Записка

      Май близился к концу. Вот-вот я должен был закончить второй класс. Все мои мысли были уже о том, как я поеду на летние каникулы к любимой бабе Зине. Желание так велико, что я одолел своим нытьем родителей, и не дожидаясь «последнего звонка» они вынуждены поскорее меня отвезти в «Ярославску», в  деревню с простым русским названием Гришино. Родную мою деревню – там я родился. Ехать туда восемнадцать километров, половину темным ярославским лесом.
     И вот, в погожий денёк мы всей семьей забрались в телегу, и хорошая наша кобыла по кличке Ракета тронулась в путь.
    Ракета и вправду лошадь хорошая, я люблю ее, и она, наверное меня тоже. Все дивятся, как я придя из школы прохожу у нее под брюхом, а она даже не шелохнется, стоит, как ни в чем небывало, жует сено с телеги.
     Ракета лошадь добрая, по-моему, самая лучшая в деревне. Масти она вроде бело-серой, а вот сын её, уже взрослый красавец – белый в серых яблочках. Но Ракета мне больше нравится. Характер у неё покладистый, но вот боится она воды, лужу боится, и ручьи переходить боится –перепрыгивает.
     Папку она слушается, да и брата тоже, на Масленицу вон, мы с друзьями катались на ней, на санях – ни разу не уронила. Многих моих друзей папка сажает на  Ракету верхом покататься, а я боюсь, высоты боюсь, не Ракеты.
     Едем. Скучно ехать только сначала, пока дорога прямая, а как за Арефинский ручей переедем, там лес, интереснее. В лесу дорога ещё сырая. На дороге от тележного колеса в железном ободе остается глубокий узкий след. Рядом весело бежит рыжая наша лайка Пальма.
    Едем мы всякими объездами, чтобы в самые лужи-грязь не залезть. Вот переехали Селецкий ручей, тут деревня раньше была, осенью яблок будет много.  Потом у берез ручеек, потом будет лавочка у большого муравейника, мы иногда тут отдыхаем, перекусываем.  Над лавкой на елках приколочен щит железный, на нем белка нарисована и написано « Берегите лес!». Вот и сейчас я нащупал в кармане кусок хлеба взятый на дорогу.
    А потом немного вниз и последний в лесу Черный ручей, а там поля пойдут – бывшие хутора. Даже сараи развалившиеся кое-где ещё стоят. Одно поле, второе, третье и «трасса» - широкая грунтовая дорога насыпью.
    Ракета застучала копытами по еловому накату большого высокого моста над лесной речкой Веткой. Хмурая речка внизу побулькивает на больших черных валунах. Я боюсь ездить по этим мостам, высоко, страшно. Будет еще такой мост на речке Сёбле, она другая. Она широкая и весело бежит по мелким камешкам. Около нее баба Зина когда-то жила на хуторе отца, моего прадеда Ильи – хутор назывался Марьина ветка. Баба иногда вспоминает, рассказывает, как их раскулачили, дом отобрали. Не видно теперь этого места, все лесом заросло.
    Я сижу на краю телеги, дрыгаю ногами. На мне длинная коричневая куртка на искусственном меху. Мне она нравится. У неё есть капюшон с завязками, карманы на груди и квадратные пуговицы. В руках веничек березовый – папка дал от комаров отмахиваться, и палочку из ольшинки мне вырезал, когда пешком шли для разминки. Палочка красивая, комелёк широкий округлый, а по стволику папка ножичком срезал затейливо кору, и получился узор,  у нас пастухи такие палочки всегда режут от безделья.
     Последнее поле, и мы приехали. Устали конечно, и Ракета устала. Папка ее в заулке распряг, поесть, отдохнуть оставил. А мы крутым крыльцом в избу идем.
     Хорошо у бабы Зины. В избе светло, просторно. На окнах в горшках и голубых чугунках светятся  герани красная, «сыреневая» и «яблоневой цвет». По средине большой комнаты стол а над ним люстра  «хрустальная» с пластмассовыми висюльками.
    Баба Зина быстро собирает стол – серые щи из печки, картошку жареную, огурчики да капустку, и хлеб свой, буханка большая, в два раза больше магазинной. Родители с бабой выпьют самогоночки за приезд. У этой самогоночки вкусный, аппетитный запах, вместе со щами, картошкой, огурцами –  аромат праздничной избы. Ах! Ещё лепешки! Пряженцы пышные, радость детская, особенно с молоком парным. Баба Зина хорошо печет. Хорошо у бабы Зины!
     Я шаркаю уставшими гудящими ногами по крашенным половицам, когда-то я и ходить по ним с перевернутой табуреточкой научился, и табуреточка жива – у бабы на кухоньке под шестком стоит, она мне еще нужна – на высокую кровать без нее никак не могу ещё взобраться. А под шестком ещё одна родная штука – мой горшок, белый эмалированный. «Почему он такой маленький? Он ли? Мой ли?»
- Твой, твой - говорит Баба Зина, -  я теперечи в нем курицам кортошку мешу.
   В кухне пахнет хлебом, молоком и печкой. «Большая» печка воистину большая, широкая. Печурки у нее из кринок старых вмазаны, светятся поливой, коробки спичечные там лежат.
    Баба рассказывала как печку клали – из большущих самодельных глиняных кирпичей сырых, на дороге их машиной мяли, потом в окна подавали.
     На печке у бабы по ночам квашонка пыхтит, или брага шипит. Там на полатках пахнет мылом, лежат сухари и платки с сухим мокрецом – любимым баушкиным средством почти от всех хворей. Там же от меня хоронятся диковатые кошки. «Странные кошки, дома у меня не такие, ручные, ласковые…»
     Пообедали. Отдохнули. Папка кое-чего по хозяйству бабе Зине поможет и обратно собираются, надо засветло домой вернуться, дома коровы, хозяйство.
     Уехали, и мы с бабой Зиной вдвоем остались. Баба в хлев пошла управляться, а я  полез на поветь за своим «добром», за безгодовым игрушечным ломом. Потом вокруг дома обошел, в палисадник заглянул. Птички поют, весна, каникулы.
     В прошлом году я научился читать. Теперь, когда баба Зина уходит, пока я сплю, то пишет мне записку на бумажке, или на газетке, на краюшке «Сельской Жизни», и оставляет на столе. Я прочитаю, и иду туда, где бабушка или жду дома её.
     Вечером я уставший забрался спать на баушкину высокую кровать у бока теплой большой печи. Глаза закрываются, я пальцами тереблю желтый в белый горох пододеяльник, за переборкой баба Зина гремит ведерком – месит квашонку, на печке возятся кошки, косятся на меня. Я вспоминаю своих, оставшихся дома «они бы подмышкой со мной уже лежали, мурлыкали» и засыпаю.
     Я проснулся, в избе тихо, в окошко светит солнце и слышно как в палисаднике на яблонях чирикают и пищат птички.
- Ба-а! – зову я – баба не отвечает, ушла.
   Выхожу в большую комнату. На столе завтрак. Рисовая каша, молоко, и записка: «Леша, я ушла к твоей маме за луком». Я удивился, только вчера мама была здесь, а сегодня баба Зина пошла к ней пешком за луком… перечитал, всё так и есть, так и написано бабиным крючковатым почерком. Баба-то всего три класса окончила…
   Пока я ел кашу, пил молоко, подумал, что баба наверное уже скоро вернется - пойду её встречу! Надел свою куртку, взял веничек и палочку резную и пошел на встречу к бабе Зине. Прошел я поле до другой деревни – бабы Зины не видать. Потом  на «трассу» вышел, и мосты высокие перешел, и на поля вышел – не видать бабы Зины. День хороший, солнечный, жарко в куртке меховой. Снял ее и на поясе рукавами завязал. Дошёл до леса. Боязно, но иду - баба Зина ведь на встречу идет, чего боятся? В лесу страшно одному, и развилок много, но на дороге след вчерашний нашей телеги, и следы копыт Ракеты, в одном месте след в сторону уходит. Встал я - куда идти? Может назад? В Гришино? Нет, далеко уже, скоро чей и бабу Зину встречу. Пошел прямо. В лесу слышится, как будто кто рядом, в сторонке кто-то идет, встану посмотрю в лес, в деревья – никого.
    Уж я устал, и есть охота. Поел засохшего хлеба из кармана, щавеля лесного, попил воды из ручья.  Что же баба Зина не идет?
     Весь лес прошел, и ручей Арефинский. И поля пошли, пришел в первую деревню. У огорода, опершись на жерди стоит бабушка незнакомая, она спрашивает меня:
- Ты чей? Я назвался.
-А куда идёшь?
- Домой. Чего-то она еще сказала и пряник дала.
    Я дальше пошел - ещё прямая дорога осталась, недалеко до дома уже. Пришел в свою деревню. Уж вечер, ноги болят, натерло мозоли сапожками. Как раз коров из поля пригнали, я  своих коров Малышку добрую и Пестрянку грозную встретил и домой гоню. Вовремя пришел.
   Мама с кухни в окно смотрит, я коров гоню – «Лешка коров пригнал. Как Лешка?! Откуда?! Вчера ведь к баушке отвезли!».
    Выбежала на крыльцо меня расспрашивает. А я про бабу спрашиваю, всё и рассказал, и про записку. Не помню, ругали ли меня. Мама говорит папке: - поезжай скорей! Баушка-то поди там потеряла, с ума сошла!
  Я разделся, стащил сапоги с плоскостопых натертых ног. Брат поведал о случившемся горе  - без нас, собаки задавили нашу любимую кошку, пушистую Машку. Я босиком поплелся в огород на машкину могилку. Идем обратно, а в заулок Ракета заворачивает, а верхом папка и баба Зина, она смотрит на меня, как увидел я её глаза и заревел.
   Баба Зина рассказала, что домой пришла, а меня нет, стала искать. Всю деревню оббежала. Соседи всполошились, граблями пруды гребли, - вдруг утоп?! Да кто-то сказал, что вроде проходил мимо…
    Побежала она следом за мной в «Калининску». Где-то у ручья следок сапога моего увидала, а потом ещё. Бегом бежала. Папка-то её почти сразу за нашей деревней встретил. Баба Зина сказала, что в записке-то было написано: «Леша, я ушла к тете Маше за луком», к тете Маше, а не к твоей маме… закаялась больше мне записки оставлять. Но на каникулы к себе опять взяла.
    На следующий день повез папка меня опять на Ракете к бабе Зине на каникулы. Сидел я на телеге рядом с бабой Зиной, ногами дрыгал, смотрел в лес, и всё думал: «Кто же там, в лесу, со мной рядом вчера шел?»