Жилины. Книга 1. Глава 1. Отец и сын. Сентябрь 199

                Светлой памяти моего папы, 
                а также его братьев и сестёр посвящается...   

     Пятничный рабочий, а мой первый послеотпускной день подходил к концу. Я уж начал подумывать о том, что мы с женой будем делать вечером, как мои мысли прервал телефонный звонок. 

     - Иван Александрович, вас к телефону, - услышал я голос молоденькой лаборантки, появившейся в нашей лаборатории, пока я в отпуске был, и с которой мне лишь этим утром довелось познакомиться.

     Мое "спасибо" повисло в воздухе, хотел назвать имя, но оно вылетело из головы. Как же её зовут? Помню, что оно у неё какое-то непривычное, но вот какое…

    Я уж к телефону подошёл, за трубку взялся, и тут вспомнил – Лионелла, поэтому повторил ещё раз:
 
     - Спасибо, - добавив, - Лионелла!

     Девушка кокетливой оказалась. Ишь, как улыбнулась, вроде смущённо, как же зав. лаб по имени назвал, но в то же время с некоей игринкой, что ли, как бы намёком, на что-то, что может быть, когда-нибудь...

     Люблю я таких девушек, люблю и ничего с этим поделать не могу. Жена мне всё время говорит, что я бабник. Не знаю, может и бабник, но скорее не совсем так. Я же их люблю только, когда на них смотрю, я же не пускаюсь с ними во все тяжкие, а только так издали….

     "Лионелла, - думал я, - взяв в руку телефонную трубку и медленно поднося её к уху, - надо же, как её назвали. Нечасто у нас можно девушек с таким именем встретить. Я только одну знал, да и то сказать знал… Лично, конечно, знаком не был, но вот актрису такую помню – Лионеллу Пырьеву, жену самого Ивана Пырьева, знаменитого кинорежиссера, который "Кубанских казаков" поставил. Хорошая актриса была, давно ничего с ней не смотрел".

     Я так задумался, что забыл даже, зачем телефонную трубку в руке держу и, не вспомнив, решил её назад на аппарат положить. Но тут до меня откуда-то издалека донёсся голос. Да не просто голос, а голос моего отца:

     - Алло! Заснули все там, что ли?

     Я трубку быстрей к уху поднёс и самым таким запыхавшимся голосом, который только сумел изобразить, сказал:

     - Алло! Я вас слушаю.

     - О, Иван! Наконец-то, а то я уж решил, что у вас все по помирали в одночасье. Жду, жду, а в трубке тишина. Хоть бы музыка звучала, или вот это, знаешь, иногда позвонишь туда, где многоканальный телефон стоит, дозвонишься, а в трубке слышишь – "ждите ответа, да ждите ответа". Но всё же, хоть это, а слышишь. А, у вас сплошное молчание.

     - Привет, пап. Как дела?

     - О! О делах сын поинтересовался. Прогресс, а то ни слуху про него, ни духу. Тишина. 

     - Пап, пап. Ты, что? Я с мамой каждый день, да иногда не по разу разговариваю. В курсе всего, что у вас творится, а ты вдруг с такими обвинениями. Это тебя дома не бывает, всё мотаешься, где-то. Я, между прочим, тебе каждый раз приветы передавал.

     - Да, передавали мне твои приветы, но всё на словах, а вот так, чтобы в руках их подержать, никак не удавалось. В гостях ты у нас, когда последний раз был? Не помнишь, так я тебе напомню. Месяц назад это было и то забежали вы с Любой на несколько минут и тут же умчались.

     - Пап, оправдываться не люблю, и сейчас этим заниматься не буду, а вот напомнить тебе хочу. Действительно почти месяц мы у вас не бывали. Но на это у нас уважительная причина и тогда и сегодня имеется, и ты её прекрасно знаешь. Тогда мы забежали и тут же умчались, поскольку по пути во Внуково у вашего дома притормозить смогли. Забежали, чтобы "пока, пока" сказать. Ну, а умчались действительно быстро. Нас такси внизу ждало, это раз. А, во-вторых, самолёты опоздавших, по какой-то, наверное, им одним известной причине, не ждут. Ну, а сегодня мы ещё заехать не успели. Ты, что забыл, что мы месяц в Москве не были, вчера поздно вечером из Сочи прилетели. Сегодня вещи разберём, отмокнем в горячей пресной водичке, соль с загаром смоем и чистенькими к вам приедем. 

     - Ничего я не забыл, просто решил воспитанием твоим заняться.

     Я, даже не видя его, понял, что он улыбается.

     - Вот возвращаюсь из Солнечногорска, - продолжил он, - к приятелю я там одному заезжал, что-то он хандрить начал. Стариком считать себя надумал, а сам лет на десять меня моложе. Вот я ему некую промывку мозгов и вынужден был сделать. Еду, смотрю, поворот к Речному вокзалу с правой стороны появился, тут я и сообразил, что скоро мимо твоей работы проезжать буду. Вроде смогу с тобой свидеться. Мне это достаточно срочно надо сделать, - его шутливый тон сменился на командный, - остановился специально, чтобы из телефона-автомата позвонить. Сейчас же почти четыре, а у тебя рабочий день именно в четыре заканчиваться должен. Ведь так? И на машине ты на работу не ездишь, у вас её там приткнуть некуда, а кроме того ты нас всегда убеждаешь, что пока от метро до своего института по тенистым аллейкам Петровского парка идёшь, такой заряд бодрости получаешь, что никакая машина тебе и задаром не нужна. 

     - Так-то оно так, - задумчиво протянул я, соображая, есть ли, что-нибудь такое разэдакое, что меня может на работе задержать?

     "У директора я отметился, с замом его постоял, потрепался, в парткоме побывал, чайку с секретарём попил. В лаборатории со всеми, кто сегодня на работе был пообщался. Все ЦУ дал. Даже пару статей, сотрудниками подготовленными, успел почитать, отредактировать. Вроде больше ничего. Ну, а, если, что-то экстраординарное произойдёт, то от этого ничто спасти не сможет".

     Дальше думать не стал, и, чтобы отца с трубкой, к уху прижатой, в будке телефонной не держать, сказал:

     - Не вижу ничего такого, что могло бы помешать нашему свиданию.

     Чувствую, обрадовал я отца. Он оживился сразу:

     - Давай спускайся тогда, я через пяток минут подскочу.

     - Хорошо, - ответил я, а сам подумал:

     "Минут с десять, пятнадцать у меня есть. Пойду-ка я по институту прогуляюсь, до Учёной части дойду, там я ещё сегодня не был, может, что новое узнать удастся".

     В Учёной части была тишина и полное спокойствие. Учёный секретарь в одиночестве чай пила, меня увидела, обрадовалась, рядом усадила, чашку налила, пришлось выпить. Как я и предполагал, за месяц ничего нового, такого, о чём бы мне уже не доложили, не произошло. На часы глянул, извинился, за чай и компанию поблагодарил, и на выход. Бегом нельзя, завтра весь институт гудеть будет:

      "Профессора Жилина какая-то муха укусила, он бегом от неё спасался".

     Пришлось быстрым шагом идти.

     Ещё с крыльца увидел, у проходной стоит "Москвич" папин, 407 модели. Отец так к нему за долгие годы привык, что менять отказался:

     - Помру, делайте, что хотите, - вот и всё, что мы от него слышали.

     Залез я в машину, отца обнял. Трудновато это было, тесно в "Москвиче", но кое-как нам удалось потискать друг друга. Отец молодец, дело к восьмидесяти приближается, а ему всё кажется, что он ещё молод и сил полон, дома сидеть не может. Или в гараже целыми днями торчит, или с места срывается и едет, куда надо и не надо. Лишь бы без дела не остаться. Вот и сейчас из Солнечногорска едет. "Не знаю, смогу ли я в таком почтенном возрасте так себя чувствовать и на машине разъезжать? Боюсь, ответ будет отрицательным", - так думал я, рассматривая отца. За месяц, что мы не виделись, он нисколько не изменился, что меня порадовало.

     - Что ты меня так рассматриваешь? Новые морщинки, что ли разыскиваешь? Так нет их у меня. Я же ещё не старый. Я ещё о-го-го какой, - сидит, улыбается, за руль держится.

     Я молчу, и он молчит, друг на друга смотрим. Действительно давно ведь не виделись, целый месяц прошёл.

     Наконец, он первым заговорил:

     - Ну, и как там Сочи?

     - А, что с ним сделается? Стоит и морем пахнет. Ты мне вот лучше скажи. Зачем я тебе так срочно понадобился, что даже за мной в институт приехал. Ты сказки эти про приятеля и Солнечногорск для других прибереги. Я же тебя, как облупленного знаю. Ты специально ко мне приехал. Давай колись.

     - Насчет Солнечногорска ты не прав, и приятель у меня там есть, да и сейчас я действительно оттуда возвращаюсь. А в остальном угадал. К тебе я специально завернул. Скоро у матери юбилей – три четверти века. Нужен подарок, а я в них ничего не понимаю. Вот к тебе за советом и обратиться хочу.

     - Насчёт маминого юбилея я не забыл, но ведь до него ещё почти два месяца. Особой спешки нет. Что-то ты отец темнишь? Рассказывай, рассказывай.

     - Ладно, догадливый ты мой, поехали потихоньку. На месте расскажу.

     Машина тронулась и мы, не спеша, поехали. Вот что-что, а спешку папа никогда не любил. Всегда ездил основательно и неторопливо. А с другой стороны, на "Москвиче" по-другому и нельзя. Он из другой жизни, той, которая сама спокойной и неторопливой была. Из тех времен, когда ещё реактивной авиации не существовало, а отец на "Лавочкиных" и "Яках" летал.

     Папа уверенно вёл машину в сторону Садового кольца, а я рассказывал, как мы замечательно отдохнули, да, как мне случайно повезло. Уехал заказчик, оплативший небольшой катер, и меня вместо него взяли на рыбалку. Ловили ставридку "на самодур" и столько наловили, что мне и то досталось штук двадцать рыбёшек, причём словно калиброванных, одна в одну. После копчения мне их дали, ещё горячих, жирком исходящих, а уж ароматных настолько, что все оглядывались и смотрели мне вслед.  Я так увлёкся, что даже по сторонам не смотрел. Рассказывать закончил, головой вертеть начал. Ехали по каким-то переулкам незнакомым, ничего понять я не мог.

     - Ты куда меня завёз-то, хоть расскажи.

     - Обожди одну минутку, почти приехали.

     Глаза у меня табличку на одном из домов зацепили - Малая Пионерская улица.

     - Пап, так ты меня на Зацепу, что ли везёшь?

     - На Зацепу, да не совсем. Ну, вот и приехали.

     Машина свернула налево и остановилась у большого, явно дореволюционной постройки четырехэтажного здания.

     - Ты уже мальчик большой, - сказал папа, - теперь правду можешь узнать.

     - Ну, спасибо. Надо же, неделю назад мне всего-навсего сорок семь стукнуло. По-твоему, это является доказательством того, что мальчик вырос? Или мне тебе напомнить, что мой сынок, а твой внучонок, значит, Иван Иванович Жилин, вот-вот сам отцом станет, у Ирины его жены, а нашей с тобой невестки, живот уже на нос лезет? Да и второе моё дитятко, дочка разлюбезная Мария Ивановна, тоже замужем живёт-поживает. Институт закончила, сейчас вот в аспирантуре над кандидатской диссертацией корпит. А ты меня всё за мальчика держишь?

     - Ну, это я, конечно, образно выразился. Вырос ты действительно давненько, но время открыть эту тайну, с моей точки зрения, подошло только теперь. Вроде новое время, наконец, настало. За старые грехи, да не наши, а отцов наших никто теперь бить не будет. 

     - Пап, я тебя сегодня совсем не понимаю. О чём ты хоть говоришь? Поясни, пожалуйста. 

     - Ты наверх посмотри. Видишь на четвёртом этаже полукруглый такой эркер с большим окном.

     - Вижу. И, что?

     - Вот это моя спальня была, я там и родился, - и он замолчал и на меня уставился. На реакцию мою, наверное, решил посмотреть.

     Я и отреагировал:

     - Пап, что с тобой сегодня? Я не один десяток анкет за свою жизнь заполнил. И в графе, где следует указать твоё место рождения, каждый раз пишу одно и то же – деревня Жилицы Камешковского уезда Владимирской губернии. А ты меня на Большую Пионерскую улицу привёз, вон адрес под тем окном, на который ты свой палец наставлял, приколочен, и утверждать начинаешь, что ты в этом доме большущем родился? 

     - Да не нервничай ты так. С ума я сходить не собрался, как говорится, не дождётесь. А родился и я и все мои братья с сёстрами, ну за исключением Никиты и близнецов Ивана с Петром, которые первыми были, но в младенчестве померли, именно здесь, в этом здании, где наша семья жила и половину верхнего этажа занимала. И в то время эта улица носила вполне благообразное название – Большая Дворянская. Вот так.

      - Ничего не понимаю. А Жилицы, куда ты меня, сколько лет тянешь, чтобы посмотреть, где твоё детство прошло, это что такое?

     - Жилицы Ванюша, как бы тебе подоходчивей объяснить, это наше родовое гнездо.  И фамилия наша, если ты подумаешь немного, оттуда идёт, а может и деревню по фамилии назвали, этого никто не знает, это науке, как один великий актёр говорил, не известно. Мама моя замуж туда вышла, да там троих родила. Первые вишь, не выжили, ну а дядька твой, а мой брат родной, Никита Фролович, слава тебе, здравствует, хотя ему уже за девяносто перевалить успело.  В Жилицах мы каждое лето жили, там я и в Клязьме купался, там и в лес по грибы, по ягоды ходил. Там и в ночное с мужиками ездил, и на сенокосе косцам бывало помогал. Всё там было. Мы с тобой туда обязательно должны съездить, причем сделать это придётся в ближайшие выходные. Так что учти, я решение принял, хватит всё оттягивать, настала пора решительных действий.

     Я с нескрываемым удивлением смотрел на отца. Он так воодушевился, словно десяток лет сбросил, но как я его не просил, больше ни слова не сказал.

     - Ну, папа, ты не прав. Для здоровья очень вредно – узнать какой-то кусок истории, тебя напрямую касающейся, а дальше остаться в полном неведении на неопределенное время. Так ведь всю нервную систему себе расшатать можно.

     - Ничего, у тебя не нервы, а канаты настоящие, им ничего не будет. Тебя домой подвезти или на метро доберёшься?

     - Ну, не ехать же тебе в нашу Тмутаракань, в Чертаново Северное. Довези меня до Павелецкой, а уж дальше я сам.

     Приехал я домой. Любови своей ненаглядной всё это пересказал, а она, представляете, мне на это:

     - Вань, интересно-то как. Я тайны всякие люблю. А здесь тайна рода твоего. Так что ты с Александром Фроловичем обязательно должен туда, в деревню эту съездить и во всем на месте разобраться.

     На следующий день, это как раз суббота была, рано утром, ещё шести не было, я подъехал к дому родителей. К моему изумлению отец на лавочке около подъезда сидел:

     - Привет! Ты, что здесь делаешь такую рань? Мы же на шесть договаривались.

     - Ну, прежде всего, утро доброе. Затем, ты на часы посмотри. Вот буквально через пару минут шесть и пробьёт. А я знаю, что мой сын очень не любит опаздывать. Задолго до назначенного срока не приедет, но обязательно будет стараться приехать чуть раньше. Так, что прикажешь делать? Тебя заставить ждать? Или по лестнице тебе на седьмой этаж подниматься, лифт-то у нас уж неделю как на ремонте? Обещают в понедельник пустить, а там кто знает? Пустят или нет? У нас же все всё могут и им за это ничего не бывает. Нет, лучше уж я выйду. Ну, и наконец, на вопрос твой, что я здесь делаю, ответить хочу. Воздухом дышу. В это время он в Москве ещё более или менее приличный, а вот после обеда и до самого позднего вечера такая загазованность, что мы даже окна с форточками закрываем. Лучше в духоте сидеть, чем этой гадостью дышать.

     Мы надеялись, что, если в субботу в начале осени с утра пораньше ты выедешь из Москвы, то удастся избежать пробок, но, по-видимому, такого же мнения придерживались и другие. Поэтому, как только нам удалось добраться до шоссе Энтузиастов, мы встали. Вернее, двигались, конечно, но так, что к намеченному следующему столбу добирались в течение чуть ли не пяти минут. "Нет худа без добра" гласит пословица. Я всегда поражался отточенности, чёткости и неимоверной ёмкости, содержащейся в огромной массе крылатых выражений. Мы их называем народными, но ведь у каждой пословицы, каждой поговорки, также, как и у каждой народной песни, есть свои авторы. Только имена их, к сожалению, не сохранились. Вот с афоризмами дело обстоит лучше. Они взяты из печатного источника, а таковой, в большинстве своём, имеет своего создателя, который указан на книге или рукописи.   

      Стояние в пробках мучительно. Столько времени теряется, а уж, сколько нервных клеток при этом бесполезно разрушается… Об этом можно даже не упоминать. Трактаты целые написаны. Но, иногда это стояние не мешает и не раздражает. Это случается, когда рядом с тобой в машине находится человек, с которым тебе хочется поговорить, что-то обсудить. Тут уж вам никто помешать не может. Болтайте в свое удовольствие. Вот и мы принялись разговоры разговаривать. Вначале отец меня в курс дела вводил, коротенько перечислив всё то, чем они с мамой занимались в последний месяц и чего я знать не мог. Хотя и ездил я на почту в Сочи чуть ли не каждый день, для того чтобы с родителями по телефону поговорить, но много ли наговорить можно, когда за твоей спиной целая толпа стоит, а горсть пятиалтынных, предварительно наменянных в кассе переговорного пункта, кончается с немыслимой скоростью. Только и успеваешь поздороваться, да самыми главными новостями обменяться, как уже иногда на прощальные слова денег не остаётся.

     Папа рассказывал долго, о многом, пусть и мелком, что в их жизни произошло. Почти весь август они в Москве вынуждено провели, мама в поликлинику на давно ожидаемые процедуры ходила. Назначили их ей ещё в середине весны, а вот очередь лишь в августе подошла, так что они лишь по воскресеньям на дачу мотались, полить там что требуется, да яблоки-падалицы собрать, ну и с ягодных кустарников, пока всё дрозды со скворцами не склевали, созревший урожай снять. В Москве дел особых не было, поэтому они то в гости к кому-нибудь из многочисленной родни ходили, то сами гостей принимали. Самое заметное было – приезд из Воронежа дяди Никиты, старшего брата отца, где он, выйдя на военную пенсию осел. "Молодец старик, - подумал я, - в таком возрасте решиться на поезде ночь ехать. Правда, повод немаленький. Его дочери Лине, а моей, значит, самой старшей двоюродной сестре, шестьдесят пять лет отмечали". Вот папа мне про юбилей, на который собралась чуть ли не вся родня, с полсотни близких родственников, и рассказывал. Укоряли его, что сын, это я значит, где-то на югах своё пузо греет. Пришлось объяснять, что в нашей стране взять да выбрать время, когда тебе путёвку в санаторий, где можно начавшее пошатываться здоровье поправить, дадут, трудновато даже для учёного такого уровня, коим Иван Александрович, это я значит, является. Ну, всем присутствующим с таким доводом пришлось согласиться. А я, пока он всё это рассказывал, подумать успел, что завтра не завтра, но в самые ближайшие дни надо на улицу Шверника наведаться, где сестрица моя с семейством своим проживает, да с юбилеем её, пусть и прошедшим, поздравить.

     В общем, за папиным рассказом мы успели почти к МКАДу добраться. Я прикинул, что таким темпом мы как раз к обеду до цели нашего визита, неведомой мне деревушки Жилицы, доедем. К тому времени, где-то перекусить надо будет. Интересно, найдётся какая-нибудь столовая по пути или нет? Я об обеде не подумал, ни единого бутербродика с собой не прихватил. Может у отца, что-нибудь в сумке имеется? Спрашивать вроде неудобно, ведь утро ещё. Время только-только за цифру девять перевалило. Ладно, сейчас, что беспокоиться? Вот, когда организм настойчиво своё требовать начнёт, тогда и будем думать, как из создавшегося положения выходить.

     Дальше моя очередь подошла. Ну, мне совсем просто было. Расскажи распорядок одного дня и всё, остальные близнецы-братья. Разница лишь в том, что процедуры могут отличаться, да меню в столовой. О рыбалке, случайно приключившейся, я уже ему доложил. Вроде больше и не о чем.

     Мало не мало, но пока я всё это рассказывал, мы в Балашиху не только въехать успели, но и до самого забитого перекрёстка, который я только знал, до пересечения Горьковского шоссе с Советской улицей добрались. Там постояли немного. Порассуждали на тему, что шоссе очень уж узкое, расширять его надо, а куда и за счет чего, непонятно. Наконец, вырвались на оперативный простор и не потащились, а поехали, и пусть скорость была не более двадцати километров в час, нас она радовала. 
 
     Ещё с пяток километров проехали, смотрю, папа рядом сидящий, напрягся весь. По-видимому, к серьёзному разговору, тому, к которому он меня и позвал в эту поездку, готовится. Ну, я тоже замолчал и ждать принялся, что дальше будет.

     Продолжение следует