Ночь рок-н-ролла

Опускается ночь на город, одеялом тьмы укрывая дома, засыпая серебристым песком глаза горожан, ожидающих в своих постелях спасительных сновидений, делая лица их по-детски невинными и беззащитными.

Патрик лежит в постели, натянув до подбородка одеяло. Одеяло пахнет лекарствами, дешевым стиральным порошком, безнадежностью и печалью. Если бы у печали был цвет, он был бы таким же, как у этой застиранной тряпки – самым противным в мире – болотно-серым. Цвет предстоящей смерти, холодного покоя, которого ты не ждешь, но который опустится на тебя Дамокловым мечом, не спросив разрешения.

Патрик знает, что дни его сочтены. Врач старался смягчить удар, юлил и прятал глаза, пытался пробудить в Патрике призрачную надежду на возможность будущего, но Патрик не идиот.

Смерть уже рядом. Дышит ему в затылок, когда он плетется по коридорам больничного лабиринта за порцией безвкусного варева и стаканом чая, больше напоминающим воду, отжатую ворчливой уборщицей из половой тряпки в ведро. Смерть лежит рядом с ним в постели, прижимаясь к нему своими костлявыми боками и перебирает паучьими пальцами пуговицы его пижамы, словно девушка, играющая с любовником. Наблюдает за ним, ухмыляясь, когда он берет в руки стопку потрепанных от бесконечного просмотра открыток, подписанных Лиз.

Лиз ушла, а открытки остались.
Патрик не держит обиды. Разве можно обижаться за то, что кто-то предпочел сияние и краски жизни этому тоскливому ожиданию смерти и конца?

И Патрик готов. Но он не согласен закончить свой путь так: одетый в отвратительную пижаму, в которой, быть может, уже кто-то умирал, на этой кровати, которая видела столько страданий, что хватило бы на несколько жизней, в этих стенах, пропитанных страхом и отчаянием.
Завтра он покинет скорбную обитель и отправится туда, где сможет вновь вдохнуть полной грудью, забыть о притаившейся в его голове черной дыре, высасывающей силы.

Патрику не пришлось долго ждать, Пол открыл дверь почти сразу, как прозвучала затейливая трель дверного звонка.
- Патрик, старый ты черт, как я рад тебя видеть! – Патрик очутился в медвежьих объятиях и с удовольствием вдохнул запах самого Пола: модного парфюма, крепких сигарет и черного, как ночь, кофе, приправленного изрядной дозой рома.
- Привет, дружище! Сколько лет! – В висках у Патрика стучало, и боль крохотными молоточками постукивала по затылку, но он старался не замечать этого.
- Паршиво выглядишь, Пат! Ты в порядке? – Пол отодвинулся, продолжая держать Патрика за плечи, и внимательно посмотрел старому другу в глаза.
- Все в норме, просто немного устал.
Пол медленно кивнул, как-бы соглашаясь, но по приподнятой брови, украшенной со времен юности небольшим шрамом, было понятно, что он не слишком поверил в такое оправдание.

В холостяцкой берлоге Пола почти ничего не изменилось. Приглушенный свет, тяжелая мебель, пропахшая сигаретным дымом, паркет все так же поскрипывает под ногами.
- Я был так рад твоему звонку, ты не представляешь. Где ты пропадал столько лет? Я пытался разыскать тебя, но на старой квартире ты не оставил ни адреса, ни телефона…Город словно проглотил тебя, а теперь вдруг выплюнул на мой порог.
- Так получилось, прости. Мне нужно было…переварить то, что произошло, понимаешь? А потом завертелось… – Патрик тяжело опустился в кресло, обтянутое коричневой кожей. Погладил пальцем небольшую дырку на подлокотнике – это он прожег обивку сигаретой когда-то в прошлой жизни.
- Да, я и сам какое-то время не мог войти в русло. Распад группы не прошел даром ни для кого из нас, ты же знаешь, Пат. Но это все в прошлом, жизнь расставила все по своим местам.
- Да… - Патрик прикрыл глаза на минуту, чтобы попытаться унять бьющуюся в затылке боль.

Патрик и Пол поднимались по лестнице, покрытой многолетним налетом голубиного помета.
- Мартин чуть из штанов не выпрыгнул от радости, когда я ему позвонил! Пол преодолел несколько лестничных пролетов даже не запыхавшись и теперь стоял, привалившись к перилам, дожидаясь Патрика, который безнадежно отстал.
– Ты уверен, что с тобой все в порядке? Ты похож на приведение, дружище, и ползешь, словно тебе девяносто стукнуло на днях.

Патрик и правда ощущал себя стариком. Ноги его дрожали, угрожая подкоситься, сердце стучало так сильно, что, казалось, его можно было услышать даже того не желая. И боль. Черт бы побрал эту боль! Патрик мог бы заглушить ее горстью тех таблеток, что выдал ему на прощание врач, но он выбросил их сразу же, как вышел за территорию больницы. Упрямство это или приподнявшая вдруг голову гордость, не позволяющая провести ему последние дни в сладком забытьи, он и сам не знал. Да и не желал тратить время на выяснение причин.
- Давай оставим эту тему, Пол, ладно? – он, наконец, догнал друга и теперь стоял рядом, ухватившись обеими руками за перила и тяжело дыша. Пол нахмурился, заиграл желваками, но кивнул, соглашаясь, и продолжил подниматься по лестнице, сбавив темп, чтобы Патрик теперь не отставал.

А с крыши уже слышалась зарождающаяся музыка. Она еще не оформилась, не вырвалась из своего кокона, не расправила крылья, готовясь пролететь над вечерним городом. Настраивалась аппаратура и инструменты, посмеивались и переговаривались Мартин, Рик и Стефан, выбравшиеся из своих уютных устроенных жизней после неожиданного звонка Пола. Этот вечер станет вечером рок-н-ролла, воскресшей молодости и единства непохожих, но близких по духу.

Город дышал далеко внизу, прохожие текли по тротуарам, сияли огни, гудели машины. Самый прекрасный город, не спящий ни днем, ни ночью, живой, горящий, пульсирующий жизнью. Музыка неслась над ним, плакала, стонала, хохотала, кружилась, словно легкомысленная девчонка, перебравшая на студенческой вечеринке. Путалась в своих же звуках, словно в кружевных юбках, постукивала каблучками, звенела браслетами. Единственная настоящая любовь Патрика, пронесенная сквозь жизнь, его соратница и любовница, сестра и подруга, не предающая, не знающая жалости, обид, зависти… Всеобъемлющая и всепоглощающая. Всемогущая.

- Ребята, вы меня простите, но у меня самолет через пять часов. – Мартин отложил барабанные палочки, встал и размял затекшую спину. – Я был чертовски рад вас всех видеть и буду счастлив повторить, но на сегодня, пожалуй, хватит.
Его поддержали остальные. Рик, отложив гитару, строчил сообщение, уставившись в экран телефона. Стефан задумчиво перебирал пальцами по клавишам синтезатора.
- Да, пора расходиться, народ. – Пол закурил. – Патрик?
Патрик стоял, обратившись лицом к городу. Плечи его подрагивали, словно от холода.
- Старик! – Пол подошел, мягко положил ладонь на плечо друга. – Мы собираемся по домам, ты как?
Патрик словно очнулся, невидящим взглядом мазнул по лицу Пола, мотнул головой, прогоняя оцепенение.
- Да, конечно, вы идите, я еще побуду немного.
- Уверен? Я могу тебя отвезти. – Брови Пола снова сползли к переносице.
- Не волнуйся, дружище, я никуда не тороплюсь сегодня. Хочу побыть наедине с городом, я давно ждал такой возможности…

Пол медленно шел к машине, задумчиво глядя себе под ноги. Он чувствовал, что Патрик скрывает что-то, читал это в его потухших глазах, которые оживились лишь во время их «концерта». Какое-то шестое чувство подсказывало ему, что нужно вернуться туда, на крышу, забрать друга, даже если придется применить силу, отвезти в уютный полумрак холостяцкой берлоги, напоить крепким кофе с изрядной долей коньяка, и выпытать, что так терзает Патрика. А Пол не привык спорить со своей интуицией, которая не раз помогала ему выбраться из различных передряг. И поэтому он резко развернулся и пошел обратно.

И тут он услышал музыку. Печальную и проникновенную, обезоруживающую, разрывающую сердце своей откровенной наготой.
Пол перешел на бег, потому что знал, кто автор этой мелодии.

На краю крыши, ставшей для них на последние несколько часов сценой и целым миром, стоял Патрик и играл. Пол не мог видеть с такого расстояния лица друга, но он был уверен – глаза Патрика закрыты. А еще он знал, что уже не успеет ничего сделать, а если и успеет, то Патрик никогда ему этого не простит. Поэтому он просто стоял и слушал, стараясь запомнить мелодию, которая неслась над уже засыпающими улицами, шелестя ветвями деревьев, заходя в каждое открытое окно, путаясь в ресницах спящих детей, в волосах разгоряченных любовников, играя легкими занавесками.

Музыка еще парила в воздухе, но пальцы Патрика больше не перебирали струны.
Он сделал шаг вперед и обрел свободу. Пальцы его по-прежнему сжимали гриф гитары.