Амеба

Качели-лодочка резко взмывали вверх и с безудержной силой падали вниз. Дыхание перехватывало, воздух волнительным шаром то подлетал к горлу, то скатывался вниз живота. Василию было весело, он ликовал. Наконец — то он затащил никчемно скромную Лину в парк, на качели.

Как все скромные, девчонка была еще и трусливой. Боялась высоты, мышей, грубых слов, большой скорости и шумной толпы. И его рук тоже боялась. Василию было ясно, что подруга притворяется.

Ходит ведь одна через кладбище по вечерам и на высокие скалы любит лазить. Не боится в одиночку сидеть у бурной реки и даже может по камням в ледяной воде перейти на другой, безлюдный берег. Разденется там полностью, уляжется на травку и читает. Читает она! Ну конечно, умная, никто не спорит. Только не понимает, глупенькая, что с ним не пригодятся ей никакие книжки. Он ее всему научит. Сам.

Он умелый, опытный. Отслужил в армии, два года назад чуть не женился. А она что?! Девчонка, только окончившая школу, воспитанная на книжках, на романтике, оторванной от жизни. Ничего не знает, поэтому и не опасается того, чего на самом деле нужно опасаться, а ерунды всякой боится.

Вчера зашел, обнял в коридоре, поцеловать хотел, а она задергалась: родители увидят. Ну и пусть видят! Он ведь с самыми серьезными намерениями. И отчим ее это понимает, который раз предлагает стопку-другую пропустить за скорое родство. А Лина против: «Боюсь, - говорит,- что ты с ним пить все время будешь.» А чего бояться? Василий выпивший веселый, любвеобильный. Его мать все время отцу по вечерам за ужином подливала, чтоб ночи ярче казались.

И он ей тоже яркие ночи устраивать будет! Эх, не знает Линка, что ее ждет! Ничего, перестроится. Он уже и так понемногу приучает девчонку к сильным ощущениям. А то вялая она какая – то.

Щекотал как-то, она смеялась вначале. «Ну, - думал Василий,- нравится, коль смеется». Давай сильнее щекотать. Прижал к себе одной рукой, а другой - по ребрам, по ребрам. Кожа у Лины упругая, бархатная, пальцы сами так и просятся под кофточку, да посильнее пройтись, повыше, к подмышке.

Вдруг смеяться перестала: «Отпусти, - говорит, - не надо больше, боюсь я щекотки.» Боится она! Смеялась ведь, радовалась, приятно значит, а признаться стесняется. Охватил вкруг и уже двумя руками по бокам, по бокам! Раззадорился, а она — вырываться.

А сама разогретая, лицо раскраснелось, волосы растрепались, кофточка, потеряв форму, съехала вниз, открыв свежие, еще нетронутые поцелуями Василия, плечи. Потянуло тоненьким запахом девчачьего пота и ландышевых духов, губы сами припали к оголенному плечику. Внизу напряженно щекотнуло. Василий, подтолкнув Лину к дивану, опустил на него сопротивляющуюся девчонку и прижал сверху своим сильным спортивным телом.

А та вдруг обмякла и...всхлипнула. Не сопротивлялась больше, не отводила его руки, не отворачивала голову. Просто тихо и обреченно всхлипнула. Нет, чтобы вмазать ему, или вырываться дальше, до последнего, если уж так не хочет, а она наоборот. Странная.

Растерялся тогда Василий, отпустил. Ладно, думает, никуда не денется. А слез Линкиных так и не увидел. Просто так всхлипнула, напугать, видно, хотела. Потом встала, как ни в чем не бывало, поправила одежду, пригладила волосы. «От щекотки умереть можно», - сказала строго, даже не взглянув, и вышла из комнаты. Не понимает девка сильных ощущений.

Однажды угостил конфеткой с сюрпризом. Поблагодарила Лина и говорит: «Я потом, с чаем, не люблю так». А он ей: «Да ты попробуй, попробуй!» - знает ведь, девчонки любят сюрпризы, не терпится ее реакцию увидеть.

Развернула конфетку, положила в рот. Ждет Василий реакции, а реакции нет. Думал, набросится на него с кулачками, ну или, на худой конец, заорет. А та лишь поморщилась, моргнула намокшими от невольных слез ресницами и, сглотнув жгучую горечь конфетной начинки, тихо сказала: «кошмар». Не заорала. И даже не сплюнула.

И вот-качели! Вот уж где драйв! А ее уговаривать пришлось. «Боюсь, - говорит, - давай потихоньку». Василий и начал потихоньку. Понял уже – с такой резко нельзя. Он уже и целоваться привык, как амеба, нежно. Нет, потом конечно, с напором, с силой, до боли втягивая Линкины губы и проталкивая сквозь ее зубы язык. Французский поцелуй называется, изысканный. А она давится. Не понимает кайфа. Это потому что не отдается процессу полностью, осторожничает.

Ну ничего, - думал Василий, - я научу тебя. Там, где боишься, главное, перейти грань. Перетерпеть, преодолеть себя, потом придет тот самый кайф, удовольствие, которое на дано познать пугливым.

Смотри, Линка, как на качелях классно! Ты же не боишься! Не прикидывайся. Фиг я послушаюсь твоего «не надо», было б не надо, ты бы заорала. Остановиться? Нет уж, кайф будем ловить вместе! Я научу тебя! Держись крепче! Что ты там шепчешь? Глаза закрыла? Дурочка! Не понимаешь сильных ощущений!Вверх-вниз!Вверх-вниз! Еще раааз!

Василий искренне радовался. Он щедро делился с любимой удовольствием, которое испытывал сам. Он готов был отдать ей весь мир со всеми его бурными страстями, рисками и сюрпризами.Он уничтожит в ней амебу, научит взрываться, орать, лупить его ладошками и, может быть, даже царапаться. В ответ он будет охватывать ее руками так, чтоб она чувствовала его мощь и силу, он мужчина!

И любить они будут друг друга так, что затрясутся стены. Если бы она тогда не всхлипнула, он бы показал, как. И если бы она сейчас не присела в лодочке, закрыв глаза и опустив голову, он бы раскачал ее до самого неба и, возможно, достал бы звезду! Да, днем! Чего не сделаешь ради любви! Нет, не понимает Линка сильных ощущений...

Качели останавливались долго. На последних затихающих скрипах подвесок сильно побледневшая девушка поднялась. Стараясь удерживать равновесие, с трудом перешагнула край лодочки. Встав на плывущую землю, покачнулась и, постояв с минуту, медленно пошла прочь, даже не прикоснувшись к протянутой руке счастливого Василия. Амеба. Что тут скажешь.

Земля под ногами продолжала плыть, деревья раскачивались вправо и влево, вращаясь вокруг Лины. Пройдя неуверенной походкой несколько метров, она остановилась. В глазах потемнело, дурнота смешалась с тупой болью под ложечкой. Отвернувшись от приближающегося к ней Василия, девушка наклонилась. Ее стошнило.

Все, это был знак завершения. Предстать перед юношей, перед мужчиной в таком вот тошнотворном состоянии, хуже, чем показаться в неглиже. Неловко. Некрасиво. Отталкивающе.

Лучше оттолкнуть самой, пока не оттолкнули тебя, и уйти. Уйти быстро и навсегда. Больше не показываться на глаза, не кокетничать, не изображать из себя ни любимую, ни любящую.

-Линуша, тебе плохо? Да что ты!?- Василий, пытаясь улыбаться, хотел было обнять за плечи, но подруга отвела его руки и, оттолкнув, быстро, уже уверенным шагом, пошла вглубь парка.

- Не ходи за мной! Пожалуйста!

Каким-то внезапно возникшим чутьем Василий вдруг понял, что, вопреки известной мудрости «послушай женщину и сделай наоборот», сейчас не стоит ее догонять, не стоит трогать. Что-то произошло. Ну никак не понять эту девчонку! Однако, оттолкнула! Взбрыкнула! А это уже хорошо.
Плохо, что не рискнул сломать сопротивление. Струсил. «С кем поведешься...» - сам над собой усмехнулся юноша и, не торопясь, двинулся вслед за стремительно удаляющейся девушкой.

******
Дверь в квартиру была не заперта. Сняв летние туфли, Лина прошла в ванную, умылась и, вытирая руки полотенцем, заглянула на кухню.

Отчим Петюня, как ласково, а на Линин взгляд, уничижительно, его называла мама, сидел за столом перед початой бутылкой, опустив кудрявую голову над тарелкой с макаронами. Заметив девушку, поднялся и, стараясь держать ровной спину, покачиваясь, поплелся в дальнюю комнату, служившую ему с женой спальней.

*****
Петюня был красивым и совершенно никчемным мужчинкой. Где-то подрабатывал, периодически вместо денег принося в дом то купленный с рук магнитофон, то неработающую бензопилу, то якобы старинные часы.
Обнаружив полную бесполезность принесенных вещей, на оставшиеся деньги покупал горькую и заливал ею разочарование. Жизненной радостью у Петюни только и было осознание собственной значимости в глазах жены.

Мама взяла в мужья Петюню, когда Лине уже было 10, и была счастлива тем, что новый муж, в отличие от прежнего, Лининого отца, хотя и пил безмерно, но не бил, не скандалил, вел себя тихо, а по мере наполнения нутра алкоголем, и ласково.

Женщина любовалась рыжими кудрями мужа и его улыбкой, которую украшал зуб с коронкой под золото.Зуб этот, как и золотая печатка на среднем пальце Петюни, были подарены ею в доказательство своей любви и служили гарантией привязанности мужчины, много ее моложе и красивее.

По мнению Лины, Петюнина красота никак не вязалась с его характером. Густые вьющиеся волосы рыжего оттенка, большие зеленые глаза и почти женским бантиком губы напоминали ей известного эстрадного певца, слушая которого плакали все мамины ровесницы.

Певец казался умным, добрым, решительным и благородным. Петюня же, несмотря на постоянное чтение газет, особым умом не отличался, а потому, несмотря на всю мягкость характера, -добротой тоже.
Глупые люди бывают злы. Не по внутренней злобе своей — по неведению.

Мама, работающая в ночные смены и, по сути, в одно лицо кормящая семью, приходила домой уставшая, разбитая тяжелым физическим трудом и нарушенным режимом сна. Лина, рано повзрослев, взяла на себя большую часть домашней работы, радуясь возможности облегчить маме жизнь и трепетно относясь к каждому часу ее сна.

Петюне же от безделья бывало скучно. Почитав газетку, он обычно направлялся в спальню, где жена, уже потеребившая его за ушком и накормившая сваренным Линой супом, устало засыпала тяжелым дневным сном перед следующей сменой.

Помахав газеткой перед лицом спящей, Петюня начинал баловаться.
Теребил нос жены, щекотал перышком ухо, вытаскивал из под ее головы подушку и по-детски хихикал, видя как сонная женщина вздрагивает, ворочает головой и неуклюже роняет голову на матрац.

Беспомощность спящей забавляла. Можно было потыкать пальцами в ребра, и когда жена, постанывая, уже начинала ворочаться, поднести к самому уху включенное на полную громкость радио, а то и крикнуть, заливаясь смехом от собственной находчивости:
- Шплинт, а Шплинт! На работу!

Успевшая провалиться в сон, но не успевшая отдохнуть женщина тяжело открывала глаза и, догадавшись по дневному свету в окошке о шалости супруга, виновато обещала: «Сейчас, сейчас, Петюня...я еще минутку...».

Реакция жены немного разочаровывала мужчину. Вот если бы она вскочила, как ошпаренная, если бы стала, роняя одежду, одеваться, а потом рванула на работу! Вот это был бы номер! Вот это было бы самое то! Но ничего, он придумает что –нибудь...

Придумывать мешала падчерица. Она, эта неразговорчивая, отчужденная девка вообще мешала своим присутствием в доме. Ничего не говорила, не трогала Петюню, но при ней почему- то неловко было матюкаться, сплевывать на пол и пить в открытую тоже было неловко.

Падчерица по ночам читала книжки, рисовала, писала, уходила из дома без спросу и возвращалась, когда ей вздумается. Жена, этот маленький шплинт, как однажды метко ее назвал Петюня за небольшой рост и душевную податливость, совсем не занималась воспитанием дочки.

Ни ремня тебе, ни крика, ни запретов. Делай что хочешь. Та и делала. Непонятно только что. Совсем не понятно, чем девка занимается. На танцы бегает редко, а парней вокруг полно. Ничего у матери не просит, ничего не рассказывает, ни с кем не знакомит. Расплывчатая какая-то, как не от мира сего. Вот и сейчас, зашла без стука в спальню, отключила радио. «Не мешай маме спать», - говорит. Вежливо так, спокойно говорит, так бы и двинул.

*****
Всякий раз, слыша это полупьяное Петюнино «шплинт», Лина испытывала ядерную смесь негодования и ненависти к отчиму, а вместе с тем жалости и осуждения – к маме.

Терпеть, позволять тихие издевательства над собой недалекого и бестолкового мужчины, да еще изображать к нему любовь и быть ласковой...Где мама берет силы?

Нет, Лина никогда так не сможет, не захочет, не станет! Но не станет она и бушевать в ответ на дурное, не станет грубить, хамить, мстить, отвечать на удар ударом. Когда идешь по бурлящей реке, нужно удерживать равновесие.
Она удержала его сегодня на качелях с Василием. Но больше им не по пути.

Тот, кто не слышит твоего молчания, не услышит и крика.