Гл. 43. Последняя 1 вар. Осень в храме

http://proza.ru/2020/05/16/1110

В храме, недавно возведенном на берегу моря, было безлюдно. Проникнув в приоткрытые узкие оконца, в нем хозяйничал знобливый осенний ветерок. Вместо привычного запаха воска, мирта и ладана церковь пахла особой одуряющей свежестью, присущей только осеннему морю, еще не остывшему от знойного излишества лета и, в отсутствии серьезной конкуренции, обрушивающегося головокружительно чистой прохладой на всякого, находящегося поблизости. Нервное пламя двух свечей, пытаясь спастись от сквозняка, то угодливо отплясывало в навязанном ритме, то испуганно замирало и истончалось, прижимаясь к темному воску.

Слабые ноги не держали,  присела на лавку, прислонилась к прохладной стене. Несколько дней подряд утро начиналось с разбитой чашки, оценив новую традицию и масштабы будущих потерь, я отодвинула подальше свои любимые, вытащив на свет жутковатого вида шесть чайных пар, подаренных неведомо кем по невесть какому случаю.  Преследовало ощущение замершего во мне сердца. Последний раз трепыхнулось возле светофора и замерло…

–Вам нехорошо? Воды принести?

Нехотя открыла глаза. Передо мной горбилась сухонькая служка.

–Спасибо, бабушка. Все будет хорошо. Вода есть. Я посижу тут, поговорю с Ним.

Оставила попытку улыбнуться и  закрыла глаза, но настроиться на разговор с Богом не получилось.

В пенной бирюзе волн проплывали, поблескивая новыми латунными боками, пустые подсвечники. Над ними, чадя пахнущим камфарой дымом, роились и исчезали в линялой сини  серые змеевидные мысли, опаленные июльским солнцем. Пошел снег, в подсвечнике зажглась толстая свеча, согревая расцветшую желтым цветом абрикосовую ветвь. Вялое, обглоданное ветрами облако налетело на терракотовый  утес из глины и замерло, повиснув на ветке кривой пицундской сосны. Мимо, подпрыгивая на вечных ухабах моего двора, промчалась машина, просигналив клаксоном: «Верь мне. Все будет хорошо».

Мысли, словно налетевший на бетонную стену буфет, заставленный посудными трофеями советского бытия, хрустальными осколками ссыпались к моим ногам.

И первый раз за страшные десять дней, вплетенные в спираль бесконечности, я озарилась пониманием того, что ни разу не усомнилась в подлости любимого человека. Я его предательство приняла сразу, без сомнения, как должное, возможно даже и неосознанно ожидаемое. Как естественную кару за то, что вопреки всем неписаным правилам эгоистичного и конформистского мира никогда не поймущих друг друга мужчин и женщин, мне захотелось невозможного – стать счастливой половинкой единого целого. И еще я первый раз назвала его любимым. Постфактум.

Логику поступков бывшего друга не без отвращения, но смогла вписать в многовариантную картину отношений полов. А на Антонине Степановне я споткнулась. Могла она быть случайным или невольным  участником аферы?

Я чувствовала в себе силу, мудрость и милосердие по отношению к самой себе, пережить «синдром альфонса». Если мой напарник – реально существующий под известным мне именем и фамилией человек,  я найду его и, возможно, рано или поздно сумею вернуть хотя бы часть денег. Его появление в городе обнадеживало. А нет, постараюсь мужественно пережить утрату, расценив  ее щедрой платой за глупый идеализм и романтическую чушь.

Об Антонине Степановне же старалась не думать. Мужскую подлость, оказалось, принять легче, чем вне гендерную, общечеловеческую. В крахе моего мировоззрения как раз и крылась основная опасность для психики.  Как возможно увязать воедино мудрое сердце,  добрые глаза, трудолюбивые, пахнущие яблоками руки, испещренные морщинами памяти, трепетно любящие кормилицу–землю,  нежно и бережно ухаживающие за ней так, как никогда не умели ухаживать за собой, с корыстью и циничной игрой на струнах чужого сострадания?

Буйно цветшую мужскую подлость легко было списать на женскую глупость. Были бы мы, женщины, осмотрительней, умнее и самодостаточней, не было бы и благодатной почвы для альфонсов и прочих гендерных  аферистов. А дальше? По аналогии… Сострадание, гуманизм, бескорыстие и лучшие порывы человеческой души – причина для манипуляций, использования и обмана всевозможными мошенниками? Чушь! Я теперь буду бояться  помогать людям?! Во всем искать подвох и корысть?! И  переводя бабушку через дорогу, опасаться, а не отвлекает ли своей немощью старушка от сообщника, нацелившегося на мою сумку, бесконтрольно свисающую с плеча?!

Сердце протестовало, отчаянно билось под ребрами, словно захлебывалось в крике,  стучало кулаками в душу: «Нет, Нет, нет!!! Категорически! Не так! Нельзя так! Так быть не может! Если это так, тогда наша жизнь ничего не стоит и не имеет смысла! Совсем не имеет…абсолютно…ни–ка–ко–го...».

Если бы у человеческой подлости была своя иерархия, манипуляциям с милосердием ради личной выгоды я бы отдала пальму первенства, обозначив квинтэссенцией подлости за прицельное уничтожение веры и человечности, качеств, без которых звание человека становится лишь старой  вывеской, позабытой при смене  витальных декораций.

Как мне с эти дальше жить, в какую систему ценностей и мировоззренческую картину встроить этот опыт? Я не знала. Совсем не знала. Куда только делись мысли о подвиге во Христе, всепрощении и милосердии… Куда-то делись...

А за окном неугомонным рыжим котенком с янтарными глазами сама с собой  играла осень. Кувыркалась в поседевшей за лето траве, гоняясь за свернутыми в пергаментные свитки жухлыми листьями. Качалась на обнаженных ветках, прицельно обстреливая прохожих глянцевыми каштанами. Шумела прибоем, дерзко бросаясь пригоршнями  соленой прохлады в лицо припозднившимся пловцам. Хватала детскими зубками гуляющий люд за голые ноги, напоминая о недавнем обещании достать с антресоли теплые вещи. 

По правде сказать, не нуждалась веселая осень ни в каких наблюдателях, лишь из сострадания к их бессмысленным потугам оправдать свое существование назначенных  на эту роль.

И кто-то далекий и невидимый качал головой, сетуя на бестолковость человечества, не сумевшего распорядиться полученными дарами и растранжирившего драгоценную свободу  вкупе с даром летописца на свои страстишки.

http://proza.ru/2020/05/16/2153