Глава 6. Невинномысск

       Долгое время нам пришлось еще жить в трудных материальных условиях. Деньги были израсходованы на приобретение жилья и домашней утвари: кровати, стола, стульев. Мне обещали выслать денег из Сусумана за воинское звание за год и назначить пенсию за выслугу лет, но ни того, ни другого я не получал еще около года. С работой тоже была проблема. Я, как дисциплинированный член КПСС, сразу же стал на учет в Невинномысском горкоме партии, а мне там предложили ехать поднимать село в должности завхоза или какой другой, но только туда. Когда же я сказал, что приобрел жилье в городе, в трудоустройстве мне отказали. Это сейчас Невинномысск является промышленным центром Ставрополья со своими заводами, фабриками, химическими предприятиями. А тогда работы в этом маленьком городке не было, да и промышленное производство фактически отсутствовало. Правда, была большая железнодорожная станция со своим депо, знаменитая шерстомойная фабрика, автохозяйство, состоящее из сорока автомашин, строился авторемонтный завод, но рабочие места все были заняты.

       В то время председателем городского совета был некто Жищенко, которому я благодарен за внимание и сочувствие к моей семье.  Он-то и сумел устроить меня с большим трудом на работу в автохозяйство (АТХ) заведующим клубом. Никакого отношения я, конечно, к искусству и культуре не имел, кроме, как вы помните, умения бренчать на балалайке «Во саду ли, в огороде», да «трех аккордов» на баяне. Но это тогда было не главным. Клуб стоял еще без оконных рам, внутри шли отделочные работы. Наряду с плотниками, сантехниками, штукатурами я принимал участие в его строительстве, чувствовал себя нужным, занятым и спокойным за семью. В то время  9 мая – день нашей победы - еще не был объявлен государственным праздничным днем, поэтому в трудовой книжке у меня появилась запись: «Принят на работу 9 мая 1955 года». В этом автохозяйстве, позже реорганизованном в автоколонну № 1316, я проработаю более тридцати лет. Отсюда уйду на пенсию. В общем, всё как у всех.

       Поначалу нам было очень трудно. Зарплата было мизерная. Продукты дорогие. Что можно было продать – продали. Что можно было съесть – съели. В огороде еще ничего не выросло. Но время шло, дети росли, и мы привыкали к гражданской жизни. Новую для себя  работу я стал успешно осваивать. Правда, жизнь иногда подбрасывала «сюрпризы», заставляла изворачиваться, чтобы прокормить семью.

       Помню, как в начале своей трудовой деятельности мне пришлось с бригадой шоферов и слесарей ехать на прополку кукурузы в колхоз, а семью оставить без денег и хлеба (в то время помощь селу широко практиковалась, эту помощь оказывали и рабочие заводов, и ученые  НИИ, и школьники, и студенты). Колхоз находился километрах в двадцати пяти от Невинномысска. Мы проработали несколько дней, как вдруг пошел сильный дождь. Всё промокло, стояли лужи, полоть было невозможно, и нам разрешили ехать домой. Ехать было не на чем. В нашем распоряжении была только водовозка (автомобиль ЗИС-5 с бочкой вместо кузова). На этом транспорте мы и отправились в дорогу. Желающих ехать оказалось много, а мест на бочке и в кабине - мало. Дорога горная, да к тому же размытая. Обсели бочку, как вороны падаль, нашлись смельчаки, которые через горловину втиснулись внутрь цистерны. Машину бросало из стороны в сторону, разворачивало на девяносто градусов, зачастую она ползла юзом по дороге, буксовала в лужах, приходилось не один раз толкать ее, чтобы выбраться из обочины на проезжую часть. Местность, как я сказал, было холмистая, даже гористая, было очень рискованно подниматься или опускаться с горы. В один из таких подъемов автомобиль выбило из наезженной колеи и понесло юзом вниз к оврагу, в котором бурлила дождевая вода. Автомобиль стал неуправляемым, поэтому все, сидящие наверху цистерны  и в кабине, спрыгивали в грязь, как лягушки в болото при виде опасности. Те же, кто находились в чреве цистерны,  остались в ней заложниками. Неуправляемый автомобиль со скоростью 60-70 километров  ударился колесами об отвесную скалу и лег на бок. С высоты горы перевернутая цистерна представлялась нам железным гробом для тех, кто так спешил домой. Крышка цистерны захлопнулась. Грязь замазала все щели. Мы спешили к опрокинутой машине. Кто как, а я летел как по воздуху, так как понимал, что за эту несанкционированную поездку в ответе был я, как бывший офицер МВД и работник идеологического фронта (так нас тогда называли). Законы и правила сталинского времени царили еще во всю мощь. Когда я подбежал к лежащему автомобилю, то не поверил своим глазам. Из горловины водовозки, как суслики из залитой водой норки, один за другим вылезали те самые отважные, которые решились на эту поездку таким экстравагантным способом. Все восемь человек были здоровы и невредимы.
 
       Оказывается, автомобиль плавно лег на правый бок, не перекрывая люк, из которого они вылезали, кто со смехом, а кто со слезами. Кабину, в которой сидели мы с водителем, оторвало от остова машины. Счастье мое, что никто из пассажиров цистерны не пострадал, иначе отвечать бы пришлось серьезно. Теперь мы уже шагали пешком по лужам и грязи. К утру я добрался домой, прихватив в карманы своей телогрейки десяток картошек с колхозной кухни, где нас кормили. Дождь хотя и был грозовым, но добрался и сюда. Кругом стояли лужи, текли ручейки. Галя укоризненно посмотрела на мои картофелины и вдруг заплакала.

       Но через некоторое время выглянуло солнце. В огороде все поднялось и потянулось к небу. В этот же день мне пришел с Колымы перевод на  причитающуюся мне за три месяца пенсию, которая была так кстати. Вскоре я получил  и первую зарплату, кое-что стало появляться и в огороде. Жизнь опять улыбнулась и подмигнула нам.

       Работа в клубе занимала и вечернее время. Рабочий день начинался у меня в двенадцать часов дня, а возвращаться приходилось домой после одиннадцати вечера. В те времена в моде были танцы молодежи под баян. Ходить в ночное время было небезопасно. Как я уже говорил, в городе процветали бандитизм, разбои, грабежи. В этот период в Невинномысске  было начато строительство химического комбината. Оно приняло огромные масштабы. Химкомбинат был передовой стройкой социализма. В стране их тогда были единицы. Рабочих рук стало не хватать. По призыву партии и комсомола в Невинномысск приехало свыше трех тысяч комсомольцев и молодых рабочих. На комбинате трудились и жители близлежащих сел и деревень:  Ивановки, Красной деревни и других, расположенных вокруг Невинномысска. С разных концов страны хлынули сюда также  воры и грабители. А позже в Невинномысск стали посылать на принудительные работы и отсидевших какой-то срок заключенных – вольных поселенцев. Как видите, контингент не самый лучший. Каждый день приходилось слышать об избиениях прохожих, разбойных нападениях и грабежах. То там, то тут находили трупы.

       Помню один случай, который пересказывали в то время из уст в уста. Он произошел с немецкими специалистами, прибывшими в Невинномысск налаживать оборудование, поступившее на химический комбинат из ФРГ. Их было несколько человек, проживали они в гостинице на  втором этаже по два человека в номере. Где-то за полночь, когда ресторан в гостинице уже закрылся, а немцы уже спали, к ним, подобрав ключи, в один из номеров вошли трое. Угрожая ножами и огнестрельным оружием, грабители велели сложить в сумки все ценные вещи, тихо выйти на улицу через окно и ждать под своими окнами, что испуганные ограбленные послушно и сделали, каким-то образом сумев спрыгнуть со второго этажа. Была зима, к тому же, на редкость холодная. Преступники с сумками скрылись в неизвестном направлении. Не дождавшись своих грабителей, замерзшие немцы в одних трусах подошли к входной двери гостиницы и стали взывать о помощи. А поскольку переводчика рядом не было, они повторяли лишь одно слово: «партизанэ, партизанэ». Сторож, увидев через стеклянную дверь голых кричащих мужчин, им не открыл, а сообщил в милицию, которая прибыла минут через сорок. Немцев уже около гостиницы не было. Так до утра и не смогли разыскать ни грабителей, ни пострадавших. Первые ушли, не оставив следа; а вторые отсиживались до рассвета в люках теплотрассы. Это, конечно, немного курьезный случай, но иногда происходили действительно страшные вещи. Так что добираться домой, если чуть задержался на работе, как я сказал, было небезопасно.

       В один из таких вечеров после окончания танцев в клубе, закрыв все окна и двери, я, как всегда, добирался домой последним автобусом № 2, который отходил от остановки «Автохозяйство» в 11 часов вечера. Я доехал до железнодорожного вокзала, а оттуда, обойдя стоящие на пути железнодорожные составы товарных поездов и пройдя один квартал, - минут десять до нашего дома. Наша улица, Коммунистическая, была очень широкой. С одной стороны улицы - сплошной забор длиною в квартал, за ним находился так называемый военный городок, но военных там уже не было, а было какое-то производство и жилые постройки для командиров, где еще оставались жители. Всё было за очень высоким и крепким дощатым забором, ворота постоянно охранялись. С другой стороны улицы – частные дома, вторым по счету был наш. Когда я подошел к своей улице, навстречу мне по той стороне, где находился сплошной забор, с гиканьем и свистом двигалась группа из трех или четырех человек. У меня мелькнуло в голове: это те – самые, которых все опасаются. Я ускорил шаг. Кто-то из них свистнул, мне показалось, за мной погнались. Я побежал через нашу широкую улицу к своей калитке, впереди меня упал камень. Я уже вцепился в калитку, как вдруг передо мной  из-за куста сирени выросла фигура. От страха сердце чуть ни остановилось. Я невольно присел и закричал: «Помогите! Галя!»  На секунду я потерял сознание, а когда пришел в себя, передо мной стояла моя Галя. Я стал рассказывать ей о хулиганах, о камне, ожидая от нее сочувствия, ахов и вздохов. Но Галя вдруг заливисто рассмеялась и рассказала свою версию. В этот вечер к нам приехал в гости мой дядя Павел Максимович. Не дождавшись меня, он ушел спать, а Галя вышла на улицу посмотреть, не иду ли я. Увидев, что я бегу к дому, она решила подшутить надо мной и присела в кустах сирени, откуда и кинула камень в мою сторону. Я шутки, конечно, не понял, и мы еще долго стояли у калитки, обсуждая этот случай на повышенных тонах. Каким же дураком я себя почувствовал! Хотя, откровенно говоря, Галя  сама испугалась, не ожидая от меня такой реакции, а мне было неловко за свое трусливое поведение и стыдно перед Галей.

       Шли дни. Работа в клубе начала мне даже нравиться. Но вдруг снова неприятность. На задней стенке сцены размером - три метра на два с половиной - стоял портрет Сталина в профиль, весь в полыхающих алых красках. Этот портрет ставили на сцене сразу же за президиумом во время торжественных мероприятий или перед урной во время выборов, обрамляя его знамёнами. Каждый вечер последним из клуба выходил я, проверив тщательно, нет ли где окурков, все ли закрыто, не могло ли что-нибудь послужить причиной какого-нибудь  ЧП?  Утром открывал клуб так же я. Правда, запасные ключи были еще у дежурного диспетчера, диспетчерская  работала круглосуточно.

       В день открытия ХХ съезда КПСС, а было это, как сейчас помню, 14 февраля 1956 года, я пришел на работу как обычно к 12 часам дня. Клуб был закрыт, но уборку там уже успела сделать уборщица, которой мы доплачивали десять рублей из вырученных от танцев денег. Открыв дверь, я как всегда просматривал все клубное хозяйство и библиотеку, которая находилась здесь же в одном из гримёрных помещений. Когда же я поднялся на сцену, чтобы затянуть занавес и выставить перед ним портрет Сталина (перед окончанием работы намечался митинг в честь открытия съезда), я чуть не упал в обморок. Трехметровая фигура Сталина через всё лицо прямо по глазам была разрезана на две части чем-то острым, по-видимому, лезвием бритвы. Щель зияла от одной стороны рамы до противоположной. Я не мог сообразить, что же делать? Кому сообщить? Долго стоял, как вкопанный, на этой сцене перед «великим Вождем народа» с разрезанной на две части головой на уровне глаз. По тем временам это был неминуемый расстрел без всяких смягчающих обстоятельств. Время шло, надо готовить клуб к предстоящему митингу, а я никак не мог решиться доложить о случившемся.

       Первым об этом узнал председатель профсоюзной организации Михаил Александрович Зайцев, которому я сообщил о ЧП под большим секретом и просил никому об этом пока не говорить. Зайцев был старше меня лет на пятнадцать, степенный и рассудительный. Он посоветовал спрятать портрет за сценой и к митингу не выставлять. «Потом что-нибудь придумаем,» - приободрил он меня. Митинг прошел быстро без каких-либо сильных эмоций. Работник отдела кадров, он же секретарь партийной организации, сообщил об открытии ХХ съезда КПСС в Москве и призвал ознаменовать его ударным трудом. У меня же в голове - лишь одна мысль: «Кто, когда, зачем совершил этот дерзкий, отчаянный и преступный поступок?» После митинга я сразу закрыл клуб и отправился домой. Дома семье ничего не сказал и каждую минуту ждал своего ареста. Я не был уверен, что Зайцев, как честный коммунист, не доложит о случившемся.  Я придумывал разные варианты, как спасти ситуацию. На следующий день я решил сжечь портрет прямо там, на сцене, потому что вытащить его одному не под силу, и представить это как случайный пожар. Но не решился на этот шаг сразу.
 
       А на третий день работы ХХ съезда в городской комитет партии пригласили всех секретарей парторганизаций и сообщили о культе личности Сталина и ликвидации его последствий. Горкомом партии было принято решение все портреты с изображением Сталина снять и спрятать на какое-то время. Эту радостную весть на четвертый день сообщил мне секретарь нашей парторганизации Терехов, бывший работник КГБ.  Только теперь я вздохнул с облегчением и обо всем случившемся сообщил ему и начальнику автохозяйства П.А.Полежаеву. Мы втроем стояли перед портретом Вождя и делали всякие предположения. Но на героя этой акции так и не вышли. И не знаем его до сих пор. Спасибо Хрущеву, он не только спас мне жизнь, но и дал возможность людям открыто говорить обо  всех злодеяниях И.В.Сталина и Л.П.Берии.

       Вскоре меня избрали секретарем комитета комсомольской организации, месяцев через три – четыре секретарем партийной организации, одновременно приказом руководителя автоколонны я был назначен начальником отдела кадров. Будучи работником отдела кадров и секретарем парторганизации такого большого предприятия, как автоколонна № 1316, мне очень часто приходилось выступать и перед своими рабочими, и в горкоме партии на активах, и по местному радио. У меня появилось много друзей и знакомых. Как в любом мужском обществе часто устраивались стихийные и организованные застолья на дому и в рабочих кабинетах, в степи и в кабинете у начальника. Конечно, дома это не одобрялось, часто после таких дружеских встреч были семейные скандалы. Всё как у всех.

       Однажды после какого-то мероприятия мы приехали ко мне домой втроем с начальником автоколонны П.А.Полежаевым и главным инженером  Н.А.Васильевым. Последний прибыл в Невинномысск еще позже меня и жил с семьей на частной квартире. Мы познакомили их с нашим домом, который во время войны при бомбежке железнодорожной станции был поврежден бомбой. Ввалившуюся стену бывшие хозяева заложили стеблями подсолнуха и обмазали глиной с обеих сторон, от этого крыша по ночам трещала, наклоняясь под тяжестью черепицы. Оглядев все, Полежаев сказал: «Продавай эту хату, пока она тебя вместе с семьей не привалила». Вместо этого дома он посоветовал мне купить детали финского дома, которые получила автоколонна по распределению. Их пришло четыре штуки. Один из них покупал Васильев, другой можно было купить мне. Идея была заманчивая, но где же взять деньги для его выкупа? И деньги нужны срочно, сию минуту, так как дома были уже на лесоторговом складе. И здесь мне повезло. Мы как-то очень быстро продали старый дом, выкупили финский и перешли на квартиру к соседям. Землю под строительство дома отрезали от своего участка и выкупили у соседей с выходом на следующую улицу. По весне (май 1958 года) мы взялись за строительство нового дома.

       Работали мы с Галей вместе. Денег для найма строителей у нас не было, поэтому траншею под фундамент копали вдвоем. Фундамент и цоколь выводили с соседом. Все остальные работы выполняли также сами с помощью нанятого мастера. Строительство шло быстро. Люди, жившие по соседству,  нам завидовали, говоря с насмешкой: «Вы строите не дом, а школу!» Дом действительно по тем временам был внушительным: семь метров на десять с кухонной пристройкой. Летом мы часто ночевали на нашем участке под открытым небом (слишком часто в то время воровали стройматериалы по ночам). К концу августа мы уже перешли с частной квартиры сначала в одну комнату пристройки, затем в еще недостроенный дом. Надо отдать должное тому периоду развития страны, когда правительство старалось решить проблему жилья для своего населения. Это и строительство многоквартирных домов, которые впоследствии получили название «хрущёвки», и добротные финские домики, которые собирались быстро и качественно и были недорогими.

       Ранее пережитая трудная жизнь в нищете и в неволе, голод и война, тяжелый труд, северные условия, строительство дома – все это сказалось на здоровье Гали. Она заболела, часто жаловалась на боли и в желудке, и в печени, мучила рвота, болели суставы, голова, по ночам плохо спала. Куда только не обращалась она за помощью: ходила на прием к врачам в поликлинику,  лежала в больнице, ездила к брату в Москву. Я в то время работал уже техником по учету и эксплуатации резины, был избран председателем профкома автоколонны, где работало уже более восьмисот человек. Через крайком профсоюзов мне удавалось доставать ей путевки в санатории:  Нальчик и Железноводск, Кисловодск и Трускавец. Но здоровье – не вещь, его не купишь. Галя лечилась и сама, готовя себе всякие отвары лечебных трав, применяя народные средства, выдерживая строгие диеты, выполняя все советы врачей. По характеру она очень веселая и жизнерадостная, и если ее отпускала хоть немного болезнь, она умела поднять настроение всем. Очень любила петь! Там, где она, всегда звучали русские и особенно украинские песни. Как она пела! Заслушаешься. Вот такая моя Галя!
    
       Дом хоть и с большим трудом, но был построен очень быстро. Нам он казался огромным и очень красивым, почти дворцом. У каждого члена семьи теперь была своя комната, общая кухня – столовая, большой зал, прихожая и коридор. Финский   проект   был   не    только очень современным, но и очень необычным  для русских населенных пунктов того времени. Таких домов в то время на нашей улице больше не  было. Мы перещеголяли даже дом моего отца и деда, который при их раскулачивании был разобран и куда-то перевезен. Я очень любил свою семью, свой дом и двор. Иногда по вечерам мы всей семьей садились в беседке или просто во дворе и наслаждались теплыми невинскими вечерами. Выносили баян, и мы  с  Геной  по  очереди  играли. Я музыкального образования не имел и  подбирал   мелодии   сам,  а Гена учился у частного учителя, и у него хорошо получалось. Чаще всего звучали вальсы: «На сопках Маньчжурии», «Березка», «Дунайские волны» или что-нибудь классическое из Гениного репертуара: «Полонез» Огинского, «Итальянская полька» Рахманинова, "Неаполитанская песенка" Чайковского. Иногда Гена аккомпанировал, а мы с Галей пели, или под его вальс во дворе самозабвенно кружилась Валя. Это было Счастье! Казалось, кто-то наверху решил, что хватит с меня этой боли, унижения, потерь. Жизнь налаживалась, жилье было отличное, есть было что. Мы были счастливы!
 
       Галя занималась домашним хозяйством. На своем подворье мы уже держали уток и кур. Иногда откармливали и поросенка. Дети росли послушными, мы постоянно получали благодарственные письма от руководства школы, нас даже несколько раз приглашали на специальные собрания в школе, чтобы мы поделились опытом,  как нужно воспитывать детей. Конечно, никаких особых приемов воспитания у нас не было, но дети, действительно, у нас были хорошими. Гена уже заканчивал восьмой класс железнодорожной средней школы № 19 и готовился поступать в химико-механический техникум там же в Невинномысске. Валя училась только на «отлично» с первого класса и к тому времени перешла уже в пятый класс.
 
       Жизнь побежала еще быстрее. Дом уже утопал в зелени. Виноградная лоза обвивала двор. Жить в материальном плане стало легче. Гена заканчивал уже техникум, а Валя - десятый класс. Наше беспокойство об их дальнейшей судьбе возросло. Гена после окончания техникума решил ехать с друзьями по распределению на химический комбинат в город Навои Узбекской ССР. А Валя, окончив школу с золотой медалью, поступила в Пятигорский госпединститут иностранных языков. Потом были свадьбы, родились внуки, подошло время пенсии...

       Отметив свое шестидесятилетие, я продолжил работу после трехмесячного перерыва, но уже в отделе главного механика, технологом.Работу быстро освоил, она мне нравилась, подменял главного механика на время отпуска, в общем, свой пенсионный возраст не почувствовал. Но через пять лет по семейным обстоятельствам мы переехали в Ессентуки.

       Вот в этом курортном городке мы и проживем свою оставшуюся жизнь - почти двадцать лет. Здесь станем свидетелями краха Коммунистической партии Советского Союза, да и самого социалистического государства, и развала "нерушимого Союза". И это опять ляжет на плечи нашего народа.

       У Гали были серьезные проблемы со здоровьем. Она перенесла четыре операции. Но всегда была веселой и жизнерадостной.

       22 ноября 2003 года Гали не стало…

       8 июля 2005 года умер Гена…

                *
      
       Теперь, от нечего делать, я часто смотрю по телевизору передачи для дураков, другого слова не могу придумать. Это и «Поле чудес», и «Кто хочет стать миллионером?», и «Малахов + Малахов», и «Пусть говорят»… Нас стали учить, где, когда, чем и как лечить, что есть и что пить, кого и как надо любить и т.д. и т.п. , считая нас, русский народ, за дураков.

       Почти все лучшие свои годы, как и весь простой русский народ, я жил  в нищете и заботе, в трудностях и недостатке, в горе и потерях, с тех самых пор, как стал помнить себя и помнить пережитое. Эта память сидит во мне и будет сидеть до последнего дня моей жизни. 
               
               
                г. Ессентуки, май  2009 г.