Юность мушкетеро VI И снова в тюрьмe...

Глава IX
И СНОВА В  ТЮРЬМE

Как и обещал герцог, камера де Шарона теперь выглядела куда более обжитой. Вместо прежней пустоты здесь появились два стула, стол и кровать с балдахином. На каменном выступе стены, явно предназначенном для этого, горел зажженный светильник. Несомненно, это было жилище для привилегированных заключенных.

Рацион питания также заметно отличался. Если смертникам раз в сутки выдавали лишь хлеб и воду, то де Шарону подавали сытный бобовый суп с кусками говядины, гусиный паштет с черносливом, иногда паштет из зубаток, но чаще всего – жирных поджаренных куропаток, обильно посыпанных свежей зеленью и овощами.

Однако все эти улучшения тюремного быта ничуть не радовали де Шарона. Он принадлежал к тем юношам с мужественной и отважной душой, чья жизнь, казалось, была наполнена лишь звоном скрещенных шпаг и запахом пушечного пороха. Погруженный в свои мысли, де Шарон съел немного хлеба, запив его несколькими глотками вина. Он видел в осажденном Сен-Мартене свою единственную цель, а в друзьях – свою единственную опору. Действительно, до сих пор де Шарону не приходилось сидеть без дела так долго. Все предыдущее время юноша неукоснительно выполнял приказы командиров, рисковал жизнью в боях и участвовал в поединках. Теперь же, запертый в этой камере, он чувствовал, как его дух угасает.

Но даже сейчас, несмотря на отчаянное положение, его стремление вернуть себе свободу ради спасения острова Ре было безграничным. Он уже исследовал двери, стены и пол своей камеры; его живой, непокорный ум без устали работал, стараясь отыскать какое-нибудь средство спасения. Но тщетно, ничего похожего на потайную дверь или ход не наблюдалось. Так что, ему ничего не оставалось другого, как с тоской смотреть в окно, (благо оно находилось не так высоко от пола, как это было в предыдущей камере), и думать о том, что: если бы в тот момент, когда его снова арестовали или вели в городскую тюрьму, он успел обменяться хотя бы словом с де Рамисом. И тот, пожав ему руку, пообещал передать послание королю, де Шарон мог бы спокойно просидеть в своей камере хоть сотню лет, будучи уверенным, что сделал все от него зависящее. Но с де Рамисом в тот день он больше не виделся. Да и сам аббат уже несколько дней не подавал о себе никаких вестей. А за это время враги Франции и католической веры могли натворить немало бед в Сен-Мартене-де-Ре. Что же касается Глюма, то его после столь невероятных подвигов также заключили в одну из камер крепости, а стало быть король так и не узнает о нуждах Иль-де-Ре. Оставалась лишь слабая надежда, что третий посланник, Кюйянрак, тоже спасся и уже находится в Айтре, у короля. Однако, учитывая крушение их лодки и постоянную бдительность англичан, (а после предательства Фобье она усилилась вдвое) шансы на это были ничтожны.

«Если Сен-Мартен падет, – думал де Шарон, угрюмо шагая в зад и вперед по своей камере. – Мне останется лишь одно: с отчаянием броситься на англичан и попытаться убить хотя бы одного, прежде чем одна из протестантских шпаг пронзит мое тело. В противном случае и его величество король, и его сиятельство де Туара сочтут меня дезертиром и прикажут повесить. Лучше уж уйти из жизни с честью».

Помимо тягостных размышлений об участи острова Ре и о собственной судьбе, де Шарон тревожился, вспоминая разговор с Луизой, который состоялся сразу после его водворения в эту камеру. Сияющая от счастья, еще более прекрасная от волнений, от которых слегка побледнели ее щеки, она вошла и, прислонившись спиною к закрытой двери, прошептала:

– О сударь, сударь, вот и я.

– Луиза! – воскликнул де Шарон, бросаясь к ней. – Право, я уж и не надеялся увидеть вас на этом свете.

— Но, несмотря на все испытания, вы видите меня, – прозвучал голос Луизы, наполненный искренней теплотой. – И я безмерно счастлива этому.

– И я, клянусь, – пылко признался юноша. – Но, к сожалению, боюсь, что наша встреча может быть недолгой.

– Почему? – взволнованно спросила Луиза. – Вам уже известно, когда вас отсюда отпустят? Вы получили какие-то известия извне?

– Нет, – возразил де Шарон. – Однако я предвижу, что это произойдет. И произойдет это очень скоро, когда падет последний бастион острова Ре, когда английские войска сломят сопротивление гарнизона и водрузят свой флаг над крепостными стенами. И что же мне тогда прикажете делать? Возвращение в Сен-Мартен-де-Ре лишено всякого смысла – там меня ждет лишь презрение и подозрение. А путь в Айтре равносилен самоубийству. Ибо король, сколь бы ни был он справедлив, никогда не поверит, что герцог Бекингем по своей прихоти пощадил мою жизнь. Он сочтет меня либо изменником, предавшем интересы Франции, либо трусом, сговорившимся с врагом, а наказание за это вам известно, сударыня.

– Но должен же быть какой-то выход, – проговорила Луиза. Ее голос звучал твердо, несмотря на внутреннее волнение.

– Выход один, – взяв ее руку в свою, ответил бургундец, – бежать отсюда. И как можно скорее. Пока не стало слишком поздно, пока не упал последний бастион и не грянула буря.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – спросила девушка.

– Меньше всего вы, сударыня. Впрочем, вы бы оказали мне большую услугу, если бы попытались найти пастора Оша, он де аббат Доминик. Он мой друг… по крайней мере, был им раньше.

Слова бургундца прервал скрип открывающейся двери. В камеру вошел стражник. Смущенно откашлявшись, он произнес:

– Время вышло, сударыня. Пора прощаться.

– Иду, – пролепетала Луиза, устремив свои дивные глаза на де Шарона. – Я разыщу его, сударь, не беспокойтесь.

Она робко поцеловала юношу в щеку и выбежала из камеры, оставив его в одиночестве с его мрачными мыслями.

С тех пор прошло около трех или четырех дней, однако не от Луизы, ни от кого бы то либо еще известий не было. Тишина в камере стала невыносимой, а ожидание – мучительным. К тому же де Шарон стал невольно волноваться. Каждый шорох за дверью, каждый скрежет  затворов заставлял его сердце замирать в предвкушении или страхе. Он искал все возможные пути к побегу, однако ни один не внушал уверенности. Надежда на послание через де Рамиса таяла с каждым часом, а шансы спасти Сен-Мартен казались все более призрачными.

Но внезапно его мрачные мысли рассеялись, когда он увидел странного человека, расхаживающего у тюрьмы. Он был одет в темный, поношенный плащ, капюшон которого скрывал лицо, но даже сквозь грубую ткань было видно, как напряженно он вглядывается в окна крепости. Де Шарон, поначалу приняв его за очередного зеваку, вскоре почувствовал, как лихорадочно забилось сердце. В движениях незнакомца было что-то неуловимо знакомое, что-то, что заставило его встрепенуться. Он прильнул к окну, пытаясь разглядеть незнакомца получше. Тот, словно почувствовав на себе чей-то взгляд, остановился и медленно поднял голову. Капюшон откинулся, и де Шарон с изумлением узнал де Рамиса.

Тот тоже заметил его и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, приложил палец к губам, призывая к тишине. Затем аббат снова надел капюшон и быстрым шагом двинулся вдоль улицы Кающихся грешников.

Де Шарон замер, боясь пошевелиться, чтобы не привлечь ненужного внимания. Сердце бешено билось в груди, точно во всем теле сразу. Действительно ли перед ним стоял де Рамис? Или это всего лишь обман чувств и зрения, вызванный отчаянием и жаждой свободы?

Надежда, словно слабый росток, пробилась сквозь почву безысходности. Он еще сильней прильнул к решетке, стараясь не упустить из виду странную фигуру, пока та не скрылась за углом крепостной стены. Юноша лихорадочно размышлял, что предпринять дальше. Несомненно, аббат явился не просто так. Должен быть какой-то план, какой-то способ связаться с ним и узнать, что задумано.

Прошло, казалось, несколько часов, наполненных томительным ожиданием. Де Шарон не отходил от окна, боясь пропустить хоть малейший знак. Но ничего не происходило.

День уже сменялся вечером, а канделябр в углу камеры отбрасывал причудливые тени на стены, когда внезапно тишину нарушила странная возня, доносившейся словно из-под самого пола. Вначале де Шарон подумал, что это мыши, и не придал сему значение. Но вскоре сквозь толщу земли пробился слабый, призрачный шепот. Слова были неразличимы, но в их приглушенном звучании безошибочно угадывался человеческий голос. Взволнованный, де Шарон замер, прислушиваясь. Ведомый таинственным звуком, он приблизился к углу камеры и, затаив дыхание, приник ухом сначала к холодной стене, затем к сырому земляному полу. Казалось, шепот рождается в недрах земли, намекая на то, что его камеру от соседней отделяет лишь хрупкая перегородка, тонкая, как лист бумаги.

Спустя пару часов голос затих, уступив место гнетущей тишине.

Лишь глубокой ночью странный шум возобновился. Но теперь это был не приглушенный шепот, а глухие, частые удары, словно кирка методично долбила камень. Звуки по-прежнему доносились из того же угла, становясь с каждой минутой все отчетливее и настойчивее.

И хотя де Шарон был поглощен своими мыслями, этот странный шум влек его внимание, как магнит. Не отрываясь, он смотрел на угол, откуда доносился этот подозрительный скрежет. Время перевалило к половине второго, но бургундец, несмотря на бессонную ночь, проведенную в тоске и тревоге, и не помышлял о сне.

Шум продолжался, и его природа не оставляла сомнений. В столь поздний час в тюрьме вряд ли могли вестись какие-либо работы. Очевидно, кто-то из отчаявшихся узников, движимый надеждой на свободу, прокладывал подкоп. Де Шарон грустно улыбнулся представив, как бедняга, изнуренный трудом, вместо воли попадет к нему, сменив одну тюремную камеру на другую…

Внезапно шум стал настолько оглушительным, что де Шарон, захватив подсвечник, бросился к стене. Почти в тот же миг земляной пол в углу вздыбился, точно потревоженный зверь, и кусок земли отвалился, обнажив зияющую дыру, в которой показалась чья-то голова.

Бургундец вскрикнул, сперва от внезапного испуга, затем от захлестнувшей его волны восторга. Ему ответил не менее радостный возглас, другого человека: это был Глюм.

Не теряя ни секунды, де Шарон помог слуге выбраться из тесного лаза, и господин и слуга, обнялись.

— Глюм! — отстранив его от себя проговорил со слезами на глазах бургундец. — Боже мой! Как ты здесь оказался?!

— Ах, сударь, это долгая история, — вздыхая, ответил Глюм, его голос был тихим и измученным. — За последнее время со мной произошло столько всего, сколько не случалось за всю мою жизнь.

— И все же, утоли мое любопытство. Впереди еще целая ночь, и я жажду услышать хоть что-нибудь, кроме эха своей собственной безысходности.

— Рассказывать особо и нечего, — пробормотал Глюм, оглядываясь по сторонам, словно опасаясь, что за ними подслушивают. — Едва вас снова схватили, как и меня поволокли следом. Бросили в камеру, где доживал свой век старик, забытый всеми, кроме Господа Бога. Дыхание его было хриплым, глаза – словно две потухшие звезды. Мне выпало стать последним, кто видел, как он уходит. В благодарность за кружку воды, да за пару слов утешения, старик, почуяв скорую кончину, поведал мне о многолетнем подкопе, которому не суждено было увидеть свет. Годами он рыл эту нору, мечтая о свободе, но силы его иссякли. Мне, как единственному наследнику, он оставил в дар самодельную кирку, грубую, но верную, и заветный лаз, зияющий в темноту. Бедный старец... Ему так и не суждено было узнать, что все его труды оказались напрасны, что его мечта о свободе так и осталась бы несбыточной. Как, впрочем, и моя.

— Ты сам во всем виноват, Глюм! — отрезал де Шарон, не скрывая раздражения. — Разве Луиза тебе не передала мое повеление отправиться в Айтре с донесением к его величеству королю! Это было жизненно важно для Франции! Почему же ты ослушался меня? Ты поставил под угрозу судьбу королевства, преследуя собственные, неведомые мне цели!

— Ах, ваше сиятельство, — промямлил Глюм, потупив взор. — Как я мог думать о чем-либо, кроме вас, зная, какая опасность вам угрожает? Я видел, как вас вели на площадь, слышал ликующий рев толпы, и сердце мое сжалось в леденящий комок. Не мог я уехать, бросив вас на растерзание судьбе. И потом, согласитесь, если бы я не поспешил, разве вы сейчас изволили бы философствовать, сидя в этой промозглой дыре?

— Да, Глюм, должен признать, ты спас мне жизнь, и я благодарен тебе, — произнес де Шарон, смягчившись. Он протянул руку и положил ее на плечо Глюма. — Но я не могу отделаться от мысли об участи Сен-Мартена-де-Ре. Герцог Бекингем, без сомнения, уже там, и его войска продолжают осаду. Если мы не предупредим короля, город падет, и тысячи невинных душ будут загублены. Это моя вина, и я должен ее искупить.

— Тише! — воскликнул Глюм, прислушавшись. Его уши насторожились, он прижался к стене, стараясь уловить каждый звук. — Я слышу шаги. Сюда идут. Кто-то приближается, и не один.

— Живо возвращайся в свою камеру, Глюм! — приказал де Шарон. — Нельзя, чтобы нас обнаружили вместе.

Тот послушно нырнул в проделанную дыру в стене, словно испуганный зверь, исчезая в темноте узкого туннеля. Де Шарон, между тем, возлег на кровати, стараясь казаться безмятежным, но с нетерпением стал ждать дальнейших событий. Его сердце бешено колотилось в груди, а дыхание стало прерывистым. Послышался скрежет ржавых засовов, дверь отворилась с жалобным скрипом.  В камеру вошел комендант, в сопровождении четырех могучих алебардщиков.   Копья последних сверкали в полумраке. По безмолвным, властным жестам коменданта, де Шарон понял, что его ждет тщательный и дотошный обыск.

«Только бы они не обнаружили лаз Глюма, — пронеслось у него в голове, — ибо если это случиться, то нам с ним вероятнее всего не поздоровится».

Как и прошлый раз, бургундец решил притвориться спящим, надеясь, что комендант и его люди не обратят на него внимания. Дыхание его было ровным и глубоким, словно у человека, погруженного в безмятежный сон, но ни один мускул на его лице не дрогнул. Он чувствовал, как комендант, с тяжелым шагом, приблизился к его ложу, и сквозь полуприкрытые веки, стараясь не выдать ни малейшего признака волнения, наблюдал за каждым его движением, за каждой деталью его сурового лица, за блеском его глаз. Тот, не говоря ни слова, потряс его за плечо, достаточно сильно, чтобы разбудить, но не настолько, чтобы вызвать бурю негодования.

— Проснитесь, господин де Шарон, — произнес комендант, его голос был холоден.

—Какого черта! — притворно заспанным голосом спросил молодой человек, стараясь изобразить растерянность и недоумение. – А, это вы, господин комендант. Ну здравствуйте. Чем я обязан за столь поздний визит?

— У нас распоряжение обыскать вашу камеру, — заявил бесстрастно тот.

— Обыскивать в такое время?!  — с деланным возмущением спросил де Шарон. —  Вы с ума сошли?  Неужто нельзя подождать до утра?

Комендант, не удостоив его ответом, лишь взмахом руки подал сигнал солдатам к началу обыска. Те, не теряя ни секунды, принялись действовать с лихорадочной энергией: подушки летели в воздух, одеяло вытряхивалось с силой, каждый предмет мебели ощупывался, будто в поисках зарытого клада. Они прочесывали каждый уголок, прощупывали стены, проверяли пол, даже заглядывали под кровать, словно там таилась какая-то неведомая загадка. Де Шарон, изображая полное безразличие, наблюдал за этой суматохой с едва уловимой усмешкой, искусно скрытой за маской сонливости и небрежности.

— Встаньте, сударь, и поднимите руки, — неожиданно потребовал у него комендант, его голос прозвучал как гром среди ясного неба.

— Зачем? — спросил бургундец, стараясь не выдать ни малейшего намека на страх или раздражение.

— Встаньте и поднимите руки, — повысив тон, повторно велел комендант, его лицо выражало нетерпение и гнев. — Я не приучен повторять дважды.

На этот раз де Шарон покорно исполнил его повеление. Медленно, с нарочитой неторопливостью, стараясь сохранить достоинство даже в такой унизительной ситуации, он поднял руки над головой, чувствуя, как напрягаются мышцы. Комендант, не отрывая от него взгляда, повернул его к себе боком, словно рассматривая диковинного зверя в клетке, и стал тщательно обыскивать, ощупывая его плечи, грудь и спину.

— Вы что-то ищете, месье? — насмешливо спросил де Шарон.

— Помолчите, сударь, — грозно ответил комендант, не отрываясь от работы, его пальцы двигались уверенно и методично.

Де Шарон ощутил, как руки коменданта скользят по его одежде, ощупывая каждый шов и каждую складку, словно ища скрытый механизм или тайник. Внезапно комендант сжал его руки, и в одной из них осталось нечто похожее на сложенный лист бумаги. Де Шарон с удивлением взглянул на старика. Одним едва заметным взглядом тот дал понять, что письмо нужно спрятать.  Де Шарон машинально сжал пальцы, скрывая бумагу в ладони. Сердце колотилось в горле, но лицо оставалось невозмутимым. Комендант тем временем продолжил обыск, как будто ничего не произошло, проверяя кровать, углы, и даже заглядывая внутрь кувшина. Наконец, закончив, он отступил на шаг, окидывая де Шарона пристальным взглядом.

– Что у вас? – спросил он строгим тоном у подопечных.

– Все, как будто, чисто, сударь, – ответили те.

– Странно, – произнес капитан и обратился к де Шарону: – Мы закончили сударь. Можете отдыхать.

С этими словами он кивнул алебардщикам, и те, развернувшись, направились к выходу. Дверь снова скрипнула, засовы заскрежетали, и камера погрузилась в прежнюю полутьму. Де Шарон облегченно выдохнул, опуская руки. Он разжал ладонь и взглянул на клочок бумаги. Это была небольшая записка, исписанная мелким, но знакомым почерком.

«Дорогой мой друг! – говорилось в записке. – Надеюсь, что это послание найдет вас в добром здравии, несмотря на ужасные обстоятельства, в которых вы оказались. Я пишу вам из тени, где прячусь от глаз врагов, и, хотя моя жизнь висит на волоске, я не могу оставить вас без помощи.

Мне удалось установить связь с некоторыми преданными людьми внутри крепости. Они готовы помочь вам бежать. Пока не могу раскрыть вам весь план в опасение того, что сие письмо попадет к неприятелям в руки. Поэтому, если вы получили его, подойдите к окну со свечой и  подайте условный знак – три коротких мерцания, затем одно — длинное. Это позволит нам безопасно продолжать действовать. Вскоре вы получите дальнейшие указания через надежного человека. Будьте внимательны к деталям.

Ваш друг и духовник брат Доминик.».

Вынув из подсвечника свечу, де Шарон кинулся к окну и начал подавать условный знак. Заметив ответный, он улыбнулся, вернул подсвечнику свечу и снова лег в постель, вполне удовлетворенным. В голове роились мысли, переплетаясь в сложный клубок надежд и опасений.

Но внезапно его размышления прервал тихий шорох. Де Шарон вздрогнул и оглянулся. Из дыры в стене, словно крот из норы, вновь показался Глюм. Его лицо было перепачкано землей, но глаза сияли радостью.

— Сударь, — прошептал он, — я все слышал. Они ушли?

— Да, ушли, — улыбаясь, ответил де Шарон и снова поднялся.

— А что они искали? — не унимался слуга.

— Понятия не имею. Лучше посмотри на это.

Де Шарон протянул ему письмо де Рамиса, которое все это время сжимал в руке, как подлинное сокровище.

— Что скажешь? — спросил он.

— Скажу, что мы снова спасены, — ответил Глюм.— Но как оно оказалось у вас?

— Комендант передал.

— Комендант? Значит он на нашей стороне?

— Может - да, а может, и нет. Вполне может статься, что это ловушка. Так что лучше уши держать в остро.

— Понятно, — задумчиво проговорил Глюм. — А что же теперь?

— Ложимся спать. Надо хорошенько выспаться, ибо если это правда и ничего не сорвется, то что-то мне подсказывает, что следующая ночь будет веселой.

— Дай-то Бог, сударь мой.

— Бог даст, будь уверен, — скорее сам себе пробормотал де Шарон, поднося письмо к пламени свечи.