Метель

1

С утра пуржило. Снежная пелена, эти белые бесконечные холодные моли, буквально окутали землю. Снег шёл нескончаемой массой, точно на небе разорвали какую-то огромную подушку. И в этой сплошной бледной пелене, казалось, что мира нет. Есть только умирающие снежинки.
В локальном секторе Мохов этот мир почувствовал с особой остротой – умирающий мир своей жизни.
То ли сон, где приснилась его иная жизнь, то ли желание уснуть вновь, делали его размышления тихими и покорными. Жизнь зоны ещё не охватила его жёсткими щупальцами, как охватывает паук муху, попавшую в паутину, ловко связанную тонкими мохнатыми лапками, и пока в этой тишине снежного мира он был наедине со своим горем – неволя – это всегда горе, тянущееся годами.
И в этом страдании умирающей собственной жизни нет союзников.
Мохов, впрочем, вопреки своему настроению старался приободриться хотя бы потому, что морозы уходят, раз пошёл снежок, и хотя это было слабым утешением, но то, что время не застыло окончательно, вселяло в грусть, какой-то оттенок красоты идущей жизни – ведь он жив! А жив ли он, что ждёт его впереди? Об этом не хотелось и размышлять. Его величество свобода - вот что было пределом мечтаний зэка.
В локальный сектор стали выходить другие зэки. Послышались смешки, чья-то изощренная брань по поводу снежного утра, и очарование одиночества пошло, куда-то в сторону. Мохов прокашлялся, вдохнул полной грудью снежный воздух, и снова затих, будто ожидая какого-то чуда в этом утреннем снежном заносе природы.

2

В жизни человека есть много граней. Всегда быть радостным человек не может. Но и постоянное горе не выдержит человеческое сознание. Вот тогда оно ищет себе утешение в простых вещах, которые практически не замечаются в обычной, пресыщенной повседневности бытия. На зоне письмо от родных, ларёк, когда в кармане нехитрые печенюшки – вот такое может стать тем событием, которое выведет человеческую душу из мрака ночи. А зона – это мрак ночи. Мохов давно усвоил эту истину – зона – это мрак ночи, и он цеплялся за свои воспоминания о воле, как цепляется утопающий за проплывающее мимо брёвнышко, понимая, что это единственный шанс спастись. Мохов и сам с интересом не раз слушал истории бывалых зэков о воле, наполненные таким счастьем, что казалось, что человек прожил уже не одну жизнь там – с таким упоением может зэк вспоминать свою жизнь там… И когда оказывалось, что прожил то он там, этот рассказчик, совсем мало, от срока до срока, до в Мохове удивление от умения ценить волю человеком росло, как снежный ком. Воля была в представлении находившихся рядом с ним этаким земным чудом. И всё, что было связано с ней, в воспоминаниях о прошлом всегда приобретало черты волшебного яркого сновидения – это было сказочное преломление прошлого в измученной памяти.
Вот и сегодняшний снег, с порывистым ветром, вдруг дал памяти светлое воспоминание… Идёт он, Мохов по ночной улочке в родном городке к центральной площади, на которой возвышается, как великий маяк радости разноцветная Новогодняя красавица, и так легко на душе от этой праздничной кутерьмы людей вокруг, так верится, что приходящее время этого нового года будет прекрасным!
Мохов стал в строй своего отряда. Пришла очередь и его выходить в рабочую зону. Дул порывистый ветер, обрывая воспоминания. Впереди был рабочий день в цеху, с его монотонностью и душевной усталостью. Мохов поглядел на чёрное небо куда бил прожектор от контрольной вахты делающий вид колонии каким-то сказочно – страшным, и как-то внутренне затих, подчиняясь общему ритму зоны – унылому ритму мира боли.

3

Мохов знал, что любви нет. Сел он на зону совсем пацаном, и при разговорах с опытными зэками не раз слышал, что каждый срок - новая семья. Он усвоил это для себя очень чётко - каждый срок - новая семья. Он видел, как страдают люди на зоне, которых бросают. И не раз думал, что это очень хорошо, что он один. Родные в этом раскладе были как-бы не в счёт. Там была как-бы иная любовь - святая для зэков. Любовь к родным, почитание к родным людям, не предавшим в трудную минуту - это религия зэка. Это тёплое место в его размышлениях о жизни, когда зэк представляет свою жизнь чёрным пятном, когда мир - это подстава. Но у Мохова с юности осталась любовь. Эта милая девчушка ещё не вышла замуж. И у них наладилась переписка. Это был такой огонёк, от которого Мохов не мог отказаться, ибо не хотелось замерзать вообще. Он видел, что это такое рядом - это нахрапистость, безразличие к чужой боли, злобность. Это хитрость и подлость. Мохов не хотел становиться в один ряд с такими людьми, наверное он хотел остаться человеком. Ему не хотелось становиться волком. В цеху было холодно. Мысли лезли, как режимники во время облавы, нагло и бесцеремонно. Но надо было жить. Надо было ждать писем, надо было прогонять ненавистную тоску пожирающую тебя изнутри, надо было верить, что у Бога иной расклад насчёт тебя, не такой примитивный, как у дьявола.

4

Над рабочей зоной истошно заревела сирена, разрезая холодный зимний день, как нож разрезает масло на столе, и сразу же на центральный плац из цехов повалили зэки, точно прилив морской волны. Мохов, как и другие, встал в строй своей бригады, ёжась, запахивая телогрейку потуже, перевёл дыхание – позади ещё один день срока. То, что время продолжаться будет и в жилой зоне, как то уже не входило в размышления – отдых, есть отдых. Мохов увидел, на тумбочке шныря письма, и быстро пробежав их глазами – увидел и своё письмо – от девушки. И улыбнулся, впервые может за этот день. Точно невидимый ангел коснулся его своей рукой. Стоит терпеть эту жизнь, раз она дарит надежду на будущее.

5

Рабочий день уже завершался. Какие-то бригады уже прошли в санпропускник, где тёплая вода под душем, где чистая одежда, и мысли об отдыхе. Возле одной из бригад съём с работы затянулся. Ждали дежурного по колонии. Седой майор, с каким-то не выспавшимся выражением лица с повязкой красной на шинели пришёл косолапой походкой в строю замерзающих зэков, выслушал сбивчивый доклад прапорщика перемешанного с матом, поглядел на серое небо над головой, точно его о чём-то спрашивая, и уже вслух проговорил:
- Значит, спрятался! Извести караулку! – сказал майор одному из прапорщиков – Пусть солдат присылают!
Цех за цехом обходили хмурые солдаты, опасливо поглядывая на серые закоулки, ходили по несколько человек – в вооружении.
Мохов сидел на верхотуре крана, точно застыв, точно нахохлившийся воробей, и смотрел за зону на снежное безжизненное поле. Потом он спустился со своего укрытия и пошёл напрямик к плацу, в руках его была заточка. Уже когда его заметили, улыбнулся как-то криво. Не останавливаясь.
- Он? – спросил дежурный по колонии, расстегивая кобуру у пояса.
- Он, - хрипло сказал низенький бригадир, и опасливо прокашлялся.
Зэки образовали далёкий полукруг и глядели на идущего Мохова как на привидение. Прибежал запыхавшийся его начальник отряда в рабочую зону, и протянул скомканный листок белой бумаги, исписанный корявым почерком дежурному по колонии.
- Что это? – спросил майор, но листок взял замёрзшими пальцами.
- Письмо Мохову, вчера пришло, - сбивчиво объяснил раскрасневшийся начальник отряда – Завхоз сейчас передал?
- Что в нём? – спросил майор. Не спуская взгляда своего с остановившегося поодаль от строя зэков. Изломанного и молчаливого.
- У Мохова мать умерла.
- Понятно, - подумав о чём-то своём, сказал дежурный по колонии.
От строя зэков отделился низенький человек, и пошёл к Мохову.
- Кто это? – быстро спросил майор.
- Дипломат. Блатной. Его земляк, – отрапортовал бригадир.
До Мохова Дипломату осталось меньше пяти метров, а он всё шёл своими маленькими шагами к нему, а Мохов смотрел на него, и молчал.
- Здорово, братан, - сказал Дипломат.
- Давно тебя не видел.
- Из бура вчера подняли, - сказал Дипломат – Сегодня встречу, братва мне организовывает, чифирок, печенюшки. Хотел и тебя пригласить. Но видать загасят тебя в изолятор.
- Вероятно так. На раскрутку пойду, - пояснил Мохов.
- На тюрьме сейчас не сладко. На зоне спокойнее, - пояснил Дипломат.
Мохов прокашлялся.
- Заточку мне отдай, я в снег её постараюсь сбросить. Притворись больным, дуркани. Может на больничке полежишь?
- Думаешь?
- Оптимальный вариант.
Дипломат вплотную подошёл к Мохову, поздоровался с ним, и холодный металл заточки обжёг ему руку.
- Ты отбежи от меня подальше. Там в снег бросься и завой, как волк, - мягко стал учить Дипломат.
Мохов так и сделал. Зэки с ужасом и любопытством смотрели на катающегося, на плацу человека, а воздух заполнился таким воем, столько боли было в этом вое.
- Что делать то? – спросил начальник отряда у дежурного по колонии.
- Овчарку пусть приведут, на всякий случай, - мягко приказал дежурный по колонии. Молоденький лейтенант в отглаженной шинели из внутренних войск что- то приказал солдату.
Овчарка пошла, мягко переставляя лапы к Мохову, подвывая, точно передразнивая Мохова, а когда человек оказался совсем близко, резким рывком она бросилась на него, успокаивая на грязном снегу.

6

В кандее, куда Мохова, помятого солдатами и под замёрзшими на плацу прапорщиками, привели после рабочей зоны, было тепло. Или это просто так казалось Мохову. Нары были прикреплены к стене, и можно было только сесть на холодный пол, что Мохов и сделал. Он как-то уютно уселся на этом полу, и затих, точно внутренне он был ещё холоднее, чем этот маленький камерный мирок, пустынный и сырой. Но вот может именно от этой мирной могильной тишины и стало спокойнее Мохову. Он мысленно поблагодарил Дипломата за своё спасение. Он подумал, что завтра не надо будет выходить в цех, потому что его наверняка переведут в штрафной изолятор. О матери он старался не думать, это была такая ноша, которая буквально висела над его мозгом дамокловым мячом, и он вспоминал об этой утрате с болью не проходящей, и эта боль была сильнее всего остального.
Звякнул ключ в двери. Вошёл в камеру одутловатый начальник отряда, за ним в просвете коридора высился прапорщик.
- Ты это, Мохов, брось! – сказал начальник отряда – Думаешь мне легче? Или вон прапорщику, легче, - махнул офицер рукой в сторону прапорщика в коридоре.
Мохов уже поднялся с пола, и таращил глаза на начальника отряда. Он знал, что тот долгое время проработал заведующим в клубе – в посёлке неподалёку от зоны, потом клуб закрыли, и прошёл какие-то курсы, и пришёл работать в зону – другой работы в посёлке, по сути, не было.
- Пойдём в отряд, Мохов, - сказал начальник отряда.
Мохов, зачем то кивнул, точно поддерживая решение офицера, и поплёлся за ним, точно слепой за поводырём.

7

С того дня Мохов стал замкнутым. То что ушла мать, последняя ниточка связывающая его накрепко с волей, сделало его разум холодным, как лёд.

8

На краткосрочное свидание Мохов собирался тщательно. Непривычное волнение от встречи с человеком буквально оглушило его. Он то выходил в локальный сектор, и смотрел в сторону вахты, откуда должны были вызвать по селектору на краткосрочное свидание зэков, то смотрел на низкое серое небо над зоной, точно ища какие то ответы в этом холодном небесном молчании. Но вот вызвали зэков на свидания, и назвали и его фамилию.
В комнатах краткосрочных свиданий в кабинках с портативными телефонами, по которым и надо было разговаривать, зэки чувствовали себя маленькими детьми благодарными за тот праздник общения, который дали им родственники. Мохов  сел в кабинку указанную белокурой сотрудницей работающей в комнате свиданий, и стал ждать. Но вот вошла Люба - его первая любовь. Повзрослевшая, раскрасневшаяся от необычности обстановки, но такая родная. Прошла в кабинку напротив него. И села на стул. Улыбнулась. Через прозрачное стекло отделявшее их друг от друга они смотрели друг на друга. Этот перегляд был похож на какую то сказку для Мохова. Он тяжело перевёл дыхание. А Люба, вдруг, заплакала. Она сидела на своём месте, и плакала, как маленькая девочка, оплакивающая потерю дорогой для неё куклы. Она точно чувствовала, что эта встреча с прошлыми её миром любви к этому парню сидевшему напротив неё заканчивается, и новый мир, жестокий и страшный рядом, и этот мир та реальность, с которой придётся жить. Мохов, стиснув зубы, молчал. Потом они разговаривали, вспоминали о знакомых, делились какими то новостями.
- Я не хочу каких то обещаний, Люба, - сказал вдруг Мохов,  - Сама понимаешь, ну какой из меня жених.
- Время покажет, - сказала Люба. И очень даже внимательно и смело поглядела на Мохова, точно пытаясь заглянуть в их будущее.
Мохов вышел из комнаты свиданий. Пошёл в свой отряд, не оглядываясь, тяжело переводя изредко дыхание. В руке его был пакет - Люба привезла передачку. У него было ощущение возвращения каких то надежд, но он старался не особенно прислушиваться к своей радости. После многих потерь в жизни, не особенно доверяешь даже себе.

9

До подъема ещё оставалось полчаса. Потом пойдёт обычная беготня, чифир, смех, всё как у людей, и затем локальный сектор, продуваемый небесным ветром с воли, а дальше рабочая зона. Мохов лежал на кровати с открытыми глазами. Он точно примерял к сегодняшней своей мечте вот эту зоновскую канитель, и не мог понять, что же общего между этой утренней суетой и его надеждами. У него был необычный день – сегодня было роспись. И от того, что это вообще произошло, у него кругом кружились мысли, точно эта небесная карусель снизошла до его мозга, уставшего от монотонности жизни. Мохов ждал этого дня, и вот этот день наступил.
В комнате свиданий, после процедуры росписи, на которой приехавшая из посёлка работница загса зарегистрировала брак Мохова и Любы, Мохов, может быть, впервые улыбнулся. Это была улыбка счастливого человека. Он, точно что-то хорошее запечатлел этой улыбкой. И это хорошее настолько отразилось в его лице, что Люба, до этого скованная и даже немного испуганная тоже улыбнулась в ответ – она узнала прежнего любимого человека через эту доверчивую его улыбку.