Vita Vulgaris 2. Новейшая история. Часть IV

1. НЕЗАПЛАНИРОВАННОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Вот уже почти год, как мои воспоминания отказываются ложиться на бумагу. Глупо. Какая нынче бумага? Ну да всё равно: каждый день сажусь перед белой пустой «страницей» на экране компьютера и не могу нащёлкать на клавиатуре ни единого слова.

***

«Недавно, не знаю почему, я потерял всю свою весёлость и привычку к занятиям…». (В. Шекспир. «Гамлет. Принц датский»)

***

Поначалу я не могла понять причину такого ступора. Будь в моей голове полное безмыслие, я бы посчитала это усталостью.

Такое со мной случалось, когда, скажем, за сутки надо было перевести двадцать страниц текста. После подобного штурма мозга голова моя напоминала медный кумган ура-тюбинской работы, из которого вылили последнюю каплю воды – стукни по ней, и зазвенит. Но такое состояние тотальной опустошённости проходит за день-два, а тут…

Нет, это совсем не тот случай. Напротив – мой бедный «кумган» переполнился мыслями и эмоциями, в которых я буквально захлебнулась.

Я вплотную подошла к тому периоду своей жизни, погружаться в который оказалось тяжёлым испытанием, хотя с той поры прошло уже два десятка лет. Оказалось, что эмоции и чувства, испытанные мною за те нелёгкие годы, ещё не переработаны сознанием, ещё не угомонились, не приобрели статус прошлого. Душа ещё болит…

Ждать, когда время вылечит, нет смысла – могу и не успеть, так что постараюсь обуздать разгулявшиеся эмоции и продолжу.


2. МЕЖ ДВУХ ОГНЕЙ

В далёких семидесятых, когда я работала на кафедре биофизики, меня «вычислили» (при помощи теста Люшара) как человека активного и независимого. Тест, пожалуй, не соврал: я терпеть не могу над собой никакого диктата. В вопросах принципиальных меня не сломаешь – хоть кол на голове теши. Однако существует управа и на таких упёртых, как я: это шантаж – самый недостойный приём манипулирования человеком.    

*** 
Шантаж (фр. chantage) … В настоящее время слово «шантаж» нередко используется в широком смысле — как угроза любых негативных последствий в случае невыполнения требований. Расчёт шантажиста обычно при этом заключается в том, что последствия являются более тяжёлыми и неприемлемыми, чем выполнение его требований, и тогда шантажируемая сторона может пойти на их выполнение как на меньшее зло или неприятность. (Википедия)
***

Первый раз в жизни уступить шантажу я была вынуждена в 1966 году. Когда после школы я не поступила в художественное училище, мы с папой подумали, что можно пропустить годик, чтобы подготовиться и снова попытать счастье. Наше решение мама зарубила на корню. Она мне заявила:

- Если ты в этом году в институт не поступишь, я с отцом разведусь.

Ради сохранения целостности ячейки общества я, умывшись злыми слезами и соплями, маме подчинилась и поступила в иняз. А ведь, не сделай я этого, жизнь моя пошла бы совершенно по другому сценарию. Лучше или хуже – не знаю, но иначе.

И вот в 1996 году, то есть ровно через тридцать лет я во второй раз столкнулась с этим недостойным приёмом давления. Конечно, по сравнению с мамой Алёша не требовал от меня слишком многого. Отказ от мечты своей жизни стать художником, не идёт ни в какое сравнение с поездкой на море без особого желания. И если бы для меня было жизненно важно остаться дома, я бы попыталась убедить его не заставлять меня делать то, чего я не хотела.
 
Однако я этого не сделала. И вот почему. Как и во всех «долгоиграющих» семьях у нас сложился свой стереотип отношений. Всё, что выходило за рамки Лёшиной работы задевало его по касательной. Моей свободы он не ограничивал, моим инициативам не сопротивлялся, но и сам ничего и никогда не предлагал, а тем более, не добивался своего в ультимативной форме, я уже не говорю о шантаже. А тут вдруг…

Такой слом стереотипа меня обескуражил и даже напугал. Я сочла за благо в дискуссию не вступать и согласилась:

- Ладно, Лёша, поедем.

Мне казалось, что я поступила здраво, и своей уступкой сохранила спокойствие в семье. Но я  ошиблась. Спокойствия не наступило. Антошка, мнением которого никто не поинтересовался, заявил мне, что ехать в Крым не хочет. Уговаривать его у меня не было никакого желания, и я отправила его к отцу. После беседы с папой Антошка больше ко мне не приставал, и я решила, что сын, как и я смирился «с неизбежным злом». Правда, через пару дней он задал мне вопрос:   

- Зачем вы меня насилуете?

Не зная, что ему на это ответить, я махнула рукой:

- Потом объясню.

Много позже Антон рассказал мне о своей неудачной попытке получить ответ от папы.

- Я папе сказал, что ехать не хочу, а он так разозлился! Стал дико орать: «Я же объясняю: тебе обязательно надо хорошо отдохнуть, позагорать на солнышке, искупаться в солёной воде. Иначе ты не сможешь потом учиться!». Я его спросил: «Почему ты так думаешь?», а он: «Я не думаю, а знаю!».

- И что дальше?

- Ничего. Я не знал, что ответить.

- Антошка, на твоём месте я бы просто упёрлась как баран, и фиг бы меня кто с места сдвинул! 

- Ага. Только на моём месте был я, а не ты, - резонно заметил Антон. - Я думал, раз мне ещё нет восемнадцати лет, вы можете меня связать и насильно на море отвезти.

Откуда у подростка такое почитание гражданского кодекса? Я в его годы и знать не знала, что таковой вообще существует.

Мне стало и грустно и одновременно смешно, когда я представила себе, как Лёша грузит в вагон связанного по рукам и ногам Антошку. Если трёхлетний ребёнок думает, что «мама может забыть, что у неё есть любимый сыночек» - это ещё можно понять, но, когда у семнадцатилетнего юноши такие фантазии!

- Неужели ты так думал?! 

- Да. Именно так я и думал.

***

Заручившись нашим с сыном «согласием», Алёша начал активные действия: нашёл в газете объявление о продаже путёвок в какой-то феодосийский санаторий.
 
Ехать в санаторий мне совсем не хотелось. Несмотря на то, что в подобных учреждениях я ни разу не бывала, это слово у меня ассоциировалось со скукой, болезнями и старостью. А что там будет делать Антошка? Да и денег было жалко: я считала слишком расточительным платить за три путёвки на двадцать один день, а отдыхать десять (Алёшу с работы отпустили всего на две недели). Мало того, когда я спросила мужа, лечат ли в этом санатории кожные болезни, он раздражённо ответил:
 
- Какая разница лечат или нет! Не нужны мне никакие процедуры! Для моей кожи главное – это солнце и солёная вода.

На следующий день он вручил мне листок, исписанный от руки.

- Что это?

- Список вопросов. Девять позиций, - ответил Лёша. – Там внизу номер телефона. Позвони по нему и расспроси всё подробно.

Я пробежалась по списку и поняла, что никуда звонить не буду, потому что он содержал такие вопросы, ответы на которые можно узнать только на месте. Ну какой смысл, например, выяснять у посредника в Москве часто ли в Феодосии бывают перебои с водой? Так они тебе во всём чистосердечно и сознаются! Спроси любого продавца, свежее ли мясо, и он на голубом глазу ответит, что барашек ещё утром пасся в калмыцкой степи.

Вообще я заметила, что последнее время Лёша со своей предусмотрительностью и осторожностью сильно перебарщивает. Конечно, надеяться на пресловутое «авось» нерационально, но и пытаться контролировать окружающий мир тоже бессмысленно. Трудно быть богом.

Помню, как однажды мы с Лёшей по дороге домой проходили мимо соседнего дома. Какой-то, скорее всего малолетний, хулиган обрызгал нас водой с верхнего этажа. На следующий день муж повёл меня другим путём. На мой вопрос, зачем мы делаем крюк, он ответил:

- Нас же вчера там облили.

Такая сверхосторожность меня раздражала, ведь нет никакой гарантии того, что на другом маршруте на тебя с балкона не выбросят окурок или не уронят банку с огурцами. Может быть, безопаснее вообще из дома не выходить? 

***

«Жизнь — это то, что происходит с тобой, пока ты строишь другие планы». Джон Леннон

***

Пока я размышляла над тем, как отбояриться если не от санатория, то хотя бы от списка из девяти позиций, в дверь позвонили. Это была соседка Люда Мирзоян. Мы с ней как всегда расположились на кухне поболтать и покурить.

- Вот, Люда, мы в Крым собираемся, - со вздохом сказала я.

- Да ты что! А моя подружка Катя недавно из Алушты прилетела. Дикарём отдыхала.

- Ну и как? Она довольна?

- Ей очень понравилось. Народу мало. Цены на жильё низкие, даже у моря.

- А Лёша хочет в санаторий.

- Зачем? - пожала плечами Людка. - Вы лечиться собираетесь или отдыхать?

Я не стала говорить Людмиле, что ни того, ни другого не хочу, и тоже пожала плечами, только молча. 

- Ну и какой смысл переплачивать? Дикарём намного дешевле.

- Слушай, Люда, а давай Алёшу от санатория отговорим!

- Давай, - согласилась Людка.

Получив тыловую поддержку, я крикнула:

- Лёша, иди сюда. Вот Людмилина подруга отдыхала в Алуште дикарём и очень довольна. Говорит, что народу мало и цены на жильё низкие.

- А когда она из Алушты вернулась? - спросил мой предусмотрительный муж.

– Да три дня назад, - ответила Людка.   

- Господи, Лёша! – не выдержала я. – Ну, давай рискнём, а вдруг там за эти три дня ничего не изменилось, и мы живы останемся?

Мой сарказм подействовал, и Лёша сдался.


3. АЛУШТА

Приятное впечатление о Крыме я получила в первый день из окна троллейбуса, на котором мы от симферопольского железнодорожного вокзала добирались до Алушты. Это была открыточная картинка зелёных сопок и синего моря. Весь остальной отдых запечатлелся в моей памяти как десять дней пребывания в Советском Союзе в самый худший период его существования: скудость прилавков с варёной колбасой с зеленоватым отливом на срезе, серость и неопрятность давно не ремонтированных домов и дорог.

Впрочем, Москва тогда опрятностью тоже не отличалась, но магазины и стихийные рынки были завалены дешёвыми импортными шмотками и продуктами типа маргарина «Рама», который народ принимал за сливочное масло, и риса «Анкл Бенц», который можно было варить прямо в порционных пакетиках (додумались же буржуи!). Изобилие этих товаров в непривычно ярких, манящих упаковках радовало глаз и создавало иллюзию праздника жизни.

На фоне «обновляющейся» российской столицы с её «золотым дождём изобилия» украинская Алушта выглядела провинциально-отсталой и унылой.

Мы сняли комнату в панельном доме недалеко от моря и действительно недорого. Соседнюю комнатушку занимала ещё одна семья, а хозяйка Нина Ивановна ютилась на лоджии. 

Я спросила у неё, где можно купить продукты.

- Да вон магазин – в соседнем доме. Из окна видно, - ответила она. – Пойдём на кухню, покажу посуду и кастрюли, которыми ты можешь пользоваться.

- А перебои с водой у вас бывают?
 
- Бывают, но ты не волнуйся. Я всегда запас делаю.

- А вообще, как вы тут живёте? – поинтересовалась я для поддержания разговора, хотя и так видела, что не очень.

Глаза Нины Ивановны неожиданно вспыхнули недобрым огоньком, а потом сузились.

- Хреново! Понаехало бандеры свои порядки устанавливать! Получили Крым на халяву и ещё изгаляются! За’раз мы усе повинни буты укра-а-а-инци (теперь мы все должны быть украинцами), – с нескрываемой злобой в голосе ответила она.

Мне стало жалко эту немолодую русскую женщину, а ещё стыдно, как будто это я была виновата в том, что ей плохо.

Мы обе однажды нежданно-негаданно проснулись в суверенных странах, которые, в отличие от России, имели твёрдое намерение строить сугубо национальные государства со всеми вытекающими последствиями. Только я-то теперь живу в Москве, а она...   

Нине Ивановне я ничего не ответила. Да и что я могла ей сказать? Посочувствовать? Нужно ей моё сочувствие как зайцу стоп-сигнал. 

Наша хозяйка негодовала потому, что в её родной дом «понаехало бандеры свои порядки устанавливать». Иными словами она не ассоциировала Крым с Украиной. Я же в суверенном Казахстане сама оказалась «понаехавшей», несмотря на то, что родилась в его тогдашней столице. А какие могут быть претензии у «гостей» к хозяевам? Вот нас и смыла первая волна эмиграции, которая насчитывала почти полмиллиона человек.   

Могла ли я тогда подумать, что через восемнадцать лет после нашего отдыха в Крыму Нина Ивановна (если, конечно, она до этого дожила) и ещё два миллиона крымчан «эмигрируют» в Россию вместе со своим домом! Я за них рада, потому что понимаю их очень хорошо.

*** 

Отдыхали мы размеренно – в соответствии с Алёшиным графиком. Утром и после обеда ходили на почти безлюдный и необустроенный (без зонтиков, лежаков и раздевалок) городской пляж. Антошка обычно располагался подальше от нас, чтобы никто не подумал, что он здесь с родителями. Не могу сказать, что я считала дни до возвращения домой, но мне было скучновато.

Так бы весь отпуск я и проскучала, если бы не один инцидент, при воспоминании о котором у меня становится «в животе испуганно», как говорил Антошка в детстве.

Как-то вечером мы с Алёшей поспорили по поводу телепередачи, тема которой вылетела у меня из головы. Я прокомментировала какое-то высказывание, как обычно, не ожидая от мужа никакой реакции, однако он возразил, я с ним не согласилась, муж не согласился со мной. На второй минуте этого дурацкого спора Лёша повысил голос, лицо его покрылось красными пятнами и он начал размахивать руками. Мне показалось, что он сейчас меня ударит. Испуганный Антошка забился в угол.

Не ожидая такой бурной реакции, я оторопела: 

- Ты чего?!

- У меня на работе в затылок дышат, а ты тут!! Я уйду! – бешеным голосом выкрикнул Лёша и выскочил из дома, оставив меня со всеми признаками контузии от направленного взрыва: в полном ступоре и с трясущимися руками.

Когда ко мне постепенно стало возвращаться сознание, я поняла – дело не во мне, а в том, что на работе ему «дышат в затылок». Наверное, Лёша беспокоился, что его могут подсидеть, обойти, а может быть даже и с работы уволить. И видно переживал он давно, если довёл себя до такого состояния. Мог бы своими страхами с женой поделиться, а не копить в себе до тех пор, пока «предохранитель не сгорит».   

Придя в себя окончательно, я вышла на улицу, нашла мужа и, как могла, успокоила. По крайней мере, мне так показалось, потому что оставшиеся дни прошли без эксцессов.

По-хорошему, вернувшись в Москву, надо было найти психолога, который помог бы Лёше справиться с его проблемой, но я об этом и не подумала. Себя не виню – в конце концов, я не врач, который мог бы определить, что мужу пора обратиться к «мозгоправу». Впрочем, учитывая последующий опыт, сомневаюсь, что тогда он на это бы согласился.

Домой мы вернулись самолётом 23 августа. Татьяна с Иришкой и кошкой с приплодом уехали в Солнечное, и жизнь вернулась в привычное русло. Антошка приступил к учёбе, Алёша к работе, а я, оставив в прошлом Алёшин взрыв, занялась всем тем, что не интересовало ни того, ни другого, то есть домашним хозяйством и «связями с общественностью».


4. ПОДПОРА

Прежде всего, надо было навестить тётю Надю, которой я обещала заглянуть сразу же после возвращения из Крыма.

Моему звонку тётушка обрадовалась и обещала сделать мои любимые вареники с капустой.

- Заодно и посекретничаем, - сказала она. – Лерочка уехала в Киев к подружкам. Только через неделю вернётся.

Тётя Надя уже почти два года жила не одна, а со своей старшей сестрой Валерией Владимировной, которая в девяносто четвёртом году решила с Украины перебраться в Москву поближе к единственному сыну Володе.

У Лерочки, вдовы украинского академика, в Киеве была двухкомнатная квартира в очень престижном доме. Она гордилась тем, что соседствовала с самим Патоном.

***
Борис Евгеньевич Патон (род. 27 ноября 1918, Киев) — советский и украинский учёный в области металлургии и технологии металлов, доктор технических наук, профессор, президент Национальной академии Украины. (Википедия)

***
 
За эту квартиру Лерочка поначалу запросила шестьдесят тысяч долларов, ей давали пятьдесят. Когда она, наконец, снизила цену до пятидесяти, покупатели соглашались только на сорок. В конечном итоге квартира ушла за двадцать три.

В Москве Валерия Владимировна остановилась у сестры, как это делала и раньше, когда приезжала из матери городов русских погостить в первопрестольную. Я думала, что это временно – пока Вовочка на эти деньги не подыщет матери жильё. Однако через месяц тётя Надя меня огорошила:

- Лерочка будет жить у меня.

- Как у вас?! – не поняла я.

Оказалось, что Вовик решил капитал приумножить и вложил «кровные» в банк «Чара», где они благополучно и сгорели.

– А что, у Вовочки в его четырёхкомнатной для матери места не нашлось? Вам-то это зачем?!

- Ну, Милочка, она ведь моя родная сестра, - ответила тётя Надя, правда, большой радости в её голосе я не расслышала. – Вовик сказал, что Лерочка будет мне подпорой.

Я знала, что Валерия Владимировна со своей невесткой Ларисой не ладила. Думаю, что Лариса жить под одной крышей со свекровью не захотела, и любящий муж и сын принял поистине соломоново решение: подкинул мамочку её сестре в однокомнатную квартиру, удовлетворив, таким образом, жену и «соорудив» пожилой тётушке ещё более пожилую подпору. Прос…фукавший мамины деньги Вовик и не подумал снять для неё жильё, потому что знал – деликатная тётка не сможет ему отказать.
 
Недаром покойный дядя Миша племянника свой жены терпеть не мог и называл его подлым и бесстыдным человеком. При жизни дяди Миши я ни разу не слышала, чтобы тётя Надя Вовочку осуждала, однако после вселения сестры её отношение к единственному племяннику стало меняться. Ей не нравилось, что Вовик редко их навещал, а если приходил, то подолгу не задерживался, как будто повинность отбывал.

- Забежит на пять минут, и даже обувь не снимет, - жаловалась она мне. – Я его к столу приглашаю, а он всё «некогда да некогда».

Вовик не понимал, что отказ от угощения для тётки, воспитанной в традициях ещё дореволюционного хлебосольства, равносилен оскорблению.

Дальше – больше. Однажды, например, тётя Надя пожаловалась мне:

- Вчера Вовочка заявил, что книжную полку он перевесит в коридор. Даже меня не спросил. Как будто он здесь хозяин.

- Тётя Надя, так Вовик вам вообще на голову сядет! – возмутилась я. – Сказали бы ему, что он в вашем доме распоряжаться никакого права не имеет.

Тётя Надя поджала губы и ничего не ответила. Я не сразу поняла, что ставить племянника на место она не собирается. Либо не была способна противостоять такому хамству, либо, как это ни странно, роль жертвы её устраивала: можно жаловаться и в ответ получать сочувствие.

Поняв это, я перестала что-либо тёте Наде советовать, и просто терпеливо её выслушивала.

Вот и на этот раз я ожидала, что тётушка будет сетовать на недостойное поведение племянника, однако ошиблась.

- Как я рада, Милочка, что вы с Танюшей меня не забываете, а то Лерочка со мной за целый день и двух слов не скажет. Встанет утром, вот так помашет мне рукой, привет, мол, и целый день молчит.

- А почему? Может быть, она на вас обижается за что-нибудь.

- Да нет, - пожала плечами тётя Надя. - Я её как-то спросила: «Лерочка, почему ты всё время молчишь?», а она ответила: «О чём, Надюша, говорить?». Ладно, Милочка, у меня к тебе есть просьба.

- Какая? В канасту поиграть?

- Обязательно поиграем, - улыбнулась тётя Надя. – Только я о другом. Не могла бы ты как-нибудь сходить в юридическую консультацию и узнать, как оформить завещание на Танюшу. Ты же знаешь, что мы с Мишенькой это давно собирались сделать.

Возликовав в душе: «Наконец-то Таньку обрадую!», я спросила:

- А зачем в консультацию? Ведь завещания нотариус оформляет. 

- Понимаешь, Милочка, - ответила тётя Надя, - я же Лерочку к себе прописала. Она беспокоится, что будет, если я уйду раньше. Давай, когда у тебя будет время, ты всё узнаешь, и мы с тобой поедем к нотариусу.

Вот оно в чём дело! Выходит – Лерочка на родного сына не надеется и боится остаться на улице.
 
- Хорошо, тётя Надя, я узнаю, - сказала я, и мы засели за канасту.

На следующий день я съездила в юридическую консультацию, где мне сказали, что можно оформить завещание, в котором будет предусмотрено проживание Валерии Владимировны в этой квартире пожизненно.

Я позвонила Татьяне и обрадовала её тем, что тётя Надя, наконец, готова отписать ей квартиру только с условием, что Лерочка будет жить в ней до смерти. Таньку такой вариант вполне устроил. 
 
- Да пусть живёт, сколько хочет. В конце концов, она же не вечная, - хохотнула золовка. -  Главное, у меня есть перспектива в Москву перебраться. Только почему Лерочка думает, что тётя Надя раньше умрёт?

Следующий мой визит к тётушке совпал с возвращением Валерии Владимировны из Киева.

Я завела речь о завещании.

- Тётя Надя, вы просили меня сходить в юридическую консультацию. Так вот, я всё узнала.

Начав объяснять, как составить завещание на Татьяну с учётом интересов Валерии Владимировны, я вдруг заметила, что тётя Надя как-то напряглась. Лерочка, которая, как обычно, сидела на своей тахте за шифоньером, разделяющим комнату на две «спальни», буквально вытянулась в струнку и повернула голову одним ухом в нашу сторону, чтобы ничего не пропустить.   

Когда я закончила свою речь словами: «Короче, мы можем хоть завтра ехать к нотариусу», тётя Надя повела себя совсем неожиданно.

- Куда ты торопишься? У тебя что, горит? – спросила она.

Такого раздражения и даже злости в её голосе я никогда не слышала.

- Хорошо, позвоните мне, когда будете готовы, - сказала я, стараясь не выдать чувство обиды и недоумения.

Домой я возвращалась в отвратительном настроении. Ведь тётя Надя сама попросила меня помочь с завещанием, а получилось, будто я свои услуги навязываю и вторгаюсь в её личные дела без разрешения.

Больше тётушке о завещании я не напоминала – на кой чёрт мне тычки и затрещины на чужой «свадьбе», тем более что у нас намечалась своя. 


5. СЕРЕБРЯННАЯ СВАДЬБА

Несмотря на неприятный инцидент с завещанием, конец девяносто шестого года выдался спокойным, отчего я пребывала в хорошем настроении. Алёша больше не взрывался по любому поводу. «Дышать в спину» ему перестали. Напротив – назначили руководителем группы (team leader), а значит, он зря тревожился. Антошка учился с удовольствием, и гордился тем, что стал настоящим студентом Московского государственного университета. А ещё я узнала, что жена племянника беременна, значит, у моей сестры в феврале должен родиться долгожданный внук.

В конце ноября мы отпраздновали двадцатипятилетие нашей семьи. Компания была большая: родственники и друзья, перебравшиеся из Алма-Аты, а также тётя Надя с Лерочкой, Йен с Бэкки и соседка Люда Мирзоян.

Мне было так хорошо, как бывает только тогда, когда тебя окружают по-настоящему близкие люди, даже если кого-то из них ты знаешь совсем недавно. Мне кажется, что и наши гости чувствовали то же, что и я.

***

«Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!» (Из песни Олега Митяева)

***

Мы веселились от души: вспоминали молодые годы, проведённые в Алма-Ате, рассказывали забавные истории из своей жизни, танцевали и пели под гитару.

Увидев на моей руке бриллиантовое колечко, подаренное мужем на юбилей, жена одноклассника Саши Баранова Сонька спросила:

- Это тебе за осциллограф?

- Ну да. Не прошло и двадцати пяти лет, - рассмеялась я и рассказала, как Сонька учила меня жизни.

Сразу же после свадьбы Алёша, который тогда был ещё студентом, сказал мне, что хочет купить осциллограф. Своим нежеланием тратить почти половину моей зарплаты на этот, на мой взгляд, не совсем нужный в хозяйстве прибор я поделилась с Сонькой. Однако подружка меня не поддержала. Она предложила мне позволить мужу купить осциллограф, а в ответ потребовать бриллиантовое кольцо. Сонькиным советом я воспользовалась наполовину: осциллограф купить позволила, а кольца не потребовала.

- Я всегда знал, что ты правильная жена, - сказал Шурик и предложил выпить за то, что его брату повезло.

Все дружно (включая меня) с ним согласились и выпили стоя.

После речей и поцелуев под крики «Горько!» Алёша принёс гитару. Я попросила Людмилу спеть мой любимый романс «Утро туманное». Потом Алёша очень громко и в то же время артистично исполнил свою «коронку» про пьяного одноногого солдата на обочине Волоколамского шоссе. Шурик «ударил по Высоцкому». Когда он пел «В созвездии Тау-Кита», я сказала Йену что у слов «а нас посылают обратно» есть скрытый смысл.

- Какой? – поинтересовался Йен.

Мне пришлось объяснить ему этот самый смысл. Пытаясь не использовать  ненормативную лексику, я решила прибегнуть к сравнению:

- Ну это типа вашего «Go into ass!» – и тут же подумала, что почему-то на английском языке низкий стиль меня ничуть не смущает.

Однако когда воспитанный в традиции сдержанности англичанин радостно воскликнул:

- О, я понял! Они послали жителей земли не обратно, а на х…. Я знаю это выражение! –
мне стало ясно, что для него, как и для меня, мат на чужом языке не несёт эмоционального заряда и воспринимается чисто «филологически».

Услышав родную речь («Go into ass!»), Бэкки удивлённо посмотрела на нас. Неужели она подумала, что я послала её бойфренда в задницу?

- Йен, - попросила я, - переведи Бэкки наш разговор, а то мне кажется, что она подумала, будто мы с тобой ссоримся.

Йен поспешил подругу успокоить и попробовал рассказать ей, о чём мы беседовали. В переводе на русский его объяснение звучало приблизительно так:

- Понимаешь Бэкки, в песне Высоцкого инопланетяне предложили жителям земли отправиться на мужские гениталии.

Не знаю, поняла ли Бэкки тонкий намёк Высоцкого, но она рассмеялась и предложила мне пойти на кухню покурить. Под дымок она поделилась со мной своей женской грустью-печалью:

- Мила, - сказала она со вздохом, - у вас такая хорошая семья. Я даже завидую. Мне уже сорок – я детишек хочу, а Йен жениться не торопится. Может быть, ты ему при случае намекнёшь, что часики тикают?

Бэкки мне было жалко, и я обещала «намекнуть», хотя мне казалось, что Йен и не собирался связывать себя узами Гименея, иначе, зачем бы он снимал отдельную однокомнатную квартиру, объясняя это тем, что ему необходимо личное пространство. И это при том, что в трёхкомнатной квартире Бэкки у него был личный кабинет.       

Когда мы вернулись в гостиную, я обнаружила, что вниманием Йена всецело завладела Сонька, которая любила подчеркнуть свой высокий культурный уровень и принадлежность к высокообразованному слою интеллигенции. Для неё англичанин, работавший на ВВС, несомненно, к этой социальной страте принадлежал.

***

Страта социальная (от лат. stratum — слой, пласт) — элемент социальной структуры (социальный слой или группа), объединенный неким общим общественным признаком (имущественным, профессиональным или иным). (Википедия)

***

- Если человек вместо «ка» произносит «кэ»,  - говорила она Йену, - я сразу вижу, что с ним говорить не о чем.

Йен, не настолько хорошо владевший русским языком, чтобы уловить, почему разница в произношении «ка» и «ке» должна служить критерием интеллектуального уровня человека, слушал Соню с недоумённой улыбкой. Однако Сонька продолжала солировать, не обращая внимания на его растерянность. 

Ох уж эта Сонька! Опять выпендривается. Если следовать её логике – она сама недостойна того, чтобы с ней общаться, ведь я не раз слышала, как она вместо «мой день рождения» говорила «моё день рождение» или «звОнит» вместо «звонИт». Я её не поправляла – в конце концов, все мы не стопроцентные грамотеи. А ещё я боялась задеть её самолюбие. Правда, однажды, когда моя подружка одного своего знакомого описала как секспильного мужчину, я не выдержала:

- Соня, - сказала я, - ты только не обижайся, но я всё-таки английский изучала. Правильно говорить не «секспильный», а «сексапильный». От английского sex appeal – сексуальная привлекательность.

На что она ответила:

- Я слишком высокого о себе мнения, чтобы меня можно было обидеть. А за подсказку спасибо.   

Итак, зная, как Сонька может любого заговорить до потери пульса, я решила прийти Йену на выручку:

- Ладно, ребята, кончайте умные разговоры. Давайте лучше потанцуем, - предложила я.

Любители подвигаться переместились в Антошкину комнату, где стоял проигрыватель. Представители старшего поколения последовали за нами.

- Хотим посмотреть, как нынешняя молодёжь танцует, - сказала тётя Надя.

Они с Лерочкой откланялись первыми. Уходя, тётя Надя сказала:

- Давно нам не было так весело! И ещё, Милочка, я никогда не думали, что ты так хорошо танцуешь!

- Спасибо, тётя Надя. Я была в ударе.

Остальные гости разошлись за полночь.

Прощаясь, Йен сказал, что им с Бэкки «праздник по-русски» очень понравился.

Заснула я с ощущением полноты и радости жизни.


6. С МОНТИРОВКОЙ ЗА ПАПОЙ
    
К сожалению, этот безмятежный период продлился недолго. В январе Антон вышел на свою первую экзаменационную сессию. Из шести экзаменов завалил два. В принципе – дело житейское, и я не придала этому большого значения, тем более что он  пересдал оба, правда, один из них со второго раза.

Беспокоило меня другое: Антошка начал методично, буквально каждый день, изводить меня, задавая один и тот же вопрос:

- Мама, почему вы заставили меня ехать с вами?

Никакие объяснения, типа: папа хотел, чтобы ты хорошо отдохнул перед учёбой, или оправдания: мы же не знали, что ты так сильно не хотел ехать, ни к чему не привели. Попытка воззвать к его разуму:

- Антон, я всё понимаю, но уже ничего изменить нельзя. Так что хватит жить прошлым, - тоже успехом не увенчалась.

Когда же на очередном витке нашей «плодотворной» дискуссии Антон заявил:

- Если хочешь знать, я в своих мечтах за папой с монтировкой бегаю! И думаю, как брошусь под поезд, чтобы вы всю жизнь страдали! - мне стало сильно не по себе, ведь это ненормально так надолго застревать на своей обиде и переживать её так драматически.

Когда я поняла, что сама справиться с такой неадекватной реакцией не смогу, позвонила Маше Соколовой, телефон которой дала мне Алина на случай, если понадобится помощь психолога.

На приёме я рассказала ей обо всех моих проблемах и тревогах, связанных с сыном,  начиная с пресловутых «лампочек» (это когда Антошке было три года) и заканчивая «монтировкой». Маша обещала с Антошкой поработать, однако после двух или трёх сеансов, она мне позвонила и сказала:

- Мила, к сожалению, у меня сейчас нет возможности работать с вашим сыном. Я рекомендую вам очень хорошего психолога. Её зовут Татьяна Наумовна.

Позже я узнала, почему Маша отказалась от Антошки. Об этом мне рассказала Алина, когда я была у них в Германии. Оказывается, Маша попросила Антошку нарисовать несуществующее животное.

***

Применение теста «Несуществующее животное» в основном рассчитано на исследование психомоторной связи и состояния психики – главным образом выявление скрытых эмоций – у детей от пяти-шести лет и взрослых. (psychojournal.ru)

***

Сынок мой изобразил два сросшихся боками троллейбуса(!). Маша испугалась – такого «животного» в её практике ещё никто не изображал. Она решила, что с Антошкой не всё в порядке в смысле психического здоровья, и отправила его к своей знакомой, которая работала клиническим психологом в психиатрической больнице Гиляровского, что напротив тюрьмы «Матросская тишина».

На первую встречу с клиническим психологом я отправилась без Антошки. Выслушав меня, Татьяна Наумовна сказала:

- Я хочу предложить вам, вашему мужу и сыну ответить на вопросы одного теста.

- Для этого мы должны прийти к вам? – спросила я.

- Нет. Это можно сделать дома, - ответила Татьяна Наумовна и протянула мне три экземпляра вопросов. – Вы мне их принесёте, я обработаю, а потом мы с вами встретимся.

На встрече Татьяна Наумовна сообщила мне следующее:

- С вами всё в порядке, а вот ваш муж тревожно-мнительный. Вы с ним вот так, - и она сцепила согнутые крючком указательные пальцы, что можно было понять как: вы неразрывны или подходите друг другу.

- Но, - продолжила она, - вы за мужчину, а он за женщину.

Последние слова Татьяны Наумовны прозвучали для меня как откровение. «А ведь, пожалуй, она права, - подумала я, - все решения, касающиеся жизни семьи, лежат на мне». Однако согласиться с психологом полностью я не могла. В нашей семье добытчиком был Алёша, а это самая что ни есть мужская роль.

- Алёша о нас беспокоится. Он ради семьи в двух местах работает, - сказала я.

- В том, что он хороший семьянин, я и не сомневаюсь. Но вы не зря сказали слово «беспокоится», - ответила она.

- Татьяна Наумовна, а что насчёт Антона?

- Побеседуем о нём после того, как я с ним пообщаюсь, - ответила она уклончиво.

Мне стало ясно, что ничего хорошего ждать не приходится.

Так оно и вышло. Татьяна Наумовна, хоть и не сказала напрямую, что по её мнению Антошка страдает психическим расстройством, однако нарисовала мне далеко не радужную картину его будущего.

- Возможно, что ваш сын не сможет учиться, - сказала она, - но если даже университет закончит, могут возникнуть проблемы с работой. Готовьтесь к тому, что вы будете нужны ему до конца вашей жизни.   

Я конечно «закалённый в боях солдат», но такая маложизнерадостная, как сказала бы тётя Лиза, перспектива прибила меня к земле. А тут ещё из Иерусалима позвонил Сашка.

- Миля, - сказал он, - готовься к тому, что тебе надо будет сюда приехать.

- В Израиль?

- Ну ты, Миля, даёшь! А куда же ещё? Мы от Аллы съезжаем. Я снял отдельную квартиру, а мне надо лететь в Алма-Ату, чтобы оформить израильское гражданство.

Последний раз я видела Жанну около полугода назад, когда она в очередной раз летела из Иерусалима в Алма-Ату. Она была в парике после химии, но других признаков болезни я в ней не заметила. Да и настроение у неё было лучше, чем в предыдущий раз. Однако когда я провожала её в аэропорту, обратила внимание на то, что походка у сестры была неуверенной: при каждом шаге она поднимала ногу выше, чем нужно, как будто переступала через что-то.

Помню, я смотрела ей вслед, пока она, обернувшись и помахав мне рукой,  не скрылась из зоны паспортного контроля. Дело плохо – подумала я тогда.

- Жанке хуже? – спросила я Сашку.

- Да, - ответил он. – За ней нужен уход.

- Саша, я надолго приехать не смогу, у меня с Антошкой проблемы. На две недели не больше.

- Две мало. Не успею. Минимум три, - сказал Сашка. – Ты оформляй визу, а я тебе перезвоню, на какое число билет покупать.

Так в конце апреля я с тяжёлым сердцем села в самолёт, летевший в Тель-Авив. Дома я оставляла сына, который «в своих мечтах за папой с монтировкой бегал», а впереди меня ждал уход за умирающей сестрой.   


7. ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ

В Тель-Авиве самолёт приземлился поздно вечером. Спустившись по трапу, я поняла, что Земля обетованная встретила меня весьма прохладно. Я имею в виду погоду. Меня уверяли, что в это время года в Израиле уже жарко, вот я и оделась по-летнему.

- Не замёрзла, - спросил меня Сашка, пока мы ждали автобус на Иерусалим. – На улице девять градусов.

После его слов моё тело покрылось пупырышками, и я почему-то подумала: вот что значит внушение: пока считала, что в мае здесь должно быть тепло – не мёрзла.

- Надо было сказать восемнадцать, - ответила я.

По пути домой Сашка вводил меня в курс дела:

- В квартире, которую я снял, ещё нет мебели кроме двух матрасов. Поэтому ты сегодня переночуешь в ней, а завтра утром я за тобой зайду и мы пойдём к Алле.

- А как же мы будем без мебели жить?

- Не волнуйся, Миля. Всё продумано. Послезавтра поедешь на экскурсию. Я взял тебе двухдневную путёвку на север Израиля. К твоему возвращению я куплю всё, что надо, и мы Жанну перевезём.

- Саша, я сюда не на экскурсию приехала, - сказала я с досадой, ведь мог бы он выдернуть меня из дома на эти три дня позже. 

***

Первую ночь на новом месте мне долго не спалось. Было тоскливо и даже страшновато: совершенно пустые комнаты, холодные белые стены и цементные полы создавали эхо, и мне казалось, что я нахожусь в каменном мешке. Впечатление это усугублялось тем, что в комнатке, где лежали матрасы, окно было совсем маленьким – как амбразура в крепости. 

(Потом я поняла: «амбразура» в спальне, это не прихоть архитектора, а вполне рациональное решение: во всех домах окна, выходящие на юг, делаются маленькими для того, чтобы уменьшить проникновение палящих лучей солнца в итак раскалённые квартиры. Отсутствие деревянных полов тоже легко объясняется дефицитом в Израиле дерева как такового).

Утром пришёл Сашка, и мы направились к Алле. Встретили меня Алла с мужем и Руфина Семёновна.

- А где Жанна? – спросила я.

- Сейчас выйдет, - ответил Сашка. – Только ты Миля не показывай вида, что Жанкина внешность тебя напугала.

Я думала, что сестра моя сильно похудела, как это обычно бывает с больными раком, и была к этому готова.

- Конечно, Саша, - ответила я, и в этот момент увидела Жанну.

Да, мою красавицу сестру узнать было трудно, но она вовсе не похудела, а напротив располнела, и довольно сильно. Однако полнота эта было неестественной: как будто всё её тело было накачано воздухом, отчего глаза вылезли из орбит, а щёки стали похожи на два упругих шара.

Я обняла сестру, и она заплакала, положив мне голову на плечо. Я молчала, потому что чувствовала, что ей надо поплакать.

Когда мы сели за стол, я заметила, что Жанна держит ложку в левой руке, а правая безвольно лежит у неё на коленях. Зачерпывать кашу у неё получалось плохо. Я посмотрела на Сашку вопросительно и одними губами спросила:

- Помочь?

Он меня понял, и покачал головой: не надо.

После завтрака Жанна ушла в свою комнату.

- Мила, какие у тебя планы на сегодня? - спросила меня Алла.

- Не знаю, - ответила я. – Саша, какие у нас планы?

- Я поеду насчёт мебели, а ты свободна, - ответил он.

- Тогда, - сказала Алла, - мы с Милой съездим в старый город.

Пока мы ехали в автобусе, Алла поделилась со мной своими печалями.

- Мила, я так устала. Всё на мне. Володя болен. Ты же знаешь, что у него тоже рак? Мама со своим характером, Жанка уже совсем беспомощна, а Сашка мотается из Алма-Аты в Иерусалим. Да ещё когда здесь бывает, приглашает своих друзей-приятелей. В общем, я ему сказала: снимай отдельную квартиру. Может быть, это и неправильно брата выгонять, но я больше не могу.

Кто-кто, а я-то знала, как Сашка умеет всех вокруг использовать, поэтому его бедную сестру искренне пожалела. 

- Алла, чего ты оправдываешься? – сказала я. – На твоём месте я бы тоже не выдержала.

В старом городе Алла провела меня по его христианским святыням. Мы прошли по Виа Долорозо к Храму Гроба Господня, в котором по крутым каменным ступеням я поднялась на Голгофу и прикоснулась к месту, где стояло распятие. В еврейском квартале мы, показав содержимое сумок военным и пройдя через рамку металлодетектора, подошли к Стене Плача. 

Алла долго стояла у Стены, уткнувшись в неё лбом, а я в это время наблюдала, как люди подходят и засовывают в щели между камнями записки с просьбами и мольбами к б-гу (в иудаизме нельзя произносить или писать его имя). Этих посланий было так много, что просителям приходилось долго искать хоть какую-нибудь щёлочку для своей записки.

Наконец Алла оторвалась от Стены и повернулась ко мне.

- Когда я здесь первый раз была, испытала облегчение. А сегодня ничего не почувствовала, - с глубоким вздохом сказала она. - Ладно, поехали домой. Володя должен с химии вернуться.

- А разве химию амбулаторно делают? – удивилась я.

- Здесь в больнице лежат только в крайнем случае, - ответила Алла. – Представляешь, на химию по такой жаре ездить! Он, конечно, бодрится, но я же вижу, как ему плохо.   

Утешить бедную Аллу мне было нечем, поэтому на обратном пути я молча слушала её сетования на тяжёлую жизнь, понимая, что ей просто надо было кому-то выговориться.

(Продолжение следует)