Дед Мороз, Дед Мороз табуреточку принёс

Весь Покровск состоял из железной дороги, спиртоводочного завода, пищекомбината и бумажно-картонной фабрики. Двадцать тысяч человек встречали и провожали поезда, выпускали пять сортов водки и десять – печенья и отправляли в разные города офисную бумагу «Метелица». А также учили, лечили, торговали, следили за порядком. По выходным гуляли в городском саду имени Павших героев, строили планы и обсуждали новости.

В начале декабря чаще всего говорили о скором приезде в город известного комика Доброхотова. Концерт назывался, как и три года назад, «Добрый хохот», но обещались новые шутки и монологи. На афишах значилось – спонсор ОАО «Канопский химический комбинат». И вверху – «Мы работаем для людей!».

– Поправился… – смотрели люди на афиши, сравнивая того Доброхотова и этого. Билеты распределялись по организациям, желающих было много, и городской отдел культуры просил Доброхотова дать три концерта вместо двух. Была надежда, что получится.

В середине декабря тема резко поменялась: неожиданно для всех уволился глава районной администрации Прокашев. В газете написали «по состоянию здоровья». Но кто в таких случаях верит газетам? «Сняли», – не сомневались в городе. А за что? Тут вспоминалось, по крайней мере, два случая. Ещё осенью провалился мост через реку Чонка, и окраину с тем же названием (это человек пятьсот) отрезало от города. Прокашев обещал восстановить мост за две недели. Не восстановил. Пока зима, люди терпели, ходили по льду. А весной? Что будет весной? Это раз. Второй случай – продажа здания бывшего детского сада «Василёк». Сами детсадовцы переехали в новостройку, а двухэтажный особняк ушёл под магазины, два из которых, как нарочно, принадлежали сестре и зятю Прокашева. Прокурор дал разъяснение: проверяли, нарушений закона не выявлено. Но депутаты районной Думы не согласились и потребовали провести повторную проверку силами уже областной прокуратуры.

Пока обязанности Прокашева исполнял его заместитель Рученков, в прошлом заведующий земельным комитетом. Этого в Покровске знали плохо. Приезжий с юга, в своё время открыл адвокатскую контору, потом была фирма «Землестрой», а год назад взяли в администрацию. Ничем особенным Рученков не выделялся: ни ростом, ни голосом. Так, ерунда – щёчки, носик, очки.

И самая важная новость, которую ждали, к которой готовились, новость последней недели – статья в газете «Верный выбор». Газету выпускала молодёжная организация «Шеренга», и всё, что в ней печаталось, било по одному человеку – по Соболеву. А Соболев был главой района.

Конфликт Андрея Андреевича и «Шеренги» начался летом, и с каждым месяцем набирал обороты. Причина была понятна: в марте в Покровске намечались выборы. Соболев собирался идти на второй срок, он этого и не скрывал, а у «Шеренги» был свой кандидат – основатель организации, бывший директор спортивной школы Павел Жмыхов, известный в городе как Пашка-боксёр.

Теперь Жмыхов объявил, что не пройдёт и месяца, как Соболев отправится хлебать тюремную баланду, поскольку всему городу будут раскрыты «вопиющие факты из жизни главного вора Покровска, бессовестно жирующего на народные деньги».

Народ ждал, чем ответит глава. Соболев молчал, что вызывало удивление. Андрей Андреевич был человек горячий, нетрусливый и раньше «шеренгистов» не жаловал. «Провокаторы, демагоги, любители помоек!» – свирепел на собраниях и встречах. А теперь – ничего. Странно.

Год, между тем, заканчивался. Небо, до этого затянутое облаками, прояснилось, в окрестных лесах сделалось тихо, и мысли, наконец, обратились к празднику.

Вечером 28 декабря, примерно в половине шестого, серый уазик, известный в народе как «Буханка», свернул с трассы в поле. Справа остались огни Покровска, откуда машина выехала минут двадцать назад. В левой стороне (ещё километров десять) стоял дом отдыха «Росинка»: красное здание в два этажа с новой крышей и новой парковкой. Там машину ждали ближе к шести. А прямо через поле лежала деревня Мокруши, куда, похоже, и направлялся уазик.

Вот что тут сказать? Люди сошли с ума. А как иначе? Отравиться в дом отдыха и завернуть в Мокруши? Пусть даже на чуть-чуть? Такого здесь не бывало. «Росинка» считалась местом особым, там собирался народ солидный, неслучайный. Такие деревни, как Мокруши, эти люди не замечали в упор. Тот же Соболев, когда зашёл разговор, выдал, не задумываясь:

– Гиблое место. Проще бомбу сбросить…

И прозвучало это ни где-нибудь, а на районной Думе. Конечно, не на заседании, в перерыве, но слышали-то многие, и депутаты, и аграрии, и никто не вступился. Стояли, улыбались.

Хотя раньше деревня процветала: здесь проходила дорога к знаменитым Лобазинским ямам. Так называли карьер, где добывали щебень. Ещё до революции месторождение открыл инженер Лобазин, и всё, что потом строилось на юге области: дороги, посёлки и города, предприятия, в том числе и такие гиганты, как «Канопский химический» – всё питалось отсюда. Глянешь в окно – одни машины с утра до вечера. Понятно, что местные там и работали – на карьере.
 
Первый удар по деревне нанесла узкоколейка. Она подошла к карьеру с севера, в обход дороги, и машин стало меньше. Случались недели, когда не было ни одной. Деревенские (не все, которые смышлёные) потихоньку поехали: и в Покровск, и дальше. А потом пришла настоящая беда: в стране закончились деньги. Было такое чудо в новой России. Карьер встал, и никто не знал, что делать. Приехала комиссия, всё посмотрела, посчитала и вынесла решение: производство закрыть, имущество продать.

– Какие инвестиции? Белены объелись? – осадили работников. – Кому нужны ваши камни…

Так закончилась столетняя история покровской щебёнки, а вместе с ней история деревни Мокруши. Сейчас из пяти десятков деревенских жителей половина была пенсионерами, остальные гнали самогонку, приворовывали, когда получалось, и устраивали потасовки. Правда, серьёзных преступлений не было, кроме одного. Осенью здесь взяли банду, которая грабила дальнобойщиков. На счёту бандитов было три убийства. Тот, кто это организовал – Коротков – оказался местным.

И вот такая деревня, когда-то шумная, а сейчас унылая и полупустая, почему-то приглянулась тем, кто сидел в машине. Дорогу к деревне, на удивление, разгребли (прошлой зимой – ни разу). Машина доехала до околицы, до заборов и тополей, свернула на улицу и остановилась возле первого дома.

Дом был небольшой, ещё крепкий на вид, окна прикрыты ставнями. На веранде вместо окна висел кусок фанеры.

Дверца кабины со стороны пассажира распахнулась, и в снег, спиной вперёд, придерживая шубейку, спрыгнул невысокий мужичок, одетый Дедом Морозом.

Он сдёрнул бороду и огляделся.

– А тишина-то, тишина…

Физиономия у Деда Мороза была подходящая: живые глаза, широкий рот, нос такой – уточкой. И улыбка, само собой.

Он прошёлся вдоль машины и тут же, следом открылась дверца салона. На улицу выглянула та, что была одета Снегурочкой. Здесь, наоборот: никаких улыбок, даже намёка. Недовольное лицо, строгие глаза. Явное желание поскандалить. Хотя и в таком настроении девушка была хороша, этого не отнимешь.

– Зачем мы здесь? – нахмурила она брови.

Дед Мороз пожал плечами.

– Саня сказал, посылку забрать.

– Какую посылку?! – возмутилась девушка. – Это – Мокруши. Здесь одни бандиты.

– Да?.. – Дед Мороз растерялся. – Но Саня сказал…

– Мало ли что он сказал! – перебила его Снегурочка. – Он водитель, его задача – привезти нас в «Росинку». Зачем разрешили поворачивать?

– А как я запрещу? – пробормотал Дед Мороз, смутившись. – Он не мальчик, чтоб я им командовал.

Едва он это произнёс, с другой стороны кабины хлопнула дверца, заскрипел снег, и перед артистами возник упомянутый выше Саня: не человек, а гора. Просто Голиаф какой-то. А ещё этот тулуп, шапка...

«И кто его остановит? Такая махина…» – Дед Мороз невольно сравнил себя с водителем, и на всякий случай улыбнулся.

Водитель угловато взглянул в ответ, потом уставился на Снегурочку. Что в глазах – не понятно. Пасмурно. А той – хоть бы что.

– Ты чего нас сюда привёз? Какая посылка?

– Должны принести.

– Кто?

– Знакомый.

– И где он?

– Задерживается.

Голос у водителя был глухой, без настроения. Таким голосом хорошо прохожих пугать, а не с друзьями разговаривать. Дед Мороз с тревогой смотрел на спутников.

А Снегурочка не унималась.

– Тебе сказано везти нас на праздник. Вот и вези!

– Отвезу.

– Сейчас вези! Без всяких знакомых!

– Не тебе решать, – огрызнулся водитель.

– А кому решать? Тебе? Набрали дебилов.

– Что?!..

И глаза у него побелели.

«Сейчас сцепятся…» – понял Дед Мороз.

– Подождите, друзья, подождите, – вмешался он и встал между ними. – Надо же разобраться…

Посмотрел на одного, на другого. Первым спросил водителя: 

– Костя знает о посылке?

– Конечно. Это для него.

– В чём тогда проблема? – повернулся Дед Мороз к девушке. – Всё согласовано, Костя в курсе, надо ждать.

– А я не могу ждать. Мне холодно. У меня костюм не для улицы. А у этого даже печка не работает, – продолжала она злиться. Но Дед Мороз видел: буря уже не та, имя Кости сработало.

– Дом рядом, можно согреться, – предложил водитель.

Девушка и глазом не повела, только личико сморщилось.

– Не хочется в дом, ждите здесь, мне без разницы, – пожал плечами водитель.

Теперь уже Дед Мороз не стал молчать.

– Нет, друзья, не годится. У меня возраст, между прочим. А если заболею? Я считаю, надо идти в помещение и нечего мёрзнуть. Вот и тропиночка, пожалуйста.

Девушке явно не хотелось соглашаться на «тропиночку», но выбора, в самом деле, не оставалось: на улице было морозно, градусов пятнадцать, если не больше.

– Еду неизвестно с кем, дом неизвестно какой… – проворчала она.

– Вот и познакомимся, – оживился Дед Мороз и представился: – Дмитрий Иванович Самоедов, житель соседнего с вами района, директор Дома культуры. Вы, как меня информировал Костя, Рита Мирошина, его знакомая. Род занятий не уточнил. Сами не подскажете? – полюбопытствовал он.

– Это вас не касается.

Самоедов не обиделся: не касается, так не касается.

– А как вас величать уважаемый Саша? Если полностью? – обратился он к водителю.

– Калинин.

– А по отчеству?

– Без отчества, – отрезал водитель.

– Как мы попадём в дом? Света нет, дверь наверняка закрыта. – Рита старалась выглядеть всё такой же сердитой.

– Есть ключ,

– Откуда?

– Это моя дача.

– Просто замечательно! – обрадовался Самоедов. – Чего тогда ждём? Прошу…

Он предложил девушке руку и встретил демонстративный отказ (ещё и плечиком брезгливо – получите!).

Показав таким образом, что спутники её не интересуют, Рита сошла в снег и решительно двинулась к дому.

Самоедов, забрав из кабины пакет, потопал следом. За ним – водитель.

В это время на трассе, там же, у поворота на Мокруши, остановилось такси. Из машины вышел парень в куртке, похожей на фуфайку. Такие бывают – ношенные-переношенные.  Что-то резкое, недовольное бросив водителю, с раздражением хлопнул дверцей, накинул капюшон и отправился в деревню.

Парень прошёл совсем немного, может метров триста, когда за спиной, сверкая огнями, появились машины: полиция, и следом автобусы, не меньше десятка. Через полчаса в «Росинке» должен был начаться первый в истории района новогодний бал старшеклассников.

Парень услышал звук моторов, повернулся к трассе и проводил огни сухими глазами. Всё равно, что зверь – свою добычу, которая пока прошла мимо, но скоро, скоро…

– Ждите! – крикнул парень вслед машинам. И непонятно было: злился он или радовался.

………………………………….

Рита зашла в дом, включила свет, огляделась.

«Даже натоплено, как специально…» – сняла она шапочку.

Казалось бы, тут и задуматься. Натопили печь. Спрашивается, зачем? Кого-то ждали? А кого? И кто ждал? Вопросы – вот они, на поверхности, только цепочку выстраивай, и Рита это умела, глупой никогда не была. А здесь отметила и всё. Забыла. Потому что мысли были о другом: две недели в голове одно и то же, как заклинание, – двадцать восьмое, «Росинка», Соболев. Как только Костя позвал, только об этом и думалось. И ещё одно обстоятельство, не главное, но всё-таки: картина перед глазами была, как бы лучше сказать, больно простецкая что ли. Прихожая, печка, следом комната: диван, стол, два стула. Желтоватые обои. Что ещё? Лампочка, занавески, цветочек сохнет. Брошенный календарь. Тихая, скромная бедность. Откуда взяться неприятностям?

Поэтому на диван Рита опустилась без тени подозрения, словно он для того и стоял здесь, чтоб заезжая Снегурочка устроилась на нём, беззаботно вытянув ноги.

Ничего не случилось. Ничего. И ругалась она больше для вида. Наоборот, (здесь Рита усмехнулась) задержка была только на руку. Костя говорил, Соболев с гостями прибудут в «Росинку» не раньше семи. До этого приезжать туда не имело смысла, хотя организаторы  требовали: нет, нет, надо начать вовремя. А зачем вовремя? Чтоб через полчаса о тебе забыли? Спасибо, уже проходили. Как танцы пошли – всё, никто на тебя не смотрит. Праздник, не праздник – плевать, лишь бы оторваться. Ещё и обвинят потом: не сумела удержать зал, не завладела вниманием. Не хватило профессионализма. Так и скажут, старые мымры. А как их удержать, дикарей? У кого пиво, у кого водка. Слава богу, наркоманов не было, а так всякой твари по паре. А ты им: «Давайте поиграем, давайте споём…». Вспомнишь – жуть, до сих пор передёргивает. Хотя сегодня привезут примерных. Как же, такое событие, сам Литовченко пожаловал. И всё равно, думала Рита, они когда появятся, Литовченко и Соболев? В семь? Значит, она выйдет в зал без десяти, и попробуй её не заметить. А то, что сценарий полетит, это мелочи. У каждого свой Новый год. Тем более что настоящий праздник начнётся позже. Как сказал Костя: вторая серия, когда школьники уедут. И ещё сказал, главное: «Не оплошай, Ритка. Сумеешь понравиться – точно возьмут».

– А если тёти начнут возникать, скажу, не получилось вовремя, ждали посылку. Твою, Костя, посылку. И связаться не могли. Потому что, тётеньки, это не Покровск, это – Мокруши. Ни сюда позвонить, ни отсюда. Чёрная дыра…   

Она расстегнула шубку, из кармана достала зеркальце. Настроение улучшилось. А час назад настроения не было совсем. Рита сидела дома, ждала обещанный Костей звонок, когда в дверях возник Калинин.

– Быстрей, быстрей! – заторопил он, не церемонясь.

– А Костя?

– Потом подъедет…

Она поспешила за ним, не успев ни о чём подумать, и там, на улице началось. Во-первых, машина. Колымага, вся убитая, печка не работает. Разве такую она ждала? Водитель этот, Калинин. Идиот необразованный. Хам. Что ни скажешь, в ответ одно: не сахарные, потерпите. Но главное – напарник, Самоедов. Костя обещал, что Дед Мороз будет исключительным:

– Кудесник, просто чудо, а не артист. Не надо репетиций, всё сыграет на ходу, не переживай. Останешься довольной.

И что? Клоун. Старый толстый клоун. К тому же успел где-то приложиться. И как догадывалась Рита, останавливаться не собирался.

Так и вышло. Самоедов, появившись в доме, сразу прошёл к столу.

– Смотри-ка, и, правда, тепло…

Раскрыв пакет, он начал разгружаться: колбаса, хлеб, томатный сок – всё на газетку. И её припас, не забыл.

– Проголодались?

– Зря смеётесь, – не останавливался Самоедов. – В «Росинке» нас кормить не станут, а работать до одиннадцати, если не дольше. Лучше поесть заранее.

Он вытащил из пакета начатую четвертинку, вопросительно взглянул:

– Водочки за знакомство? Чуть-чуть.

Рита отрицательно покачала головой.

– Нам работать, не забыли?

– Одно другому не мешает, – простодушно ответил Самоедов, отмеряя дозу. – Когда предстоит творить, я всегда чувствую некую потребность в допинге.

– Творить собираетесь? А слова выучили?

– Мне, Риточка, слова не нужны. Я столько раз играл Деда Мороза, что могу провести ёлку с закрытыми глазами. Вам останется принимать аплодисменты.

– Ну-ну… Калинин где?

– Ждёт посылку. А вы, правда, стали бы с ним драться?

– Запросто.

– Смелая вы девушка.

Самоедов одним движением (Уу-х!) выдул стаканчик, крякнул и зажевал удовольствие колбасой. Физиономия начала розоветь.

– С вашего разрешения разденусь.

Он вытер пальцы о газету, снял шубу, шапку, убрал бороду, осмотрелся, куда пристроить, всё горкой сложил на диване. Одёрнул кофту, поправил волосы, с довольным видом прошёлся по комнате.

– Неплохой домик. Даже дрова, пожалуйста, – выглянул в прихожую.

И, потирая руки, повернулся к Рите:

– А вам это место не нравится, я заметил. Почему?

– Что здесь хорошего?

– А что здесь плохого? Я семь лет жил в такой деревне. Тихо, душевно.

– Перепились все, вот и тихо.

– Зачем вы так? Перепились… Совсем не обязательно. Люди сидят по домам, смотрят телевизор.

– Здесь нет людей. Люди давно уехали.

– Не все же уехали. Кто-то остался.

– Это не люди, это мусор.

Самоедов покачал головой:

– Как вы категоричны.

– Потому что знаю тех, кто остаётся.

– Здесь остаётся? – не понял Самоедов.

– Почему именно здесь? Такие люди есть везде. Им ничего не надо. Будут злиться на весь мир, но никто пальцем ни пошевелит, чтоб сделать свою жизнь лучше.

– А может они делают, да не выходит. Может им мешают?

Рита усмехнулась:

– Какие мы несчастные, всё нам кто-то мешает… А как же те, у кого получается? Кто успешные? Им не мешают? Это очень легко. Сказал: мне мешают, помогайте. А сам буду лежать на диване, в потолок плевать.

Самоедов хотел возразить, но Рита остановила.

– Вот вы. Директор клуба. Скорей всего, сельского. Зарплата так себе. Можно вечно ныть, что денег нет, и так поступают тысячи. Но вы не стали ныть, вы стали искать возможность заработать. Вы каким-то образом вышли на Шорохова, вы ему понравились, а я знаю Костю: ему понравиться нелегко. Но вы постарались, и он предложил вам работу – роль Деда Мороза. Вы договорились насчёт «Росинки», приехали сюда, в незнакомый район, и готовы вкалывать весь вечер. И завтра у вас будет приличные деньги, потому что Костя слово держит. А вывод, знаете, какой? Деньги есть для каждого – не каждый хочет их зарабатывать. Проще ничего не делать и обвинять других. У вас есть такие знакомые?

– Встречаются.

– И что? – Рита смотрела, не отрываясь. – Вы им сочувствуйте?

– Иногда… – замялся Самоедов.

– А зря. Им не надо сочувствовать. Их надо посылать к чёрту. Хотя вы не пошлёте. Не любите ругаться, я тоже это заметила.

И Рита усмехнулась:

– Я права?

– Верно, Риточка, ругаться не люблю. А насчёт Кости, всё немного не так. Он сам ко мне подошёл, случайно получилось. Вёл юбилей, подменял Коклюшкина, товарища, и тут – Костя. Познакомились, обменялись телефонами. А неделю назад он позвонил. Совсем неожиданно.

– Значит, вы хороший ведущий. Костя просто так звонить не станет.

– Спасибо за добрые слова… А вы, случайно, не по нашей линии? Не из культуры?

– Работала. Потом ушла.

– Зарплата не устроила?

– И это тоже.

– А что ещё? Интересно послушать.

Самоедов присел к столу, а Рита поморщилась. Не очень ей хотелось откровенничать, но время надо было чем-то занимать.

– Так что же вам не подошло? – не отставал Самоедов.

– Вокруг было много несчастных людей. Раздражало.

– Почему?

– Жалобы с утра до вечера. Чего не коснись – всё плохо. Ноют и ноют. Иногда просто хотелось всех убить.

– Даже так?

– А что вас смущает?

Самоедов пожал плечами.

– Не знаю… Вообще-то несчастным принято помогать.

– Когда у меня будет миллион – пожалуйста, помогу. И одному, и двум, сколько пожелаете. А пока одна просьба – отстаньте.

Самоедов замолчал, очевидно, что-то додумывая. Потом вздохнул.

– Всё правильно, Рита, всё правильно, подпишусь под каждым словом. Ничего у нас нет: ни славы, ни денег. Одни жалобы. Мы ведь кто? Массовка. Статисты. Общий фон. – Самоедов на секунду остановился, замер глазами на девушке. – Но поверьте, Рита, бывают дни, когда жизнь меняется, и всё начинает зависеть только от нас. Даже сегодня.

– А что сегодня?

– Представляете, что будет, если мы не приедем в «Росинку»? Что станут делать организаторы?

– Не знаю. – Рита пожала плечами. – Нервничать начнут…

– Какое там «нервничать»? – воскликнул Самоедов. – Берите выше. Замысел рухнет!

Он оживился, и всё у него задвигалось – руки, лицо, глаза. Рита смотрела и не верила: перед ней был другой человек.

А Дмитрий Иванович – уже на ногах:

– На празднике нужны Дед Мороз и Снегурочка, а их нет! Ужасно! Кошмар! Стихи сквозь слёзы, песни похожие на рыдания. Дед Мороз, Дед Мороз, табуреточку принёс…

В дом вошёл Калинин.

– Репетируете?

– Решаем, что случится, если мы не приедем, – весело сообщил Самоедов. – Как полагаешь, праздник сорвётся?

– Почему не приедете? – изменился в лице водитель.

– Мало ли… Допустим, ты возьмёшь нас в заложники. 

– Нужны вы мне, – буркнул Калинин.

– Посылка где? – вмешалась Рита.

– В машине.

– Отлично, Саша, мы сейчас. Последнюю на посошок, и выходим, – кивнул Самоедов.

Он выпил, стал возиться с пакетом, складывать провизию обратно, пока его не окликнула Рита. Странными глазами она смотрела в сторону прихожей.

– Слушайте, а он ведь нас запер.

– Кто запер? – не сразу понял Самоедов.

– Калинин запер нас в доме, – понизила она голос. – Я слышала ключ.

– И что делать? – растерялся Самоедов.

– Проверьте.

Самоедов неуверенно вышел в прихожую, толкнул дверь. Не подалась.

– Что там? – выглянула Рита, не вставая с дивана.

Самоедов растерянно пожал плечами.

– Закрыто…

Он стоял и глупо улыбался. А что ещё оставалось? Закрыли. Бред какой-то…

………………………………….

На крыльце стояли Калинин и парень в куртке, похожей на фуфайку. Парень нервно курил. Он замёрз, он столько шёл, а ботиночки – так себе, и куртка, уже знакомая, – с распродажи, подкладка – взяться не за что. Какое в ней тепло?

– Целый день бегаю. Ноги скоро окоченеют. Ещё через поле сколько… – ворчал парень в полголоса.

– А такси? – смотрел Калинин.

– Не поехал, козёл. Сотню давал – ни в какую: не поеду, и всё.

– Дал бы две.

– Им хоть тысячу. Как услышат «в Мокруши» – всё, с вещами на выход. И не разговаривают. Не деревня стала, а …

Парень выругался.

Калинину это не понравилось.

– Родина твоя, между прочим, – напомнил сухо.

– Родина – уродина… – не повернул парень головы.

Он плюнул на окурок, сунул в банку, подошёл к дверям.

– Значит, догадались?

– Сказали, что мы взяли их в заложники.

– При чём здесь заложники?

– Не знаю, они так сказали.

– И ты решил их закрыть?

– На всякий случай.

Парень скинул капюшон.

– Правильно. Пусть посидят, проще будет объясняться.

Они зашли на веранду.

– А где стекло? Выбили? – щёлкнул парень фанерку.

– Птица. Или ветер.

– Какой ветер? Местные архаровцы. К добру твоему подбирались.

Парень хохотнул. Потом прислонил ухо к дверям. Минуты две молчали.

– Нет, ничего не слышно…

Он выпрямился, посмотрел на водителя.

– Психуют? Как думаешь? Особенно, Ритка.

Калинин пожал плечами.

– Зря вы это затеяли.

Парень возмутился, зашипел:

– Ты достал! Сколько можно?! Не знаешь – не суйся! Мы всё рассчитали. Соболеву – …!

И снова выругался.

Калинин молчал, вертел в руках ключи.

– Развёл тут сопли… – продолжал коситься парень. – Надо действовать, а не сомневаться. Чем хуже им, тем лучше нам. Всё! Точка! Середины нет.

Но Калинин спорить не стал. Он что-то услышал за дверями.

– Пора… – сказал негромко.

Парень кивнул и отступил на шаг. Скинул капюшон, одёрнул куртку.

– Чем хуже им, тем лучше нам, – повторил уже для себя и скомандовал: – Открывай. Нет, ты первый…

А в комнате Самоедов вернулся к столу. Он тёр лоб, косился на дверь, старался понять, что случилось.

– Так и знала. – Рита стремительно поднялась с дивана, вышла в прихожую. – Говорила вам: дикое место, нельзя было ехать.

Она осмотрела дверь, попробовал открыть: нет, бесполезно. Ударила кулаком, ещё раз, потом ногой.

– Зараза…

– Кто же думал… Это ошибка, зачем нас закрывать? Он пошутил. – Самоедов пробовал улыбаться. Думал, поможет, снимет напряжение, но нет.

– Какие шутки? – с раздражением обернулась Рита. – Нас ждут в «Росинке», а мы сидим под замком. Это шутки? И нечего пожимать плечами. Это вы согласились идти в дом.

Самоедов занервничал.

– Я делал то, что велел Шорохов: приехал в Покровск, на автовокзале сел в машину, мы заехали за вами. И про деревню Костя знал. Какие вопросы?

– Водку надо меньше пить.

Рита вернулась в комнату, села на край дивана, в отчаянии сцепила пальцы.

– Что делать? Это катастрофа.

– Не переживайте вы так, – решил поддержать её Самоедов. – Что-нибудь придумаем…

И опять он сказал не то.

– Перестаньте! Что вы можете придумать?! – взорвалась Рита. – Через полчаса я должна быть «Росинке», слышите? Я просто должна там быть!

– А кричать-то зачем? – обиделся Самоедов.

– На вас нельзя не кричать! Это вы во всём виноваты! – выпалила она.

– Даже так… – начал краснеть Дмитрий Иванович. – Я думал, что мы товарищи по несчастью, а оказывается, я во всём виноват? Спасибочки. Только вот что я вам скажу, любезная. Ничего у вас не выйдет, не кричите. Криком меня не взять. На меня такими голосами кричали, что вам не снилось. Так что поберегите горло для других. А если вы такая смелая, кричите на Калинина, давайте, орите через дверь. Представляю, какая вы Снегурочка… – с неприязнью закончил он и тут же получил в ответ:

– Не ваше дело, на себя посмотрите. То же, мне, Дед Мороз… Артист погорелого театра!

– Молчать! – рявкнул Самоедов и ладонью по столу: бац!! – Будет она говорить… И нечего скалиться!

Он стал багровым, запыхтел, щёки его дрожали.

Но дверь распахнулась, и Самоедов мгновенно сник: в прихожей вырос Калинин. За спиной – кто-то ещё. А кто? Самоедов вытянул шею.

«Господи, не человек, а тумба…»

– Что случилось, Саша? Дверь закрыта… Зачем? Мы не знаем, что думать.

«Улыбаться, нет?» – пытался он угадать.

– Сейчас узнаете, – усмехнулся водитель и посторонился, а вперёд шагнул невысокий паренёк. На вид – лет двадцать. Или меньше? Самоедов вглядывался: ничего особенного, ни одной приметной черты. Худое лицо, причёска ёжиком. Одежда – ни то, ни сё.

«По крайне мере, не бандит», – соображал он торопливо.

Парень зашёл в комнату, расстегнул куртку.

– Привет, Мирошина.

Секунда-две – недоумение.
 
– Лялечка? Ты?

Рита соскочила с дивана.

– Кому Лялечка, а кому Григорий Сергеич, – поправил парень.

– Брось, Лялечка, – рассмеялась Рита. Она была уже рядом, и глаза её потеплели, и голос стал весёлым. – Сколько мы не виделись? Лет пять? И встретились здесь. Кто бы подумал… – Она обернулась к Самоедову. – Знакомьтесь, Дмитрий Иваныч, мой одноклассник Гришка Лялин, он же Лялечка. Два года вместе, как один день. Он на первом ряду, я на третьем. И такой случай.

– Это не случай, – остановил её Лялин. – У меня для вас постановление.

– Какое?

– Поездка в «Росинку» отменяется.

– Что значит «отменяется»? – не поняла Мирошина.

– Это значит, никуда не едите. Остаётесь здесь.

– Шутишь?

– Какие шутки, всё серьёзно.

– Но почему? – изумился Самоедов.

В ответ парень строго произнёс:

– Акция протеста.

Самоедов вытаращил глаза. Потом тихо охнул.

– Ну, вот и обещанная трагедия, Дмитрий Иваныч. Обещанный кошмар… – Рита уже не улыбалась. Стояла, сжимала пальцы. – И что ты собираешься с нами делать?

– С вами – ничего, а Соболеву – конец.

И махнул рукой, словно отрубил ему голову.

– Соболев – это кто? – шепнул Самоедов Рите.

– Я думаю, глава района.

У Самоедова заходили круги перед глазами, он опустился на стул.

– Объяснений желаете? Пожалуйста. – Лялин сдвинул брови. – Мы объявили Соболеву войну.

– Вдвоём? – Дмитрий Иванович испуганно перевёл глаза на водителя.

Ответить Лялин не успел, его опередила Рита. Какое-то соображение мелькнуло на её лице.

– Что-то я не поняла… Ты из «Шеренги»? – изумилась она.

– Именно так.

– Вот и разобрались, – подвёл итог Калинин.

 «Ещё усмехается… Дать бы тебе в рожу» – Рита отвернулась от водителя (только щёки вспыхнули).

– Зачем тебе это, Гриша? Ты же не сумасшедший.

– Это не сумасшествие, это классовая борьба.

– Но в «Росинке» не митинг, там праздник.

Лялин не слушал.

– Организация постановила, что праздника в «Росинке» не будет.

– А люди? Они собрались.

– Не надо о людях. Люди не причём, вы тоже не о них думаете. Шорохов денег пообещал, вот вы и стараетесь. Разве не так?
 
Губы Риты начали дрожать.

– Ну, ты и сволочь.

Лялин отвечать не стал. Он пересёк комнату, взял свободный стул, сел у окна.

– А знаешь, что будет завтра? – следила за ним Рита. – Завтра Соболев даст команду, и вас прихлопнут, всю вашу «Шеренгу».

– Не пугай, Мирошина, ничего с нами не будет. Кишка у Соболева тонка.

Самоедов, который поворачивал голову то к Рите, то к Лялину, осторожно приподнял руку:

– Всё-таки вмешаюсь. Можно? Потому что не понятно. Пусть вам не нравится глава района. Согласен. Я даже допускаю, что у вас для этого есть основания. Но мы едем в «Росинку» не ради него, Рита права. Соберутся школьники. Они ждут праздника.

Лялин нахмурился.

– Я же сказал, праздник закончился.

– Как закончился? Он ещё не начинался.

– Что вы ему объясняете, идиоту.

«Зачем она ругается? – тревожно подумал Самоедов. – Так никогда не договориться…»

Это и получилось: лицо у Лялина потемнело.

– Конечно, кто ещё… У вас все идиоты, одни вы умные. Хозяева жизни. А знаешь, умная, сколько Соболев из бюджета украл? Только на садике – два миллиона. Просто так в карман себе переложил. А сейчас в «Росинке» станет праздновать? Не будет такого.

– Дурдом…

– Ещё какой, – подтвердил Калинин. Он застегнул тулуп, взглянул на артистов. – Не думайте сбежать, не получится. Я к машине, – кивнул напарнику.

Самоедов проводил его глазами. Когда дверь закрылась, повернулся к Лялину.

– И всё равно не понятно…

Ответа не последовало. Самоедов решил: можно продолжать:

– В чём ваша цель? Не пустите нас в дом отдыха? И что? – Он замолчал, пожал плечами. – Неужели вы считаете, что без нас праздника не будет? Будет, обязательно будет, найдут других артистов.

– Не найдут.

– Найдут, и легко, поверьте моему опыту, наши роли сыграет любой, – продолжал настаивать Дмитрий Иванович (но аккуратно, без нажима). – Даже вы сможете, уверяю вас. Сказать пару четверостиший и вручить подарки – это не сложно. Для чего тогда сыр-бор? Для кого вы стараетесь?

– Для простых людей.

– Для своей «Ширинки» он старается, – перебила Рита.

Лялин как услышал – лицо, будто судорогой свело.

– Не хами, Мирошина, целее будешь, – предупредил.

А Рите что? Разве остановишь? Рванулась вперёд, лицо вспыхнуло.

– А если не испугаюсь, что тогда? Что ты сделаешь? Что вы можете сделать? С главой решили воевать? Да он плевал на вашу газету, потому что одно враньё.

– Не враньё! – Лялин вскочил. – Нам всё про него рассказали, все его подлые тайны. У нас везде свои люди.
 
– Не надо врать. Ни один нормальный человек не станет с вами связываться, – не уступала Рита.

– Не станет? – И Лялин выпрямился (вот оно – долгожданное превосходство). – А как же я вас поймал? Как узнал маршрут, время?

– Вы хотите сказать, всё подстроено? С самого начала? – застыл Самоедов.

Глаза у Лялина горели.

– Наконец-то дошло. Шорохов уверен, что вы отправились в дом отдыха. А мы вас перехватили и посадили к Сане. Никто не знает, где вас искать, и запасных артистов у Шорохова нет. У него даже костюмов нет. Так что праздник – тю-тю. Пусть Соболев сам у ёлки скачет. – Он с ненавистью смотрел на Риту. – Теперь поняла, кто из нас идиот? И это только начало.
 
– А будет продолжение? – похолодел Самоедов.

– Естественно. Не здесь, в «Росинке». Главная акция. И Дед Мороз наш, и Снегурка, лично Павел Петрович доставит, и ещё ребят подвезёт. Такое устроят – Соболев сдохнет от злости. Как думаешь, Мирошина, понравится это Литовченко? А ты думала, мы не знаем, кто в район приехал? Да нас ещё месяц назад предупредили, когда твой Шорохов и не чухал о нём. А завтра мы завалим город листовками, биография Соболева за пять лет, все его махинации. И хана ему, никакой Литовченко не отмажет. – Лялин усмехнулся, наблюдая за Ритой. – Заговор надо плести, как птица – гнездо: ветка к ветке, чтоб яйцо не выпало. Ещё в школе Шорохов учил. Вот и пригодилось.

– А нам что делать? – растерянно спросил Дмитрий Иванович.

Лялин не ответил, прошёл мимо. В прихожей как будто задержался, обернулся к застывшей девушке, но нет, ничего не сказал, только дверь схлопала.

– Вот тебе и шабашка… – пробормотал Самоедов.

………………………………….

Лялин стоял на крыльце, всматривался в темноту деревни. Он курил, часто затягиваясь, пальцы сжимали в кармане ключи. Хотя зачем ключи? Дверь можно было не закрывать. Всё, как предсказывал Жмыхов.

– Это слуги. Не люди – глина. Им главное приспособиться. Покажешь силу, и они твои.

Разговор случился месяц назад. В тот день Павел Петрович неожиданно позвал к себе.

– Где живу, помнишь? – держал его за локоть. – Придёшь вечером, часов в семь. Один, без провожатых. И что приходил – никому.
 
Лялин предано кивал, слушал каждое слово.

– Будет гость. Не надо, чтоб о нём знали, – не громко продолжал Жмыхов.

– Важный человек?

– Для нас он вождь. Имя не скажу. Пока не время.

Вождь (лет сорок, не меньше) был худ и длинноволос: щурил глаза, мял тонкие пальцы. Почти не говорил – слушал Жмыхова. А ещё у него было пенсне. «Как в революции», – догадывался Лялин. Вождь  доставал пенсне из чёрного футляра, цеплял за  нос и листал «Верный выбор».

– Всё это хорошо, – отодвигал газеты.

Пенсне убиралось, вождь снова слушал: Жмыхов рассказывал о делах «Шеренги».

– Что скажешь? – спрашивал Павел Петрович.

– Что скажу? Молодцы, сомнений нет. Но время двигаться дальше…

С этого места говорил он один, и от новых планов у Лялина захватывало дух.

Потом пили водку. Жмыхов вытаскивал её из сумки под ногами: бутылка, вторая. Вождь был возбуждён, глаза блестели, как сама чернота, и голос то гремел (именно так – гремел), то пропадал совсем. 

– Ты откуда? – хватал он Лялина за шею, тянул к себе. – Из Мокрушей? Там и начнём. Потом – город, потом – район. У Соболева нет будущего, история ставит на нём крест. Мы ставим на нём крест!

Слова вождя звучали в ушах сладкой песней победы. Лялин готов был слушать их и слушать.

– Это наш бой. Не последний, но решительный. То, что мы сделаем, станет ему приговором. Веришь? Так и надо. Верь. Никогда не сомневайся, и за тобой пойдут тысячи.

Вождь вскакивал, нервно взмахивал руками. Жмыхов тяжело краснел и сжимал кулаки.

Кулаки были чудовищными. Говорили, что в молодости Жмыхов вытаскивал с танцев пьяных и в темноте долго, страшно их бил. Он называл это «чисткой».

– Не было такого! – отчаянно спорил Лялин, но в этот раз никого жалеть не хотелось. 

«А как ещё? Если не понимают…» – мутилось в голове.

– Почему я? – тянулся к вождю.

– В тебе есть решимость, ты не остановишься, а это главное. Пойми, всё начнётся с тебя, вся акция. Уберёшь препятствие – и путь открыт. А дальше – наш выход…

И вот препятствие убрано, птички в клетке. Победа, можно рапортовать. Но он вглядывался в темноту деревни, в чёрный ряд домов, и не чувствовал победы. Ничто не будоражило, не заводило. Ну ладно, деревня, одна пьянь, кому радоваться? А Санька? Он чего артачится? Печку ему надо делать… Нет, чтоб рядом постоять, поговорить. Родственник, называется. Как деньги от Жмыхова брать – пожалуйста, а как поддержать – физиономию воротит. Не получится, не получится… У кого, тогда, получится? У волшебника в голубом вертолёте? Как подумаешь, всю жизнь только на волшебников и надеялся, справедливости ждал. А справедливость – её не ждут, её устанавливают. Знать бы раньше – всё могло пойти по-другому...

Он снова вытащил сигарету, закурил. Вроде бы ни к чему, но вдруг вспомнилось, как однажды уже стоял на этом крыльце. Только темнота, в которую тогда вглядывался, была полна жизни.

Тот Новый год они отмечали у Калининых (Санькина мать, тётя Маруся, приходилась отцу сестрой). Карьер закрыли, и взрослые говорили об одном: кто куда поедет.

– А ты, Люд? – спрашивали у матери.

Та пожимала плечами:

– Куда я от дома?

– А работать где?

– Школу не закроют, выкрутимся. Лишь бы Гришку доучить.

Они жили вдвоём. Гришкин отец утонул, поехал зимой на тракторе и провалился под лёд. Хотя был не пьяный, и другие тут ездили, а не повезло ему. Мать, конечно, поревела, а потом сказала:

– Богатыми, Гришка, теперь не быть, но и нищим ты у меня не станешь.

Она ушла в школу и взяла себе всю работу, которая нашлась: топила печи, мыла в классах, скидывала с крыши снег. А ещё им помогала родня, и дед, пока был жив, не жадничал, отдавал Гришке половину пенсии. Наказывал:

– На учёбу, когда в институт поедешь. Сейчас не трать. 
 
А как не тратить? Тратили. Потому и жили по деревенским меркам не плохо.

– Только бы школу оставили, – который раз вздыхала мать и смотрела в окно. Не было в деревне уже и почты, и клуба, и все говорили, что на очереди медпункт.

– А там и до учителей доберутся…

Поэтому, когда в тот вечер взрослые приготовились слушать президента, он, уже ходивший в восьмой класс, выскользнул на улицу, чтоб там, под звёздами, загадать единственное желание: пусть не трогают школу.
Но школу закрыли, чуда не случилось.

– Надо ехать, Гриш. Куда без работы? – сказала мать.

И они перебрались в Покровск. Мать поступила на пищекомбинат, им дали комнату в общежитии, а вечерами вдвоём прибирались в школе, в той самой, где теперь, в девятом, учился Гришка.

Класс был обычным. Кто-то Гришке нравился, кто-то нет. Пару раз выяснял отношения. Нормально. Правда, в городе особенно не мелькал. На улицах  отхватить можно было по-настоящему. Ты кто? Чужой?! На!! И в глаз, в ухо… У каждой компании – своя территория: вокзал, комбинатовские, слобода (это те, кто жили у спиртоводочного). А ещё Чонка, училище. Не город, а карта боевых действий.

Рядом с общежитием стояла спортшкола. Гришка начал играть в настольный теннис (ещё в деревне занимался). Взял третье место среди школьников. В последней партии ему проиграл Шорохов.

– Классные подачи, – протянул он руку. – Можешь стать чемпионом.

Познакомились, поговорили. А теннис потом бросили, в один день.

У Гришки не было друзей (родственники – не в счёт). Костя, получается, стал первым. И каким! Старше на год (казалось бы), а знал о жизни всё. Ни один Гришкин вопрос не оставался без ответа. И говорил так, что заслушаешься. Потом, знакомые: у Кости их было не сосчитать. Улицы стали безопасными. В любой компании, которую они встречали, находился человек, который Костю знал. Или знал того, кто о нём рассказывал. И всё время какие-то дела. То с одним отойдёт, то с другим: пошепчутся в стороне и баста, вопрос решён.

– Без Кости никуда, всем Костя нужен, – отвечал он на Гришкины расспросы и строил смешливые глаза. – Держись меня, проблем не будет.

Так Гришка перестал жалеть о переезде.

Шороховы были людьми зажиточными, жили в отдельном доме. Район назывался по примеру столицы Рублёвкой. Костин отец работал в районной администрации, мать – технологом в общепите, но Гришку приняли как своего. Два раза в неделю он бывал у них точно, и если не обедали вместе, то чаем его поили обязательно.

 – Не обижайте нас, Григорий, не отказывайтесь, – просила низким голосом Ираида Васильевна и протягивала тарелку с бутербродами. – У вас с Костей такой возраст, что надо много кушать.

Отец, Сергей Васильевич, выходил к столу редко, а когда появлялся, всегда был погружен в какие-то невесёлые размышления: тёр лоб, вздыхал, переводил глаза с одного на другое, и всё без интереса.

Но Гришка об этом не думал, жизнь рядом с Костей была так упоительна, что замечать чужие проблемы не получалось. Поэтому он не заметил, как стала меняться мать, и когда началась болезнь. Это сейчас он знает – опухоль, а тогда и не представлял, что врачи тоже могут выносить приговор. Знала мать, чем всё кончиться, или только догадывалась – кто теперь ответит?

– Уйду я из школы, Гриш. Руки болят, – только и сказала.

«А деньги где станем брать?» – подумалось Гришке.

Когда он сообщил об этом Косте (а он всё ему рассказывал), тот предложил выход.

– Зачем увольняться? Давай мы за неё поработаем. Разрешат?

– Не знаю. Мать спросит.

Им разрешили.

«Вот это парень», – распирало Гришку от счастья. Другой бы думать об этом не стал – мыть полы, а Костя взялся. И два месяца, до самого лета, каждый вечер они приходили в школу. Гришка брал себе первый этаж, где кабинетов больше, Костя трудился на втором. Так они вывернулись, мать не уволили. Летом она легла на операцию, потом дали путёвку в санаторий. Гришка остался с Костей: сначала в Покровске, потом рванули в Мокруши.

Рыбачили, бегали за грибами, курили (но так, не серьёзно), пробовали самогонку. Каждый вечер – ликбез, как называл это Костя. В основном разбирался женский вопрос: как подходить, как знакомиться, что можно, что нельзя. Лялин слушал, и у него горели уши.

– А дальше? – не дышал он.

– Не всё сразу... – усмехался Шорохов.

Оглядевшись, он предложил дельце. Так и сказал; не дело, а дельце.

– Будем хату сдавать на ночь. Деньги – пополам. В городе толпа желающих, кто хочет оторваться на стороне. А тут – полчаса на дорогу, и все удовольствия.

И понеслось, компания за компанией. Костя мотался в город, искал клиентов, Гришка встречал гостей, провожал в дом, сам уходил спать на сеновал. Утром получал расчёт. А ещё приглядывался. Замечал: парни по утрам по большей части были вялыми, отводили глаза, и деньги протягивали отстранённо. Словно хотели показать, что оказались здесь случайно и ни к чему такому отношения не имеют. Дамский пол тоже отводил глаза, но Гришка чувствовал разницу. Эти глаза пустыми не были, жили в них свои ночные тайны. Ох, и хотелось же Гришке к ним прикоснуться.

А потом он попал в переплёт: очередная компания перепилась. Парни оказались крепкими, стали на спор ломать стулья, у кого быстрей получится. Девицы визжали и прыгали по кроватям. Лялин бросился спасать имущество. Получил в нос.

– За всё заплачено, – ржали парни, но платить не стали. Устроив разгром, укатили, не дожидаясь утра.

Деньги привёз Шорохов. И было их в два раза больше.

– Моральный ущерб, – объяснил он, когда делился. – Если мало, добавят ещё.

Гришка не знал: брать – не брать?

– Мне дом жалко, – швыркал разбитым носом.

– А чего его жалеть? Пусть приносит доход. Всё равно сгниёт.

– Это родина.

– Какая родина? Родина – уродина… Понимаешь, Лялечка (это Костя придумал – Лялечка), если мы говорим: тут не трогать, там не двигать – цена одна, а если говорим: всё можно – цена другая.

– А если бы с твоим домом так – всё можно? Стал бы пускать? – смотрел с обидой Гришка.

– А я пускал. Прошлым летом, когда предки к туркам укатили. Одно условие – чтоб не шумели, соседи могли полицию вызвать.

– Не жалко было? – не верилось Гришке.

– Я повторяю, чего здесь жалеть? Что у тебя, что у меня.

Костя не врал, Лялин это чувствовал.

– Всю осень с этих денег жил. Я бы и дом продал, да родителей девать некуда.

– Уехать хочешь?

– А ты не хочешь? Это же дыра – Покровск. Мне не наша Рублёвка нужна, а московская. Вот где веселуха… И могло получиться. У меня отец – тренер по баскетболу, его команда Россию взяла среди юношей. Предлагали в Москву ехать, а мать упёрлась. Такая же как ты: родина, родина… А теперь его чемпионы в Высшей лиге играют, а он здесь, в спорткомитете, Дни Здоровья проводит. Потому что шанс даётся один раз. Упустил – всё, никому не нужен.

Странно это было слышать.

– Мама у тебя хорошая. Добрая.

– И что мне с её доброты?

Костя усмехнулся, и больше к этой теме не возвращался.

К ним ещё приезжали компании. Может Шорохов их предупреждал или гости подбирались спокойные, но скандалов не было.

Осенью Костя перешёл в лицей.
 
– Надо к экзаменам готовиться. Так что прибираться теперь – один.

– Справлюсь. Мамка уходит на полставки.

– Но мыть-то тебе? – переспросил Костя.

– Естественно.

– Тогда просите второй этаж.

– Какая разница?

– Огромная. На втором этаже – учительская, десять столов, везде – тетради с контрольными.

– И что из этого?

– А из этого, Лялечка, следует многое. Потому что контрольные могут проверяться не сразу.

Костя говорил об этом легко, а Гришка, напротив, чувствовал, что цепенеет.

– Хорошая оценка всегда в цене. Родителей успокоить, деньжат припросить. Мало ли… Главное, не ходить, не исправлять. И это можно устроить.

– Как? – мрачнел Гришка, уже догадываясь, что к чему.

– Что не понятного? – И смешок – знакомый, коротенький. – Находишь нужный стол, берёшь две тетради: заказчика и ту, с которой можно скатать. Отдаёшь. Пока с полами возишься – всё переписано. Не придерёшься.

– Ты уже это делал? Шарился на столах? 

Костя поймал его взгляд, покачал головой.

– Какие мы благородные… Ну и сиди на своих копейках.

Усмехнулся и ушёл.

Так Гришка остался один. Вдруг оказалось, что кроме Кости друзей нет. Даже хороших знакомых нет. Ходил по классу, как прокажённый, никто слова не скажет, все сторонятся. Подойдёшь, спросишь (неважно о чём) – плечами пожмут и обратно, в телефоны. Выть хотелось, ей богу, так стало тяжело, но согласиться на то, что предлагал Шорохов, было ещё тяжелее.

Костя сам его нашёл.

– Успокоился, борец за правду? Давай-ка разберёмся, – смотрел он уже серьёзно. – Что такого я предложил? Давать списывать. А ты не даёшь, когда просят? А когда на контрольной кто-то списывает, молчишь? Или бежишь докладывать?

Гришка мотал головой, не поднимая глаз.

– Здесь – то же самое, – убеждал Костя. – Люди хотят списать, мы помогаем. Обычное дело. Только ситуация сложнее, потому что тетради в учительской, как их взять? А ты можешь, тебя проверять не станут. Так пользуйся этим, не будь лохом.

Мысли у Гришки путались и слабели.

Шорохов не унимался.

– Я проверял, работает идеально, – блестел глазами. – Тебе не говорил, но ты сам пойми. Ты же психованный, мог всё испортить. А тут бес шума надо, осторожно, чтоб веточка к веточке. Ты и сейчас пыхтишь, – приглядывался он к Гришке.

– А если узнают? Мамке-то как? Её же уволят.

– Во-первых, никто не узнает, если с умом, А во-вторых, мамку твою сразу можно было уволить, когда мы за неё работали. Но ты же на это шёл? Потому что надо было помогать. А сейчас ты можешь помочь по-настоящему. Или вам деньги не нужны?

Какое там… С ними-то как раз и была главная беда. Гришка чувствовал – вот она, бедность, во все окна глядит. В магазинах перешли на самый минимум, каждая копейка – на лекарства. Только и осталось ценного, что дом в Мокрушах. Да и то, какое богатство…

В общем, Гришка согласился.

На следующий день Шорохов назвал фамилию.

– Запомнил? Вынесешь, какие скажет. Если что не так – звони. –  И протянул телефон. – Платить за него не надо.

Всё получилось, и Костя пришел с деньгами.

– А самому?

– Всё для тебя, Лялечка. Зарабатывай. – И рассмеялся.

Так возникло новое дельце. Косте оно нравилось куда больше, чем сманивать компании в Мокруши, Гришка это видел. Обычно к вечеру Костя звонил, сообщал, кто придёт. Те, кто появлялись следом, могли не представляться – Гришка узнавал их сразу: ухмылки, шуточки. Некоторые ещё и подмигивали. А чего подмигивать? Делайте своё, да валите на фиг. 

Чаще с тетрадями не получалось, контрольные были проверены. Но, странно, как раз это Костю и заводило: он возбуждался, забывал о делах, тащил за собой в какой-нибудь угол. Сначала Гришке выговаривал.

– А что я могу? – защищался тот.

– Думай. Или ты хочешь, чтоб всегда по-твоему было? Чтоб всё готовенькое: тетради, клиенты. Так бы ты хотел?

«Да я бы вообще никак не хотел…» – мрачнел Гришка.

Но Костя этого не замечал. Он продолжал учить:

– Это игра. Как шахматы. У них – ход, у тебя – два, – крутил глазами. – Допустим, я звоню: контрольная по математике, и ты сразу начинай следить.

– За кем?

– За математичкой, за кем, –  придвигался он вплотную. – Отвлеки её после уроков. Найди повод, чтоб тобой занялась. Вопрос задай, проблемку подсунь.

– Какую проблемку? Она пошлёт меня… – отбивался Гришка.

– Значит, не то предложил. Пробуй снова, ищи варианты. Но так, чтоб незаметно, чтоб не догадалась, Пусть думает: всё идёт, как идёт, а ниточки-то – вот они, уже у тебя.

Гришка не знал, что отвечать. Не было слов, чтобы спорить.

Так прошла первая четверть. После каникул Костя предложил новую штуку.

– Последний стол у окна. Там работы на конкурс, пять папок. Утром повезут в область. А сегодня в одной работе надо поменять страницы. Те уберёшь, а эти подсунешь, – протянул он листы.

– Что в них? – нахмурился Гришка.

– Так, фигня всякая. Чтоб не победила.

И назвал фамилию: Пригожина.

– Не перепутай.

Гришка её знал: нормальная девчонка. Симпатичная, не выпендривается, с физикой помогала.

– Да ты не бойся, никто не докажет… – успокаивал Шорохов.

– Зачем это надо?

– А тебе не всё равно? Человек платит, мы делаем.

– Я не могу.

Шорохов поднял брови.

– Почему?

– Она не заслужила, чтоб с ней так.

– Как так?

Лялин и сейчас не знал, как пришло это слово: бессовестно.

Шорохов замолчал. Потом поднял глаза. Гришка видел: глаза остановились.

– Всё?

Гришке очень хотелось объясниться, он весь напрягся в желании убедить Костя, что есть вещи, через которые переступать нельзя.

Но Шорохову разговор был не нужен. Лицо стало скучным. Только повторил:

– Всё?

Гришка смог лишь выдохнуть.

Шорохов кивнул, не меняя позы.

– Я пойду? – замер Гришка.

– Телефон верни.

Через неделю мать вызвали в школу. Вернулась скоро. Когда зашла, раздеваться не стала, беззвучно опустилась на стул.

– Ты, Гриш, брал что-нибудь со столов учителей?

– Никогда. Зачем? – Он боялся поднять лицо.

– Я тоже говорю, зачем ему? А они одно, чтоб ты из школы уходил. В училище. С такой репутацией им ученик не нужен. Расчёт дали.

– Я разберусь, мам…

Он не стал ждать следующего дня, бросился на Рублёвку.

Костя сидел в своей комнате, листал журналы.

– Мать из-за меня уволили. Кто-то проболтался.

– А я при чём?

– Ты можешь узнать, кто это сделал.

– И что из этого?

– Скажешь, пусть идёт к директору, и говорит, что я не виноват, что всё придумал. 

– Тебе надо – ты и разбирайся.

Гришку бесило спокойствие Шорохова. А что сделаешь? Не закричишь: за стеной – родители, телевизор. Ещё журнальчики эти…

– Меня из школы гонят. В училище.

– Там тоже люди учатся.

– Но у меня другие планы, – готов был взорваться Гришка.

А Шорохов и лица не повернул.

– У меня тоже были планы, –  листал страницы. – Я человека мог на крючок посадить, а ты всё испортил. Бессовестным меня назвал.

– Но Пригожина – она же нормальная.

– Плевать мне на Пригожину, – перебил Шорохов. – Она в этой истории ноль. Там такая игра начиналась…

Он замолчал.

– И как быть?

– Стреляйся. Шучу.

И взглянул на него – прямо и пусто. Больше они не говорили. Ни разу.

То, что случилось потом, вспоминать не хотелось. В училище вытерпел два месяца, били каждую неделю. Ушёл в вечернюю школу, днём работал на складе разнорабочим.

Дальше армия. Тоже не сложилось: мыкался в охране. Перед глазами те же ящики: раньше таскал, теперь сторожил.

Когда вернулся, мать была уже в больнице. Увидела, заплакала.

– Не получилось у нас, Гриш. Ты уж прости…

Врач, пожилой дядька, много не объяснял:

– Родственники есть? Живут далеко? Надо предупредить.

– Сколько осталось?

– Времени? Нисколько. Могла вообще не дотянуть.

Из родственников приехали Калинины, помогли перевезти мать в Мокруши. Она прожила ещё две недели: когда приходила в себя, держала его за руки, ничего не говорила. Так и ушла – тихо, с чувством вины.

После похорон решили продавать дом.

– Хоть на дрова. Денег-то совсем нет? – вздыхала тётя Маруся.

«Откуда…» – отмолчался Лялин.

Устроился на пищекомбинат, на расфасовку, надеялся, что оставят комнату. Как мог, объяснил. Посочувствовали, но комнату забрали.

– Это для семейных. Можем дать в другом месте, где одиночки. Но там у нас попроще.

«Попроще» – мягко сказано: самая окраина, царство помоек. На два коридора три лампочки. Грязь, разбитые унитазы, общая кухня. Убирать за собой считалось лишним. Но это ещё полбеды. Каждый день кто-нибудь стрелял «на курево». Сначала давал, но долги не возвращали. Когда стал отказывать, на дверях нацарапали «Гнида». Он купил ноутбук (считай, последние сбережения), хотел поступать заочно, учиться по Интернету, – через неделю ноутбук спёрли.

– А что я могу? – ответила комендант, не отрываясь от  телевизора. – Сторожить надо лучше.

Как лучше, если выдрали замок? Он написал заявление в полицию. Той же ночью вломились в комнату, устроили тёмную.

Участковый был на немного старше. Признался сразу:

– Будем разбираться, хотя шансов нет. Не общежитие, а Гарлем какой-то. Тащат всё, что можно, поножовщина каждый месяц. Лучше съезжай.

Хорошо говорить – съезжай. А куда?

– Тогда приспосабливайся…

Шорохова он увидел случайно. На комбинат приехал Соболев. Перед обедом тех, кто свободен, собрали в столовой. Соболев вышел вперёд, стал заливать об успехах. За спиной сидела свита – глава города, кто-то ещё и Костя: упитанный, отутюженный. Счастливый.

– Молоденький – это кто? – услышал за спиной.

– Хмырь из администрации. 

–  А ты видел, на чём этот хмырь ездит? Нам за всю жизнь не заработать…

Вечером Лялин впервые напился. Его душила ненависть, буквально задыхался. Почему кому-то – всё, а ему – ничего? Кто это решил? По какому праву? Чем больше пил, тем больше злился.

Из-за чего случилась драка, он не помнил. Помнил полицию, писали протокол. Утром притащилась комендант.

– Выметайся. Даю час. Иначе докладная директору. Вылетишь с комбината.

Но через час в комнату вошёл Жмыхов.

– Зря ты бросил теннис, паря. Отсюда и проблемы.

Это он так пошутил. Потом успокоил:

– Никто не тронет. Будешь здесь жить, пока мы твою биографию не выправим.

Прошла неделя, и его взяли в училище старшим по режиму, зарплата против прежней – залюбуешься. Дали комнату в малосемейке. Те козлы, что стащили ноутбук, принесли деньги, извинились. У каждого – по фингалу.

С первой получки Лялин купил бутылку коньяка и отправился к Павлу Петровичу. Надо было поблагодарить. Они просидели до полуночи, сначала говорили о Гришке, потом перешли на страну.

– Это хорошо, я узнал о тебе, помог. А как всем помочь? – спрашивал Жмыхов, и лицо его наливалось краской. – Страну гробят, не чувствуешь? Кругом сволочи.

«Кругом» – кивал Лялин.

– Это только кажется – страна. А их две, России. Одна счастливая, потому что всё есть. Но попробуй, сунься – башку оторвут. А другая – для нас, остальных. И так нищие, да ещё последнее отбирают. Приходит такой козёл, и говорит, что знает, как сделать страну лучше. Он о какой стране говорит: о своей или о нашей? Была деревня Мокруши, кому мешала? Нет, сказали, нельзя, школу в деревне держать не выгодно, и школы не стало. Потом сказали, что больница – не выгодно, и больницы не стало. Потом не стало почты, не стало магазина, вообще ничего не стало, и всё потому, что не выгодно. Кому не выгодно? Тому, кто в этой деревне жить никогда не собирался?

Этих слов Лялин и ждал.

– А что делать? – не терпелось ему.

– Бороться. Я решил создать организацию. За основу – училище. Но мне нужны помощники. Возьмёшься? Отвечать за агитацию. У нас будет своя газета. Подберёшь группу, пусть разносят. Чтоб в каждый дом, в каждый почтовый ящик. Чтоб до всех наша правда дошла. Деньги найдём, помогут, не все ещё в России продались. Но мы с тобой, – Павел Петрович брал его за плечо, сжимал до боли, – мы с тобой не за деньги, мы – за справедливость. Чем хуже им, тем лучше нам. Понял?

Так Лялин шагнул в политику. Скоро под его началом был отряд агитаторов. Павел Петрович называл их «конницей». По одному сигналу «конница» могла завалить Покровск листовками, Лялин не врал. И насчёт листовок не врал: огромные стопки ждали его в кабинете. Спокойной жизни Соболеву оставался день. Даже не день – вечер. И всё, конец. И ему, и Косте.

…………………………………

«Холодно, чёрт…» – Лялин поёжился. Надо было нормально одеться. Вождя послушал. Это уже в конце, когда того совсем развезло.

– Вот она – мизансцена! Я её вижу! – таращил он глаза, пытаясь встать. – Мы и они, правда и кривда, добро и зло. Пусть мы – голодные, пусть –  раздетые. Но за нами свет! За нами будущее!

– Одень, что похуже, – объяснил потом Павел Петрович.

И что? Кто обратил внимание на его одежду? Старался, подбирал. Дурак…

Он сунул руки под мышки, сошёл с крыльца и потопал к машине. Веранду решил не закрывать.

Дошёл, заглянул в кабину.

– Скоро, нет? – вытащил сигарету.

– Ещё минута.

– В тепле поедут? А в доме когда топил? Чего молчишь? Утром? Специально ездил?

Саня и тут не ответил.

– Пожалел? Честно скажи, – не отступался Лялин.

– Пусть греются, люди всё-таки.

– Тоже мне люди, – проворчал Лялин, пуская дымок. Взглянул на дома,  и почему-то подумал, что его, к примеру, никто жалеть не станет. – Как думаешь, сколько в деревне осталось? Человек сорок?

– Где-то так…

Калинин закончил с машиной. Подошёл, стал вытирать руки.
 
– Помнишь кого? А я – никого. В лицо ещё узнаю, а как зовут… – Он замолчал, чувствуя, как не просто об этом думать. – Словно в другой жизни… На кладбище год не был.

Лялин вздохнул. Вот сейчас бы и поговорить по-человечески, но брату было не до лирики.

– Долго ещё? – перебил он.

– В «Росинке»? Как пойдёт. Часа два.

– Потом к Жмыхову? Победу праздновать?

– Не веришь? – покосился Лялин. – Никто не верит, а мы победим.

– А школьники?

– Что школьники? – не понял Лялин.

– Они праздника ждали.

– Ничего, переживут. Мы для них стараемся.

– А вы у них спросили?

Лялин прищурил глаза.

«Опять начинает…» – подумал с досадой.

– О чём мы должны их спрашивать?

– Нужны им ваши старания?

– Мы сами знаем, что им нужно. Сегодня они увидят урок классовой борьбы. Знаешь, как говорит Жмыхов? Ударь одного, чтоб воспитать тысячу. И не спорь со мной! – повысил он голос. – Некого там жалеть. Одни мажоры.

– Не обязательно.

– Брось, Саня, всё ты знаешь. Нет там простых. Из детдома кого позвали? Вот именно…

– Хорошо. Сорвёте праздник, и что потом? Другая жизнь начнётся?

– Естественно. Соболева – в тюрьму, Павел Петрович – на его место.

– Какой он глава? Опыта – ноль, с директоров выгнали.

– Всё клевета, – не хотел слушать Лялин. – Он за правду стоял, потому и выгнали, это, во-первых. А во-вторых, опыт – не главное. Помогут. Лишь бы честный.

– Сами-то вы честные?

И опять глазами не смотрит. Лялин взбесился:

– Что не нравится?!

– Обманули же.

– Кого?

– Артистов.

– Ритку? – Лялина оторопел.  – Эту?! – Он грязно её обозвал. – Ты не понял, что она за человек? Для неё главное – деньги, на остальное плевать. За деньги любого предаст, под любого ляжет. Таких давить надо, а не жалеть.
 
– А с правдой как? Тоже давить?

– Ты меня не путай… – Лялин нахмурился и погрозил брату пальцем. – Я знаю, почему ты так говоришь. Потому что ты не с нами. И не с ними. Ты ни с кем, один, ни за тех, ни за других. Потому и правда твоя не живая. А мы – за народ, и правда у нас народная. И все, кто за народ, должны быть с нами.

Лялин был раздражён, лицо злое, но Калинин спорить не собирался.

– Опять агитируешь?

Лялин выругался и отвернулся. Который раз говорят, а всё без толку. Расстояние между ними не сокращалось ни на сантиметр. Стоило вспомнить о «Шеренге», Саня, словно чугуном каким, наливался. И одно вместо ответа: нет, нет, нет...

«Тупой баран…»

Калинин приехал в Покровск летом. Лялин, как узнал – сразу к Павлу Петровичу:

– Вот бы кого к нам. Силища – за троих.

– Зови,– согласился Жмыхов.

А Калинин не пошёл, устроился в детский дом. Объяснять ничего не стал, лишь сообщил: нужен водитель, и всё.

– Водители везде нужны, – пытался вразумить его Лялин.

– Там нужнее…

– Так и сказал? – переспросил потом Павел Петрович.

Лялин кивнул, даже, кажется, вздохнул: неудобно было за брата. Такие люди зовут, а он…

Но Жмыхов эту тему развивать не стал, только заметил:

– Темнит…

А насчёт участия в акции сам предложил.

Лялин ещё засомневался:

– Не пойдёт.

– Ты скажи, хорошо заплатим.

За деньги Калинин согласился.

– А ты говоришь – бессребреник, – усмехнулся Жмыхов. – Все они такие, на словах за правду. А как денег коснётся – и правда не нужна.

 «Правильно, Павел Петрович. Не нужна им правда …» – злился теперь Лялин.

– К нам гости, – раздалось за спиной.

Он оглянулся: так и есть, приближаются. Двое: высокий и низкий, маячат сигаретами. Что за люди – не понятно, но шагают уверенно.

«Принёс чёрт…» – Лялин заранее нахмурился. Лучше бы их с братом никто не видел. А куда спрячешься? Поздно.

Подошли, остановились. Высокий шагнул вперёд, уставился пьяненько.

– Калинин? – наконец узнал и пошатнулся. – А я – Коротков. Лёха Коротков, помнишь такого? Бегали вместе ... Мы идём, смотрим – машина. Думаем, чья такая? А это твоя, угадал?

Калинин молчал, не вынимая рук из карманов.

– Ты, Саня, здоровый стал. Спортом занимаешься? Я тоже занимаюсь. Литроболом, – заржал Коротков.

– Тебе чего? – спросил Калинин. Взгляд его потяжелел.

Теперь вперёд вышел низкий: неопределённого возраста, но видно, что непростой. Шапка – до бровей, глаза – узкие, острые. И времени прошло чуть-чуть, а уже всё оглядел, оценил.

– Одни здесь? – спросил негромко.

И что-то такое пронеслось в воздухе, отчего Лялин вдруг заволновался.
– Одни – поспешил с ответом.

– А чего приехали? На родину потянуло? – Низкий сдавленно хохотнул, на секунду повернулся к спутнику.

«Подмигивает что ли…» – не мог понять Лялин

– Дело к нам или так, потрепаться? – спросил Калинин.

– Помощь нужна, – объяснил низкий.

– Какая?

– Машина не заводится. Ты бы посмотрел.

– Некогда нам, – ответил за него Лялин.

– А чего некогда? Так же стоите.

– Стоим – значит надо.

– Подожди, подожди… – Коротков оскалился. – Ты – Лялин, правильно? Гришка? У тебя мать в школе работала. Совсем свои, значит. А своим надо помогать.

«Какие вы нам свои…» – тревожно подумал Лялин.

А Коротков не молчал:

– Друзья приехали, надо домой собираться, а машина не едет. Я им говорю: не дрейфь, кого-нибудь найдём, помогут.

– Откуда приехали? – спросил Калинин у низкого.

– Издалека, отсюда не увидеть. И поломались. Нехорошо.

– Торопитесь куда?

– А как же. Такое время, все торопятся. Праздник.

– Помоги, Саня, за нами не заржавеет, – подхватил Коротков, стараясь выглядеть беспечным. – Всё есть: выпить, закусить. Девок только нету.

Калинин повернулся к брату:

– Надо сходить.

– Зачем?! – возмутился Лялин, перейдя на шёпот.

Калинин повторил: надо. И так повторил, что Лялину стало не по себе.

– Не боись, Гришка, мы скоренько, – вмешался Коротков. – На машине – туда и обратно, у нас нынче разгребёно.

– Правильно, это быстрее, – кивнул ему Калинин. И спросил, но так, между прочим: – Гости-то к кому? К тебе, к брату?

– Так его ж взяли…

– Стоп! – рявкнул низкий, и Коротков мгновенно осёкся, испуганно заморгал. – Причём здесь брат? Мы к нему – никаким боком, ты нас, паря, с кем-то путаешь,

Коротков стоял, теребил сигаретку. Ни слова больше.

– Так и есть, путаю, – согласился Калинин. – Звать-то как?

– Зови дядей Женей, не ошибёшься.

– Что с машиной?

– Глохнет.

– Глохнет – это плохо, могу не сделать.

– Ничего, ты рукастый, сделаешь.

И снова холодные глаза изучали братьев.

– Денег дадите? – спросил Калинин.

– Сколько скажешь – все твои.

Уже у машины Лялин оглянулся. Калинин стоял в центре, те двое – по бокам. Калинин что-то увлечённо объяснял.

«Тоже мне, друзья нашлись», – проворчал Лялин.

Он закурил, с минуту постоял и крикнул, не скрывая раздражения:

– У нас полчаса, ни больше.

Потом, в кабине сердито спросил:

– Зачем согласился? Денег мало? Мы тебя вроде не обидели.

Саня его не слушал. Нахмурившись, неожиданно заговорил о другом:

– Ваши точно подъедут?

– Точно.

– Сколько?

– Не знаю. Человек десять. А тебе зачем?

– Так, подумалось, – не стал объяснять Саня.

Он завёл мотор и больше не проронил ни слова.

………………………………….

Самоедов взглянул на часы.

– Половина седьмого.

– Надо сообщить Косте, – словно очнулась Рита.

– Это конечно, в первую очередь… Вопрос, как? – Самоедов пожал плечами.

– Пока не знаю.

Она подошла к окну, тронула занавеску.

– Ставни. Не открыть, – предупредил Самоедов.

Рита вернулась в прихожую, оглядела дверь.

«Накликает она беду», – тревожно следил за ней Дмитрий Иванович.

Рита взялась за ручку.

– Умоляю, не надо. –  Самоедов беспокойно подался вперёд.

– Что не надо?

– Не дёргайте.

– Почему?

– Но вы же видели Калинина. – Самоедов понизил голос до шёпота. – Это не человек, это божье наказание. А если зайдёт? Что мы можем с голыми руками?

– Вы правы… – Рита огляделась. – Надо вооружиться.
 
– Что?! – Дмитрий Иванович оторопел.

А Рита не останавливалась: стала придумывать.

– Мы позовём их сюда, Лялин – вам, Калинин – мне. Я буду у дверей, чтоб не заметили, и ударю сзади. Допустим поленом. – Она перевела глаза на Самоедова. – Но вам надо выключить свет.

Самоедов не слушал. Он смотрел на поленья и представлял Ритину драку. Это был такой ужас, что глаза закатывались.

– Главное не промахнуться. Потом я вытащу у него ключи от машины, а вы будите держать Лялина. Выбегаем на улицу и к машине. Через двадцать минут уже на трассе… – вслух соображала Рита. – Вы машину водите?

Самоедов качнулся, замотал головой.

– Значит, сама, – ответила за него Рита. – Но я тоже без опыта… Нужно время, чтоб завести мотор, хотя бы пару минут. Вы должны их задержать.

Самоедову стало ещё хуже: как он будет их держать? Один – двоих? С ума сойти…

Девушка решительно выпрямилась, подошла к печке, выбрала полено.

– Кричите, – шёпотом велела она.

Самоедов вздрогнул и тем же шёпотом:

– Что кричать?

– Без разницы. Кричите, – тихо и властно повторила Рита и встала у дверей. – Главное, чтоб услышали.

Она вертела полено, перекладывала из одной руки в другую, не могла приспособить для удара. Потом подняла голову, прижалась к стене.

 «Они нас прибьют. Однозначно. Сначала её, потом меня…» – Дмитрий Иванович вытащил из кармана платок и вытер лоб. Сглотнул, чтоб исчезло волнение, скользнул глазами по комнате – направо, налево. Спрятаться было негде.

И тут с улицы – звук машины.

– Уезжают? – не поверила Рита.

Они стали прислушиваться: один поехал? оба?
 
 «Пусть бы оба, пусть бы оба…» – замирал Самоедов.

– А почему уезжают? – с тревогой смотрела девушка.

– Не знаю…

Самоедов подошёл к окну, послушал там.

«Во всяком случае, у нас есть время», – соображал сам с собой.

Они ещё постояли, ещё послушали.

Первым заговорил Дмитрий Иванович.

– Может, снова всё обсудить? Без лишней паники. – Он старался говорить спокойно: он надеялся на Ритино благоразумие.

– Сейчас бы воды, – ответила девушка. 

– Сок устроит? 

Она кивнула. С каким-то запоздавшим недоумением взглянула на полено, поставила к стене.

Вернулись в комнату. Дмитрий Иванович налил стакан, протянул Рите, смотрел, как она жадно пьёт.

Подождав, пока девушка успокоится, подвинул стул и сел напротив (Рита сидела на диване).

– Можно вопрос? – принял он стакан. – Что это за «Шеренга»? Партия или что?

– Был спортивный клуб, создавали в училище для подростков, чтоб не бесились. А Жмыхов превратил его в «Шеренгу».

– Это который Павел Петрович? Он тоже ваш?

– Местный, – кивнула Рита. – Собрал вокруг себя таких, как Лялин, и началось, с каждым месяцем всё хуже.

– Ничего нельзя сделать?

– Они не сами по себе, за ними кто-то стоит. Зажали всю администрацию. То один скандал, то другой. Газета эта дикая, ещё бал сорвётся… – Рита нахмурила брови. – Как они узнали про Литовченко?

– Важная птица?

– Заместитель губера. Костя говорил, знают только свои. А Лялин узнал.

– И причина, полагаю, в выборах?

Рита подтвердила:

– Весной.

Дмитрий Иванович усмехнулся:

– Так и знал. Везде одно и то же… А со мной ещё проще. Хотел заработать, долгов – выше крыши. Хозяйка сказала: не заплатишь, ищи новый угол. А где я найду? – Он грустно улыбнулся. –  Я ведь, Рита, в самом деле, артист погорелого театра. Клуб-то наш сгорел.

– Я не знала, извините.

– Да ничего. Просто совпало.
 
Самоедов простодушно рассмеялся, лицо стало добрее.

– И всё из-за этого… – Он щёлкнул себя по горлу. – А как славно начиналось… Я, Рита, по молодости областные конкурсы выигрывал, по России с театром ездили, не поверите. Урал, Сибирь. В газетах писали, хвалили. А потом одну ошибку совершил, и всё, вся жизнь насмарку.

Дмитрий Иванович вздохнул, и хотя улыбка так и осталась улыбкой, но стало понятно, что рассказ будет невесёлым.

– Позвали в департамент культуры. И обещать ничего не обещали, а я, дурак, согласился. Думал, у них так принято: ничего не обещают, а потом – и квартира тебе, и зарплата. Может, кстати, и получилось бы, – оживился он. – Время пришло – дали отдел, перспектива. А споткнулся на дамочке. Как её? Евгения Николаевна… – сморщил лоб Дмитрий Иванович. 

– Начальница? – поинтересовалась Рита.

– Как раз, наоборот, подчинённая. Невзлюбила. Что не сделаю – всё не так. И чуть что – истерика. Я тогда узнал, какая она – женская истерика. И уволить нельзя, потому что её папаша с главой департамента дружил. Спрашиваю – что делать? А мне отвечают – терпи. Что ещё скажут? Чиновники – народ боязливый. Два года терпел – чувствую, кончилась терпелка. Написал заявление. Предложили Дом Культуры, директором. Там как раз ремонт. Я сначала обрадовался. Вот, думаю, настоящее дело. А потом выяснилось, что те люди, которые меня директором сделали, решили денег заработать. Что я в сметах понимаю? Я же не строитель. Доверял им, акты подписывал. Чуть в тюрьму не сел… И опять кому жаловаться? Сказали – нельзя, все свои, сор из избы не выносят. Устроился в сельский клуб, подальше от прежних знакомых. А сил уже нет, в мозгах пусто, в карманах – тоже. Пить начал. Здорово начал, считай, каждый день. Женщина была – ушла. Погасла жизнь, как папироска на ветру. Кстати, из-за неё клуб и сгорел. Потом-то я курить бросил, а толку? И шагнул в сторону раз, а обратно не выбраться.

Дмитрий Иванович печально замолчал, щёки его отвисли.

– Ни семьи, ни работы. Шабашки да съёмная комната. Да и не комната – так, кладовочка. Теперь и оттуда выгонят. Чёрт бы побрал, этого Калинина! – воскликнул он с раздражением. – Как он меня провёл? Я ещё сомневался, почему «Буханка», а он стаканчик поднёс и всё – вопросы кончились.

На какое-то время Самоедов замолчал, соединив пальцы в замок и пристально их разглядывая. Потом перевёл глаза на Риту. Лицо его сделалось сосредоточенным.

– Если в «Росинку» приезжают важные люди, почему Костя выбрал меня? Нашёл бы другого Деда Мороза.

– Он называл вас кудесником. 

– Бросьте, какой кудесник? Меня на детский утренник пускать нельзя, а он – пьяницу, и на такое дело. И вообще непонятно, – тёр Самоедов лоб. –  Он, что, не мог вам позвонить, пока мы были в Покровске? Когда в машину садились, когда ехали. Я бы ни на шаг вас не отпускал, а ему – дела нет. Ещё костюмы эти … –  Дмитрий Иванович оглянулся. Видно эта мысль давно его беспокоила. –  Почему он велел надеть костюмы заранее? – заговорил тише. – Обычно наряжаются перед выступлением. А тут заранее? Вы говорили с ним на эту тему?

– Нет. Он сказал одеться и ждать.

– И мне сказал – сразу одеться. Чтоб узнали на автовокзале. Я так и ехал из дома. Но мне без разницы, смотрите, кому нравится, я и сам пошутить люблю, а почему вам обязательно в костюме? – Дмитрий Иванович удивлённо пожал плечами.

Но Рита не слушала. Она подняла палец: тише…

За дверями началось движение, кто-то пробовал открыть замок.

«Вернулись?» – одними глазами спросила девушка. Лицо её остановилось.

Самоедов вздрогнул, не зная, что сказать.

Рита бесшумно встала с дивана, на цыпочках подошла к дверям. Подняла полено, ухватилась покрепче и застыла у стены, закусив губу.

Самоедов остался сидеть. Хотя понимал: надо встать, надо приготовиться, а как? Ноги не слушались, и сердце билось за двоих.

«Господи, пронеси». – Он закрыл глаза, холодной рукой нащупал спинку стула.

Замок сработал, и дверь снова распахнулась.

…………………………………

– Костя… – Это была Рита, её голос. И тут же – стук полена об пол.

Дмитрий Иванович открыл глаза. На пороге стоял приятный молодой человек среднего роста в ярком спортивном костюме, какие носят зимой. Через плечо  – кожаная сумка.  Глаза Дмитрия Ивановича, в который раз за вечер, округлились.

– Здрасьте, – шутливо поклонился гость, придерживая сумку. Ровная чёлочка не двигалась, словно приклеенная. – Для кого полено? Для меня? А я-то спешил, винца взял, конфеток. Думал, угодить, а вы меня – поленом… – Он не переставал улыбаться и поворачивал голову во все стороны. – Где остальные?

– Уехали, – произнёс изумлённый Самоедов.

– Не могли они уехать, У них работа не закончена. Где-то здесь прячутся, в Мокрушах.

Шорохов (а это был он) весело подмигнул; удивление артистов его не смущало. Подхватив сумку, уверено прошёл к столу, достал платочек, смахнул пыль. Затем выставил вино и высыпал конфеты: всех цветов, всех размеров.

– Стаканы найдём, Дмитрий Иванович? Мне бы парочку.

– Разовые.

– Сойдёт.

– А нас ведь тут закрыли. Можно сказать, арестовали, – сообщил Самоедов и вздохнул: – Чуть не побили…

Шорохов не ответил. С невозмутимой миной он вынул из сумки штопор, ловко открыл бутылку. Потом взял у Самоедова посуду.

– Маловаты, конечно…

– Вы на машине?

– Естественно, – кивнул Шорохов. Он не смотрел на Самоедова: колдовал с бутылкой и стаканами.

– Надо уезжать, не мешкая,

– Почему?

– «Шеренга» объявила войну. – Дмитрий Иванович понизил голос. – Решили праздник в «Росинке» сорвать…

Самоедов хотел ещё что-нибудь прибавить, для общего драматизма, но Шорохов его остановил: тссс… Он приложил палец к губам и протянул стакан.

– Пейте, Дмитрий Иванович. Отличное вино. – И снизу, легонько подтолкнул его за локоть. – Из Франции привезли, не вру. А ты, Рит, чего скромничаешь? Присоединяйся.

Самоедов поблагодарил и выпил. Девушка отказалась.

– Ну, как хочешь, – не стал настаивать Шорохов. – Понравилось? – И протянул Самоедову конфету, первую, какая попалась.

– Приятное вино, – согласился Дмитрий Иванович. – А сами?

– Я же за рулём, забыли? – Шорохов огляделся ещё раз. – А здесь ничего. Простенько, но мило.

Он выдвинул стул и устроился на нём, с интересом уставившись на артистов. Выждав минуту (чтоб уж совсем тишина), спокойно заговорил:

– Теперь насчёт «Шеренги». Спасибо за информацию, но с «Шеренгой» мы разобрались. Праздник идёт своим ходом, ничего страшного не случилось.

– Как же там без Деда Мороза?

– Не волнуйтесь, Дмитрий Иванович, нашли. И Деда Мороза нашли, и Снегурку.

– А мы, значит… – Самоедов замялся.

– Это насчёт денег? Всё остаётся в силе.

Шорохов полез в нагрудный карман, вытащил два конверта, помахал перед собой: вот, пожалуйста, и положил на стол.

– Но мы не выступали, – не понял Самоедов.

– Смотря, что считать выступлением. Лялечка поверил, что вы настоящие? Поверил. Что и требовалось доказать. Единственное, нам пришлось сменить декорации.

– В смысле?

Шорохов терпеливо улыбнулся.

– Всё просто, Дмитрий Иванович. Вы сыграли свои роли, но не в «Росинке».

– А где?

– Сначала на автовокзале, потом в машине, а финал здесь, в этом старом, добротном доме.

Самоедов растеряно замолчал: он не знал, как на это реагировать. Он взглянул на Риту. Но той было не до подсказок: последние слова вызвали у неё крайнее беспокойство, это Дмитрий Иванович как раз заметил.

– Вот оно в чём дело… – пробормотал он, чувствуя, что снова ничего не понимает, но что неприятности, похоже, не кончились.

– А как же встреча? – Рита напряглась: она ждала ответа.

– Какая встреча? –  удивился Шорохов.

– С Литовченко. Ты говорил, вторая серия.

– Ах, это… Этого не будет. Решили отменить. Так что посидим чуток, и домой. Вам лучше с Калининым. Быстрее получится. А мы с Лялечкой за вами.

– А со мной как? – У Риты дрогнул голос. – Мы договаривались…

Но Шорохов её не слушал, он был занят другим.

– Как оно по-русски? Хотел же записать… – рассматривал он бутылку. – Знаете что? К нему бы ещё кролика. Обжарить и в молоко, пусть томиться. Допустим, час. И овощей сверху. А бокалы обязательно с длинной ножкой.

Рита не знала, что делать.

– Может, потом поговорим? 

– Потом, – кивнул Костя и нашёл глазами Самоедова. – Ещё стаканчик, Дмитрий Иванович? Не надо скромничать, я знаю – вы мастер. Вам таких бутылок две штучки надо. Или больше? – смотрел он весело.

А Рита нервничала: ей всё время приходилось о себе напоминать.

– Когда позвонить? Завтра?

– Завтра не получится. Давай после праздника. А лучше в конце месяца. Дел, Рита, не поверишь, – не продохнуть. Ни минуты покоя.

Здесь Костя перешёл на доверительный тон, но на самом деле никакой доверительности не было, а было чистое издевательство. Самоедов это видел, здесь не требовалось большого ума. Девушку было жаль. А как помочь?

Шорохов снова вертел головой.

– Только с вами и отдыхаю… Нет, нет, здесь хорошо. Всё кругом простое, настоящее.

– Понимаешь, Костя, я с работы уволилась. С прежней.
 
– Да? И вернуться нельзя?

– Там человека приняли.

– И что?

– Мне-то теперь куда? – Рита чуть не плакала.

Шорохов, наконец, взглянул на девушку и покачал головой. Подошёл, погладил плечо.

– Ну, ничего, ничего… – вздохнул с сочувствием.

– Ты обещал помочь.

– Конечно, помогу, если обещал… – И тут же, быстро, прибавив  в голосе: – Пьянствовать-то будите, господа артисты? Или сразу домой? Решайте, а у меня ещё дельце.

Слегка, но твердо отстранив от себя Риту, Костя вышел в прихожую, Здесь оглянулся.

– Не сидите зря, продолжения не будет.

 «А глаза-то какие… – замер поражённый Самоедов. – Она это видела? Страшно подумать…»

………………………………….

– Вот и всё…

Самоедов вздрогнул. Рита заметила, усмехнулась:

– Это я о своём. Хотя вам тоже лучше одеться.

Дмитрий Иванович сидел у стола, мял в руках конверт. Думал: удобно, нет? Потом решился: открыл, пересчитал.

– Учитывая, что ничего не делали… Костя не жадный.

– Не жадный… Знаете что? – подняла она голову. – Возьмите всё себе.

– Зачем?

– Отдадите хозяйке.

– Это много.

– Заплатите вперёд.

Дмитрий Иванович растерялся.

– Конечно, деньги не лишние… – замялся он.

– Берите, пока дают, – с раздражением бросила девушка. Она прижала пальцы к вискам, затихла.

И Самоедов притих. «Можно, конечно, и взять…» – думал тихонько.

Неожиданно Рита выпрямилась.

– Не напиться ли нам, Дмитрий Иванович? Нет, не вина, – остановила она его. – Давайте водки.

Самоедов вытащил четвертинку.

– Сколько?

– Лейте, – сжала она пальцы.

Медленным движением взяла стаканчик, поднесла к лицу.

–У меня такого Нового года никогда не было. Ещё утром думала: вот он, шанс. И так попасть…

Она слабо засмеялась.

– Водка не поможет, – серьёзно сказал Самоедов. – Лучше поговорить. Разрешите…

Он решительно забрал стакан обратно, присел рядом с девушкой.

– Зачем вам Шорохов?

– Мне нужна работа.

– Без него никак?

– А где тут найдёшь? – Рита достала платок, вытерла глаза. – Город – маленький, что получше – всё занято.

– Костя сказал, поможет, – неуверенно напомнил Самоедов.

– Помогают, когда есть интерес. А его интереса вы сами видели. Теперь я никто. Поезд к счастью мчится без меня.

– Зачем вы так? Всё ещё получится, – поспешил успокоить Дмитрий Иванович. – Что-нибудь найдётся. Может, не та работа, которую ждали, не с такой зарплатой, но всех денег не заработать.

Рита горько усмехнулась.

– Дело не во мне.  Брат, старший.  На нём кредит, платить нечем. Если денег не найти, заберут квартиру. А у него два сына, погодки.

– Сколько им?

– Год и два.

Самоедов мгновенно повеселел.

– Не переживайте, никто ничего не заберёт. Суд не станет выселять семью с такими детьми.

Рита только головой покачала.

– Выселят. Мы говорили с адвокатом. У нас ещё дом, туда и отправят. Единственный выход – договариваться с банком. Брать новый кредит и гасить старый.

– Поэтому нужна большая зарплата, – Самоедов всё понял.

– Конечно. Иначе, какой мне кредит.

– А что за дом, если не секрет?

– От родителей остался, в такой же деревне.

Дмитрий Иванович внимательно смотрел на девушку.

– Родственники есть?

– Дядька в Москве, машинами торгует.

– Богатый?

Она кивнула.

– А толку? Сказал: сами виноваты, выкручивайтесь. А в чём виноваты? Жить хотелось по-человечески? Это что, преступление?

И снова Рита не сдержалась: заблестели слёзы.

– Ну, зачем вы так, Риточка! Ей-богу…– Самоедов не усидел. Он заходил по комнате, взволновано заговорил. – Всегда надо надеяться, всегда! Потому что, Новый год – он для всех. У каждого есть шанс начать всё снова. Только надо его почувствовать, этот шанс, не пропустить… Не верите? – Он замолчал, ожидая её реакции. Но Рита молчала. – Не верите. Жаль. А я верю.

– Вы счастливый человек, Дмитрий Иванович. У вас есть во что верить.

– У каждого есть во что верить.

И снова он к ней подсел.

– Вот я расскажу. Как раз про кредит. У нас в деревне, ну там, где я раньше жил, –  есть кооператив. Производственный. У них две фермы, ещё картошка, тоже занимаются, ещё что-то, я не буду врать, я плохо знаю. Работает человек двадцать. Начальная школа, магазинчик. Почты нет, но каждую неделю приезжает машина, кому заплатить за электричество, кому пенсию получить. На мой взгляд, жить можно. Бедно, но можно. И к нам приехал человек с историей, похожей на вашу. Тоже взял кредит, не смог отдать, остался без всего. Его взяли в кооператив механиком. Сначала на квартире жил, потом дом отремонтировали. Машинёшка появилась. Главное, человек выпрямился, начал планы строить. И я, когда его вспоминаю, думаю, может так и надо: отбросить старую жизнь ко всем чертям и начать всё сначала. Как думаете?

Рита уже успокоилась, стерев ладонью слёзы. Слушала Самоедова, а сама смотрела в сторону.

– Может вы и правы, Дмитрий Иванович, но Серёже нужен невролог. Постоянно. Это тот, которому год. А где мы возьмём его в деревне?

Повисла пауза. Рита смотрела в пол, обхватив себя за локти.

«Нет, останавливаться нельзя, надо говорить…» – убеждал себя Дмитрий Иванович, напряжённо придумывая тему.

– Вы давно знаете Костю?

– Учились в одной школе.

– А Лялина?

– Он пришёл в девятом.

– И как они друг с другом? Общались?

– Сначала общались. Даже дружили, – не поднимала Рита головы. – А потом что-то случилось, Костя был уже в лицее, и мы объявили Гришке байкот. Костя заставил всех замолчать, весь класс.

– Так прямо и весь? – не верилось Самоедову.

– А что такого? Костя это умел. Потом Лялина выгнали, и он ушёл в училище.

– Причина?

– Тетради таскал из учительской, контрольные. Я думаю, ни без Кости. Говорили, Шорохов его и сдал.

– Тогда понятно, – оживился Дмитрий Иванович. – Старые счёты, они друг другу мстят. Сначала Лялин. Срывает праздник. Спрашивается, зачем? Нам говорят – глава района. А причина – Шорохов, я почти уверен. Теперь его ход, и тоже будет гадость.

Девушка в сомнении покачала головой.

– Нет, тут другое.

– Бросьте, Риточка, я знаю эти истории. Ваши знакомые,  извините меня, козлы, тешат самолюбие, а мы с вами страдаем. Дельце у него… Помните? Шорохов сказал – дельце.

– Правильно. Он всегда так говорит.

Рита изменилась, взгляд стал твёрдым, она вся подобралась,

– Узнать бы это дельце…

Подошла к дверям, осторожно приоткрыла.

– Здесь не услышать, – сдвинула брови. Повернулась к Самоедову, улыбнулась просительно. – Только не шумите, пожалуйста… – и скользнула за дверь.

Дмитрий Иванович застыл. Так и сидел, не шелохнувшись.

Когда девушка вернулась (тихо, на цыпочках, как ушла), лицо её было растерянным. Она зашла в комнату и уставилась на Самоедова, словно забыла, кто он такой и зачем здесь сидит.

Дмитрию Ивановичу стало не по себе.

– Ну, что там? 

Рита не ответила, смотрела мимо.

– Что-то узнали? О чём они говорили? – забеспокоился Дмитрий Иванович.

– Так. Неважно, – механически ответила девушка, и опустилась на диван, вся ещё в своих мыслях.

........................................

– Где машина? А Калинин? Неужели бросил? Оставил любимого брата?

И всё это громко, весело, с иронией, с готовностью обнять. Так Шорохов встречал Лялина. Он стоял у веранды. Увидев бывшего одноклассника, энергично замахал рукой, стал подзывать к себе.

Тот замедлил шаг, тревожно оглядываясь. Когда подошёл – не поздоровался, руки демонстративно оставил в карманах. И на вопросы отвечать не стал.

– Сбежать хотите, пока Сани нет? Не успеете, не надейтесь, – предупредил с угрозой.

Шорохов спорить не собирался. Когда Лялин закашлял, покачал головой.

– Простыл? А чего не оделся? Куртка-то у тебя, смотри, совсем задрыпанная.

Он протянул руку, собираясь пощупать материю.

– Не лапай! – нервно замахнулся Лялин.

– Ты чего? – удивился Шорохов. – Я же не ради смеха, я по-дружески. Такие куртки зимой не носят.

– Не твоё дело.

– А может моё.  Может, я переживаю, – с любопытством смотрел Шорохов.

– За себя переживай, чтоб Калинин не покалечил.

– Я и за это переживаю. Кому приятно калекой ходить, – согласился Шорохов.

– Зачем приехал?

– Мириться хочу.

– Врёшь, – выдохнул Лялин, сжал кулаки.

А Шорохов не смутился: стоит себе, поглядывает, на лице – одно благодушие.

– Я тебе, Лялечка, никогда не врал. Другим врал, тебе – ни разу. Мы же товарищи. И вот доказательство: раскрываю первый секрет. Никуда я бежать не собираюсь, тем более с твоими арестантами.

Сказал – и замолчал.

– Почему? – подозрительно скосился Лялин.

– А смысл? Зачем они мне? Везти в «Росинку»? А там они зачем? Это же не артисты. Туфта. Подделка, – наслаждался он его замешательством. – А ты решил, что у тебя настоящие артисты? Нет, Лялечка, настоящие в «Росинке». Они проводят праздник, и никто им не мешает, потому что ваших там тоже нет. И не приедут никогда.

– Приедут!

Шорохов только головой покачал: бедный ты, бедный…

– Стал бы я с тобой разговаривать… А раз я здесь? Соображай быстрее, –  наводил он его на мысль и стучал себе пальцем по лбу.

– Унизить хочешь? Не выйдет… – Лялин не мог справиться с голосом. Хотелось презрения, хотелось ярости, а получалось нехорошо: хрипло, невыразительно. Совсем не то получалось.

Шорохов это видел, понимающе улыбался.

– Ты не злись, – продолжал мягко. – Я договориться хочу, и вот тебе второй секрет. Всё, что вы печатали в газете – неправда. Листовки в твоём кабинете – тоже неправда. Их сочинял Соболев. Это часть плана.

И опять прищуренные глаза: весело ему…

«Нет, нужен Калинин, надо всё это прекращать», – озирался Лялин по сторонам.

А Шорохов уже рядом.

– Ты слушай, ты не отходи, – убеждал в полголоса. – Весной Соболев встречался с твоим Павлом Петровичем, и они договорились, что «Шеренга» подыграет ему на выборах. Для этого она и создавалась. Газета, листовки – всё для этого.

– Не верю, – упрямо твердил Лялин. И что-то добавлял ещё, одними губами, может, ругался. Шорохов не мог разобрать: только делал шаг вперёд, Лялин тут же отступал. Шорохова это злило.

– Почему не веришь? Что здесь такого? Известный приём. Готовится информация, запускается в массы, и когда массы готовы поверить, выясняется, что информация – ложь. У Соболева уже статья в районке.

«Нет, нет…» – упрямо мотал головой Лялин.

– После праздников газета выйдет, и Соболев предстанет честным человеком, которого оклеветали. Невинным страдальцем. А народ страдальцев любит, он за них голосует, и в марте Соболев победит, дураку понятно. Но для тебя, Лялечка, неприятности начнутся в январе. Чтоб защитить честное имя, Соболев подаст на «Шеренгу» в суд, и отвечать придётся тебе.

– Как мне? – оторопел Лялин. 

– Именно тебе, Лялечка, – насмешливо подтвердил Шорохов. – Кто листовки расклеивал? Кто газеты разносил? Твои агитаторы.

– Всё решал Павел Петрович, – защищался Лялин.

– На Жмыхова не надейся, его больше нет. Он уехал из Покровска, взял деньги у Соболева, и привет. Можешь вычёркивать. – Шорохов был весел и неумолим. – А вашей коннице, насколько я знаю, не платили с осени.

– Заплатим в январе, Павел Петрович обещал…

– Не заплатите, сколько раз повторять, – жёстко перебил Шорохов и постучал пальцем уже по голове Лялина. – Жмыхов сбежал. Всё, забудь о нём. «Шеренга» придёт к тебе. А эти парни церемониться не будут, за своё они умотают любого. Кстати, с работы тебя тоже погонят, не надейся. Вот такие у меня секреты.

Что мог ответить Лялин? Он ужасно покраснел.

– А теперь думай, что в итоге, – прервал молчание Шорохов. – У Соболева – победа, у Жмыхова – деньги, а у тебя? Как представишь, волосы дыбом. Ещё эта история с артистами. Украл Деда Мороза. Идиотизм. Так и скажут: Лялечка – идиот. Но всё можно исправить. Ты слышишь меня? Всё можно исправить, только надо подружиться, как раньше.

От неожиданности Лялин вскинул голову.

– Подружиться? Кому?

– Нам с тобой, – не смущаясь, смотрел на него Шорохов.

– Но ты же с Соболевым.

– Это пока. Удивился? То ли ещё будет.

Он подошёл вплотную, пытливо заглянул в глаза. Закрутилась тонкая ниточка.

– Есть серьёзные люди, которым Соболев не нравится. Он стал жадным, всех подмял, ни с кем не считается. Вот мы его и уберём.

Лялин напрягся, наморщил лоб. Взгляд его оставался угловатым и резким.

А в глазах Шорохова опять вороватый блеск.

– Мне нужны твои агитаторы, все до одного. Завтра они должны завалить город новыми листовками, Соболев о них не знает. То, что он скрывает, его вторая жизнь. Почему банкротят спиртоводочный, в чей карман идёт коммуналка, сколько на самом деле стоят дома для сирот, – пришёптывал Шорохов.

Лицо у Лялина менялось: удивление, досада, растерянность.

А Шорохов не останавливается: вынул из кармана сложенный вчетверо листок и суёт в лицо:

– Вот, познакомься.

Лялину куда деваться? Начал читать, хмурил брови.

Шорохов следил за ним с холодным вниманием.

– Это правда? – оторвался Лялин от бумаги.

– Каждое слово, – подтвердил Шорохов и доверительно взял Лялина под руку. – Я клянусь, Лялечка, когда Соболев узнает об этих листовках, он поседеет. Ему придётся уйти немедленно.

– И кто взамен?

– Рученков Олег Борисович, слышал о таком? Он автоматически становится главой района, как исполняющий обязанности главы администрации. Потом – честные выборы, победа настоящих патриотов. «Шеренгу» – не трогаем, пусть будет, она станет опорой новой власти. – В голосе его звучала гордость. – Молодые активисты, борцы с коррупцией, слава на всю область. А может, на всю страну? – улыбался он мечтательно.

Его рука легла на плечо Лялину,

– А ведь это ты всё придумал, – медленно произнёс тот, убирая руку обратно. – И «Шеренгу», и газету. Ритку позвал.

Шорохов не отпирался.

– Что Ритка? Ритка – мелочь, самое простое. Были задачи сложнее. – Глаза его были полны веселья. – Помнишь вождя? Тоже моя идея. Это артист, мы его наняли. Хотел другого, из настоящего театра. Соболев денег пожалел. Пришлось искать в Домах Культуры. А кого там найдёшь? Одни Самоедовы. Напялил пенсне, и думает всё. А тут тоньше надо, тут игра требуется. Боялся, раскусишь, водочкой подстраховались… Кстати, конница – моё слово, а не Жмыхова.

– А с артистами кто придумал?

– Где-то он, где-то я. Этот дом, например, его идея, и Калинин тоже. Правда, всё спрашивал, зачем?

– В самом деле, зачем? Позвал бы в кабинет.

– А ты бы пришёл? Нет, Лялечка, я тебя знаю, с тобой в кабинете не договориться. Тут сюжетик требовался… Да и веселей это, когда с фантазией. Украли артистов. Разве такое забудешь?

– Ираида Васильевна как? Не болеет? – неожиданно спросил Лялин.

– Чего вдруг вспомнил? Умерла. Ты о себе спрашивай.

«Ничего не изменилось. Даже интонации те же», – глядел на него Лялин, вытаскивая сигарету.

А тот – улыбка за улыбкой, и пальцы нервно крутит: совсем ему не терпится.

– Поедем, Лялечка, чего ждать? А те с Калининым.

– Надо подумать.

Он сунул сигарету в рот, достал спички.

– Думай, только быстрее. Тут ведь как? Шаг в сторону и всё – поезд к счастью мчится без тебя… – возбуждённо объяснял Шорохов, отмахиваясь от дыма. – Возьми Ритку, кому нужна? А было время, могла устроиться. Нашёл ей работу, неплохой вариант, между прочим. Пару раз скрасить мужскую компанию. Не гопники какие-нибудь, солидные люди, гости Соболева. А она, дура, отказалась, сказала, я не проститутка. И что? Обошлись без неё. А она без меня обойтись не может. Бегает за мной, работу просит. А я не дам, я помогаю тем, кто меня слушает. Она свой шанс упустила. Теперь шанс у тебя.

Он ткнул Лялина кулаком в живот: хотел почувствовать знакомую податливость.

А Лялин молчал, уставился в темноту.

– Решайся, Лялечка, время уходит, – с нервной усмешкой произнёс Шорохов: он увидел свет от фар.

Лялин тоже их заметил.

– Успеется, – ответил сухо, бросил окурок на тропинку и растер его подошвой.

…………………………………

Это был уазик Калинина. Ещё пара минут, и водитель стоял рядом.

– Приехали? А где остальные? В доме? – двинулся он к крыльцу.

– Не будет остальных, – остановил его Лялин.

– Как не будет? – опешил водитель. – Ты же говорил…

– Ошибся.

Калинин нахмурился, застучал пальцами по перилам.

– Не вовремя… А это кто? – посмотрел он на Шорохова: хмуро и внимательно, словно обдумывал какую-то мысль.

И Шорохов на него посмотрел с лёгкой такой ухмылочкой. Тоже своё прикидывал, к чему-то Саню примерял.

А Лялин – ни туда, ни сюда, только плечами пожимает.

– Кто такой? Пока не знаю.

– Он шутит, – остановил его Костя, сделал строгое лицо. – Я Шорохов, тот самый, из администрации, Брат наверняка рассказывал. У меня девятка за поворотом.

Калинин сощурил глаза.

– Зачем он приехал? – спросил у Лялина.

Тот болезненно улыбнулся.

– Союз предлагает. Против Соболева, Как думаешь, соглашаться?

– Не знаю, сам решай. Но сначала надо кое-что сделать.

– Что именно? – поинтересовался Шорохов.

– Давайте в дом. Там объясню.

Шорохов ответил не сразу: раздумывал, идти – не идти.

– Хорошо, только быстро, – принял решение.

В комнате Калинин был немногословен. Подошёл к столу, всех оглядел.

– Нужно вызвать полицию, проверить гостей Короткова. Похоже, они угнали машину.

– А Коротков-то кто? – встревожился Дмитрий Иванович. (Сидели с Ритой на диване, как раз за спиной Шорохова.)

Он и ответил, не оборачиваясь:

– Местная шпана, если правильно помню. Их два брата, этот и старший, бандит. В газете писали. Но банду взяли. Коротков в СИЗО.

Это было сказано уже для Калинина.

– Я не о банде, я о машине.

– Которую угнали? – Шорохов усмехнулся, скрывая раздражение. – И доказательства есть?

– Доказательства? – переспросил Калинин. – Нет доказательств. Чувствую.

– Чувствуешь? Экстрасенс, значит…

Тут, конечно, можно было и съязвить: о чувствах, о машинах и вообще... Но Шорохов видел: остальные Калинину поверили, обеспокоились остальные. Поэтому говорить пришлось серьёзно.

– Звонить в полицию глупо. Думаете, им заняться нечем? Они пошлют нас с нашими чувствами. И правильно сделают.

– Пошлют – значит пошлют. Но сначала пробьют машину по базе, – стоял на своём Калинин.

Шорохов начал злиться.

– Это долго, а у нас дела. Срочные. Правильно, Лялечка?

Лялин замотал головой.

– Я видел одного. Подозрительный тип, я бы тоже его проверил. 
 
На какое-то время стало тихо, все ждали, чем ответит Шорохов. Лицо у него оставалось недовольным, но куда денешься? Ему нужен был Лялечка.

– Хорошо, допустим, машину угнали, – повернулся он к водителю. – План какой?

– Я выкрутил свечи, сказал, надо менять, могу привезти новые. Это часа полтора. Им придётся ждать. За это время один из нас доедет до трассы и вызовет наряд.

– Кто поедет? – оживился Самоедов. – Уж точно не я, – добавил он на всякий случай. И засмеялся – негромко, миролюбиво. Для обстановочки.

– Поедет Рита.

– Я? – вздрогнула девушка.

Она сидела в углу дивана с потемневшими глазами. Теперь, когда все на неё посмотрели, кровь прилила к её лицу.

– На девятке ездила? – спросил Калинин.

Вместо Риты ответил Шорохов.

– Минутку… – Он вышел вперёд, и всем стало видно: его здорово задевает, что командует Калинин. – Могут быть и другие решения. Машина всё-таки моя.

Все опять молчали, но чувствовалось: если что – они за Калинина.   
Другой бы психанул, но Шорохов сдержался, и свой план изложил спокойно: без нервов, без повышенных тонов. Чтоб никаких эмоций, только логика.

– Едем мы, я и Лялечка. На трассе звоним в полицию, объясняем ситуацию и требуем немедленных действий. У меня это получится лучше, чем у Мирошиной, согласитесь. Всё-таки работник администрации, могу придать ускорение. И смогу проверить, если что, – выделил он со значением. – Так будет лучше.

Но Калинин не согласился.

– Так будет хуже.

– Почему?

– Мужики нужны здесь.

– Ты меня не понял. Я объясню, но только тебе. – И показал на дверь.

Они вышли. На улице Шорохов себя не сдерживал, говорил быстрее, блестел глазами.

– То, что ты предлагаешь, конечно, важно, – пытался он ухватить Калинина за рукав. – Но то, что делаю я, ещё важнее. Я тебе расскажу. Всё, что здесь происходит, имеет одну цель – убрать Соболева. А Соболев – это большее зло, чем угнанная машина, согласись. Для тебя, для меня, для каждого. И чтоб это зло уничтожить, мы с Гришкой должны попасть в город. А в городе я мобилизую всех, подключу любые ресурсы, их в любом случае поймают, даже если они отсюда смотаются.

– Не факт. А если мы их не выпустим, их задержат точно. Но ты можешь уехать с Ритой. Соболев – это, конечно, причина.

– А Лялечка?

– Он остаётся.

– Но я не могу без него.

– Тогда придётся ждать. Если машина в угоне, полиция приедет быстро.

«Не переспорить. Кругом дебилы…» – Шорохову пришлось смириться. В принципе, полтора часа – не критично. Только обидно: кому приходится уступать…

– Может, уазик ей предложить? – Хотя бы здесь он попробовал отыграться. – Не хочется, чтоб на моей.

И выжидательно уставился на водителя. А тот молчит – ни да, ни нет. Пришлось объяснять:

– Мы с ней немного повздорили. Боюсь, скажется на машине. Она девушка вспыльчивая. Ты посоветуй свою, вдруг получится? Я в долгу не останусь.

И весело скривил губы. Совершенно уместно скривил. Надо было чем-то скрепить пусть небольшой, пусть временный, но союзик.

Может Калинин тоже скривился. А может, нет: Шорохов заметить не успел. Водитель был уже в дверях, а читать по спинам при всех своих талантах Шорохов всё-таки не умел.

……………………………………..

С Ритой Калинин говорил в прихожей один на один.

– Я умею, у меня права, – повторяла девушка. Она решила опередить все вопросы, тянулась к водителю. Лицо её было бледным и убедительным.

Калинин кивал в ответ.

– Главное – доберись до трассы, и тут же звони, – объяснял он негромко. – И запомни фамилию – Коротков. 

– Я всё знаю, я всё сделаю, – повторяла Рита.

Калинин повернул голову и поймал обращённый к нему взгляд (Шорохов, а кто ещё).

– Ключи, – сделал знак.

Тот несколько секунд колебался, улыбка откуда-то появилась.

– Может всё-таки «Буханку»?

Калинин обратился к Рите.

– Твой знакомый не хочет давать машину. Мне всё равно, можешь брать мою. Но я должен быть уверен, что ты справишься.

– Я не ездила на таких.

– А ты попробуй, тебе понравится, – посоветовал Шорохов. Он вообще был настроен игриво.

На улице Калинин подвёл Риту к уазику:  открыл дверцу, осторожно взял за руку, помог забраться. Стал показывать, где что.

– Главное, не торопись. Скользко. 

Рита кивала головой, повторяла: я постараюсь. Брови стали ещё темней.

– Сможешь ехать? – кивнул он на руль.

Она посмотрела на него долгим взглядом, лицо её дрогнуло.

– Понятно. Выходи.

Они вернулись к крыльцу. Шорохов ждал, опершись на перила.

– Как успехи? – не переставал улыбаться.

– Придётся на твоей.

– Что ж, если выбора нет… – Он выпрямился и с видимым усилием полез в карман за ключами. – Одно, Риточка, прошу – береги её. Она мне так же дорога, как и ты. 

И пошёл в дом. А зря. Надо было дождаться ответа.

– Останешься доволен, – задержала Рита взгляд.

Это была угроза, Калинин в таких случаях не ошибался.

Они вернулись на дорогу, дошли до околицы, и сразу за поворотом Рита уткнулась в тёмную машину.

– На этой я смогу. Но это не его, он на таких не ездит, – уверенно произнесла она.

Калинин взял её ладонь, придержал. Пальцы у него были сухими и крепкими.

– Я не стал говорить при всех, но ты должна знать. Дело не в машине, там серьёзней. – Он был предельно собран. Рита вздрогнула, встретившись с ним взглядом. – Мы с Гришкой видели двоих. Но есть кто-то третий. Я слышал, Коротков говорил: Воркута. Думаю, это кличка. И тот, с Коротковым, явный урка. Зачем они появились? Хотел зайти в дом проверить. Гришку к вам отправил, думал, одному будет проще, сказал, руки помыть. Всё равно не пустили. Прячутся. А почему?

Рита потянулась к дверце.

Калинин её остановил.

– Вернёшься, не вернёшься – дело твоё. Главное, позвони, Без подмоги нам никак…

А в комнате Шорохов предлагал допить бутылку.

– Жалко оставлять, дорогое вино, – разглядывал этикетку.

– Ты же за рулём.

Шорохов и здесь улыбнулся, но теперь снисходительно, как, собственно и хотелось с самого начала.

– Какие проблемы, Лялечка? За рулём Мирошина. Будет нас возить.

– Давно у тебя девятка?

– Не моя, на вечер взял. Удобно: едешь, никто не узнаёт… – Он пододвинул стаканы, стал разливать.

Лялин откинулся на диване. Рассматривал Шорохова, словно к чему-то готовился, выжидал. Взглянув на часы, сузил глаза:

– Напрасно думаешь, что Ритка скоро вернётся. Я думаю, она вообще не вернётся. Она поедет в «Росинку». А знаешь зачем? Она будет искать Соболева.

Шорохов поднял голову.

– Она всё слышала, – с радостью, полной злости, пояснил Лялин, угадав его беспокойство. И оттого, что угадал, и от того, что разозлился, он сразу успокоился, и голос его окреп, зазвучал как надо.

–  Она подслушивала. Расскажите, Дмитрий Иванович, – кивнул в сторону Самоедова. – Да, да, расскажите.

Чувствуя, что бледнеет, Шорохов отставил бутылку. Поднялся, подошёл к окну, где сидел Дмитрий Иванович. От волнения губы у него побелели.

Дмитрий Иванович и сам заволновался. Хотел встать, но Шорохов остановил.

– Говорите так.

– В принципе, я всё рассказал... – Самоедов неуверенно кивнул на Лялина. Ему очень хотелось, чтоб обошлись без него. Но заметив на лице Шорохова раздражение, вытянулся, изобразил ответственность и начал старательно вспоминать:

– Когда вы ушли на улицу искать своего товарища, мы сначала разговаривали.

– О чём?

– Так, обо всём. – Он растеряно пожал плечами. – О работе.

– А потом?

– Потом она ушла.

– Просто – взяла и ушла?

– Не совсем. Она решила, что у вас дела к Григорию.

– Почему вы её отпустили?

– Не подумал, – признался Самоедов. Теперь он изобразил виноватость. Так казалось проще – помогать себе лицом.

– Что она слышала? – Шорохов смотрел упор, ждал подробностей.

Тут Дмитрий Иванович ничего изобразить не мог: подробностей он не знал. На помощь пришёл Лялин.

– Не переживай за Мирошину, Всё, что надо, она услышала, – заверил он.

– Да, скорей всего, – подхватил Самоедов, – У неё было такое лицо… – Дмитрий Иванович попытался помочь себе руками.

Но его уже никто не слушал.

– Всего-то заменить фанерку стеклом, – продолжал усмехаться Лялин. – Не обратил внимания? На веранде. Пустяк. Пустячок. Но вот ведь как обернулось. Стояла и слушала. Всё следует проверять самому, не надеётся на Жмыховых. – Лялин рассмеялся, смех был злой. Он торжествовал. Наконец-то получилось. – Чего ждёшь? Беги, останавливай. Только поздно. Упорхнула голубка.

Шорохову было не до ответов, он бросился к дверям. А там – Калинин.

– Мы должны ехать. Немедленно! Её надо догнать.

Он был страшно возбуждён, глаза дрожали.

– Что случилось? – остановился Калинин.

– Ритка обманула, – вышел из комнаты Лялин. Лицо его сияло от удовольствия. – Она сейчас едет в Росинку на встречу с главой района. А наш великий комбинатор может заказывать себе гроб.

– Молчи! – рявкнул Шорохов. – Ты не знаешь этих людей. А я знаю. Это очень серьёзные люди. – Он опять стоял возле Калинина, смотрел в упор, стараясь быть убедительным. – Им не надо мешать, им надо помогать. Они могут всё. Они помогут Детскому дому. Денег Жмыхова на автобус не хватит. Сколько они тебе дали? Пять тысяч, шесть? На эти деньги ничего не сделаешь.

– Про автобус то откуда знаешь? – удивился Калинин.

– А кто отписывал директору? Я отписывал. Каждый месяц: денег в районе нет. А у этих людей есть. Вам купят новый автобус, или два, или три, сколько попросите. Но для этого ты должен мне помочь. А потом мы вернёмся, мы поймаем твоих бандитов.

Калинин помолчал, потом мотнул головой.

– Надо закончить здесь.  Если уедем, они сбегут. – И негромко добавил: – Я ей верю. Будем ждать.

А у Риты – беда за бедой. Сначала с машиной: как не осторожничала, всё равно не доехала, вылетела за бровку. Распахнула дверцу, а там снега – бог ты мой! Колёс не видно… Стала выбираться на дорогу. Вышла – попробовала позвонить. Пустое дело, надо идти дальше. «Быстрей, быстрей», – подгоняла себя.  И опять невезуха: лёд. Рита не помнила, чтоб так падала: искры из глаз ярче салюта… В общем, грохнулась капитально. Шапочку ещё нашла, и телефон, но куда отлетела батарея, так и не узнала. Заковыляла к трассе, благо недалеко.

Там стала голосовать. Никто не останавливался.

А на улице мороз, ещё и калено разбито.

– Чёрт, чёрт… – ругала себя, чтоб не зареветь.

Притормозил какой-то танк, весь в огнях.

Из окошка высунулась борода, спросила с сочувствием:

– Не замёрзла, красавица?

Кто-то ещё загоготал.

Рита подошла, улыбнулась (как уж смогла).

– Куда, ребята?

– В «Росинку». А тебе?

Рита пожала плечами.

– Садись, чего думать. У тебя и костюм подходящий.

– Телефон есть?

– Для тебя, Снегурка, всё найдём, но здесь не позвонить. Только в «Росинке».

– А если срочно?

– Тогда в другую сторону. Быстрей возьмёт.

Рита огляделась. Других машин не было.

……………………………………

Дмитрий Иванович задумчиво смотрел перед собой, всё гадал, как будет попадать домой. «Поздно, кого найдёшь? Не поедут. Ещё костюм этот...»

Костюм, как раз, и казался главной проблемой. Увидят – начнут приставать, это уж точно, особенно если компания. Мимо не пройдут. А тебе – отвечай, отшучивайся. А как же. Дед Мороз, положено…

На веранде забубнили, затопали, стали тарабанить в дверь. Калинин, скинув крючок, кому-то коротко ответил, потом вышел. Следом так же быстро вышел Лялин. На веранде стихло: надо полагать, ушли на улицу.

Дмитрий Иванович об этом не думал. «Отпустили бы уже…» – вздыхал про себя. Уходят, приходят, ругаются. И все требуют: Самоедов – то, Самоедов – сё. А он уже не то, и не сё. Он устал, ему скоро шестьдесят, его пожалеть надо.

«И вообще я не местный, – хотелось всем напомнить. – Соболев – не Соболев… Какое мне дело? Мне ваши выборы даром не нужны».

Дмитрия Ивановича тянуло домой, в родную комнатку, к её тишине, к запахам. У одной стены – диванчик, поменьше этого, у другой – книги, хозяйка натаскала; чистила комнату под новую мебель. А Самоедову и хорошо: есть, чем заняться. Чаёк заварил, колбаски на тарелочку, и лежишь себе, просвещаешься. Засыпать, кстати, тоже прекрасно. И так, считай, год: тихо, мирно, без происшествий. А там и пенсия, можно начинать долги раздавать. Что ещё надо?

Так нет, не дают успокоиться. Вот, пожалуйста, Шорохов подсел, комбинатор. Всё не успокоится, всё куда-то тащит.

– Мы должны убедить Калинина.

– В чём? – Дмитрий Иванович делал вид, что не понимает, а сам с раздражением думал: «Почему, как с Калининым, то обязательно я?»

– Уезжать, как только вернётся. Вместе мы его уговорим.

Дмитрий Иванович недовольно молчал. Какой же он, Шорохов, неугомонный. Вроде только что сидел, и опять, пожалуйста, взбаламутило его, заметался. Лицо, вон, в пятнах.

– Вы меня послушайте, я правду говорю. Люди, которые за мной стоят, у них огромные возможности. Они ничего не забывают, – возбуждённо переходил он на шёпот. И в шёпоте слышалась досада. –  Вы получите всё: квартиру, работу. Положение себе вернёте. Начнётся нормальная жизнь. Вы же соскучился по нормальной жизни, Дмитрий Иванович? Теперь она у вас будет, и даже больше, – не переставал убеждать Шорохов.

– Это конечно, это мне надо, – поддакивал Самоедов, не успевая сосредоточиться. – Но что я должен делать конкретно?

– Скажите Калинину, что вам плохо, что надо немедленно в больницу.

– Но я ничего такого не чувствую.

– Сыграйте, вы же артист. Изобразите сердечный приступ. Я видел, как вы играете, вы замечательно играете, он вам поверит.

Обманывать Калинина Дмитрию Ивановичу не хотелось, и он искал причину, чтоб Шорохов отстал.

– Мы всё равно её не догоним, она давно уехала. Она встретит Соболева раньше нас. В любом случае.

Шорохов засмеялся. Тихо, одними губами.

– Мирошина поедет в «Росинку», но Соболева там нет. Они приезжали на открытие, это десять минут. Их надо искать в другом месте, Мирошина этого не знает.

– Спросит.

– А кто ей скажет? Кто она такая? Только я знаю, куда они уехали, и мы туда приедем раньше. Главное, оказаться в городе.

Он окончательно ожил, план казался безупречным. Но дверь открылась, и вошёл Лялин. Один.

«А Калинин?» – занервничал Шорохов.

Лялин пересёк комнату, замер у стола: угрюмый, сосредоточенный.

Дмитрий Иванович невольно приподнялся.

– Это были угонщики? – спросил полушёпотом.

– Они не угонщики.

– А кто?

– Непонятно, но им нужна машина. Сказали, делать из того, что есть. Иначе заберут нашу.

– Как заберут? А мы на чём? – Шорохов заволновался: – Нет, нет, нельзя отдавать, даже не думайте.

– Коротков предупредил: лучше не связываться. Дружки брата.

– Который арестован? – У Самоедова сжалось сердце.

Лялин подтвердил.

– Саня пошёл с ними. Будет тянуть время.

– А нам куда?

– Сказал, можем ехать.

– Что? Он отдал ключи? – Шорохов не мог усидеть, вскочил. – Сам отдал? 

В это невозможно было поверить.

Дмитрий Иванович тоже был поражён.

– А если полиция не успеет?

– Тогда заваруха.

– В смысле драка?

Лялин кивнул.

– Но если начнётся, как вы говорите, заваруха, он останется один против двух.

– Против трёх.

– И неизвестно, приедет ли полиция… – Дмитрий Иванович замолчал. Он тревожно смотрел на Лялина.
 
– Поэтому надо остаться, – глухо произнёс Гришка.

В тишине брови у Шорохова поползли вверх.

– Что? – уставился он на Лялина.

– Мы должны их переиграть.

– Кого? Бандитов?

– Их – трое, нас – четверо. Нас больше.

– Ты слышишь, что мелешь?! – Шорохов вцепился в край стола, пальцы от напряжения стали синими. –  Вы идиоты, да? Идиоты? – Он бросал взгляд то на одного, то на другого. – Это – бандиты, у них оружие. Они нам головы проломят! – Он весь негодовал, и, может, от этого слова выходили такими звонкими.

Но ни Лялин, ни Самоедов не изменились, ни на капельку. Только взгляд у Гришки стал светлее.

– Струсил? – усмехнулся он.

Шорохов замер, на секунду или две. Его изумление было совершенно искренним. У него в голове это не укладывалось. Почему они так делают? Он отступил назад, он ждал, может, они чего-то не понимают?

«Всё мы понимаем», – спокойно смотрел на него Гришка.

Шорохов почувствовал, как его начинает трясти.

– Героем хочешь быть? – Лицо его сморщилось. – Вы не герои – вы смертники. Вы ничего не знаете. Всё бессмысленно, все передохнут. Через месяц здесь будет одна отрава. 

Он стоял неподвижно: бледное лицо, пустые глаза.

Вот теперь тишина стала убийственной.

– Я расскажу, если отдашь ключи.

Лялин не ответил, тяжело нахмурился.

«Не хорошо это, не хорошо…» – беспокойно смотрел на парней Дмитрий Иванович.

– Ключи, – повторил Шорохов.

Лялин вытащил ключи, сжал в кулаке.

Шорохов увидел, кивнул, перевёл взгляд на Гришку.

–  Я с ними с октября, Рученков свёл. Он знает больше, но схема такая. Есть компания, думаю москвичи, занимаются утилизацией отходов с комбината.

– С Канопского?

– У нас другого нет… – Шорохов покосился на дверь, отступил, так чтоб и Лялин на глазах, и выход, если что. – Можно делать по правилам: увозить, складировать, переработка, но так не заработать. Проще где-нибудь свалить. Они выбрали наш карьер. Идеальный вариант: места до хренища и дорога. По бумагам будет гладко: увезли, сдали, подписи, печати. На самом деле всё будет здесь. Но для этого в Покровске должен быть человек, который их прикроет. На самом верху. Месяц, не больше, они успеют, но на это время о карьере должны забыть. Ни одно взгляда в его сторону. И они выбрали Рученкова.

– Что повезут?

– Не знаю, я не химик, но точно не навоз. Судя по тому, как они страхуются, какая-то гадость. Бабки – бешенные, рисковать нельзя. Поэтому убирают местных. Я отвечал за Соболева.

– Почему Соболев не подошёл?

– А как его просчитаешь? У него тут родня, дети будут приезжать, внуки. Им, что, воду отравленную пить? А Рученков – пришлый, с ним как раз всё понятно. До марта рулит, отрабатывает, что скажут, и нет его. И компании нет. Никого нет. Испарились.

– А город? – Самоедов слушал и не верил.

– Что город? Ничего. Будут жить, как раньше. Мало ли отчего люди умирают.

– Но это же тысячи, – не мог успокоиться Дмитрий Иванович.

– С городом решено, их не остановить, – отрезал Шорохов. – Валите, пока есть время.

– Сам вали…

Лялин бросил ключи на стол.

Шорохов подошёл, сгрёб их в горсть.

– И бутылку не забудь.

Шорохов усмехнулся, взял и её.

– Не надо никому рассказывать. Не делайте глупостей. Они Прокашева запугали, главу администрации, заявление написал. А с вами-то, с неудачниками, разобраться…

………………………………….

Дмитрий Иванович сидел у стола. Теперь в его руках были оба конверта. Если у Риты столько же (а с чего там быть меньше?) в сумме получалось: довольная хозяйка (долг плюс аванс), обещанный Коклюшкину столик в кафе и две недели сравнительно неплохого питания. Можно жить. Но с другой стороны, деньги от Шорохова. А Шорохов оказался гадом…

Дмитрий Иванович вздыхал: никогда ещё полученный гонорар не вызывал столько вопросов.

– Зря мы его отпустили. Надо было морду набить,– произнёс Лялин.

– Ещё успеете…

Дмитрий Иванович отложил деньги, развернулся к Гришке. На лице – ни враждебности, ни обиды. Усталость – да, и может ещё любопытство. Немного.

– Мы тоже хотели с вами драться. Рита горела вся. Поленом вооружилась. Да, да, – заметил он Гришкино удивление. – А как с вами справиться? С вами – ладно, а с Калининым? Одна надежда на полено. Дать по башке, и бежать. Но обошлось, Шорохов появился. А если бы не он, а вы? А он потом?

Лялин невесело усмехнулся.

– Вот именно, – подтвердил Самоедов. – Представляете, картину? Мы с вами, можно сказать, убиваем друг друга, а он наблюдает. И радуется, хочу вам заметить. Как ловко всё устроил. Всех обманул,

И снова мысли Дмитрия Ивановича обратились к деньгам.

– Он всё время меня вёл, с самого начала, – с горечью признался Лялин.

Самоедов не расслышал.

– Что вы сказали? – оторвался от конвертов.

Лялин с раздражением встал, принялся ходить по комнате.

– Почему они нас обманывают? Всегда так… Справедливость есть? Это же мы  нормальные, а не Шорохов. А выигрывает он.

Дмитрий Иванович в ответ улыбался: ему хотелось, чтоб Гришка не горячился.

– Вы тоже хотели обмануть, вспомните, меня подловили, Риту. Но так их не победить.

– И что же нам? Терпеть? – Гришка остановился, взглянул с обидой.

– Зачем терпеть? Необязательно…

Самоедову меньше всего хотелось спорить. Поговорить – конечно, тут он был любитель. «Просто пусть послушает», – думалось ему.

– Расскажу историю, она длинная, но ничего. Давно услышал, ещё на гастролях, легенда или даже миф. Жило племя охотников. И перед каждым выходом в лес они колдовали, старались превратиться в тех, на кого охотились. Надевали шкуры, цепляли рога и танцевали: танец оленя, танец волка, танец медведя. Верили, что в это время в них переселяются души животных, которых можно убить заранее. И поразительное дело, это срабатывало, они возвращались с добычей. Возникало желание колдовать снова, и танцы повторялись: день за днём, день за днём. А потом происходило вот что. Охотники не просто изображали зверей, они ими становились, как бы перерождались. Один становился волком, другой медведем, третий ещё кем-нибудь. Нельзя было разобраться, где люди, где животные, где свои, где чужие. Можно было своего убить, как чужого, а чужого принять за своего.  И тогда старейшины прекращали колдовство. Они называли это время – время без танцев. Шкуры и рога убирались, и люди жили за счёт того, что добывали сами, без обмана и хитростей. Я думаю, оно уже подошло к нам, это время без танцев. Ни вообще без танцев, вы же понимаете, образ такой… – Дмитрий Иванович  остановился, пытливо взглянул на Лялина. – То, что есть у Шорохова, нам с вами не подойдёт. Ни шкуры, ни рога. Мы запутаемся. Вы станете воевать с Ритой, она с Сашей, он – со мной. Надо жить так, словно Шорохова нет.

– Но он же есть, – хмурился Гришка.

– Это потому что он есть в ваших планах. А вы вычеркните.

– Пока он вычёркивает. Целый город.

– Бросьте, ерунда. Я тоже сначала испугался. А потом вспомнил: есть же Калинин. Как они мимо него проедут? Вы же ему расскажите? – с неожиданной твёрдостью спросил Самоедов. – Не знаю, будет ли он защищать другую дорогу, какую угодно, пусть даже на Москву, но по этой дороге, – показал он туда, за окно, – без его согласия никто не проедет.

– У нас прадед под Москвой лежит.

– Так он за ту Москву лежит, не за эту.

Дверь хлопнула: в прихожей появился Калинин.

– В сарай заходил, думал, чего найду. Ничего нет. Придётся так встречать, – объяснил он подошедшему Лялину.

– Скоро ждать?

– Уже скоро.

За Лялиным в прихожую вышел Дмитрий Иванович.

– Не уехали? – удивился Калинин. – В принципе, можно пешком, ещё успеете.

– Нет, Александр, так и не знаю, как по отчеству, у меня другой план. – Дмитрий Иванович сделался живее, и смотрел решительно, как человек, который уже знает свою цель. – Я уйду, но на время. Спрячусь, как раз в сарае. А потом вернусь. Они будут ждать, кого угодно, только не Деда Мороза. У вас будет время, секунды, но вам хватит, шансы уровняются.

– Будет опасно.

– Зато интересно. Жизнь у меня скучная, хоть помирай, – Самоедов сжал пальцы до хруста. Хотелось выглядеть решительным и отважным.– Я когда ехал сюда, представить такого не мог. Думал – проходная роль, чисто заработать. А получается совсем другое, роль получается главная. А я главную роль тридцать лет жду.

Дмитрий Иванович вернулся в комнату и стал решительно одеваться.   

Когда осталось нацепить бороду, повернулся к подошедшему Калинину.

– У меня вопрос, только честно. Почему вы пошли в детский дом?

– Отец попросил. Они без водителя остались, а он там вырос.

– Что-то такое я и предполагал, – кивнул Дмитрий Иванович с заметным облегчением. –  А насчёт автобуса?

– Ездить не на чем.

– И вы собираете. Понятно… Тогда вот о чём попрошу. Там деньги на столе, заберите. Это Шорохов заплатил. Мне и Рите. Он их где-то стащил, я уверен, а мы вернём. Автобус в детский дом – это хороший вариант, это правильно. И последнее, но тут пообещайте. Я всё-таки не местный, может, больше не увидимся. Обязательно разберитесь с этими отходами, Григорий всё объяснит. – Самоедов вытащил платок, старательно вытер лицо и шею под воротником. – Натопили, однако… На улице как?

– Морозит.

– Замечательно, как раз для Деда Мороза.

Дмитрий Иванович поднял глаза. Ещё что-то сказать… Он тряхнул головой, широко улыбнулся.

– Дед Мороз, Дед Мороз, табуреточку принёс… Так и начну. А вы – следом, без паузы. Тут аплодисментов ждать не приходится, не та публика.

…………………………………..

– Егорычев? Привет. У меня для тебя работа. Мы тут Короткова младшего взяли, в город везём. А с ним двое. Да, те самые. Молчат, естественно. Зато Коротков заговорил. Ребята прессанули, прямо там. Так что, давай, собирайся, будем дожимать. Девчонка сообщила, Борода привёз, подобрал на дороге. Нет, из наших никого, а там один. Артист, не местный. Огнестрельное, бес шансов. Жалко дядьку…