Закрученный финт

Медиумический рассказ, записанный при помощи "яснослышания".


Сегодня день был обычный: немного пасмурный, дождь накрапывал лишь изредка, солнце появлялось и мгновенно исчезало. Вадим сидел в кресле, покуривая трубку, он любил изменять действительность и сейчас делал это, изменяя погоду.
  - Милый, не хватит ли тебе на сегодня? - спросила из комнаты жена, голос был встревоженный.
  - Сейчас закончу, Марта, потерпи ещё чуток.
  - Ну, хватит уже.
Она нервничала и пришлось бросить.
  - Ну, вот бросил: не могла потерпеть?
  - Сколько можно? Я стараюсь, но ты не хочешь меня слушать.
  - Не будем об этом... не сегодня, Марта.
Вот так поссорились в очередной раз.

Окно открыто, занавеска едва шевелится, ветра нет.
  - Хоть какой-то сквозняк и того нет, - сказал огорчённо Вадим Петрович, он нацепил очки и стал разглядывать статуэтку, изображающую нимфу, - Беатрис, - позвал он.
В комнату вошла, немолодая уже, женщина в руках держала платок.
  - Что угодно? - спросила с акцентом, то ли немецким, то ли шведским. - Я была занята, - она хотела рассказать, чем именно.
  - Не надо, оставь, иди сюда, помоги мне.
  - Что угодно? - повторила она.
  - Подержи вот это, я буду читать, - он повернул статуэтку, дал в руки Беатрис, а сам принялся рассматривать надпись. Вязью там было написано: "Умри сегодня", - или "сейчас" (трудности перевода).
  - Сейчас, - поправила Беатрис, - это так написано.
  - Что ты думаешь об этом? Ты же умная, скажи?
  - Я думаю, тебе (она всегда называла хозяина на ты, с русским языком так плохо или решила сама) не надо было вмешиваться, вот ответ.
  - Хорошо, иди и запомни, - он кричал ей вслед, - я смерти не боюсь: слышишь?
  - Слышу, - сказала она, хлопая дверью.
  - Не жена, а ведёт себя... - пробурчал себе под нос Вадим Петрович.
"До вечера ещё полсуток, а мне спать захотелось, надо пройтись", - он надел панаму и отправился на прогулку.
  - Хватит, хватит, - кричал чей-то голос из окна, - всё будет... - он не расслышал, что будет, повернулся и пошёл в обратную сторону.
"Не жарко, не то что в доме, пройдусь ещё, - свернул за угол, а там... резали кого-то, - я не безумен, нет: что это?"
Мужчину резали как свинью, втыкая нож между лопаток. Он кричал, силился встать, но упал.
"Убит, - подумал Вадим Петрович, - вы видели?" - обратился он к прохожему.
  - Что? - спросил он. - А, это всегда так убивают... на этом месте, - поправил он себя. Что вы, собственно, хотите? Кто вы?
Вадим Петрович сам с удивлением посмотрел на господина.
  - Я просто спросил у вас: что здесь происходит?
  - Мы не удивляемся этому, - он кивнул на труп, - встаньте здесь и вас зарежут так же.
  - А где полиция? - он стал озираться по сторонам.
  - Так вы не хотите представиться? Полиции нет и уже не будет.
  - Извольте, Верзаев Вадим Петрович, к вашим услугам, - и слегка приподнял панаму.
  - Пойдёмте со мной, мне надо вам кое-что рассказать, иначе наделаете глупостей. Видите ли, - начал он, переходя на шёпот, - мы тут не одни, следят что ли, но за нами смотрят, ведите себя непринуждённо - мы старые друзья.
Вадим Петрович не напуганный, но полный удивления, проследовал за господином, который до сих пор ему не представился.
  - А, зовите меня Георгом, мне сейчас пятьсот лет, я уже не считаю.
  - Так я умер? - спросил Вадим Петрович, желая пошутить.
  - Нет ещё, но скоро. Вам некуда спешить, так ли? Ну вот... пришли, проходите, вон там ботинки можете снять.
  - Я не снимаю обувь, но как знаете, сниму, пожалуй.
  - И разденьтесь, вот балахон, вам понравится.
  - Нет уж, - пытался сопротивляться Вадим Петрович, - не сниму, это костюм, - он пытался вспомнить, - подарен... родите... - потом передумал, - давайте свой балахон, надену. Ну вот, похож на... - он с сомнением оглядел себя, - на... что это? - он увидел застёжку с ввинченным орлом, - эдакий... - он покрутил.
  - Нет-нет, не надо, попадёте не туда, это, - он указал на застёжку, - не для этого.
Заинтригованный Вадим Петрович, послушно оставил застёжку, но осмотр продолжил.
  - Вот это, - он рассуждал вслух, - выглядит... как... - немножко повертелся, - нет... я не умер, вы сами только что сказали.
  - Я не говорил, а это, - он показал на новый наряд своего гостя, - вам нужно будет. Ступайте за мной и не отставайте, - он, немного прихрамывая, пошёл вперёд.
  - Иду, - сейчас было неважно, куда вёл спутник, Вадим Петрович намерен слушать его во всём.
  - Вам похоть неведома? - спросил с улыбкой Георг.
  - Что, простите?
  - Грехи какие?
  - Я не исповедовался, не знаю... верить... не верить в это? Я, видите ли, учёный и мне... - он хотел сказать "наплевать", но передумал, - как-то безразлично всё это.
  - Ну-ну, ещё рано судить... об этом, - спутник усмехнулся, - так как грехи?
  - Я учёный... плоть тешу, но мне, знаете ли, всё равно кто как реагирует на меня. Это не признание, а, позвольте, что всё бы это значило? Вот я, к примеру, святой, господин без пороков: тогда что, в рай? Позвольте, не верю, в рай и ад... тоже, - он хотел продолжить.
  - Не надо, пришли, вот ворота, за ними сад: сможете пройти... туда? - он показал на ступеньку, следующую видно не было.
Умом учёного Вадим Петрович сообразил, что достаточно вступить на неё, тут же появится другая.
"Мне интересно, - подумал он, но слишком просто, - нет, пожалуй".
  - А напрасно, мне предложили бы, я пошёл. Ну, как знаете. Пойдём, там есть ещё.
  - Это? - воскликнул Вадим Петрович, он не ожидал увидеть солнечную сетку, так называлось кружево, из которого лучами лился свет; он был то золотистым, то отливал серебром, переходя в радужный. Это было завораживающе-красиво. - Я бы посмотрел ещё.
  - Потом, сейчас не это, а надо нам пройти полем. По-лем, - сказал от тягуче.
  - Это не там, - Вадим Петрович оглянулся, увидев всю ширь пространства, - поле это... крестьянский кров, я болен, увижу как есть наяву. Как я хотел это увидеть, - он стал тянуть слова как его спутник, - как я хо-тел э-то у-ви-деть.
  - Пой ещё, - сказал чей-то голос, - ещё.
  - Не могу, я не пою, у меня нет слуха даже, - слова он тянул, но уже меньше (голос исчез). - Кто это?
  - Это дева, её пение будет опасно, но не всё, только слова с буквы "зет". Лучше послушай, это лист шелестит, он скажет: "Привет. Как дела?" Ты ответь: "Хорошо. Как у тебя плодоножка?" Он будет смеяться, а девушка смилуется над тобой и слова не скажет, от которого тебе... - он не стал договаривать.
  - Девушка? Она мне интересна, что можно сказать на "зет"?
  - Зло, - пропела она, - больше ничего тебе не спою, а лист твой усох, приходи, поболтаем.
  - Иди, пригласила, я подожду... здесь.
Я пошёл следом за голосом, он звал за собой, то и дело теряясь, и снова появляясь, когда я озирался.
  - Во-от, - пропела она, - приходи ещё...
  - Что это? - Вадим Петрович увидел сетку, внутри которой сидел небольшой червяк.
Как сказать "червяк", если это существо с глазами, ртом и ушами, что само по себе нереально. Червяк с человека ростом, но немного "ужимист", так можно сказать: он скручивается в спираль, распрямляется, сжимаясь, и снова... всё время смотрит на меня. Как змей, но только - червяк.
  - Почему он здесь? - не удержался я и спросил.
  - Он здесь... сам расскажет. Расскажи, - голосом полным иронии, девушка заставляла червяка сказать о себе.
Он ёжился скручиваясь то поднимая, то опуская голову, потом сказал:
  - Ладно, я здесь потому...
  - Погромче, я не слышу, - девушка не пела, голос был грозный.
  - Я здесь...
  - Ещё громче!
Он завизжал, так визжат свиньи, только этот визг был "перламутровым", отчего казался ужасным.
  - Я хотел перебить тебя, - сказал он корчась, - не смогу никогда, сказала ты, я убивался сам, ты смотрела и плачем скорбным просила перестать. Я убивал себя через, - он молчал.
  - Говори, - девушка виделась вдали, но замечать её не хотелось.
  - Я не могу сказать, как себе противен, когда ты сердилась на меня. Я противен тебе.
  - Перебить меня, что ты хотел ещё? Говори.
  - Я убиваю себя, не скажу, - он замолк.
  - Червяк, ты не сказал главное: ты хотел... убить меня?
  - Не-ет, не-ет, не убить, - он притворился мёртвым.
  - Захватить власть ты хотел, так? Он большой червь - больше ничего. Хотя... власть извиваться и визжать у тебя есть - не отниму. Ступай, - это она сказала мне, - иди за мной не останавливайся, иначе... - она не договорила.
Я думал о червяке с человеческим лицом и верил в свою смерть как никогда.
  - Рано ещё, ты не прошёл, не хотел или?.. - она спросила голосом, но, как мне показалось, она не говорила то, что я слышал.
  - Иду, - сказал я угрюмо.
Дорога мне казалась теперь песчаным барханом: ноги застревали в нём, идти становилось всё трудней.
  - Пришли, смотри.
  - Не вижу. Что смотреть?
  - Под ногами не видишь?
  - Это море песка.
  - Я вижу, ты не понимаешь смысла. Песок... это... ну? Что скажешь?
  - Я не песочный человек, - я изрёк истину и гордился ею, так я понимал.
  - Песочные люди не твои... что?
Я не понимал, силился...
  - Что-то, - бормотал я, - похожее... на-а... обложку... пергамент... и ещё... символ... вот этот, - я нарисовал куклу с ножом в темени.
  - Убей её. Ты сможешь. О людях забудь, это будет твоим... - она пропела, - за-да-ни-ем. Хорошо? - она спросила скороговоркой.
  - Нет, я не человекоубийца, поищи другую жертву себе. Куклу ранить ножом? - я помотал головой. - Зачем? Ку-кла, - сказал я распевно, - не может представлять интерес для жизни, но ты можешь заставить, - я начинал петь, - ме-ня слу-шать-ся.
Я сопротивлялся внушению, она будто залезала в мою голову и скручивалась там наподобие клубка пульсирующего и, вздрагивая который, причинял боль. Вначале она была пульсирующей, потом нарастая, становилась могуче-невыносимой.
  - Боже мой! - вскричал я. - Оставь меня, пожалуйста, оставь!
Я рыдал от боли, она не проходила.
  - Всё, - сказала девушка, - ступай один, ты мне больше не помощник, уходи.
Я, держась за голову, стал отступать, пятиться назад, кивая сдавленной руками, головой.
  - Вот так, вот так, - твердил я.
  - Не всё, ты не всё сказал, скажи - уйдёшь потом.
Я силился вспомнить, думать приходилось сквозь боль.
  - Прости, прости, - я стучал зубами, - не пойму. Это лишь сон: песчаные люди - сон. Нет, они настоящие, там стоят, - я махнул рукой, - смотрят, смеются, изо рта песок, смотрят... - я замолчал.
  - Ну, скажи им, - девушка неумолимо сдавливала мне мозг.
Я кричал:
  - Помогите! - они смеялись громче, песок сыпался, они растворялись. - Помогите!
  - Вот их и нет.
  - Они здесь, смотрите, лезут из-под ног.
Один песочный человек голову подложил под мою ногу, стал вставать. Я едва удерживался, чтоб не упасть. Кричать больше не мог, захлёбывался: весь крик уходил внутрь меня, я плакал, меня больше не слышали.
Я проснулся от стона. Болела голова: не так как болела во сне, но пульсация не прошла. Быстро встал, налил воды, выпил порошок, выписанный врачом, и снова лёг. Из головы не выходил сон. Панама лежала на столе, пиджак свёрнут на стуле. Что это? На мне балахон? Не сон? Всё по-прежнему: стол, письменные принадлежности, даже статуэтка, купленная вчера... Да, это она - нимфа. Упекла меня... приговорила... к смерти. Я здесь неживой.
  - Марта, - начал я тихо, - Марта, ты здесь?
  - Что случилось? - она выглянула в дверь.
  - Марта, что это? - я показал на балахон.
  - Ты умер, не знал? Умер, дорогой, надо принять.
  - Как же... Марта, ты здесь, со мной, - я почти не спрашивал, а стонал.
  - Я всегда с тобой, твоя Марта.
Я подумал, если не она, моя жена, так что ж, пусть. Родными руками она гладила меня по голове, и я забылся.
  - Пора вставать! - голос был знаком мне.
Она? Нет, у той грудной, спутать нельзя. Голос Марты? Нет.
  - Встаёшь? Я уже жду.
Я лежал и думал: "Чей голос?"
  - Ну как, идём?
Мама - это она.
  - Я ещё не встал, мама, подожди.
  - Жду, Вадим, скорее одевайся, уже пора.
Я заплакал: мама такая далёкая, стала вдруг своя как в детстве. Я с больным горлом, она у постели - всё как наяву.
  - Ну вот, расплакался как маленький, вставай, что-то расскажу. Отец приходил... ты слушаешь? Ну вставай, потом расскажу.
Я натягивал брюки, они казались мне малы.
  - Что это, мама? Я растолстел?
  - Это не твои брюки, - мама посмотрела на меня озабоченно, - не угадала с размером, - повертела в руках, - потом перешью, возьми что-нибудь из шкафа.
  - Но там пусто. Балахон, дай сюда, он мой. Знаешь, я не всё прошёл, надо балахон надеть. Там есть пуговица-знак, поверну, посмотрю что будет. Теперь можно, знаю.
  - Не крути, - мать встревожено посмотрела на меня, - знаю, только не крути, не выдержишь, там чёрт.
Я рассмеялся.
  - Чёрт?
  - Ты серьёзно говоришь об этом?
  - Попомни моё слово, сам увидишь, - она обречённо посмотрела на меня, - знаю тебя, не удержишься. Ну, начинай.
  - Всё равно посмотрю, мама, - и начал крутить...

День. Яркое солнце слепит глаза.
  - Где я?
  - Здесь, - внимательные глаза рассматривали меня, - улыбки нет, хорошо, проходи. Здесь невесело, сам увидишь. Побрейся, зарос совсем.
Я потрогал бороду: щетина отросла, сейчас я бородач.
  - Побрею, где мыло, бритва?
  - Вот это не проси, здесь не принято. Я сам не брею, но попросить можешь... - он огляделся, провёл рукой, - любого, сделают, а сам ни-ни, - он погрозил пальцем. - Хорошо, вот здесь ещё, надень на палец: прикажу, услышишь.
Я надел. Железный перстень выглядел простоватым, но тяжестью подсказывал "ношу", которую мне нести с ним. Я не раскаивался, что пришёл сюда. Смотрел и был уверен, что мне любопытство досталось от... да... учёный... конечно... вот и смотри теперь, наблюдай... не верил... а теперь?..
Меня побрили чисто, как я любил, дали надеть сандалии и, уже не босиком, стал прохаживаться, наслаждаясь погодой. Солнце не палило, а грело, ветерок не крепкий - освежающий...
  - Ждёшь? - девушка заглянула в открытое окно.
  - Ты откуда взялась? Так высоко, - я показал на двор, видневшийся внизу, метров... с трёхэтажный дом.
  - Не я, ты поднялся, я тут стою.
И правда, девушка стояла внизу и смотрела на меня из окна - я перестал удивляться.
  - Позовёт, не жди, пойдём погуляем, мне хочется пройтись с тобой.
Я пошёл. Девушка не привлекала меня, загадки я не видел, что-то отталкивающее смотрело на меня из-под бровей, но я не хотел сердить её - согласился.
  - Пойдём. Где здесь гуляют?
Она хмыкнула, показала:
  - Здесь.
  - Пора, - голос из кольца, но слышался отовсюду.
  - Иди, тебя зовёт.
  - Иду.
  - Молчи только, не говори, смотри... - она не договорила.
Я пошёл. Голос позвал ещё и замолк. Я пришёл в густую сень, там сидел отрок.
  - Ты звал?
  - Я. Проходи, присаживайся, - он подвинулся, - вот тут.
Я присел рядом.
  - Что молчишь? - парень испытующе оценил меня взглядом.
  - Не молчу, ищу, что сказать тебе.
  - Говори о погоде, о снах. Тебе ведь снятся сны?
  - Снятся... теперь: я не знаю сон ли это?
  - Сон, - мальчик сказал определённо, - конечно сон, тебе снится сон, - повторил он. Тебе кажется это сон?
  - Я подумал вначале, теперь думаю - явь. Всё как на яву: вижу девушку, тебя, трогаю своё тело руками - вот я, но всё же, если не сон, то как объяснить, что вижу расстояния по-другому? Вот девушка смотрит из окна, а сама стоит на улице в семнадцати метрах от окна? Как сможешь объяснить?
Мальчик посмотрел на меня снисходительно.
  - Это что... посмотри сюда: видишь?
Я посмотрел в просвет между ветками.
  - Что видишь? - спросил мальчик усмехаясь.
Там стояли мужчина и женщина, ласкали друг друга, на коленях ползал смуглый мальчик и просил поднять его на руки.
  - Кто это? - спросил я, почти рассерженный. - Зачем ребёнок на коленях? Что чувствуют родители, когда... - я посмотрел на отрока, он смеялся.
  - Ну, что скажешь?
  - Я не могу объяснить.
  - И не пытайся, много такого, что ты знать не должен... пока...
  - Тогда зачем я здесь?
  - Ты сам захотел. Что тебе подсказывает ум учёного? Каков "тот свет"?
Я молчал, потом начал как школьник отчитываться.
  - Мама... увидел маму, она такая же, как я запомнил: хотя зачем я?..
  - Она просила тебя, предупредила: здесь чёрт, ты не послушал.
  - Ты чёрт?
  - И он тоже, - мальчик указал на тень от меня, - и они, - он ткнул в просвет между ветвями, - кругом одни черти, - и рассмеялся.
  - Почему тогда я вижу людей?
  - А ты хочешь, чтоб с рогами были, - он расхохотался пуще, - ну, смотри: вот рога.
Я увидел толпы рогатых людей. Они изменялись в формах, пока людские признаки полностью не исчезли.
  - Вот так хорошо?
Я был обескуражен.
  - Лучше как...
  - По-прежнему, - подхватил он, и рога на нём улеглись в причёску.
Я не боялся его и вид превращений не вызвал во мне ужаса.
  - Тогда, - я сказал, - зачем я здесь? Чтоб увидеть всё это?
  - Нет, не за тем, - мальчик принимал серьёзный вид и становился старше, пока не принял вид взрослого человека, - надо рассказать тебе одну вещь. Видишь ли, здесь ты не случайно: тебе надо здесь быть... обязательно. Вот ты похоронил мать.
  - Я не хоронил, не успел...
  - Понимаю... тогда не успел, сейчас можешь. Вон она в гробу: видишь? Ждёт тебя, иди. Иди-иди: что стоишь? Не веришь?
В гробу лежала моя мать, как рассказывали: вся в белом (сама так хотела), пальчики виднелись из-под покрывала, будто подзывали.
  - Хватит! Моя мать умерла давно, это сон, в который я должен поверить.
  - Так поверь.
  - Мне жаль мою мать, я долго не мог простить себя, что опоздал. Ведь что держало? - плаксивым голосом я начал вспоминать. - Держали суета: надо то, сё... - всё не обязательно, а держали, я думал, дела. Надо было ехать тогда, успел бы... но она умерла, не дождавшись пока я закончу...
Я ещё хотел говорить, но он меня остановил:
  - Теперь вот это: что это? - спросил, будто не знает сам.
Я подумал о деньгах.
  - Не теперь.
Тогда я вспомнил юношу: серьёзный такой, учиться не любил, пропускал занятия - и всё, пожалуй, больше ничего не помнил о нём.
  - Повесился студент.
  - Сказали, умер - я поверил. Что с ним было? (Я недоумевал: ставил двойки, коль не знает, а он повесился...) Я причём? Я профессор, он - мой студент: отвечай, если не можешь - плохая оценка.
Я был прав, ни разу не усомнился в своей правоте: а должен... что я должен был сделать? Я думал, не говорил, а думал. А он отвечал:
  - Ты убил его словом: "бездарность". Да, он ленив, словоохотлив с друзьями, но не с профессором, но "бездарность"... - это его убило.
Я вспомнил, что говорили мои студенты по поводу его смерти: была девушка, она его бросила. Я вспомнил об этом сейчас.
  - Так девушка была?
  - Была, плакала на могиле. Поссорились, только и всего.
  - Моё слово его добило? Ну так что? Слаб.
Я не сожалел, скорби не испытывал. Студенты прыгали с моста, сходили с ума от занятий - всё профессора виноваты?
  - Не жалеешь?
  - Хочу увидеть: где он?
  - Не у меня.
  - Сожалею, - это мы сказали вместе и переглянулись, я не засмеялся, у него лишь усмешка.
  - Ладно, иди, потом провожу.
Я ушёл, будто знал куда: жизнь моя закончилась на этом - я не сомневался. Пуговица исчезла, как и кольцо на пальце. Мир, не дружный мне, стал растворяться постепенно, пока я не ощутил поддержку.
  - Ну, как путешествие? Пуговица помогла? - это спросил Георг.
  - Как вы здесь оказались?
  - Жду вас, хочу проводить, пойдёмте, теперь уж пора.
Я умер окончательно и был похоронен. Жалею ли я, что так всё вышло? Что-то толкало меня купить эту статуэтку. Нимфа не отпустила меня. Что касается названия, то это и есть "финт": я забросил, и он раскрутил мою жизнь. Теперь я здесь пишу этот рассказ для вас, мой читатель. Прощай.