Отражение в зеркале. 29. На распутье

         Дверь открылась совершенно беззвучно, и когда в комнату вошел Петр, Анна вздрогнула от неожиданности.
     - Ты же запирал меня, а как...
     - Я умею все делать неслышно. – Он быстро сбросил куртку. - Да замок я смазал, когда мы пришли, – поймав ее изумленный взгляд, рассмеялся он и протянул ей плитку шоколада. - Испугалась, трусишка?
     - Где ты взял?
     - Дружок расщедрился, когда я ему сказал что у меня гостья.
     Петр был весел, карие глаза его и всегда излучавшие внутренний свет, сейчас сияли ярче обычного. Анне даже показалось, что где-то успел он немного подвыпить.
     - Не пил, - в который раз угадав ее мысли, снова рассмеялся Петр, - мы дезертиров ловили.
     - Поймали. – Утвердительно кивнула головой она.
     - А то! Теперь вот умираю от голода.
     Пока он хлюпался водой у рукомойника, Анна налила в глиняные полумыски огнедышащего, исходящего ароматным парком борща, поставила на стол сковородку с жареной картошкой и миску соленых помидорчиков.
     - Ух ты... –  втянув ноздрями аппетитный аромат восхищенно воскликнул Петр, и состроив серьезное лицо строго спросил: - а мозговая кость где?
     Оба дружно расхохотались.
     - Ну тебя, Петька, ты как будто знал, - смеялась и не могла остановиться Анна.
     - И что же это я такое знал? – подув в ложку и осторожно отхлебнув из нее, Петр зажмурился от удовольствия, - с детства такого не ел...
     - Представляешь, когда заправляла борщ тушенкой, я, как и ты сейчас, невольно вспомнила несчастного председателя жилтоварищества, которому так и не пришлось отведать мозговую косточку - “то, чего вкуснее нет в мире”, – хохотнула Анна.
     Оба на мгновение застыли, глядя в глаза друг другу.
     - Анька, моя Анька... Что же мне теперь делать...  - думал Петр, - как не хочется снова от тебя уезжать.
     А она смотрела на него и вспоминала, как забавлялись они в детстве. Петька придумывал парочку рифмованных строк, а она их продолжала. Потом начинала она, а он продолжал. Как им было весело тогда...
     - Отомри, - первым нарушил тишину Петр.
     Они стали есть, изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами. Наконец ужин закончился.
     - Пойдем покурим, Аня.
     - ?
     - Я покурю, - улыбнулся Петр, - а ты воздухом подышишь. На улице потеплело, небо очистилось, ветра нет. Сегодня еще и полнолуние - на луну поглядим. Пойдем.
Анна поняла, что Петр оттягивает момент, когда им нужно будет как-то устраиваться на ночь.
     - Он, как и я, боится этого момента и не знает, как быть, - поняла она.
     Укутав в свою куртку, он крепко взял ее за руку. Они вышли и присели на поленья сложенные под остатками навеса. Над ними всходила огромная луна, в просветах ветвей редких оставшихся деревьев мерцали бледные звезды. Было тихо, лишь где-то далеко изредка взбрехивала собака, чуть поближе вторила ей другая.
     - Аня, знаешь, а ты ведь спасла меня. Не смотри так, - обнял он ее за плечи. - После первого тяжелейшего ранения, мне все грезилось в бреду, что я держу тебя за руку, вот как сейчас, - сжал он ее пальцы. - И мне все время казалось, что если разожму ладонь, отпущу твою руку - умру. Шансов выжить было так мало. Я бы точно умер. Ты удержала тогда меня за руку. Ты. Я это знаю.
     Он замолчал и помрачнел, вспомнив, как повторял ее имя, и как тогда жестоко ошибся. Мысленно он дал себе слово навсегда сохранить свою ошибку в тайне.
     - И я все время думала о тебе...  Не знала где ты. Думала, ты забыл обо мне.
     - Прости, что не отыскал тебя.
     Так и не закурив, он выбросил измятую сигарету и поднялся.
     - Пойдем в дом.
     Они вошли, в молчании сняли куртки и остановились друг против друга, не зная, что делать дальше.
     - Прости, - еще раз повторил он и, наконец, решился. Притянув ее к себе, крепко обнял и стал нежно целовать ее лицо, мокрые от слез щеки. – Не плачь.
     - Я разве плачу?
     - Плачешь, - гладил он ее волосы. - Боже, какими же глупыми мы были...
     -Как же трудно и одиноко было мне без тебя, среди чужих, – шептала она, - я так тебя ждала...
     - Знаю. Я виноват. Господи, - осыпал он ее поцелуями, - на что я потратил жизнь...
     - А я? Если бы не встретила сейчас тебя...
     - Я уеду завтра, - отстранился он. Не могу не поехать. Ты меня дождешься?
     - А ты как думаешь? – Анна заглянула ему в глаза и, повинуясь внезапному порыву, прильнула к его губам.
     Медленно, одна за другой спадали с них одежды, пока не оказались они так близко друг к другу, как могут быть близки только мать и дитя, живущее в ее лоне. И было уже невозможно различить, где он, где она. Родилось новое, единое существо, воспарившее над всеми распрями, войнами, над всей ничтожной земною суетой. Взлет этот был ярким, сильным, и светлым. Он был чист и первозданен, словно напоенный животворящим дыханием Вселенной, дыханием самого Создателя.
     - Милая, милая моя Анька, девочка моя - шептал он, задыхаясь, а она вторила ему, - Петька, родной мой... Родной...
     И не было в мире музыки прекраснее этого дуэта.

     Поутру они собрались в дорогу. Суета утра не смогла разрушить звенящую в их душах чистую мелодию любви, как часто случается это с людьми после ночи проведенной в объятиях друг друга. Они молчали. И молчание это было сильнее и проникновеннее любых слов.
     Убаюкивающе урчал мотор мотоцикла, Анна дремала в коляске. Сейчас она казалась Петру не женщиной прожившей довольно долгую и непростую жизнь, а той милой девочкой, перед которой он так робел когда-то.
     Они ничего не обещали друг другу и простились так, будто расставались всего на несколько часов. Все было решено еще там, в маленькой комнатке, посреди изуродованного войной городка.
     Она глядела ему вслед, а в голове ее, то всплывали, то снова гасли строки:

И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою...*

***

           Загнав мотоцикл во двор госпиталя, Петр взбежал по ступенькам и сразу же столкнулся в дверях с Андреем Владимировичем.
     - О, друже, ты уже здесь? Я ждал тебя только к вечеру.
     - Да я своим ходом, на мотоцикле. Ну, как она?
     - Да зря ты паниковал, все не так страшно оказалось. Операция была сложная, долгая, но жить будет и бегать будет. Правда не быстро и не скоро, - с сожалением развел Андрей руками, – через полгода минимум. Так что, готовься – ее восстановление полностью на тебе. Держать в госпитале, сам понимаешь, я ее не могу. Дома, как я понял, смотреть за ней некому? Через три дня забирай. И мой тебе совет – все процедуры делай сам, ты же почти медик, знаешь, что и как. А я все подробно тебе распишу.
     - Ну да... – скривился Петр, ты вообще в курсе, что мы с ней почти в разводе?
     - Здравствуй, бабушка... Зачем же ты подпрягся тогда?
     - Андрей, не могу я ее оставить, у нее кроме меня – никого.
     - Да ну... Как так. Подруги там, родственники... Должен же кто-то быть. А ты часом не лукавишь, братец?
     - Характерец у нее, - насупился Петр, - подруг всех разогнала, все боялась, что мужа могут увести.
     - Тебя-то? - скептически хмыкнул приятель.
     - Первого. Ну и меня, конечно. Только так меня она допекла, что сам ушел. Родственников нет - она детдомовская. Так что... С юных лет ведь ее знаю, кто кроме меня ей поможет. Да и капризы ее терпеть дольше пары дней никто не сможет. А я привык, устойчивый, - криво усмехнулся Петр.
     - Ну, не знаю. Я бы на твоем месте на такие жертвы не пошел.
     - Да вам, хирургам, только бы резать, любите радикальные решения, - неожиданно для себя самого разозлился Петр. – Думаешь, я с такой уж радостью на это иду? – Ему очень хотелось рассказать другу про Анну, но теперь желание это пропало, да и момент был неподходящий. - Лады, Андрюха, через три дня заберу, а пока оформлю документы на группу.
     - Разбежался! Там тебя такая тягомотина ждет. Но не тужи, я договорюсь, все сделают до вашего отъезда. И машина будет вам с носилками.
     - Ну тогда все. До связи, эскулап! Спасибо тебе. – И подмигнул, - я больше не употребляю, но тебя коньячком побалую.

     Через три дня, управившись с делами, Петр с Андреем отвезли Зинулю в ее хоромы.
     Дни шли за днями, потихоньку дела шли на лад, но совсем не так быстро, как хотелось бы Петру. Зинаида капризничала, отказывалась вставать на ноги и делать хотя бы по нескольку шагов, ей было больно. Она, то рыдала, то злобно ругалась. В этом она поднаторела еще в детдоме, а окончательно отшлифовала мастерство матерной речи, работая в вокзальном буфете. Петр и сам в этом деле был далеко не дилетант, но даже он был неприятно поражен.
В минуты гнева Зинаида выдавала “на гора” такие витиеватые выражения, которым позавидовали бы и портовые грузчики. До сих пор Петр даже не подозревал в ней подобного “таланта”. Хитрая Зинуля могла, там где надо, показать себя скромной и интеллигентной, и ранее при Петре воздерживалась от слишком крепких выражений. Разве что одно – два словечка в пылу скандала.
     Он видел, как ей больно и тяжело физически. Но еще тяжелее было ей переносить собственную беспомощность. Она ведь всегда считала себя неотразимой, и не без оснований. Белокожая, с пышными рыжими волосами, чем-то похожая на Венеру с картины Рубенса, она неизменно пользовалась успехом, пока красоту ее не стал потихоньку стирать возраст. Смириться со своим старением было выше ее сил, а с беспомощностью, зависимостью и стократ горше.
     Она, то изводила Петра придирками, то впадала в другую крайность, стараясь вызвать у него жалость к себе стонами и рыданиями. Во что бы то ни стало, ей нужно было повысить свою самооценку. А для этого нужно было заново влюбить в себя Петра и непременно склонить его к близости.
     Петр невозмутимо терпел все ее выходки и упорно уклонялся от ее назойливых ласк. Это невероятно злило ее и раззадоривало еще больше. На время ему удавалось гасить самолюбивый азарт Зинаиды, утомительными тренировками доводя ее до полного изнеможения. Вскоре она уже могла самостоятельно ходить с палочкой. И это тоже раздражало ее и доводило до слез. Чтобы еще больше разжалобить Петра, она стонала, плакала и делала вид, что теряет сознание от боли, проявляя при этом незаурядные актерские способности. Он верил ей, бросался на помощь, и вновь разыгрывалась сцена обольщения.
     Анне Петр писал сообщения каждый день, но потом стал писать все реже, не находя в себе сил рассказать ей, как на самом деле обстоят дела. Он и сам чувствовал себя все хуже – снова стали беспокоить раны, начались приступы головной боли. Он смертельно устал. Поняв, что так продолжаться больше не может он отправился к Андрею.
     - О... – едва взглянув на Петра воскликнул доктор, - сдал ты, братец... Ну-ка, пойдем я тебя осмотрю. – Не дав сказать Петру ни слова, он повел его в свой кабинет.
     Сев за стол, набрал номер.
     - Оля, аппарат свободен? Сейчас пришлю тебе человека, сделай быстренько снимок. – Он написал что-то на бумажке, - иди болезный в рентген-кабинет, знаешь где. Это отдашь Ольге. И потом мухой ко мне. Только мухой не летающей, а ползающей. Уяснил?
     Посмотрев снимок, Андрей с облегчением вздохнул. – Хоть это в порядке, осколок на месте, не двигается пока. Но ты сильно не усердствуй, это до поры до времени. Никаких тяжестей, никаких лишних усилий. Тебе не за красивые глаза вторую группу дали. Если бы не упирался, дали бы первую. Заслужил. Так нет же, гордыня взыграла! - Хирург криво усмехнулся.
     - Вот приступы головной боли, это уже серьезно. Две контузии – с ними шутки плохи. Но этим мы займемся. И кончай панькаться со своей бывшей. Она уже должна бегать – восемь месяцев прошло. Будет лениться – останется хромой. Так и передай. Хотя нет. Давай на выходные я к вам заеду, посмотрю ее и дам рекомендации. Как по мне - плетки бы ей хорошей!
     - Андрей, я больше не могу. Вымотался, сам видишь. Она уже сама многое может, но ей хочется, чтобы я каждую минуту был рядом, ей хочется меня вернуть. Видит, что не нужна больше никому. Поэтому притворяется совсем слабой и беспомощной.
     - А ты?
     - Что?
     - Ты хочешь ее вернуть?
     - Да боже упаси! Нет, конечно.
     Петру снова захотелось рассказать Андрею про Анну, но он опять промолчал. Знал, что приятель его не поймет. Андрей в свои пятьдесят с гаком не был женат и был предельно рационален, романтизма в нем не было ни на грош. Так казалось всем, кто мало знал его. При всем при том, он был добрейшей души человеком, способным к глубокому сопереживанию и сочувствию, что, в общем-то, было не слишком характерно для людей его профессии.
     Женщин он уважал, но относился к ним скептически, считая существами меркантильными и легкомысленными, все его отношения с ними сводились к чистой физиологии и не более того.
     - Знаешь что... – задумался Андрей. – А давай мы найдем тебе замену.
     - Ты о чем? – Петр озадаченно уставился на друга, - сиделку что ли? Так пустой это номер - вылетит на второй день.
     - Пропишу-ка я твоей благоверной лечебный массаж, - словно не слыша его продолжил доктор. - Есть у меня на примете хороший массажист. Разведенный, - лукаво подмигнул эскулап, - возраст подходящий. Глядишь у них и сладится. Слушай, а это отличная идея! Я его с собой приведу.
     - Ну... – с сомнением покачал Петр головой, как-то это не очень...
     - Да не “ну”, а армянский коньячок с тебя, если все получится. Нет, два! За твою свободу. Идет?
     Они распрощались. Петр, несколько смущенный коварным планом приятеля все же почувствовал некоторое облегчение. Зная любвеобильный нрав Зинули, он был почти уверен в успехе.
     - Хорошо бы. Будут и волки сыты, и овцы целы, - примирился он, наконец, со своей совестью. -  И она не останется без помощи, и моя душа будет спокойна. Нужно только еще немного подождать. Вот это самое трудное.
     - Будут и волки сыты, и овцы целы, - снова повторил он и с сомнением покачал головой, - может быть, может быть... Только вот кто волк, а кто овца в данной ситуации? Меня-то уж овцой, как ни крути, не назовешь, а вот, поди ж ты, веду себя как... – Он сплюнул приклеившуюся к языку табачную крошку.
     - Ну и дрянь же у тебя курево, - махнул он рукой Андрею вышедшему на госпитальное крыльцо и, раздавив каблуком окурок, уселся за руль мотоцикла.
___________
Продолжение http://proza.ru/2020/05/14/894
Предыдущая глава http://proza.ru/2020/05/13/794
* Сергей Есенин. Черный человек.