Зал ожидания

С началом перестройки дачные страсти так охватили жителей больших городов, что земли стало не хватать. И ринулись тогда горожане в районные деревеньки других областей. Так, питерцам приглянулся Дновский район, и не случайно: лес, богатый грибами и ягодами, речушки, удобное сообщение с Питером.
Да и земля неплохая, при должном уходе даёт щедрый урожай.
Вот так я и познакомился с соседом по даче Виктором Петровичем. Был он мужиком хозяйственным: кроме сада и огорода развёл крольчат и кур. И вот встречаю однажды его в зале ожидания дновского вокзала. Мне надо было ехать в Псков, а он, видимо, кого-то встречал. «Может, сына из армии встречает на побывку», – мелькнула у меня мысль. Потому как встречать из Питера Петровичу было некого: жена его недавно померла, а родственников Виктор Петрович привечать не любил. Сосед мой сделал вид, что не заметил меня, но такой вариант не прошёл. В зале ожидания ожидали только я да он. Не считая, конечно, бомжей, мирно похрапывающих на скамейках. Я подсел к Виктору Петровичу и спросил:
– Ну, что, соседушка, не узнаёшь?
Виктор Петрович хмуро посмотрел на меня из-под газеты и пробурчал:
– Почему не узнаю? Просто сразу не заметил.
И тут я увидел на аккуратно расстеленном пакете хлеб с ветчиной и стакан, явно не для лимонадных целей. Это меня удивило: питием Петрович не увлекался и слыл в посёлке трезвенником.
– Ты это что, Петрович, по какому поводу грешишь?
– С вами согрешишь. Давай налью немного!
Я не отказался, тем более закуска требовала. Разговор стал откровеннее. Петрович уже не надувал щёки и не таращил глаза мимо меня.
– Так куда едешь, Петрович, на родину, в Питер?
– Не еду, а встречаю. Мать встречаю.
– Вот тебе на! Ты ж говорил, что мать вроде как померла?
– Это, Володя, я так говорил от стыда. Жива мать моя и ко мне едет.
– Так почему раньше не встречались? В чём разлад?
Виктор Петрович плеснул из бутылки «своей жидкости». Когда выпили, посмотрел на меня. В глазах у него блестели слёзы.
– Бросила она меня, Володя, ещё мальчонкой бросила. Пьяницей была моя мать. Настрадался я, пока меня от неё не забрали и в детский дом не определили. С тех пор и не виделись.
– Ну и что, как дальше дело было?
Виктор Петрович завернул в газету еду, заткнул бутылку пробкой и убрал в пакет.
– А дальше пришло в деревеньку, где наши дачи, письмо от одной женщины. Пишет она, что она моя мать и просит у меня прощения великого. После нашей разлуки уехала она на север, завербовалась. Там вышла за вдовца с двумя дочерьми.
Поначалу неплохо жили, а как дочки подросли, а муж к тому времени помер, стали они притеснять Агафью Тихоновну, мать мою то есть. А потом и вовсе сказали, чтоб убиралась из дома, ведь дом отец им завещал, а о ней ни слова не сказано. Уж как узнала она мой адрес – не знаю… Может, через милицию?
Я пожалел Петровича, обнял и сказал:
– Через милицию, друг мой, только преступников ловят. Значит, был в Дно кто-то, кто знал тебя и отписал скорее всего, тоже из Питера. Ну, а ты что решил? Простишь и встретишь?
– Не знаю, Володя, ей-богу, не знаю. Потому как всё-таки она меня родила, мать всё же…
– Мать твоя – детский дом. Впрочем, думай сам. Ну, Петрович, спасибо за угощенье. Твой поезд прибывает, не опоздай. Виктор Петрович засуетился, растерянно посмотрел на меня и произнёс:
– Ну, я, Володька, пошёл.
Поезд прибыл. Лязгнули сцепки, и вагоны остановились. Я вышел на перрон. Пассажиры уже все вышли, а Петровича на перроне почему-то не было. Стояла только одинокая старуха в поношенной шубе и резиновых сапогах. Рядом примостился небольшой чемоданчишко. Она стояла долго, но никто к ней не подошёл. Тогда она заплакала и, вытирая слёзы платком, пошла в зал ожидания…
Мне тоже надо было уезжать. Я перешёл на другую сторону вокзала и сел в поезд, отправляющийся на Псков. Не думал я, что задержусь в Пскове на два месяца. Потому, приехав в родной городок, сразу поехал в деревеньку, где была моя дача. Пока шёл к себе, увидел, как по тропинке шла женщина с вёдрами на коромыслах. Приглядевшись, узнал я старушку с перрона, мать Виктора Петровича. Она повернулась боком, чтобы не задеть меня вёдрами, улыбнулась и сказала мне: «Здравствуйте!». Я ответил тем же, а пока брёл по тропинке, думал, какая сложная штука жизнь, и как часто в ней мы совершаем поступки, в которых потом горько раскаиваемся. А ведь зал ожидания мог бы стать и вечным.