Работа идет, значит, идет жизнь

Светлой памяти Леонида Алексеевича Коротких.


Эта весна была теплой и ранней. Почки смородины  набухли, всем своим видом говоря о пробуждении жизни. Они всегда несут в себе неповторимый аромат весны,  который особенно чувствуется, если разомнешь почку в руках.  Прилетевшие скворцы поселились в старом скворечнике и с восходом солнца  начинали свои хлопоты.

С приходом весны снег в саду быстро таял, и  обнажалась земля. Но в этом году она выглядела неухоженной, заброшенной. Все на даче ждало деда, его рук, глаз. Ждало и удивлялось, почему дед так долго не едет.

«Пора», - говорили кусты малины, привыкшие, что их тонкий стан дед каждую весну опоясывает бечевой. «Пора», шептала старая яблоня, страдая от грызунов. «Давно пора», - вторила им земля, как никто,  избалованная вниманием деда.

Только он один умел так заботливо перекапывать и рыхлить ее, делать аккуратные грядки, на которых вскоре начинали зеленеть всходы. Наклоняясь над ними, дед вел с ними о чем-то долгие разговоры, полол, удобрял. Они, довольные, подрастали, приносили плоды, которые  под руками бабушки превращались в чудо-салат.

Этой весной все было не так. Бабушка одиноко ходила по саду, не в состоянии взять на себя заботы о земле, деревьях, птицах. Ей, как и им, очень не хватало деда. «Ах, дед, дед!», - вздыхала бабушка, вспоминая всю их долгую жизнь.

А дед был тяжело болен. Врачи нашли опухоль, удали почку. После операции все болело. Эта боль отражалась в глазах его сыновей, которые по очереди сменяли друг друга в больнице у постели отца.

Сыновьями они с бабушкой очень гордились. Умные, добрые, во  многом похожие, но разные. Оба закончили МГУ. Дед, имея неполное среднее образование, этим особенно гордился. Знал, что сыновья всегда рядом, всегда помогут.

Не открывая глаз, протянул руку. "Да, здесь, вот она, рука сына. Такая надежная. А вечером придет другой".

Но даже рядом с ними дни в больнице тянулись мучительно долго. Деду часто казалось, что он никогда не выйдет отсюда. Только в просветах между болями, перевязками, обходами врачей виделись юные лица внучек, слышался их смех. Тогда боль и тоска чуточку отодвигались от него, и  снова хотелось  жить.

Как же жить? Этот проклятый вопрос замучил его и после выписки из больницы.  Немощное тело гнуло к земле спину. Ноги ступали неуверенно, и в помощь им пришлось взять палку. Оставшиеся после удаления почти рубцы напоминали о себе тупой ноющей болью. Даже сон, и тот бежал от него прочь, посылая взамен картины минувшей войны, лица погибших людей. Особенно мучили его самолеты, с которыми была связана вся его жизнь.

Картины повторялись, и дед, что бы как-то хоть отвлечься от переживаний, начинал повторять про себя: «Там вдали, у реки загорались огни, в небе ясном заря догорала. Сотня юных бойцов из буденовских войск на разведку в поля поскакала».

Через два месяца его выписали домой. В Москве дед пробыл недолго, попросился на дачу. Но и там было плохо. Угнетала не ухоженность сада. Потрескалась земля. Разрослись сорняки. Облупился забор. Ломились под тяжестью необрезанных веток кусты смородины.

Словно виноватый, дед наклонялся над ними, пытаясь помочь. Но силы быстро оставляли его, и он уходил в дом, расстроившись еще больше от своего бессилия. Обижался на детей, снох, хотя и понимал, что все заняты, работают.

Но постепенно что-то  получалось. Брал в руки шланг и поливал землю. Напоенная, она оживала, и словно отдавала частицу своей жизни деду.

Дед брал маленькую скамеечку, садился, низко наклонившись над молодой зеленью, и вновь завязывался между ними долгий спокойный разговор. Брал краску, учил внучку красить забор.

И становилось спокойнее: «Работа идет, значит, идет жизнь».

Хуже стало зимой. Нечем было занять руки, голову. Сын посоветовал: «Пиши, папа!».

«Если бы я мог, - думал дед, - жизнь была так богата событиями, много о чем можно было бы рассказать». Да и любил он рассказывать, хотя слушателей становилось все меньше. "Мало любят слушать молодые о войне", - горевал он. - А у меня все разговоры о войне, о самолетах, об армии, где я так служил". «Эх, - опять мучительно вспоминал дед,- что же это меня демобилизовали так рано из армии, не дали получить хорошую пенсию?».

Потом мысли перескакивали на детство, и  вспоминалось, как  «продали» его за мешок овса, как батрачил в бездетной семье. А он день и ночь видел перед глазами только свою мать. Так и не нагляделся на нее в детстве, все горюет о тех годах, все рассказывает да пересказывает свою жизнь.

«Пиши, отец», - не оставлял своей мысли сын. «А если все-таки попробовать?». Страшно. Мыслей много, а слов мало. Учиться в жизни ему все было некогда. Садился, писал, бросал, потом снова брался, переписывал.

Сын читал, правил, помогал. Говорил, надо печатать на машинке. Дед скрипел, но за машинку садился, стучал огрубевшими пальцами по клавишам. Радовался, когда что-то получалось. А как удивительно было увидеть свой рассказ в газете. «Смотри, Мария, твоя фамилия», - шутил дед, показывая жене напечатанный в газете рассказ. Смотрел, и не верил своим глазам.

А годы шли. Родилась третья внучка, такая славная, и имя красивое – Екатерина. Они с бабушкой словно молодели, глядя на своих внучек. «Хороши девчонки!», - думал дед, провожая их в ясли, сад, школу.

«Дедушка!», «дедуля!», - то там, то здесь звенело по саду.

Однажды, когда родители старшей внучки еще не встали, раздался звонок в дверь, и они увидели на пороге деда. Он приехал к внучке, чтобы побыть с ней, пока родители будут на работе. «Ой, какой сюрприз! – обрадовались все, видя деда. Такие сюрпризы стали все чаще.

Прошло 12 лет после тех тяжелых месяцев в больнице. Рубцы уже так не ныли по ночам. Дед распрямился, окреп, загорел. Сад снова ожил, расцвел. Набрали силу молодые деревья, распустились розы, а на длинном шесте свысока на всех поглядывал новый скворечник.

«Годы, годы… Десяточек бы сбросить», - иногда мечтал дед, ворочаясь без сна. «Вот и дом новый надо построить», - замышлял он, становясь с восходом солнца у верстака.

Звук пилы будил недовольных домочадцев. Дед же был доволен: «Работа идет, значит идет жизнь».