Виктор Глотов. Земляки. Послесловие

Эту небольшую заметку со стихами забайкальских партизан периода Гражданской войны мне прислал второй  сын из большой семьи Мешковых – Николай.  Этот листок затерялся среди бумаг, и только недавно я его нашел.  Вот что он написал:

Эта наша семейная история. Наш дядя Вася, мамин брат, в 1919 году в 19 лет ушел из юнкерского училища в партизаны. Зашел к нам проститься, и спел песню, которую будто бы сам сочинил. Марусе было 9 лет, мне 7, но я запомнил песню.
Не цыганский шумный табор,
Не хунхузский вольный стан,
То сидит на склоне сопки
Рота красных партизан.
Командир орлиным взглядом
Гомон старый и седой
Зорко смотрит на селенье,
Что стояло за рекой.
Вдруг очнувшись от раздумья
Сединой старик тряхнул,
И на сына молодого
Он внимательно взглянул.
Где ты был прошедшей ночью,
Где скитался до зари?
Все, что видел и что слышал
Без утайки говори.
Видел я прошедшей ночью
Мать родную и сестру.
Подвозили их японцы
К разожженному костру.
Били, жгли и издевались
В час полуночной тиши.
Слыша стоны, содрогались,
Прибрежные кусты.
Расстрелял я все патроны,
Всех японцев разогнал
И оплакал труп старушки,
Над сестрою порыдал.
А когда от пуль спасался,
Вплавь я речку переплыл.
Вот где, батька, скрывался,
Вот где прошлой ночью был.
То ни туча скрыла солнце,
То не зверь в лесу рычал,
Старый Гомон, хмуря брови,
Старый Гомон прокричал:
Раньше бился за свободу,
За народную нужду.
А теперь на месть японцам
Я вас, братцы, поведу.
А когда вечерний сумрак
Распустил свое крыло,
От села к вершинам сопок
Эхо выстрелов пошло.
И свалился старый Гомон
У погасшего костра,
Брат упал,где обгорела
Ночью прошлою сестра.
А на утро все семейство
Мир в могилу положив,
И на память партизанам
Эту песню я сложил.

Дядя Вася ушел. Отец Федор – архиепископ Читинского собора – в монашеской  рясе повел его через кордон белых. Он вступил в партизанский отряд Роженцова. В декабре 1920 года он раненный попал в плен к карателям-семеновцам. Его страшно мучили. На лбу вырезали звезду, сняли кожу, как портупея и эполеты, на теле 74 укола штыком. На третьи сутки его караулил знакомый казак. Он сказал: «Бели, Васятка!» Дядя Вася говорит: «Куда я такой побегу. Сжалься надо мной – убей меня!. Казак застрелили его, а сам тронулся умом. Наша бабушка была очень богомольной. Когда узнала о такой смерти сына, то сняла и сожгла все иконы.

Чтобы понять, о чем идет речь, стоит прочитать первую часть моих воспоминаний о земляках.  Один из них, Николай Мешков, написал мне несколько писем о своей жизни в нашем прииске Херпучи, а его старшая сестра Мария, обладательница отличной памяти до глубокой старости, дополнила воспоминания брата. 

Их мать,  урожденная Екатерина Тигреевна Городищенская, до замужества жила в Чите,  где и познакомилась с молодым рабочим железнодорожных мастерских Мешковым Капитоном Николаевичем.  Это у неё был брат Василий, ставший партизаном и так зверски замученный семеновцами. Если верить, что написал Николай Мешков, именно он автор стихов о Гомоне.