Духовный облик А. С. Пушкина. часть 1

Духовный облик А.С.Пушкина
(к 200-летию со дня рождения поэта)
            1999 год

        В обращении к Пушкину – от младенчества до зрелости и старости, в личном к нему обращении – есть нечто необходимое и освежающее: он дает возможность узнать себя – в нем, со всеми страстями, подчас гибельными заблуждениями, как ступенями к ясности и мудрости: от безверия к глубокой вере, к чувству нерасторжимой слиянности с историей и Родиной; в минуты растерянности и даже отчаяния он помогает вспомнить о гармонии и радости жить, о том, что можно и нужно быть человеком и видеть в очищенной красоте дар жизни.
     Он гармоничен и противоречив, как жизнь в ее свободном развитии, и может быть, поэтому пушкинское доверие к жизни и ее неумолимым законам является для нас высшим образцом любви, творчества и мудрости. Пушкин определил общее направление русской литературы. Вне Пушкина нельзя представить себе и русскую жизнь в ее подлинных, биографически-культурных началах. Он проникает собой весь русский язык в его богатстве и возможностях, так как говорящий на нем знает Пушкина тем редкостным знанием, которое впитано самим актом рождения, оно естественно, как воздух и дыхание.
     «Он так же неизбежно составляет часть нашей интеллектуальной жизни, как таблица умножения или что-то другое, привычное нашему уму» (Набоков В. Лекции по русской литературе. М., 1996. С. 417).
      Прошедшие 200 лет со дня рождения Пушкина не умаляют, а напротив, укрупняют его облик, делают очевиднее пророческое призвание поэта и священную  силу его вдохновения. Все, связанное с Пушкиным, принадлежит вечности, особенно те поэтические творения, которыми он художественно оформил и тем самым утвердил русское национальное бытие. В этом было его пророческое призвание,творческое служение, духовная идея.
     Земной путь Пушкина, как и  всякого человека, путь трагической борьбы с соблазнами мира и греховностью натуры, сочетался с путем творческим и духовным, устремленным к идеальному, небу и вечности…
     На первом пути Пушкин часто терпел поражения («средь детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он»), на другом пути одерживал победы.
      Зрение этих сплетений земного и духовного, как правило, недоступно, это та тайна, которую человек уносит с собой.
      В 1830 г. Пушкин, размышляя о Байроне, сказал: «Душа человека есть недоступное хранилище его помыслов. Если он сам хранит их, то ни коварный глаз неприязни, ни предупредительный взор дружбы не могут проникнуть в сие хранилище»
     Воспоминания современников поэта сохранили образ Пушкина в жизни. «Слова поэта суть его дела», - утверждал поэт; в его произведениях мы с любовью и признательностью учимся видеть в с е г о Пушкина. И в этом смысле не только «Пушкин – наше всё», но и всё Пушкина – наше.
      Проницательнее всех из современников Пушкина оказался Н.В. Гоголь, который предвидел, что «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет» (Гоголь Н.В. Несколько слов о Пушкине // Гоголь Н.В. Собр.соч.: В ? т. Т.6. М., 1986. С. 56).
      Его живое присутствие в русской жизни в течение двухсот лет – феномен поразительный,  он действительно «единственное явление русского духа», его любят, к нему обращаются за советом, в его строках черпают вдохновение и отдохновение от суетных забот. Поэтому   так важно вникнуть в духовную эволюцию поэта, содержание его поэзии.
      Духовный облик Пушкина многогранен, но не расплывчат. Пушкин воспринимается как солнечный гений русской культуры. Он никогда не поощрял  «отвратительные изображения порока». Предвидя те тупики, к которым приводит бездуховность, он отрицательно относился к «неистовой словесности»: «положили, что и нравственное безобразие может быть целью поэзии, то есть идеалом»
      В области общезначимых и непоколебленных идеалов наша современность являет картину совершенной растерянности и даже беспомощности. Пушкин представляется той вполне объективной реальностью, которая и эстетически, и нравственно, и духовно воздействует и укрепляет в истине,  добре, красоте, милосердии.
      Победив соблазны и искушения, свойственные человеческой жизни, заблуждения своей эпохи, он пришел к удивительным, бессмертным результатам.
      Его творчество является национальным достоянием, бесценным духовным сокровищем. Время подтверждает вывод С.Франка: «Языческий, мятежный и героический Пушкин(как определил его К.Н. Леонтьев) обнаруживается нам как один из глубочайших гениев русского христианского духа» (Франк С. Л. Религиозность Пушкина // Пушкин в русской философской критике. М., 1990. С. 395).
      Тайна  пушкинского  гения остается открытой. Возможно, что сейчас мы начинаем по-настоящему  узнавать и ценить Пушкина-пророка, Пушкина-мыслителя и труженика, Пушкина-христианина.

 
              «В младенчестве моем я чувствовать умел,
               Всё  жизнью вкруг меня дышало»


    Рождение. Родословная. Детство. Александр Сергеевич  Пушкин  родился в последний год восемнадцатого века, в 1799 году, в день Вознесения Господня, 26 мая по старому стилю, или 6 июня по новому, в Москве. Венчание с Н.Н.Гончаровой проходило в церкви Старого Вознесения. Обстоятельство это он не приписывал одной случайности.
       Важнейшие события личной жизни, по собственному признанию Пушкина, все совпадали с Днем Вознесения. Незадолго до своей смерти он задумчиво рассказывал об этом одному из своих друзей  и передал ему твердое свое  намерение выстроить, со временем, в селе Михайловском  церковь во имя Вознесения Господня.
       Упоминая о  таинственной связи всей своей жизни с одним великим днем торжества Христа, он прибавил: «Ты понимаешь, что это произошло недаром и  не может быть делом одного случая», - свидетельствует П. В. Анненков – первый биограф Пушкина (Анненков П.В. Материалы для биографии А.С.Пушкина. Т.1. СПб., 1855. Репринт. М., 1985. С. 315).
Ребенка крестили 8июня 1799 года в церкви Богоявления в Елохове.
Родословная Пушкина, отраженная им в автобиографических заметках, трагедии «Борис Годунов», романе «Арап Петра Великого», стихотворении «Моя родословная», статьях и письмах, - уходит корнями вглубь русской истории. Поэт гордился своим «шестисотлетним дворянством», тем, что «четверо Пушкиных подписались под грамотою избрания на царство Романовых». В нем текла кровь русская и горячая кровь его темнокожего предка арапа Петра Великого, наследованная по материнской линии -  «красавицы-креолки» Надежды Осиповны Пушкиной (1775-1836).
Библиотека отца Пушкина – Сергея Львовича Пушкина, в которой были собраны античные, французские и русские авторы, стала его первой школой. Выучившись рано читать, начав, «как водится, с Плутарха, потом Илиады и Одиссея» (Анненков П. В. С. 13), Пушкин и писать стихи (на французском языке) начал рано.
Его никогда не покидало ощущение, что язык поэзии и был его врожденным языком:

Ты, детскую качая колыбель,
Мой юный ум напевами пленила
И меж пелен оставила свирель,
Которую сама заворожила.

(Пушкин А. С. Полн.собр. соч.: в 10 т.М.: Изд-во АН СССР, 1956 -1958. Т.2. Сю 127. Все цитаты даются по этому изданию.)

   Ребенком он был свидетелем серьезных разговоров умнейших людей России, которые были вхожи в дом Пушкиных: писателя и историка Н.М.Карамзина, поэтов Н.И.Дмитриева, К.Н. Батюшкова, В.А. Жуковского.

     Начиная с восемнадцатого века русское общество активно учится у Запада, почти копируя европейские манеры и лексикон. В высших слоях утрачивается живая вера, за образец берется философия Вольтера, в русских салонах безбожие и вольномыслие становятся модными.

     Пушкин с раннего детства впитал как античную и западноевропейскую культуру (он знал Вергилия, Тассо, Горация, Анакреона, читал в подлиннике Мольера, Расина, Лафонтена, Парни и Вольтера), так и «простонародную», русскую культуру, с обычаями старины и церковными обрядами, олицетворением которых была няня Арина Родионовна, а в пору зрелости – Русь историческая, Святая Русь, которую «как Америку» (слова Пушкина) открыл Н.М. Карамзин в «Истории Государства Российского»: на страницах ее встречались и имена  рода Пушкиных.


                «И в просвещении стать с веком наравне»

     Юность. Лицей. 19 октября 1811 года был открыт Царскосельский лицей, в котором Пушкин обучался 6 лет. Вольномыслие, утверждение гражданских прав и идеалов, либерализм были общей атмосферой Лицея – как среди педагогов (А.П. Куницына, А.И. Галича), так и учеников – друзей поэта (В. Кюхельбекера, А. Дельвига, И. Пущина).
     В лицейский период Пушкин поражает всех своей природной  веселостью и той душевной изящностью, которая присуща вдумчивой юности. Лицеист-поэт  совмещает, казалось бы, несоединимые свойства ума и характера: легкомысленность и философскую глубину мысли, юмор и раннее осознание трагизма бытия, стремление к наслаждениям и память о неотвратимости смерти.
    Будучи наследником русской поэзии восемнадцатого века, поэзии риторической, наследником холодного века Просвещения, культа разума, а не сердца, прогресса, а не эволюции, Пушкин  порывает с абсолютной условностью поэзии классицизма и становится родоначальником поэзии исповедальной. Он самостоятельно выстраивает свой духовный облик, чаще не благодаря, а вопреки основным тенденциям эпохи, соблазны и веяния которой отражены в его ранней поэзии. 
    Пятнадцатилетний Пушкин в стихотворении «Блаженство» (1814) воспевает философию гедонизма, наслаждение как цель жизни. Сатир советует:

                Слушай, юноша любезный,
                Вот тебе совет полезный:
                Миг блаженства век лови;
                Помни дружбы наставленья:
                Без вина здесь нет веселья,
                Нет и счастья без любви…

     Поэт хорошо знает не только Сократа, но и его менее известного ученика Аристиппа, утверждавшего, что познание жизни  возможно только через чувственные, субъективные ощущения. Пушкин не хочет быть «апостолом Зенонова ученья», ему ближе иные учителя – Вакх, Венера, молодая Хлоя.
    Быстротечность жизни, неотвратимый конец, при стремлении к полноте земного счастья  и беззаботности, рождает удивительный синтез моцартовской  легкости  и философской глубины:

                Молись и Вакху и любви
                И черни презирай ревнивое роптанье:
                Она не ведает, что можно дружно жить
                С Киферой, с портиком, и с книгой, и с бокалом;
                Что ум высокий можно скрыть
                Безумной шалости под легким покрывалом.

    Возвышенный ум не довольствуется быстротекущими и бесследно исчезающими радостями жизни, возвышенное сердце поэта–лицеиста сосредоточено на проблеме веры и безверия, смерти и бессмертия,  что необходимо было скрывать от ближайшего окружения, так как серьезное отношение  к вечным и «проклятым» вопросам бытия  было не принято.  Модным и современным было порицать «все меры правительства, знать наизусть или самому быть сочинителем эпиграмм, пасквилей и песен предосудительных на русском языке, а на французском знать все дерзкие и возмутительные стихи и места из революционных сочинений,  казаться неверующим» (Шильдер Н.К. Николай І. СПб., 1903. С. 427).
    Эта «мода» объясняет и общий тон ранней лирики, и кощунственные строки, напри мер, «Монаха», обыгрывающие сюжет жития Иоанна Новгородского в контексте атеизма Вольтера и эротической двусмысленности Баркова.

    К выпускному экзамену 17 мая 1817 года по русской словесности  Пушкиным  пишется стихотворение «Безверие», в котором раскрываются  глубинные противоречия  натуры с ищущим, пытливым умом, но сердцем не находящей Бога: «Ум ищет божества, а сердце не находит»…

              Лишенный всех опор отпадший веры сын
              Уж видит с ужасом, что в свете он один,
              И мощная рука к нему с дарами мира
              Не простирается  из-за пределов мира…



Здесь и безверие, и вера даны в самом прямом, церковном смысле слова. Смерть обесценивает все земные устремления, упраздняет дела и помыслы человека, обессмысливает ценность самой жизни. 
        Эта мысль сопровождала Пушкина всю жизнь:

             Несчастия, страстей и немощей сыны,
             Мы все на страшный гроб родясь осуждены.

                …

     Ужасно чувствовать слезы последней муку –
             И с миром начинать безвестную разлуку…


И  только догадка, что мы не одни во Вселенной, что мы не забыты и не покинуты, надежда на возможность преодоления смерти – Вознесения! – вера в бессмертие души, превозмогала глубочайший пессимизм и отчаяние:

                Лишь вера в тишине отрадою своей
                Живит унывший дух и сердца ожиданье.


Отточенный психологизм юной пушкинской музы не может не удивлять! Передавая чувства неверующего человека, зашедшего в храм, поэт говорит о страждущем Истины, которую тот ищет и не находит:

                Во храм ли вышнего с толпой он молча входит,               
                Там умножает лишь тоску души своей.
                При пышном торжестве старинных алтарей,
                При гласе пастыря, при сладком хоров пенье,
                Тревожится его безверия мученье.
                Он бога тайного нигде, нигде не зрит;
                С померкшею душой святыне предстоит;
                Холодный ко всему и чуждый к умиленью,
                С досадой тихому внимает он моленью.


Духовный путь Пушкина начинается с чувства скепсиса и внутреннего трагизма, раздвоения сердца и ума, памяти о «тлении» - общем уделе всех  рожденных и потому смертных и непреодолимом стремлении найти разгадку общего устройства жизни. В элегии «Я видел смерть» (1816) он говорит о неверии в бессмертие даже души:

               Я видел смерть; она в молчаньи села
               У мирного порога моего;
               Я видел гроб; открылась дверь его;
               Душа, померкнув, охладела….
               Покину скоро я друзей,
               И жизни горестной моей
               Никто следов уж не приметит;
               Последний взор моих очей
               Луча бессмертия не встретит;
               И погасающий  светильник юных дней
               Ничтожества спокойный мрак осветит.

Вечная тьма и прах – «ничтожество» - вот удел и итог человека. Параллельно  возникает надежда на бессмертие творческое. В ироническом , но важном для себя ключе, Пушкин в стихотворении «В альбом Илличевскому» (поэту и организатору лицейских рукописных журналов) пишет:

                Ах! Ведает мой добрый гений
                Что предпочел бы я скорей
                Бессмертию души моей
                Бессмертие своих творений.

  А в 1816 году он признается П.А. Вяземскому в письме от 27 марта:
«…недавно говел и исповедался – все это вовсе не забавно».
В стихотворении-воспоминании « В начале жизни школу помню я» (1830) через живые впечатления от античных богов, мраморных кумиров (может быть, царскосельского парка) передается обольщение гордыней, двусмысленностью эротической и лживой красоты,   сладострастием:

                Один (Дельфийский идол) лик младой –
                Был  гневен, полон гордости ужасной,
                И весь дышал он силой неземной.

                Другой женообразный, сладострастный,
                Сомнительный и лживый идеал –
                Волшебный демон – лживый, но прекрасный.

                Пред ними сам себя я забывал;
                В груди младое сердце билось – холод
                Бежал по мне и кудри подымал.



«Смиренная, одетая убого, // Но видом величавая жена»  - образ Мадонны, Богородицы - воплощает для поэта строгий идеал духовной Красоты, чьи уроки  «полны святыни», но отрок «не внимал» им. Так Пушкиным было названо и развенчано всеобщее увлечение, свойственное высшим кругам в эпоху Александра І, языческой, античной кумирней, которое было данью французской моде.
И.С. Тургенев проницательно отметил: «Несмотря на свое  французское воспитание, Пушкин был не только самым талантливым, но и самым русским  человеком того времени».
Его гениальная память, впитывающая жизнь во всех проявлениях, а культуру – и в интеллектуальных открытиях и духовных прозрениях, отмечена современниками. 
«Когда Пушкину было 18 лет, он думал как тридцатилетний человек: ум его созрел гораздо раньше, чем характер», - удивлялся В.А. Жуковский.
Лицей на всю жизнь определил тот редкостный дар дружбы, который  сопровождал  Пушкина всю жизнь. Этот дар не омрачали ни философские, ни
религиозные, ни политические разногласия. Датой «19 октября» после 1817 года – года  выпуска из    Лицея вплоть до 1836 года будут помечены стихотворения, обращенные к друзьям-лицеистам. Эта дата  была и точкой отсчета времени, и чертой, подводящей итоги жизни.

                Куда бы нас ни бросила судьбина
                И счастие куда б ни повело,
                Все те же мы: нам целый мир чужбина;
                Отечество нам Царское Село.



 
                «Над бездной потаенной»


      Петербургский период. По выходе из лицея Пушкин отправляется в имение матери Михайловское Псковской губернии. «Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и проч., но все это нравилось мне недолго. Я любил и доныне люблю шум и толпу», - записывает он. Вернувшись в Петербург, он окунается в столичную жизнь, водоворот удовольствий и страстей. «Предприимчивое удальство и молодечество, необыкновенная раздражительность, происходившая от ложного понимания своего достоинства и бывшая источником многих ссор; беззаботная растрата ума, времени и жизни на знакомства, похождения и связи всех родов», - вот что составляло основной характер жизни Пушкина, как и многих его современников» (Анненков П. Материалы для биографии А.С. Пушкина. С.44). Такой образ жизни привел поэта к болезненному физическому состоянию. Это был тот период жизни, в котором зрелый Пушкин горько и искренне раскаивался. Его душа испытывалась «над бездной потаенной».
Крайняя путаница нравственных категорий заметна и в посланиях Пушкина к друзьям. «Святой библией харит» названа поэма Вольтера «Девственница» («Когда сожмешь ты снова руку»), он с легкостью соединяет «Христа и Купидона», а себя именует «страдальцем чувственной любви». В процессе духовного самоопределения поэт находился между двумя полюсами, обозначенными еще в лицейские годы, - между утверждением приоритета чувственных наслаждений и правом личности на свободу:
               
                Мы ждем с томленьем упованья
                Минуты вольности святой,
                Как ждет любовник молодой
                Минуты верного свиданья.

    Изумительная поэтическая формула, соединяющая интимно-личное и общезначимое, имела неотразимое обаяние, которое действовало лучше любых программ и лозунгов:
 
                Товарищ, верь: взойдет она,
                Звезда пленительного счастья,
                Россия вспрянет ото сна,
                И на обломках самовластья
                Напишут наши имена.

Распространяемая в списках ода «Вольность» (1817) выражала радикальные политические взгляды. Воспевая «свободу мира», оправдывая право на насильственное свержение тирана и восстание «падших рабов», Пушкин утверждал гражданским идеалам такое направление, «где крепко с вольностью святой Законов мощных сочетанье». А затем говорит и о вечном законе:
Владыка! Вам венец и трон
Дает закон – а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас закон.

Казнь Людовика XVI, убийство в Михайловском замке Павла I описываются в ключе «естественного права», проповедником которого был Куницын, педагог Лицея. Однако, говоря о «злодейской порфире» Наполеона, сумасшедшем тиране Калигуле, поэт верен и объективности музы истории Клио и не без и ронии рисует внутреннее состояние убийц Павла I:

Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.
…О стыд! О ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.

Нравственное сознание торжествует над политическими идеями, и тирна, и его убийцы отвратительны.
 «Деревня», как и «Вольность», также относится к гражданской поэзии. Отрицая «дикое барство», присвоившее чужой труд, поэт мечтает о будущем без крепостничества и сетует о бесплодности своего поэтического дара:

Почто в груди моей горит бесплодный дар!
И не дан мне судьбой витийства грозный дар!
Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И  рабство, павшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?

   Свобода, данная свыше – «по манию царя», и свобода вдохновения плохо сочетались. Дар поэзии и дар пропагандиста идей, общих для атмосферы века, в дальнейшем понимаются как различные и даже противоположные.
  «Кто всмотрится и вчувствуется в это внешнее обличье Пушкина, - писал И. Ильин, - тот увидит человека, поглощенного своей внутренней жизнью, с большими и свободно кипящими страстями и собранным, горящим духом. Отсюда его стремление: или преодолеть вещественное, победить телесное – волею,  усилием, упражнением; или отвлечься от него, пренебречь, освободить себя от этого назойливого бремени. Источник его жизни духовен. Внутренняя накаленность  требует от него полной свободы во внешнем, - независимости, властности, полноты самоутверждения. И потому он больше всего нуждается в свободе и ею меряет жизнь» (Ильин И. Пушкин в жизни. 1799 – 1837 //Ильин И. Одинокий художник. М., 1993. С. 75-76).
  Восстановление первоначальной, духовной истины как всеобщий закон жизни, данный свыше искупляющей благодатью, возвращение к духовному дару целомудренной чистоты и мудрости неизбежны для поэта. Об этом свидетельствует стихотворение «Возрождение»:

Художник варвар кистью сонной
Картину гения чернит
             И свой рисунок беззаконный
На ней бессмысленно чертит.

Но краски чуждые, с летами
Спадают ветхой чешуей;
Созданье гения пред нами
Выходит с прежней красотой.

Так исчезают заблужденья
С измученной души моей,
И возникают в ней  виденья
Первоначальных, чистых дней.

    Бог и свобода.   При внимательном чтении Пушкина его «простые» строки, как, например, стихотворение «Птичка» (1823), в котором говорится о национальном русском обычае в Великий день, на Пасху, отпускать на свободу птичку, имеют глубокий религиозный смысл:

В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью;
За что на бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать.

        Отпускание на свободу птицы по аналогии с Воскресением Христа, который даровал  свободу, «смертью смерть поправ», искупил грехи человечества.
         Проблема христианской свободы и личной ответственности  человека перед миром и Богом – основная тема творчества Пушкина начиная с 1820-х гг.
         Свобода, как и вдохновение, - дар божественный, и никакие земные законы, установленные царем ли, народом ли, цензурой, посягающие на нее, не в состоянии ее отнять или умалить. Отталкиваясь от европейского гуманизма, Пушкин раздвигает его рамки. Тема свободы, непрерывно развиваясь, захватывает все более сложные сферы жизни. В ранней лирике свобода видится как своеволие, мятежность, разгул страстей; в петербургский период творчества она понимается сквозь призму освободительных радикальных идей, в позднем творчестве такую свободу поэт назовет «гибельной».


«Всегда гоним, теперь в изгнанье»


        Ссылка 1820 – 1824 гг. В 1820 г. поэт был отправлен в ссылку на Юг за вольнолюбивые стихотворения, распространявшиеся в списках. Парадокс был в том, что именно в ссылке  Пушкин был в непосредственной близости, или даже в эпицентре готовящихся событий. Он общался с членами тайного общества. В письме к В. Жуковскому  от 20 января 1826 г., то есть уже после восстания декабристов,  поэт писал: «В Кишиневе я был дружен с майором Раевским, с генералом Пущиным и Орловым. Я был масон в Кишиневской ложе, т.е. той, за которую уничтожены  в России все ложи. Я наконец был в связи с большею частью нынешних заговорщиков. Покойный император, сослав меня, мог только упрекнуть меня в безверии» (См.: Бакунина Т. Знаменитые русские масоны. М., 1991. С. 89 -92. С выводом автора, что «Пророк» отражает масонские настроения, нельзя согласиться).
        Позже, оценивая пройденный путь, Пушкин признавался: «Каков бы ни был образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости».
      В послании к В.Ф.Раевскому (арестованному за пропаганду среди войск)  Пушкин писал о своем внутреннем  состоянии:

Но все прошло! – остыла в сердце кровь.
В их наготе я ныне вижу
И свет, и жизнь, и Дружбу, и любовь,
И мрачный опыт ненавижу.

…

Везде ярем, секира иль венец,
Везде злодей иль малодушный,
И человек везде тиран иль льстец,
Иль предрассудков раб послушный.


Над политическими интересами возобладали поэтические. В Михайловском он напишет:

Но здесь меня таинственным щитом
Святое провиденье осенило,
Поэзия, как ангел утешитель
Спасла меня, и я воскрес душой.

       Поэзия была не только «ангелом утешителем», она отражала глубинную работу духа «своенравного гения»:

В уединении мой своенравный гений
Познал и тихий труд, и жажду размышлений.
Владею днем моим; с порядком дружен ум;
Учусь удерживать вниманье долгих дум;
Ищу вознаградить в объятиях свободы
Мятежной младости утраченные годы.




И в просвещении стать с веком наравне


           Четыре года жизни в благодатном полуденном крае совпали с романтическим периодом творчества. Судьба подарила поэту знание русских просторов, сменяющихся высотой Кавказа, яркими долинами, бурными реками, величавым морем.
          Духовный горизонт был обогащен впечатлениями от Кавказа и Крыма, Украины и Молдавии. Знакомство с югом России дали материал для «Кавказского пленника», «Бахчисарайского фонтана», в южной ссылке была закончена поэма «Руслан и Людмила», написаны первые главы «Евгения  Онегина», лирические шедевры любовной лирики, «Песнь о вещем Олеге», романтические поэмы «Братья разбойники», «Цыганы».
         Будучи в ссылке, Пушкин обрел творческую свободу, его душа как бы согрелась югом, его слог напитался и волею дикой жизни черкесов, и трепетностью южных ночей, жаждой экзотического, свойственной юности. И в то же время неутомимый ищущий дух Пушкина обращается к вершинным явлениям культуры и религии.
         В письме, которое сыграло столь  драматическую роль  в его судьбе, поэт писал П. Вяземскому весной 1824 г.: «…читаю Шекспира и Библию, Святой Дух мне  иногда по сердцу, но предпочитаю  Гёте и Шекспира. Ты хочешь знать, что я делаю – пишу пёстрые строфы романтической поэмы и беру уроки чистого афеизма».  «Глухой англичанин» Вильям Гутчинсон доказывал Пушкину, «что не может быть существа разумного, творца и правителя», то есть Бога, мимоходом «уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастью, более всего правдоподобная». (Подлинник письма не сохранился. Цит. по: Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М., 1937 – 1949. Т.13. № 82.)
       Этот новый виток «безверия» включает противоречия прежних мыслей и свидетельствует о стремлении их разрешить. Ум готов признать аргументы атеизма, но сердце этому противится.

                «Я чувствую, что моя душа развилась вполне»

      Итогом перлюстрации этого письма, как и желание графа Воронцова избавиться от присутствия Пушкина, стала новая, теперь уже «северная ссылка». Из Одессы в июле 1824г. Пушкин уезжает в Михайловское, псковскую деревню своей матери, «под надзор» отца, где пробыл он с августа 1824г. до начала сентября 1826г.
       «Знаешь мои занятия?» - пишет он брату в конце ноября 1824г. – До обеда пишу записки, обедаю поздно, после обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки – вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания (выделено мной. – С.К.). Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!»
      Пушкин преодолевает дворянское воспитание, заставляющее презрительно относиться к простонародной вере, народным понятиям о чести и бесчестии, представлениям о смысле жизни как совершенствовании души и смирении.
      Одним из самых сильных соблазнов эпохи был соблазн демонизма – и личного, и творческого, ярким примером которого был Байрон, поэт, бунтарь, денди, романтик, добровольный изгнанник и разочарованный беглец. Гордый человек, противопоставивший себя всему миру, испытывает  «равнодушие к жизни», «преждевременную старость души», уныние и хандру (описанную и в «Евгении Онегине»), «немоту», бесчувствие или «окаменелость» души.
         В пушкинском стихотворении «Демон» (1825) говорится о прямом влиянии злого духа на жизнь. Современники видели в этом произведении непосредственные  впечатления поэта от дружбы с А.Н.Раевским. Внешне чрезвычайно притягательный, он в силу какой-то странной холодности своей души рождал вокруг себя атмосферу двусмысленности, утонченного предательства, прелестной игры обманных чувств и холодного расчета.
        В 1828г., когда стихотворение «Демон» было напечатано, Пушкин пояснял: «В лучшие времена жизни сердце, еще не охлажденное опытом, доступно для прекрасного. Оно легковерно и нежно. Мало-помалу вечные противуречия существенности рождают в нем сомнения, чувство мучительное, но непродолжительное. Оно исчезает, уничтожив навсегда лучшие надежды и поэтические предрассудки души. Недаром великий  Гёте называет вечного врага человечества духом отрицающим» (А.С. Пушкин  - литературный критик. М., 1978. С. 74.)
        Уроки демонизма. Пушкин понимает демонизм и искушение злым духом как проблему онтологическую. Демон-бес становится стражем грешника «И к вечной гибели ведет» (из стихотворения «Вечерня отошла давно», 1823). Демон отрицает все то, чем жив человек: творчество, свободу, любовь и Святое Провидение.

                …какой-то злобный гений
                Стал тайно навещать меня.
                Печальны были наши встречи:
                Его улыбка, чудный взгляд,
                Его язвительные речи
                Вливали в душу хладный яд.
                Неистощимой клеветою
                Он провиденье искушал,
                Он звал прекрасное мечтою
                Он вдохновенье презирал,
                Не верил он любви, свободе,
                На жизнь насмешливо глядел –
                И ничего во всей природе
                Благословить он не хотел.      
   
         С точки зрения онтологии, уже прочувствованной  в стихотворении «Демон», по-новому прочитывается  стихотворение «Свободы сеятель пустынный», вторая часть которого может рассматриваться не как манифестация  неверия Пушкина в революционные изменения общества (он действительно не принимал ни русского бунта, ни дворянского мятежа, о чем скажет  прямо в «Капитанской дочке»), а как картина всечеловеческой мировой истории с точки зрения «духа отрицающего».
               
                Свободы сеятель пустынный,
                Я вышел рано, до звезды,
                Рукою чистой и безвинной
                В порабощенные бразды
                Бросал живительное семя –
                Но потерял я только время,
                Благие мысли и труды…

                Паситесь, мирные народы!
                Вас не разбудит чести клич.
                К чему стадам дары свободы?
                Их должно резать или стричь.
                Ярмо с гремушками да бич.

       Эпиграф к этому произведению «Изыде сеятель сеяти семена свои», взятый из Евангелия от Матфея, указывает на мысль о живительных семенах Христа, которые заглушаются плевелами Сатаны на пажитях мира. Всечеловеческая история как движение «из рода в роды» под обманные «гремушки» и со следами бича на спине – лжеистория, в ней человек – раб, отвернувшийся от «опыта векового», от божественного образа в себе. Эта дьявольская картина не может не ужасать. 
     «Борис Годунов».  7 ноября 1825г., накануне  Декабристского восстания, Пушкин заканчивает  трагедию «Борис Годунов», в которой образно воплощает  мысли о сущности русской истории и   этическом смысле событий, меняющих ход истории. Поразительно, но высший – религиозный – смысл трагических событий выражает народ. В трагедии «Борис Годунов» «народ безмолвствует», не принимая убийство как способ и принцип исторических деяний.
         История об убиении царевича Димитрия в Угличе (описанная в «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзиным)  лежит в основе нравственных коллизий Бориса Годунова.
        Пушкинские общественные и государственные идеалы были связаны с убеждением в абсолютности религиозно-нравственных начал жизни. Царь Борис Годунов  перед своей смертью завещает сыну Феодору:
 
                Храни, храни святую чистоту
                Невинности и гордую стыдливость:
                Кто чувствами в порочных наслажденьях
                В младые дни привыкнул утопать,
                Тот, возмужав, угрюм и кровожаден,
                И ум его безвременно темнеет…

     В горьком самопризнании царя передан вековой опыт русского народа, который провидит в нравственности Бориса Годунова, его нечистой совести причину и личных его несчастий (смерть жениха дочери, смерть от отравления царской сестры, монахини), и несчастий народа – голод, пожары, болезни. Пушкин заставляет царя произнести покаянные слова, которые, по сути, являются и приговором, и моментом его личного духовного спасения:
       
                …ничто не может нас
                Среди мирских печалей успокоить;
                Ничто, ничто… едина разве совесть.
                Так, здравая, она восторжествует
                Над злобою, над темной клеветою.
                Но если  в ней единое пятно,
                Единое, случайно завелося,
                Тогда – беда! Как язвой моровой
                Душа сгорит, нальется сердце ядом,
                Как молотком стучит в ушах упрек,               
                И всё тошнит, и голова кружится,
                И рад бежать, да некуда…ужасно!
                Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
       
       Национально-религиозное начало в трагедии «Борис Годунов» выразилось в полной и совершенной мере. «Суд мирской» и «божий суд» вершится здесь – на земле, приговор пишется бесстрастным летописцем Пименом в келье Чудова монастыря, и правда звучит в словах юродивого. Летописцы свидетельствовали о событиях истинно, по-христиански, в монастырях, которые были центрами просвещения и знаний, чтоб «ведали потомки православных Земли родной минувшую судьбу».
       Образы Пимена и юродивого, созданные Пушкиным, связаны с вековыми традициями народных представлений о царской власти как освященной Богом и несокрушимой правде-истине, которая торжествует вопреки желаниям и страстям лжецаредворцев. Пушкин вплотную приблизился к традициям древнерусской письменной литературы, к исконным представлениям о Божественной Истине, данной русскому народу.
        Сцена с юродивым, обвиняющим царя:
         «Николку маленькие дети обижают…  Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича»,
         и отказывающимся за царя молиться:
         «Нет! Нет! Нельзя молиться за царя Ирода – богородица не велит», освещает и пушкинское отношение к эпохе смуты.
          Углубляясь в старинные летописи, интересуясь монастырскими книгами и древностями, по сообщению игумена Иоанна (см.: Пушкинские места. Путеводитель. М., 1987. Т.1. с. 268), поэт работал в келье Святогорского монастыря, которую «испещрял своими надписями на стенах, так что приходилось ее белить после его ухода. Он был хорошо знаком с иеромонахом Василием, который тогда ведал монастырской библиотекой».
        В черновом варианте письма к издателю «Московского вестника»в 1828г. Пушкин признавался: «Характер Пимена не  есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие, если можно сказать, набожное к власти Царя, данной ему богом, совершенное отсутствие суетности… Мне казалось, что сей характер нов и знаком для русского сердца; что трогательное добродушие древних летописцев, столь живо постигнутое Карамзиным и отраженное в его бессмертном создании, украсит простоту моих стихов и заслужит снисходительную улыбку читателя».
        В Михайловском (и в последующее время) Пушкин не напишет ни одной богопротивной строки. Открывается михайловский период с «Подражания Корану», где утверждал высшие нравственные ценности – милость и щедрость душевную:

                Щедрота полная угодна небесам.
                В день грозного суда, подобно ниве тучной,
                О сеятель благополучный,
                Сторицею воздаст она твоим трудам.
 
                Но, если пожалев трудов земных стяжанье,
                Вручая нищему скупое подаянье,
                Сжимаешь ты свою завистливую длань,
                Знай: все твои дары подобны горсти пыльной,
                Что с камня моет дождь обильный,
                Исчезнут – Господом отверженная дань.

               
 Замыкает этот период стихотворение «Пророк», которое обозначило поворотный момент в творческой и духовной судьбе поэта.
        В 1826г. Пушкин исключает из сборника стихотворение «Платонизм», сделав запись: «Не нужно, ибо я хочу быть моральным человеком».Он отказывается от политического радикализма, атеизма, антихристианской мистики масонства.
          Поэт продолжает изучать Ветхий и Новый Завет, читает Коран, позже обращается к Четьям Минеям.  «С умилением и невольной завистью» читает книгу А.Н. Муравьева «Путешествие к святым местам».     (Муравьев А.Н. Путешествие к святым местам» СПб, 1846. Репринт. М.,1990.)
               

                ЖЕРТВЕННОЕ СЛУЖЕНИЕ               

           «Пророк».  По прошествии двух сотен лет стало очевидным, что Пушкин  - пророк не в метафизическом, аллегорическом или символическом смысле, а в самом строгом и ответственном – религиозном. У В. Даля пророк – это тот, «кому дан свыше дар провиденья, или прямой дар бессознательного, но верного прорицания; озаренный Богом провозвестник, кому дано откровение будущего».  (Даль В.М. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 3. М., 1998. С. 505.)
    В стихотворении «Пророк» есть прямое указание:
               
                И Бога глас ко мне воззвал …

      Существует свидетельство, что дата написания – 8 сентября 1826 г. Этот день для русских совершенно особенный, именно 8 сентября (21 сентября по новому стилю. Дата никогда не меняется, в отличие от Пасхи и Вознесения) празднуется Рождество Богородицы. Этот день был выбран и для начала Куликовской битвы. В «Пророке» поэт пишет:
   
                Духовной жаждою томим,
                В пустыне мрачной я влачился,
                И шестикрылый серафим
                На перепутье мне явился.

      Слово «серафим» в Библии употребляется только два раза и оба раза в Книге пророка Исайи: «Вокруг Него стояли серафимы; у каждого из них по шести крыл: двумя закрывал каждый лице свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал» (Ис.6.2). По толкованию, «серафимы – носители очищающего божественного огня любви, попаляющего всякую нечистоту и очищающего людей». (Толковая Библия, или Комментарий на все книги Св. Писания Ветхаго и Новаго Завета в 3 т.СПб., 1908 – 1910. Репринт. 1988. К тысячелетию крещения Руси. С. 274 – 275.)
     Древний пророк свидетельствует: «Тогда прилетел ко мне один из серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, и коснулся уст моих и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен» (Ис., 6, 6-7).
      Слово «перепутье» отсутствует в Библии.  «Быть на перепутье»  есть особое  состояние смятения – черта современности, качество жизни человечества, потерявшего прямые пути свои. Пророк как раз и появляется в ответственный, переломный момент исторической жизни, когда всё и все  - на перепутье, ибо он – водитель, так как связан с Богом, который дарует ему Истину. Истину, как бы горька она ни была, и должен говорить он своим соотечественникам – в этом и состоит его служение, прямое и безоговорочное.
       Исаия, который вдруг увидел Бога, был испуган тем, что не может как грешный человек ни видеть Бога, ни молиться Ему, и тогда на помощь пришел серафим и углем попалил его грехи, после чего Бог вызвал пророка на  служение.
       Так и в «Пророке» Пушкина происходит очищение и полное перерождение человека. Серафим вырывает лукавый язык и влагает новый, мудрый и чистый;  вместо грешного сердца  кровавой рукой вкладывает пылающий огнем уголь, после чего звучит приказ: «Восстань пророк, и виждь и внемли». Это новое существо, ему дана сверхчеловеческая способность видеть и слышать неотягощенным зрением и слухом:

                Перстами легкими как сон
                Моих зениц коснулся он: 
                Отверзлись вещие зеницы,
                Как у испуганной орлицы.
                Моих ушей коснулся он,
                И их наполнил шум и звон:
                И внял я неба содроганье,
                И горний ангелов полет,
                И гад морских подводный ход,
                И дольней лозы прозябанье.

    Призвание поэта- пророка – жертвенное служение идеалам, напоминание современникам о них, обращение  интересов жизни обыденной к жизни высшей – божественной, через  умирание в жизни грешной к воскрешению в жизнь вечную.
               
                И он к устам моим приник,               
                И вырвал грешный  мой язык,
                И празднословный и лукавый,
                И жало мудрыя змеи
                В уста замершие мои
                Вложил десницею кровавой.
                И он мне грудь рассек мечом,
                И сердце трепетное вынул
                И угль, пылающий огнем,
                Во грудь отверстую воздвигнул.
                Как труп в пустыне я лежал,
                И бога глас ко мне воззвал.

          Пророк наделяется властью серафима, он может и должен очищать людей силою пламенеющей любви, нести  им благую весть:
 
                Восстань, пророк, и виждь и внемли,
                Исполнись волею моей,
                И, обходя моря и земли,
                Глаголом жги сердца людей.
   
               
       Это и есть религиозная жизнь, жизнь в Боге, как ее понимали  святые Древней Руси. Поэтическая форма – а это уникальный случай в мировой литературе – стала адекватна для религиозного содержания.
     Кроме пророков истинных,  которые даются народу Богом, есть и лжепророки. Какое счастье, что Пушкин  - и это через двести лет стало очевидным – пророк истинный.
        Протоирей Сергий Булгаков, эмигрант, изгнанник Родины, на торжественном заседании Богословского института в Париже по случаю пушкинских празднеств в 1937г. утверждал: «В зависимости от того, как мы уразумеваем «Пророка», мы  понимаем и всего Пушкина. Если это есть только эстетическая выдумка, одна из тех, которых ищут литераторы, тогда нет Великого Пушкина, и нам нечего праздновать. Или же Пушкин описывает здесь то, что с ним самим было, то есть данное ему видение Божественного мира под покровом вещества?» (Булгаков С.Н. Тихие думы. М., 1996. С. 263.) 
     В статье «Жребий Пушкина»  С. Булгаков подчеркивает, что «если бы мы не имели всех других сочинений Пушкина, но перед нами сверкала бы вечными снегами лишь эта одна вершина, мы совершенно ясно могли бы увидеть не только величие его поэтического дара, но и всю высоту его призвания. Таких строк нельзя сочинить…».
     Пушкин с редкой искренностью говорил о том, что страстно-грешное существо не может постоянно выдерживать недосягаемую высоту  пророческого призвания, и сетовал, и каялся в этом («Пока не требует поэта…», «Воспоминание»). По замечанию А.Н.Муравьева, «он чувствовал всю высоту своего гения, но был чрезвычайно  скромен в его заявлении». Хорошо знающие его друзья видели в нем не только «великого Пушкина», но и «дитя по душе» (Дельвиг). Гениальность ребенка он изобразил в Моцарте, отчасти в Дон Гуане, дар импровизации – в Чарском из «Египетских ночей». Пушкинская  способность на эпиграмму, политическую дерзость, поэтическую шалость не затмевала обостренное чувство и жажду Истины.
     В июле 1825г., будучи в ссылке в Михайловском, Пушкин узнал о казни пяти декабристов, с которыми был дружен. По распоряжению нового императора Николая І, 8 сентября, в день написания «Пророка», Пушкин был вызван в Москву и привезен в сопровождении фельдъегеря прямо в Кремль. По окончании разговора, как следует из предания, Пушкин не побоялся признаться в том, что он был бы на Сенатской площади, если бы в то время находился в Петербурге. Содержание разговора осталось неизвестным, хотя многие пытались реконструировать его смысл. Николай І отозвался о Пушкине как «умнейшем человеке в России». Итогом встречи царя и поэта стала личная цензура Николая І всего, что напишет первый поэт России. Посредником между ними стал Бенкендорф, начальник Третьего Отделения Собственной Его Величества Канцелярии, ответственной за «общественное мнение». (См:  Милюков П. Живой Пушкин. М., 1997. С. 142-143.)   
      Зиму 1826 – 1827 г. Пушкин провел в Москве, где его восторженно встречали как автора прежних стихотворений, таких, как «Кинжал», «Ода на вольность», его чествовали «как ссыльного автора запрещенных стихов» (Милюков. Живой Пушкин. С.143.), однако не того Пушкина, который написал стихотворение «Пророк», опубликованное лишь в 1828г., и трагедию «Борис Годунов», рукопись которой он привез с собой.
      26 декабря 1826 г. он прощался с М.Н. Волконской, следовавшей к мужу в Сибирь. А. Муравьевой, также уезжавшей к сосланному мужу-декабристу, он передал в начале января 1827г. свое послание «Во глубине сибирских руд»:

                Во глубине сибирских руд
                Храните гордое терпенье,
                Не пропадет ваш скорбный труд
                И дум высокое стремленье.

      В стихотворении  «Арион», в котором делается признание: «Я гимны прежние пою», - свобода Пушкиным понимается не только как политическая свобода, но прежде всего как свобода  внутренняя.
        Призрачность дарованной свыше  «свободы» была вскоре подтверждена: в декабре он получил «Бориса Годунова»  с царским пожеланием переделать трагедию «в роман  наподобие Вальтер Скотта». Поэт оказывается в духовном одиночестве, в двусмысленной ситуации должника перед властью и должника перед памятью казненных и сосланных декабристов, его друзей.
      В Михайловском осенью 1826г. Пушкиным пишется незавершенный отрывок «В еврейской хижине лампада», в котором, по замыслу, странник, появляющийся в семье, где скорбят о смерти ребенка, и есть тот самый «вечный жид», Агасфер, осужденный на земное бессмертие до второго пришествия Христа. Он произносит слова: «Не плачь, не смерть, а жизнь ужасна». Земное –бессмертие непереносимо, человеку дано забвение  - смерть как дар.
     В июне 1827г. перед отъездом из Москвы в Петербург Пушкин пишет стихотворение «Три ключа», в котором гениально выражена тайна человеческой жизни,  восхождения от юности к зрелости и смерти:

                В степи мирской, печальной и безбрежной,
                Таинственно пробились три ключа:
                Ключ юности, ключ быстрый и  мятежный,
                Кипит, бежит, сверкая и журча.
                Кастальский ключ волною вдохновенья
                В степи мирской изгнанников поит.
                Последний ключ – холодный ключ забвенья,
                Он слаще всех жар сердца утолит.

         Проницательный и талантливый современник Пушкина – Адам Мицкевич, часто видевший поэта в 1828 г., свидетельствовал: «Пушкин, очевидно, поддавался внутреннему преобразованию.  Те, которые знали его в это время, замечали в нем значительную перемену.  Все,  что было в нем хорошо, вытекало из сердца. Погрешности его, казалось, были плодами обстоятельств, среди которых он жил. Он любил обращать внимание на высокие вопросы религиозные и общественные, о существовании
которых  его соотечественники, казалось, и понятия не имели. (Мицкевич А. Биографические и литературные известия о Пушкине. 25 мая 1837г. Перевод кн. Вяземского // Вяземский П. А. Полн. собр. соч. Т.7. С. 315.)