Осторожно, время раздвигается

Ромка с Настей сидели, прижимаясь друг к другу, на скамье посреди платформы метро. Гул толпы, рельсов, вагонов только что въехавшего в тоннель поезда — всё убаюкивало, успокаивало, вводило в дремотное состояние. Настя часто говорила, что, когда Ромка рядом, время будто замирает. Ромка молчал о том, что, коснувшись кого-то, он действительно может замедлить течение времени для этого человека. Такие фокусы выматывали, и потом приходилось спать по двадцать часов кряду, но он не мог иначе: сегодня, например, Насте пришлось ехать с ним к врачу, и хотя дома они будут за полночь, она не отправится спать, а сядет писать курсовую, которую нужно закончить к утру. Ромка прижался к ней сильнее и замедлил время, чтобы она подремала не три минуты в ожидании поезда, а хотя бы четверть часа. Из-под полуопущенных век он разглядывал людей. В основном одиночки и пары, тихие, остановившие взгляды на книгах, смартфонах или лицах спутников; хохочущая толпа молодёжи, не успевшая на поезд в сторону центра и бурно обсуждающая это; компания из нескольких взрослых и детей — видимо, две или три семьи, взрослые с озабоченными лицами, дети прыгают через жёлтую линию возле края платформы, как через резиночку. Ромка шумно выдохнул через нос. Он ненавидел, когда люди так близко подходили к краю.

Жёлтый свет фар из одного конца тоннеля, как конферансье, возвестил о приближении поезда. Секунда-другая, и его плоская спокойная морда целенаправленно вылетит, чтобы остановиться у другого конца. Кто-то из детей вскрикивает громе обычного, Ромка переводит на них взгляд, хотя уже знает, что произошло. Тонкая хрупкая семилетка, неуклюже споткнувшись о собственные ноги, летит с платформы прямо навстречу невозмутимой физиономии железного зверя. Протяжный, трагичный и бессмысленный вой поезда, пронзительная тишина и недвижимость людской толпы, скованной ужасом. Нет времени думать, нет возможности рассчитывать. В два прыжка Ромка долетает до кабины, к счастью, боковое окошко приоткрыто, и он влетает внутрь, вцепляясь в машиниста. Снаружи пройдут доли секунды, но в кабине будет почти минута, чтобы затормозить. Если повезёт, все обрадуются чудесному спасению и не будут исследовать, как удалось мгновенно остановить тяжёлый состав. Ромке, впрочем, всё равно достанется на орехи за такие безалаберные фокусы с пространственно-временным континуумом на глазах у толпы людей.

Он выбирается из кабины, фактически падает на перрон, истощённый, почти слепой и оглохший, злой на весь людской род. И они ещё спрашивают, почему он всегда смотрит на них с таким презрением. Слух постепенно возвращается, и среди посторонних голосов: деловых, взволнованных, истеричных и исполненных облегчения, он слышит, как Настя выкрикивает его имя, приближаясь. Конечности почти не слушаются его, он делает пару шагов и оказывается в её объятиях.

— Ромка, дурак, дурак, ты что, что ты творишь?! — Она сидит по полу, прижимая его к себе так сильно, что ему ещё больнее, но он терпит. — Как ты там вообще оказался, зачем, почему ты всегда заставляешь за себя переживать?! — Она утыкается носом в его загривок и вдыхает его запах, такой родной, тёплый, запах уюта и счастья. — Я, конечно, понимаю, что у тебя девять жизней, но хватит уже этих выкрутасов, ладно? — Он трётся мордой об её шею и начинает тихонько урчать. "Уже четыре, Насть, не девять," — но он бы не сказал, даже если бы мог.

Перепуганного, но, кажется, вполне целого ребёнка, выуженного почти из-под брюха поезда, осматривают штатные медики; родители нюхают нашатырь; молодёжь уехала гулять в центр. Молодая женщина с большим рыжим котом на руках возвращается к скамейке, на которой бросила открытую переноску. У них есть ещё минут двадцать на дрёму, пока поезда в их сторону не восстановят движение.

А игр со временем на сегодня хватит.