БИМ

Самым верным и близким другом из всей знакомой собачьей братии стал для меня Бим – средних размеров дворняжка, с которым я случайно встретился во время прогулки на Патрокловский пляж, в пригороде Владивостока.
Наше знакомство состоялось в начале восьмидесятых годов. В один из моих тренировочных дней я бежал к морю и уже подбегал к обрывистому берегу, как вдруг услышал у себя за спиной свирепый лай и, обернувшись, увидел чёрного пса, несущегося в моём направлении из-под проволочной ограды научной станции ТИНРО (Тихоокеанский научно-исследовательский институт рыбного хозяйства и океанографии). Пёс был явно чем-то выведен из себя, открыто демонстрируя свою злобу, и, по всему, готов был вступить со мной врукопашную. А за изгородью ему вторил мощным басом рыжий великан, но уже не с такой злобой в голосе.
Я уже имел достаточный опыт встреч с незнакомыми собаками во время подобных путешествий, поэтому у меня всегда была с собой моя верная помощница – палка, да к тому же и местность кругом была усыпана камнями. Я сразу наклонился, сделав жест, хорошо знакомый всем собакам, а местным, живущим на природе, и тем более. Тут преимущество в единоборстве было целиком на моей стороне, и пёс, поняв это, поспешил удалиться за ограду.

Я видел этих собак и раньше. Обычно они находились на противоположной стороне участка, у входа на станцию, около жилого домика. Они либо сидели на цепи у своих будок, либо бегали на свободе, встречая и провожая сотрудников, приезжающие к ним изредка машины, а также рыбаков, частенько посещавших эти места и имевших поблизости свои гаражи и лодки.
Что это вдруг случилось с ними? До этого они никогда с этой стороны ни на кого не бросались и никогда не выбегали за преде¬лы охраняемых владений. Значит, и здесь теперь следует быть внимательнее. Эти злюки проходу не дадут. Но не ходить же мне через лес из-за этих бестий! Нет уж, пойду дорогой. Это наша тропа, и пусть псы не воображают уж слишком!

Я покупался, размялся на пляже и направился обратно, всё время поглядывая на забор. Где они пролезают? Больших дыр не видно, а в маленькую, под забором, только чёрный протиснуться сможет. Но с ним-то я справлюсь. Иду тропой рядом с забором, а эти бестии уже караулят меня на середине дороги. Стоят оба, смотрят на меня и ухмыляются: «Вот, мол, мы тебя и сцапали!..» Ну и ну! И не лень им было караулить! Занимались бы своими собачьими делами у себя на станции. И чего ко мне прицепились? Будто, кроме меня, никого здесь и не бывает.

А они между тем мелкой рысцой прямо ко мне движутся. У обоих – шерсть дыбом, рожи свирепые, ноги напряжены. Но не рычат и не лают. Я остановился; стою, опираясь на палку, не двигаюсь. Рукопашная тут уже не в мою пользу, и даже с палкой. С двух сторон так закружат, что отбиться не сумеешь. Да и происходит всё почти на их территории.
Собаки подбегают, обнюхивают землю, палку, мои ноги, кружат вокруг меня с воинственным видом. Рыжий пёс на самом деле огромный – молодой кобель, похожий на чистокровную овчарку, килограмм под шестьдесят будет. Чёрный – раза в два поменьше, но видно, что посмелее. «Чего, – говорю им, – надо-то? Пакет пустой, без съестного». Показываю – смотрят. Потом вдруг рыжий подбегает и за палку мою хватается. «Ну, нет! Своё добро не отдам!» Пугнул его, тот отскочил. Объясняю, что эта вещь мне самому нужна, и не только для защиты. Вроде бы поняли. По крайней мере, больше хватать не стали. «Ладно, – говорю, – если выкуп за меня требуется, то в следующий раз принесу. Ждите только». А сам потихоньку стал передвигаться медленным шагом по тропинке. Они побегали, побегали и убежали в свои владения, нырнув в дыру, скрытую в кустах. «Да, –  думаю, – теперь придётся нести откупную».

В следующий раз захватил с собой кое-какие остатки от бутербродов да куриных костей. Иду всё же с некоторой опаской. Псы уже гуляли снаружи и с лаем бросились мне навстречу. Однако лай на сей раз не был таким свирепым, как прежде. Подбежали, остановились, смотрят выжидающе. Лезу в пакет, достаю откупную. Сначала, конечно, даю громиле, считая его главным. Он хватает всё налету, лопает с жадностью. Угощаю и чёрного. Тот тоже не отказывается, и даже от хлеба. Значит, не очень их здесь балуют едой. Надо носить всё подряд.

После приёма первого взноса собаки стали заметно спокойнее. Немножко покружились вокруг и убежали в лес, на дальнейший промысел. Но почему их всё-таки стали отпускать на свободу? Возможно, хозяева решили, что сейчас, поздней осенью, почти никто уже не ходит на бухту, и дали возможность своим сторожам несколько развлечься. Те, конечно, были рады этому и носились, наверное, по всей округе от обеда до обеда.

Особое раздолье им было после выходных дней. В хорошую погоду по субботам и воскресеньям сюда приходили туристы и просто отдыхающие. Оборудовали палатки, жгли костры, устраивали банкеты. Оставляли после себя много съестного. Так, однажды поутру в один из моих прогулочных дней (недели через две после нашего знакомства) смотрю – бежит рыжий с целой буханкой хлеба, на меня вместе с моим пакетом даже внимания не обращает – сегодня ему и этой добычи вполне достаточно. Думаю, что и чёрный не оставлял себя на голодном пайке. Но в тот день я его не видел.

После нашей второй встречи эта неразлучная парочка стала считать меня за своего знакомого и часто встречала на подходе, издалека учуяв моё приближение. Да я и сам задолго до прибытия на место начинал подавать им сигналы свистом и голосом. Вскоре они стали встречать меня почти за полкилометра от моря. Особенно при этом старался чёрный. Он всегда прибегал первым и надеялся получить лучшую порцию. Но я пока делил еду по габаритам, считая всё-таки главным рыжего.

Через несколько дней таких встреч собачья компания стала меня провожать. Первый раз проводили метров за триста. Затем подальше. А недели через три стали сопровождать аж до самого верха дороги в сопку, примерно на километр от моря. И такой ритуал совершали в последующем почти ежедневно. Они уже не опасались меня и позволяли гладить себя, особенно чёрный. Ему такая близость явно доставляла удовольствие, в то время как рыжий был, по-видимому, менее чувствителен к ласкам. Но, тем не менее, иногда они оба после получения моего очередного подношения стояли рядом со мной и тыкались мордами мне в бок и в пакет. Но когда я при этом однажды начал ласкать их обоих одновременно, произошло неожиданное. Чёрный вдруг грозно зарычал и набросился на своего могучего компаньона, хватая его за холку. Тот, опешив от неожиданности, покорно отступил и больше ко мне не приближался. Я вначале пытался усовестить чёрного: «Ну, разве так можно! Я же вас обоих люблю! Не надо ссориться!» Но это было бесполезно. Чёрный больше не позволял рыжему подходить ко мне, однако не возражал получать мои подачки на расстоянии.
 
Да, плохо знал я ещё собачьи повадки и их психологию. Оказывается, лидером в этой паре был вовсе не могучий рыжий пёс, а вдвое меньших размеров чёрный, видимо, более старший по возрасту. Пришлось и мне с этим считаться и с этих пор всё делить по старшинству. И чёрный пёс стал всё более привязываться ко мне. Он встречал меня чаще уже в одиночестве, потому что рыжего вскоре вновь посадили на цепь. Провожал до самого верха сопки. Это, по-видимому, была граница их территории, за пределы которой выходить было уже опасно.
Однажды, это было уже зимой, в глубокий снег, меня вновь встретили оба моих знакомых. Пошли провожать, дошли до верха и вдруг решились на дальнейший маршрут. Ну, что делать? Убегут ведь из дома, а там мало ли что может случиться! Гоню их от себя, а они не идут. Пугать их палкой тоже не хочется – друзья всё-таки. Пришлось вновь спускаться до моря и звать сторожа, объясняя ситуацию. «А ты, – говорит, – гони их палкой, да покрепче! Тогда и приставать не будут». Зовёт их домой, а они не слушаются. Норовят вновь со мной убежать. Всё же вдвоём загнали их за ограду. Узнал я тогда от сторожа, что чёрного пса зовут Бимом, а рыжего Мишкой. Мишке всего два года, а Биму уже шестой пошёл. Так оно и есть – он старший, он и лидер. Это непреложный собачий закон. Поэтому и слушает его во всём Мишка, хотя он намного мощнее и сильнее. Да так и быть должно. Иначе не выжить в стае собачьей братии. Им во многом умом да смекалкой брать приходится.

Прошла зима, наступила весна, и я вновь зачастил в свои любимые патрокловские места, посещая часто и бухту. И вновь начались наши встречи с моими друзьями. Мишка, правда, большую часть времени сидел на цепи, раздолье было одному Биму. Его отпускали, по-видимому, из уважения к его приближающейся старости и, возможно, к его былым заслугам. Он либо встречал меня на полпути с сопки, либо прибегал, когда я готовился купаться. Тогда, получив порцию угощения, он садился около моей одежды и терпеливо ждал моего возвращения на берег.

Обычно по утрам этот отдаленный от городских кварталов пляж был почти пустым. Лишь иногда вдалеке виднелись рыбаки, толкающие в море свои лодки, да изредка пробегали такие же, как и я, бегуны, совершавшие свой утренний тренировочный моцион. Мы с Бимом были здесь почти в полном одиночестве, наслаждаясь красотой пробуждающейся природы, чистотой и прохладой утреннего воздуха, пахнущего морем и лесом одновременно, и радостью встречи друг с другом.

Пляж в этом месте был песчаным, дно ровное, чистое, и купаться здесь было одно удовольствие. Вода по утрам была такая тихая и прозрачная, что на расстоянии добрых сотни метров от берега было хорошо видно дно, с камнями, скоплениями водорослей и какими-то другими предметами. Нырять же за ними на глубину более шести метров я уже не решаюсь. Плыву по поверхности. Подо мной проплывают стайки рыбёшек, испуганно бросаясь в сторону от огромной, пугающей тени; кое-где виднеются колышущиеся, почти прозрачные купола медуз, как бы парящие в воде. Вот совсем рядом плывёт чайка, быстро загребая лапами; в стороне резвится пара нырков, преследующих свою добычу. Каждый здесь живёт своей утренней жизнью и наслаждается ею по-своему…

Я переворачиваюсь на спину и лежу почти неподвижно, отдыхая и глядя в бездонную голубизну неба, лишь где-то далеко на севере, затуманивающуюся лёгкими облачками... Оттуда подымается слабый ветерок, и водная гладь сразу покрывается мелкой рябью. Лёгкие частые волны непрерывно бьют в лицо, массируют тело и вдруг вновь исчезают, уступая место тихой и спокойной воде, простирающейся до самого берега.

В будние дни мне не приходилось много купаться. Надо было спешить на работу. А вот в выходные можно было позволить себе и длительное удовольствие. Однако Биму явно не нравилось моё долгое отсутствие. В случае, когда я, по его мнению, уж очень долго задерживался, пёс начинал выражать своё нетерпение и волнение, бегая за мной по берегу и призывно лая в мою сторону (в воду же он заходить не решался и даже лапы мочить не желал, всегда успевая отскочить в сторону от набегающей волны). И как только я выходил из воды, он устраивал вокруг меня радостный танец, носясь во всех направлениях и показывая своё полное удовлетворение тем, что я наконец-то выбрался из этой проклятой стихии живым и невредимым и мы снова можем быть вместе и продолжать наши развлечения.
Мы устраивали с ним игру на песке, носясь друг за другом по всему пляжу. Пёс убегал от меня метров на двадцать, останавливался и смотрел в мою сторону, призывая поймать его. Когда я приближался и делал вид, что собираюсь схватить его, он припадал головой на передние лапы, скалил морду в хитрой улыбке и лукаво поглядывал на меня снизу вверх. А я тем временем медленно приближался к нему, растопырив в стороны руки и готовясь к последнему рывку. Когда до Бима оставалось каких-нибудь полметра, он мгновенно вскакивал и вновь мчался от меня. Иногда я не прекращал бега, и он увертывался от меня на узкой полоске пляжа, проносясь почти рядом со мной в обратном направлении. Порою и я, подбегая к нему, сам бросался в сторону, приглашая его догнать меня. Тому долго не надо было объяснять мою затею, и он через несколько секунд мчался уже впереди, демонстрируя свою удаль и удивительную собачью выносливость.

В этих играх я вспоминал своё детство, когда вот так же носился со своей любимой овчаркой Джильдой у нас во дворе или на улице в городе Шуе, видя ту же манеру игры, ту же лукавую улыбку, ту же радость собаки от общения с близким ей человеком. Однако долго выдерживать такую нагрузку я был уже не в состоянии. Это была не лёгкая трусца, которой я обычно семенил до моря и обратно. То был бешеный темп в рваном ритме, который был мне не под силу. Я быстро уставал от подобных ускорений и останавливался, тяжело дыша. Тогда пёс, ещё не наигравшись, внезапно подбегал ко мне сзади и неожиданно тыкался мордой в мои ноги, сразу отскакивая в сторону. При этом он вновь припадал головой к земле и ухмылялся, показывая всем видом, что надо продолжать начатую игру и что мне в моём возрасте стыдно уставать так быстро. Ну как было не пойти ему навстречу! И я уже из последних сил бежал за ним ещё и ещё и под конец валился на песок в полном изнеможении. Да, такие нагрузки я уже не в силах был переносить, тогда как Бим воспринимал их с огромным удовлетворением.

Я пытался играть с ним ещё и с палкой, что также любят многие собаки. Однако Бим палок боялся, боялся даже в том случае, когда палка (или камень) были в моих руках. Он весь сжимался, поджимал хвост и норовил сразу убежать при попытке кинуть предмет подальше. Не любил он и хватать палку в пасть с целью помериться со мною силой. Пришлось довольствоваться его «собачьей» игрой. А эту игру он знал, безусловно. И знал, вероятно, ещё с детства, играя с кем-нибудь из ребят или с прежними своими хозяевами. Поэтому он и любил её, и наслаждался ею даже в таком, уже солидном для собак, возрасте.

Мишка же вообще не любил никаких игр и сторонился их, предоставляя нам с Бимом возможность носиться вдвоём по побережью. Сам он постоянно искал случая, как бы где что стянуть, будучи вечно голодным. Даже у меня дважды пытался украсть пакет со всеми предназначенными им обоим продуктами. В первый раз в начале нашего знакомства даже ухватил его прямо из моих рук и отпустил только после серьёзного моего внушения. А второй раз пытался упереть пакет с одеждой, который я, купаясь, оставлял обычно не очень высоко на прибрежных скалах. Пришлось потом прятать пакет на недоступном для него утёсе.
Бим с самого начала ничего у меня не трогал, в том числе и в период моего отсутствия, и даже в том случае, если в пакете оставались очень вкусные вещи. Вот тебе и глупая дворняга! Однако запретить подобные проделки Мишке и другим собакам, которые периодически появлялись на берегу, он почему-то был не в состоянии. Так, однажды в его присутствии на пакет вновь было совершено покушение. И стянул его третий пёс, недавно приобретённый сторожами – тоже большой и тоже овчарка, но ещё молодой и совсем неразумный. В пакете находилась моя вязаная шапочка для бега, так что пришлось бежать за псом и жаловаться на него хозяевам. Пакет нашли на территории станции, весь разорванный и, конечно, без шапки. Но не сожрал же её пес! Стал искать шапку по следу и обнаружил на песке, недалеко от места происшествия, в целости и сохранности. Я пожурил тогда Бима, но тот был не виновен. Его никто не учил охранять чужие вещи, а собачья психология, по-видимому, допускает подобные действия со стороны своих собратьев как вполне естественные и оправданные обстоятельствами.

Большое удовольствие доставляли нам с Бимом лесные прогулки, которые мы совершали в субботние и воскресные дни. Весной и летом меня больше всего радовали в лесу цветы. Они росли здесь в изобилии, и я мог собирать их с марта по сентябрь, украшая свою квартиру адонисами, ветреницами, ландышами, лилиями, колокольчиками, купальницами, орхидеями и многими другими видами прекрасного царства растений. А какое счастье было любоваться всей этой красотой в естественных условиях!

Из весенних цветов мне особенно нравились ветреницы. К началу мая они стояли уже в полной своей красе, покрывая белым ковром пространство между кустами орешника, китайской сирени, между дубами. Цветы в это время уже высоко подымались на своих нежных стебельках среди только начинающей зеленеть травы и покачивали бело-розовыми головками. Росли они и по-одиночке, и густыми скоплениями, образуя белоснежные прогалины на жёлто-сером или чёрном фоне окружающего ландшафта. Особенно красиво смо¬трелись они у ручья, сверкающие яркой белизной на тёмном фоне воды и как бы рассматривающие в ней своё прекрасное отражение. А какой нежный, свежий аромат исходил от них! Так и хотелось зарыться в них лицом и ласкаться с этими нежными и трепетными соз¬даниями, хотелось, чтобы цвели они долго-долго, не теряя своей красоты и тонкого неповторимого аромата. Но, увы! Им не суждено было долго жить. И вскоре их сменяли уже иные разновидности нашей разнообразной дальневосточной флоры.

Нравилось мне собирать и голубенькие хохлатки, и поразительно крупные ландыши, и жёлтые саранки, и местную ярко-оранжевую купальницу вместе с синими колокольчиками. Однако в раннюю летнюю пору наибольшее удовольствие я получал от сбора луговых ирисов, ещё сохранившихся в отдельных местах, у самого моря. Обычно их быстро, ещё в бутонах, обрывали отдыхающие. Но, бывало, и мне выпадало счастье видеть эти цветы уже полностью распустившимися и красующимися во всём своём сине-фиолетовом блеске в лучах восходящего солнца на фоне яркой зелени мокрого луга. Это была неописуемая красота. И так жалко было её нарушать. И я любовался ею, насколько это было возможно, начиная сбор только при появлении первых групп отдыхающих. Как я хотел тогда запечатлеть их на рисунке или фотографии – «Мокрый луг с ирисами!» Но таких возможностей у меня не было. Приходилось оставлять эту красоту в своей памяти, воскрешая её иногда вместе с другими, столь же прекрасными картинами природы, в период своей грустной неподвижности и физической беспомощности, которые всё чаще навещали меня в последующие годы...

Во второй половине лета меня радовали и другие представители местной уникальной флоры, в первую очередь, лилии под названием «Царские кудри». По своей красоте они полностью соответствовали названию. Их яркие красно-оранжевые головки, собранные из нескольких цветков, прямо-таки сверкали на освещённых солнцем полянах или красовались в тени, между кустами. А в долине, на мокрых лугах они вместе с другими цветами создавали такой красочный ансамбль, что им можно было любоваться часами. Так я и делал, спускаясь сюда с Бимом по восточному склону сопки и выходя из-под тенистых деревьев на залитую солнцем поляну.

Каких только оттенков и красок здесь не было! Со всех сторон смотрели на меня синие и голубые цветочки колокольчиков, нежно-розовые розетки пустырника, пурпурные соцветия наперстянки; высоко вверх взметались красно-коричневые шишечки кровохлёбки и ярко-жёлтые пирамидки коровяка; широко висели синими и фиолетовыми гроздьями соцветия солодки и горошка; а внизу, у самой земли, светились красными звёздочками «Оленьи рога», нежные стебельки которых купались в водах бегущего рядом весёлого ручейка. Все эти цветы как бы утопали в зелёном море травы, в которую я погружался чуть ли не с головой.
Это разноцветье выглядело непередаваемо красиво. Однако королевой красоты среди моря красок и форм были, конечно же, «Царские кудри». Ещё не замеченные никем, они именно царствовали здесь, сверкая изумительным оранжевым оттенком, и ещё издали привлекали к себе внимание. Да, они стояли, явно ощущая своё превосходство над остальными своими собратьями; стояли, возвышаясь над всеми и явно гордясь своей красотой. А в целом создавался совершенно неповторимый, просто сказочный ансамбль, подобного которому я нигде и никогда больше не видел. Это была совсем иная красота, по сравнению с тихой и неброской красотой наших среднерусских лугов и полей, где все краски не столь ярки, а цветы не так пышны, хотя и не менее очаровательны и разнообразны. Я мог любоваться этой красотой с утра и до вечера, наполняя под конец мои пакеты пышными букетами, сохранявшими для меня дома прелесть сказочных уголков нашей природы.

Бим во всех походах не покидал меня. Однако он не разделял моего восторга от красоты местной флоры. Скорее всего, он недоумевал, не понимая причин моего увлечения столь обычными для него вещами. Недоумение вызывало у него и то, что я наполняю наш пакет, предназначенный для съестных припасов, всякой травой, притом с таким резким и неприятным запахом. Но открыто не противодействовал моим усилиям и терпеливо ждал, пока я не завершу это, совершенно не нужное, на его взгляд, занятие. Его же больше интересовала, конечно же, местная фауна, тоже довольно разнообразная и весьма специфичная, охота на которую требовала куда большей сноровки, опыта и настойчивости. Бим часто приглашал меня последовать за ним, и я тоже не отказывал ему в его стремлении. Правда, летняя охота в густой траве и зарослях непролазных кустарников представляла существенные трудности и, вероятно, не только для таких охотников, как мы с Бимом. В это время, по-моему, даже полудикие собаки, охотившиеся всегда большими стаями, не тешили себя особой надеждой на успех в своих поисковых операциях. Для этих целей куда больше подходил осенний период.
Осенний Патрокл очень нравился нам обоим. И на самом деле, он представлял собой изумительное зрелище. С конца сентября и в октябре лес сказочно преображался, светясь яркими осенними красками. Листва многочисленных дубов приобретала в этот период жёлто-коричневый оттенок, отливающий медью, с кое-где сохранившейся ещё зеленью. Снизу деревья обрамляли светло-жёлтые, почти прозрачные листья кустов орешника и яркая зелень китайской сирени. Постепенно начинали краснеть клёны и вдруг в один прекрасный день ярко вспыхивали сверху донизу багровыми и светло-розовыми тонами. Издалека просматривались жёлтые кроны «Чёртового дерева». Удивительно красиво выглядела нежно-розовая листва дикого винограда, образующая пылающие шатры вокруг кустарников либо сверкающая высоко на стволах и ветках лип и берёз. Приятно было пожевать толстый, мясистый черешок виноградного листочка, наполняя рот его кисловатым соком, хорошо утоляющим жажду и, по-видимому, содержащим в себе немало витаминов и других полезных веществ. Внизу, на земле, желтели ажурные листья папоротника, отцветали красно-фиолетовые соцветия левзеи. Издалека привлекали внимание ядовито-красные пирамидки соплодий какого-то неизвестного мне растения.

Все дорожки и трава покрывались опавшими желудями, дробный перестук от падения которых то и дело раздавался в тишине засыпающего леса. Повсюду сновали разжиревшие на желудях и орехах бурундуки, активизируя свою деятельность по заготовке припасов на зиму. То тут, то там слышался их отрывистый предупредительный писк и быстро удаляющееся шуршание. Почему-то замолкли вороны и уже не сопровождали нас во время перехода через их владения. Давно улетели желтогрудые иволги и другие лесные пичужки. Попрятались в свои зимние укрытия многочисленные насекомые. Лес постепенно пустел, готовясь к зимнему сну. Вместе с тем всё чаще и тревожнее звучали здесь острые крики фазанов, оповещавших предупредительными сигналами о приближении незваных гостей. Резко активизировалась охотничья деятельность местных бродячих собак, почуявших раздолье и возможность более лёгкой, чем летом, добычи. И они, по-видимому, преуспевали в этом, так как не раз и не два мы с Бимом встречали в лесу разбросанные кучки фазаньих перьев, разрытые норы каких-то животных, остатки шерсти и прочие следы их кровавых пиршеств.

Бимом в эту пору тоже овладевал страстный охотничий азарт, и он всё чаще далеко убегал от меня в поисках своей добычи. Иногда он возвращался ко мне, как бы предлагая последовать его примеру и погоняться вдвоём за быстрыми и почти невидимыми фазанами, бурундуками и другими животными, прятавшимися в траве, в кустах, на деревьях, в норах, в расщелинах между скал и камней. Временами пёс призывно лаял, требуя моего скорейшего вмешательства в охотничий процесс. И на самом деле, ему довольно часто сопутствовала удача. Однажды он облаивал ежа, пытаясь перевернуть его на спину лапой и явно опасаясь острых колючек. В другой раз загнал на тоненькое деревце молодого бурундучка и страстно желал, чтобы я помог согнать его вниз. Однако я предпочёл сохранить тому жизнь, выторговав её на остатки нашего завтрака. В третий раз пёс вертелся вокруг огромного полоза, не зная, с какой стороны к нему подступиться, пока тот не заполз в узкую щель между каменными блоками. А однажды он спугнул здоровенного филина, в размахе крыльев чуть не больше его самого, бесшумно улетевшего в более спокойное место.

Не знаю, удавалось ли моему другу добывать себе в лесу дополнительное пропитание, но он явно обладал некоторыми охотничьими навыками, выработавшимися у него во время частых прогулок по окрестным зарослям. Вполне возможно, что он был знаком с методами мышкования, принимая участие в погромах бесчисленных мышиных колоний на южном склоне одной из сопок. Вероятно, он когда-то встречался здесь и с семейством лисиц, обитавших в конце семидесятых годов в норе, недалеко от ДОТа. По крайней мере, однажды он привёл меня к этому логову и долго обнюхивал, по-видимому, уже давно пустующее место…

Встречались мы с Бимом иногда и зимой. Вместе бегали по замёрзшей патрокловской бухте, добегали до рыбаков, занимавшихся подлёдным ловом, получая в награду несколько корюшек или наваг из их небогатого в этих местах улова. А однажды я пришёл на берег сфотографировать ноябрьский закат и сумел запечатлеть на его фоне обоих моих приятелей. Правда, псы поначалу почему-то побаивались фотоаппарата, особенно его щелчков, звучавших удивительно громко на фоне полной тишины засыпающей бухты. Но всё же мне удалось сделать с десяток неплохих слайдовских снимков на память о нашей дружбе.

Один или два раза я навещал своих друзей вместе с моим сыном. Те вначале недоверчиво встретили его – бегали вокруг, обнюхивали и даже поднимали шерсть дыбом. Но вскоре тоже приняли его за своего, особенно после обильного угощения, предложенного нами. Диме тоже понравилась эта парочка. Но всё же один он во время своих прогулок не осмеливался подходить близко к дырявой ограде…

В общем-то, вид у собак был весьма внушительный. И даже когда я прогуливался с одним Бимом, встречавшиеся отдыхающие сторонились нас и нередко бросали замечания в мой адрес, что, мол, таких псов надо в наморднике и на цепи водить, а то и до беды недалеко. Вначале я действительно побаивался, что Бим мог кого-нибудь напугать в моём присутствии. Тем более что каждого встречного тот воспринимал довольно враждебно: делал стойку, а то и трусил пружинистой рысцой в его сторону. Но после моего окрика он сразу останавливался и возвращался обратно. Надо сказать, что такое поведение у Бима было только в моём присутствии. Когда собаки гуляли одни, они не обращали на посторонних никакого внимания. Значит, Бим уже признавал во мне своего хозяина, пытаясь защитить меня и выполняя мои указания.

Как-то летом я пришёл не берег моря с одной моей случайной знакомой – молоденькой красавицей лайкой, встретившейся мне на середине пути в районе бывших домов офицерского состава некогда располагавшейся по соседству воинской части. Хозяин её занимался своим гаражом, гремя на весь лес, а она бегала на свободе, осваивая методы охоты на местную живность. То ли от нечего делать, то ли по какой иной причине, но она пожелала последовать за мной, решив составить мне на сегодняшний день компанию. Поскольку это была дамочка, да к тому же очень молоденькая и весьма симпатичная, я не опасался, что мои приятели могут причинить ей какие-нибудь неприятности. И более того, хотел увидеть ритуал их знакомства. Мы весело сбежали с моей новой знакомой с сопки, и вышли на обрывистый берег моря, остановившись наверху. Дорогой красавица не выказывала каких-либо признаков беспокойства, но у моря вдруг заволновалась, видимо, учуяв своих незнакомых собратьев. А они уже бегут из-за загородки и прямо к ней. Та сидит, съёжившись, дрожит мелкой дрожью то ли от страха, то ли от возбуждения. Я стою рядом на всякий случай. При подходе псы замедлили темп, напружинились, как всегда при встрече с неизвестным, подходят с некоторой осторожностью. Та по-прежнему сидит, вытянула шею, повизгивает от страха. Псы подошли, по очереди понюхали собачку в морду, покружились вокруг неё и двинулись своей дорогой. По крайней мере, мешать нашей прогулке не стали. И даже Бим удалился сразу, вероятно, почувствовав, что сегодня он здесь лишний. Правда, мне показалось, что пёс всё же посмотрел в мою сторону с некоторой укоризной. Но, по-видимому, он не испытал тогда ко мне большого чувства ревности, поскольку при следующей нашей встрече, как обычно, тыкался в меня мордой, с удовольствием принимая все мои ласки, и осуществил обычный ритуал сопровождения. Мы же с красавицей побегали тогда немного по берегу и без происшествий возвратились обратно, к большой радости её хозяина.

Вот так мы и проводили время с моим другом – чаще вдвоём, иногда вместе с кем-нибудь из моих знакомых. И наши встречи всегда были радостны для нас обоих. Я каждый раз приносил ему костей и другие подарки помягче, так как зубы у него с возрастом становились слабее и слабее. Он уже не мог грызть крупные кости, в то время как Мишка дробил их своими мощными челюстями, как легкие сухарики. Мишке, правда, доставалось немного. Обычно он сидел на цепи и не мог близко подбегать к забору. Приходилось кидать ему подношения. Но часто кусочки хлеба и лёгкие кости при наших сильных ветрах не долетали до него, и бедняга мучился, исходя слюной в бессильном стремлении достать их. Иногда до добычи оставалось каких-нибудь десять-пятнадцать сантиметров, и он извивался, прыгая из стороны в сторону, не способный подвинуть лакомство лапой. Потом я стал заворачивать еду в газету, обвязывая её бечёвкой вместе с небольшими камнями, и тогда Мишка торжествовал, получая подачку. Он тоже постоянно встречал меня, подбегая на максимально возможное расстояние к изгороди и вопросительно глядя на меня и на мой пакет, в котором всегда что-то было для него и для Бима. Он и провожал меня точно таким же образом.

Бим же поначалу довольно часто был на свободе. Гулял где-то в районе рыбацких гаражей, провожая рыбаков в море, или встречая их с уловом. Возможно, ему что-то тогда и перепадало из их добычи. В присутствии хозяев, ревностно оберегавших своих питомцев от всех посторонних лиц, я не решался звать его голосом или свистом. Для этого случая у меня был в запасе другой сигнал – поднятый над головой пакет, которым я размахивал из стороны в сторону. Да моих сигналов обычно и не требовалось. Бим слышал и видел меня ещё издали и всегда нёсся откуда-то мне навстречу, радостно тыкаясь мне в ноги или просто останавливаясь рядом и весело улыбаясь вместо приветствия.

При встрече он никогда не носился кругами вокруг меня, не прыгал на меня, не лизал в лицо, как делают другие собаки, переполненные счастьем встречи с хозяином или близким им человеком. Он выражал свои чувства сдержанно и с достоинством, хотя было отлично видно, что ему далеко не безразличны встречи со мной и что не только мои подношения тянули его ко мне. Здесь было уже что-то большее – глубокая собачья привязанность, а может быть, и дружба. Как он страдал, когда не мог прийти мне навстречу, будучи прикован цепью к своей будке в глубине двора. Его я тогда не видел, но отлично слышал его стенания, когда он выл от горя во весь голос, чувствуя моё присутствие и не имея возможности выразить мне свою радость. Я наблюдал с противоположной стороны изгороди и видел, как выходили мужики, как ругали его, выносили даже еду. А он всё выл и выл, не переставая, пока я не спускался с косогора на пляж.

Несколько раз я пытался поговорить и со сторожами и с работниками этого учреждения, стремясь объяснить им причины Бимкиных страданий, просил их отпустить собаку хоть ненадолго погулять в окрестностях их станции. Однако встречал полное противодействие с их стороны и только ругань в мой адрес – как посмевшего приманивать чужих собак да ещё подкармливать их. (Безусловно, они видели иногда наши встречи и рассматривали их сугубо со своих позиций). Они попросту не могли понять, что возможна такая задушевная дружба собаки с незнакомым человеком. Не могли почувствовать, что испытывает их пёс, находясь в заточении и не имея возможности со мной встретиться. Для них Бим был всего лишь сторожевым псом, который должен был хорошо охранять порученные объекты, и только. И за это получать свою похлёбку. (По-своему, они, конечно, были правы, и не было смысла переубеждать их в этом).

Но всё же в первые годы нам удавалось встречаться  с ним довольно часто. При встречах я всегда ласкал его, трепал по бокам и спине, чесал за ухом, гладил его морду, пока он стоял, тыкаясь головой мне в живот или колени. Затем следовало обязательное угощение. Потом – моё купание с последующей игрой и беготней. А после – прогулки по лесу и проводы меня до верха сопки. В случае если по каким-то причинам Бим отсутствовал, я прятал предназначенные для него кости в дупла до следующего раза. И пёс уже знал эти места и всегда устремлялся к ним, когда мы шли по направлению к дому.

В середине семидесятых в наших лесах стали появляться одичавшие собаки, сбежавшие, по-видимому, с соседних хуторов. Их из года в год становилось всё больше, и они вскоре стали грозой местных пригородных лесов, промышляя фазанами, бурундуками, мышами и другой живностью, пугая отдыхающих. Я довольно часто встречался с ними в лесу, когда те большой стаей прочёсывали склоны сопок в поисках добычи. Бим почему-то их очень боялся. Когда он в первый раз встретился с ними в моём присутствии (это было в первый год нашего знакомства), то сразу дал дёру и больше в тот день ко мне не возвращался. В другой раз мы повстречали свору, будучи уже втроём, вместе с Мишкой. Тут мои друзья вели себя уже посмелее – встали в стойку рядом со мной, подняв шерсть и тихо рыча. Свора же метрах в пятидесяти от нас промчалась мимо, вероятно, и не обнаружив нашего присутствия из-за густой травы и кустарника.

Особенно мне запомнилась наша третья встреча с одной из собачьих стай. Дело было летом. Я возвращался поутру с бухты, а Бим, как обычно, провожал меня. Мы находились как раз на середине пути, когда свора в количестве не менее восьми собак вдруг помчалась нам наперерез откуда-то сверху, охватывая местность широким полукругом. Было отчётливо видно и слышно, как двигалась и шелестела трава под их неудержимым напором. Бим вновь сразу рванулся к дому, но не успел пробежать и двадцати метров, как дорогу ему перегородили два крупных пса, двинувшихся сразу в его направлении. А сзади от меня слышалось приближение других псов.

Что было делать моему бедняге и что могло с ним случиться, не знаю. Но единственное, что оставалось сделать мне, это схватить первую попавшуюся под руку палку и броситься к нему на помощь. Я крикнул Бима, и он сразу побежал ко мне, преследуемый двумя собаками. Через несколько секунд мы были уже рядом, и пёс прижался к моим ногам, рыча и дрожа от возбуждения. Я взмахнул палкой и что есть силы заорал на приближающихся собак. Те сразу затормозили, припав на передние лапы. Тут же я запустил в их направлении дубинкой, а сам наклонился за следующей (которых, к счастью, здесь валялось великое множество), одновременно оглядываясь назад, чтобы убедиться, нет ли опасности и сзади. Однако находившиеся сзади меня собаки, не останавливаясь, пронеслись через дорогу и устремились вниз, в распадок. За ними сразу последовали и преследователи Бима. Да, эти псы ещё боялись людей, боялись человеческого голоса и с уважением относились к любому оружию в его руках, – как потом я убедился, даже к простому пакету. Поэтому в те годы я особенно не опасался встречи с ними. Правда, знакомый лесник всё же предупреждал меня о возможной опасности больших свор и необходимости всегда быть настороже при их приближении.
Когда эта банда скрылась из виду, я потрепал моего друга, погладил и ласково поговорил с ним, успокаивая. А он всё ещё дрожал от возбуждения и глухо рычал в сторону удалившихся противников. Затем он хотел идти со мной и дальше, но я отправил его домой успокаиваться, и, видя мою настойчивость, пёс потрусил домой по тропинке. Сегодня для него был хороший урок, и он должен был понять, что рядом со мной он мог не опасаться бродячих агрессоров и, в случае необходимости, всегда мог получить мою помощь.

В четвёртый раз собаки застали нас с Бимом в гуще леса, когда мы отдыхали с ним в тени дубов на склоне сопки жарким солнечным полднем. Бим учуял их ещё издали – заволновался, вскочил, вы¬тянулся в стойку в направлении приближающейся стаи. Я сразу и не понял, в чём дело. А когда услышал хорошо знакомый шелест травы и кустарника, то тоже забеспокоился. Никогда нельзя предвидеть, как поведёт себя полудикая стая, тем более что в данном случае путь их проходил как раз через место нашего отдыха. Я успокоил Бима, взял палку, поднялся и как можно громче закричал в направлении приближавшихся псов. Шелест сразу прекратился, и я увидел трёх или четырёх довольно крупных собак, поднявших из-за густой травы головы в нашем направления. Я погрозил им палкой и сделал вид, что бегу в их сторону. После секундного замешательства свора рванулась в другую сторону.
Когда шелест затих вдали, я взглянул на Бима. Тот стоял, оскалив зубы, подняв шерсть дыбом и издавая глубокое горловое рычание. Сейчас он выдержал испытание, даже не сделав попытки убежать, как было два года назад. Не убежал, хотя дорога по направлению к дому была свободна и я его не держал за ошейник. Да, это был уже не просто приятель, а преданный друг, готовый защищать тебя, независимо от силы и численности противника, защищать, хотя сам он был уже далеко не в боевой форме. И мне было приятно иметь рядом с собой такого четвероногого товарища.

Так прошло насколько лет, в течение которых наша дружба ничем не омрачалась. Частые встречи в летнее и осеннее время года обычно прерывались на зимний период, и мы с нетерпением ждали потепления, чтобы вновь возобновить наши совместные похождения. Однако в 1985-1986 годах всё более стало расшатываться моё здоровье, и никакое лечение, никакая тренировка не могли остановить развивающийся процесс. Иногда я всё же с трудом приходил на бухту, но не мог ни купаться, ни ходить по лесу, и тем более резвиться с Бимом. Пёс явно чувствовал моё состояние. Во время моих частых остановок он ложился рядом со мной и понимающе, как бы с сожалением, смотрел на меня, пока я массировал свою поясницу и поднимал себя на ноги, чтобы двинуться дальше. В такие дни он уже не призывал меня к весёлым играм, когда я кое-как добирался до пляжа. Он, как и прежде, провожал меня, но уже не убегал далеко вперёд по своим делам, а чаще находился рядом со мною. Вместе с тем, в относительно светлые для меня дни, когда я был вновь способен двигаться, он с удовольствием предавался нашим незатейливым играм, не теряя прежнего интереса к ним, а также былой своей резвости. Я же просто делал вид, что гоняюсь за ним или же спасаюсь от него бегством.

В 1986 году нашей дружбе предстояло выдержать ещё одно испытание, когда Бима по какой-то причине вновь стали часто сажать не цепь. И в этом году мы виделись с ним особенно редко – временами не чаще одного-двух раз в месяц. Одно время я вообще потерял надежду увидеть его до зимы, хотя сам вновь мог довольно часто ходить на пляж по утрам. Но однажды, уже глубокой осенью, проходя на обратном пути рядом с оградой, вдруг вижу – бежит ко мне мой бедный друг, торопится. Но уже не радостный, как обычно, а какой-то подавленный, грустный. Бежит, а за ним тянется огрызок верёвки. Пёс пытается пролезть под колючей проволокой, как это делал обычно, но верёвка цепляется за неё, и Бим оказывается в плену у этой ограды, не в силах двинуться ни туда, ни сюда. Я подбегаю к нему, глажу, ласкаю, треплю, как обычно. А он стоит грустный-грустный, как бы уже предчувствуя наказание за свой проступок. Я отцепил от колючек верёвку, снял с Бима ошейник, и мы поспешили скорее удалиться от станции, чтобы не привлечь внимания хозяев, тем более что Мишка уже стоял на своём обычном месте в ожидании подачки (у меня, кстати, в тот день ничего для них и не было).

Верный друг! Пока я купался, он всё же решился на крайний шаг и сумел-таки перегрызть верёвку своими почти полностью сточенными зубами и прибежать мне навстречу. И успел это сделать как раз вовремя – когда я оказался рядом и смог вытащить его из проволочной западни. Он сделал это, заведомо зная, что последует наказание от хозяев, что этого поступка ему не простят, что его надолго посадят уже на железную цепь и что эта наша встреча, возможно, будет вообще последней. Я тоже предчувствовал это, потому что все мои разговоры со сторожами так и не дали результата. Именно поэтому и все наши последние встречи проходили подальше от глаз людских, и уже не на берегу моря, а в лесу, где никто нас не видел и не нарушал наших дружеских прогулок и бесед.

Поэтому и данная встреча не принесла нам былой радости, как любая встреча украдкой, будто она таила в себе что-то незаконное и запретное. Бим сейчас уже не бежал, как прежде, впереди меня, не искал заветных деревьев с оставленным для него в дупле завтраком. Он понуро плёлся рядом со мной, опустив голову и хвост, как бы предчувствуя скорое и окончательное расставание. Сегодня он сделал последнее усилие, чтобы вырваться на свободу, чтобы выразить свои прежние чувства, свою любовь и привязанность человеку, ставшему ему верным другом, и которого он когда-то чуть было не покусал ни с того, ни с сего. Может быть, причиной нашего сближения была проснувшаяся в нём совесть? А может, дружба возникла сама по себе – как результат первоначального просто доброго и душевного моего отношения к этим незнакомым мне четвероногим? Безусловно, Бим обладал способностью глубоко чувствовать и переживать, в отличие от других собак, в частности, таких, как Мишка и его новый молодой компаньон, которым еда заменяла все остальные чувства. И Бим отдавал все эти чувства не своим хозяевам, а мне, получая от меня в награду те же добрые отношения…

Мы медленно шли с ним вверх по сопке, напрямую, лесом. Под ногами шуршали опавшие осенние листья, шелестела сухая трава. Кругом было безжизненно тихо. А на душе – тоскливо и тягостно. Так неужели, нам придётся расстаться окончательно? Неужели, наша дружба вот так и кончится на этом? Неужели, не будет больше ни совместных прогулок, ни игр на пляже, ни даже просто коротких встреч, которые нам обоим сейчас так необходимы, которые всегда пробуждали в душе глубокое внутреннее волнение и прилив какой-то неудержимой радости, как при встрече с очень близким тебе человеком. Вероятно, те же чувства испытывал сейчас и мой друг, который всё так же молча и понуро плёлся сзади меня.
Я остановился и наклонился к Биму. Положил его морду себе на колени и начал гладить его седеющую голову. А он грустно смотрел на меня своими большими карими глазами, как бы укоряя за то, что я ничего не могу сделать ради продолжения нашей дружбы. Он как бы говорил мне: «Ведь ты же человек! Ты же можешь договориться с моими хозяевами. Ты должен это сделать! Ведь как хорошо нам было раньше!..» Как я понимал его в этот момент! Но был бессилен помочь нам обоим…

Так мы сидели минут десять. Я гладил его, нежно трепал по бокам, чесал за ухом, что ему всегда так нравилось; говорил ласковые слова, обнимал и ласкал его морду и голову. А он всё стоял и стоял, положив голову мне на колени. Только сейчас я обратил внимание на то, насколько он постарел. Его некогда чёрная, лоснящаяся гладкая шерсть покрылась на боках и на спине сединой, скомкалась и обвисла, клыки совсем стерлись. Сколько же тебе сейчас лет?  Девять? Десять? Уже наступила собачья старость. Но ты всё же неплохо провёл здесь свои годы – жил на природе, часто бывал на свободе, да и наша дружба кое-что значила в твоей жизни. Правда, последние встречи были для нас не очень весёлыми. И вот сейчас приходится расставаться, вероятно, надолго – впереди зима…

Время шло, пора было уходить. А я всё не мог заставить себя сделать этот последний шаг. Но делать было нечего, и я, наконец, встал. «До свиданья, Бим! До свиданья, мой любимый пёс! Возвращайся домой и не тужи уж слишком. Подождём до весны. А может быть, тебе и простят твой поступок. Возможно, мы сможем увидеться с тобой и раньше». Я помахал ему рукой и пошёл к тропинке, которая находилась совсем рядом. Дойдя до неё, я обернулся и увидел, что пёс всё стоит на том же месте, в той же понурой позе, глядя в мою сторону. Такое с ним было впервые. Раньше после прощания он сразу же без оглядки трусил домой или бежал по своим делам в другую сторону. Помахав ему рукой, я пошёл дальше, и Бим скоро скрылся из виду за кустами и деревьями.

Спустившись в ложбину, я перешёл ручеёк, поднялся по тропинке на пригорок и направился к дому. Бежать не хотелось. Не хотелось и думать ни о чём. Внутри была какая-то опустошённость и тоска, как после большой и непоправимой потери. Да так оно и было на самом деле. Кроме Бима, у меня таких близких друзей сейчас не было. Я шёл, хрустя разбросанными по тропинке желудями и шурша опавшими листьями, как вдруг услышал у себя за спиной какой-то посторонний шорох. Обернулся – и увидел Бима в нескольких шагах от себя, остановившегося и вновь смотрящего мне в лицо своими умными глазами. Он ни разу ещё не решался пускаться со мной в такой дальний путь, проходя через чужие территории, оккупированные собачьими сворами и домашними собаками в районе ДОС'ов.

– Бимка! Да как же ты так?! Разве так можно! Беги скорее домой!
А он стоит, не двигаясь, только сжался весь, опустил голову и поджал хвост.
– Ну, ладно, пёс! Идём вместе. Но только до дороги. Дальше нельзя, в городе машины, незнакомые собаки, да и недобрые люди могут встретиться... Только до дороги!
Бим как будто понял мои слова и даже побежал вперёд, как делал это в прежние времена, хотя он никогда ещё не бегал при мне по этой тропе. Я тоже ускорил шаг, и мы быстро добрались до верхней части тропинки, где она сворачивала на автотрассу Патрокл – Морское кладбище. Тут я снова приласкал Бима и уже более твёрдо приказал ему бежать домой. А он вновь стоит и, по всей видимости, собирается и дальше следовать за мной.

– Да ты что, до самого дома решил провожать? А может быть, и остаться у меня?!.  Дорогой пёс! Но это невозможно! Я был бы очень рад этому, но где я тебя помещу? Нас и так пятеро в двух комнатах. К тому же ты уже не сможешь жить в городе, в этом шуме, сутолоке, постоянно находясь в квартире. Нет, Бимка! Немедленно домой! И без разговоров!
Но пёс, видимо, твёрдо решил стоять на своём и впервые не послушался меня, а только отбежал в сторону, когда я хотел к нему приблизиться. Ну, что ещё было делать?! Оставалось прибегнуть к крайней мере. И, как мне было не горько, я поднял с земли камень и впервые погрозил ему. Хотя Бим страшно боялся камней и палок, но сейчас он только напрягся, оставаясь на том же месте. Тогда я ещё раз строго прикрикнул на него и бросил камень в его сторону (конечно же, так, чтобы случайно не попасть в бедного пса). Бим отпрыгнул и нехотя потрусил в обратном направлении, взглянув напоследок на меня.
Такую горькую печаль увидел я в его блестящих глазах, такую укоризну, такое страдание, что мне стало не по себе, и комок подступил к горлу. Мне даже показалось, что в его глазах блеснули слёзы. Он бежал и всё оглядывался, возможно, ещё надеясь, что я передумаю, переменю своё решение. Я крикнул ему как можно веселее:
– Ничего, Бим! Я ещё приду! Жди меня! Я обязательно приду! И мы снова будем вместе!
 А сам побежал, чтобы хоть как-то преодолеть своё волнение.

…А затем был долгий вынужденный перерыв в моих походах на Патрокл. Перерыв, связанный с нашим переездом на новую квартиру, в более отдалённый от этих мест район, а также с дальнейшим ухудшением моего здоровья, что всё более ограничивало мои двигательные возможности. И как я не стремился увидеть моего друга, но смог добраться до бухты только летом следующего года. Однако собак тогда не увидел. И вообще на территории станции всё было тихо и пусто. У меня не хватило сил пройти до противоположной части изгороди и позвать сторожа. А на зов с нашей стороны никто тогда не откликался. Таким же безрезультатным было и моё второе посещение бухты, уже в разгар осени. Всё на станции будто вымерло. И некого было спросить о случившемся. А потом я вновь долго лежал и снова не мог пойти туда вплоть до следующего лета. Но всё же я должен был увидеть своего друга! Я же ему обещал! Как он сейчас там, жив ли, здоров? Он ведь уже совсем старым стал.

Наконец, почувствовав себя немного лучше, я решился и в один из моих выходных дней тронулся в дальний путь. Доехал с Луговой автобусом до бухты Тихой, поднялся до автострады и пошёл, опираясь на свою уже неразлучную палку, по знакомой тропинке, на которой почти два года назад произошло наше столь тягостное расставание с Бимом.

Было самое начало нашей чудесной дальневосточной осени. Стояла сухая, тихая и солнечная погода. Лес уже начинал приобретать свой осенний наряд и ярко светился широкой палитрой красок. Со всех сторон розовыми шапками красовались кусты китайской сирени. В густой траве высоко подымались красно-коричневые соцветия кровохлёбки, ярко синели чашечки поздних колокольчиков, краснели широкие соцветия чертополоха, со всех сторон облепленные шмелями. На влажных лугах только начали появляться белые головки бутонов самых последних местных цветов – похожих чем-то на весеннюю ветреницу. На солнечных полянах густым ковром росли сине-жёлтые ромашки, над которыми кружились, собираясь на последний пир, бабочки и мелкая мошкара. В траве и на деревьях развесили свои огромные паутинные сети пауки-крестовики, размеры и устрашающий вид которых внушали уважение, по-видимому, не только одним своим жертвам. Лес благоухал запахами и звенел многочисленными голосами птиц.

Народу в тот день в лесу почти не было. Минут за сорок я добрался до бухты. С трепетом подходил к знакомой ограде в надежде увидеть или услышать своих знакомых. Но за изгородью их опять не было видно. Однако на противоположной стороне территории находились люди, и бегали две большие незнакомые мне собаки. У меня сжалось сердце. Неужели, Бима уже нет? Неужели, я опоздал, и пёс так и не дождался выполнения моего обещания? Но в любом случае сегодня я узнаю обо всём у сотрудников станции. Однако сначала надо было немного отдохнуть после утомительного пути.

Я пошёл на своё любимое место, у скалы, где обычно купался, и где мы  резвились с Бимом, и сел на нагретые солнцем камни. Море было совершенно спокойно. Лишь изредка на берег набегала лёгкая прозрачная волна, лаская прибрежный песок и оставляя за собой мокрую полосу. Временами раздавался пронзительный крик чаек, сидящих на спокойной воде и, как в зеркале, отражающихся в её ровной глади. Вдали виднелись лодки рыбаков. Ещё дальше, в проливе, медленно передвигались белоснежные океанские лайнеры, самоходные баржи, военные корабли. Слышался размеренный стук движущейся под РДП подлодки. Пахло морем, водорослями. Ещё достаточно жаркое солнце поднималось всё выше, прогревая песок и каменные уступы прибрежных скал, освещая своими лучами морское дно, покрытое травой и каменными обломками. Вокруг царили покой и умиротворение, передававшие и мне самому чувство внутреннего успокоения и какой-то томительно-нежной грусти.

Вдоволь насладившись этой чудесной картиной, вдохнув тишину и покой безлюдного пляжа, я встал, размял непрерывно ноющую поясницу и даже побросал в воду мелкие камушки, стараясь сделать хоть несколько «блинов», что, бывало, так хорошо у меня получалось. Приведя себя в вертикальное положение, собрался уже, было, двигаться к станции, как вдруг услышал весёлый детский смех, доносящийся как раз оттуда, и затем увидел девочку, выскочившую на пляж с яркой игрушкой в руках в сопровождении нескольких псов, один из которых был явно похож на Бима.

У меня сильно забилось сердце. Я так надеялся, что это был он! Собаки тем временем бегали по пляжу, а девочка стала играть на песке. Я схватил свой пакет и замахал им над головой, делая призывный жест, так хорошо знакомый моим друзьям. Но реакции со стороны собак не последовало. Да если это и был Бим, то он вряд ли мог увидеть меня оттуда своими, наверное, уже подслеповатыми глазами. Тогда я закричал в его направлении: «Бим! Бим!» Собаки замерли и повернулись в мою сторону. Повернулся и чёрный пёс, казавшийся мне много меньше своих товарищей. Я ещё раз крикнул: «Бимка, это я! Иди сюда! Бим! Бим!» И в ту же секунду чёрный пёс сорвался с места и помчался в моём направлении, а за ним устремились и две другие собаки.

Несомненно, это был он, и пёс узнал мой голос, узнал после стольких месяцев вынужденной разлуки, и сейчас мчался со всех ног ко мне, предвкушая так долго ожидаемую нами встречу. Большие собаки быстро настигли его, но он не дал им себя обогнать, грозно зарычав и заставив затормозить свой бег. Да, это был мой друг. Он подбежал ко мне и остановился в нерешительности в нескольких шагах от меня, казалось, ещё не веря случившемуся и не желая обмануться. Я бросился к нему и обнял так хорошо знакомую мне голову, только уже почти совсем седую. И опять, как и в прежние времена, я говорил ему ласковые слова, и ласкал, и гладил, и чесал за ухом. А он стоял, уткнувшись мне в колени, и наслаждался состоявшейся встречей. Его слезящиеся добрые глаза сияли счастьем, морда расплылась в прежней, так хорошо знакомой мне улыбке. Его сердце бешено колотилось, возможно, и не только из-за выдержанной им, уже непосильной для него, нагрузки. Собаки тем временам недоуменно бегали вокруг, не понимая, что же происходит с их предводителем. Это были незнакомые мне молодые псы, по-видимому, приобретенные сторожами совсем недавно, возможно, взамен Мишки, которого я не видел на его обычном месте (у будки) во время моих последних визитов.

Вдруг со стороны станции послышался призывный клич: «Би-им!» Это кричала оставшаяся в одиночестве девочка – вероятно, одна из новых хозяек Бима и этих собак, а возможно, и его новая маленькая подружка. Бим насторожился. Поднял голову и посмотрел в её сторону. Девочка окликнула его ещё раз, уже громче и настойчивее. Пёс, услышав её новый призыв, заволновался, и я понял, что его нельзя больше задерживать. Он не должен больше раздваиваться. Надо идти к своим.

Тогда я ещё раз напоследок обнял Бима, прижав его дряхлую голову к своей груди: «Ну, Бимка, иди домой, беги, мой дорогой пёс, к своим новым друзьям и будь счастлив с ними. А я буду помнить о тебе и, если хватит сил, буду приходить иногда на встречу с тобой. Я рад за тебя и счастлив, что нам удалось всё-таки встретиться!» Бим смотрел на меня уже не с грустью, а с какой-то скрытой, глубокой радостью и вдруг сделал то, чего ещё никогда не делал за всё время нашего знакомства – лизнул меня прямо в лицо! Да, это была высшая степень выражения его чувств и его благодарность за мою дружбу, за то, что я не забыл его и выполнил данное ему обещание.

Я легонько подтолкнул его, и он потрусил в направлении своей новой хозяйки, или подружки, куда уже убежали оба молодых пса. Он бежал, ни разу не оглянувшись, как бы понимая ненужность этого. Ибо нами уже давно всё было сказано друг другу, сказано словами, взглядами, отношением, а также биением наших сердец. И хоть мне сейчас и было немножко грустно из-за нового расставания с другом, возможно, уже и последнего, но я был рад за него. Рад тому, что Бим не один, что ему живётся спокойно и, наверное, счастливо в этом тихом и уединённом уголке, который он глубоко полюбил и где он вновь нашёл себе друга. Друга, которому он мог дарить тепло и доброту своей богатой собачьей души и получать в ответ такие же добрые чувства…

Мне не хотелось больше оставаться здесь, и я пошёл домой. Пошёл не обычной дорогой, а вверх, через сопку, чтобы не беспокоить и не тревожить вновь наши чувства. Мне почему-то казалось, что это была уже наша последняя встреча, и хотелось, чтобы о ней остались только светлые воспоминания. С трудом взобравшись по крутому склону на обрывистый берег, я в последний раз взглянул в сторону ТИНРО. Бим был всё ещё там со своими приятелями. Я помахал ему пакетом, зная, что он не увидит меня, и сказал прощальные снова: «Прощай, Бим! Прощай, верный и добрый друг! И будь счастлив со своими новыми друзьями!..»

В последующие несколько лет я уже не в силах был добираться до Патрокловской бухты, посещая иногда лишь самые близлежащие уголки леса. А когда наконец сумел дойти до моря, то был удивлён произошедшими там переменами. Ограды ТИНРО уже не было. Не было видно ни собак, ни сторожей. По-видимому, эта научная база с развитием нашей перестройки была ликвидирована, как и большинство других научных станций разваливающегося Дальневосточного научного Центра. Что стало со станцией, куда её могли перевести, об этом никто из рыбаков не знал, и никто ничего не мог сказать о чёрной собаке, некогда охранявшей эту территорию. И только в 1993 году какой-то случайно встретившийся в лесу незнакомый мужчина поведал мне, что года два или три назад все отсюда куда-то переехали, забрав с собой имущество и своих питомцев, в том числе и старого чёрного пса, почти слепого и немощного...

Да, безусловно, его любили сотрудники станции и предоставили ему возможность спокойно провести последние месяцы своей долгой и, наверное, в целом неплохой жизни, уже в черте городских кварталов…