Цензура в СССР на украинский язык

Цитата с сайта:

Неожиданные воспоминания З.П.Антонюка
Диалог состоялся! (об идее диалога см. http://memo-projects.livejournal.com/9230.html ). Мне повезло: удалось задать долгожданный вопрос. Произошло это случайно.

Я занимаюсь греками в «Хронике». Как новыми (см. memo-projects.livejournal.com/1996.html), так и древними. И обнаружилось упоминание Геродота вот в каком неожиданном контексте:  "В сентябре 1976г.  было конфисковано одно письмо АНТОНЮКА (хотя  сначала  ему  сказали,  что  оно  отправлено).  Капитан ДОЙНИКОВ   объяснил   АНТОНЮКУ,  что  письмо  конфисковано  за выдержки из ГЕРОДОТА на украинском языке, и посоветовал писать на  бытовые  темы.  В  заявлениях  на  имя РУДЕНКО и АНДРОПОВА Антонюк   потребовал   отправки   письма,   оценив  действия администрации как проявление украинофобии" (Хр. 46/59).

Я обратилась к Зиновию Павловичу Антонюку (фотография на юзерпике) по электронной почте с вопросами об этом эпизоде (я хотела выяснить, какие именно цитаты из Геродота были в письме и было ли оно отправлено в итоге). В ответ Зиновий Павлович подробнейшим образом рассказал мне о проблеме украинофобии. Получились небольшие мемуары, которые – с согласия Зиновия Павловича – я и публикую здесь в нескольких частях.

«Несмотря на то, что Ваше письмо порождено интересом к очень частному вопросу – упоминанием “древнегреческих авторов” в “Хронике текущих событий”, оно вытолкнуло из глубин памяти на поверхность и другие вопросы, так как касается одновременно так называемой “украинофобии”.

Этот вопрос четко зафиксирован приездом в 35 зону [Пермских политлагерей]высокого чиновника из Министерства внутренних дел СССР с четким требованием именно к украинцам писать письма к своим родным только на русском языке.

Конечно же, зонный цензор, как и работники отдела КГБ, курирующего зону, знали украинский язык для пресечения отправки через письма опасной для начальства информации о зоне, и это требование использовать только русский язык в общении с родными не могло не вызвать бурную реакцию протеста не только среди заключенных из Украины, но также солидарно среди других национальностей, так как процедура перлюстрации и возможной конфискации писем к родным от заключенных евреев, литовцев, латышей, эстонцев, армян или других национальностей оставалась прежней, недискриминационной.(К сожалению, фамилию этого чиновника не помню уже, но, может быть, он назван в каком-либо заявлении протеста по поводу этого украинофобского бешенства, скажем, Владимиром Буковским, Владленом Павленковым или Гариком Суперфином?). Самым поразительным был солидарный ответ евреев, среди которых иврит успели освоить лишь некоторые, но все как один перешли в общении с начальством на иврит, специально заучив несколько фраз на иврите.

После того, как беспрецедентное требование “добровольной русификации украинцев” получило такой солидарный отпор зеков в виде официально заявленного перехода в общении с зонным начальством на свои национальные языки, оно через какое-то время было тихо отставлено, но не похоронено. Такой вывод напрашивается  сам собой из моей практики, когда я в 1975 году очутился во Владимирской тюрьме. Мое первое же письмо домой из Владимирской тюрьмы, в котором я уведомлял родных о своем новом, тюремном, статусе, было конфисковано, на том основании, что содержало «неразрешенную информацию», в то время как такое не запрещалось сообщать другим зекам, да и сама администрация тюрьмы обязана по закону сообщать родным об этом новом статусе зека.

Тогда в текст нового письма, которое я имел право написать взамен конфискованного, после общего обращения к жене и упоминания самого факта конфискации прежнего письма я поместил выдержки из Истории Геродота, переведя их с русского языка на украинский. Но и это письмо было кофисковано как содержащее недозволенную информацию. Именно это и вынудило меня в ответ отказаться вообще от права переписки с родными, конечно, понимая, какую тревогу я порождаю отсутствием моих писем.

Жене на тревожные заявления по поводу причин отсутствия моих писем  прокуратура присылала однообразные ответы, мол, Антонюка никто не лишал права переписки. Да, формально права не лишал. Но пытался по своему разумению сделать максимально малоприятным, даже унизительным через беспричинные конфискации, правом.»