем”.
     Анна со стесненным сердцем вспоминала, как в их редкие встречи пели они с мамой дуэтом, и часто прохожие останавливались под окнами завороженные звучанием их голосов.
     Встречались они не очень часто - дорога была тяжелая, с двумя пересадками. Аню поднимали в половине третьего ночи, бабушка жарила глазунью, чтобы они могли как следует подкрепиться – дорога предстояла  долгая. Вдвоем с дедом, ежась от ночной прохлады, шли они темными улицами через огромный пустырь на вокзал.
     Ни по брату, ни по маме, ни тем более по отчиму, Анна особо не скучала. Каждую неделю она получала от них письма с одним и тем же содержанием – живы, здоровы, скучаем, были там-то и там-то, береги себя. Но с недавних пор в письмах стали проскальзывать тревожные нотки, на которые Анна, впрочем, особого внимания не обратила. Письма писала ей мама, изредка – отчим.  Он-то несколько раз и упомянул вскользь, что последнее время мама чувствует себя не очень хорошо, приболела.
     Молодость эгоистична. Анна жила своей молодой жизнью - была поглощена учебой, работой, концертами, и отнеслась к этим словам весьма легкомысленно. Каждому приходится иногда болеть, вот и сама она недавно пару недель провалялась с температурой, а теперь вот снова летает и поет, как птичка.
И вот - телеграмма. У Анны словно оборвалось что-то внутри. Спешно собравшись, она помчалась на вокзал и всю ночь не сомкнула глаз, трясясь в переполненном общем вагоне.
     На звонок в дверь ей никто не открыл, записки не было. То время не было еще временем мобильных телефонов, и Анна наобум бросилась на поиски.
Как безумная металась она по городу из одной больницы в другую. Наконец, в самой дальней обнаружила она отчима и брата.
     - Мама в реанимации, - только и смог сказать ей отчим. Брат молчал. Оба выглядели так, что у Анны и мысли не было упрекнуть их в том, что не сообщили они, где их искать.
     Анна умоляла врача пропустить ее к матери, но ответом был категорический отказ. Спустя два часа к ним вышли два реаниматолога, и уже по их виду Анна поняла, что все кончено.
Почему мама скрыла от нее, что больна тяжело и безнадежно, Анна могла лишь догадываться. Видимо жалела она ее и велела всем молчать о своей болезни.
     - Боже мой, - убивалась Анна, - если бы я только знала... Я бы оставила все, я бы приехала, я могла быть с ней... А теперь... Даже не увидела ее, не услышала еще хоть раз ее голос, ничем не помогла...
С ужасом осознала она, что потеряла последнего по-настоящему родного человека, что отныне одна на целом свете. Да, есть брат, есть отчим, которого она звала отцом, но для них она всегда была непонятной и чужой.
     Похоронив мать, Анна вернулась к своим занятиям.
     - Отчего так? - спрашивала она себя, - отчего я так мало и редко виделась с нею... И только когда ее не стало совсем, пришло ощущение, что мир словно опустел.
Пустота эта стала почти физически ощутимой. Чтобы заполнить ее, Анна вертелась как белка в колесе, стараясь изнурять себя до такой степени, чтобы не оставалось ни сил, ни времени на воспоминания и сожаления.
Но вскоре ей стало понятно, что пора остановиться. Отменив пару концертов, сказавшись больной, она уединилась и не сдерживаясь более, не прячась от самое себя, предалась воспоминаниям, угрызениям, и горючим слезам.
     Наплакавшись до изнеможения, она проспала почти сутки и только после этого почувствовала, что как-то может жить дальше. Ведь есть, есть в ее жизни еще один человек, близкая, родная душа... Но где он теперь... Потерян... Навсегда?

Анна боялась даже в мыслях произнести утвердительно эти слова, способные подвести черту под всей ее прежней жизнью.

Всегда после этих слов она ставила вопрос.

***

     Перечитав заключительные строки главы, Вероника покачала головой:
     - Ох уж этот вопрос...  Он ведь не что иное, как крохотная лазейка для надежды - мираж, который  манит и манит тебя. Ты спешишь за ним, теряя силы и время в этом беге, и не знаешь, что ждет впереди. И вот уже вместо знака вопроса приходит черед точки, которую неизбежно ставит смерть. А вопрос? Он часто так и остается неразрешенным...
     Некоторые считают что надежда - это самое большое зло продлевающее мучения. Но без нее-то как? Пока жизнь не закончена, все может измениться, все возможно.
     - Да... – усмехнулась Вероника, - все может измениться. Только в какую сторону? Снова вопрос. И где взять отвагу, чтобы встретить невозмутимо ответ на него?
Повертев в руках ручку, она отложила ее в сторону.
     Только сейчас Вероника стала по крупицам обретать невозмутимость и сразу же удостоилась от окружающих обвинений в равнодушии, безучастности и даже безразличии. Для нее же слово это означало совсем иное. Да, равнодушие, но равнодушие к соблазнам мира, невосприимчивость к мирской суете, беспристрастность в отношении к людям и вещам.
Она наконец поняла, что мудрость сама по себе состоит из беспристрастности и любви. Лишь благодаря беспристрастности есть шанс отличить хорошее от плохого, и только любовь способна дать ощущение целостности и единства, ибо она никогда не убывает.
     - Как же сложно обрести мудрость, - вздохнула Вероника, - как тернист к ней путь и сколько страстей на этом пути... Много об этом говорено и написано, но как преодолеть их - рецепта нет. Как гласит английская поговорка - “открытая дверь и святого в искушение введет”.
     Несмотря на имя, данное ей в честь святой, Вероника не была и тем более не считала себя способной приблизиться хотя бы на несколько шагов к святости. Но и закоренелой грешницей назвать себя она также не могла, хотя за многое корила. Не могла простить себе юношеского эгоизма, когда погрузившись в учебу, концерты, гастроли, так мало думала о своих родных, о матери. Спохватилась, когда было уже поздно, когда осталась совсем одна.
     - Да что это я... – рассердилась она на себя, - с чего это вздумалось мне впадать в рефлексию. Говорят, кто живет надеждой, тот рискует умереть голодной смертью.* И все же, все же... Нет, не может быть надежда злом. Пусть призрачное, но приоткрывает она окошко в будущее, и если исчезнет, что же тогда останется в душе? Пустота?
     Вероника поймала себя на том, что подобными рассуждениями пытается оттянуть момент, когда нужно будет взять перо и продолжить далее свое повествование. Она никак не могла подойти к решающей главе, не представляла, как описать ночь перед расставанием своих героев. И что будет с ними потом?
Жизнь ведь не сказка, где все завершается счастливым единением да свадебкой. Дальше-то что? После свадебки всякое бывает.
     Семейная жизнь часто представляется влюбленным, как грядущий нескончаемый рай. Но, увы, “ конфетно-букетный” период неизбежно заканчивается, наступают будни, и каждый становится самим собой. Спадает флер, откуда ни возьмись, является разочарование. И тогда на сцену выступает требование, как в старой песне  – “стань таким, как я хочу”, словно до сих пор рядом был кто-то иной, именно "такой", да вдруг с чего-то взял да и переменился.
И вот уж нет больше никакого рая, а на его месте разверзается дьявольский ад. И, знай, варят в этом аду друг друга два грешника связанные не любовью, как казалось прежде, а лишь постылыми “узами”, которые они не решаются или не знают, как разорвать. Варят они да поджаривают друг друга в огне скандалов до изнеможения, до румяной корочки.
     Все это уже было пройдено Вероникой. Повторения не хотелось, и она решительно отметала всяческие ухаживания. Работа поглощала ее всю без остатка – она была круглосуточной. На сцену выносился результат, а перед этим – тренаж голоса, выучка текста, бесконечные репетиции. И главное - тайная, невидимая никому внутренняя работа, не прекращающаяся даже во сне. Она отнимала все ее время и все силы. Не могла отнять только память о том человеке, чью трагическую историю, несколько видоизменив ее,намеревалась она описать в своем романе.
___________
Продолжение http://proza.ru/2020/05/13/747
Предыдущая глава http://proza.ru/2020/05/12/1496
* Бенджамин Франклин.