Доярочка Валентина Голубовская, или Тётушка

Из сборника "Воспоминания. Остров Наргин (Бёюк-Зиря)"

Вместо эпиграфа - «Невозможно вырвать страсти из душ людских. Пока у нас есть кровь, печень, сердце, артерии, вены  мы не запретим себе испытывать волнений»                Пьер де Ронсар (1524-1585. «Трактат о добродетели»)

 Мне, двадцатилетнему парню отпуск на Родину из Армии выпал в благодатный месяц июль 1961 года. К тому времени за моими плечами было уже более четырёх лет работы на стройке и военном заводе, и полтора года службы в Советской Армии. Как известно, в Каспийском море много сравнительно небольших островов. Один из них - Бёюк-Зиря овеян ветрами и легендами Персиады с незапамятных времён, и названный Петром Первым «Наргин». Во время моей службы Наргин – это громадная каменюка ощетинившаяся ракетами Противовоздушной Обороны (ПВО). Это – «огненный щит» нефтяного Баку, на котором служили мы, «огнепоклонники». Естественно, общаться с женщинами мы могли лишь рассматривая их в подзорную трубу на наблюдательном посту ефрейтора Воронкова, нарушая тем самым все запреты и Уставы. Природа брала своё и нас неумолимо тянуло таращиться в подзорную трубу на берег моря с его пляжами на которых нежились под солнцем, как нимфы, девочки, девушки и женщины. Мы их не знали, как и они нас, но мы их «любили, любили и любили» в меру своих эротических фантазий. Именно поэтому краткосрочный отпуск для меня был как дар божий.

 В доармейской жизни в деньгах стеснён я не был, и позволял себе жизнь вольную. По выходным ездил на рыбалку. В основном, в хутор моего детства, что в пятидесяти километрах от славного Азова, где меня, как говорится «каждая собака знала». А Валенина Голубовская, ставшая к этому времени женой моего дядьки, который вернулся со службы на линкоре «Новорссийск» Черноморского флота, и теперь возил молоко с МТФ на молзавод на автомашине, знала меня, как и Нина Покотыло, очень хорошо. В своё время я был их баловнем в любовных играх, о чём написано мною в «Мои доярочки». Валентина теперь находилась на подворье моих дедушки и бабушки в качестве невестки, которую я и увидел когда она доила вечером корову в сарае, где  корова сочно хрустела зелёными стеблями кукурузы в яслах, а за стенкой смачно подхрюкивали поросята, рассаживались на насесте куры. Во второй половине сарая душисто пах сеновал. У раскрытой двери сарая, во дворе, устраивались на ночлег гуси. Видя как я вошёл в сарай, сторожко вытянули свои шеи на меня, слегка гогоча. Валентина не видела когда я подошёл и залюбовался ею. Из-под края высоко поддёрнутого подола сарафана выглядывали крепкие соблазнительные бёдра, а выше красовались бело-розовые большие груди, торчащие как у молодой козы. Пальцы Валентины обхватывали соски вымени и сдаивали молоко, струи которого упруго били в оцинкованное ведро… У меня сразу же возникло ощущение, что её пальцы обхватывают мой «любовник», отчего он вздыбился и оттопырил ширинку брюк. Назвать Валентину тётей у меня язык не поворачивался, поэтому я молча глядел на неё. Не знаю, что руководило мною, но я, не отводя от неё глаз, сказал:

- Привет, доярочка! - Головой она испуганно повернулась ко мне. – А ты стала ещё краше, Валентина Константиновна.

Взглянув на меня, она на мгновение задержала глаза на выпирающей части моих брюк ниже живота, и довольная улыбка мгновенно скользнула в её карих глазах. Яркий румянец щёк залил дивное лицо, и она с удивлением произнесла:

- Ханджий, цэ ты? Як ты мэнэ напугав! - И поправляя грациозным движением руки свои роскошные волосы, проговорила:

 - Правда шо стала ще красывша? А то мий мужинёк каже: - «Баба як баба». - А яка я баба? Описля такой «ласкы» мини ёго и любыть ны хочиться.
   Поймав мой пристально любопытный взгляд, устремлённый на её пальцы сдаивающие молоко с сосцов вымени, весело  спросила:

- Нравыться як я дою?

А я, любуясь её голыми руками, шеей и грудями в лёгком с кружевной выбивкой сарафане, улыбаясь, сказал, как пропел:

- Ты же теперь моя тётушка! Мне грех тебя соблазнять на любовь, - и закусил свою нижнюю губу чуть ли не до крови.  А она, как бы невзначай, показывала мне ещё более откровенней тяжело дышавшую смачную грудь. Я видел похотливые искорки в её глазах. Она оценивала меня, как самка оценивает самца перед случкой. Улыбаясь, щуря глаза, и как бы восхищаясь моим очарованием ею, и желая продлить моё очарование, спрашивает:
- Нравлюсь?
 - Ещё бы! - игриво шепчу я.

- Пыдожды трохы, зараз додою и... Ты думаешь, шо я тэбэ забула? Ни, Ханджий, пэрва любов нэ старие.

Как только Валентина додоила и встала из-под коровы, я схватил её в молоке руки и начал их лизать.

- Мишка, ты як шкодлывый бычок! - смеясь, говорила она.

А меня уже было не удержать. Я обхватил эту пахнущую молоком молодую женщину и впился в её губы долгим-долгим поцелуем...

- Миша,...давай на синовал сховаемось, а то, нэ дай бог, хто застукае.

- А что дядька Мишка дома? - почти шёпотом спрашиваю я.

- Ни. Вин на уборочной на Чёрных зэмлях. Так чи бабу, чи дида чорты прынысуть.

В каком-то порыве, будто от этого зависела наша жизнь, мы забрались в душистое сено.  Валентина скоро сняла свой сарафан и улеглась на него, в полной готовности к «любви».

 Перед моими глазами стала картина, созданная самой природой: рубиновый гребешок между двух губок образовавших маленькую корону, из под которой виднелся маленький, как язычёк горящей свечи, язычёк пизы Валентины. Я припал губами к нему и целовал, вылизывал, ощущая вкус «чаши Грааля» пизы. Я пил и пил тот медовый сок жизни, и когда наполнился им, с алчностью молодого волка набросился на налитое женское тело Валентины, глаза которой светились в сумраке сеновала блеском жаждущей ласки дикой кошки. Горя жаждой любовной страсти, Валентина раскинула ноги пошире, и ...  ... ...               

Сколько ярости и жадности, было в этой «любви»!!! Валентина выкручивала тело коброй, жалила укусами, стонала, а я рычал разъярённым зверем. Потные, дышали друг другу в лицо. Крик вырывался из Валентины:

- А-А-А-ХХХ!!! ... Боже!!! Шо ты зо мною робыш?! ...Ой, боже, умираю!

Я, хрипло рыча, двигался в жарком лоне «любилки», что ввергло Валентну в экстаз.!

Мы безумствовали.

На какое-то время обессилив, я навалился на прекрасные мягко-упругие груди Валентины, с трудом переводя дыхание.

- Ой, Мишенька, шо ты наробыв?! – еле ворочая языком, заворковала Валентина.

- Валечка, «любить» да не насладиться твоей медоносицей я не мог. Ты уж прости меня грешника. Изголодался я на Наргине по тебе.

 - Просты, кажешь ты. А мэнэ хто простыть за тэ, шо я як гадюка пид тобою крутылась та кусалась?  Я тэбэ, нэ то шо прощаю, а ще бильше любыть хОчу.

Нежно целуясь и обнимаясь, потихоничку ворковали. Валентина нежно гладила моего «любовника», а я ласкал её пахнущие молоком, мёдом и сеном груди и пухлую, до сих пор ещё в соках любви пизу. От ласк «любовник» встал, желая слиться воедино и испить из Граалевой чаши-медуницы.

Валентина, нежа «любовник», любовалась им и в ней снова пробудилось желание.

- Мишенька, пыдожды. Я зАраз.

С этими словами она встала, слезла с сеновала, подошла к ведру с молоком и, присев, начала подмываться парным молоком. Видя это, я спрыгнул с сеновала и, безумея, схватил Валенину, подтолкнул к яслам, согнул её в талии, отчего она схватилась руками за них. Выгнув спину, она выставила мне свой восхитительный зад, между ягодицами которого меня манила в каплях молока пиза. Безумство вновь захлестнуло нас. Я рычал, она подвывала. Стали одновременно кончать. Валентина непрерывно содрогалась, цокотала зубами. И вдруг испуганно вскрикнула:

- Ой, хтось идэ! - В мгновение ока надела на себя сарафан и поправила растрёпанную гриву своих чудных волос. А я поспешно натянул на себя брюки.

- Валька, тэбэ за смыртю посылать, а нэ корову доить, - входя в сарай говорит бабушка.

- Та мы тут з Мишею трохэ побалакалы. Я ж его нэ бачила бильше чим пять рокив. Зараз, мамаша, идымо.

- Идить. Батько уже з роботы прыйшов. Я уже стил накрыла. Вечерять будымо.

P.S. «Старая любовь» с Валентиной  «не ржавела» до августа 1959 года, в котором я ушёл служить в Армию, а в приезд в краткосрочный отпуск вспыхнула страстно.