Позолота забытых крестов исповедь на вольную тему

ПРОДОЛЖЕНИЕ 24
***
Лидия Ивановна вертела в руках порядком измятый бланк телеграммы:
“Лида выезжай мама плохом состоянии Люба”.
– Сайнара! Вот чего им надо!? Ведь брешут, как собаки...
– Лида, ну что ты... А вдруг твоя мама – при смерти? Что – тогда? Надо ехать...
Ещё один, старый, как белый свет, приём. Телеграмма, как последний решительный довод. Но, Лидия Ивановна слишком хорошо знала свою маму. Маме всегда становилось дурно, когда кому-то из близких становилось хорошо. Впрочем, телеграмма была заверена. Ну, не могла же Вера Ивановна так пошутить? К тому же, подобные шутки всегда стоили денег, и – немалых. А выбить лишнюю копейку из Веры Ивановны было делом архитрудным, и практически - нереальным.
Несколько дней Лидия Ивановна пребывала в раздумьях. Попытка переговорить с мамой по телефону закончилась ничем: на переговоры никто не пришёл. Лидия Ивановна потеряла покой. Измятый бланк телеграммы не выходил из головы:
“...мама плохом состоянии...”, “...мама плохом состоянии...”.
Через неделю, на стол главврача сельской больницы легло заявление. Нил Фанеевич повертел в руках бланк затасканной телеграммы:
– Лида, ты, главное, помни: мы тебя завсегда назад примем. Слетай. Посмотри, что там, да – как...
Нил Фанеевич открыл тумбочку в столе, извлёк оттуда небольшую бутыль с прозрачной жидкостью, разлил по мензуркам. Кабинет наполнился характерным запахом этилового спирта.
– Давай, на посошок.
Чокнулись. Внезапно дверь с шумом распахнулась. На пороге, злобной фурией, возникла Николавна, жена главврача:   
– Ты опять бухаешь, козёл?! Лида! Ничего у тебя с этим старым пнём не получится! Его ж, без опаски, в женскую баню пускать можно! У, скотина!!!
Нил Фанеевич невозмутимо опрокинул содержимое мензурки в рот. Умиротворённо отрыгнул:
– Ты иди, Лида, собирайся. Некогда мне сейчас...
***
Провожать их пришёл почти весь улус. Лидия Ивановна шмыгала носом, не выпуская из рук кусок дежурного бинта. Васятка, с плохо скрываемым ужасом, поглядывал на вертолёт. Айка держала Васятку за руку. Она безотрывно глядела в самые глаза Васятке, как будто хотела запомнить его на всю оставшуюся жизнь. По щекам её бежали непрошеные слёзы. Но Айка даже не пыталась их вытирать. Казалось, вот-вот, ну ещё чуть-чуть, и Айка зайдётся навзрыд:
– Васятка, не уезжай... Васятка...
Лётчик нетерпеливо смотрел на часы. Давно было уже пора вылетать. Но два пассажира никак не могли собраться с духом. Вернее – один. Лидия Ивановна, тщетно пытаясь затащить упирающегося сына в салон вертолёта, позвала на помощь пилота. Васятка ревел смертельно раненым зверем, пытался укусить пилота, но отрезвлённый хлёсткой пощечиной матери, вдруг сник, и безропотно позволил усадить себя в жёсткое вертолётное кресло.
Заложив прощальный вираж, вертолёт взял курс на Якутск.
 
 Васятка не мог видеть, как вслед за улетающим вертолетом, сорвалась с места Айка. Как бежала она, цепляясь ногами за кочки, тянула вверх свои ручонки, исходила криком:
- Васятка!!! Не улетай! Я отдам тебе все конфеты! Только - не улетай!

Через год, пьяный Эрчим, под покровом ночи, подпёр дверь избы сосновым колом, облил стены бензином. Хорошо просушенное дерево полыхнуло стремительно. В избе спокойно спали пьяная Сайнара и Айка. Сайнара так и не проснулась. Её обгорелый, до неузнаваемости, труп нашли на кровати. Вернее, на том, что осталось от кровати.
Айка долго будила маму, металась по комнатам, билась в подпёртую дверь. Там её и настигла смерть. От угара. Рухнувшая, с куском крыши, балка сохранила тело девочки от полного сожжения. Под этой балкой Айку и  нашли сельчане, когда окончательно потушили пожар. Одетая в ночную рубашку, лежала она навзничь, прижимая к груди обгорелую фотокарточку. На снимке был - Васятка.
Похоронили мать и дочь на сельском кладбище, в одной могиле.

Эрчим до суда не дожил. Будучи в камере, съел что-то не то, за ужином. Так и помер, исходя пеной. А в  доме его перебрался на продавленный диван Далбарай.