У голых свои пляски

Перчатки во рту отдают резиной и уксусом. Женщина на стуле пыжится, тужится, напрягает язык, пытаясь вытолкнуть противный ком. Бестолково дёргает связанными за спину руками. Раздвинутые громады бёдер тускло блестят, сжатые чёрными колготками.

Ни разу в жизни Владу не привязывали к стульям, да ещё чужие люди, разве что покойный Серёга иногда спьяну заворачивал ей руки за спину – показать бабе, кто в доме хозяин, задрать юбку и по-быстрому кончить. Оказывается, сидеть связанной обидно и досадно до ужаса: вроде ты есть, а вроде тебя нет. Волосы лезут в ноздри, по скрученным рукам будто ползут мерзкие муравьи, немеет поясница и стонет стянутый капроном большой влажный зад.

Над ухом орёт телевизор – недруги специально включили, чтобы соседи  не слышали, как мучают полуголую Владу, не слышали шума борьбы и допроса. Передают концерт каких-то эстрадных звёзд, в пиротехническом дыму кривляются «Виагры» да «Шмиагры». Женщина снова мозолит языком кляп из перчаток.

Помимо уксуса и резины от пленницы пахнет сырым эластиком, слипшимися трусиками и нитроцеллюлозным лаком – старалась, ногти сегодня подкрасила как путная, сделала их нежно-розовыми. С утра Влада закалывала волосы на затылке, чтоб не мешались, теперь они свободно разлетелись, щекочут шею за воротом блузки, мочки ушей, надбровные дуги. Пленница беспомощно крутит за спиной кистями рук, но они заломлены слишком круто, а она слишком полная, чтобы вот так за здорово живёшь вывернуть локти из верёвок.

Передохнув и всхлипнув, Влада снова терзает дёснами перчаточный кляп. Должен же он когда-то выплюнуться? Бессмысленно ждать, что кто-то придёт на выручку. Живёт одна, муж давно умер, сын в бегах. Забегает к ней изредка знакомый мастер из депо, распивает с Владой бутылочку винца, час-другой осторожно мнёт её в постели, но на ночь не остаётся, как ни упрашивай – человек женатый, занятой. На свидания к роскошной Владиславе выбирается редко, его можно не считать.

Какая там любовь, какие отношения? Однако инстинкты зрелого тела никуда не денешь. Влада привечает мастера чисто из женского любопытства, чтоб не позабыть совсем, как чего в койке делается.

- Уху…. Уху… М-м-м…

Муж Серёга у неё был непутёвый, попался на гоп-стопе. По пьяной лавочке вытряхнул у запоздалого пешехода мелочь из карманов на опохмел. Ну и по шее, понятно, зарядил вдогонку, а терпила не поленился пойти и заявить. Через час за Серёгой на «буханке» с полосой приехали, повязали у подъезда, дали три года.

На зоне Серёга опупел вконец. Вышел одичавший, куролесил, жену Владиславу за космы таскал, мол, не гуляла ли без меня? гонял как курицу, с голодухи мучил её в постели недельку, потом заскучал… тут же снова чего-то натворил – получил от районного суда ещё пятёрку. Там и сгинул, за колючкой, где-то в Марийской республике, что ли? Забирать тело Влада не поехала, сына некуда девать было, да и на какие шиши гроб за тысячу вёрст домой тараканить? Кто ему тут рад?

Замуж во второй раз не пошла, перегорела как-то, любовников заводит редко, хотя возраст позволяет и ухари в околотке на неё вовсю облизываются. Пока муж Серёга зону топтал, парни вечерами заступали Владиславе дорогу, хватали в подворотне за большие скользкие ляжки, целились помять за сиськи, в жаркие губки чмокнуть. Фамильярностей со своими сиськами Влада не допускает, бьёт нахалов по граблям сразу. А вообще невеста ещё хоть куда. Плывёт по улице - раздобревшая, пышная, зад размашистый как футбольные ворота, обтянутые юбочкой-сеткой, лицом приятная, ртом упругая, груди до того обширны, хоть вместо снегоотвала на тепловоз их вешай.

- Мл-л-л… Влл-л-л… уву-ву-у-у… - хоть убейся, не хочет чёртов кляп вылезать из уютного рта связанной женщины.

Работает румяная круглая Влада билетным кассиром на станции Сухой Брод неподалёку. Жаль, никому из окошка её женские прелести не видны, одни только руки мелькают – ловкие, пухлые, непременно с актуальным маникюром. Зато все пассажиры слыхали её напевную скороговорку:

- Здравствуйте-два-полных-до-конечной. Двести-двадцать-шесть-ваших-триста. Сдачи-семьдесят-четыре-счастливого-пути!

В округе её так и называют: Владька-Счастливого-пути.

- Королева наша Владислава! – пошучивают мужики-монтёры на станции. – Жалко, в билетное окошко не проходит, а то давно бы вытащили да похитили.

- Нужна я кому-то, как собаке пятая нога, - вздыхает Владислава. Запирает кассу на замок и уходит по перрону – крупная, плечистая, толстые икры мерцают двумя огромными лампами в оболочке из тугого туманного капрона.

Но ведь не ошиблись монтёры! Сегодня Владу-Счастливого-пути и правда связали и похитили, да не через кассовое окошко, а прямо в собственном доме. 

Несмотря на внушительный вес и сорок три года, Владислава хороша собой. Черкесские брови, два гордых подбородка, глаза кошачьи, осеннего асфальтно-жёлтого цвета, крупные плечи, крейсерный бюст. Непотопляемые ляжки в колготках похожи на понтонные переправы – грузовик проехать сможет. Коленки - мячами, икры – ведёрными бутылями. По выпуклостям ног, затянутым в капрон, скользят переливы и тени. Чем-чем, а женскими объёмами её не обделили. После стирки, бывало, вывесит Владислава на балкон бельё – колготки, трусики да лифчики. Висят они, развеваются, полощутся на ветру, бюстгальтеры надуваются пузырём, из каждой чашки можно целую хижину для пигмеев соорудить, а трусиками вход занавесить, вместо полога.

Как-то мимо шёл парнишка из неместных, Владино бельё на балконе увидел и чуть не влюбился.

- Вот это маза! – говорит. – Мне бы бабу с такой жопой, я бы прямо на ней жил, только за водкой на землю спускался!

Но соседи намекнули ему, что за хозяйку этой жопы с Юркой Апрелем перетирать придётся, и парень скорчил рожу непонятную, прошёл восвояси. Видимо, уловил, о ком идёт речь.

Сын Юрка остался у Влады от Серёги. Перед сверстниками любил играть под крутого, успел перенять у папаши жаргонные словечки, хотя на первостатейную шпану не тянул, всё ж трусоват и слабоват. Покойный папа Серёга был скор на расправу, а Юрка хитрован, больше исподтишка дела решает, впрямую на кулак не нарывается. По-дворовому – хлыздит. Минуло Юрке восемнадцать лет, от армии его по зрению и лёгким освободили. Школу кончил плохо, снюхался с соседскими хулиганами, начал с ними чего-то темнить. Владислава ругалась с отпрыском как умела, увещевала, просила хоть в ПТУ поступить – впустую, не в коня овёс. У голых свои пляски, как покойный супруг говорил.

Получив права и отметив совершеннолетие, Юрка объявил матери, что устроился на разъездную работу. Стал подолгу отлучаться из дома, то в Вологду он едет, то в Рыбинск, подружку вроде завёл, бывает у мамки Владиславы только набегами, шмотки в стирку привозит. О себе рассказывает мало, денег даёт, дублёнку маме Владе справил, ожерелье, косметику французскую. Болтает, дескать, автобизнесом занимается на подхвате, машины старые перегоняет и чинит, поди его разбери. Натрескается Юрка домашних пирожков, сошлётся на занятость и утарахтит на коцаном «шевроле». Дружки между собой зовут его Юсик или Апрель – от фамилии Апрелев. Наказал он в околотке, что если кто мамку тронет, любого в клочья порвёт и хоронить будет нечего.

Впрочем, грудастую, мясистую кассиршу и без Юрки трогать никто не думает. Громкогласая Владислава сама за себя постоять не промах. И орать умеет не хуже пожарной машины, и матерится как ломовой извозчик, только уши береги.

Имя-отчество у неё тяжёлые и округлые, как она сама: Владислава Владимировна. Двойное «Влади-» с перекатом согласных бухает на слух, словно где-то пролетел стратегический бомбардировщик. В детстве ей говорили: «Не дай бог Владьке учительницей стать, ребятам в классе без запинки не выговорить». Зато фамилия лёгкая, звонкая – Апрелева. Стелется инверсионным следом, бело-голубой завесой вслед за бомбардировщиком и смягчает эту тяжесть.

Чпок! Всё-таки избавилась Влада от уксусно-перчаточного кляпа. Смятые перчатки вылетают изо рта как пробка от шампанского, одна падает вовсе далеко, вторая на секунду задерживается на коленке, однако зацепиться на гладком, облитом глазурью колене не за что, и мокрая перчатка скатывается вниз, куда-то под стул.

Влада вздыхает с несказанным облегчением, разминает затёкший язык и губы. Эх, ещё бы руки-ноги распутать!

На радость предполагаемым детям не стала Владислава Владимировна  учительницей. По службе она всего лишь билетный кассир, а в быту – крепкая дородная дама сорока трёх лет, одетая сейчас в белую нарядную кофточку и чёрные свистящие колготки. До визита нежданных гостей была на ней ещё светлая юбка, но в драке лопнула по шву, сползла с бёдер и потерялась.

Хотя драки как таковой не было: недруги скрутили Владу очень быстро и плотно. Стул под Владиславой скрипит и повизгивает, перегруженный её мощной кормой, туго забранной в панцирный тесный капрон. Нагнув шею вперёд, преодолевая сопротивление двух подбородков, женщина тянется конфетно-помадными губами к своей монументальной полуголой груди.

Цап! Не достала.

- Да чтоб тебя!

Кляп вытолкнут. Теперь цель Владиславы Владимировны – витая верёвка, которой обвязан её бюст. Апрелевой кажется, что стоит дотянуться до неё, рвануть зубами посильнее, и муки её закончатся. Во всех фильмах так, стоит лишь пленнику изловчиться, полоснуть зубами по путам, перегрызть жилу, и он свободен как ветер. Но верёвок на ней много. Руки Владиславы связаны за спиной, петли обхватывают подмышки, груди, живот, перечёркивают полную фигуру линейками нотного стана. Тут и там на линейках сидят узелки с хвостиками – будто си-бемоли и до-диезы.

Одежды на Владиславе Владимировне: белая прозрачная кофточка, лайкровые колготки, белый лифчик да трусы. Трусов почти не видно, размером они с десертную ложечку, затерялись в отрогах и ущельях крупных ляжек, вонзились в причинное место Влады как в подтаявшее мороженое, жмут в промежности, все соки оттуда выжимают, больно, неприятно и щекотно. Привязали Владиславу на совесть. Коленки раздвинуты, ноги примотаны под стул нараскорячку, щиколотки и икры тоже сплошь усыпаны подлыми узлами. Достать бы хоть один, авось конструкция и распадётся? Может и нет, но нужна же пленной женщине какая-то надежда. Измученной Владиславе обязательно нужна конкретная цель, иначе свихнёшься на этом стуле.

Она опять тянется зубами к узлам на груди… нет, ни в какую. Была бы у неё шея сантиметров на пять длиннее, что ли? Или складывалась бы посередине, чтоб сгибать легче. Пышная Владислава запрокидывает голову, водит языком по губам, отлепляя от дёсен набившиеся волосы. Волосы свободно лежат по плечам, причёска растрепалась мелированным стогом сена, лезет в лицо как хочет, заколка где-то выпала, покуда её кантовали, вязали-крутили, усаживали.

- Ы-ы-ы, в три матрёны с перехристом, - бормочет Влада Апрелева. - Вот бы стулу сломать? Раскачать, расшевелить, чтоб болты выпали?...

Напрягается пленница, болтает бюстом в верёвочной укладке, скребёт по полу носками ног в поисках точки опоры, материт про себя всех подряд: настырные волосы в ушах, подлых злоумышленников, мокрые капроновые колготки, сдавившие женскую сущность. Бесполезно, нет у верёвок свободного хода. Ноги в коленках подогнуты, на полную стопу встать невозможно.

- Не на тот стул меня посадили, ироды. Который у шкафа - тот уже клеенный, Серёга об меня разбивал, с ним было бы проще.

Пленившие Владиславу битюги шастают по квартире, ищут что-то, известное только им. «Стула» под хозяйкой всхрапывает, Владислава пробно дёргает руками, заведёнными за спину, облачно-белая кофточка шуршит шёлковым китайским веером. Руки сзади скручены-подвешены, будто в верёвочных гамаках, на каждую кисть намотан толстый слой петель, локти тоже не забыты, всё утянуто, задраено, стиснуто, пережато. Трещит «стула» всеми суставами, но не поддаётся хозяйке.

- Ну хоть капельку бы ослабить! Затекает всё, опухну скоро.

Когда гориллы наспех обматывали Владу верёвками, кидая петли как попало, казалось ей, что связана она некрепко. Но теперь убедилась: крепко, да ещё как! Забросав женщине верёвками корпус, груди, плечи и руки, бандиты применили особый приём: стянули эти накидыши поперечными узлами, пучками соединили их в подмышках, между грудей, у колен, лодыжек и в других местах.

Стяжки оказались непростыми: самортизировали, ужали все телеса Владиславы в плотно сомкнутый бутон, стала она походить на матрас, облепленный скотчем при перевозке. Чем сильнее Апрелева вырывается, тем туже и глубже садятся узлы в её плоть, сырую от пота и злобы.

Забывшись, Владислава Владимировна пытается подпрыгнуть, раздавить ненавистную «стулу», к которой поневоле прикована, хочет прихлопнуть её вспотевшим лайкровым задом, рассыпать в мелкую труху, но…

- А-а-а, собака тебя трижды!

Неудачно колыхнулась – и внизу живота, в парном и склизком женском паху взвивается противная боль. Помимо колготок пленницу там облегают трусики-малютки, клейкая влажная марлечка, но дело не в них. Владислава совсем выпустила из виду, что между её гремучих, литых, набитых салом ляжек враги заблаговременно продели три цепких верёвки, наподобие парашютных строп. Уходя под поблёскивающий живот, пропоров пласты дамского мяса, постромки твёрдым кулаком внедряются женщине в самое «не хочу», плющат секретную сексуальную плоть, подсекают ягодицы и разбегаются в разные стороны – к локтям, лопаткам, подмышкам? – леший не разберёт. Попробуй поскачи с такой прихваткой между ног, глаза на лоб полезут.

Авторитетный, многосоттонный зад разбежался по «стуле» упругим сдобным грузом, в эту сдобу впиваются три верёвки и белая трапеция трусиков. Вам когда-нибудь продевали три верёвки через пах? Если нет, то вы счастливчик. Теперь Владислава Владимировна знает, каково куску бекона, нанизанному на вилку. Очень больно и адски неудобно, когда вам кромсает узлами женское знаковое место. Делать резкие движения тазом Владиславе Апрелевой противопоказано.

На своём веку Владислава видела немало шпионских и детективных боевиков. Там тоже кого-то связывали, пленили, допрашивали – положительных героев, отрицательных героев и эпизодических. Скручивали их по рукам и ногам, тряпки в рот пихали, на дыбах вешали. Но ни в одном кино Владислава Владимировна не видела, чтоб пленникам просовывали верёвку через трусы, через самое сокровенное.

Оказывается, это жутко неприятно. Негуманно. Всё равно что на разбитой бутылке сидеть, ей-богу. На её великолепном атласном теле (девяносто девять кило) промежность занимает всего один процент площади, не больше крошки на обеденном столе, упрятана природой глубоко от посторонних глаз, зато чувствительна и восприимчива как хрустальная вазочка. Попробуй тронь – зазвенит, запоёт, грозя разбиться на веки вечные.

А тут мало того, что трусики давят и трут, так ещё и верёвку в пах засобачили, врезается она во вдовью честь Влады хуже лошадиных удил! Организм содрогается от боли, приправленной удовольствием, с женских губ летят стоны и слюни, мышцы отказываются повиноваться, в мозгу кружатся звёздочки. Извиваясь в путах, пленница почти слышит, как в колготки ей капает липкая женская жидкость, выдавливается из недр тела будто клей из тюбика, и мажет, мажет изнутри белые трусики-малютки.

***

День начинался как обычно. Сегодня Владислава на выходном, не надо ей на станцию Сухой Брод в билетную кассу. Пронежилась в постели до восьми часов, позавтракала, стол на кухне помыла, обед сварила на два дня, чтоб завтра на смену с собой хватило, цветы на подоконнике полила. Живёт Апрелева в панельной пятиэтажке с плесенью на швах, в соседях везде тихо, вторник, на работе все или на мичуринские разъехались. Прибрала себя Влада, подкрасилась, надела колготки, юбку, туфельки, пошла в продуктовый за три квартала, бывший райповский магазин.

Во дворе встретились ей только собака, пара голубей на канализационном люке и Арсентьич из второго подъезда. Он окликнул красавицу Апрелеву.

- Добра здоровья, Владя! Утре тут двое нюхались, твоего Юрку спрашивали, где живёт? Не стучались к тебе?

- Не, близко никого не видала, - говорит Владислава Владимировна. – Да разве его застанешь, Юрку-то? У голых свои пляски. Раз в неделю когда забежит, а то всё по сотовому звонит, некогда ему.

Насчёт расспросов Юрка-Юсик мамке давно наказал: соседям лишку про меня не трепать! Мол, авторынок – штука тонкая, меня могут и конкурирующие фирмы искать, и налоговая полиция, и недовольные клиенты… Делай морду кирпичом, говори: давно не видела сына, а потом мне тихонько сообщи, всем спокойнее будет.

Сделав себе зарубочку в памяти – позвонить Юсику, что о нём справлялись! - прогулялась Владислава Владимировна на солнышке, купила в продуктовом растительное масло, соль, шоколадные конфеты, килограмм груш. В промтоварном отделе взяла подкормку для цветов и капроновые подследки. Вернулась домой, расслабленная, довольная. Только поднялась на четвёртый этаж, только достала ключи с брелочком-щеночком, только отперла дверь…

Эти двое битюгов нарисовались как из-под земли, наверно, караулили Владиславу пролётом выше. Подбежали со спины, втолкнули её в любезно открытую дверь, тут же в прихожей повалили на пол, туго запихали в рот кляп из перчаток. И аккуратно притворили вход, отрезая себя и пленницу от окружающего мира.

- Тихо, соска! Ты Юсика мать? Ты? Говори быстро!

Интересные какие – сначала кляп в рот засунут, потом вопросы задают! Влада возится на коврике среди сумок и рассыпанных груш, слыша, как светлая юбка трещит по шву. Почему-то её бесит, что подол у неё задрался, что налётчики наверняка видят её глянцево-колготочный зад с печатью тесных трусиков – десертной ложечки. Не так мадам Апрелева воспитана, чтоб интимным туалетом перед незнакомцами щеголять! Но встать и оправить юбку Владе не дают, держат носом в коврик, заломив руки за спину и уперевшись коленом в хребет. Связывают верёвкой запястья.

- Апрель где? Где Апрель?

- Ухуммм… - яростно мычит Влада-Счастливого-пути в уксусно-резиновый ком. Почём ей знать?

Юбка с лопнувшим поясом остаётся лежать в коридоре. Налётчики волоком тащат кассиршу Апрелеву в большую комнату, проворно и сноровисто вяжут её к стулу за груди, промежность, ляжки. Влада хрюкает и скулит от бессилия, порядочной вдове не пристало сидеть в мужском присутствии с раздвинутыми ногами и с полувыпавшим из лифчика бюстом.

Битюги спешат, верёвка с треском впивается в капроновое тело, вот уже и коленки прихвачены, вот уже и туловище Владиславы приторочено к спинке с решётчатой перемычкой. Узлы вырастают на ней как грибы. Один из битюгов включает телевизор, словно ворвался в чужую квартиру единственно ради поп-концерта из Останкино.

Комнату заполняет жеманный вой татуированных блондинок в латексе и запах испуганной, потной Влады. Бандиты вяжут оторопевшую женщину как пшеничный сноп, не пропуская ни единого кусочка тела. Спустя минуту Владислава Владимировна превращена в неподвижный мешок с заткнутым ртом и расставленными ляжками. Битюги уже обыскали квартиру в «панельке», убедились, что Юрки тут нет, и вещей его нет, кроме двух выстиранных рубашек и трёх маек, висящих в ванной.

Ничего не найдя, вытащили ненадолго кляп, допросили Владу. Оба налётчика приблатнённые - причёски «под площадку», спортивные штаны – Юрка-Юсик в таком же прикиде ходит, сейчас модно, но эти, наверно, из другого клана, или как они там называются? Бригады, синдикаты?

- Где Апрель, тётя? Когда у тебя был?

- Вы б развязали меня сперва…

- На вопрос отвечай, сука! – за подбородок вздёрнули, сжали челюсть мослатым кулаком.

- А повежливей нельзя? Неделю назад, может, был. Редко сейчас. Звонит только.

- Ты чем болеешь, соска?

Вот такого вопроса Влада не ожидала. Даже о скрученных руках позабыла.

- Сами вы больные! Ворвались, связали… Я прошлый месяц на медосмотре была, у меня всё в порядке!

Битюги подозрительно смотрят на большую красивую женщину в белой кофточке и понимают, что здоровья у Влады-Счастливого-пути вагон и маленькая тележка. Она ещё у них на похоронах кутьи объестся. 

- Вот крыса Апрель! – говорит один. - Сказал – с больной матерью сидеть поехал, а на ней пахать можно!

Владислава Владимировна корчится на стуле перед недругами, хочет сжать коленки, но бёдра и щиколотки привязаны прочно, упрямая уздечка между ног пилит и режет влагалище, хоть караул кричи. Вырваться невозможно, узнице приходится сидеть в аморальной позе, как сидят молодые шлюхи на картинках в интернете. Чёрные колготки жмут, в животе бурчит, ноют связанные кисти рук, чешутся щека, пятка и затылок, узлы раздражают кожу, сиденье под нею пропитано потом.

- Выкладывай, тётя. Когда Апрель звонил последний раз?

- Да тогда же, неделю назад, чтоб ужин ему готовила.

- Слышь, может, с её мобилы Апреля наберём? Вдруг ответит мамке? Где твой телефон, подруга?

- В сумочке… Ой, больно… Какая я вам на хрен подруга, сволочи?

Из сумки Влады приносят телефон, находят номер Юсика, звонят. Владислава запоздало обмирает: если они поднимут книжку входящих вызовов, то тут же уличат её во лжи, ведь сын звонил ей позавчера, а вовсе не неделю назад!

- Аппарат абонента отключен, - звонящий битюг прерывает вызов и смотрит на Владу так нехорошо, будто это она отключила телефон сына.

«Ну ладно, - думает женщина, тихо ёрзая на стуле. – Вроде не догадались проверить список. А увидят - отопрусь, свалю всё на бабий испуг… блин, как локти-то сильно заломили!»

- Бесполезно, проверяли же, - говорит другой, поправляя слишком слабый узел на толстой чёрной ляжке Владиславы Владимировны. - Зашкерился Юсик от братвы.

- Не троньте меня! – стонет Влада. - Развяжите руки!

- Попозже, соска.

- Ых! Ых! – Владислава дёргается раз, другой и снова обмякает. – Больно… Пошто промеж ног меня завязали? Бесстыдники!

- Пошто? – передразнивают битюги с короткими стрижками. - А ты бейся посильнее – вдруг понравится, как оно щекочет? Бабы тащатся, когда им мокрое место вяжут.

Для смеха парни вдруг резко дёргают пленнице верёвку под животом и наблюдают за её реакцией. Сперва Владислава вскрикивает от боли в паху, но на смену болевым ощущениям тут же накатывает неуместное, постыдное половое желание. Уши связанной женщины начинают гореть от стыда, соски напрягаются в тугих чашечках-юртах. Парни не дают ей опомниться, снова теребят Владу за подбородок, вплотную наваливаются на тепловозно-локомотивные груди, успевают щупать сдобную связанную добычу.

- Когда Апрель навещал тебя последний раз? Точно говори - день, число. А?

- Не трясите меня, дайте вспомнить! – Владислава Владимировна смешно шепелявит, с трудом шевеля прихваченной челюстью. - Седьмого июня был, на Вознесение господне как раз. Значит, четверг.

Она отважно врёт битюгам, помня наказ сына. Вообще-то Юсик был у неё позавчера вечером. Задержался у Влады недолго, от чая отказался, был весел и озабочен одновременно.

- Уезжаю, мамуль! – сказал Юсик. – Срочная командировка. Запомни: меня ни для кого нет, даже для господа Бога. Если всё выгорит – вернусь с наваром!

Влада, конечно, уговаривала погостить ещё, чтоб сумку в дорогу собрать, но сын заспешил, оставил шмотки в стирку и ушёл.

***

- Седьмого? Неделю назад? Ишь, какая православная, всё по праздникам считает! – ухмыляется держащий. – В церковь ходишь? А ляжки-то у тебя крутоваты для монашки, ага. Жирные, сладкие.

Парень с вывертом щиплет Апрелеву промеж бёдер сквозь свистучий тягучий капрон, она вскрикивает – наверно, синяк останется.

- На хранение Юсик ничего не оставлял? – вмешивается второй. – Свёртки, сумки, пакеты?

- Да отпустите вы лицо, говорить из-за вас не могу! – огрызается бессильная Апрелева. – Стирку оставлял только, трусы да рубахи. Вон, в ванной сохнут.

- Правду говори, соска! Не то плохо будет. Больно тебе будет.

- Правду и говорю! У голых свои пляски, Юрка который год отдельно живёт, автобизнес у него, говорит…

Переглянувшись, быки весело хохочут над растрёпанной привязанной Владиславой.

- Во сказанула тётка! У Апреля – бизнес? Ну-ну. Типа того, ага. Бизнесмен ещё тот.

Сидя на стуле под грохочущую поп-музыку, Влада тоскливо озирается по сторонам. Бандиты роют шкафы, что-то ищут, вывернули на ковёр одежду из комода под телевизором, выбросили на свет её женское нательное бельё: упаковки чулок (чулки Влада надевает нечасто, в основном к приходу деповского мастера), сложенные конвертиком шёлковые трусики, пояс с застёжками, носочки, колготки.

Потом бандюки перемещаются в спальню, хозяйничают, ворчат, раскидывают подушки и книги. Женщина исступлённо елозит задом по стулу, сверкает грудью и ляжками, силится выплюнуть кляп. Только бы выпутаться, только бы встать - задушила бы налётчиков без жалости!

Все думы пленной Владиславы вертятся сейчас вокруг острых предметов. Добраться бы до сумочки, достать оттуда гнутые ножницы или пилочку для ногтей, может, сладила бы с верёвками, распилила бы их? Или ножик бы с кухни добыть, да на стуле туда разве упрыгаешь? Сразу поймают.

На худой конец сгодился бы бритвенный станок «Джилет», которым Влада по субботам бреет подмышки и полные икры. Но сумка в прихожей, «Джилет» в ванной, кухня и вовсе далеко, а Владислава страдает у телевизора с расставленными ногами и тремя верёвками в промежности. И ослабляться верёвки не хотят, всё тело уже изрезали.

Посовещавшись, битюги возвращаются к пленнице, с удивлением видят выплюнутые на пол перчатки и злые воспалённые губы. В телевизоре поёт Меладзе.

- Шустра у Юсика мамаша! – говорит один. – Придётся скотчем ротик залепить. Готовься, подруга, поедем с тобой кое-куда. Пускай теперь Юсик тебя ищет, как мы его искали.

Взмыленная Владислава Владимировна набирает в грудь воздуху, хочет крикнуть бандитам, что никуда она из дому не поедет, но один битюг уже подбирает возле комода конвертик шёлковых сиреневых трусов и толкает женщине в рот, а второй набрасывает ей на челюсти клейкую прозрачную ленту и мотает, мотает по кругу, не давая выплюнуть затычку.

- Уву-ву-у-у!... вл-вл-влых!... – яростно доносится из-под скотча.

Родные шёлковые трусики всё же приятнее чужих уксусно-резиновых перчаток. Они выстиранные, свежие, пахнут летом и лимонным кондиционером. Но прилагающийся к ним скотч - ниже всякой критики. Он прикусил мелированные волосы, собрал женские губы в складку, давит Владе на подбородок, парализует всю нижнюю половину лица. А главное – куда её повезут и зачем? Без юбки, скрученную, с кляпом? Как можно среди бела дня незаметно вынести из «панельки» взрослую бабу в центнер весом?

«Попробуйте, унесите меня! – выдыхаясь, думает Владислава Владимировна не без злорадства. – Своими ногами точно не пойду, и не просите, к тому же они связаны. Животы не надорвёте? А моим соседям что скажете? Будто в оперный театр меня пригласили? Ха-ха, старик Арсентьич меня связанной увидит - мигом в милицию позвонит!»

***

Но спустя полчаса Владислава Владимировна благополучно сидит вместе со стулом в металлическом кузове «Газели», уезжая в неизвестном направлении. Вокруг глухая бензиновая темнота, стул под женщиной скрипит и шатается, а во рту гнездится тот же кляп из сиреневых трусиков, закатанный скотчем. Перспективы впереди самые мрачные. Доигралась? Вот тебе и «счастливого пути», кассир Влада Апрелева!

Поедем, красотка, кататься. Чего же такого ужасного натворил Юсик, что Владе скрутили руки и берут в заложницы? Президента, что ли, ухлопал?

Битюги подошли к похищению остроумно, похоже, способ транспортировки пленников давно отрепетирован. Вызвали ещё двух бандитов, те привезли большую коробку из-под холодильника «Стинол». Надёжно заткнув Владе рот трусами и замотав лицо скотчем, разбойники накрыли её пустой коробкой как колпаком – вместе со стулом, - а потом в восемь рук подхватили и вынесли. Чтоб никто не слышал женского мычания в картонной коробке, один из бандитов включил в телефоне громкую музыку.

Уходя с бесценным живым грузом, налётчики аккуратно запирают входную дверь ключами, найденными в сумочке Влады. Крепкие парни, эвакуирующие из дома холодильник, не привлекают во дворе ровно никакого внимания. Велика важность - может, кто-то переезжает, может, в ремонт «Стинол» отдаёт? Ящик с бедной Владиславой спускают с четвёртого этажа и засовывают в подогнанную «Газель».

Путешествие в семь лестничных пролётов оказывается для связанной женщины ужасным. От тряски на каждой ступеньке верёвка всё глубже внедряется Владе в пах, давит на влагалище, треплет и мучит ей женские приблуды. К третьему этажу Владислава Владимировна опасно закряхтела в своём картонном гробу, ко второму – зарычала, а к прибытию на первый чуть не лишилась рассудка от острых ощущений ниже пояса. Верёвки стиснули ей клитор до зубовного скрежета, скоблят, раздражают, дразнят. В трусиках у Влады хлещет и течёт как у нимфоманки в объятиях маньяка, тело колотит любовная дрожь, груди вздуваются и опадают, словно в них функционирует гигантский насос.

«Ай!... Ай!... Ой-ой-ой… Не трясите меня больше!… О-о-о… Ну нельзя же так!»

Влада давится кляпом от боли и удовольствия, грызёт намордник из скотча, сучит полными коленками и понимает, что за сорок три года абсолютно ничего не знала об истинной женской чувственности. В висках у неё стреляет, в боку колет, а между ног усердно ведёт огонь целая миномётная батарея. Три верёвки вонзаются в пах всё туже -  это гнусно, отвратительно, гадко… это волшебно!

«Да что ж вы!... Да подлецы вы!.... Зачем... меня… было так вязать?... прям за девочку мою… Я же… А-а-ах… У-у-у…»

Мокрые трусики с колготками шипят от напряжения. Разбухшие соски замерли по стойке «смирно» в почётном карауле, вот-вот разорвут на возбуждённой Владе белый лифчик. Мечутся в женском мозгу непонятные обрывки и отголоски, словно где-то разом набирает десять телеграмм в доску пьяный телеграфист.

«Газель» куда-то едет, а Владиславе Владимировне, с трудом отходящей от неприличных действий верёвки в гениталиях, снова хочется выть от боли, стыда и несправедливости. Посудите сами – порядочная женщина самых честных правил, ни одного нарекания на работе и в быту, от мужа Серёги колотушки сносила, из колонии верно ждала, передачки высылала. Сына Юсика единственного в одиночку растила, во всём себе отказывала, не пила, не гуляла – и тут такой форс-мажор на склоне лет! Напали, скрутили, чуть в трусы не залезли, пытками грозят, за ляжки лапают. Верёвок в промежность насовали – она за четыре этажа кончила четыре раза! Влада даже деповскому мастеру таких грубостей с собой не позволяет, а тут хочешь – не хочешь, терпи.

Выгрузили Владиславу Владимировну вместе со стулом в кирпичном ангаре, сдёрнули с неё гроб-коробку, оставили маяться связанной, как и была. Вокруг бегемотами распахнули капоты полуразобранные легковушки, горбами бегут эстакады, звенят кран-балки, фыркают пульверизаторы, грустят снятые двигатели на козлах.

В воздухе стелется сизая вонь от выхлопов, тормозной жидкости, смазочных масел. Похоже, доставили пленную Владу прямо в автомастерскую, где её беглый Юсик работает.

Подбегает к роскошной узнице какой-то местный острослов в комбинезоне, начинает кривляться:

- Вау! Пацаны, а это чья Дюймовочка? За долги нам прислали или авансом?

Битюги ржут, плотоядно оглядывают мадам Апрелеву в блузке прозрачной, в  чёрных лайкровых колготках, сквозь которые приветливо просвечивают трусики размером с десертную ложечку. Злая женщина с кляпом похожа на гигантский чёрно-белый торт с молочными сливками, девяносто девять килограммов дамских форм, округлостей и сексуальностей, прикрученных к стулу. Владислава в самом что ни на есть соку. Раздобревшая, мягкая, зад размашистый как футбольные ворота, лицом приятная, ртом упругая, груди до того обширны, хоть вместо снегоотвала на тепловоз их вешай. Пахнет от Владиславы Владимировны сырым эластиком, слипшимися трусиками и нитроцеллюлозным лаком – старалась сегодня, ногти подкрасила как путная, сделала их нежно-розовыми… только для кого? Для этих гиббонов, что ли?

- Это Апреля мать привезли, - поясняет кто-то. – Которая типа больная.

Острослов тут же хватается за голову:

- Кто больной? Она? Да шоб я так болел! С такими-то буферами – и больная? Я её сейчас в два счёта вылечу…

И делает перед Владой красноречивое движение лыжника: отталкивается руками, словно лыжными палками, качая тазом вперёд-назад. Смысл этого движения известен любому школьнику, означает он «трах», то есть изнасилование.

- А потом мы тебя вот так, соска!… - комик переворачивает в воздухе воображаемую Владу, опять двигает тазом. - И вот этак!... А это у нас что? Ушки? И ушки сюда! А это что? Ротик?... Ротик вообще тема!

- Не гони лошадей, Буля! – осаживает клоуна другой битюг. – Бугор придёт – разберётся, что с тёткой делать.

- А на хате у неё кого-нибудь оставили? Вдруг Юсик мамку проведать нагрянет?

- Там в прихожке зеркало. И помада рядом лежит. Мы прямо на зеркале написали: «Юсик, тебе привет от мамочки, позвони нам!» Как войдёт – сразу увидит. Во дворе Мутный с Марсом дежурят, секут за подъездом. И ещё СМС-ку Апрелю на мобилу скинули. Включит – прочитает, бегунок хренов.

***

По обрывкам бандитских смешков и ругательств очумевшая Владислава Владимировна наконец-то начинает понимать, кому обязана сегодняшним похищением, почему её связали как берёзовую колоду и засунули в рот сиреневые трусики.

Оказалось, её Юсик никакой не автослесарь, а угонщик, почти как Юрий Деточкин из киноленты «Берегись автомобиля», только деньги детдомам не перечисляет. И сдюзнул он на днях с напарником где-то аж в другом регионе представительский «шевроле-седан». Действовал как обычно: облюбовал тачку, отсканировал электронный замок, вскрыл, завёл, уехал.

Пригнал Юсик добычу «на общак», а по пути запаску из багажника себе прибарахлил, для своего коцаного «шевроле» - вместо дополнительного бонуса. Жалко вам, что ли, колеса? У братвы не убудет, а резину менять надо вовремя. Но что-то ему в новой запаске не понравилось, решил Апрель её в гараже перебортовать… и оттуда тонкой струйкой порошочек белый посыпался.

Проверил Юсик – чистый кокаин. Полтора килограмма. Ни фига себе запасочка! Юсик осторожно пробил по документам имя хозяина и выяснил, балда, что угнал седан у некоего бандита по кличке Нахичеванец. И смех, и горе. Потом прикинул цену наркотика и волосы у него зашевелились. На такую сумму пятьдесят «шевроле» купить можно, и самолёт впридачу! Если, конечно, ни с кем не делиться.

Решил Юсик рискнуть, никому о своей находке не греметь, бугру и напарнику тоже не обмолвился. Припрятал товар и, не откладывая в долгий ящик, отпросился у бугра на несколько дней. Соврал, мол, родная мамка Владислава заболела, посидеть с нею надо. Юсика отпустили, уход за мамкой – дело святое. Он же смылся куда-то в дальние дали, искать покупателя на полтора килограмма кокса. А если повезёт, то в розницу продать, мелкими партиями, это в три раза дороже выйдет. Сами понимаете, по телефону покупателей на такой товар не ищут, надо всё самому делать и ножками бегать.

Понадеялся продувной Апрель, что неведомый Нахичеванец не сможет вычислить угонщиков. Страна большая, мало ли в ней автомобильных воришек?

Но просчитался, у Нахичеванца своё сарафанное радио работает, и работает оно почище всякого уголовного розыска. Уже через сутки хозяин седана вышел на бугра команды Юсика и выставил ультиматум: попались, казаки-разбойники?! Не на тот масштаб вы замахнулись. Коли вы простые автоугонщики, так не суйте своё свиное рыло к наркодилерам. Верните запаску с кокой серьёзным дядям, хулиганы противные.

Бугор Юсика тему прочухал, пообещал разобраться. С наркокартелем ссориться накладно. Хватились братки, а запаски в «шевроле» нет. И Юсика нет, к мамочке уехал. Ну-ка, проверим, как он за мамочкой ухаживает?

Маму Владиславу Владимировну, как мы знаем, посланцы застали живой-здоровой. На всякий случай взяли её в оборот, скрутили по рукам и ногам, а также по другим тайным частям тела. Заткнули рот, посадили в коробку из-под холодильника, увезли. Надо же как-то Юсика из норы выманивать, вдруг мамка в качестве живца пригодится?

Потому и сидит Влада-Счастливого-пути в вонючем ангаре ни жива ни мертва, обклеенной головой трясёт да братков своими ляжками соблазняет. Авторитетный, многосоттонный зад Владиславы разбежался по «стуле» упругим сдобным грузом, в эту сдобу впиваются три верёвки и белая трапеция трусиков. Парни в спецовках звучно глотают слюнки, то за грудь арестантку потрогают, то коленку мимоходом погладят и говорят, говорят ей всякие сальности.

- Скорей бы уж разрешили её … того! – не унимается местный острослов, глядя на Владу похотливо и сладко. – Так сказать, развал-схождение кое-где проверить, техобслуживание провести, щупом в поддон потыкать, маслица в картер долить…

- Га-га-га! Буля жжёт!

- …а если, допустим, допросить её надо, я бы тоже с превеликим удовольствием! Смотри, красавица, сколько тут агрегатов! Лично я люблю клиенток к сварочному трансформатору подключать. Плюсовую клемму на сосочек, минусовую - к женской погремушке, в плавочки, и погнали напряжение по чуть-чуть добавлять. Знаешь, как прикольно девки орут? Хочешь - на крюки тебя подвесим, хочешь – на шлифовальный станок попой посадим! Можно через эстакаду тебя раком перекинуть или к стенду браслетами приковать и дать двести оборотов для начала – ух, с нами не соскучишься!

- Га-га-га!

Но вдруг битюги почтительно расступаются, и острослов Буля мигом исчезает из поля зрения. В ангар входит высокий мужчина лет пятидесяти в зеленоватом костюме с бронзовым отливом.

По походке и по виду, по лёгкому аромату соснового одеколона и фирменным начищенным туфлям сразу становится ясно, что мужчина этот состоятельный, уважаемый, не босота какая-нибудь. У пришельца белые манжеты, гордый кавказский нос, густые седые усы и умные глаза математика.

- Чего развизжались тут, сантехники? – говорит он с резким акцентом. – Весело вам? Или уже мой кокс нашли?

Битюги смущённо теснятся по углам, прячутся за разобранные легковушки, друг за друга, им хочется стать незаметными.

Гость в зеленоватом костюме смотрит на привязанную к стулу пленницу – пышную затравленную кассиршу Владу в белой кофточке и чёрных колготках, с тремя верёвками, вдетыми в лобок, – и недовольно морщится.

- Ишаки позорные, а не люди! Связали молодую красивую девушку, как будто полковника спецназа в заложники взяли. А ну, развязали её! Живо!

Острослов Буля снова тут как тут, необычайно послушен и исполнителен. Виртуозно распутывает затёкшие кисти Апрелевой, срывает верёвки с её грудей, подмышек и ляжек, распускает сидящие повсюду узелки с хвостиками – си-бемоли и до-диезы. Виновато улыбнувшись, рывком отлепляет с лица Влады скотч, вытаскивает изо рта влажные от слюны сиреневые трусики. Чпок! Влада снова свободна.

Памятуя, что она без юбки, Влада не торопится вставать со стула. Одёргивает подол кофточки, с тихим стоном массирует опухшие запястья, взбивает мелированную причёску, наконец-то сводит вместе раздвинутые колени, украдкой почёсывая натёртые места сквозь колготки. Чёрный капрон отзывается свистом и шелестом. Как ни удивительно, битюги с верёвками почти не наставили ей затяжек, это радует: колготки почти новые, Влада только на работу пару раз их надевала, да сегодня в магазин.

- Дайте девушке чем-нибудь укрыться! – командует высокий гость, и Буля подаёт Владиславе свою джинсовую куртку. Владе не холодно, но она целомудренно прикрывает курткой громады-бёдра и белые трусики. Со спрятанными ляжками она чувствует себя гораздо увереннее. Вокруг целая дюжина мужиков и джентльмен с кавказским носом, а у неё в промежности всё напрочь пропахло сучкой, течкой, потом, оргазмом и чёрт знает чем ещё.
 
- Пора нам познакомиться, - говорит джентльмен с кавказским носом. – Меня зовут Ашот по прозвищу Нахичеванец.

Нахичеванец! Значит, тот самый крутыш, у которого глупый Юсик упёр «шевроле» с кокаином?

Кутая бёдра курткой, Владислава ещё раз окидывает гостя намётанным взором, отмечает его шикарный парфюм, золотую булавку в галстуке, по-старомодному выставленный кончик носового платка в нагрудном кармане. Чувствуется, что дядя не бедствует. Видимо, торговать коксом выгоднее, чем продавать билеты на станции Сухой Брод: «здравствуйте-два-полных-до-конечной-двести-двадцать-шесть. Ваших-триста-сдачи-семьдесят-четыре-счастливого-пути!»

- А вас, значит, зовут Владислава?

- Да! Апрелева Владислава Владимировна! – говорит Влада и тут же саркастично добавляет: - Простите великодушно, что я без туфель и юбки. Обычно я выгляжу гораздо приличнее, но ваши орлы очень спешили.

- Они не мои, я сам тут проездом, - без тени улыбки говорит Ашот Нахичеванец. – Заехал уладить одно возникшее недоразумение. Спаси Всевышний от таких помощничков! Отморозки. Я бы им даже изгороди стричь не доверил.

- Согласна, - Влада думает, очень ли видно будет, если она запустит руку под джинсовую курточку и почешет себя в паху? После того как оттуда вынули верёвки, там колет и свербит пуще прежнего, трусики жмут, во влагалище чавкает глинистая сырость, шов колготок страшно давит и мешается.

- Апрелева, Апрелева… - задумчиво говорит Нахичеванец в зеленоватом костюме. - Весьма редкая фамилия. Некий Сергей Апрелев вам не родственник?

От неожиданности Владислава приоткрывает рот и на минуту забывает о зуде в мокрых трусиках.

- Серёга? Ха, да это же мой муж… был! Теперь уже покойный. Умер на зоне четыре года назад.

- Сочувствую, - с достоинством кивает Ашот. - Я сидел с Сергеем гораздо раньше, по его первой ходке. Под Вологдой.

Владислава недоверчиво косится на безупречный пиджак и туфли Нахичеванца. Джентльмен с кавказским носом нисколько не напоминает человека, мотавшего срок в колонии. Благородный Ашот скорее похож на миллиардера с обложки «Форбс».

- В первый раз ему трёшку давали, Серёге, - уточняет Влада. - Деньги у кого-то отнял, на два пузыря всего-то, а срок впаяли прямо как рецидивисту.

- Земля ему пухом, человек был недалёкий, но добрый, - Ашот закуривает дорогую тонкую сигарету. – В тот раз в колонии меня хотели порешить ребята из Баку. И ваш Серёга – единственный из барака! – помог мне отбиться, хотя вовсе меня не знал.

- На него это похоже, - усмехается Влада. – Ему только дай подраться!

- Теперь я и вас припоминаю, Владислава Владимировна. После освобождения я заезжал к вам в гости. Проведал Сергея, привёз с собой настоящего виноградного вина, посидели… Помните меня?

Влада пожимает могучими плечами в пропотевшей белой блузке. Вернувшись с зоны, Серёга практически не просыхал, к нему постоянно шли и ехали дружки, а она разрывалась между работой на станции и маленьким Юсиком. Недосуг ей было изучать серёгиных собутыльников – каждый день разных.

- Нет, не помню, - откровенно отвечает Влада. - У голых свои пляски. У него каких только алкашей не побывало!

Битюги поспешно отворачиваются, скрывая ухмылки, острослов Буля громко прыскает и сразу притворяется, будто кашляет в кулак. Во сказанула толстая тётка в чёрных колготках! Крёстного отца-наркобарона – «алкашом»? Но братва видит, что Ашот и сам смеётся.

- Вы великолепны, Владислава Владимировна! Да, в те времена я мало чем отличался от вашего супруга. Пил, дрался, был неразборчив в связях с женским полом… эх, молодость-молодость.

Отсмеявшись, Ашот Нахичеванец продолжает уже деловито:

- Итак, прекрасная Владислава, вернёмся к нашим баранам. Мне, безусловно, жаль, что эти сантехники столь некультурно с вами обошлись. Совершенно неоправданное насилие над ни в чём неповинной женщиной. Я приношу вам свои извинения и готов помочь, если вам что-то нужно.

- Что мне нужно? – прекрасная Влада дерзко щурится из-под ресниц, будто пять минут назад не была беспомощной связанной жертвой с сиреневым кляпом во рту. – Я скажу, что мне нужно! А пальцев на руках загибать хватит?

- Если не хватит – у кого-нибудь отрубим, - очень серьёзно говорит Нахичеванец.

Он внушительно смотрит на веселящихся битюгов-автоугонщиков и те враз умолкают. Вероятно, братки уже в курсе, что с представительным Ашотом шутки плохи.

- Говорите, Влада. Я слушаю.

- Во-первых, перестаньте преследовать Юсика! – твёрдо говорит Влада. – Это главное. Заберите у него кокаин, заберите у меня что хотите, но не трогайте моего сына!

Ашот сокрушённо качает бровями, словно тибетский гуру, услышавший о нерадивом ученике. Поглаживает густой ус.

- Гммм… С вашим Юрой вопрос сложный. Сам я товар не вожу, за рулём «шевроле» с заряженной запаской был мой доверенный человечек, курьер. Он однозначно лопухнулся. То, что Юра не разобравшись угнал мою машину – это ещё полбеды. Машину мне уже вернули. Но вот то, что Юра утаил от друзей кокаин из багажника и решил продать его в одиночку… в наших сферах так поступать нельзя, Владислава Владимировна. Это называется «крысить», вы понимаете?

- Это я виновата! Я! – перебивает Влада и наспех сочиняет. – Он не знал, где взять денег, а я у него шубу выпрашивала… енотовую!

Ашот иронично разводит руками и братки охотно гогочут, перекрывая лязганье тельферов и грохот балансировочных станков.

- Неужели? Вы жестокая мать! – усмехается Нахичеванец. – Сын только-только школу закончил, а она с него шубу требует.

- Да! – Влада чешет себя подмышкой. - Вот такая я зараза! Домашний деспот. Меня и наказывайте.

- Енотовую шубу, значит? А муфту к ней вы не просили?

- Му… причём тут муфта?

- Забавная вы девушка, Владислава. Наверно, вы просили у сына не одну шубу, а сто.

- Почему?

- Потому что Юра слямзил кокаина на триста тысяч долларов.

- Да хоть на четыреста! – парирует Влада. – Стоп! Молчите! Я поняла.

Она встряхивает нечёсаной копной мелированных волос, с натугой заводит ноющие руки за спину и храбро глядит в благообразное лицо Ашота. По её щекам текут слёзы.

- Вяжите! Вяжите меня снова, затыкайте рот, делайте со мной всё, чем грозился ваш клоун! Крючки, стенды, наручники… Насилуйте меня, трахайте, чтоб вам повылазило, но не троньте Юрку! Не троньте! Ему всего девятнадцать! Он же сын мой единственный! Сыночек! Вяжите меня, бейте! Только Юську оставьте…

Влада на стуле бьётся в истерике, Ашот хмуро велит принести воды. Женщина глотает тёплую минералку, проливая себе на грудь, зубы её стучат о горлышко, на лице до сих пор краснеют отметины от скотча.

Набрав воду в горсть, Влада споласкивает глаза - свои кошачьи глаза осеннего асфальтно-жёлтого цвета. Сморкается, вытирает рот рукавом джинсовой куртки. Братки понуро молчат вокруг большой полуголой женщины, ляжки которой похожи на понтонные переправы – грузовик проехать сможет.

- Мы не тронем Юрия, обещаю, - наконец говорит Ашот в тишине ангара. – И, конечно, мы скоро найдём его безо всяких заложниц. Продать полтора килограмма кокса и не оставить следов… это гораздо труднее, чем вы думаете. Девятнадцатилетнему оболтусу такое точно не по плечу. Думаю, его вычислят не сегодня-завтра, и … после соответствующей беседы Юрий вернётся домой. Пожалуй, в память об отце я даже найду ему нормальную, легальную работу.

- Ага, - отчаянно хамит Апрелева. - Кокаин проституткам возить?

- Ну зачем вы так? Я владею официальной компанией по производству безалкогольных напитков. Без криминала. Годится?

- Спасибо, - говорит из-за бутылки Влада. – Годится, пусть Юсик газировку разливает. Совсем что-то нервы ни к чёрту. Да ещё и ваши орлы весь день на мои трусы пялятся. Жирных старых кассиров не видели, что ли?

- Это не мои орлы, - снова поправляет Ашот и резко хлопает в ладоши. – Уважаемые, прошу всех разойтись! Пусть останется только … нет, все свободны. И дружно ищем Юрия Апрелева с моим товаром. И тот, и другой нужны мне в целости и сохранности. Вопросы есть?

Битюги мгновенно растворяются в сизой вони ангара, наполненного смесью  выхлопов, тормозной жидкости, смазочных масел. Владислава Владимировна только сейчас понимает, насколько у неё болит голова и болит всё тело. Она ставит бутылку между толстых круглых колен и под её прикрытием наконец-то с наслаждением чешет сырой насквозь пах, возит ребром ладони в своём сокровенном уголке, занимающем один процент огромного тела, отдирает от промежности прикипевший капрон.

Боженьки, не умеем мы, смертные, ценить мелких радостей. До чего чудесно всего-навсего развязать руки и почесать у себя в трусиках!

- Ашот! – окликает Влада, утихомирив зуд под колготками. - Не знаю, как вас по батюшке…

- Степанович. Да, Владислава Владимировна?

- Ашот Степанович, можно дальше загадывать? Пальцы ещё есть?

- Слушаю вас, конечно.

- Значит, так. Второе и последнее желание – отпустите меня домой! Я хочу есть! Я хочу в туалет! Я хочу вымыться! Я хочу спать!

«А ещё я хочу сменить свои тесные трусики, в которые кончила на лестнице как минимум четыре раза!»

- Без проблем, Владислава Владимировна, - джентльмен с кавказским носом делает учтивый жест. - Прошу в мою машину. Тот самый седан, который неосмотрительно угнал ваш… ладно, молчу-молчу! Не прожигайте меня взглядом!

Обернув бёдра курткой, Владислава тяжело поднимается со скрипучей, мокрой «стулы», Нахичеванец галантно ловит её под локоть. Апрелева оборачивается, рассеянно гладит спинку стула – он разделил сегодня с нею много мук и тягот, был её клеткой, тюрьмой … и защитой. Да, защитой тоже! Не будь она крепко привязана к сиденью, кто знает, сколько раз бы битюги изнасиловали Владу до прихода сурового Ашота?

- Ашот, мне бы стул обратно взять? – робко говорит Влада-Счастливого-пути. – Они же в комплекте шли, парные. Мы с Серёгой после свадьбы их покупали.

Мановением руки Нахичеванец подзывает к себе ближайшего братка – им опять оказывается клоун Буля.

- Молодой человек, погрузите эту вещь в свою машину, поедете за нами. Надеюсь, ваша автошайка не сильно обеднеет, вернув стул законной владелице, госпоже Апрелевой?

- Да, Ашот Степанович, - с напускной строгостью говорит острослов Буля. – Мафия это как-нибудь переживёт.

Он берёт стул за спинку, взваливает на плечо. Стул жалобно скрипит суставами, его сиденье терпко пахнет жарким телом и выделениями Влады, её трусиками, духами, колготками.

- Хотя без него нам придётся нелегко, - со вздохом отмечает Буля. – Запах от стульчика просто отпадный…

***

Поздно вечером во дворе пятиэтажной «панельки» к бордюру причаливает изящный серебристый «шевроле-седан», за ним подъезжает видавшая виды «четырнадцатая Лада». Из-за руля «четырнадцатой» выныривает клоун Буля, извлекает из салона знаменитый стул, несколько сумок с логотипами бутиков и, обвешавшись багажом с головы до пят, убегает в подъезд, помахивая ключами Влады с брелочком-щенком на кольце.

Из седана выбирается сама Владислава Владимировна Апрелева, железнодорожный кассир со станции Сухой Брод. Дверцу ей открывает элегантный кавказец в зеленоватом костюме с бронзовым отливом. Владислава покачивается и хохочет - похоже, она слегка пьяна. На ней новое мраморно-синее платье с разрезом и сосульчатой бахромой, новые синие туфли, новые капроновые колготки с радужным эффектом и новая воздушная причёска.

К пышной локомотивной груди Влада прижимает новую сумочку, в которой лежат свежекупленная косметика, салфетки и пакет с ношеной белоснежной кофточкой, чёрными колготками, лифом и двумя парами трусиков: белыми и сиреневыми. Не в привычках рачительной кассирши Апрелевой разбрасываться вещами, хоть они и пропахли потом. А стиральная машина на что?

- Спасибо, Ашот Степанович! – громко говорит Влада, не обращая внимания на сидящих на лавке соседей. – Я пригласила бы вас на чай, но у меня в доме жуткий бардак, бельё по всему полу, груши рассыпаны, зеркало помадой исписано... Это ваших орлов заслуга, постарались.

- Они не мои, упаси Всевышний! – опять открещивается седоусый джентльмен Ашот Степанович. – Не надо мне таких помощничков. Хотите, я пришлю вам горничную, Владислава Владимировна? Через двадцать минут она будет здесь.

- Н-не, - Владислава кокетливо мотает богатой модной причёской. – Я уж как-нибудь… ик!... сама приберусь. Чтоб положила так положила, и не ищи потом. Но смотрите, вы … ик!... обещали насчёт Юсика. Честно! Не то во сне являться буду!

- Это будет замечательный сон, возможно, с элементами эротики. Ваш сын найдётся и вернётся, Владислава Владимировна. Слово Нахичеванца. Я лично прослежу, уверяю. В сумочке визитка с моим телефоном, не потеряйте.

- Н-не п-потеряю. Ик!... Ха-ха-ха! Значит, завтра я вам позвоню? Ой, нет, мне же завтра на смену… или отгул взять, отпроситься? Блин, как я … ик!... напилась из-за вас. Что-то я перебрала сегодня.

- Это от нервных переживаний. Вон и Буля вернулся. Буля, где ключи от квартиры Владиславы Владимировны?

- Ваши ключи, пожалуйста! – протягивает связку битюг в джинсовой куртке. – Стул в прихожей, сумки на диване, вино и крабы в холодильнике. Проводить вас до дверей?

- Ох, оставьте меня, я сама! Д-двадцать лет в этом доме живу, каждую ступеньку знаю. До свидания… ик! Ха-ха-ха!

Мужчины рассаживаются по машинам и отъезжают. Владислава Владимировна неловко машет им рукой, спотыкается каблуком о бордюр, озадаченно моргает. Потом решительно снимает новые туфли и босиком идёт в подъезд, наплевав на новые колготки – синяя комета в шуршащем платье с блёстками, с букетом роз и мечтательной улыбкой.

- Ишь, через сколько лет охламон-Серёга пригодился? – невнятно бубнит она под нос. – Кореша по зоне, ха-ха-ха. А может, выдумал всё Ашотик, не парился он на нарах с моим алкашом? И в гостях я его не помню… Плевать, лишь бы Юсика вернули. Хм. А зачем бы Ашоту меня жалеть? Даже за жопу не хватал. В ресторан завёз, в салон красоты, по бутикам полдня водил… я шо ему, фотомодель?

Влада долго, скрупулёзно пытается рассмотреть себя со всех сторон, поднимая юбку, переступая, заворачивая шею назад, будто впервые себя увидела. Зачем-то щёлкает бретелькой лифчика на массивном, налитом бюсте. Чпок! Бретелька задорно дзынькает по женскому телу, сочный звук напоминает хлопок новогодней петарды.

- Нет, - резюмирует Владислава, печально опуская подол и закрывая спелые радужные коленки. - Я лишь старая калоша с толстым карданом… ик!... и сплю с деповским мастером, которого не люблю… А этот Нахичеванец - очень, оч-чень импозантный мужчина. А речь! а манеры! а галстук! прям потомок эдесских князей и кахетинских султанов… Жаль, по профессии бандит. Даже обидно, почему как интересный муж-жчина – так сразу бандит?... ик! Ох и нажралась я бургундского на халяву...

С лавочки бубнящей босой Апрелевой машет газетой старик Арсентьич.

- Владька-Счастливого-пути! Вечер добрый! Никак, на банкете была?

- Ага! – пьяно кивает Влада Апрелева. - На нём… ик! … на банкете. У голых свои пляски.


(использована иллюстрация из открытых источников Яндекс)