Куриный харассмент в Базеле

    Ранним весенним утром 1474 года жители города Базель проснулись от громких криков на улице. Это кричала  Марта, рыжая, засидевшаяся в девках кухарка госпожи Мозес. Выбежала на городскую площадь  в исподнем, в съехавшем назад ночном чепце и даже не накинула шаль на пухлые белые плечи. И давай голосить!
- Ааааааа!!! Аааааа!!! Святые угодники! Сатана в доме! Дьявол, дьявол!.. Спасите-помогите!
Сами понимаете, в пятнадцатом веке кричать такое на улице без веской на то причины было опрометчиво.  Поэтому перепуганные горожане, сами одетые кто во что успел, с вилами да кочергами наперевес, повыскакивали из домов, готовые дать отпор нечистому. Но обнаружили лишь Марту, которая металась по площади, словно безумная, шарахаясь от полураздетых соседей с их страшными орудиями обороны, которые в предрассветных сумерках и впрямь выглядели пугающе. Наконец, ее окружили, и возмутительница покоя в изнеможении повалилась на брусчатку возле городского колодца. Марту подняли, дали испить воды и подступили с расспросами. Что случилось? Где ты видела дьявола?
Рыжая Марта тряслась, закатывала глаза и норовила упасть в обморок кому-нибудь из горожан на руки, но подоспевшие на помощь мужьям бдительные благоверные быстро напялили на нее шаль, кое-как прикрыв от греха подальше дебелые прелести. Распахивались окна, лаяли собаки. Но от Марты, собравшей вокруг себя приличную толпу, не было никакого проку, пока чья-то светлая голова не сообразила оттащить стенающую кухарку в ближайший трактир, а тем временем отправить кого-нибудь за священником и бургомистром. Не прошло и четверти часа, как, стуча башмаками на голую ногу, в ночном колпаке, в халате и в окружении слуг с фонарями прибыл  господин бургомистр. Горожане расступились, пропуская его к пострадавшей. Толком еще не проснувшийся бургомистр, с недоумением уставился на бурно вздымающуюся под тонкой ночной сорочкой исполинскую грудь Марты, явно не понимая, что тут стряслось, но никто толком ответить ему не мог, ибо сами не знали.  А еще через несколько минут в наспех натянутой сутане, с требником подмышкой и со свечой в руке появился разбуженный падре Жак Ферре.  Продравшись сквозь толпу к заполошной кухарке, он наскоро осенил ее крестным знамением, положил длань ей на чело, успокоил и стал выяснять из-за чего переполох в квартале.
Поскольку все главные лица города были в сборе, и дальнейшее оттягивание объяснений было чревато гневом невыспавшихся горожан, рыжая Марта, уже итак получившая небывалую порцию внимания, последний раз судорожно всхлипнула и пролепетала.
- Петух, отче! Петух наш, наш красавчик Питер, который будил к заутрене всю округу… яйцо снес!
Народ, набившийся в трактир, охнул от ужаса и стал истово креститься. Перекрестился и бургомистр. Где-то заплакал ребенок. Взвинченные горожане тревожно озирались по сторонам, женские голоса звучали все пронзительнее и громче, подбираясь все ближе и ближе к истерическим ноткам. И господин бургомистр прекрасно знал, чем заканчиваются такие собрания, если своевременно не унять у перепуганной толпы начинающуюся панику. А потому он поднял руку  и призвал всех к тишине. И строго обратился к кухарке:
- А ты уверена, Марта?! Может, это курица какая яйцо снесла. У твоей хозяйки фрау Мозес много добрых кур.
- Неееееет. Это Питер. Он уже третий день к заутрене не кричит, а кудахчет только.
- Как не кричит?! Петух должен кричать. – Воскликнул падре Ферре - Подобно человеческому сердцу петух всегда отличает свет от тьмы. Лишь добрый петух может отличить зарево восходящего солнца от зарева костров нечистой силы, чья власть, как известно, после полуночи.
- А теперь не отличает, – ревела Марта. – А сейчас еще и яйцо снес! И сидит на нем, никого к нему не подпускает. Это я его случайно согнала, да вот увидела сатанинское отродье. Все рябое, огромное, а внутри словно что-то шевелится и пламя адское мерцает…
Толпа опять тревожно загудела. Кто-то истово бормотал псалмы из Апокалипсиса, с каждым стихом повышая градус. Бургомистр с тревогой   оглядел толпу, которая в предрассветной мгле, в самый тревожный и зыбкий для психики час, постепенно впадала в кататонию. На его памяти было немало собраний, начинавшихся гораздо безобиднее, но заканчивающихся настоящими погромами, стихийным самосудом, кострами и убийствами, перекидывающимся  с города на город, не утихая, а только разрастаясь и ширясь, принося неисчислимые беды и убытки. И он не собирался допускать раздувание этой искры  во вверенном ему Базеле. А потому резко прикрикнул на совсем распустившуюся без острастки Марту.
- Подожди, подожди, глупая женщина! Да ты верно все попутала по дурости своей. Учти, клевета на почтенное семейство дорого обойдется тебе.
- Да чтоб мне провалиться, коли я вру – крикнула в конец осмелевшая кухарка в лицо бургомистру – Снес яйцо! Снес!
Тут снова  вступил священник, пытаясь успокоить Марту, которая своими воплями все более заводила и пугала прихожан.
- Да как же такое возможно, Марта?  Ведь отродясь в Базеле  петух не сносил яйца.
- Истинный крест, правду говорю! А вы будто и не знаете, что это означает?! – едко процедила перезрелая девица, обидевшись, что ей не верят.
- Мне ли, Марта, не знать, что сие означает, коли я назначен адвокатом дьявола в этом городе. – Гневно возвысил голос падре Фере. -  А только одних слов твоих для вынесения вердикта мало. Ибо если это правда, то ждут нас великие несчастья – из яйца, снесенного петухом, родится змей Василиск и обратит всех нас в камень, а воду в яд.  А если это клевета и глупость, то ты возводишь поклеп на уважаемую богобоязненную семью господина Мозеса и тебе, кумушка, тогда несдобровать.  А ну-ка давай-ка вставай, покажи нам этого… Питера.
Оскорбленно шмыгая носом, Марта поднялась со скамьи, стянула арбузные груди шалью и тряхнув простоволосой головой, гордо направилась к выходу. Горожане расступались перед ней. И Марта, наслаждаясь своим звездным часом, стуча башмаками и призывая всех горожан во свидетели,  отправилась к дому фрау Мозес словно в крестовый поход.
До хозяйки уже дошли дурные вести, и она стояла на пороге дома, когда из-за угла выплыла полураздетая рыжая Марта в сопровождении шумной толпы горожан, вооруженных кочергами да вилами. Фрау была бледна, как это самое куриное яйцо. Еще бы!  Проснуться ни свет ни заря от диких криков, не поняв что к чему и увидеть в окно лишь как уносится вниз по улице,  сверкая  голыми икрами  и голося во все горло, эта дура Марта, которая теперь ведет сюда половину города. Фрау Мозес была женщина степенная, и никому не давала спуску. Вот и Марте вчера досталось за нерадение. Уж не за вчерашнюю ли оплеуху приходится сегодня расплачиваться достопочтенной фрау?  Добрая половина горожан из подошедшей толпы тоже хорошо знали крепкую хватку семейства Мозес, пребывая у них в безнадежных должниках. Даже господин бургомистр, случалось, тайно одалживался.  И вот теперь вся эта компания хмуро стояла возле ее ворот, сжимая вилы, и пока еще робела, но долго ли сия робость продлится.
Тут к хозяйке подошли бургомистр и  падре Жак Фере и объяснили суть дела. Питер, её лучший петух Питер снес яйцо!  Господи!!! Да не может быть! Как петух может снести яйцо!  Тем более Питер, ее гордость, победитель всех ярмарок, за которого плачено четыре золотых гульдена. Однако, дело принимало весьма серьезный оборот, и до фрау Мозес постепенно начинала доходить вся опасность ее положения. Как на грех, супруг с сыновьями, были в отлучке, заступников не было. А бургомистр и падре не пойдут против толпы в таком вопросе. Пока суть да дело, вся эта разношерстая делегация во главе с неукротимой Мартой, все как один, не глядя в глаза фрау, бесцеремонно оттолкнув ее с пути, по-хозяйски прошествовала на задний двор, где в курятнике находился хохлатый преступник, посмевший преступить законы божьи.
      Появление шумной толпы ранним утром вызвало настоящий переполох на скотном дворе. Замычали коровы, заблеяли козы, заголоси гуси. Сонные хрюшки и те подняли визг. Жак Ферре, оставив свою перепуганную паству во главе с бургомистром поодаль,  осенив себя крестным знамением, самоотверженно вошел в курятник. Утренние лучи  пробивались сквозь доски и золотили солому, пылинки плясали в солнечном свете. Мирная картина теплого курятника была бы вполне идиллической, если только не думать, что этим утром петух не встречал своим криком рассвет, дерзко нарушив заведенный от начала времен божий порядок.   Несушки заволновались, закудахтали.  Защитника им не было, ибо краса и гордость их семейства, глава куриного образцово-показательного клана Питер больше не ходил по двору, не топтал кур и даже не сидел на заборе. Он, крупный и статный, вместо того, чтоб броситься в атаку на пришельца, сидел на сене рядом с другими хохлатками и с тревогой следил за приближающимся незнакомцем. Как на грех, Питер был черный, как ночь, и лишь алый гребень свисал набок.
Падре Ферре подошел поближе к полкам и осторожно протянул к петуху серебряный крест. Тот отклонялся от реликвии, пристально разглядывал одним глазом, но места не покидал и лишь издавал тревожные звуки – не то кудахтанье, не то клекот.
- Ну что там? – громким шепотом спросил бургомистр, заглядывая в курятник.
- Хм… Креста он не боится. Но и ведет себя не так, как положено петуху. Ну-ка, пшел, пшел отсюда…
Священник все же согнал с места бедного Питера и  ошеломленному взору бургомистра предстало яйцо. Яйцо как яйцо. Не рябое и не огромное, как говорила Марта, и уж точно не пламенеющее изнутри.
- Госпожа Мозес? Вы не кастрировали своего петуха? Это не каплун? – с надеждой спросил бургомистр хозяйку.
Госпожа Мозес, плача и стеная, не знала что ответить – породистого призового петуха, ее гордость,  ее любимчика, было очень жаль, но ведь никому ж не хотелось, чтоб боголюбивые горожане ночью подпалили дом. Да вот ведь и правда же, отложил яйцо. Дурной знак и очень-очень плохое предзнаменование. Да еще эта подлая потаскушка Марта, змея пригретая, нарочно растрезвонила на весь город и даже священника вон привела. Куда теперь деваться-то?
- Нет, господин бургомистр, не кастрировала. О Господи! Силы небесные! Падре, я так боюсь. Заберите его вместе с этим проклятым яйцом. Умоляю!
- Да, госпожа Мозес, мне придется провести расследование. -  Со всей серьезностью  заявил падре Ферре, отряхая руки. - Придется обследовать вашего петуха и подвергнуть его допросу с пристрастием, испытанию святой водой и святыми дарами. Я должен убедиться, что петух и в самом деле стал прислужником нечистого и навлек на наш город такое несчастье. Найдется ли у вас мешок, фрау?
Фрау Мозес всхлипывая, обреченно протянула ему мешок, и падре Ферре тут же поймал и неумолимо затолкал туда несчастного петуха, а яйцо вместе с сеном рукавицами осторожно положил в корзину.
И делегация горожан во главе с бургомистром с самым угрюмым видом потянулась на выход, по-прежнему стараясь не смотреть на статную хозяйку. «Хоть ничего еще не известно, но дом, под крышей которого зародилось такое зло, пожалуй тоже стоило бы прошерстить сверху до низу» – читалось на многих лицах, особливо на лицах тех, чьи долговые расписки хранились где-то в глубинах этого дома.  Госпожа Мозес протянула было руки к бургомистру, но тот неумолимо и грозно прошествовал мимо, словно не желая иметь ничего общего с сей обителью зла.  Последней, растерянно понурив голову,  шла рыжая Марта, чей краткий миг славы, как ни жаль, похоже, миновал окончательно и бесповоротно, и теперь предстояла неизбежная расплата.  Проходя мимо хозяйки, Марта обреченно ощутила, как в волосы ей вцепилась жесткая хозяйская пятерня и гневно  потянула за космы внутрь дома. Горожане испуганно оглянулись на шум и только  успели увидеть  бесстыдно брыкающиеся  из-под сорочки пухлые белые ноги кухарки, тщетно пытающейся зацепиться за порог. Через миг неумолимая сила тяжелой хозяйской руки захлопнула  кованную дверь. Послышался грохот ведер и тяжелых оплеух.  А на пороге осталась лежать чья-то шаль, которой час назад кто-то стыдливо прикрыл перезрелые прелести Марты. Никто не решился ее поднять.

        Две недели шел допрос петуха. Чем только не испытывал священник несчастного Питера. Опрыскивал святой водой, читал молитвы, окуривал ладаном, крошил ему просфору и даже поил с ложечки кагором. Питер терпеливо и добропорядочно сносил все испытания, не выказывая признаков сатанизма, и лишь с тревогой и тоской поглядывал на корзину, где сиротливо лежало одинокое яичко. И при первой же возможности с кудахтаньем несся к своему будущему ребенку, устраивался и успокаивался. С прискорбием падре Ферре вынужден был констатировать, что петуха не кастрировали, а, стало быть, он каким-то хитроумным и самым бессовестным образом продался Сатане, ибо очень похоже было на то, что он самовольно, супротив воли Господа и законов природы, сменил пол и прямо на глазах превращался в курицу. В обыкновенную черную курицу. И так хлопотал, так суетливо себя вел, словно собирался и впредь каждую неделю сносить по новому яйцу. В конце концов падре стал бояться, что скоро кто-то в из всего вот этого и в самом деле вылупится и глянет вокруг взором василиска, обращая все в камень. Хотя сердце подсказывало падре, что петух ни в чем не виноват, и яйцо это, скорее всего, самое обыкновенное. Но город тревожился, бурлил, жаждал куриной крови и ждал вердикта адвоката дьявола.  Что ни день, бургомистр присылал за ответом, опасаясь, что  если приговор не вынесет падре, то очень может быть его объявит сама толпа, и оба они хорошо знали, как это будет. Не приведи, Господь.
       И вердикт был им вынесен. В день святого Лавра, покровителя всех домашних животных, епископат города Базель вынес петуху Питеру обвинительный приговор в нарушении законов божьих и служении врагу рода человеческого. И городской магистрат утвердил сие.
       Виновен! И приговорен к сожжению.
       Казнь петуха Питера, прислужника дьявола, и его сатанинского отродья,  была  торжественно совершена горожанами на главной площади города при большом скоплении народа путем сожжения живьем, о чем осталась запись в судебных архивах Базеля.  На аутодафе присутствовало все семейство Мозес в полном составе. И даже присмиревшая Марта с изрядно поредевшими рыжими патлами и желтеющими синяками на рыхлом лице, скромно стояла рядом с хозяйкой, виновато потупив взор. Госпожа Мозес держалась мужественно и невозмутимо, и лишь на обратном пути с городской площади, одинокая слезинка по Питеру скатилась по ее щеке. Запах паленых перьев и жаренной курятины долго носился по узким кривым улочкам Базеля. Горожане вдыхали его и успокаивались – ибо что может быть покойней, чем вовремя свершенное Правосудие.

       А пятьсот лет спустя, в 1974 году высокая комиссия из юристов, общественных деятелей и ученых-биологов обратилась в суд города Базель, с просьбой поднять материалы пятисотлетней давности. В результате, суд заново рассмотрел это дело и пришел к выводу, что пять веков назад  их коллегами была совершена  ужасная и непоправимая судебная ошибка, и по отношению к петуху Питеру, когда-то заживо сожженному горожанами, была допущена вопиющая несправедливость.  Дело в том, что спустя пять столетий выяснилось, что петух Питер, обвиненный в кощунственном попрании законов божьих, ни в чем не был виноват. Последние на тот момент достижения науки убедили суд, что птицы могут менять пол под действием определенной инфекции. Но и эта теория с инфекцией,  спустя десятилетия, была  опровергнута, ибо совсем недавно выяснилось  кое-что про гормоны, про левый и правый яичник у кур, которые вырабатывают разное количество мужских и женских гормонов. Так что вероятнее всего Питер изначально был курицей, но с повышенным количеством тестостерона, что повлияло на его внешний вид, поведение, оперение и вокальные данные. Но природа, как говорится, взяла свое…
        И что-то подсказывает нам, что это еще не конец истории…