Письмо I с Наргина моим доярочкам в далёкий хутор

Из Сборника "Воспоминания. Остров Наргин (Бёюк-Зиря).

Из сонетов о Любви Эфрона: -

«Не властен я над плотией своею.

Никак не победит её рассудок мой...»



... Женщины, совсем молодые, да и постарше, не влюбляются в мальчиков. Они с ними играются, удовлетворяя свои самые потаённые похотливые желания. Им ничего не стоит соблазнить мальчишку своими телесными прелестями. Из мальчика лет до двенадцати женщина, словно питается нежными соками его юности, сама при этом расцветая благоуханным цветком, а его лелея в мужчину.

Меня по неписанным законам степных хуторян именовали иногда Мишка Федькин-Мотькин (так звали моих отца и маму). Мой род по отцу за принадлежность к одной из сект беспоповщины, в которой почитались «голубинная любовь» (иначе  -«птичий грех», и «свальный грех»), как ритуал слияния богов с богинями, издавна окрестили «Ханджеями».

Мне, двенадцатилетнему парнишке, прошедшего «школу любовного ученичества» у Зиночки в совсем юном возрасте и продолжавшуюся практику со своими хуторскими сверстницами во время пастушества на толоке домашней живности, конечно льстило манящее внимание молоденьких доярочек.О них, баловнем которых довелось мне быть, когда я на каникулы приезжал в хутор к деду с бабушкой, я теперь вспоминаю, как дорогую сказку подростковдй  юности. Называя всё своими именами, то, что считается «постыдным, срамным и нецензурным», я лишь заменю на приемлемое, да ещё придам для лучшего повествования своим воспоминаниям вид «романесок».  Было их немало в доармейский и послеармейский периоды  моей жизни, но в сборнике «Письма с Острова Наргин (Зёюк-Зире) собраны «романески» периода моей службы в Советской армии с августа 1959 по 1963 годы вкючительно.

       Остров Наргин, 1960 год. Солдатское письмо хуторским доярочкам.

Милые Валентина и Нина, надеюсь, вы найдёте это письмо-воспоминание лестным теперь, когда вы из пятнадцатилетних девчонок стали двадцатидухлетними женщинами и жёнами. И, возможно, лёжа в постели, читаете моё письмо, как фривольный роман, поглядывая на своё озарённое звёздным светом тело.

Помните? – стадо коров трёх хуторов было едино и находилось на одной из МТФ в нашем хуторе. Вы, доярки из соседнего хутора, квартировали во флигельке моих бабушки и дедушки. Мне вы казались взрослыми. У вас были такие груди! Такие попы! От вас пахло молочными тёлочками, свежескошенным сеном и зарослями Савкиной речки, до которой, как говорится, рукой подать от флигелька в котором вы жили. Пошёл по тропинке огорода, и вот она, древняя как мир речка. Вся в прибрежных зарослях разнотравья, камыша, режущих голосах камышанок и писка пичуг, устраивающихся на ночлег при последних мгновениях лягушачьего концерта и прочих звуках, что делает её родной. А если в ней плещутся в лунном сиянии юные дивы с распущенными волосами, как вы, то попадаешь в мир волшебства.

Конечно же я подсматривал за вами, когда после вечерней дойки вы, придя в свой флигелёк и, прихватив свои женские вещички, тропиночкой шли купаться. Вы сбрасывали рабочие халаты доярок, трусики, распускали длинющие волосы и заходили в лунном серебре воду, зябко прижав руки к своим млечным грудям. Ваши лёгкие «Ах!» и «Ой!» вплетались в лунную музыку ночи. И, когда нежная вода снимала жар с ваших девичьих тел, вы чувствовали себя в ней русалками. По-рыбьи тихо уходили с головой в из лунного серебра воду, а вынурнув, по – телячьи отфыркивались. Я видел как обмывали вы свои шеи, груди, как всё ниже опускались по животу ваши руки и, как вы, чуть расставив ноги, мыли свои пизы. Вымывшись, вы выходили на берег, отжимали свои шикарные волосы головы и кудрявую поросль своих пиз, и, набросив чистые сарафаны, шли во флигелёк.
 Если вы помните, пацан я был, как говорят, «сбитый». Мышцы перекатывались под моей загорелой до цвета спелого каштана кожей, а глаза цыганские схватывали всё любопытное мгновенно. Не одна бродячая по хутору цыганка, глядя мне в глаза, говорила: - Ты рождён с кровью, которая закипает  при виде девок. И будешь ты ими любим.

Как я вам уже признался, и действительно – не то что при виде вас, а при одном воспоминании о вас, кровь моя закипала, билась, трепетала, как и сердце моё. Как же я мог не пойти по приглашению к «своим» доярочкам, о которых все думки мои были?!  Вам было по пятнадцать лет, а мне шёл тринадцатый, помните то время? Мы дурачились в вашем флигельке. Я, как сумасшедший, хохотал, когда вы меня завалив на кровать, щекотали, а вы безжалостно щекотали меня повсюду. Вы ничуть не стеснялись поз, откровенно меня соблазнявших. Вы поочерёдно садились на меня верхом, раскинув ляжки, и мой юный «любовник» упирался в ваши уже довольно пухлые пизы. Груди ваши всё чаще и чаще касались моих губ, а соски так и наровили залезть мне в рот. Вы смотрели на меня с вожделением. А однажды ты, Валентина, словно издеваясь надо мною, расстегнула мне пуговку на штанах и спустила их вместе с трусами до колен. Увидя мой «любовник», воскликнула:

- Нинка! Ты тилько подывысь якэ хозяйство у цёго хлопця! Як у доборо парубка!


И я, видел как у вас, глядящих на мой торчащий «любовник», темнели глаза, как у голодных молодых волчиц. И ты, Валентина, сказала:

- Нэ бойся, Ханджийчик, мы тэбэ нэ зъимо.

После чего вы уложили меня меж собой и начали целовать всё моё тело так, что я трепетал. Вы так нализывали и нежили языками мой «любовник», что мне казалось, я схожу с ума. А вы, закрыв свои горящие угольями глаза, наяривали «любовник» с жадностью самок при течке. Да, я понимаю теперь, что в тот год мой «любовник» был ещё не тот, что был бы вам по жажде, но вы наслаждались моим, как медовым. Наигравшись, таким образом, ты, Валечка, уселась на меня верхом и продолжила своё наслаждение. Доведя себя до предела, ты сжала меня бёдрами сильно-сильно и, я это чувствовал, - «любовник» оказался  в вязком горячем меду твоей пизы.

- Я бильше нэ можу. Ты мэнэ з ума зводыш, - шептала ты. - Иды до дому. Та нэ вздумай кому про цэ казаты, а то у рички утопымо.


                Я бы писал вам и писал, но ... Готовность №1. Напишу позже.