Тернии мединститута

Не знаю, как все, но первое, что я испытал, оказавшись на кафедре анатомии — трепет. Как будто вдруг стал соучастником чего-то запредельного, жуткого, на той самой грани, которую добровольно никто не хочет переступить.  Путь в зал, где проходили занятия,  лежал через просторное помещение. Вдоль белых, крашеных, стен здесь были расставлены на полках и на столах, замаринованные в спирте и формалине фрагменты чьих-то давно не существующих жизней: печенки, желудки, сердца. Наибольшее впечатление на меня произвел скрюченный выкидыш, заспиртованный в цилиндрическом аквариуме. Кто-то не захотел или не смог удержать этого будущего человечка в этой жизни.  Что, как, почему? Серьезные вопросы. Серьезные, но совершенно неуместные в этих стенах.
Преподавала предмет Иванова Татьяна Ивановна. Молодая, красивая, умная. И соблазнительная, не скрою. Под облегающим белым халатиком просматривался весьма достойный рельеф, способный воодушевить на подвиг  любого. Нрав у нее был, однако, крут.
—В общем, так, — предупредила она уже на первом занятии. — Если на моих семинарах я замечу хотя бы одну брезгливую физиономию,  — все. Вы пропали! Настоящий медик должен быть несокрушим, как скала. Эмоции — не наша специальность!
Это было, как в анекдоте, рассказанным как-то отцом. Кандидатом, кстати, медицинских наук, хирургом. Знакомя студентов с предметом, профессор сказал им примерно то же, что и наша Иванова. Потом подвел всех к столу, на котором покоился труп и, в доказательство  вставил свой палец в задницу покойнику. Вынул и облизал!
Шок. Рты у всех шире варежки. Одна первокурсница покачнулась и рухнула в обморок. Кто-то побежал в туалет, прикрывая рот платком.
—Слабо? — торжествующе ухмыльнулся анатом.
И зря. Один из самых отчаянных подошел к трупу и мигом повторил фокус. Вынул и облизал!
Метр посмотрел на него с уважением. Лишь в уголке рта угадывалась предательская лукавца:
—Что ж, вы действительно не брезгливы. Практически как профессиональный золотарь. Однако в нашей профессии необходимо еще одно качество: нужно быть еще и внимательным!  Я сунул этот палец, — он продемонстрировал указательный, —  а облизал другой!
Неискушенную публику, прежде всего пациентов,  изумляет цинизм, с которым медики относятся ко всему для прочих святому.  Но что такое цинизм? Это просто уверенность, знание, что в жизни святое есть, но его мало. Не так много, как думается у Последних Врат. После напутствия Ивановой запуганные школяры  копались в останках бывших сородичей, будто в грядках с клубникой.  Часы анатомии напоминали со стороны шабаш вампиров, гиен, глумящихся над недвижною жертвой.
Со временем я у Татьяны Ивановны стал любимчиком. Может, сказалась взаимная симпатия, а может быть, рвение и способность к предмету. А может, само это рвение пришло от симпатии. Кто знает? Во всяком случае,  в чем-чем, но в анатомии  сомневался я мало, как позже и во многом другом. Самонадеянность — ну, как без нее, особенно в молодости?
И вот экзамен. Иду на Вы. Уверенно, как старый, закаленный боец на штурм Измаила. Мне было легко в ученье!
Билет, три вопроса.  Экзаменатор, лысоватый чел с непроницаемой физиономией статуи, невозмутимо прогуливает из одного угла рта в другой свой потухший «Беломор».  Мы прежде с ним не встречались, поэтому на преференции рассчитывать не приходится.
Моя покровительница — рядом, за тем же столом. Ее длинные, музыкальные, пальчики выстукивают по крышке чуть слышные синкопы. Она уже чувствует неладное. Склоняется к соседу и деликатно напоминает:
—Костя, это мой самый лучший ученик!
Когда о тебе говорят такие слова, крылья вырастают практически сразу. Ты хочешь расправить их во всю ширь, взлететь, блеснуть, соответствуя. Но мне достались не те вопросы, ох, не те. Они вроде просты, но в конкретной науке за счет подвешенного языка не выплывешь. Стол? Так и скажи «стол», а не чего плести байку насчет широкой доски на четырех ножках. Если сустав или позвонок, то и назови его правильно. Я то обращал внимание на самое сложное в предмете (скажем, на нервы и сосуды) а тут вот такая ерунда. Ну, в общем, при всем своем уважении к яркой коллеге Костя не смог пойти против правды, он развел руками и  вывел в зачетке две  буковки. Это была моя первая тройка за весь курс анатомии. Пощечина, — чего уж скрывать. Я вышел из аудитории, как Кутузов с поля Аустерлица. Смятение соревновалось с досадой и отчаяньем. Оценка будет в дипломе. Поверхностная пусть, случайность. Но факт есть факт: по ней, как по одежке,  о тебе будут судить, захлопывать перед тобой двери хороших заведений.
Отдышавшись, однако, от формалинового пороха, которым были пропитаны экзаменационные препараты, подумал вдруг: и что? В конце концов, после Аустерлица был Малоярославец и Березина, потом — Триумфальная арка в центре Парижа! Неудовлетворительный результат? Да Бог с ним. Мы же еще пока живем, а значит, есть еще шансы не только на поражения, но и на триумф.
Впрочем, экзамен я потом всё-таки пересдал. На законные пять баллов.


Рецензии