Дом

    Приговор врача прозвучал, как гром среди ясного неба. Я был совершенно не готов к этому. Если вообще к такому повороту событий можно быть готовым. Ещё вчера я ходил на работу, разрабатывал удачные проекты, зарабатывал большие деньги, встречался по выходным с друзьями, словом, был здоров и счастлив. И вдруг сегодня врач оглушил:
- У вас рак.
     Жена собирала мой чемодан, стараясь делать вид, что всё хорошо, все по-прежнему, но я видел, как дрожали её руки, когда она укладывала вещи, как отворачивает лицо, и всё её тело напрягается, а потом она поворачивается ко мне, как ни в чём ни бывало, только глаза почему-то подозрительно красные.
     Последнюю неделю нам невероятно тяжело друг с другом. Мы, каждый по-своему, делаем вид, что ничего страшного не случилось, что всё в нашей жизни по-прежнему. А мне так хочется взять и тряхнуть её как следует! «Знаешь, дорогая, у меня рак! Я скоро сдохну! Так, да? И хватит делать вид, что всё хорошо! Знаешь сколько раз я изменял тебе за эти годы? О-о-очень много! Я даже не вспомню все их имена. А потом шёл к тебе. Почему? Потому что ты всё понимала и не задавала лишних вопросов. Потому что у тебя всегда было уютно, пахло вкусной едой, в шкафу меня ждали наглаженные рубашки. С тобой было легко и комфортно, а другие бабы - это просто бабы, не больше. Но там... Там всё видят! Вот и пришло время расплаты, и все твои слёзы окупятся сполна. Ну, ты в материальном плане даже выиграешь, детей у нас нет. Я виноват перед тобой, поэтому всё завещаю только тебе. Ты будешь очень богатая вдова. Наверное, быстро забудешь меня, встретишь другого, ещё и ребёнка ему родишь, а что? С такими деньгами, да ещё и возраст позволяет, конечно, родишь!
Ты даже ни разу не упрекнула меня, что у нас нет детей. Сколько раз заводился разговор об усыновлении? Сотню, не меньше, но разве мне нужны были эти проблемы? Мы приведём в дом не понятно кого. Кто знает, что у него за гены!? Такие аргументы казались мне железными и неоспоримыми. Но, думаешь, дело и правда, было в генах? Конечно, нет. Если быть честным, я просто не хотел менять привычный образ жизни: дети, сопли, болячки, - словом, совершенно не нужные мне проблемы. А еще я не хотел ни с кем делить твою любовь. Если бы ты вдруг стала любить его больше, то перестала бы так же заботиться обо мне. Начала бы меня пилить, превратилась бы в вечно чем-то недовольную бабу: «Ты не помогаешь мне с ребёнком! Его нужно отвести в садик, потом забрать!» Потом школа, секции. Он занял бы мое место в доме, место твоего любимчика. Хочешь сказать, это чистой воды эгоизм? Не спорю, но я так привык жить, и ты принимала меня таким.
    А теперь, что теперь будет со мной? Я буду гнить на одном из городских кладбищ!  А ты будешь жить дальше, но уже без меня. Как мне хочется встать и ударить кулаком по столу, пнуть этот чемодан, и пусть катится ко всем чертям! А потом просто уткнуться в подушку и зареветь что есть мочи. Так, как это делаете вы, женщины. Но я не могу, я же мужик. Но только сейчас я совершенно не чувствую, что я мужик, а чувствую себя совершенно беспомощным ребёнком. Мамочка...»

       Девять часов. Мы припарковались на стоянке. Вошли в здание больницы, жена держит мою руку, заглядывает в глаза и с наигранным спокойствием говорит, чтобы я не волновался:
- Всё в порядке.
Я с таким же наигранным спокойствием отвечаю:
- Да, всё хорошо.
А сам хочу спросить: «Какого хрена, дорогая, у тебя так сильно вспотели ладошки, если всё у нас хорошо!?» Прежде я никогда не бывал в подобных ситуациях и никогда не задумывался о том, как такое бывает. И вот сейчас меня мучает один вопрос: а на фига люди ведут себя так странно и непонятно? Почему они, вместо того, чтобы говорить об этом, стараются из всех сил держаться, делая вид, что всё хорошо, что жизнь их не раскололась на две части: до и после? На фига? Это, вроде, называется поддержка.  Но почему мне тогда ещё тяжелей? Почему вместо того, чтобы притворяться, просто заорать, что мне конец, что мне страшно, я должен держать себя в руках и делать вид, что всё хорошо. А мне не хорошо. Ой, как мне не хорошо! Еще этот запах, тут все насквозь пропахло каким-то лекарством, а, может, это запах смерти?
        Дверь в кабинет распахнулась, мы вошли. За столом сидел врач. Он кивнул в знак приветствия, так как рот его что-то дожёвывал. Стараясь быть незамеченным, врач, прикрываясь бумагами, стряхивал крошки своего перекуса под стол. С ума сойти, - и тут игры! Что сложного сказать: «Товарищи, я тут немного оголодал, сейчас сожру свой завтрак, уберу за собой бардак, и вы зайдёте»!? Как же меня всё бесит!
       Доктор что-то долго читал в моих документах, изредка кидал многозначительный взгляд в сторону жены, словно говорил: «Сочувствую, мадам, но скоро быть вам вдовой!» Потом долго крутил мой снимок с таким видом, словно разглядывал редкое космическое фото, где – о, чудо! - видны следы иных цивилизаций. Затем посмотрел на меня с таким выражением лица, словно говорил: «Ну, что, голубчик, допрыгался? Рак такого органа... Знаете, милый мой, это Вам явно за ваши шалости». Затем, не меняя серьезности выражения лица, отложил снимок в сторону, сделал какие-то записи и сообщил мне номер палаты, где меня ждёт медсестра, и уже сегодня я сдам первые анализы. Редкое везение! А жена, она молодец, как всегда, была деликатна и осторожна. Не думал, что ей хватит духу, но она всё же решилась спросить у доктора, сколько времени я проведу в больнице? А я трус, так и не решился спросить его напрямую, сколько недель мне осталось.
    Я толкнул дверь палаты и вошёл внутрь. Кровать, шкаф, плазма на стене, микроволновка, чайник, холодильник, милые цветочки на постельном белье, хорошо, что не унылое белое. Графин на столике, пару стаканов и ваза с фруктами, все же хорошо, что я не поскупился на палату люкс, а зачем мне экономить в последние дни? Надо жить на полную катушку!
          Я сдал первые анализы, результаты были готовы уже на следующий день. С утра ко мне заглянул лечащий врач.
- Доброе утро! Дежурная медсестра сообщила мне, что Вы с того момента, как вошли сюда вчера, так до сих пор ни разу и не выходили из палаты. Непорядок, мой дорогой, надо выходить. Сходите на завтрак. Вы, к счастью, - не лежачий больной, и, как показали первые обследования, Ваш случай далеко не безнадёжный. Вы даже можете сходить в парк, у нас чудесный больничный парк. Может, даже с кем-нибудь познакомитесь и подружитесь, будет не так скучно.
Так, наверно, он говорит каждому. Как может быть всё не безнадёжно, когда я лежу в онкологической клинике и не знаю, кому верить, а кому - нет. Разве он скажет мне в глаза: «Голубчик, в четверг на следующей недели ты сыграешь в ящик». Конечно, - нет, об этом говорят родственникам, втихаря от больного. Ещё с кем-нибудь познакомиться, - умнее ничего не придумал, тоже мне - санаторий курортного типа! «Эй, парень, привет, сколько тебе осталось? Месяц, два? Три? Да ты счастливчик! А мне - две недели»… Да, доктор тот ещё весельчак. Не собираюсь я ни с кем заводить знакомств в этом заведении, да и какой в них смысл, если я всё равно скоро умру.
    Ох, первый день в клинике, и уже узнал, насколько я слаб, - тряпка. К вечеру, насмотревшись на других пациентов, - одни стонали, другие еле перебирали ногами, некоторые были сплошь утыканы трубками, а были и те, которых я вообще не видел, они были настолько слабы, что не вставали с коек, - я совершенно упал духом. И, закрыв дверь в палату, уткнувшись лицом в подушку, заревел, как ребёнок, так страшно было мне умирать.
      
       Мне сделали ещё ряд обследований, и если верить врачам, - у меня есть шанс выйти отсюда живым. Мне сделали необходимые назначения, и уже завтра начнётся моё лечение. Врач предупредил меня и жену, что мучения ещё только начинаются. Чудесно, худшее ещё впереди! Да он что, издевается! Куда уж хуже! Как же я заблуждался…
       Первый день лечения. Все идёт хорошо, чувствую себя отлично, если о моем положении можно так сказать. Не знаю, почему, но многие жалуются на жуткое состояние от терапии, а я чувствую себя почти бодрячком, если не считать небольшой сухости внутри всего тела и подавленного состояния духа. Доктор Эдгар меня, так сказать, обнадежил и сказал, что на первом этапе лечения такое может быть.
- Но, - заверил он, - Вам ещё обязательно должно стать хуже.
А пока у меня даже не пропал аппетит, и к вечеру, после всех проведённых процедур, я даже выбрался в парк.
       В парке было почти безлюдно. Ещё бы, откуда в таком месте много тех, кто чувствует себя бодрячком, если большинству просто запрещено покидать пределы не то что больницы, но и вообще выходить из палаты. Здесь очень много таких, кого даже родным навещать запрещено, так как у них полностью отсутствует иммунитет, и это почти равносильно смерти. В таком месте, с такими диагнозами, - это звучит как-то странно. Странно, что смертельно больной человек должен бояться обычного чиха. Тут вообще много странного, отличающегося от обычной жизни.
       Я осмотрелся. В парке нас было трое. Я, мужчина на инвалидной коляске, выглядевший довольно живым и даже бодрым, - он ездил по дорожкам, иногда останавливался и по несколько минут сидел, глядя вдаль стеклянным взглядом, потом словно приходил в себя и продолжал путь дальше. Неподалёку, на соседней лавке сидела тонюсенькая девочка лет восьми-девяти (я плохо ориентируюсь в детях и в том, что с ними связано).
          Девочка держала в худеньких ручонках хот-дог, жадно откусывала и, закрыв глаза, с наслаждением жевала. Данная картина вызвала в моей голове массу вопросов. Я не выдержал и подсел к ней, она аккурат в очередной раз вонзила зубы в хот-дог. Девочка вопросительно уставилась на меня огромными, наверное, на пол-лица, чёрными, как ночь, глазищами. Откусила кусок и молча протянула хот-дог мне. Я отрицательно покачал головой. Она пожала плечами, снова закрыла глаза и медленно прожевала, потом повернулась и уставилась на меня.
- Разве тебе такое можно? - спросил я в легком недоумении. Она улыбнулась и ответила вопросом на вопрос:
- А почему - нет? Потому что это вредно? Какая глупость - быть здесь и бояться вредной сосиски, майонеза и прочей ерунды. Может, завтра я вообще не смогу ничего съесть, поэтому сейчас я хочу и буду есть хот-дог, и не буду давиться безвкусной больничной жижей.
Она говорила это спокойно и уверенно, и в каждом ее слове был смысл и логика.  Я смотрел на неё и думал, почему так вообще бывает, как это можно объяснить? Ну, ладно -  я! Я, может, и заслужил такую болезнь, как наказание за своё поведение. Изменял жене, иногда врал друзьям, не всегда был честен с партнерами, но эта девочка, что она успела натворить в жизни, за что ей выпала такая доля?
- Ты давно здесь? - спросил я. Она ответила, что почти пять месяцев, что скоро ее отпустят домой насовсем. Я хотел было спросить, что значит - насовсем, точней, я догадывался, что в этих стенах значит выражение «насовсем», и эта фраза вызывала у меня мороз по коже. Но то спокойствие и безразличие, с какими об этом говорила она, вводили меня в некое замешательство. Мне пришла в голову мысль, что она же еще ребёнок, и просто не знает всей правды о своём состоянии, поэтому так спокойна. Но нет, она все прекрасно знала, понимала гораздо больше, чем взрослые. Она вообще была очень смышлёной и умной девочкой.
       Ее звали Миша, и, оказалось, ей - не восемь, ей - тринадцать лет, семь из которых она стойко и мужественно сражается с онкологией. Несколько раз болезнь уходила, казалось, навсегда, но спустя несколько лет возвращалась, и вся жизнь девочки превратилась в бесконечное поле боя. Сейчас я думаю об этой истории, - и у меня ком встаёт в горле…
Миша - круглая сирота, во всяком случае, это все, что девочка знала о себе. Еще младенцем она попала с детский дом. Там и жила, когда не находилась в больнице. Миша не знала ни отца, ни матери, ни бабушек-дедушек… Я слушал ее и думал, как это страшно и несправедливо - жить вот так, совсем одному, один на один со своей бедой.
    Миша рассказала мне, что здесь она уже в четвёртый раз, до этого лечилась в других клиниках, но доктор Эдгар - самый лучший. На самом деле ее уже давно отправили бы домой «насовсем», если бы не директор детского дома Маргарита Степановна.
       Это она нашла доктора Эдгара. Он и правда хороший.
- Для таких больных, как я, каждый день - подарок неба, а доктор Эдгар подарил мне целых четыре года, - рассказывала девочка. Мне было дурно от ее слов. Как?! Как она может с таким смирением говорить о смерти? Неужели ей не страшно? Я хотел задать ей этот вопрос, но не смог выговорить эти слова. Я поступил так же, как поступила бы моя жена, да и большинство вокруг. Я промолвил ей самые глупые слова, что можно сказать умирающему человеку:
- Миша, не переживай, ты обязательно поправишься.
Она сидела, уставившись вдаль, потом перевела взгляд на меня и молча смотрела в мои глаза. Потом положила мне на руку малюсенькую ручонку и сказала:
- Не надо подбирать слова. Я не люблю, когда меня пытаются утешать. Это ужасно раздражает, когда одни делают вид, что все будет хорошо, но знают, что ничего не будет, а другие делают вид, что им верят. Люди странные. Вместо того, чтобы проводить вместе время, говорить друг другу важные слова, они тратят дни, словно у них впереди еще целая вечность. У меня же «впереди» не будет.
Мне стало страшно, она словно читала мои мысли. Очень сильная девочка, рядом с ней я был просто слабым существом. Мне стало так обидно за себя, за неё, за всех, кто вынужден пройти через подобное. Я ловил себя на мысли, что, наверное, слушая историю этой мужественной девочки, мне должно быть стыдно за своё нытьё, но я не чувствовал стыда. Меня наполняло лишь чувство дикого страха перед смертью.  Вряд ли я смогу когда-то смиренно говорить о том, что мне скоро - крышка, и я готов ко всему. Нет, я не готов, не готов! Мне страшно, и я хочу жить…
    Ночь. Я лежу в постели, сон не идёт, в голове крутятся дурацкие мысли. «Как, наверно, холодно и сыро в земле. Вот закопают меня, и все уйдут по домам, а я останусь один. А что, если жизнь после смерти существует? И что тогда будет? Я буду вечно сидеть на кладбище, или меня заберут в ад? Рай-то мне вряд ли светит. Утром попрошу у жены прощения за все, так сказать, покаюсь, и пусть сходит в храм, пусть спросит у батюшки, что мне сделать, чтобы меня взяли в рай. А еще позвоню всем друзьям и расскажу, как я их обманывал, как выводил деньги на левые счета. Надо извиниться перед Фёдором, и рассказать, что я несколько раз спал с его женой. Думаю об этом и понимаю, как мне вдруг становиться мерзко от самого себя. Нет, ничего не скажу жене. Я скотина и не заслужил рая. Конечно, о чем же еще думать в два часа ночи в подобном месте. Сам не заметил, как к утру уснул.
       Второй день лечения, я все так же чувствую себя довольно не плохо, правда, аппетит пропал, но в целом все хорошо. Сидеть в палате весь день невыносимо. Я полистал газеты, попытался посмотреть телевизор, - ни на чем не могу сконцентрироваться. Внимание стало рассеянным, может, это действие лекарств? Перед глазами лицо Миши, она же ещё совсем ребёнок! Лёжа вечером в кровати, я думаю, как хорошо, что у меня нет детей. Я не оставлю никого сиротой и сам не буду сходить с ума от страха за своё дитя.
     После утренних процедур я вышел в коридор помятый. Было почти безлюдно, на диване сидели два бедолаги, сплошь утыканные трубками, и о чем-то невесело размышляли. На посту сидела дежурная медсестра и что-то писала в большом журнале. В пяти метрах от нее я заметил знакомый силуэт. Это была Миша. Одетая во что-то большое и бесформенное, она медленно шла по коридору, перебирая тоненькими ножками, обутыми в такие же, как рубашка, огромные тапки. Одной рукой она тащила за собой подключенный аппарат, по прозрачным катетерам которого текло в вену на руке лекарство. Медсестра, заметив Мишу, выскочила из-за стола и завопила:
- Ты с ума сошла! Немедленно вернись в палату, тебе до вечера нельзя вставать!
Она подскочила к Мише, схватила аппарат и повела её в палату. Напрасно девочка пыталась возражать. Медсестра была непреклонна, она распахнула дверь палаты и сказала:
- Живо в постель! Чтобы до вечера я тебя не видела! И только попробуй ослушаться!
Она вышла. Ей вослед Миша состроила гримасу.
     Я запомнил, в какую дверь медсестра затолкала Мишу, и постучал туда. Миша сидела на кровати, обложенная подушками.
- У меня начался последний курс. Вредная медсестра не выпускает меня из палаты, мне положен постельный режим, но целый день лежать очень трудно! А ещё меня постоянно тошнит, и в голове гудит. Когда я хожу, мне становится легче. Но она этого не понимает, положено лежать, - лежи, вставать вредно, какая глупость! Она прекрасно знает, что хуже мне уже не будет.
Она говорила это так спокойно, словно сообщала о дожде за окном.
- Миша, - не знаю, откуда во мне вдруг проснулась такая храбрость, и я наконец-то решился спросить, - разве тебе совсем не страшно?
Миша помолчала минутку, затем задумчиво произнесла:
- Не знаю… Иногда - да, иногда - нет. Раньше были дни, когда я много плакала, а теперь нет. Сейчас мне хуже, а когда становится совсем плохо, - я жду, когда уже все закончится. Мне часто снится один и тот же сон: я иду по длинному коридору, а в конце его стоит женщина, я знаю, что это моя мама. Я ни разу не видела ее лица, но знаю, это точно она. Мама ни за что не отказалась бы от меня по доброй воле, ведь правда, как ты думаешь? Она давно ждёт меня там. Поэтому мне не страшно, я очень хочу к маме.
Я едва смог сохранить самообладание и не зарыдать.
     Утром ко мне зашёл доктор Эдгар:
- Как ваше самочувствие?
Оно было просто отвратительным, ведь теперь я начал понимать, что он имел ввиду, когда говорил, что все самое неприятное ещё впереди. В голове все плыло, стоял какой-то мерзкий необъяснимый гул. Каждые  полтора часа меня выворачивало наизнанку, мучала сильнейшая жажда, а от воды сразу же начиналась рвота. Приехала жена. Она стойко подставляла мне тазик и обтирала губы смоченной в воде салфеткой. Наверно, я выглядел не очень, потому что жена постоянно отворачивалась к окну и по несколько минут делала вид, что рассматривает там что-то. Осмотрев меня, доктор дал заключение, что все идёт хорошо. Как он и предполагал, у меня неплохие шансы на то, что этот Новый год я встречу дома с семьей. Интересно, он всем так  говорит? До Нового года ещё девять месяцев, и я очень хочу ему верить.
       Очередной день лечения проходит мучительно. Я окончательно раскис. Что бы ни говорил доктор, чувствую себя ужасно. Мне настолько худо, что я уверен, - помру гораздо раньше, чем закончу хоть один курс процедур.
       Боевая Миша сидит рядом, подаёт мне поочередно то таз, то салфетки и ругает меня, словно она - взрослый человек, а я – ребёнок:
- Ну, и что ты так скис? Подумаешь, три раза вывернуло. Вот меня один раз весь день полоскало так, что, думала, все кишки наружу выйдут. И ничего, как видишь, сижу тут перед тобой, и все мои кишки на месте.
Слушая ее ворчание, я невольно улыбнулся.
- Так-то лучше, - одобрительно сказала Миша, в очередной раз протягивая  салфетку. Дверь открылась, в палату вошла жена. Она вопросительно посмотрела на девочку.
     - Знакомься, это Миша. Она тоже лечится у доктора Эдгара, и сегодня присматривает за мной.
Миша оживилась и тут же начала докладывать жене обстановку:
- Ну и нытик он у Вас! Если бы я не отругала его, совсем бы раскис! Всего-то первый трудный день, а Вы посмотрите на него, уже лежит с таким видом, словно помирать собрался.
Миша была не далека от истины. Моя жена с интересом рассматривала девочку и улыбалась. Слова Миши о том, что я – тряпка, похоже, были для жены, как бальзам на душу. Они быстро нашли общий язык, и через полчаса девочка уже сидела рядом с моей женой и рассказывала ей о жизни в детском доме. Обо мне все забыли, словно меня и нет. В какой-то момент их болтовня стала раздражать. Ау, думаю, я здесь, и мне все так же плохо. Но дамы меня не замечали, помри я сейчас, - они не сразу и обнаружили бы! Жена расспрашивала Мишу, откуда она, как сюда попала, давно ли болеет, и сочувственно качала головой.
     Меня накрыл очередной приступ рвоты. Жена подала тазик и попросила Мишу позвать доктора. Эдгар осмотрел меня и сказал, что жизни ничто не угрожает, а это все нужно претерпеть.
   
    Ася  сидела на стуле рядом с койкой, я, видимо, ненадолго заснул. Ее голова лежала рядом с моей. Она подскочила и сказала:
- Кажется, я тоже уснула.
У неё был извиняющийся голос, но за что ей извиняться? За то, что третьи сутки почти без сна сидит у моей койки?
- Перестань, тебе тоже нужен отдых, может, съездишь домой хоть на день? -  конечно, я говорил это скорей потому, что так надо, чем думал о ней на самом деле. Если честно, то просто я знал, что Ася не оставит меня здесь в таком состоянии одного, она ведь меня ещё любит. На минуту я вдруг испугался своих мыслей: а вдруг уже нет? Вдруг она меня уже начинает забывать, ведь наверное, привыкает к мысли, что скоро овдовеет. И тут мне сделалось совсем плохо. Я вцепился ей в руку и сказал:
- Пожалуйста, не уходи, не бросай меня одного, пожалуйста, мне так страшно, я же скоро умру.
Я как полоумный тряс ее руку, мне стало трудно дышать, началась истерика, я кричал, что умираю, умолял ее быть со мной до конца. Дверь палаты распахнулась, вбежали врач и медсестра, кто-то держал меня за ноги, кто-то с силой вжал плечи в подушку. Мне что-то вкололи. Стало легче дышать, все поплыло перед глазами. Я уже слабо слышал голоса вокруг. Секунду, и они стихли совсем.
       Уже была ночь или поздний вечер, когда я пришёл в себя. За окном было совсем темно, только настенный светильник тускло освещал палату. Я искал глазами жену, Ася спала рядом, свернувшись на стуле. Я впервые подумал: «Как же хорошо, что она есть, мне очень повезло с ней. Ася - подарок небес, не знаю только, за что ей достался именно я».
  Тихо позвал жену по имени, она вздрогнула и резко поднялась.
- Что? Что случилось? Тебе что-то надо?
Я покачал головой.
- Ничего не нужно. Мне... – я запнулся на полуслове. - Мне страшно, Ася. Я боюсь умирать.
Она хотела что-то сказать. Её рот уже скривился, пытаясь выдавить из себя какие-то звуки, похоже, Ася  подбирала нужные слова, но замолчала. Взяла мою руку и, глядя мне в лицо, еле слышно произнесла:
- Мне тоже очень страшно.
Наконец-то! После этого признания мне стало легче, и я вдруг понял, что родней и ближе жены у меня никого нет и уже не будет.
          Первый курс лечения подходил к концу. Каждый вечер ко мне приезжала жена, а днём навещала Миша. Я попросил жену купить колоду карт, и целыми днями мы с девочкой играли в покер. Я и не предполагал, что она такой смышленый ребёнок.
     Дверь палаты открылась, вошла Ася.
- Вы опять нарушаете режим? Видел бы сейчас доктор Эдгар ваши карты, они  улетели бы в урну.
Миша подскочила и повисла на шее моей жены:
- Ася, как хорошо, что ты пришла. Будешь играть с нами?
Жена пыталась делать серьезное лицо, но сдерживать улыбку ей давалось с трудом.
- Еще чего не хватало! Чтобы вы и меня втянули в азартные развлечения! Миша, смотри, что я тебе принесла.
Жена открыла сумку и достала из неё красивую книжку со сказками и яркими картинками. Она протянула книгу Мише, та увлеклась рассматриванием картинок и на пару минут утихла.
       Жена села на койку рядом со мной.
- Как ты сегодня себя чувствуешь? - спросила она. За это время мой гонор сошел на нет. Я стал кротким и мягким, как желе. Больше не язвил и не хамил жене, на это у меня не было ни сил, ни желания.
- Мне лучше. Боюсь сглазить, но сегодня я чувствую себя живым.
Ася взяла меня за руку и глубоко вздохнула. В палату вошел Эдгар и возмутился:
- Миша! Ты снова нарушаешь режим! Почему ты не в палате? Ты должна находиться в постели. Марш к себе!
Девочка нехотя повиновалась. Но, уходя, обернулась и сказала:
- Ася, ты зайдёшь ко мне почитать книжку?
Жена утвердительно кивнула.
       - Роберт, лечение идёт хорошо, я доволен. Не будем ничего загадывать, но думаю, что уже не за горами тот день, когда можно будет подумать о выписке.
Слова Эдгара вернули мне надежду, может, и правда повезёт, и я не умру?
  Постепенно мое состояние начало приходить в норму. Я уже мог вставать с постели и долго оставаться на ногах. Ко мне возвращался аппетит. Правда, я не мог понять, чего же именно мне хочется, и совсем загонял жену, требуя то одно, то другое. Мой холодильник был набит до отказа. Но ел я больше глазами, чем желудком. Я подходил к холодильнику, открывал, долго думая, что бы такое съесть, доставал еду, начинал есть и понимал, что уже ничего не хочу. Эдгар сказал, что способность поглощать пищу много и с аппетитом придёт позже. И вообще я слишком многого требую от себя, а в целом лечение идёт отлично, и он очень доволен, как реагирует мой организм на подобранную им терапию.
У меня сложилось впечатление, что у Эдгара есть личные счёты с раком. Он слишком рьяно боролся за жизнь каждого пациента, брался за самые безнадежные случаи и очень редко проигрывал. И если случалось, что болезнь побеждала, лицо его на несколько дней становилось мрачным и темным, а взгляд - тяжелым и потерянным. Позже я узнал от одной из медсестёр-болтушек, что от рака умерла его невеста. Они еще были студентами и готовились к свадьбе, но она заболела. Он сменил направление и стал онкологом, да еще каким, - в его клинике процент смертности за последние несколько лет - самый минимальный. Возможно, по этой причине Эдгар так усердно боролся за жизнь Миши, и мрачнел, уклонялся от разговоров о ней, понимая, что этот бой проигрывает.
      
       Тем временем,  в отличие от меня, Мише становилось хуже, она почти не вставала с койки. Я сам не заметил, как мы с женой стали подолгу проводить время рядом с ней. В эти дни я почти забыл о своей болезни и о том, что жена приходит ко мне, да и она похоже - тоже. Мы, как могли, старались поддерживать Мишу, хотя облегчить ее страдания не могли. Но она говорила, что когда мы рядом, ей становится лучше, и я читал в ее глазах, что это правда.
       18 ноября Эдгар вызвал нас с женой в кабинет и, держа в руках мои снимки, с сияющим видом объявил:
- Роберт, Вас можно поздравить, болезнь отступила. Сегодня я получил результаты анализов и ваши снимки. Все замечательно! Мы отправляем Вас домой. Конечно, Вы еще долго будете находиться под наблюдением, нужно будет раз в несколько месяцев приезжать, сдавать анализы, но я уверен, все будет хорошо, мы победили.
Он еще много чего говорил, объяснял, но я уже ничего не слышал, в голове звучало только одно: «Мы победили, домой»! Жена внимательно слушала Эдгара, делала какие-то пометки в записной книжке.
       Миша! Вдруг, словно кто-то ножом прошёлся по самому сердцу. Я здоров, ухожу домой, а как же она? Я подскочил и начал взад-вперед ходить по кабинету. Эдгар и жена смотрели на меня с непониманием. Очевидно, решили, что мой разум не выдержал такой чудесной новости. Но нет! Вопреки всему, сейчас я был как раз в самом крепком рассудке. Впервые в жизни думал о ком-то другом, а не о себе любимом.
       - Я бы хотел забрать Мишу к нам, это возможно? – спросил я доктора. Жена глядела на меня так, словно потеряла дар речи. Удивился и Эдгар. Все молчали.
        - Роберт, Вы с своём уме? - поинтересовался доктор, придя в себя. - Зачем Вам это? Вы понимаете, что девочке осталось жить от силы месяц-другой, ее состояние ухудшается день ото дня. Она нуждается в круглосуточном уходе. Мы до сих пор не отправили Мишу в детский дом лишь потому, что там за ней некому будет ухаживать. Мы не можем  пойти на такой шаг. Я знаю, что Вы очень привязались к девочке, но боюсь, что не смогу удовлетворить вашу просьбу. Роберт, Вам самому потребуется длительная реабилитация. Вы хотите угробить себя? Посмотрите на жену! Мне кажется, она достаточно перенесла.
В знак поддержки и понимания он положил ладонь на руку Аси. В его жесте не было ничего интимного, я в своё время позволял себе более нескромные жесты по отношению к другим женщинам, но все же почувствовал укол ревности, чего раньше за мной не замечалось. Да по большому счету, я ни разу и не задумывался о том, что моя жена  может быть кому-то интересна, как, например, мне чужие женщины. Эдгар продолжал:
- Больные не всегда задумываются о том, что близким порой куда тяжелей, чем им.  Конечно, Вами движут самые лучшие побуждения, но простите, у Вас просто не хватит сил обеспечить Мише необходимый уход.
       Доктор говорил, а я чувствовал, как во мне закипает жгучая ярость. Мало того, что он сидит тут такой весь пышущий здоровьем  и крепостью подтянутого тела, держит на моих глазах за руку мою жену, так еще и рассказывает ей, что я бессильное, больное существо! И тут мне пришла в голову странная мысль. «Вот помру я значит, а Эдгар тут как тут, примется утешать мою женушку. Она, конечно, первое время будет сопротивляться, но он будет настойчив и, в конце концов, Ася сдастся, и они заключат союз! И для успокоения совести, на мои же деньги решат открыть для Эдгара клинику, которую назовут моим именем и будут всем рассказать, каким славным я был человеком, только, правда, ходоком налево, за что и поплатился!» Еще секунда, и я бы накинулся на него, но, словно прочитав мои мысли, жена встала и подошла ко мне. Она с такой нежностью посмотрела мне в глаза, что злость и ревность куда-то исчезли. Её взгляд был полон любви и тепла. «Что, съел?! Она только меня любит!» - подумал я, едва сдержавшись, чтобы не произнести подобную глупость вслух.
       - Доктор Эдгар, я разделяю желание мужа, мы сможем позаботиться о Мише. Девочке так нужна поддержка. Мы душой прикипели к Мише. Позвольте ей хоть на недолго почувствовать, что такое дом. У нас хватит сил, уверяю Вас. Ей нужен не столько профессиональный уход, сколько капелька тепла и любви, - сказала Ася.
Эдгар долго стоял у окна, молча вглядываясь в даль. Моя жена подошла к нему и положила руку на его плечо. В этот раз я не почувствовал ревности, напротив, я вдруг понял, как мы все стали близки за это время: Эдгар, я, Ася, Миша…
- Пожалуйста, - тихонько произнесла жена. Внутри меня все замерло, мысли были только о Мише.
    Эдгар наконец-то вышел из оцепенения:
- Хорошо, будь по-вашему, но придётся уладить кучу бюрократических моментов. Миша сирота, она не может так просто быть передана вам, к тому же в ее состоянии, я не знаю, пойдёт ли суд вам навстречу и позволит ли ее удочерить. К тому же на это понадобится время, а его у девочки почти нет. Вы это понимаете? Боюсь, что вы можете просто не успеть…
Мы переглянулись с женой, - успеем!
       На следующее утро зашёл Эдгар. В руках у него были мои документы. Сделав осмотр и дав необходимые рекомендации, он сообщил, что во второй половине дня в больницу по его просьбе приедет директор детского дома для встречи со мной и моей женой. Я набрал номер жены:
- Ася, пожалуйста, приезжай пораньше. Нужно обсудить один вопрос.
  Она не заставила себя ждать, и через час мы уже беседовали в моей палате.
- Я думаю, это отличная идея, Роберт. Это лучшее, что мы можем для неё сделать, -сказала Ася, обняв меня и положив голову мне на плечо. – Спасибо тебе.
        К полудню приехала директор детского дома. Разговор наш был долгим и непростым. Маргарита Степановна была категорически против, считая, что такой стресс девочке ни к чему, но Эдгар поддержал нашу сторону. Спустя два часа непростого разговора, директор все же сдалась. Мишу отдадут нам, и она даже посодействует тому, чтобы удочерение прошло быстро.
       Ася помогла мне собрать вещи, потом мы отнесли сумки в машину и вернулись. На душе было странно и нехорошо. С одной стороны, я должен был радоваться тому, что, со слов Эдгара, я здоров, но с другой… Мне так страшно было в это поверить. А что если болезнь вернется? Сколько подобных случаев было! Что, если мы узнаем об этом слишком поздно? 
    Вспомнил день, когда впервые приехал сюда. Как же я боялся здесь оставаться, а теперь куда сильней боюсь уезжать отсюда. Мне было бы куда спокойней находиться здесь, под контролем Эдгара, чтобы он каждый день брал у меня анализы и говорил мне: «Все в порядке, ты здоров». Я уходил из клиники полный страха перед будущим. Но еще страшней было сейчас открыть дверь в палату Миши и сказать ей, что здоров и ухожу...
       Ася остановила меня у самой двери.
- Ты готов? - спросила она. Я кивнул. Сделав глубокий вздох и собравшись с силами, открыл дверь.
    В палате царил полумрак, шторы были задернуты, только тусклая лампа на стене мрачно освещала палату. Миша дремала. Какой же она была маленькой и беззащитной!  Услышав наши шаги, Миша открыла глаза и улыбнулась.
- Роберт, - прошептала она. Я подошёл и сел рядом. - Как ты, Роберт? Ты так красиво оделся, уезжаешь?
- Да, Миша, сегодня меня выписали. Эдгар говорит, что я здоров.
Я старался не смотреть ей в лицо, в палате повисла тишина.
- Это здорово, Роберт, я так рада за тебя! Только буду скучать по тебе, и по тебе, Ася.
Я почувствовал, как моя жена напряглась. Вновь повисло неловкое молчание. Нужно было как-то начать разговор, но как? Миша, она особенная, маленькая и взрослая одновременно. Иногда я терялся, не понимая, как с ней говорить, как с ребёнком или как с равным себе взрослым человеком. Пока я собирался и искал правильные слова, жена опередила меня. Она тоже села рядом с девочкой с другой стороны.
- Миша, мы должны с тобой очень серьезно поговорить, только я не знаю, с чего начать, - сказала Ася. Лицо девочки оживилось, как у любопытного ребёнка, который готовится узнать великую тайну.
- Ася, говори, как есть, - с серьезным видом сказала Миша, давая понять, что она готова ко всему.
     - Миша, помнишь, ты спрашивала меня, есть ли у меня дети, и я сказала, что нет. Так это неправда.
Девочка не сводила глаз с жены.
- Просто это очень тяжёлая тема. На самом деле у нас с Робертом был ребёнок, дочь, но тринадцать лет назад мы её потеряли. Нашей девочке было полгода. Мы отдыхали у моря, Роберт отошёл на минуту за мороженым, а я задремала. Наша доченька спала рядом в коляске. Когда Роберт вернулся, я проснулась от его крика. Коляска была пуста, нашу дочь украли. Мы много лет безрезультатно искали ребёнка, но все напрасно. Мы не говорим об этом, потому что это слишком больно. Но судьба все же сжалилась  и дала второй шанс. Миша, наша дочь нашлась. Сначала мы долго не могли в это поверить, потом все тщательно проверяли, боясь ошибиться, но сегодня получили результаты всех исследований и все документы, подтверждающие это. Миша, ты - наша дочь!
Глаза Миши округлились и стали бездонно большими. Я очень волновался. Боялся, что Миша не поверит в нашу легенду. Она каким-то внутренним чутьем всегда чувствовала ложь, но наша ложь была во благо…
Лицо её застыло. Она поочередно смотрела то на меня, то на жену. Потом лицо ее просияло, глаза наполнились слезами, она протянула к нам руки, прижалась тоненьким тельцем.
 - Я так долго ждала вас, - шептала Миша, прижимаясь еще крепче. Мы рыдали. Я знаю, - у меня точно не может быть детей, но сейчас я чувствовал, что она - мой ребёнок! И как это объяснить, не знаю.
       - Миша, сейчас мы готовим документы, скоро ты поедешь домой. Мы будем приезжать к тебе каждый день.
     Ася рассказывала Мише о нашем доме, как нам будет здорово жить в нем всем вместе. Говорила, как там не хватает детского смеха, и что она всегда верила, что однажды мы найдём нашу дочь.
 
          …Как же здорово вернуться домой после столь долгого отсутствия. Странно, почему я не замечал этого раньше? Напротив, всегда стремился уехать из дома: отпуск, рыбалка, путешествия, поездки с любовницами, какие-то не обязательные командировки. Словом, домовой меня явно недолюбливал. Но сейчас я был искренне счастлив. Запах дома казался мне божественным.
     Пока я принимал душ, жена разобрала вещи. А потом мы сидели на кухне, и я за обе щеки уплетал приготовленный ею ужин. Давно у меня не было такого зверского аппетита. Ася улыбалась.
- Аська, как же вкусно! – наслаждался я, доедая пирог с вишней. 
        Мы сидели друг против друга, и только сейчас я заметил, как изменилась за это время моя жена. Она сильно похудела, от неё осталась ровно половина. Почти вся ее голова стала седой, во взгляде не было прежнего света. Сеточка из морщин покрывала лицо. Раньше я не обращал внимания на ее внешность…
«Я - конченный эгоист, - сказал я себе. - Даже не задумывался, через что прошла моя жена за эти месяцы. А сейчас я хочу привести в нашу жизнь ребёнка, который обречён на смерть. Я совсем не подумал об Асе и ее мечте иметь детей». 
Закончив ужин, Ася собрала посуду, сложила ее в раковину и открыла кран.
- Оставь, я помою. Иди - отдыхай, ты устала, - мне вдруг захотелось хоть что-то сделать для жены, как-то поддержать ее. На мгновение Ася замерла. Она хотела что-то сказать, но промолчала. Сняла передник, повесила его на спинку стула и молча вышла.
    Я мыл посуду и думал о том, что ни разу не помог жене, только от неё требовал заботы о себе. Нет, даже не требовал, ее забота была как само собой разумеющееся. А последние лет восемь я не называл жену по имени, просто - «Слушай». Мне стало стыдно за себя и страшно за нас. За нас? А остались ли «мы»?
        Убрав на кухне, я открыл дверь в спальню, Ася уже спала, или делала вид, что спит. Я не стал включать свет, просто тихонько лёг рядом. На удивление, очень быстро уснул. В эту ночь мне снились тревожные сны.
       Новый день принёс новые заботы. После завтрака, который, кстати, впервые за всю супружескую жизнь приготовил я, мы поехали по магазинам выбирать обои, краску, мебель… Пока мой друг Петр, он - юрист, и директор детского дома занимались необходимыми для удочерения Миши документами, мы торопились с ремонтом.
       Нашу гостевую Ася решила переделать в детскую комнату, - для Миши. Жена с головой ушла в ремонт и обустройство этой комнаты. Сшила занавески, с особым трепетом покупала и рассаживала по стеллажам и полкам игрушки, словно знать не хотела, что Миша с нами ненадолго. Я смотрел на Асю, - как она оживилась, как загорелись ее глаза! И понял: ни один мужчина не зажигает в душе женщины огонь, подобный тому, что вспыхивает в ней с приходом в жизнь ребёнка. Но как ни странно, эти перемены не вызывали у меня чувства ревности. Напротив, я хотел разделять с ней ее хлопоты, во всем участвовать.
  И вот мы привезли Мишу к себе. По утрам к нам приезжала нанятая по рекомендации Эдгара медсестра. Она проводила все необходимые Мише процедуры, а дальше ее сменяли мы с Асей. Жена читала девочке книги, рассказывала всякие истории. Ася почти не покидала комнату Миши.
       В субботу, вопреки привычке, Миша вдруг стала очень хмурой и напоминала серого воробышка в холодный зимний день, такого взъерошенного, обиженного на весь белый свет. Как ни старались, мы не смогли разговорить ее и узнать, в чем дело. А вечером она попросила позвать к ней Эдгара. Доктор приехал сразу.
     Пока он был у Миши, Ася не находила себе места. Спустя полтора часа, Эдгар спустился в гостиную, лицо его было серьезным, а глаза подозрительно влажные.
- Что случилось? Что с ней, доктор? - спросила Ася. По ее лицу я видел, что она боится услышать ответ. Эдгар сел рядом с нами на диван и, опустив голову, смотрел себе под ноги, потом сказал:
- Она чувствует, что скоро должна уйти. Раньше она говорила, что совсем не боится смерти. Напротив, она ждала этого дня. Миша была уверена, что там наконец-то встретит своих родителей. Девочка верила, что они там, что они не могли от неё отказаться. Она говорила, что с ними случилась какая-то беда. Она не хотела бороться с болезнью, потому что верила, что встретит там, на небе, своих родителей. А сейчас у неё появились вы. Я не знаю, правильно ли сделал, уступив вам. Сегодня она сказала, что хотела бы как можно дольше быть с вами, но у неё больше нет сил.
Я впервые увидел слезы в глазах взрослого мужчины.
       Миша слабела с каждым днём. Ася сходила с ума от бессилия, а я ругал себя. Я хотел, как лучше, а теперь мы все страдаем. Почему я не подумал, каково будет жене смотреть на умирающего ребёнка, а Мише - умирать теперь, когда у неё появилась семья. Я снова поступил, как эгоист. 
       - Роберт! Роберт! - услышал я крик Аси. Бросив все, кинулся в комнату Миши. Ася вся в слезах, белая, как полотно, держала дочку за руку. – Роберт, у неё жар, она без сознания. Позвони Эдгару! Скорей!
Через двадцать минут доктор вбежал в комнату Миши. Он осмотрел девочку, сделал ей какой-то укол, потом еще один. Миша в себя не приходила.
- Нужно готовиться, - сказал он. Ася упала на кровать и зарыдала, прижимая к себе бесчувственную ручонку Миши.
- Неужели ничего нельзя сделать? - глотая слезы, спросила Ася, зная ответ на свой вопрос. Я рыдал, глядя на убитую горем жену и тоненькую, маленькую Мишу, в которой все еще теплился огонёк жизни.
       …Четвёртые сутки Ася не отходила от девочки, которая так ни разу и не пришла в себя. Жена стала чёрная, словно в ней самой закончилась жизнь. Как же я клял себя, что заставил жену пройти через это. Я снова поступил, как последняя скотина. Мне не хотелось оставлять Мишу. Но было ли это желанием и жены? Асю об этом я даже не счёл нужным спросить.
       Эдгар приезжал к нам по два раза в день. Он осматривал Мишу, сравнивал свежие анализы с предыдущими и молча пожимал плечами. Ася ловила каждый его жест, ища хоть малейшую надежду, но, увы, Эдгар только отрицательно кивал головой.
    Седьмые сутки. С утра заехал Эдгар и в очередной раз пожал плечами. Мы пили на кухне кофе, Ася осталась с Мишей.
- Не понимаю, - сказал Эдгар, и по его лицу я видел, что он действительно пребывает в недоумении. - Почему Миша до сих пор жива? Все ее показатели говорят, что момент пришел еще шесть суток назад, но она не уходит. И я не могу это объяснить.
Это были страшные слова, но мы уже привыкли. Мы научились называть вещи своими именами, хотя мириться с этим было все так же невыносимо.
Эдгар уехал. Я поднялся наверх, чтобы заставить Асю спуститься и что-нибудь поесть. Подойдя к двери комнаты, я услышал ее тихий голос.
- Доченька, очнись, не уходи, останься со мной, - просила, плача, Ася. Мне стало трудно дышать, словно бетонной плитой придавило. Зайти в комнату у меня не хватило ни сил, ни храбрости.
В тот вечер Миша открыла глаза…
       …Эдгар метался по комнате: то снимал показания мониторов, то спрашивал Мишу, что она чувствует, мерил ей давление, температуру, сверял пульс с показаниями на экране.
- Это чудо! - бесконечно твердил он.
       На десятый день Миша попросила поесть. Ася немедленно сварила ей бульон. Еще через пару дней Миша начала вставать с постели. Силы возвращались к ней с каждым днём.
       … Прошло три месяца с того для, как Миша пришла в себя. В восемь тридцать, как назначил Эдгар, мы сидели у него в кабинете.
- Вчера я получил результаты обследований и могу с уверенностью сказать, что болезнь отступила. Миша, ты здорова! Конечно, ты еще долго будешь находиться под моим наблюдением, как и Роберт, но твоей жизни больше ничто не угрожает.
Миша крепко обняла Эдгара.
- Не могу сказать, что верю в чудеса, но этот случай перевернул мое сознание, - продолжал Эдгар. - Конечно, я слышал истории чудесного исцеления, но лично с такими людьми знаком не был. Чудо исцеления заключалось для меня в том, что люди вовремя, на ранних стадиях, обращались к врачу, как было с тобой, Роберт. В таких случаях доля благоприятного исхода велика. Но то, что произошло с Мишей, - это и правда, чудо.
Миша улыбалась. О былом в ее облике напоминал только отрастающий ёршик волос на голове.
     - Просто мне не разрешили уйти, - сказала она, и мы переглянулись.
- Кто не разрешил, Миша, - удивленно спросил Эдгар. Он оживился, словно ждал, что сейчас получит разгадку исцеления девочки.
       - Когда я спросила у Вас, смогу ли остаться, Вы промолчали, но по вашим глазам, доктор Эдгар, я поняла, что мое время вышло. В ту ночь я очень крепко уснула. Мне снился долгий сон. Вокруг меня были стены, я шла по огромному лабиринту, искала выход, но не находила. Иногда видела свет и шла на него, думая, что там выход, но выхода не было. Я уставала, ложилась на землю, засыпала и ждала, что проснусь, - и лабиринт исчезнет, но каждый раз просыпалась в нем же. Бродила по длинным коридорам  и уже думала, что останусь здесь навсегда. Но однажды я услышала родной голос. Он звал меня, и я пошла. Он становился все громче, и я увидела впереди свет. Он был настоящим, тёплым, мягким, а в конце лабиринта меня ждала молодая женщина. Она шла навстречу, раскинув объятия, и я почувствовала, что это самый родной человек. Она обняла меня крепко-крепко. А потом сказала: «Девочка моя, как же я счастлива, что наконец-то могу обнять тебя. Сколько лет я ждала этого дня. Я - твоя мама. И я всегда была рядом. Я тебя не бросала, просто так случилось». Мы долго говорили с ней. А потом она сказала: «Миша, ты должна вернуться. Ты очень нужна Асе. Она не переживет, если потеряет тебя. Ты проживешь долгую и счастливую жизнь, а я буду ждать тебя. Теперь я спокойна, что рядом с тобой любящие люди, ты обрела семью. Живи, моя девочка». А потом я проснулась и увидела тебя, мама.
Миша впервые назвала Асю мамой, и та не смогла сдержать слез.
       …Прошло пять лет. И я, и Миша чувствуем себя отлично. Сегодня у нас очень важный день, Миша заканчивает школу, у неё выпускной бал. С утра дома все кувырком. Ася с Мишей закрылись в комнате. Они наводят красоту. Я воюю с близнецами. Да, теперь у нас большая семья. Пройдя через борьбу с моей, а потом с Мишиной болезнью, мы твёрдо решили, что нам необходимы еще дети. Так в нашей жизни появились двухгодовалые близнецы - Марк и Саша. Сейчас им уже семь, и хлопот с ними стало больше, но как ни странно, я счастлив.
     По пути в школу мы заехали в храм, поставили свечку за маму Миши и помолились за неё. Я услышал, как Ася шептала:
- Спасибо тебе за Мишу, посмотри, какая красивая у нас дочь.
Я тихонько подошел и взял жену за руку:
- Я тоже хочу сказать ей спасибо.
Ася поцеловала меня в щеку:
- И тебе спасибо.
       Я смотрел на горящие свечи и думал о том, как изменилась за эти пять лет наша жизнь. Как изменились мы сами. Ася стала другой, совсем не похожа на ту безвольную, терпеливую, на все закрывающую глаза женщину, какой была. Теперь она решительная, смелая. Изменился и я. Мир перестал крутиться исключительно вокруг меня, и, как ни странно, мне это нравится.
       Каждый вечер, когда мы, закончив дела, садимся за стол, я смотрю на нашу большую семью и думаю: «Как же хорошо, что у нас есть дом, где любят и ждут». А дом, как однажды сказала Миша, - это место в сердце человека, который тебя любит.