Голубиная книга, Капитал и прочие даодэцзины

Среди русских былин есть (в частности среди "Песен Кирши Данилова")  так называемая "Голубиная книга". "Голубиная" здесь означает "глубинная", "голубь"  - ни при чём.  "Голубиная книга"  описывает мифологическую книгу огромного размера и одновременно описывает содержание, то есть, сама эта былина и есть "Книга".  Иногда комментаторы пишут, что церковь относилась к подобного рода народным фантазиям довольно терпимо, как к наивным, явно не способным соперничать с "Библией"  текстами, впрочем, её же и причудливо описывающими, но народным, наивным, инфантильным образом.  И, видимо, церковь видела в подобного рода сказочных текстах предварительное ("дошкольное") условие для знакомством с церковными текстами. То есть, смотрели на народные религиозные прибаутки, как на "детсадовские" подступы к взрослой вере.
Мы думаем, что тексты вроде "Голубиной книги"  были на самом деле некой матрицей, образом маркирующим и стимулирующим классификацию знаний, которые  могут и должны поступать человеку.  Сначала в представлениях человека неизбежно должна возникнуть некоторая не сложная схема-образ, которая сулит получение знаний, встречи с таинственным и удивительным.  То есть, "Книга" обещает "глубину", готовит слушателя к поиску таковой.  Если мы (люди современного образования)  попытаемся искать "глубину" в "Голубиной книги". то мы там не найдём ни Аристотеля, ни Платона, ни Сковороду, ни Канта с Гегелем, ни Хайдегера, ни Сартра, ни Лао-цзы, ни Бодхидахарм, ни каких особенных "дружественных" парадоксов,  никакой дерзкой или циничной мудрости "афоризмов" Шопенгауэра.  Былина очень проста. В некоторых эпизодах чем-то напоминает Бхагавад-гиту.  Но гипнотического обаяния знаменитых и сакральных кладовых мудрости нет ни на йоту.  В аннотации к "Песням Кирши Данлова"  сообщается, что Кирша Данилов был скоморох.  Обычно под  "скоморохами" подразумевают бродячих актеров, клоунов, древних ярмарочных циркачей.  Такой взгляд похож на экстраполяцию  сегодня на тогда. "Голубиная книга" завязана на "каликах перехожих".  "Калики перехожие" походят на "странствующих философов-монахов", "индуистских саньяси", "волхвов". Интернет ничего особенно нового на счёт "калик" не сообщает, кроме того, что указывает, что ударение на втором слове, и возможно происходит от лат. "сапоги".   
Мы, учитывая авторитетное мнение В. Стасова, который доказывает, что русские былины содержательно  есть вторичные "копии" тюрксих, персидских, индийских эпических текстов, поделимся своими подозрениями, что русские тексты, хотя и вторят восточным текстам, но вовсе не упрощают или ухудшают их, а используют их для своих целей.  Можно также сказать, что русские сказители также иронизируют и балагурят своими аля-восточными песнями. Но  упрощение  текста связано с его с типом художественности, как её понимали русские "странники".  Кстати возможно, "калика" восходит к корню "лик" (ликовать, обличать) (по образцу этимологизации слова "калека",  объясняемое корнем "лек" (лечить), где "ка" - префикс). Калеки действительно - те, кого лечат. А КалИки - это те, кого уважают, то есть, как бы святые люди (волхвы).
Это присказка. Нас заинтересовал тот момент, что хотя содержательно "Голубиная книга" не содержит  "афоризмов житейской мудрости"  или каких-то проникновенных формул бытии и сознании, она вполне (и даже в весьма существенной степени)  является "глубиной". То есть, не смотря на свою незатейливость, малонаучность и слабофилософичность, она демонстрирует своим слушателям и без фальшивых снобистских наворотов парадигму-матрицу, которая стимулирует "философский поиск".
Конечно,  к нашим временам,  выразительная потенция  смыслов былины  остыла.  "Смыслы" всегда связаны с выразительностью. Но , конечно, выразительность должна быть "современной" , способной  заворожить здесь и теперь.  Однажды некий  "голубиный" текст завораживает, но спустя какое-то время, он уже  не работает. Надо учитывать эпоху.
"Капитал" К. Маркса  (как и "Манифест компартии"Маркса-Энгельса)  был таким завораживающим текстом, который заворожил  социально неравнодушную публику 19-20 веков.  Принято считать , что он заворожил читателя своей научной и общественно ценной глубиной.  Но, скорее всего, внимательного чтения со стороны большинства адептов не происходило. "Капитал" своей толщиной, 2-3-х томность, обращением в политэкономии,  обращением  к Великому Гегелю и якобы победой над ним, как и над всеми немецким и  ненемецкими философами, внушал благоговение, возвещал надежду на светлое будущее.  Тут надо сделать остановку, так как привычный "разум" в это месте может обрушиться на марксизм-социализм.  Смысл "Капитала" (и скорее всего, вопреки сознательным намерениям Маркса) вовсе не в его научном или философском контенте, но исключительно в том, что эта "толстая книжица" сыграла  дополнительную суггестивную роль. Она "появилась", и она была предназначена означать, что "социализм" неизбежен. Содержательно учение, которые изложили Маркс и его спонсор и соавтор Энгельс, не содержит каких-либо научных  или стройных философских теорий.  Как сказал Ленин, "Вечно зеленое учение Маркса всепобеждающе, потому что оно верно".  Если кто-то подумает, что в этом изречении Ленина (пардон, что по памяти)   содержится научно-философская соль, он ошибётся.  Это неудачное публицистическое выражение.  Но поскольку Ленин, как вождь и учитель, оказался удачным, то и выражение тоже стало "удачным" и широко цитируемым, несмотря на свою откровенную софистичность.
Но если попробовать разобраться в смыслах "Капитала" и "Манифеста" , то мы найдём много нестройного , многого  вообще весьма странного и , мягко говоря , "ошибочного".  "Капитал" перестал  быть "священной былиной", когда  его адепты начали пытаться разбираться в его "теории".  Помните миф о том, что Сталин сказал Шепилову, что без теории нам смерть, смерть, смерть.  Получилось именно так (да не так) : начали искать в марксизме теорию, но не нашли и умерли.  Потому что не там искали, потому что, скорее всего и не искали, а начетничали, а если находили, то впадали в диссидентскую истерию, своеобразный, сиречь, "агонизирующий перевернутый марксизм".
Прежде, чем  произойдёт появление знания,  должна возникнуть некоторая образная (и даже просто визуальная) картина того, где мы будем искать, и куда будут  стекаться  знания по теме. Поэтому Маркс и Энгельс были "сказочники".  Они делали то, что надо было сделать для их целей. Но когда нужно было "строение" наполнить  обитателями, тут начались проблемы, которые создавали  особенно и болезненно преданные марксистским буквам  инсайдеры.
Продолжая тему мы также отметим, что той же функцией общей стимулирующей матрицы обладают и "Библия",  "Бхагавад-Гита" и всё на свете. В 18 веке "святым" стал энциклопедизм.  "Но и Дидро мне надоел".  В 19 веке, а потом и в 20- м  литературная классика внушала (и очень активно и успешно) , что приобщение к ней делает нас "избранными".  Потом искатели "глубины" узнали, что есть более глубокие глубины: Бабель, Бунин, Булгаков, Мандельштам, Набоков, и они возлюбли их  всей душой и разумением. А как возлюбили Хемингуэя! Его так возлюбили, что любовно называли "Хэм".   Хотя Фолкнера и Фицджеральда не называли "Фолком" и "Фитцем",  но и их возлюбили. А как возлюбили Маркеса и Борхеса.  Но любовь прошла, и помидоры увяли. 
Конечно, мы всё ещё "влюбляемся" и в "Упанишады" и в Гуссерля с Хайдегером. Но, увы,  мы пропускаем одну маленькую, но важную деталь: мы влюбляемся до того, как разобрались с контентом.  Или мы выделили в контенте то, что ценно для нас,  пропустили факт, что остальное - голый король  А таковой факт или нам без того и даже глубже вполне понятен, или абсолютно не нужен. Деррида, Дерриды, Дерридой, о Дерриде...
Литература , впрочем, для того и существует, чтобы её любить (гипотеза).  Но всё же нам не помешает быть скоморохами и понимать, что литература - это огромная многопудовая до небес глыбища с мильонами страниц, наполненных чудесами, трансами и невероятными приключениями итальянцев, китайцев  на планетах бесконечно далеких звезд, которых в чисто деловом смысле нет, а если есть, то никому они не нужны. Литература нужна не затем, чтобы бы караваны ракет несли нас от звезды до звезды, она нужна, как матрица, стимулирующая движение нашего разума, как семечко, рождающее в нас субъектность,  творческую энергию, дерзость искателя, обладание гибкими разумом.   
Поэтому тьма ошибок в "Капитале" не мешала движению социализма. А наивность "Голубиной книги" не мешала народной мудрости  переваривать  исторические коллизии, мудрствовать и учить аристократов своим пословица-поговоркам. 
Такая уж идея наша, хотя кто-то и расстроится. Но многие "Книги" интересны своими названиями и общими темами, то есть, подзаголовками и тегами. Интерес к ним увеличивается паралингвистическими факторами.  Ленина читают не потому , что он был ученый, а потому что он был вождем великой революции, и посредством этого был нашим  духовно-историческим пращуром.  Он любил Бетховена, Льва Толстого, а нам уже надоели и Бунин с Бабелем, не говоря уж о нобелевских лауреатах. 
И скоморох , бряцающий свою "Голубиную книгу", подсмеивается над нашим снобизмом. Но это означает не вечную интеллигентскую презрительность к  самородкам из Тагила или Урюпинска, это означает также и  задачу  создания новой сегодняшней парадигмы, стимулирующей наше устремление к звездам через тернии, уже с допуском факта, что звезд-то и нет , а Кифа Васильевич был прав:  мы внутри шара, а небо с со звездами, Солнцем, Луной, Солярисом, Сатурном  и Третье планетой не над нами,  а внутри нас (как и категорический императив). Земля ж и Вселенная - одно и тоже, а Небо-космос - внутренняя часть этой Вселенной.   
Впрочем, астрономия, хотя и интересно, но  "изящная словесность", "молва",  "священная могучая речь" не менее важно-интересно.  Но пока научное сословие как-то поверхностно интересуется  этим предметом.
Начнём с текста  мизерного. Поэзия-худлит - это генератор веры, то есть, важнейший институт "Религии". История (историческая лента) - всегда образ бытия, то есть также особый жанр Поэзии-худлита.  История, Поэзия, Религия,  - один феномен, который генерирует Личность.  Личность - это обладание верой (верой в "Голубиную книгу") .   Наука, технологии, философия, право,  традиции - это прикладные, частные, вспомогательные  сферы (как и так называемые "религии" с ихритуалами).  Поэзия-худлит с примыкающим к ней искусствами (живопись, кино, музыка...)  -  это центрально и в высшей степени сакрально.  Поэзия - это вся поэзия, история - вся история.
Подытожим ещё раз.
Книга-текст становится знаковой благодаря внешним расхожим "аннотациям". Тема обозначилась как нечто актуальное, попала в струю. Но потом обстоятельства изменились, текст-книга теряет свою сакральность, но "храм оставленный всё храм", что-то помнят и про "Капитал" и про "Голубиную книгу", и про "Алтарную сутру" и про "Алмазную" . помнят, что это "огого". Находят текст, и... или вообще в нём ничего не находят, или одну-две фразы, которые возможно получают ваше же собственное толкование.
С "Капиталом" была похожая ситуация. Уважаемый Карл Маркс писал, писал, написал, но в Европах она никому не показалась интересной. Потому что там уже отгремели все революции, а в России  тема смены формаций только набирает обороты, а стихийный ("доморощенный"), слабо организованный народнический бунт начал надоедать.  В России революционеры, западники, ценители капитализма (а "Капитал" главным и странным  образом посвящен капитализму и его капиталу)  сильно заинтересовались. Даже сам Маркс удивился. Почему? Ведь в "Капитале" ни слова о России.  Книга была толстая, муторная, квазинаучная, то есть, такая которую проглядела и цензура, так что ей  даже увлеклись те, кого позже прозвали "легальными марксистами".   То есть, возникла харизма, и не благодаря научной ценности содержания, а благодаря привлекательной конструкции, обложке, случайности и той особой соборно-космистской ментальности русских, о которой Маркс и не подозревал, так как его интересовали исключительно материя и бытие, а ментальность (особенно варварскую)  он считал тем или иным опиумом для народа.  Другой неожиданной особенностью "Капитала" (в том числе и для Маркса) было то, что книга была не просто скучной научной книгой , посвященной политэкономии (ни она не весь "менталитет" Маркса-Энгельса не были ни наукой, ни философией, они были религией же , тем самым "опиумом"), но  оказалась заменой облачения  клерикального на научную и философскую терминологию. Гегель, Адам Смит, эхо Французской революции, Фейербах, - всё это подчеркнуто пестрило, хотя закадыка Маркса Энгельс заверил мировую общественность, что немецкой философии конец и пипец, вся "образность" священного "Капитала" была выстроена на гегельянской и адам-смитовской моде в среде образованного сословия. Вспомним хотя бы пушкинского Онегина, который "читал Адама Смита".  Колдовство Гегеля влияло на всякого любителя покрутить мозгами, кроме Артура Шопенгауэра. 
Многие тексты, которые нам кажутся философскими и научными, нам таковыми именно кажутся.  И религиозными сутрами функционально оказываются  многие и философские и литературные тексты.  Эти тексты так нередко и называют - "хрестоматия" (хрестоматия по советской литературе,  хрестоматия по зарубежной философии) . Но это не "обличение", заметим.  Потребность в такого текстах-суггесторах,  в текстах, стимулирующих накопление знаний, составляющих базу для исследовательского творчества, есть.  Эта функция по своей природе художественная, поэтическая (будь то "Капитал", "Манифест", "Краткий курс КВПб", "Новый завет", "Голубиная книга" или "Даодэцзин"). Вкус к тому или иному из этих текстов порой частично или полностью утрачивается.  Эта обычное дело для художественного текста. Худтекст в своём качестве не абсолютен и не постоянен.  Поэтому худтексты самые разные, и даже иностранное порой вызывает больший интерес, чем своё, потому что худтекст должен удивить, произвести катарсис, а  этот катарсис нельзя вызубрить, запомнить, растолковать,  юмор понят  или нет. Также мы не можем смеяться над одной той же шуткой снова и снова. Худтекст срабатывает один раз (редко два-три), а катарсис нужен постоянно, поэтому худлит , несмотря на почтение к классике , хрестоматиям, базовым школьный курсам, всегда ищет новое. И даже если возвращается к старому, известному, то ищет в нем новое.  Пушкин, вон оказывается,  убежал во Францию и стал там известен как Дюма-отец, Конька-горбунка написал тоже Пушкин, "Двенадцать стульев" - Булгаков, а Шекспир, тот вообще "туши свет". Фоменко с Носовским взерошили всем древнюю средневековую историю, так что было с его думами стало чертовски интересно.   
Итак, всё устаревает, но приходит новый юный король.  "Голубиная книга" -  прекрасный образчик  всяческих сакральных книг  вроде книг "Библии", "Книги Мармона", буддийских сутр, "Бхагавад-гиты", пуран. "Голубиная книга" одновременно является такого рода "сутрой", но также она скоморошничает относительно квазимудрого мистицизма (что русские сказители делают и во многих других былинах).  Впрочем,  это качество насмешливости не отменяет религиозный смысл "Голубиной книги". Даже напротив, как стимулирующая матрица,  "Книга" оказывается  более широкой, светлой, весёлой, реально открытой творческому поиску установкой.  Худлит не обязан быть серьёзным, это всегда игра, всегда нечто приблизительное. Читатель лишь использует  удобный текст как катализатор своего творчества, экстаз всегда в возможностях собственно читателя. Цель худлита (религии, исторического образования и т.д.) в том, чтобы активизировать субъектность индивида.  Люди разные, поэтому и " священные" тексты разные. Маркс, Ленин, Сталин, Фидель,  Толстой, Достоевский, Ван-Гог (с его "Виноградниками в Арле"), Булгаков, Набоков, Платонов (и так далее) - такие же святые, но такие же неабсолютные в своей святости, как впрочем и "классические" святые, которые святы  только в своем приходе. Нерелигиозные святые нередко имеют более широкое влияние, чем канонические святые...   
Конец абзаца.