В. Беспалый. Вторая командировка за ленту

Шел самый разгар июля восемьдесят первого года. Дело близилось к финишу нашей второй командировки. Вернее, если быть точным, то финишная черта осталась позади. Между тем наш забег продолжался. Назначенный командованием двухмесячный срок нашего пребывания в Кабуле завершился 13 июля.  Но где-то в столичных верхах произошла досадная накладка. Экипаж майора Санжарова, который должен был нас сменить, отдыхал в отпуске. Народ разъехался по городам и весям всей нашей необъятной страны. До конца текущего месяца. И всплыл сей неожиданный факт почему-то лишь в начале июля.
Близились двадцатые числа, а никакой четкой определенности не было. Пока суд да дело, у нашего летательного аппарата начал исчерпываться межрегламентный ресурс летного времени. По этому поводу нам вдвоем с командиром пришлось изрядно поломать копья в представительстве, подробно объясняя недоумевающим пехотным товарищам, почему мы не можем летать сейчас с той же интенсивностью, что и прежде. В итоге оперативного совещания тришкин кафтан оставшегося ресурса был основательно перекроен, перешит и перелицован. Летать мы стали поменьше, стараясь замедлить неумолимый процесс убыли ресурсного времени.
Чаще стали появляться выходные дни. К исходу одного из них, после ужина, весь экипаж валялся на диванах и креслах общего холла, апатично взирая на цветной прямоугольник телеэкрана. Настроение было, мягко говоря, не самое радужное. Говорить ни о чем не хотелось. Местная телепрограмма крутила, какую-то страдательную индийскую мелодраму с бесконечным сольным и групповым исполнением танцев и песен, обильно орошаемых фонтанами прочувствованных слез. Убаюканный тягучими мелодиями Индостана я, незаметно для себя, уснул.
Разбудило меня ощущение полной тишины. Телевизор не подавал признаков жизни. В холле, наполненном  зыбким лунным полусветом, я был один. Народ, судя по всему, разошелся совсем недавно, потому как на столе в жестяной банке из-под селедки, переделанной в пепельницу, тусклыми угольками брезжила пара-тройка еще не дотлевших окурков.
Я млел в жаркой ленивой полудреме и решал крайне важный для меня вопрос – надо ли перебираться в свою комнату? Или, ну его на фиг? Здесь, вроде бы, тоже неплохо. А пока поднимешься, пока перейдешь – весь сон разгонишь.
И тут произошло нечто такое, от чего моя сонливость испарилась мгновенно, как капля воды, упавшая на раскаленную печную плиту. Боковым зрением я заметил со стороны светлеющего прямоугольника окна признаки какого-то движения. Рефлекторно перебросив взгляд в направлении непонятного явления, я увидел то, от чего волосы у меня на загривке зашевелились, а тело, несмотря на июльскую жару, густо покрылось мелкими пупырышками озноба.
В рамке оконного проёма шевелилась темная сутуловатая мужская фигура, подсвеченная со спины рассеянным потоком лунного света. Неизвестный, осторожно переступая с ноги на ногу, пригибался, явно пытаясь высмотреть обстановку внутри помещения.
Мысль заработала со скоростью многоядерного компьютерного процессора. Первым делом – оценка обстановки. Решение – потом. Итак, что мы имеем? Диван, на коем я уснул, находится в темноте за пределами вытянутой  трапеции падающего из окна лунного света. Стало быть, любопытствующий тип ни дивана, ни меня в данный момент не видит. Иначе бы он вел себя по-другому. В этом мое преимущество. Но очень кратковременное. Вскоре его глаза адаптируются к темноте. А если я начну суетиться, то, скорее всего, буду замечен им еще раньше. Отсюда вывод – нужно поторапливаться. Но аккуратно и не спеша.
Если я из этой передряги выпутаюсь живым, то первое, что сделаю – выброшу на улицу двух бездельниц. Варьку и Людку. Это же надо! Вокруг дома среди ночи разгуливает невесть кто, а они ни гу-гу. Ни лая, ни визга, ни скулежа. Варварой и Людмилой были две лохматые представительницы «дворянского» сословия, долгое время «бомжевавшие» на аэродромной стоянке в Душанбе. В начале нашей второй афганской командировки они по каким-то своим надобностям забежали по спущенной рампе на борт самолета, да так на нем и остались. По прилету в Кабул обе воительницы службу свою несли исправно, яростно облаивая каждого мимоидущего афганца, и, устраивая дружный радостный визг при приближении «каскадеров» или «кобальтовцев». Почему же сейчас они так оплошали?
Ладно, собачьи разборки потом, а пока… Медленно-медленно опускаю правую руку на пол. Начинаю потихоньку ощупывать нижнее пространство. Ага. Вот оно. Автомат находится на том же месте, куда я его положил, устраиваясь на диван перед телевизором. Но, пока он стоит на предохранителе, пользы от него – ломаный грош. Значит, следующая задача – беззвучно, ни в коем разе не допустив щелчка, перевести флажок предохранителя из верхнего положения в среднее. Для стрельбы очередью. Так вернее.
Давлю на выступ флажка справа большим пальцем и одновременно притормаживаю его слева указательным. Ура! Справился. Без шума и пыли. Ну, всё. Теперь я на бронепоезде. Сейчас – резкий рывок  автомата вверх на себя, передёргивание затвора и…
И тут у меня крыша поехала окончательно. До самого фундамента. Ибо ту чертовщину, которая начала твориться дальше, можно было как-то объяснить, разве что исходя из понятий средневекового мистицизма. Но я, дитя просвещенного двадцатого века, рафинированный продукт советского научного атеизма, был в то время сугубым материалистом. Моя тогдашняя система представлений об окружающем мире не могла дать разумного объяснения происходящему.
Мрачная темная фигура, по-прежнему маячившая на подоконнике, вдруг, как-то странно, заколыхалась одновременно во всех плоскостях. Как водоросль на мелководье. А затем верхняя часть туловища отделилась от ног и всплыла на несколько сантиметров вверх. Там она пару секунд сама по себе повисела в воздухе и, качнувшись, плавно опустилась на прежнее место. Ошибки быть не могло. Я своими глазами отчетливо видел светлую полоску лунного неба, горизонтально разъединявшую обе части тела. Но мозг вполне обоснованно отказывался воспринимать всерьёз ту фантасмагорию, которую глаза подсовывали ему в качестве объективной реальности.
От внепланового посещения приемного отделения психиатрической больницы меня спас очередной порыв ветра, оказавшийся чуть сильнее. Он, сбросив пелену с моих глаз, расставил всё по своим местам.  Стало до обидного ясно, что геройскому подвигу во имя спасения боевых товарищей не суждено стать фактом моей биографии. Мало того. Всего лишь несколько секунд  отделяло меня от акта позорного расстрела лётного комбинезона нашего бортового техника.
Александр свет Трофимыч, рачительно воспользовавшись выходным днем, устроил для себя генеральную постирушку. А мокрое тряпьё развесил просыхать на веревках, натянутых над внутренней террасой между первым и вторым этажами. Как раз, напротив окна общего холла. Курточку и брюки его комбинезона, ласково колеблемые мягкими дуновениями ночного зефира, я спросонья и принял за коварного злоумышленника, вознамерившегося тайно проникнуть в расположение нашего экипажа, аки подлые тати Кучума в лагерь спящих дружинников Ермака.
Можно лишь предположить, какая из версий причины ночной стрельбы, обрела бы статус официального вердикта. Но прогноз главного варианта сомнению не подлежит – летчики «нагусарились» до состояния полного изумления и от избытка чувств решили порадовать соседей импровизированным салютом из подручных средств. Хотя именно в этот вечер мы, несмотря на всеобщее скверное настроение, отошли ко сну в трезвом уме и ясной памяти. Пить, так же как и заниматься пустыми разговорами на нерешаемые темы, никому уже не хотелось. К тому же назавтра, с утра пораньше, нам опять предстояла работа.
Впрочем, при других обстоятельствах, этот фактор вряд ли стал бы препятствием для совершения нами жертвенного возлияния на алтарь Бахуса. Скорей наоборот. Лучший способ освобождения сознания от впечатлений минувшего дня и подготовки ума и тела к тяготам дня грядущего – хороший крепкий сон. А самое эффективное средство, обеспечивавшее глубокое погружение в царство беззаботного Морфея, было определено нами эмпирическим путем, то бишь методом проб и ошибок.
В состоянии переутомления нет более действенного снотворного, чем стаканчик-другой «шурави шнапса», принятый на грудь вечерком с устатку после трудов праведных. Под воздействием этого успокоительного средства умаявшийся организм отключался легко и быстро. И спалось без всяких сновидений. Утром вскочил, отряхнулся, окатился холодной водичкой, попил горячего чайку-кофейку и – вперед, граф, нас ждут великие дела!
Конечно в этом деле, как и в любом прочем, главное – не терять чувство меры. А также не путать средство с целью. Древняя мудрость гласит – всё есть яд и всё есть лекарство. Отличие в одной лишь дозировке. А она в нашем варианте, то есть в условиях длительной автономной работы экипажа, почти полностью определялась личным самоконтролем. Командир экипажа формально, конечно, мог что-то ограничить, что-то запретить. Но на одних приказах далеко не уедешь.
Когда члены замкнутого коллектива долгие месяцы пребывают бок-о-бок, вдали от прямого воздействия правил и порядков основного сообщества, то центростремительная сила назначенной свыше власти постепенно размывается, уступая свое место влиянию личного авторитета. Поэтому толковый командир никогда не злоупотребляет своим правом на всяческие запреты, в том числе и на употребление экипажем известного рода напитков. Он, как правило, это дело сам же и возглавляет, превращая стихийный процесс в управляемое мероприятие. В условиях, когда ситуация контролируема, ее окончание, так же, как и начало, определяется личным примером. Закончил пить командир – заканчивает и экипаж. А если в экипаже другие порядки, то это уже не экипаж, а группа случайных лиц, собранных вместе по независящим от них причинам.
Поскольку ни в одной из наших кабульских командировок не было случаев срыва полетных задач по причине нарушений кем-либо из нас правил предполетного режима, то можно сделать вывод, что соответствующая работа в экипаже была построена правильно. Конечно же, бывали отдельные незначительные эксцессы. Они неизбежны в жизни любого коллектива. Но не им было дано делать погоду.

Рассказ опубликован с согласия В.Беспалого.
Фото
И вот опять идем мы на задание