Тонкости отечественной медицины

—Рустам, Рустам! — тормоша его, беспомощно причитала жена.
Не думая ни о чем, я припал на колени и стал вдыхать ему воздух в рот, в промежутках массируя сердце. Мне стыдно было, что я, бывший медик, не знаю точной пропорции между вдохами и толчками в грудь. Но что тут поделаешь? Простят меня Там. Особенно, если что-нибудь получится. С Рустамом мы были знакомы давно, лет двадцать пять, общались часто. Были, в общем, приятелями. Мне не хотелось, чтоб он вот так…
Каждое мгновение взывало к ответственности. Наташка, жена, смотрела на меня, как на Бога. А я ловил глазами его мутнеющий взгляд. Иногда мне казалось, что он проясняется. Что жизнь еще не совсем ушла. Я чувствовал губами его теплые ещё губы…
Должна появиться «Скорая». С минуту на минуту.
Хоть как-нибудь продержаться!
Дверь настежь. В проеме — две тетки в белых халатах. Наташка в растерянности:
—А где инструмент?
—Ах, да, — всплеснула одна руками. — Пусть кто-нибудь сбегает. Они внизу, в машине.
Сын Рустама, Серёжка, пулей вылетает из квартиры.
Та, что постарше, видимо, врач, наклоняется, щупает пульс. Несколько раз надавливает ладонями на грудную клетку. Потом садится на табурет у стола и резюмирует:
—Все. Эмболия легочной артерии.
Откуда она это взяла, я не понял. Скорее всего — с потолка. С таким же успехом можно было констатировать то, что сейчас зима, а не лето, хотя была осень. Прибежал сын, Сережка. Шепчет мне на ухо:
—Нет инструмента. Шофер сказал, что не взяли.
Во как!
Зато почти сразу на пороге возник паренек. Протягивает визитку.
«Бюро похоронных услуг».
Похоже, Рустама приговорили еще по пути к его скорому воскресению. Наташка ж сказала им по телефону, что пострадавший уже пережил два инфаркта. Какой инструмент, какие лекарства? Зачем это всё тогда?
—Вскрывать будете? — спросила «спасительница».
Наташка вздохнула:
—Чего тут вскрывать? И так уже ясно.
Оставленный без внимания, Рустам как-то подозрительно быстро начал холодеть. Взгляд его совсем  помутнел, стал стеклянным. Смерть за него взялась уже по-серьезному.
Когда уходит кто-нибудь из близких, возникают разные чувства. Где-то становится даже легче: нет уже мучительного ожидания. Неизбежное — вот оно. Перед тобой. Но, глядя в искаженный портрет, обрамленный рамкой гроба, ты всё равно убиваешься от бессилия, как будто действительно мог бы хоть что-нибудь изменить.
И мать точно так же надеялся спасти. А пришел момент, вдруг понял, — увы. Не в моих силах. Это судьба, фатум.
И сам стал как-то ближе к могиле.
В последний раз целую ее у ямы. Бросаю на крышку гроба свои горсти песка.
Вот — всё. Пожил свое и — пока.
И опять — размышлизмы о смысле. Какого ты черта на Этом свете?
А тому парню из похоронного и его наводчицам все же не повезло. Рустам  — масульманин, а у них там другие ритуалы и свои соответствующие спецы, хотя он и прожил всю свою жизнь среди православных.