Нить жизни

К 75 Годовщине Великой Победы.
                Светлой памяти всех Солдат 
                Великой Отечественной Войны, 
                моего Деда – 
                Петра Петрова, рядового
                Великой Отечественной
                Войны, защитника
                Сталинграда,
моего Учителя - Бойбородина Миниамина Прокопьевича; моего второго Деда, погибшего на войне, -  Данильчева Алексея Матвеевича, моего дяди Данильчева Михаила Алексеевича, Антонова Николая Семёновича, Гранина (Германа) Даниила Александровича  посвящается…               
          (Рассказ написан на основе действительных событий).
        * * *
        ДЕД 
1. В одном из городов России на скамейке в саду своего дома сидел и курил папиросу Дед, который сегодня отметил свой юбилей – 95 лет…
Дед смотрел перед собой на табачный дым, смахивал пепел своих воспоминаний, как его бело-седые волосы, которые он часто поправлял…
Он вспоминал всю свою Жизнь. Гости давно разошлись, некоторые улеглись спать в доме, супруга Деда еще тихо звенела посудой…
Откуда–то доносилась «Уральская рябинушка»: «Ой, рябина кудрявая, белые цветы, ой, рябина-рябинушка, что взгрустнула ты?...» 
 А Дед не мог уснуть, все курил и курил…
Засверкал небосклон…
Дед был в старой не застегнутой  телогрейке, в костюме, на груди поблескивали многочисленные звезды орденов и медалей. 
В табачном дыму Дед видел свое Время.
Настоящее было радостным. Застолье, смех, шутки, речи, подарки, поздравления, звон бокалов. Дед даже выпил немного водочки, хотя врачи строго-настрого запретили.
 Будущее – увы, понятно...
О нем Дед старался не думать. Но вражеские мысли  все равно прорывались.
 Он разматывал обратно клубок своей долгой Жизни. С Дедом ожило и заговорило его Прошлое.
Им была вся его Жизнь с постоянным тяжелым Трудом, Несправедливостью,  Войной, Подарком Судьбы в 60 лет после Войны.
Дед так и называл последнюю часть своей Жизни, потому что чудом выжил в страшной жизнерубке революций и контрреволюций, коллективизации, голода, холода, репрессий, и страшной Войны.
И поэтому Дед был очень удивлен и  рад  не только сегодняшнему радостному Дню, но и каждому из подаренных ему Судьбой дней и относился к ним как  к Чуду.
* * *
…Дед, насмотревшийся на безобразия и беззакония Настоящего, почему–то вспомнил Сталина.
Несмотря на то, что он много натерпелся от Советской власти в тридцатые годы, зла не держал. Сталина он уважал – Власть была «крепкой и страшной» (по его словам). У него была только большая обида и досада на разруху сел и хозяйства. Хотя и польза тоже была – беднота хоть немного себя людьми почувствовала. Хотя где-то он прочитал, что колхозникам паспортов не давали  долго, а саму «ВКП(б)» называли «вторым крепостным правом». Дед только усмехался от точности этих слов. Но про Сталина мнение свое не изменил, поскольку был уверен, что если бы не построили все заводы за 15 лет, то немец бы нас «попрал».
«Умный и суровый был мужик… 
Время было такое. Если бы не он, сгноил бы нас фриц. Войну бы нам не выиграть,  в атаку на смерть шли «За Сталина!». Все мы – Сталинской закалки, ничего не изменить, ничем нас не проймешь. Даже за это ему спасибо…
Хотя с крестьянами  - негоже, палку перегнули».
Дед так и не смог понять и принять - за что  предали Сталина «анафеме», как он говорил. «Культ, культ, Личность тоже была».
Про Хрущева Дед говорил - «балаболка», «кукуруза», «совнархозы», «самодур», «коммунизм в 80 году», «догнать и перегнать Америку», «перегонять не надо, а то заплаты на штанах будут видны»! – Дед скривился от старого анекдота.
«Болтун»  - так он одним словом называл Хрущева.
Еще ему почему-то вспомнились облигации государственного займа сороковых-пятидесятых, шестидесятых и восьмидесятых годов - диковинные бумажки, «филькины грамоты» (по словам Деда), опять очередной «обман и мошенство». Дед говорил не «мошенничество», а «мошенство», как было принято называть обман в его деревне.
Брежнева  он  не любил («ни то, ни сё»), хотя  и по-своему   уважал. Фронтовик все-таки, в кабинетах штабных или на продуктовой базе не отсиживался в тылу. На фронте был, порох на передовой нюхал, хотя, когда Дед читал «Малую Землю», он только махал руками, усмехался, качал головой и бросал книжку.
  Горбачева Дед сразу раскусил – что за гусь. «Да-ду-да-дуда-даду-да-да» - очень точно его, по мнению Деда, сыграл и представил один актер. Деду он очень понравился. Он от души  смеялся. «Продаст он нас всех, Иуда – его сын…».
 Про Ельцина  вообще говорил, что тот «костолом» и «Борис Бодунов», «пропьет всю Расею».
Про Путина дипломатично отмалчивался и посмеивался, ученый горьким опытом жизни не плевать против ветра Власти: «Время покажет… узнаете потом  – лет через пятьдесят - кто он на самом деле. Хитрый мужик. Не ошиблись те, кто его на Власть поставил…».
Вообще про всех правителей-коммунистов он говорил, что они  все «мошенники» и «не везет России на правителей».
Дед только Петра 1 уважал и очень гордился, что он Петров по фамилии.
* * *
И опять он стал раскручивать  клубок своей жизни: все детство Дед помнил отчетливо, как будто вчера.
 Детство…
Дед сладко зажмурился.
Мама – добрая, с васильковыми глазами, обнимает его, маленького, гладит голову. Дед даже сейчас почувствовал ласковое прикосновение ее нежных рук…
 У мамы был ткацкий станок.  Маленький Петя все удивлялся – как из огромного кома пряжи получались теплые носочки и варежки. Решил проследить – как это мама делает-колдует.  Сделал вид,  что решил маме помочь. Сам стал наблюдать. Как она ткала нить с помощью палочки с острым концом (так он про себя веретено назвал).
И своего Деда-кузнеца  он также помнил. Любил к нему ходить в кузню, смотреть на пламя, на горн, как его Дед ловко бьет большим и маленьким молоточком по красному металлу – подкову делает. Видимо, эта жилка по наследству ему передалась. А все равно удивительно. Дед был жестянщиком знатным, а кузня у него была в лесничестве своя. Дед, несмотря на почтенные годы, до сих пор работал…
… Отец у Деда был печником. За ним,  мастером, приезжали даже из дальних мест. Но это Дед не любил, потому что после этого тетя приезжал навеселе, а иногда и спящим, был «пияным».
Пете всегда было интересно и любопытно – что отец там чертит, вымеряет. Однажды он спросил у отца: «Тятя, что ты там все чертишь? Вон сколько кирпичей – сложи, да и нехай – загорится авось печка-то». Отец почему-то рассмеялся и сказал: « Да вот так большинство и делают – нехай да авось, а настоящему мастеру расчет нужен точный…».
 Это Дед запомнил на всю жизнь.
… Маленький босой Петя бежит по полю, тепло и свежо, солнце светит и слепит. Кузнецы стрекочут, птички щебечут… Светло, хорошо и привольно!
Держит крынку молока и хлеб, несет тяте, который косит высокую траву. А поле бескрайнее, Петя босиком, все ему нипочем. Небо синющее-пресинющее, огромное, ни облачка. А Воздуха не передышишь!
И Жизни – нет предела, и Время – остановилось…
Петя смотрит на жилистые сильные руки отца. Невольно Дед посмотрел на свои руки – такие же стали  и  у него сейчас.
Петя подходит к коню, конь косит на него небесно-синим глазом, пофыркивает, щипля траву. Вася (так звали коня) мотает гривой и хвостом, отгоняя полчища назойливых мух, Петя также их гоняет от своего  любимца. Достает кусочек сахара. Дает, побаиваясь, коню, тот осторожно берет у него своими огромными зубами…
Петя гладит его, похлопывает по черной  гриве с опаской, помня слова отца об осторожности с конем. И, правда – конь-то, огромный для Пети. Конь все понимает, посматривает на Петю искоса, посмеивается…
Отец его подсаживает, берет коня за гриву. Пете необычно верхом на коне, но отец поддерживает и коня, и Петю…
А еще Петя вспомнил про корову и  борова. Он никак не мог понять – как маленький поросеночек превращается в огромного хряка, который еле волочит брюхо. Вот на нем ездить было удобно, хотя мама почему-то очень сердилась и боялась, что хряк «его сожрет…».
Маленький Петя не понимал – почему такой добрый и здоровенный Борька его должен съесть, если у него полно корыто, и только звонко смеялся, похлестывая Борьку викой.
И корову Петя очень любил, жалел ее, когда она громко мычала. Петя любил смотреть - как она идет утром в стадо, как мама ее любовно и ласково хлопает перед дойкой, называет, словно человека, «Дарьюшкой». А вечером любил смотреть, как корова  сама приходила домой, он открывал ей ворота. Корова медленно, устало передвигая ноги, кося на него своим огромным благодарным глазом.
Дед сколько себя помнил – всегда работал, наверно, с пяти лет. Уже тогда помогал  по хозяйству…
Особой зажиточности и богатства не было, но работали в доме  все, с утра и до ночи…
Дед окончил церковно-приходскую школу. Очень был рад, что научился грамоте. Читать любил.
Вихри войны и революции пронеслись где-то мимо их далекой уральской деревни.
Но в 1922 году в деревне появились две странные девочки. Одна из них была пышная, с руками, не видевшими грубой работы, и все время молчала.
Дед только под конец жизни узнал, что его жена – Наталья – потомственная дворянка, была выслана из самого Санкт-Петербурга после расстрела всех ее взрослых родственников на трудовое «перевоспитание» в далекую деревню, где он жил.
Дед женился  в 19 лет, в 1930г., стал обзаводиться хозяйством, работал как вол…
Свадьба с Натальей в 1930 году. Оба молчуны. Наталья в деревне появилась неожиданно – выслали ее девяти лет из самого Питера в 1922г., после расстрела всей ее семьи как «врагов народа», но она об этом не говорила никому. Только часто плакала, вспоминая родных, уходя в какое-то укромное место, вспоминая добрую бону (няню) и родителей – тятю – офицера штаба второго Сибирского корпуса и милую мамочку. Была  она пышная, дородная, но к сельской жизни совсем не способная. Молчала и молчала. Дед тоже был молчуном. В деревне смеялись: «Сошлись два молчуна. Хоть слово сейчас друг другу молвят…».
Дед усмехнулся, вздохнул: «Знать бы наперед…».
Все рухнуло в 1933г., когда в деревню приехала Советская Власть в кожане, с красными лампасами и звездами на фуражке   в  лице Никодимова – известного местного пьяницы и лодыря. Вместе с ним приехали трое полупьяных в кожанках и человек пятнадцать солдат с винтовками.
Деда от этого воспоминания передернуло…
Деда как «врага народа и Советской Власти», «кулака» быстро без следствия и суда  «тройкой» определили  на 10 лет ссылки вместе с семьей с конфискацией имущества.
Дед опять заворочался на скамейке…
Было жутко обидно до сих пор – вспомнил, как выводили из дома скотину. Как считали нехитрое добро, нажитое непосильным трудом. Никакой он был не кулак, работал семьей и родственниками, даже работников не нанимал, но все отобрали и послали в город Тавду, на фанерный комбинат работать. Все перенесли это измывательство достойно, никто не жаловался.
Дед поежился, вспомнив это тяжкое путешествие с последними пожитками. Впроголодь, с малыми детьми в придачу, нелегкое обустройство на новом месте.
После всего пережитого он затаил обиду и стал про себя называть новые порядки «собачьими», а саму Власть – «советская блясть…».
Много позже, уже в 1993г., ровно через 60 лет, в день рождения, в том же августе, Дед с удивлением читал  небольшую справку, добытую в ГУ МВД области его внуком Алексеем. Справка была с чудным словом «реабилитация» и приложенный к ней листок с перечислением всего добра, которое у него тогда отобрали, вплоть до последней курицы.
 Дед всем с гордостью говорил, что его «ребилитировали» и даже получил не без хлопот компенсацию за все неправедно отобранное.
 Дед все удивлялся этим «проклятым бюрократам» - ишь, до последнего просчитали и хранили все время.
Алеша, внук, адвокат,  посмеивался: «Ну, всё, Дед, ты перед Законом чист!».
Вместе с Дедом реабилитировали и его жену Наталью. 
После этой самой «ребилитации» Деду прибавили 27 лет трудового стажа  - один год ссылки к трем.
Получилось, что у него трудового стажу больше, чем он прожил на свете к тому времени в 1993г. – 83  года. Вся семья долго хохотала над этим, а больше всех - сам Дед.
Дед улыбнулся, пригладил волосы.
Недавно он съездил из города на свою сельскую родину – в деревню. Все заросло, пришло в запустение, одни остовы изб, а село-то было богатое, дворов было много. Все поля в бурьяне, Дед очень расстроился.
«Эх, сколько было полей, садили и овес, и рожь, и пшено».
  Дед вспомнил счастливый солнечный день, как выезжал по этой уже заросшей дороге на бричке с отцом, косил траву для коров и лошадей,  как ему вольно дышалось,  и было хорошо и светло в юности на душе и в небе.
Дед вздохнул, сокрушенно опустил голову, минуту молчал: «Господи, почему ты оставил нас, ведь не ведали что творили?!».
Ну что хорошего в этом городе? Воздуха – нет, один смрад. Вода – вонючая, пить невозможно. Дед вспомнил серебряную чистейшую и безмерно вкусную колодезную и родниковую воду в своей деревне.
Люди –  злые, недобрые, вечно куда-то бегут, вечно что-то несут…
В магазинах продают всякую дрянь, даже картошка и та – чем–то напичкана – есть нельзя. А про молоко и сметану – и говорить нечего.
Дед тихо ругался про себя, и вспомнил необозримые поля, сельский вкуснейший воздух-аромат, парное молоко,  океан солнца в летний день, золотые нити и неповторимый запах травы на сенокосе, тишину и стрекот птиц, упоительные вечера в деревне… 
Что хорошего в этом городе – Дед просто не понимал.
Он  снова вздохнул, закурил новую папиросу…
* * *
В 1935 году его с семьей опять погнали из Тавды в Свердловск, там только что был открыт  завод эбонитовых изделий.
Дед работы не боялся, стал строить дом в поселке Уктус, который был недалеко от завода. Дед с удовлетворением посмотрел еще раз на стену жилища, остался доволен. «Долго еще простоит…».
Жизнь стала налаживаться, дом Дед построил, деревья возле дома посадил, родилось еще двое детей. На работе Дед был на хорошем счету, но все равно в ссылке. Под надзором  «органов» в сильном подозрении…
Прошлое заволокло дымкой…
* * *      
 «Да, подумал он, – Жизнь – не дар, а долг, время – взаймы. Что успеешь, чему научишься, так и проживешь…».
 Дед вздрогнул, с сожалением вздохнул, погоревал о зря упущенном Времени. Сколько Времени потратил на всякую ерунду! 
Снова потрогал клубок. «Вот нитка, клубок, можно птиц ловить, можно сшить чего-нибудь…»,  - вдруг подумал он, удивляясь сложности и мудрости жизни.  «А сколько обычных и привычных вещей вокруг, человек пользуется, а сделать их не может, не умеет…».
А мысли приходили  и приходили: «Чем дольше живешь, тем больше вспоминаешь. Хочется вспоминать только хорошее, потому что, кажется, что плохого было почему–то в жизни больше, да и память на него  - дольше… 
Вот только  хорошего  в нашей жизни россейской  много и долго почему-то не бывает», – Дед вздохнул.
Дед поправил на плечах видавшую виды замасленную телогрейку.
«А хорошо ли я прожил свою жизнь? Девяносто пять лет все-таки отмотал – не шутка. Многие и не мечтают и не доживают. Сколько друзей и знакомых схоронил. Почитай я один и остался…».
Дед опять вздрогнул. Он один из участников Войны из всех остался живой на весь поселок.
«Чем вообще измерить жизнь человеческую?  Сколько лет прожил, сколько денег нажил? Или сколько сделал? Но опять же для кого? Для себя или для людей? Все-таки, наверно,  не сколько небо коптил, иные и дольше живут, до 100 лет, а что толку?
А кого и что оставил после себя? И какую Память?  Что сделал? Я вот и дом построил и детей вырастил, внуки и правнуки уже…».
На сердце Деда потеплело.
«Робил (Дед всегда говорил «робил», а  не «работал»), конечно…
Ну и что? Все робили».
Дед опять усмехнулся, вспомнив, что трудового стажа имеет больше, чем прожил.
«А что вспомнят после меня – был такой Петров, ну и что?
Ведь кому-то печь сложил, людям хорошо будет – тепло, вспомнят, поди,  добрым словом. Крышу поправил, водосток, опять же…
А еще что?
Воевал, конечно…
Но многие воевали, хотя в тылу тоже отсиделось много и не на Победу они работали, а на себя, на народном горе добра наживали, сволочи!».
Дед выпрямился – был горд, что в Победе Великой и его малая доля есть.
Дед всегда отмечал этот день, выпивал стакан водки…
«А я свой Долг я исполнил?  Дом построил, деревья посадил» - продолжал он думать.
Он посмотрел на красавца дуба в конце огорода, который им был посажен еще семьдесят лет назад, когда он только начал строить дом, когда его семьей пригнали в Свердловск. «Я умру, а он будет расти и расти…».
Дом из сибирской лиственницы и кедра (Дед долго выбирал подходящий материал для строительства дома) от времени только крепче станут. Дед с удовлетворением постучал по бревнам, они гулко отдали звук.
«…Детей вырастил, образованные все. Свои семьи имеют, род мой пошел дальше. Умнее, мудрее и, дай Бог, счастливее они будут. Я умру, а они будут расти …
Вспомнят, поди, деда-то…
Только бы не забыли, да на праздник стопочку мне ставили, поминали».
Дед забеспокоился – забудут или не забудут поставить ему стопку?
«Ладно, худого слова обо мне никто не скажет, а этого по нонешним тяжелым временам не мало».
Он погладил руки.
«Буду лежать в сырой земле спокойно, не перевернусь».
Дед опять вздрогнул, представив себя в гробу заживо погребенным, отдавало тяжелой сырой деревянной крышкой, спертым, смрадным воздухом, мертвенным холодом…
Но опять вспомнил ее – Войну проклятую.
Но распрямился - если ее пережил, – ничего уже не страшно.
Он вновь подумал: «Вся моя жизнь после Войны – подарок, как живой остался – ума не приложу!».
Дед не переставал удивляться – сколько раз был на волосок от смерти и остался жив. Да и чего мне сейчас бояться. Дед вспомнил бесконечные братские могилы, в которые ему пришлось хоронить несметное количество своих фронтовых товарищей…
       Дед тяжело вздохнул, смахнул слезу…
  …Переправа через Днепр  в 1944 году. Дед опять вздрогнул.
Он долго лечился – больше года со своей ногой и рукой, рука зажила быстро, нога – тяжелее и медленнее…
Но чудо доктор и его волшебные руки сделали свое дело – Дед стал ходить, почти не прихрамывая, поэтому вновь загремел на фронт.
Дед опять чертыхнулся, вспомнив приказ и обещание: «Кто первым переправиться через реку – тому звание героя…».
Только даже  плотов не дали, не говоря уже о лодках. Ладно, Дед с детства хорошо плавал, но или  без всего плыть или нагруженный под завязку. 
  …Столько смертей сразу он не видел даже в Сталинграде.
…Он опять остался  один на маленьком острове на середине великой русской реки, куда  чудом доплыл, держась за бревно. Как в Сталинграде у пулемета в одном из домов. Все, кто с ним был, – погибли. Сидел, зарывшись по горло в песке три дня, не мог голову поднять, такой был обстрел. Все кто с ним был и доплыл до середины реки до острова, так и остались там, а он один выжил.  Опять чудом. Вся каска была во вмятинах от пуль и осколков, как не пробило – неведомо.
Выручила смекалка и немецкая саперная лопатка – знатная вещь, качественная. Дед даже сейчас ее взял бы в руки и поцеловал. На фронте – большая редкость, но никто ни за какие коврижки не поменял бы ее, спасала она жизнь солдатскую…
Дед и тогда, и сейчас закрыл глаза, потому что вспомнил, как бесконечной чередой по реке плыли и плыли изуродованные трупы наших солдат…
Страшно и больно было смотреть на это…
Даже смертельно уставший, не спавший трое суток Дед, не мог заснуть, видя это. Жутко болела голова, Дед был сильно контужен. Мелькали картины Жизни, Церковь, звон колоколов, Иконы Вседержителя и Матери Божьей, отец и мама. Дед и бабушка, Наталья, дети и этому не было конца…
Но сон не приходил.
Да еще ужас как он зол был на Гитлера. Не спал, не ел, не пил три дня, да еще  - со страха,   и  боли и от нетерпежа,  и невозможности вылезти из своей песочной могилы (так Дед думал тогда) стыдно сказать и признаться, что сделал…
Дед гнал от себя эти мысли.
Дед с досады и боли от этих страшных воспоминаний опять заворочался и скривился от боли и стыда…
Израненного и оглушенного во второй раз Деда, опять чудом нашли на этом острове на середине огромной реки.
Наконец, направили его в госпиталь, где он провалялся два месяца, комиссовали окончательно  и отправили домой.
Дед  вспомнил свою тихую тайную радость, получив в госпитале от комиссии на руки заветную бумагу – счастливый билет на дальнейшую жизнь: «Отвоевался!».
 И не верил своему солдатскому счастью, что живой, когда ехал и не слышал грохота канонады и бомбежек, артобстрелов, свист пуль… 
Но перед глазами – протекали страшные картины разрухи, пожарищ, на которых копошились редкие оборванные люди с серыми лицами, когда его товарный  поезд медленно проезжал мимо.
И еще – безмерную радость и слезы (Дед специально не писал письмо о том, что его комиссовали домой, боясь сглазить) при встрече с семьей, до которой он добирался больше трех недель с фронта на перекладных, с бесчисленными стоянками, остановками и пересадками… 
                * * *   
 На него снова грозно посмотрело Будущее. Дед невольно возвратился к мысли о Смерти, которая, крадучись,  часто в последнее время впивалась в голову: «…Да, годы не обманешь…
Никуда от нее, проклятой, не скроешься. Дьявольская Сила…».
Дед тяжело вздохнул.
Посмотрел с тоской на жемчужное небо. Умирать не хотелось. Невольно представил себя лежащим в гробу,  не шевелясь и не дыша, жилистые руки сложены на груди. Восковое лицо обострилось,   глаза закрыты, почему-то была щетина,  кадык выделялся.
Дед насмотрелся на них  еще в Войну. Вздрогнул, поерзал на скамейке.
«Вот закопают и …всё, конец… никто и не вспомнит…
А может,  и  вспомнят (Дед встрепенулся).
 Добра я много людям сделал, печи делал, трубы, кровлю…
На заводе  честно робил, сколько мастеров обучил…
Помянут,  поди, добрым словом-то…
Жизнь – что Бог сильна, надо перемочь Смерть Жизнью своей. Так прожить, чтобы Память жила о тебе добрая, конечно, чтобы дела рук твоих и ума тебя пережили добром рук твоих и дел, чтобы Жизнь была лучше. Тогда и не забудут…
Надо выбрать – на чьей ты стороне – на стороне Жизни или Смерти. Если на стороне Жизни, то это – дети, внуки, которые твое Дело продолжат, если не успеешь до конца довести. Много знать и уметь надо, чтобы Жизнь хорошо прожить, лучше сделать и продолжить… Хороша не всякая жизнь, а только та, которая  хорошо прожита. А для этого Время надо уметь беречь и использовать хорошо.   
Если его ценить, по-настоящему можно прожить. Вот только настоящего в жизни нашей российской  мало…».
Дед был настоящим мастером на все руки.
Он был первым печником и жестянщиком в поселке, где жил. Любил, чтобы  все в его работе и жизни было «по уму». Все обращались к нему  - кто за работой, кто за советом – как лучше сделать. Дед  не отказывал никому. Не умел. Если человек обратился к нему, то значит - он нужен еще кому-нибудь, старый. Значит - не зря свой хлеб ест.   
* * *
В небе пронесли метеоры Персеиды, был теплый август.
«Хорошо ли прожил жизнь? Пронеслась она как эти звезды…Пора и с Богом разговаривать», - снова подумал Дед.
Невольно пришла мысль о том, о чем все чаще сверлило голову (началось это еще в 90 лет, когда, по словам Деда, включился «обратный отсчет»)  - о Смерти.
Дед  недавно похоронил своего последнего друга-старика, опять представил себя лежащим в гробу со скрещенными руками, поёжился…
Умирать  не  хотелось. Особенно сегодня, когда наслушался в свой адрес теплых слов, настроение у деда было как в юности, когда не думаешь о Времени…
«Отнесут, отвезут, засыпят сырой землей и всё…
А куда от неё, проклятой, денешься?»
Дед вздохнул: «Ладно, двум смертям не бывать, одной – не миновать…».
Дед  похоронил всех своих знакомых, друзей и остался один.
Но со своим многочисленным  потомством - детей у него было пятеро, все с внуками и правнуками…
Разъехались по всей России, чай. Живут в Магадане, в Хабаровске, в Ростове, в Арзамасе, в Москве, на Урале – опорном крае державы, как верно сказал один поэт, который Деду очень нравился.
Вспомнив о них, Дед повеселел, лицо его посветлело, морщины разгладились, он счастливо заворочался на скамейке.
Стряхнул пепел с папиросы… Тяжелые и темные мысли рассеялись. Он разогнал дым рукой.
От сердца отлегло, а оно в последнее время Деда беспокоило.
Дед вспомнил правнука  - смешного маленького Мишку, который все норовил потрогать его жесткую щетину или схватить Деда за нос, или ухо и смешно отдергивал маленькую ручку – лицо  Деда было колючее.
Мишка смешно корчил губки бантиков, даже заревел один раз, испугался Деда, когда тот в ответ решил его подразнить, высунув язык.
  * * * 
                ВОЙНА               
 …Все было хорошо, жить стало лучше и веселей, но…
  Игла тяжких воспоминаний кольнула сердце, Дед тяжело заёрзал на скамейке. Закашлялся…
Дед никогда никому не говорил о Войне. Слишком были тяжелы воспоминания и мысли о ней. Старался забыть…
Но Она не отпускала его ни на секунду. По ночам не давала спать…
Да еще раненая нога болела в последнее время так, что жуть.  Дед стонал по ночам, не было сил терпеть, но никому не жаловался…
Сегодня за столом, в который уже раз, почитали его письма с фронта, они чудом сохранились и обнаружены были на чердаке внуком. Дед снова расчувствовался, смахнул слезу…
Дед вздрогнул и сглотнул комок. Сердце опять кольнуло, выстрелило в левую лопатку. «Ух, ты, черт!» - Дед схватился за сердце, тяжело задышал.
Пришла ОНА  - ВОЙНА проклятая…
Пришла неожиданно, как обухом сзади, да со всей силы.
Дед вспомнил предвоенные газеты, их даже обсуждали на собраниях в месткоме на заводе, где дед работал, - политинформация - «Мир и дружба с Германией», «Лучший союзник» в борьбе с мировым империализмом». Успокаивающее сообщение ТАСС накануне войны…
Дед горько вздохнул: «Ох, дураки…  Внезапное нападение… Внезапное нападение, глупость и бездарность свою хотели прикрыть болтовней этой».
Дед смачно выругался: «Хотели умаслить и обмануть зверюгу  этого -  Гитлера. А ему только палец дай – он всю руку и голову откусит…
Ведь знали же, что все равно с этой Германией воевать придется, а если драка неизбежна, то первое правило – бить первым. Да не успели. Чуть страну не провоевали».
Сначала всё было вроде терпимо – Деду дали «бронь», как нужному работнику. Завод стал выпускать детали для раций и прочие необходимые для фронта вещи.
Деда призвали в конце апреля 1942 году, когда на фронте стало совсем плохо. После небольших сборов его направили в самое пекло – в Сталинград…
Небольшое наставление в военкомате: «Кровью искупить вину перед Родиной» и вперед.
«За какие грехи?», – Дед чертыхнулся.
 Никакого обучения военного не было. Просто погнали как скот, на убой.
Дед не помнил дороги туда. Несмотря на то, что эшелон был воинский, он тащился долго – с бесконечными остановками, около месяца. Тревога Деда нарастала, по мере приближения к фронту, к передовой. Он предчувствовал беду…
Но он хорошо запомнил первый день прибытия на ВОЙНУ. Как только доехали – попали под бомбежку.
Дед натерпелся такого страха – запомнил на всю жизнь. Чудом отсиделся в какой-то яме возле водокачки, это спасло ему жизнь. А многим из пополнения – не повезло в первый же день.
Грохот, канонада, зарево. Дым. Смрад, гарь, воронки. Дышать нечем и еще жара страшная. Брошенные машины, танки сгоревшие, горы брошенного добра, обезумевшие люди, бредущие непонятно куда.
Так Дед попал в самую пасть Войны - дьявольского молоха  ада  на земле.
У Деда при этих воспоминаниях опять кольнуло сердце, он опять потер левую половину груди.
Тяжкие дни и ночи Войны. Дед о них никогда никому не рассказывал. Было страшно и больно рассказывать про нашу дурость, глупость и бездарность начальников, погубивших тогда жизней солдат больше, чем лютый враг…
Эти страшные воспоминания клещами сжимали ему сердце все последние 60 лет после Войны.
Он с удивлением смотрел на бравых фронтовиков, с колодками наград, которые рассказывали про свою  войну, как правило, наступательную. Как лихо били фрицев. Наступая. Не мог он это слушать, только махал руками и уходил от телевизора.
У Деда Война была другая, своя, непомерно тяжелая. ОТСТУПАТЕЛЬНАЯ, панически-бежательная, смрадная, позорная,  страшная,  черная, глупая, безмерно жестокая и кровавая…
А еще – начальственно бездарная и глупая.
Фронтовиков этой войны в живых осталось очень мало. 
 Началась его фронтовая жизнь с того, что даже не было приличной обуви. Дед так и остался воевать в своих стоптанных единственных брезентовых сапогах – казенные ему не дали, не было. Что за солдат без нормальных сапог? Гимнастерки и штанов на его маленький рост также не нашлось. Пришлось самому подшивать. Про оружие вообще -  три винтовки старых на десять человек.
Бардак на фронте в 1942 году был страшный.
Дед больше всего на свете не любил беспорядка, а в нашей армии – его-то в этот период и не было.
Дед скривился и передразнил политкраснобаев:  «Хороши  вояки. Будем воевать малой кровью, на чужой территории…
От Москвы до британских морей – Красная Армия всех сильней…».
Хотя бы переправу через Волгу взять. Потом ее, возведенную с безмерным трудом, пришлось уничтожать, чтобы немцу не досталась. Дед видел ее  обломки, торчащие из воды в реке. Вздрогнул, представив себе на миг, сколько труда и сил было вложено в нее, покачал головой, даже сейчас, сколько лет спустя…
Немец хотя и силен был, по мысли Деда, но мы-то своей глупостью и дуростью ему вначале помогли очень.
 А Немец воевал справно – все по распорядку: завтрак, обед, «рус – не стреляй - обед…».
 «Рус Ванюша - сдавайся, сопротивление бесполезно!» - эти слова с неповторимым  акцентом у Деда до сих пор бились в голове.
Дед опять  криво усмехнулся про себя.
Дед все помнил как вчера – и переправу через Волгу, в Сталинград. Опять повезло - чудом остался жив. Катер был весь как еж  - весь утыкан палками, которыми затыкали пробоины от пуль и осколков. Запомнился вой от пуль, фонтаны  от снарядных разрывов, вой бомб, черные кресты на самолетах, наших было очень мало. Все удивлялись – куда это «красные соколы» разлетелись?
Дед помнил своих сослуживцев Иванова и Кузнецова (про них так и говорили в части – «святая Троица, на Вас вся Россия держится»), своего лейтенанта Самсонова Виктора (отчество Дед запамятовал).
Дед закрыл глаза и вспомнил все – и вой падающих бомб, и страшные крики женщин и детей, и жуткий рев скотины, которая в окрестностях Сталинграда была в неимоверном количестве голодная, не доеная…  Деду было ее жаль даже сейчас.
И страшную жару, от которой не было спасения, а воды было мало. И кресты, кресты на самолетах, и вой бомб и сброшенных пустых бочек (немцы почему-то сбрасывали вместе с бомбами пустые бочки, которые издавали дикий звук, раскалывающий голову).
И дым, и смрад, от которого не знали куда скрыться, а также бесчисленные трупы людей, коров и лошадей,  страшный запах гниющих распухших тел, от которого негде было скрыться…
И еще  - бесконечный грохот, который изматывал все силы. Днем и ночью. Вот почему дед очень любил ТИШИНУ. И песню с одноименного кинофильма, этот фильм о войне был правдивый. Но в целом киношная война заслонила настоящую, Дед фильмы  войне не смотрел – сразу понимал, что на фронте режиссер не бывал.
Про голод Дед не вспоминал, а вот про жажду помнил. Весь город был разрушен, воды не было, приходилось набирать из Волги только ночью, днем было опасно.
Однажды, Дед запомнил этот день, он, согнувшись, нес ящик с патронами, увидел молодую мертвую женщину, рядом с ней лежал маленький ребенок – сын. Сжимая игрушку - мишку, ножек у ребенка не было…
Деда затрясло. Он схватился за голову, смахнул слезу.
И еще – Алешка. Он нашел его в норе на берегу, увидев горящие глазенки, где прятались чудом уцелевшие жители города. Мальчишка, ему было лет 7-8, был голым, худым, волосы скомканы, ничего не говорил, только озирался и что–то мычал. Дед принес его на КП.
И вот тут (Дед  хорошо запомнил даже закопченные, пропитанные грязью, копотью и дымом  лица старых бывалых солдат) он первые увидел их слезы.
Плакали все – даже старый полковник из штаба армии, который почему-то оказался здесь, на передовой.
Наконец, он взял себя в руки: «Так, ладно. Хватит… Пацана отнести на кухню, накормить, пусть одежду ему какую-нибудь справят…». Он так и сказал – «отнести», а не «отвести».
Дед вспомнил, как сам шил из гимнастерки погибшего товарища, с которым он переправился через Волгу, одежду, плача и вспоминая  свою семью.
Малой  стал постепенно приходить в себя, потом стал сыном полка. Переправить его за Волгу не решались – боялись, что погибнет под огнем, хотя в городе было не лучше.
Однажды почему–то все стихло, даже немцы не стреляли. В чем дело?  Оказалось, что Алешка, тот самый, каким-то чудом дотащил раненого лейтенанта (Слава Богу, тот был очень малого роста)  из-под огня и дотащил-таки до своих окопов…
Дед поерзал на скамейке – до сих пор  не мог понять – почему немцы не стреляли, и как ему это удалось.
Дед мотнул головой, вздохнул, раскурил новую  папиросу.
«Всё в жизни нашей – тайна и чудо. Каждый день - Чудо. Что родился и живу, и небо голубое - Чудо. Земля, птицы поют. Чудо. Чудо, что живой остался после такой мясорубки и прожил еще 60 лет. Чудо, что дожил до 95 лет. Сижу вот, думаю, вспоминаю. Разве не Чудо?  Не Бог помог?»
Дед был (с детства родителю  приучили Бога не забывать) глубоко верующим человеком. Хотя в саму церковь ходил редко, молился дома, где у него было множество икон еще от покойной сестры.
Дед думал: «А ведь я–то рождался не один раз».
23 августа 1942 года Дед запомнил на всю жизнь. Такого кошмара и ужаса от бомбежки он не видел всю Войну. Немецкие самолеты заходили волнами, бомбили и зверствовали безнаказанно, Дед сбился со счету. «Словно воронье налетело…», запомнил он чьи-то слова.
Горела земля и дома, пожары были сплошными, сливались.  Смрад, непрерывные взрывы, грохот. Не слышно ничего, даже собственного голоса, – уши заложены.
Дед тогда понял – что может не пережить этот день…
14 октября немец остервенело полез, к пулемету нельзя было прикоснуться, Дед палил из него отчаянно. Немцы вышли-таки к Волге, разлилась нефть, загорелась сама вода. Свет померк. Дед также подумал «Все, конец, отвоевался….».
В тот день из прибывшего накануне из-за Волги пополнения в пятьсот человек осталось в живых всего тридцать пять…
Дед не помнил, как его опять чудом переправили за Волгу, как он лежал, раненый в беспамятстве. Очнулся в поезде, который медленно шел куда-то на восток, подальше от фронта. Мимо родного Свердловска его провезли в далекий Красноярск.
Раненая рука, пока ехали, вроде зажила, но зато с ногой была беда – загноилась и жутко болела. Дед стонал.
Даже сейчас он потрогал раненую ногу, она  дала о себе знать тупой ноющей болью.
Память о войне Дед и помнил-то через ногу. По ночам она, бедная, ему спать не давала. Дед терпел и стонал, конечно, но никогда не жаловался  (тятя отучил его в детстве еще, раз и навсегда, – «ты же мужик»). Но поэтому, чтобы заглушить нестерпимую боль, часто в своем рабочем подвале в доме и пил ее, проклятую, хотя врачи запретили, пригрозив.
В начале марта 1943 года Дед оказался в Красноярске. Дед вздрогнул, вспомнив, когда его выгружали из поезда – с ногой было совсем худо. Намекали, что надо резать, точнее – отрезать…
Качали головами, вздыхали, жалели.
Дед вздрогнул и тогда, и сейчас.
 И тут увидел он …попа. Самого настоящего, как в детстве. С крестом и в рясе. Дед сначала не поверил, даже про больную ногу забыл. Советская Власть священников не миловала, а тут, поди, ж ты, – ходит самый настоящий поп. Да к нему еще все прислушиваются. Больше того, поп подошел к нему, посмотрел на него, на его ногу, потрогал очень мягко. Покачал головой, посмотрел подслеповатыми глазами (один глаз у него не видел) и сказал: «Этого господина ко мне…».
 Дед вспомнил, как  дар речи потерял, его никто никогда за всю жизнь не называл «господином».
«Это кто ж такой будет?» - Дед спросил у санитаров.
«Это батюшка наш,  моли Бога, что к нему попал, он тебя быстро на ноги поставит», - был ответ.
Дед опять вздрогнул, вспомнив какую страшную ночь он провел, пока ожидал, что его завтра осмотрит «сам» и вынесет ему приговор. «Кому я нужен буду калека безногий?».
Так Деду посчастливилось еще один раз, он встретил в жизни своей  архиепископа Святого Луку*.
* Святой Лука – в миру - Войно-Ясенецкий Валентин Феликсович, великий  хирург в области гнойной хирургии, автор классических трудов по хирургии и богословию; в клиру -   причислен  к  лику святых  Русской православной  церкви (прим. автора)*.
 Дед был благодарен ему всю жизнь и молился за упокоение его души,  иначе бы ногу точно, как он говорил, «оттяпали». Случайно попавшей к нему книгой последнего «Я полюбил страдание» Дед зачитывался. Даже икону с ликом святого у себя в комнате поставил и тихо молился ему.
«Как пить – дать – отрезали бы», - Дед опять вздрогнул про себя,  - ходил бы я сейчас безногий. Вот еще раз я родился.»
И еще Дед вспомнил, как ему после операции зашивали ногу, наркоза было мало, поп приказал дать ему «спиртика  с водичкой». Дед возрадовался такой заботе и стоически перенес все мучения и страдания, хотя зашивание ноги суровой нитью было тяжелым испытанием. Даже сейчас помнил он адскую боль, которую еле стерпел.
Но Дед помнил, как он после операции отсыпался часов двенадцать и с каким невыразимым облегчением (температура спала),  он прикоснулся к  раненой ноге. Та была на месте.
Дед даже сейчас выдохнул, потрогал раненую ногу…
Однако то, что Дед ходил, прихрамывая, заметил внук Алеша, стал допытываться у Деда – что, когда и почему. Дед сердился – не рассказывал. Потом  признался, что нога у него болит еще с войны, после ранения осколком в Сталинграде.
Дед  никогда никуда в присутственные места не ходил и ничего не просил. Считал, что это нехорошо – ходить и что-то просить у государства, отвлекать людей, время свое тратить на это.
Однако внук написал письмо в облвоенкомат, откуда за Дедом даже приехал сам военком и увез его на машине. Он Деда подробно расспросил, посмотрел военный билет, поднял его дело, изучил, написал  в  Санкт-Петербург и Подольск, в военно-Медицинский музей и архив Министерства обороны тогда еще СССР. Оттуда пришла справка, что ранение получено при защите СССР, Деду дали инвалидность второй группы вследствие военной травмы и еще одну пенсию.
Кроме того, оказалось, что Деда в свое время наградили   медалью «За отвагу» и орденом Великой Отечественной войны второй степени, которые ему торжественно вручили. 
Дед расчувствовался и только  кряхтел  от  такой заботы о нем.
* * *
  Воспоминания снова затуманились, а Дед выпустил клуб табачного дыма…
Дед жадно учился. Читал он всегда много. Особенно любил про деревню, Шолохова, Иванова, Шукшина. Очень смеялся, перечитывая вновь и вновь отдельные главы «Поднятой целины». Любил работать-мастерить, не мог просто сидеть без дела и ждать чего-то. Он был на все руки мастер. Дед был хотя и небольшого роста, но кряжистый, сильный, с жилистыми крепкими руками. 
Дед никогда ничего не выбрасывал, потому что считал, что любая вещь заслуживает уважения, поскольку создана руками и трудом человека, который затратил на это часть своей Жизни – Время.
Время по его разумению, было Нитью, из которого соткана Жизнь, и его нельзя было выбрасывать ни при каких условиях.
Дед перебирал папиросу, подул в нее по старой привычке, потрогал карманы старой телогрейки. В одном позвенела мелочь, в другом  - клубок суровой нитки, Дед его достал, посмотрел, подержал  в руках. Опять вспомнил маму и детство. Память у него на вчерашнее была плохой, а на дальнее – очень яркой.
 Дед спохватился, стукнул себя по лбу, засуетился… «Тьфу ты, черт я старый!  Забыл, что надо валеночки Мишке подшить!»
Мишка – это правнук Деда  - смешливый маленький мальчишка с озорными глазенками…
Дед всегда все помнил – кому что обещал  -  делал. Делал  на совесть, основательно, заблаговременно…
Он побежал в подпол. Быстро достал инструмент, выбрал самую суровую крепкую нить, чтобы подшить валенки правнуку. Споро поставил лапу*. Быстро и ловко подшил маленькие валеночки.
«Ну вот, - он довольный, осмотрел результат работы своей,  – Мишка в доброй обувке будет. Даже если меня не будет…»
Дед вздохнул: «Вспомнит деда…».
*Лапа  - приспособление для ремонта обуви (прим. автора).
Дед снова потрогал клубок в кармане телогрейки, он с детства любил сказку про Ивана-царевича, которому лягушка дала клубок ниток, который разматывался и показывал дорогу. Эту сказку прочитала ему маленькому еще тогда, бабушка, он ее запомнил на всю жизнь.

                ПРАВНУК      
На следующее утро Дед встал как всегда спозаранку, несмотря на вчерашнее застолье, хмель и ночные бдения. Он всегда вставал засветло без всяких будильников. Посмотрел на спящего Мишку-правнука. Тот сопел в две дырки, причмокивая во сне.
 Дед побрился, попил чая и ходу на работу в лесничество. Дед всегда любил Лес.
Дед молодой походкой шагал по лесу, небо ему улыбалось, птицы пели, и солнце смеялось, посылая нити своих лучей ему навстречу. После ночного дождя радуга заиграла самоцветами…
Дед думал: «…Главное – чтобы для Земли Солнце не погасло, а в жизни у любого человека - чтобы  нить не оборвалась. Нить в Жизни  человеческой -  это главное…».
Вместо Солнца на него посмотрело круглое личико правнука - Мишки-маленького с лукавыми и смеющимися глазами …
И Деда сразу отпустило, мысли тяжелые улетели, стало у него на сердце легко и светло, как в детстве, когда он лежал с открытыми глазами на сеновале и смотрел на звезды, мечтая…
Дед распрямился, улыбнулся, вспомнив искорки-звездочки в глазенках правнука, и молодой походкой бодро пошел по лесной дороге на работу навстречу Солнцу. 
Душа у него очистилась, после ночного дождя  сияла радуга…
«Еще повоюем!» - подумал Дед.
В этот день не было на свете человека счастливее его.
Жизнь продолжалась…
 
9-11.5.2020г.