Cholera

Глава из повести "Кара-н-тин".
Полностью: http://newlit.ru/~kovsan/6473-13.html

Что там Одесса, галькой в волнах времени перекатываясь, постепенно небытию научаясь, спешащая в вечность, церемонясь и пыжась, как паж в блестящий екатерининский век, избранный в ночные хранители высочайшей невинности.
Что там Одесса, себя саму пародирующая галантно карнавальными персонажами, шансонным изломом улиц, высочайше воздетыми канотье, пародирующая низом и верхом, поменявшимися местами, из чего получилось: новоявленной  частью сакральной к Эвксинскому понту оказалась она обращенной.
Что там Одесса с ее лёгкой любовностью, ненавязчиво пушкинским росчерком бакенбардно кудрявым, облетающим жён, дев и цветочниц, росчерком на французский манер, которому поэт со всеми словами, душевными и телодвижениями с лицейского детства с вечно тесными панталонами, не размышляя, отдался.
Что там Одесса, с изысканной фривольностью ботающая по-русски и по-французски, на еврейском и украинском, по-гречески и по-польски, короче, по-всякому, подтверждающая преимущество знания языков: умерев в одном, в другом, как ни в чём не бывало, жить продолжаешь.
Что там Одесса, из слов вылущивающая словечки, слова из пустых звуков творящая.
Что там Одесса с речью иной, не просто помолвленной — давно и прочно замужней, с ее вечной проблемой пресной воды: чахлые клумбочки в жалких сквериках и всякую роскошную цветочность на главных улицах и немногочисленных площадях фекальной вонючестью поливают.
Но это что! Только слова! Один только запах! Одним словом: cholera.
Тёмная ночь одного из тёмных веков, чей zeitgeist веку другому вовсе не друг, не товарищ, не брат. Из тьмы огнями — их тьмы и тьмы, и тьмы — проступает дорога. Огни — костры холерных кордонов — сшивают ночное пространство в единый огромный лоскут, трещащий при свете дневном. Тогда в свете, в пыли исчезает дорога: кривизна, повороты из пространства ее выживают, как холера из жизни выуживает живых. Говорят, холера явилась из Польши: cholera, куда заползла из латыни. Явилась с польским гонором, говором, чтобы здесь в карантинном кордоне, проклинающем католиков с их бесовской надменностью, дьявольским самомнением и изворотливостью чертовской, мучить христиан православных холодом, от которого огонь костра плохо спасает, и тучами комарья, которое огонь завлекает. И не одно комарьё. Все рвутся сквозь кордон карантинный прорваться: и баре, и мужики, все выпавшие из истории: кто на холерные месяцы, кто на вечность чумную. И чего не сидится? Сиди себе на всём готовом своём в своей деревеньке — всё родное, своё, не заёмное, не покупное: и девки, и водка, и хлеб. Пожелаешь, девки хороводом пойдут, прикажешь — венки на голову не хуже лавровых из местной флоры сплетут, велишь — Клеопатрой, царицей египетской, в постель твою явятся. Так нет, и раз, и другой норовят проскочить, как тать в ночи, кордон обминуть, стражей государевых обмануть, холеру чумой величая, слишком много ей чести. И невдомёк им, учёным писакам, что днём-то как раз легче кордон объегорить: ночью стражи в оба глядят, а днём — хорошо, если вполглаза. За верную службу их наградят. Призовет царь-государь верных стражей дарить, за службу благодарить — медалями да деньгами. Генерал, государя завидя, как закричит — в ушах что-то лопнет: «Кара-н-тин! На кра-ул!» К каждому, с холерой польской сражавшемуся, подойдет царь-государь, в глаза глянет, словно в душу заглянет, по щеке потреплет, будто конфекту сладкую слепит, поцелует, словно с девкою побалует. Всю жизнь тебе вспоминать, царя-батюшку живого-мёртвого поминать. А потом плац вздрогнет, пыль взовьется, до самой Польши, проклятой православным Богом, взлетит. Кони проскачут, тройки взовьются, самолёты, пароходы, ракеты поплывут-полетят, во всём мире на все времена карантин прославляя. «Прощание славянки» по сопатке желтолицым ударит, по сопкам соколом из рукава полетит, души живые и мёртвые православные прославляя. Да и марши другие. Мало ли прекрасной музыки и музык, душу в брусчатку впечатывающих?!
Холера ясная, кара Божия, кара-н-тин, пределы открытости расширяющий!

Не собирать! Камни пора разбить,
Скалы на звуки дробно расщепляя,
Безмерное пространство возлюбить,
Оставшееся время освящая.

Разъятости суровая пора:
Огонь угас, зола еще дымится.
Костру не дотянуться до утра,
Дым изойдет, бледнея, истомится.

Поддавшись искушению конца,
Внезапно вспыхнув, языком зардеет,
Глаголом опаленные сердца
Холодные на мелкий миг согреет.