Из трех писем Рильке к Лу

Выжидательность, свойственная русскому характеру (деловитый немец, уверовав в собственную значительность из-за своей приверженности к незначительному, называет ее обычно пассивностью), получила бы тем самым новое и убедительное объяснение:
вероятно, русский для того и создан, чтобы дать истории человечества пройти мимо, а затем вступить в гармоническую слаженность вещей своим поющим сердцем.
Он должен лишь не спешить и, выдержав время, словно скрипач, которому еще не подали знака, сидеть в оркестре, бережно держа инструмент, чтобы не повредить его.
Все чаще, проникаясь чувством все более глубоким к этой далекой святой стране, я ощущаю свое влечение к ней как новую почву для одиночества и высокую стену, ограждающую меня от других.

***

К числу сокровенных тайн и незыблемых опор моей жизни, коими я держусь, принадлежит то, что Россия - моя родина, но мои попытки сблизиться с ней - будь то поездки, люди или книги - ничего не дают и, скорее, отвлекают меня от нее.
Мои усилия напоминают поползновения улитки, хотя бывают все же мгновенья, когда эта несказанно далекая цель повторяется во мне, точно в близком зеркале. Я живу и учусь, но в таком разброде, что часто уже не могу понять, к чему это все и пригодится ли мне когда-нибудь.
В Париже я невыразимо приблизился к России, а теперь мне кажется, что и находясь в Риме, перед лицом античных вещей, я смогу подготовиться ко всему русскому, к тому, чтобы вернуться в эту страну.

***

Сейчас, когда Россия навлекает на себя одно несчастье за другим, все, что касается меня самого, видится мне таким незначительным и недостойным упоминания.
Окажись ты вдруг там, на твоей великой и тяжкой родине, тебя всю переполнили бы ее печали и плачи.
Как я желал бы, чтобы она была и моей родиной! Я имел бы право отзываться на каждый удар и сострадать в ее великом страдании.