Мысли и смыслы

       О Платоне. «Платон мне друг, но истина дороже». Так говорят, сказал ученик Платона Аристотель. А я говорю: «Платон философ, но философия дороже», ибо Платон не только философ, но и политолог и даже политик, во всяком случае, советник политика. Но это, согласитесь, очень плохо для философии и для него, как для философа. Вот то, что Платон размышлял об идеальном, а не реальном, подлом, государстве или развивал в мысли идею государства, имеет прямое отношение к философии. Причем размышляя о государстве, он имел в виду человека. Возьмите у него хотя бы то, что его интересовало в государстве именно человеческое. Если бы это было не так, тогда бы он не сводил государство, например, тираническое к «тираническому человеку», или, проще говоря, к тирану.
       Другое дело его работа в качестве учителя как схоларха Академии, готовящей будущих политиков, а тем более его пресловутое замечание в седьмом письме о том, что он решил на деле проверить свое теоретическое учение об управлении государством в качестве советника правителя или тирана Дионисия. К чему это привело, мы знаем, - к тому, что он был вынужден заботиться о своей личной свободе, с которой у него возникли проблемы в результате его  политических советов. Следовательно, он не только не научил правителя правильно править, но и самого себя подвел из-за этого под наказание. Тем самым он дал понять всем философам, чем конкретно нельзя заниматься, - разумеется, политической деятельностью. Я полагаю, что для умных людей, а тем более для философов, вредно заниматься политикой и в абстрактном смысле. Ведь это соответствует самой природе вещей. Как правило, политикой занимаются те, кто не только подлее народа, но и его глупее, бесталаннее.
       И совсем иное дело занятия Платона мифами. Мифы или сказки полезны философам по причине их занятности и наглядности, восполняя пробел в конкретности их абстрактного занятия.      
       К Платону у меня двойственное отношение. Я принимаю его философию, но не принимаю его самого. Поэтому я не платоник.
      
       Роза Парацельса. На днях присутствовал на семинаре-тренинге педагога. Она давала, точнее, вела мастер-класс на тему «Час ученичества». Я впервые присутствовал на одном из такого рода инновационных учебных мероприятий. Это мероприятие проходило в рамках обучения «десантом» региональных педагогов во главе с академиком от педагогики наших университетских работников гуманитарной ориентации. 
       Педагог женской наружности начала занятие со стихотворения Анны Ахматовой, ключевой фразой которого была «час ученичества». Педагог предложила осмыслить поэтические строки Ахматовой. Для того, чтобы активизировать нашу работу, она разбила коллектив на три группы, попросив членов каждой группировки написать свое имя на табличке. Я заявил, что не играю в игры, и вообще позиционировал себя как постороннего, вроде постороннего Камю. Настолько они, эти педагоги от бюрократии, что местные, что приезжие, меня замучили своими инновациями. Они постоянно произносят слово «инновация», от чего инновация превращается в свою прямую противоположность, - тривиальность. Как известно, у них все получается через одно место.  Педагог сделала вид, что на меня обиделась. Однако позже я инцидента превратил в психодраму с конфликтом. Ведь я задел ее за живое. Возникло противопоставление «свои» - «чужие». Появилась мотивация меня уломать и потом торжествовать педагогическую победу над неподдающимся. Я, разумеется, сделал вид, что «клюнул» на «педагогическую наживку» - неоднократное обращение педагога к моей скромной персоне.
       Вслед за разбором стиха последовала читка новеллы Хорхе Луиса Борхеса «Роза Парацельса». Читка была предварена знакомством неподготовленной аудитории с биографией Борхеса-чудака. Я когда-то читал эту новеллу, но подзабыл ее содержание. После чтения педагог предложил группам закончить произведение, которое он специально не дочитал, оставив нам миг со-авторства в течении часа ученичества.
       Если ты не читал эту новеллу, то я ее кратко перескажу. «К Парацельсу-алхимику, с которым ты прекрасно знаком, пришел некто Иоганн Гризебах. Он попросил Парацельса стать его учителем. Но оговорил обучение условием: покажи мне вначале то, что ждем меня в конце. Речь, разумеется, шла об истине, в данном случае истине алхимии, то есть, находке философского камня. Парацельс согласился стать его учителем, если тот в него уверует, а не просто будет доверять. Иоганн возразил тем, что он не доверяет, а сомневается, и поэтому просит совершить чудо. Это чудо поставит его на путь истины. «Соверши чудо, учитель: сожги розу и ее оживи». С этими словами Иоганн протянул розу правой рукой Парацельсу, держа в левой руке мошну с золотом. Парацельс стал отнекиваться. Мол, все, что сотворил бог, нельзя  уничтожить, ибо творение вечно. Гризебах бросил розу в огонь и от нее остался только пепел. Парацельс слукавил, объявив себя мошенником. Гризебвх поверил, но понял, зачем срывать маску с пустоты, и пожалел убогого мечтателя. Он только сказал, пообещав, что еще придет, когда будет готов, чтобы пройти весь путь учителя, чтобы в конце пути найти камень. Оба, и Парацельс, и Гризебах, знали, что больше за ненадобностью никогда не встретятся».
         А вот чем заканчивается новелла Борхеса: «Парацельс остался один… высыпал в горсть нежный пепел и тихо произнес какое-то слова. Роза воскресла».
       Когда меня спросили, как можно закончить произведение, то я сказал, что логично ее закончить тем, что Парацельс словом оживляет розу, но каждый остается при своем.
       А вот на следующий день я сказал себе, что это произведение метафорично. Оно есть метафора того, что роза есть произведение, текст, камень, знакомство с которым оборачивается для ученика, то есть, читателя, автора-учителя, его символической смертью. Умерев как читатель, ученик рождается как со-автор словом учителя. Короче, ученик становится учителем. С ним происходит преображение. Это и есть чудо пути превращения. Начало этому пути вера. Она и есть чудо. Поверишь -  преобразишься. В случае с книгой вера есть фантазия, творчество. Чтение без фантазии бесплодно и не приводит к пониманию, к знанию истины. Так ученик становится учителем. Ученик должен увидеть в слове учителя самого себя. А учитель должен предоставить ему такую возможность, пройдя заново этот путь, то есть, должен стать учеником-читателем.
      
       Осмысленное  место – жизнь + бытие  и осмысленное время – история + становление. Декарт как выражение классической метафизики Аристотеля: человек на своем естественном месте в вечности – в разуме в качестве разумной вещи, вещи-идеи.
       Маркс как выражение классической диалектики Гегеля: человек во времени не как вещь, а как отношение с другими по поводу вещей, их владения и обмена. Общество есть не вещь, а отношения между людьми, складывающиеся в ходе истории, в процессе деятельности, труда. Поэтому действительная история есть история не вещей и идей, а людей. Тогда как история вещей и идей, к которым сводилась жизнь людей прежде, есть только предистория человека. Человеческая жизнь есть становление в истории места человека, уместность его в мире в качестве развивающегося существа.
       В метафизическом смысле коммунизм понимается в качестве всеобщего (коммюнитарного) движения всей действительности в целом. В физическом же или социальном смысле коммунизм есть движение преодоления капиталистического состояния частной или совокупно частной собственности. 
       Вечный покой нам представляется смертью, ее неподвижностью. Между тем он так подвижен, что превосходит наши возможности его восприятия. Мы не можем уследить за его движением. Он вездесущ. И поэтому представляется неподвижным. Он может быть понятен в том смысле, что является неподвижным двигателем, приводящим все в движение времени, стремящегося к своей цели, - вечности. Приходящее и преходящее время стремится остановиться застыть в мгновении настоящего, но срывается  и пытается исчезнуть, чтобы вновь появиться. 
       Человек не проходит ад, потом чистилище и следом рай. Он одновременно живет в аду и раю, ибо нет вечности после времени, есть вечность во времени. Вечность – это просто взгляд на время не снаружи времени, а изнутри него, когда оно остановилось. Уже нет бега времени и бега во времени. Но это не вечный покой. Буквально «вечный покой» есть смерть.  Правда, можно использовать это словосочетание в переносном смысле – смысле избегания суеты и внутреннего делания.
       Вечность есть сущность вечного. Время есть явление настоящего как мига или момента вечности в приходящем и преходящем.
       Рай есть явление счастья в аду несчастья.
       В суете времени, текущего в горизонте изменения, нет постоянства и удержания себя в себе в настоящем. Если стоять поперек течения времени, пробуя остаться самим собой, то рано или поздно оно снесет тебя с точки опоры в самом себе и увлечет своим потоком. Поэтому сохранение себя возможно не в героическом стоянии, которое неизбежно трагично и обрывается распадом, смертью, а в творческом парении над потоком времени.

       Религиозное познание и аффект. Религия допускает действие аффектов. Она предполагает существование страстей как аффективных реакций на откровение и само существование бога. В религии большую роль играет стихия иррационального, ибо она признает наличие непостижимого, непонятного, которое религия относит к богу как инстанции, превосходящей познавательные возможности и способности чувственного восприятия и волевого решения. В результате не может не возникнуть религиозный аффект страха перед богом.
       Бог представляется религиозно ориентированному уму в качестве источника иррационализации человеческой жизни. Ответом на его непостижимость является вера как состояние неведения того, что действительно есть эта инстанция. Верующий знает, что она есть, но не знает, что именно есть. Поэтому бога, как правило, понимают так: сущность бога, его чтойность, есть то, что он есть. То, что он есть доступно не познанию, а вере, и является не знанием, положением, точнее, наличным положительным знанием, а предположением, принимаемым на веру как самоочевидное. Хотя бога никто никогда не видел.
       Все остальное, что следует из необоснованного и не доказанного допущения, может носить характер не универсального аподиктического (всеобщего и необходимого) суждения, а в лучшем случае неопределенного и ограниченного (конечного) вероятностного суждения, в худшем же случае при нежелании это признавать софистического (ложного при бессознательном принятии и лживого при сознательном приятии) суждения с подменой тезиса неведомого ведомым на основе не факта, а чувства зависимости и потребности в покровителе. Отсюда понятно почему в религии распространены эффекты экзальтации, транса и феномен фанатизма как проявлений иррациональной человеческой аффективности.  Сам феномен религиозного фанатизма понятен не как исключение и контрпример, а как типичный случай законченного верного служения непостижимой абсолютной инстанции, замещающей все (части) самой собой (целым). Целое вместо части – таков принцип работы религиозного отношения (мысли, чувства, слова и дела) к жизни. Достаточно для подтверждения этой мысли сослаться на желание верующего превратиться в бога, слиться с ним в одно целое до самозабвения.

       Виды любви. Возьмем философию как любовь к мудрости. Что это за любовь такая? Это любовь как познание, а значит интеллектуальная любовь. Основой такой любви является разум.
       Но есть любовь и как чувство. Например, эротическая любовь. Это аффективная любовь. Любовь зависимость. Любовь одержимость. Чем? Если – это эротическое чувство, то чувство созерцания, стремления к смотрению и разглядыванию или вуайеризм вуайера, например, зрителя эротики. Другое дело аффективная любовь как одержимость разрядкой телесного напряжения. Такая одержимость физиологична и есть порнографическое чувство немедленного удовлетворения телесного раздражения, спровоцированного чувственным восприятием. Здесь восприятие или перцепция (зрительная, акустическая, обонятельная, осязательная, вкусовая) есть причина, а аффект – следствие. Главное, чтобы была разрядка. Поэтому порнография связана с мастурбацией. И еще одна любовная одержимость уже душевными переживаниями. Не чувственная, а чувствительная, сентиментальная любовь. Это любовь жалость, а не любовь желания, любовь сострадательная, а не страдательная. Такая любовь не знает неразделенности, которая может иметь место в любви желания.
       Далее. Любовь как дружба. Это деятельная любовь, предполагающая волю к любви и верность.
       И, последнее, любовь как игра, творчество и искусство. Такая любовь непостоянна и изменчива, но она обновляет чувства и привносит в любовь новизну. Именно она связана с познавательной любовью. Но если познавательная любовь открывает то, что есть, то любовная игра, флирт, кокетство и прочие ее разновидности, создает то, чего нет, - иллюзию, которая украшает то, что есть, а именно реальное чувство.
       Любовь – это игра воображения, аффектов. Но она есть не только влечение как род недуга или баловство, забава, но и признание того. что есть и ответственное отношение к нему и к самой любви, что предполагает разумность и решительность. 
       То, чем мы сейчас занимаемся, - это занятие любовью. Да, если она есть познавательная любовь, точнее, любовь к познанию. Именно она имеет своей целью истину как то, что на самом деле есть, а не то, что нам кажется, видится, как чувственная или чувствительная любовь, и придумывается, как творческая или художественная, искусная, искушающая любовь игра. Но эта познавательная любовь, чтобы быть полноценной должна быть не только теоретична, но и практична, то есть, деятельна, дружественна, уважительна, верна, а также захватывать все существо человека с его телесными и душевными аффектами. Именно такая любовь духовна. Таково наше размышление как суждение «науки страсти нежной», как ее определил А.С.Пушкин. Следовательно, есть наука душевная, наука духовная или богословие и наука телесная или наука о природе.

       Философия мыслителя. Грубо говоря, философия есть религия по содержанию размышления и наука по форме рассуждения. Философия религиозно содержательна и научно рассудительна. Верующий читает, ученый пишет. Клирик проповедует и исповедует, ученый исследует (изучает) и объяснет. Религия предписывает жизнь, наука описывает мир. Причем религия внушает, покоряет, верит, а наука вычисляет, исследует, проверяет. Религия ориентируется на откровение, а наука – на открытие. В случае с религией открывает не сам верующий, но неведомый некто, в случае же с наукой ученый сам открывает. Религия поучает, склоняет, наука учит, объясняет. Философия доверяет, утверждает как религия, но проверяет, сомневается как наука. Тогда религия доверяет, а наука проверяет. А философия думает, размышляет о том, чему доверяет, и спрашивает,  о том, что проверяет.
       Мыслитель, как пророк, действует, только не словом, а мыслью, под влиянием духа. Он инспирирован духом, только не в форме воли (решения, обращения), а в форме разума. Он говорящий разум. Мыслитель не говорит по-писанному, как пророк, но рассуждает по понятиям рассудка, как ученый. Он думает так, как пророк вещает. Общаясь с мыслителем, ты замечаешь, как из ничего появляются идеи разума, которые укладываются в понятия научного рассудка. Поэтому главное в его речи не ученые слова, а мысли как вестники идей. Когда мыслитель мыслит вслух, тогда происходит рождение мысли в качестве явленной миру идеи. Достаточно послушать мыслителя, чтобы потерять всякий интерес к рассуждениям ученого интеллектуала, у которого за учеными словами скрывается идейная пустота мысли.

       Все – Ничто - Не-бытие – Бытие. Что такое Все? Все – это то, что… Трудно определить Все, ибо все то, что будет пояснять все в качестве его синонима, уже им определено и входит в его состав в качестве части. И все же попробуем не определить все, а определиться со всем в своем отношении к нему в мысли. Все, возможно, есть в двух модусах или способах своего существования. Когда я так сказал, то уже предположил в качестве основания-предиката как характерного свойства или сущностного качества всего его существование или бытие. Помимо того, что это все есть, оно есть «как»? Как все в качестве многого. Неопределенно бесконечно многого или конечно определенного многого? Вероятно, бесконечно многого и в этом качестве приблизительно определенного многим. Каким многим? Всем чем угодно. Вторым модусом бытия многого является одно. Что это за «одно»? Единство всего многого как частей единораздельного целого. Так вот это многое в таком виде есть единое, початое многим, как например, огурец семенами, соединительной растительной тканью, кожицей, хвостиком и пр. В таком виде все уже есть нечто ставшее, то есть, сущее в целом или универсум. А вот в качестве всего что угодно все как универсум находится в состоянии становления, моментом которого является ничто. Ничто входит в состав всего что угодно. Оно есть в нем. Но что оно такое есть как момент всего? Оно есть как его собственное отрицание, которое не может не предполагать отрицание самого отрицания более мощное по объему, чем отрицаемое отрицание. Получается, что ничто ничтожит все и тем самым уничтожает само себя в качестве не-бытия всего как момент всего. В этом качестве оно превосходит само себя и становится, тем что есть все. А что есть в данном случае все? Бытие как то, что есть, а не то, чего нет. И есть оно уже не в негативном смысле как есть ничто, а в позитивном как то, что в ничтожествовании ничто, есть все в качестве бытия единого. Это единое и есть всеобщее. Всеобщее есть во многом не как сумма или совокупность частных, отдельных моментов всего, но как их единство, их связь друг с другом и одновременно каждого отдельного, единичного со всеми вместе как всеобщим или единым. При этом единичное, будучи связано с другим единичным, становится опосредствованным по отношению к самому себе, преодолевая свою абстрактно выделенную непосредственность в себе. Но в то же время такая опосредствованная непосредственность является уже непосредственной опосредствованностью в чем выражается особенная форма его существования в необъятных границах всеобщего. Так структурируются формы особенного существования отдельных единичных в рамках всеобщего, крайне негативным выражением отношения которых друг к другу и к себе как другому, является ничто, Здесь ничто является функциональным моментом отношения друг к другу сущих, определяемых в качестве таковых посредством негации (ничтожествования) других и самих себя  в случае отказа от себя как выделенной точки (пункта) бытия и слияния с другими как точками сплошной единообразной (одинаковой) мировой линии бытия. Но есть ли такая линия единообразия всего как одного? Есть, если она сама выделена и ограничена этими единичными точками.
        Но где эти краевые точки как некоторые противоположности друг друга во всем, в универсуме? Во времени как начало и конец? Но такое предположение противоречит самой сути (сущности, идее) универсума и смыслу его понятия. Ведь он вечен, да и бесконечен. Он есть процесс, не имеющий ни начала, ни конца, а значит и середины, то есть меры, пропорции, рациональности, разумности своей размерности. Следовательно, всеобщее если оно не только вечная и бесконечная возможность определенности акта становления всего, но и определенная реальность, сущая действительность, то оно, это всеобщее, есть конечная особенность единичных сущих. Правда, следует предположить, что не факт, что таких конечных форм особенного отдельных сущих не больше, чем одна. Их может быть бесконечное множество уже не только в возможности (виртуальности) объективно фактической или логической, а также субъективно определяемой, например, в виде идей или моделей мира, но и в реальности. Однако тогда возникает проблема того, как эти особенные миры сообщаются друг с другом. Возьмем космически особенные миры (вселенные) универсума. Разумеется, мы можем взять только свой мир, - так называемую «Метагалактику», - в качестве такого предмета размышления как ее исследования в философских понятиях (категориях). Почему? Хотя бы потому, что действительно для нас только то, с чем мы связаны своим бытием как часть всего мирового сущего в целом. Наша реально-материальная связь с нашим миром есть отсутствие такой связи с другими возможными мирами, ибо наш мир замкнут на себя как единораздельное целое.
        Правда, есть еще надежда, которая, как говорят, «умирает последней», на то, что возможна не физическая связь с другими мирами. Не-физическая, значит, возможно, идеальная связь в мысли. Почему? Потому что в универсуме единым и всеобщим опосредствованием может выступать только разум как инстанция соединения им же разделенного на особые царства (миры) отдельных сущих. В универсальном разуме как теле духа в качестве всеобщего возможно сообщение между мирами мыслящих сущих (или разумных существ).
 
       Этическое всеобщее. Не только у буддистов, но и у христиан есть такое положение: вместе с человеком грешит не только он сам, но и весь мир. Правда, у христиан таким человеком был Адам, а другие являются его приемниками в этом грехе, а вот у буддистов таким Адамом является каждый человек и даже больше: любое существо, которое способно осознанно поступать.
 
       Бытие не предикат. Бытие не предикат у Канта и оно не прибавляет ни на йоту знания к сущности вещи. Но Кант не первым пришел к такому выводу. До него еще Аристотель задавался вопросом о том, прибавляет ли к сущности сущего знание утверждение его бытия. И действительно, когда мы определяем сущее как то, что сущность сущего есть идея или форма как то, чем является сущее для человека, когда он высказывается о нем в языке, тогда мы используем вспомогательный глагол «есть» для выражения того, чем является сущность сущего, что она есть. Здесь глагол «есть» используется в качестве определения сути бытие сущего, которая состоит не в бытии, а в сущности как идее или эйдосе сущего как его форме или составном единстве его формы и материи.

       О сомнении Декарта и его когито. Декарт начинает свое метафизическое (философское) размышление с сомнения во всем. Для чего он делает это? В чем состоит финальная (или финитная, целевая) причина его сомнения? В том, чтобы найти надежное основание своего разумного движения на исследовательском пути науки к истине. Его не удовлетворяет аристотелевское допущение объективной самоочевидности мира как предмета научного исследования, за которой на самом деле скрывается целая система развернутых (эксплицитных) предпосылок (суппозиций) объективного характера с указанием на мир вещей как объектных соответствий или корреспонденций (референций) категорий, отсылающих к тому же к другим категориям по схеме родо-видового определения. Так Аристотель, приводя в соответствие категории как углы преломления в языке определенностей вещей, полагал возможным их  конгруировать (адекватно связывать) друг с другом, подводя категорию под ближайший род и выводя ее видовое отличие, тем самым обеспечивая надежность самого исследования истинной природы вещей.
       В своем метафизическом размышлении Декарт, вопреки Аристотелю, пробует на самом себе поставить мысленный эксперимент полагания исследовательского проекта поиска истины в форме обнаружения субъективной достоверности надежности такого научного предприятия. Свое движение в мысли Декарт начинает с сомнения в существовании мира вещей, внешних его мысли. Затем переходит в мысли в форме, точнее, в модусе сомнения к сущности идей. Теперь он сомневается в сущности идей, посредством которых как форм мыслей определяется суть вещей, их сущность. В качестве примера идейного сомнения он берет истины математики. Тут нельзя не задаться вопросом о том, обосновано ли его отождествление акта мышления и акта сомнения? Откуда известно, что мышление есть сомнение? Вероятно, из самого хода размышления, модусом как способом существования которого в данном моменте размышления является оно само. Причем сомнение, как в бытии, так и в сущности сущего не может не привести Декарта к сомнению в самом их единстве – единстве бытия и сущности, - полагаемом в той традиции мысли, в которой был обучен Картезий, в качестве бога.
        Вспомним, что Аквинат как схоластический авторитет в обучающей среде становления мысли Декарта утверждал, что бытие бога есть его сущность, что означает, сущность бога заключается в его бытии. Декарт усомнился в боге. Сомнение его не может не привести к антиподу бога – злому и коварному духу, который путает Декарта. Декарт мысленно создает патовую ситуацию познавательного тупика. Что может вывести из безвыходного положения исследовательской апории мыслителя-экспериментатора? Сам этот дух как иное бога? Что, кстати, символизирует злой и коварный дух-путаник? Сам процесс предпосылочного мышления. Возникает вопрос: а это мышление имеет предпосылку или оно беспредпосылочно? Так ли оно свободно, как полагается Декартом? Разумеется, нет ибо под ним скрывается то, к чему идет Декарт, который его обнаружит, для себя откроет в конце движения сомнения. Что именно? Неявно присутствующую в стратегии сомневающегося движения фигуру тожества мышления и бытия, без которого невозможно метафизическое размышление.
       Вернемся к сюжету декартовского сомнения во всем, к его последнему пункту: уже не сомнению в мире, в собственном телесном наличии, в идеях, а сомнению в опоре (основании) существования, - в божественном первоедином или истине как истине истины и лжи. Итак, есть дух-путаник и сама запутанность как сомнение. Но тогда есть и тот, кого путают, кто сомневается. Условная фигура духовного путаника отступает и выступает, его подменяет сомневающийся, а не только само сомнение. Сомнение становится несомненным через его персонализацию, обличение становится обличием. Возникает субъект сомнения как несомненная данность сомнения и сомнению. Следует заметить, что мышление Декарта в модусе сомнения осознается им самим и переживается, является фактом не просто сознания, а самосознания, открывает для него единство самосознания, выражаемого формулой когито: «я мыслю, я существую» или более известная ее версия – «я мыслю, следовательно, существую». «Следовательно» как функтив силлогизма, то есть символ выражающий логический переход от посылок к выводу умозаключения, здесь избыточен и логически неуместен (как говорят логики, не релевантен). Почему? Тут нет общей посылки, и вообще эта формула есть формула не дедуктивного вывода, а интуитивного суждения как итога движения мысли в предпосылочной научному рассуждению (рассудочному дискурсу) среде, в данном случае выполняющей роль научного постулата как самоочевидного допущения, как того, что нельзя не знать, не проделав работы мысли.
       Это элементарная рациональная (ментальная) интуиция или, как писал Декарт, «естественный свет разума» как здравый смысл, как то, что нельзя не знать, в том смысле, что мы знаем все остальное с этим знанием или со смыслом как мерой разумения, которой все измеряем в качестве метра ума. Вот почему нельзя не назвать Декартом мэтром ума с мерой ума. Тем самым искомое, цель размышления достигнута, найдена точка опоры в исследовании истины. Но этого мало уже для рассуждения о природе вещей. Необходимо вернуть все назад, в чем прежде он усомнился. И попятное движение возрождения внешне познанного, его внутренне освоение с опорой на себя, на субъективный принцип достоверности он начинает с бога. Теперь бог есть тот, кто он есть в нем как источник благодати, принцип единства бытия и мышления уже в отношении субстанций: мыслящей, когитальной и существующей материально, протяженной. Через бога как общую посылку единению бытия и мышления Декарт в рассуждении переходит к миру вещей протяженных и тем самым открывает для себя возможность заниматься наукой, не тревожа себя обоснованием, ибо оно уже как абсолютная предпосылка есть в его душе в качестве неделимого акта когито (cogito – ego cogito, ego sum). Что и требовалось доказать.
        Итак, когито Декарта в качестве инстанции субъекта есть его атом ума как предел возможности анализа или научного исследования инстанции объекта. На этом все. Можно только добавить, что само Я познающего, ставшее вразумленным самосознанием пусто и требует новой стратегии самопознания своего содержания. Но это открытие содержания самопознания не является задачей Декарта, занятого точной и естественной наукой. И потом такая философская задача требует уже иной стратегии мысли. Какой именно станет ясно в следующем ходе мысли.
 
       Философия и наука. Философия индивидуальна в субъекте познания, представляя его в качестве личности мыслителя, но все-обща в объекте познания. Наука, наоборот, обща в субъекте познания, представляя собой коллективное творчество ученых, и индивидуальна в объекте познания, ибо последним является конкретное явление природы, которое можно объяснить при помощи закона природы, формулируемого в общих терминах научной теории.
               
        Желание. Желание всегда есть желание другого (субъекта или объекта). Если это желание другого объекта, а не того, что у тебя есть, то это понятно. А вот как быть с желанием другого? Я до последнего времени не понимал такое определение желания Жаком Лаканом. Но сегодня, слушая ребят из Уфимского клуба «Философский штурм», беседующих о маркизе де Саде и Достоевском, мне показалось, что я понял. Если буквально понимать желание как желание другого, то ключом-фразой к смыслу этого определения является припоминание Марксом выражения Фихте о том, что в другом как в зеркале ты найдешь себя. В этом фихтевско-марксовском смысле желание социально и есть поиск и находка самого себя в другом посредством отказа от себя. В отказе от себя как индивидуальности человек находит свой личный образ в другом. Так появляется у человека самосознание. Он узнает себя в другом. А другой себя во мне. Это и есть рефлексия как знаменитое состояние взаимоотсвечивания (взаимного отражения) противоположностей друг в друге в диалектике Гегеля. Обычно человек сливается с собой в том, что естественно делает. Например, пьет алкоголь или занимается любовью, убивает живых существ с полным сознанием того, что это весьма хорошо. Так он означивает себя с тем, что делает, становится знаком того, чем является. Вот это и есть потребность как естественное удовлетворение. Ему соответствует сознание. Желанию как желанию другого соответствует самосознание. В ситуации с желанием человек начинает играть роль другого, становится фигурой его метонимической подмены. Здесь налицо симуляция первой степени как манифестация в себе другого и в другом себя или маскировка и притворство по поводу значимого объекта влечения. Так симулянт разыгрывает роль другого, доходя до предела перевоплощения. Интенсив переживания себя другим и другим себя может обернуться в случае преодоления барьера перевоплощения переигрыванием роли и симуляцией самой симуляции, притворства притворства.
        В этом случае происходит нейтрализация самой симуляции и наступает пора утверждения чистой формы симуляции в виде симулякра. Он торжествует в своем бесподобии, ибо теперь все то, что было просимулировано стало на него похожим, бесподобным. Нет теперь подобий, тождеств, остались одни различия, означающие собой сингулярные точки рассеивания всего и вся в орбите действия симулякра. Тем самым в границах симулякра установилось царство аномии, анархии, зла, смерти. Чистая форма симуляции знаменует собой идею зла как блаженства. На самом деле райской состояние не есть состояние удовольствия и наслаждения, но есть состояние покоя. В раю не несчастны и не счастливы. А вот в аду как состоянии духа души существа радуются тому, что они несчастны. И это есть чистая форма или сущностная идея удовольствия как наслаждения. То есть, наслаждение становится, точнее,  может стать смыслом жизни только в аду.
        Поэтому те, кто находит смысл жизни в наслаждении, уже находится в аду, ибо тогда наслаждение в качестве счастья является истиной несчастья. Такие существа радуются тому, что несчастны и делают несчастными других. Почему? Потому что их желание торжествует и все есть не те, что они есть, а те, что они не-есть, то есть, другие. Человек в аду теряет свою способность быть тем, кем он не является, и не быть тем, кем он является. Он становится вечно не тем, кем он есть. В раю же люди есть те, кто они есть по идее. И в этом нет ни счастья, ни несчастья. В этом есть то, что есть, не больше и не меньше, то есть, свобода и покой. Рай есть вечный покой, а ад вечное волнение, беспокойство, суета. Получается, что и рай и ад есть только две стороны как положительная и негативная идеализации реального становления человека. Чтобы это становление было развитием необходимо сделать желание разумным, умеренным, закономерным, что возможно только при условии опережения бытия таким, каким ты есть над бытием таким, каким ты не есть. А сейчас человеческое бытие представлено опережением того, что человек не есть, над тем, что человек есть.

       Философские и научные проблемы. Являются ли философские проблемы научными, как полагал К.Поппер? Можно с ним поспорить. Возьмем метафизические проблемы. Поппер (и не только Поппер как критический рационалист и в то же время эмпирик и позитивист, но и философы-иррационалисты, как экзистенциалисты), полагает, что они не разрешимы, так как являются не проблемами, но тайнами. На наш взгляд метафизические проблемы имеют философский смысл. В качестве предмета нашего исследования возьмем проблему природы и так называемого «бессмертия» души. Разумеется, такая проблема не является научной проблемой, ибо что здесь исследовать? То, что по предположению является бессмертием или отсутствием смерти души или самим фактом ее существования? Разве существование души – это научный факт? Да и как проверить, если она есть, то, что она бессмертна или, что равнозначно ее бессмертию, вечна? С другой стороны, а разве это философская проблема? Да, так как душа является предметом философии как метафизики.
        Философ, если он философ, не может не размышлять над тем, что такое душа, какова ее сущность и вечна ли она? Тоже самое касается бога, да и мира, как основных предметов метафизики. Ведь ни физика, ни психология не изучают эти так называемые «предметы», не видят в них проблемы. Исходя из этого, мы не можем полагать возможным философские проблемы научными. Кстати, даже проблема истины как истины, а не истины сущего, является не научной, а философской проблемой. И, наоборот, научная проблема существования Метагалактики за три минуты до возникновения, будучи научной проблемой, не является философской проблемой.

       Вопрос Иова. Иов верующий и праведник. Он праведник в счастье и несчастье. Но в своем несчастье он идет на тяжбу с богом относительно того, за что он страдает. Это типично религиозный вопрос и, конечно, не философский. Религиозно, в иудейском и христианском духе, он излишен. Верующий и тем более праведник как истинно верующий не может не страдать за грех, такова его природа грешника. И даже если он не грешник, то он еще больший грешник, чем все остальные грешники, заслужившие такое название. Присмотримся к тому, кто такой праведник? Это тот, кто нарушил всеобщее религиозное правило быть грешником и поставил себя вне вины. Свобода грешника от вины есть нонсенс. Зачем он тогда верующий, ибо верующий – это тот, кто виновен из-за того, что грешен, и нуждается в помощи бога против греха и его последствия – смерти. На самом деле фигура праведника в религии есть одновременно абсурдный объект и пустое место веры. Праведник обессмысливает само существование веры и ее объекта – бога как предмета поклонения. Праведник  вытесняет бога с поля веры, угрожает самому существованию феномена веры. То, что праведник Иов вопрошает бога о том, за что тот его карает, говорит о том, что Иов далеко не умный человек. Он не понимает, что бог не может не покарать праведника. Если бог не карает праведника, то он не бог. Бог карает праведника и тем самым утверждает себя в качестве бога, такова библейская логика писания. В ней нет места для философии, ибо она принципиально иррациональна, как и сам феномен веры. 
    
       Логика развития философии как науки. Когда философия появилась из мифа, то вместе с ней появилась и наука в ее границах. Хотя бы поэтому мы должны называть философию наукой. Философия как занятие началами и причинами вещей, проводимое в строгом соответствии с разумными законами  логики выступила основанием возможности научного познания, занятого уже самими вещами, их состояниями движения и покоя, отношениями, свойствами и пр. В таком виде метафизической науки философия продолжала существовать вплоть до XVI-XVII в. Но уже в это время прочие науки, прежде всего математика, астрономия, физика, химия и биология, отделяются от философии и начинают самостоятельно развиваться, опираясь на свой (специфический) материально чувственный  опыт познания своего (специфического) предмета изучения и следуя логики развития самого этого предмета. В XVII-XVIII вв. складывается механистическая научная картина мира, описывающая условия  существования в форме абсолютного пространства и времени прямолинейно движущихся или покоящихся физических тел под влиянием внешних механических сил. Эта картина мира носит созерцательный характер, что говорит о близости первой научной эпохи к времени мифа и веры, ориентирующих человека не на изменение мира, а на его сбережение и сохранение. А в XIX в. она сменяется уже энергетической картиной мира, основным принципом описания которой является теперь действие, физическая  и тем более биохимическая активность, не могущая быть объясненной внешними факторами причинения (толчка).
       Следующий этап разведенного состояния философии и наук приходится на XX-начало XXI в. Это время складывания неклассической и даже пост-не-классической науки. Последнее словоупотребление науки (постнеклассическая наука) является бессодержательным понятием, ибо еще больше, чем неклассическая наука, неопределенно по своему значению, поэтому может быть принято только в качестве «рабочего» термина с неустоявшимся смысловым содержанием. То состояние науки, которое обозначено этим термином, есть самое не-философское ее состояние за всю историю ее развития. Поэтому очень сложно в современной науке найти хоть какой-то смысл. Почему? Ответ прост до прямой очевидности: наука пребывает в дегенеративном состоянии. Она неспособна больше развиваться, прогрессировать. Наука, наоборот, регрессирует. Печально, но это так. Ее вырождение на время скрадывается тем, что пустое место науки заполняется вялотекущей технической прогрессией, имеющей место только потому, что до техники как самой инертной стороной культуры в силу ее искусственности еще не дошел научный кризис.
       Возрождение науки возможно только при условии духовной мотивации. Но наша эпоха бездуховна и способна только на симуляцию духа в виде реанимации отживших архаических форм духовной деятельности: мифа, религии и т.п. Причина социального падения человечества, замазанного псевдодемократической декорацией нового варварства, очевидна -  отношения между людьми приняли форму отношений между вещами, а отношения между вещами приняли форму отношений между людьми. Основным мотивом человеческого поступления стал капитал. Этот капитал и есть то, что древние называли Сатаной. Философия снова может стать наукой только тогда, когда наука воскреснет, что может быть только при условии упразднения капитала как скрепы бездуховного мирового сообщества.

       Схема развития мысли. Хаотический алогон энсофа-первоматерии или куча меона (хоры) есть становление как единство чистого бытия и чистого не-бытия. Результатом абсолютного становления становится простое наличие того, что есть. Он есть выход из хаоса или кучи в упорядоченное пространство логоса как равенства, равновесия, гармонии еще абстрактного состояния первоединого или абсолютной идеи.
       Бытие выступает на первый план, скрадывая не-бытие. Скрытая работа не-бытия в глубине бытия оборачивается его разделением на полюса. Появляется различие в онтологии в форме нечто и иного. Оно становится определенным: из амбивалентного состояния переходит в поляризованное, а следом за ним обозначается в качестве уже не статического противопоставления, а динамического напряжения как деления. Различие в различении делимого достигает предела и становится противоположностью как состоянием движения двух противоположно направленных векторов развития. Антитеза противоположно направленных сил развития ведет к разрыву и может превратиться либо в антагонистическое состояние взаимного разрушения в негативном варианте, либо в антиномическое сосуществование, парадоксально обращающее противоположности друг в друга в позитивном варианте. Но тот и другой варианты развития как негации и как редукции  его останавливают и уничтожают или оставляют на том же самом уровне.
       И только вариант  противоречивого сведения противоположностей вместе способен разрешиться новым, качественно более богатым конкретным содержанием при условии «снятия» одного в другом.

       О масонах и тех, кто стоит за ними. Кто такие масоны? Нас в рассуждении меньше всего должно интересовать, кто такие на самом деле масоны, ибо это очевидно. Они есть те, кто скрывается от прочих людей для того, чтобы ими тайно управлять. Вот и все, не больше и не меньше. Поэтому, когда мы будем говорить о современных масонах, мы будем иметь в виду тех, кто сейчас обладает всей полнотой власти над всем человечеством. Кстати, именно это имеют в виду все, кто со смыслом употребляет это слово уже не в историческом контексте, а в контексте современной жизни. Кто это такие? Разумеется, те, кто располагает капиталом, имеет прямое отношение к центрам его накопления, ибо капитал и является основным ресурсом современной власти. Разговор о капитале ведет к тому, что проясняется объективная логика его развития, его самовозрастания. Под капиталом имеется в виду символическая среда и средство овеществления человеческих отношений, которые складываются в процессе жизнедеятельности человека уже не только в сфере материального производства, но и в сфере социальных услуг, а также в сфере объективного и индивидуального духа человечества и отдельного взятого человека, включая весь массив его не только рабочего, но и свободного времени.
       Итак, допуская существование масонов в качестве закрытого общества управляющих потоком капиталов или капитанов финансовых элит, публичным выражением которых являются политические элиты, мы оказываемся перед дилеммой: есть ли кто-то, кто управляет самими управляющими, или они есть персонификация объективной логики движения капитала как инстанции опосредствования развивающихся производительных сил и их фиксированных отношений? Ответить на этот вопрос можно с учетом того, что не всегда отказ от умножения сущностей при объяснении естественных  явлений  действием естественных причин является оптимальным решением. Разумеется, социальные явления относятся к классу естественных явлений, только более высокого порядка сложности, чем явлений механики и органики. И все же нельзя забывать о культурных событиях и духовных сущностях, о явлениях сверхъестественного порядка, субъектами которого выступают существа более развитые, чем люди, а именно: разумные и духовные существа.
       Возникает вопрос: не стоят ли они за спиной масонов? Конечно, понятно, что есть проблемы, непосредственно связанные как с тем, что объективно система капитализма из-за своей сложности оказывается в неравновесных состояниях, выходы из которых могут быть необратимы и непредсказуемы, так и с тем, что субъективно или интерсубъективно элиты, мотивированные своими корыстными интересами, выдаваемыми за общенародные и даже общечеловеческие, заводят управление обществом в тупик. Они приходят к таким результатам, которых сами не ожидали, но продолжают настаивать на своем, усугубляя собственную неспособность разрешить проблему управления миром. Казалось бы, на этом стоит ограничиться, чтобы определиться в самом существе проблемы управления, придерживаясь точки зрения самодостаточности общественной системы человечества. Но есть факты и свидетельства, а также догадки и гипотезы о том, что человеческое общество является частью более общей системы уже не только материальной действительности, но и духовной реальности, состоящей как из менее развитых, так и более развитых в измерении духа систем общения существ.
       Не имеет смысла сводить факты и свидетельства встречи и общения людей с более высшими или низшими существами из других миров, например, из миров душ, разумов и духов, к одним человеческим грезам и фантазиям. Мы не одиноки не только во Вселенной в общем, но и в нашем ближнем мире. Причем высшие существа не только присутствуют в нашем мире на правах наблюдателей. Но они и вмешиваются в наши дела и в качестве наблюдателей, и в качестве судей, и, где необходимо, в качестве косвенных участников. Конечно, все это размышление строится на допущении многоуровневого состава неисчерпаемого по своим возможностям универсума, в котором есть место для высших существ и на планете Земля. Но почему тогда эти существа мешают людям стать лучше самих себя? Именно потому мешают, что не хорошо быть лучше самих себя. Ладно, хорошо, допустим, что так. Но почему люди становятся хуже самих себя из-за вмешательства высших существ в человеческие дела? Потому что это вмешательство используют хитрые люди в своих интересах, обращая помощь во вред простым и наивным людям. Можно ли принять такое объяснение? Вряд ли. Почему? Потому что оно слишком сложно для правды. Если это так, тогда, естественно, возникает другой вопрос: почему высшие существа не вмешиваются в человеческие дела, а только остаются сторонними наблюдателями? Точнее говоря, они редко вмешиваются потому, что, полагаясь на разум людей, ожидают естественного для них саморазвития. Но их задержка в помощи людям ловко используется более низкими существами, превосходящими людей в коварстве. Кто это такие? Люди их называют демонами. Демоны есть исключения из духовного ряда, продукты флюктуации сверхъестественного в естественный мир, превратные формы духовной сферы.
 
       Мыслители в поисках смысла. Трудно найти смысл. Особенно там, где его нет. А где именно его нет? Везде, ведь смысл не материален. А везде и где-то – это пространственные ориентиры материального. Следовательно, искать смысл и привязывать его к чему-то находящемуся где-то бессмысленно. С другой стороны, смысл имеет место, если понимать место не содержательно, привязывая его к конкретной области физической реальности, а формально.  Остается определить, что это за смысл, то есть, нужно ответить на вопрос, что смысл есть смысл какого нечто? Это смысл материального. Какого материального? Акустически материального, то есть, слова. Слово фиксирует движение мысли. Это действие мысли идеально и оно есть инобытие действия мыслящего тела или человека, движущегося в подвижной среде действия других материальных тел по спрямленной траектории движения этих тел, то есть, их идеализации в своем сознании путем доведения их до предела. Такое доведение будет называться трансцендированием в мысли относительно имманентной гомогенности материальной среды. Это трансцендирование и есть идеализация реального положения дел и состояния вещей предметной среды или умозрительное доведение, восхождение к предельным значениям физических величин, в которых происходит ее феноменологическое описание и теоретическое объяснение.

       Учитель (размышление, приуроченное ко «Дню Учителя»). Учитель по призванию есть большая редкость. Большинство этого сословия  есть учителя по профессии, по специальности. Как правило, так называемые учителя по профессии есть не учителя, а урокодатели или преподаватели. Оно и понятно. Чаще всего они вызывают такое же впечатление, как какие-нибудь орки или гоблины из волшебных сказаний Толкиена или ведьмы и колдуны из местного фольклора. Учитель, как правило, только по форме учитель, в смысле декорации. В лучшем случае он есть учитель как фигура умолчания. Учитель, ну, и Бог с тобой. Редко когда учитель есть тот, кто учит, не уча. Часто учат и ничему хорошему не научат, но научат плохому, чему можно и лучше не учиться у женщин. Что значит, учит, не уча? Это значит, что он не дает, как женщина, а берет то, что ему нужно. Что ему нужно? Самого себя, конечно. Тогда как учительница возится и суетится с учениками, как заботливая хозяйка со своей скотиной. Ученики являются созерцателями учительского сбора и если хотят учиться,  то должны брать с него пример, как правильно брать свое, а не чужое, на что горазды женщины. Женщина потому дает, причем дает не свое, а общее, что является началом, как природа. А мужчина берет не чужое, а свое, потому что является концом, как человек.
 
       Конец философии или философский конец (Розановское). Мужчина есть конец, а женщина есть начало. Как это понимать? Как неявно подразумевается, то есть, здесь мы имеем пример синекдохи как риторической фигуры, означающей перенос значения признака предмета на значение самого  предмета. Мужчина имеет конец, которым зачинает начало - женскую клетку. Философия – это мужское дело, у которого есть начало. А не только конец. Значит, и у мужчины есть начало. Разумеется, есть и это женщина. Философия как мужское занятие имеет начало в женской стихии мифа. Кто слагает мифы? Обабившиеся мужчины – жрецы. Жрец – это мужчина, лишившийся или лишивший себя конца. Он вечно начинает, как женщина, но не может закончить, ибо есть импотент. Настоящая философия должна уметь заканчивать, доводить свою мысль до логического конца. Такова классическая философия полноценных мыслителей (Платона, Аристотеля, Спинозы, Канта, Гегеля). Она умеет быть законченной. Другое дело неклассическая философия. Она не умеет быть законченной, но умеет быть незаконченной, незавершенной. Правда, для этого умения много ума не требуется. Поэтому неклассическая философия – это занятие средних умов, то есть, тех, кто умом не вышел, вроде Маркса, Энгельса, Ницше, Хайдеггера, Витгенштейна и прочих так называемых философов, которыми они сами себя не считали. Вот языком они вполне вышли, наградив этим сомнительным приобретением саму философию. От их языковой прививки, точнее, инфекции, философия до сих пор не пришла в себя. Кстати, в самом деле, философия от них настрадалась. Они есть не ее  друзья, а ее враги, хулители. Поэтому их ненависть к философии, мизософия. Чем продиктована их ненависть к философии? Естественно, тем, что они застают ее в трупном окоченении в лице позитивизма. И, в самом деле, отвратное зрелище. Все их попытки через силу возродить былую философскую мысль, галиванизировать труп философии, вроде философского Франкенштейна как обратной стороны Прометея, вызывают впечатление интеллектуального извращения. Какое впечатление могут вызвать процедуры оживления философского трупа посредством переложения ее категорического метафизического размышления на вульгарный язык политической экономии или психопатологии? Конечно, только тошнотворное. Еще большее физиологическое отвращение вызывает тот соус, под которым подается такая идеологическая подмена.
        И Маркс, и Ницше, если ими сейчас ограничится, выдают свои опусы, как заправские жрецы, за выведение на чистую воду мысли классических мыслителей, полагая ее превращенной или редуцированной формой тех действительных отношений политико-экономического и психо-соматического характера, которые естественно существуют между людьми. Какая самонадеянность в толковании общих мест философии. Эти «бабы от философии», поднявшие вой по ее смерти, взяли на себя дерзость возродить философию в формах ей несвойственных и в материях ей чуждых. Достаточно одного выражения Карла Маркса в его тезисах “Ad Feuerbach”: «Философы лишь различным образом объясняли (интерпретировали) мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его», чтобы понять, как далек он от понимания существа философии. Настоящие философы никогда не занимались объяснением или интерпретацией мира. Они пробовали понять смысл своего обращения к миру в мысли. Вот и все. Поэтому не имеет смысла изменять мир. Имеет смысл изменить свое отношение к нему к нему в мысли. Этим и занимается философия. Все остальное, а именно изменение не только в умонастроении, но и во всем остальном: в чувствах, словах и делах, есть производное от этого умонастроения.
       Неклассическое философствование оказалось неудачным вариантом возрождения философии как метафизики или универсальной логики как логики универсума. История философии закончилась философской системой Гегеля. Ее подлинное возрождение ждет нас еще впереди. Еще менее удачное ее воплощение мы находим в пост-неклассической философии, которая уже не пробует себя на искус формирования философии как не философии, а чего иного, но только подражает тому, что было ее искажением, выдающим то, чем оно было искажением, за искажение, то есть, искажением искажения.

       Путь суфия. Кто такой суфий? Это подвижник духа. Такой человек, который исправляет своим духовным подвижничеством то, что дала ему природа, - его натуру, природу. Он понимает этот дар не как природную данность, а как божественную заданность к развитию и потом к исправлению, совершенствованию. Говорят, что суфии практикуют бедность. Это верно. Но еще и добавляют, что они чтут бедность, возводят ее в культ. Конечно, нет. Если бы это было так, то они поклонялись бы не Аллаху, а бедности как недостатку, пустоте. Но это не значит, что нужно тогда поклоняться богатству как материальной полноте, капиталу, который от этого поклонения не будет возрастать. Суфий равно относится к бедности и богатству. Если нет ничего, он не сокрушается, а принимает как должное, - как испытание духа. Если же есть, наличествует богатство, то бездумно его тратит на нужды окружающих бедняков, которые в нем находят счастье, его не имея. Ведь простые люди, включая и власти, и богатых, полагают, что нужно стремиться к богатству как основе власти над вещами и существами и избегать бедности. Почему? Потому, что богатство приносит счастье, а бедность несчастье. И действительно это так для заблудших, для их сознания, пребывающего в иллюзорном неведении. Не ведают заблудшие того, что счастье есть часть несчастья. Полным в заблуждении может быть не счастье, а несчастье. Несчастье есть боратная сторона кратковременного счастья, за которое как заблуждение необходимо расплачиваться долгими временами несчастья.
        Путь суфия лежит между счастьем и несчастьем как крайностями заблуждения. Этот путь срединный (истинный или мерный, разумный) путь к Аллаху, ибо Аллах находится по ту сторону счастья и несчастья. Он есть истина, а она нейтральна, что знали задолго до суфиев йоги-буддисты. И потом безразличие к страданиям является необходимым условием следования по пути суфия. Суфий безразличен к людям в том смысле, что понимает: только вдали от людской суеты возможно спасение. Само появление суфия среди людей чревато для них несчастьем, ибо их напрягает как напрягает высшее рядом с низшим, являясь источником «несчастного сознания» средневекового верующего. Ведь простой верующий не имеет силы духа для удержания высшего перед низшим. Он только понапрасну тратит и без того ничтожные силы духа на такое противостояние, которое его губит и разрушает.

       О философии точки. Вспоминая нашего друга, я обращаюсь к его размышлениям над точкой. Что такое точка в философском смысле? Она есть начало и конец, не имеющая ни начала, ни конца. Возникает вопрос: а почему собственно точка, а не бытие, как в классической философии в качестве отправного пункта размышления, ведь так естественнее, ибо все начинается и заканчивается тем, что есть, - есть начало и конец, но нет начала и конца тому, что есть как есть, то есть, бытию. Вероятно, такое точечное размышление мотивировано желанием задать мир геометрическим способом. Точка есть бесконечно малая геометрическая величина или минимальный геометрический предел. Она равнозначна арифметическому нулю или философскому ничто, потому что не имеет размерности. Точка пуста или пустотна. Естественно возникает вопрос о том, как происходит заполнение точечной пустоты самой точкой. Непосредственное отношение точки к самой себе оборачивается ее размножением одновременно внутрь и вне себя собой же. Точка уже в своем непосредственном отношении к себе была чревата самоопосредствованием. Оно оказалось актуальным тогда, когда она определилась в качестве точки, уточнила саму себя. Вместе с этим самоопосредствованием пришло время как последовательность и смена состояний. Единое разродилось многим уточнением. Временная последовательность уточнения выделяет точку из массы точечного многообразия. Точечное самоопределение во времени собирает на себе всю массу точечных слияний. Точки обособляются друг от друга. Точечная беспредельность внутрь и вовне превращается в точечную определенность, замыкается пределом уточнения. Беспокойное становление точки упирается в предел уточнения. Точка сама себе ставит предел как точка. Качественно определенная точечность скрывает в себе собственную точечную безразмерность и беспредельность, бесконечно погружается в себя как в свое основание. Доводя беспредел до предела, точка не способна его удержать, ибо являет собой единство того и другого, могущее быть нарушенным в силу их противоречивости. Беспредел всегда может сорваться с предела и обнаружить в самой точке уже не предел беспредела, но беспредел предела.
        Точка становится нечто, то есть, такой, какой она есть в себе самой, одной, и одновременно иной по отношению к множеству себе подобных копий. Когда точка становится определенной точкой, например, в качестве исходного (отправного) пункта следования в определенном направлении, то она превращается в прямую, как только достигает себя как конечного пункта указанного следования. Получается, что прямая это последовательность, точнее, рядоположенность точек, лежащих в одном направлении друг за другом. Возникает вопрос: есть ли между ними, этими точками, пустота? Разумеется, есть, если такая пустота понимается в качестве точки как внутренней бесконечности, безразмерности. Извне опять же вокруг одни точки. Их нельзя ни увидеть (увидеть их, конечно нельзя, ибо они не материальны и не имеют размеров, а значит частей, за которые мог бы зацепиться взгляд), ни помыслить, если сосредоточиться на прямой, имеющей начало и конец. Конец она теряет, если прямая превращается в кривую, на себя закругляясь. Совершая круг вокруг избранной точки вне прямой, мы строим плоскость. Сгибая же одну плоскость, мы получаем другую плоскость, за ней еще другую и т.д. При соединении трех плоскостей при опоре на четвертую плоскость мы создаем объемную фигуру, гранями которой выступают означенные плоскости. Так из точки выводится вся геометрия мира, уже имеющая размерность в качестве линии, плоскости и объема. В результате мы получаем геометрию мира, в которой можно устраивать его материально-энергетическое содержание. Причем пунктуальная (точечная) геометрия определяет не только материальное содержимое мира, но и его духовное содержание, в качестве формы духа.

       Классификация обучающихся ученых. Обучающимся ученым уже является бакалавр. Он своего рода дитя науки, ее умелый пользователь, с ней непосредственно знакомый в отличие от недоучки обывателя. Но он еще не специалист и тем более не мастер (магистр) своего дела. Если бакалавра учит преподаватель (хорошо, что хоть не учитель), то мастера учит само его дело. Специалист есть профессионал, то есть, тот, кто замкнут или зациклен на своей специальности и крутится в ней как белка в колесе. Из этого круга он не может выйти. Выход возможен не для узкого специалиста, а для универсала. Но такой никогда в этот круг не войдет. Есть еще эксперт. Этот судит о соответствии специалиста стандарту. Эксперт есть законченный специалист, сводящий всеобщее к особенному. Он судит обо всем в целом со своей частной «колокольни».  Остается виртуоз, который свою специализацию доводит до совершенства. Но виртуоз не способен возвыситься до состояния творца, ибо не ведает всеобщего. Он ограничен особенным, не понимая, что особенное есть не индивидуальное, а всеобщее в индивидуальном.
 
       Проблема научного творчества. Что заставляет ученого пробовать или испытывать себя в качестве первооткрывателя, например, закона природы? Уверенность в самом себе, в силе своего ума, своих познавательных возможностях? Или, наоборот, сомнение в самом себе, недостаток таковой умной силы, вызывающий в ученом естественное упрямство в достижении цели познания объективной и предметной истины? И уверенность, и сомнение являются мотивами научного творчества. А может быть сомнение в уверенности является стимулом творчества в науке? Ведь сама по себе уверенность в себе делает человека самодовольным и не способствует творческому горению. Да и уверенность в сомнении вряд ли может стимулировать поиск истины, ведь она, по мнению такого ученого, в принципе недостижима.
 
       Феномен сознания. Что такое сознание? Это то, чему или кому нечто или некто дается во множестве способов или модусов отношения. Так чему или кому дается? Разумеется, кому. Мы знаем только субъектную форму отношения, то есть, относящегося к относимому. Причем таким относящимся может быть не только отдельный субъект, но и множество субъектов. При этом то, к чему субъект относится, может быть как объектом, так и субъектом. Получается, сознание имеет своего носителя в форме субъекта. Чем оно характеризуется помимо субъектности? Направленностью на объект, его предметностью. Потом сознание имеет различные формы своего существования в виде ощущения, представления, восприятия. Как они располагаются друг относительно друга? Это зависит от того, насколько оно бывает опосредствованным. Так например, ощущение наименее из этих форм опосредственно, то есть, оно является самым непосредственным отношением ко всему субъекта. Что означает опосредственность сознания? Эта опосредственность есть самоопосредственность сознания. Дело в том, что сознание есть то, что себя отличает от того, что есть в качестве его предмета, и вместе с тем с ним сливается, его присваивает и определяется в качестве отношения к нему. В этом сказывается природа сознания в интенции, точнее, интенциональности как внимания и направленности на предмет.
       В отношении к сознанию вполне употребима метафора как пространства, так и времени. Сознание как пространство есть то, посредством чего мы определяемся в мире вещей, располагая их в отношении друг к другу. Центром их расположения и является субъектное Я как сознание. Если мы имеем дело с субъектом или с самим собой, то они в познавательном отношении или таких способах существования сознания как мышление, суждения, восприятие, созерцание, или представление есть предметы, однако в понимании есть уже субъекты. Здесь сознание перерастает само себя и превращается в самосознание и признание другого себе подобным, но не таким, а другим, особенным образом.
       Сознание как время есть то, посредством чего человек отличает одно свое состояние от другого и что называет состояниями сознания. Смена состояний сознания или их изменение составляет жизнь сознания. Отсутствие такой смены состояний приводит к окаменению сознания, к его упокоению в вечности. Вечность для сознания есть утрата самого сознания, его смерть. Поэтому у бога нет сознания, если он вечен.
       Таким образом, сознание может быть представлено в виде некоторой сферы не только отражающей в себе все то, что находится вне сознания и сознанием не является, но и порождающей свои собственные феномены в качестве феномена феноменов. Сознание имеет свою структуру, состояния и факт своего существования в качестве факта бытия. Сознание субъектно и направлено на объект как нечто предметное. Оно есть отношение к тому, что есть помимо сознания и вместе с тем пребывает в нем как его иное. Выходит, что сознание есть еще отношение отношения или отношение к самому себе посредством другого сознания или не-сознания. Сознание есть только в отношении к иному, точнее есть само это отношение к иному, а значит к самому себе. То есть оно есть рекурентное явление или явление возвращения к самому себе. Поэтому сознание и отождествляется с Я.
 
       О смерти. Смерть есть прекращение жизни, ее прерывание. Следовательно, жизнь есть непрерывность. Имеет ли начало жизнь? Нет, жизнь не имеет ни начала ни конца. Имеет начало и конец живое существо или сущее в жизни. Значит, смерть имеет место в жизни отдельно взятого сущего, например, человека. В качестве чего имеет место? Разумеется, в качестве события самой жизни как условия невозможности всех прочих событий. Смерть особое событие жизни существа. Она находится, точнее, присутствует в жизни как исчезновение, отсутствие в ней отдельно взятого сущего, прежде вплетенного в ее живую сеть отношений с другими живыми существами. И одновременно смерть не находится, точнее, отсутствует в жизни. Выходит смерть есть выражение противоречия существования самой жизни, вернее, противоречие бытия живого существа. Смерть есть та сторона существования или бытия живого существа, которую мы называем не-существованием или не-бытием.
       Тогда можно ли сказать, что смерть присутствует в жизни человека еще при его жизни? Естественно, можно сказать. Ведь мы часто присутствуем в жизни, в ней отсутствуя. Присутствуем в жизни, в ней отсутствуя, в качестве кого? Разумеется, в качестве существ, потерявших чувство жизни. Если мы бесчувственны, не воспринимаем жизнь и ее не переживаем, то мы мертвы душевно. Если же мы не ведаем жизни, не знаем ее, то мы мертвы духовно и интеллектуально или интеллигентно. И то и другое состояние смерти есть подготовка и условие возможности телесной смерти. Телесная смерть превращает душевную и духовную смерть в материальный факт, доводит смерть до высшей точки утверждения. В момент смерти тело (единичное), душа (особенное) и дух (всеобщее) расходятся по своим регионам бытия, определяясь в качестве таковых, подтверждая своим разделенным существованием окончательную гибель человека как единства этих трех моментов: особенного (душевного) выражения всеобщего содержания (духовного) в единичном (телесном) составе.
               
       О писании романов. Роман – это история человеческих страстей. В нем обязательна должна быть драма. А какая драма без конфликта страсти и разума, точнее, рассудка? Но то, что в романе есть страсть, конечно, любовь, не должно понимать так, что она может быть показана вся без утайки. Физическая сторона любви не может не быть скрыта. Если этого нет, то такой роман дурного вкуса. В романе важно соблюдать меру нежного и грубого. Чувство нежно, а физиология или материя груба. Поэтому нежное чувство нужно показать, а физическую близость поместить между строк. Прописать можно не телесную привязанность, а страстное чувство. Иначе получится порнографический роман, а не роман чувств, их воспитания. Для романа порнография избыточна, ибо если ты покажешь в слове (не дай бог в изображении) секс, то отпугнешь чувства и в результате получишь скучный жанр, сродни бесплодной записной мастурбации. Но в нем необходима атмосфера умеренного эротизма. Шаловливый эрот в романе на своем месте, как и Венера. Но она должна показывать только свой край, часть, скрывая целое, которое додумает, до-воображает читатель.
 
       Об обучении. Учить всему надо как-нибудь, а вот чему-то так то. О простом надо говорить просто, а о сложном говорить сложно. Так поступает ученый учитель, то есть, педант.  А как поступает учитель философии, то есть, умный учитель или учитель, который себя учит? Он о сложном говорит просто, а о простом думает сложно, чтобы говорить просто.
      
        О помощи высших. Предел человеческих возможностей – установление демократии. Но даже если она будет царить во всем мире, точнее, на Земле, то и в этом случае ни одна из глобальных проблем человечества не будет решена. Почему же? Да, потому, что люди просто не способны сами себя контролировать так, чтобы продолжать быть людьми. Об этом говорит жизненный опыт не только прошлых поколений, но и любого современного человека. Так где гарантия того, что это не повторится в будущем? Нет никакой гарантии. Именно это заставляет верить человека в существование высшей силы, которая может помочь человеку в решении его жизненных проблем. Одной из самых важных проблем жизни является проблема смерти. Вот почему люди надеются на бессмертие в жизни после смерти, на вечную жизнь.
       Так рассуждая, нельзя не задуматься над тем, есть ли на самом деле высшая сила, высшие существа, и захотят ли они помогать таким низшим существам, как люди, стать лучше. Люди полагают, что высшие существа, которых они называют ангелами, для того и созданы создателем всех существ – богом как наивысшим существом, - чтобы помогать низшим. Такая здесь логика. Конечно, она имеет смысл, уточню: для нас. А как же быть с самими существами, - для них она имеет тот же смысл? Разумеется, нет. Одно дело – для низших, и совсем другое дело – для высших. Это раз. И еще: у людей низшее служит высшему, а не наоборот, высшее -  низшему. Однако является ли высшее у людей на самом деле высшим? Складывается такое впечатление, что оно не столько высшее, сколько такое низшее, которое ниже низшего: оно просто ничтожно.
       Если умно размышлять о том, каким может быть отношение между высшими и низшими с точки зрения высших, можно подумать, что оно должно (здесь специально используется модальность долженствования, а не существования, ибо она более релевантна (логически корректна) в этом контексте) быть равным в том смысле, что высшие должны способствовать возвышению низших, чтобы в пределе они могли дорасти до их высшего уровня. Об этом догадывались еще древние мыслители, иначе, зачем они вообще нужны. Но тогда и люди должны демонстрировать такую же логику по отношению к более низшим по сравнению с собой существам. Они ее и демонстрируют, но в каком виде? В свойственном только людям качестве эксплуатации, использования в своих интересах: либо для непосредственного поедания (коров, овец, свиней и пр.), либо опосредствованного использования для поедания других видов (собак, лошадей и пр.). По этой превращенной, вернее, извращенной, логике и высшие создания, вроде ангелов, должны заниматься нашей эксплуатацией, в той форме, которая по человеческому соображению свойственна ангелам. Даже бог как наивысшее существо действует, по мнению людей, сообразно этой логике. Он ведет себя с людьми как господин со слугами, как пастух с овцами. Ангелы его есть собаки, которые сторожат стадо, защищая его от происков демонов – падших ангелов.
       Высшие существа не то, что не хотят помогать людям, они не могут это сделать, потому что их помощь может быть только зеркальным отражением помощи людей скотам и зверям. Однако люди эксплуатируют не только скотов и зверей, но и других людей. Что из этого следует? Так как ангелы и сам бог не способны на эксплуатацию в силу своей доброй природы, то они и не помогают людям. Но люди тогда скажут: почему же они не помогают немногим людям, которые способны вести себя по-человечески не только с людьми, но даже со скотами и зверями? Ответ так же прост, как и вопрос: если помогать меньшинству, а таковым является добрая (малая) часть человечества, то в силу слабости добра в материальном мире зла (материи как хаоса или возможности самой возможности или чего угодно), плодами добра будут семена зла. Вот если бы большинство человечества было способно противостоять злому естеству и его принципу (выживает наиболее приспособленный), то только небольшая часть возвращалась бы в былое животное состояние. И вот тогда ангелы могли бы помочь людям (что зовется «божьей помощью») справиться с падением немногих людей, ибо им самим знакомо это по собственному опыту отпадения от них тех своих собратьев, которых называют «падшими» или «демонами», а проще «бесами». Совершенство относительно. Эта относительность касается и мира ангелов. Само их количество (множество) говорит о том, что может все случиться, в том числе и открепление, отвержение от бога как духа, их тяготение к материи. Падшие ангелы – это такие ангелы, у которых опустились крылья, и они не могут больше парить в небе идей.
       Что же тогда делать людям, склонным к идеям, к их воплощениям в материальной жизни? Довольствоваться этими воплощениями, как ими довольствуются падшие ангелы. Так вот лучшие люди среди нас – это падшие ангелы. Но тогда как они вознесутся на небо идей? Так они часто туда возносятся в мыслях, образах, мечтах, открытиях и изобретениях, чтобы, в конце концов, быть с-брошенными опять на землю. Такова их судьба: быть отверженными. Прочие просто прокляты.
       Оказывается, что здесь та же самая (парадоксальная) логика, что у Леона Блуа и Николая Бердяева: «Иисус тогда сойдет с креста, когда в него уверуют евреи, но они только тогда уверуют в Иисуса, когда он сойдет с креста». В нашем варианте истолкования смысла помощи высших низшим это звучит так: «Высшие тогда помогут людям, когда люди станут людьми, но они станут людьми только тогда, когда им помогут высшие». Смысл здесь в чем? В том, что низшие - высшие, а высшие - низшие. Только когда люди это поймут, они изменятся.  Смысл здесь в чем? В том, что низшие - высшие, а высшие - низшие. Только когда люди это поймут, они изменятся. Их изменение будет помощью высших низшим. Когда это произойдет? Никогда, ибо будет иметь место там, где нет ни там, ни здесь, где нет мест, - не во времени, а в вечности.
   
       Дополнение к «помощи высших». Выше была изложена только негативная логика истолкования помощи высших низшим. Позитивная логика такой помощи предоставляет человеку возможность и малым числом собственно человечных установить разумный порядок жизни, с которым будут вынуждены считаться остальные, если будут способны жить по-человечески. Эта логика исходит из допущения или логического (достаточного) основания или хотя бы необходимого условия, что человеческое может выжить в нечеловеческих или естественных условиях только на социальном уровне. Социальный уровень начинается не на индивиде, а на группе существ, связанных чем-то, в данном случае человечностью. Человечность возможна только между людьми. Народная поговорка говорит: «Один в поле не воин». Если есть группа единомышленников, то не все потеряно. Правда, нет гарантии, что «дело выгорит». Есть логика, но есть еще и история со своими случайностями, счастливыми стечениями обстоятельств, удачей и прочим. Почему бы не рискнуть и не стать человеком? Если ты стал человеком, то может и другой тоже вполне стать человеком. Тут и приходит надежда на лучшее. Это лучшее, что есть.

       Школа. Это, прежде всего, не место, а способ учения как культурного занятия, вернее, занятия человека культурой. Через учение человек становится культурным существом, то есть, собственно человеком. Без учения, без школы невозможно существование человека как культурного существа. Тот человек, который выучился, является ученым. Следовательно, те люди, которые не являются учеными, еще не выучились и нуждаются в школе для того, чтобы быть культурными существами, вполне людьми. Пока люди еще не ученые, они не люди в собственном смысле слова. Вот и все.
       Однако человек, став ученым, еще не становится учителем. Он просто перестает быть учеником. Учитель больше человек, чем ученый, и еще больший человек, чем не ученый. Всякий человек, если он не идиот (кретин), способен стать ученым. Для этого необходимо быть здравомыслящим и умственно полноценным, а также старательным и любопытным, устремленным к знаниям, желающим их иметь. Чтобы быть ученым, нужно иметь знания, а не мнения, ибо они заблуждения. Так вот не ученые имеют мнения, условиями существования коих являются предрассудки. Не ученым не хватает ума, точнее, рассудка  и труда для полного очеловечивания или окультуривания. Однако вернемся к ученым. Не всякий ученый может быть учителем. Что для этого необходимо? Сила внушения, власти над людьми. Из чего проистекает эта сила? Из убеждения в праве внушать людям и повелевать ими. Разумеется, для их же пользы, как полагают учителя. Учителя – это те, кто учит. Работа учителя состоит в том, чтобы учить получать знания, но не думать.
       Вот для того, чтобы думать, нужны уже не учителя, а философы. Из кого получаются философы? Конечно, не из учителей. Из учителей получаются софисты, а не философы, болтуны, а не мыслители. Из кого же тогда получаются философы? Из тех же ученых. Быть ученым необходимо, чтобы заниматься философией, но не достаточно для этого. Откуда же берется этот достаток философствования? Конечно, не из внушения и не из потребности в получении знания. Тогда из чего? Проще простого, из не внушаемости. Тот, кто не внушаем, может быть философом. Что значит «не внушаем»? А то и значит, что не поддается соблазнам и иллюзиям. К тому же не относится потребительски к знаниям и не считает последние целью своего становления человеком.
       Философ занимается мышлением не для того, чтобы все узнать, а для того, чтобы понимать, не обладая знанием.

       Читая Чехова. Читая рассказы, повести и пьесы Антона Чехова, нельзя избавиться от впечатления всеобъемлющей скуки, поражающей воображение равным образом как романтического, так и классического, читателя. Его поражает, прежде всего, стиль этого популярного в буржуазных кругах писателя. Это стиль самой скуки буржуазного образа жизни мещан или разночинцев (так во времена Чехова звали скучных людей). Этим он и хорош: не стиль, конечно, а сам писатель, диагностировавший как врач своим стиле(то)м болезнь современности – капитализм. Скука и есть истина капитала, включая и самого человека как капитал. Как мне смертельно скучно жить с вами, господа буржуи! Герои Чехова достойны того, чтобы их поставить в один ряд с Бюваром и Пекюше Гюстава Флобера. В этом ряду персонажей буржуазной эпохи они заключительное звено в качестве развесистой клюквы скуки, от которой сами смертельно устали и все ноют и ноют, эти никчемные дамы и господа. О чем же они ноют, о чем обыкновенно ноют люди? Об упущенных возможностях на пути к удовлетворению своих низменных желаний. Самую главное из них они, эти частные собственники (частники), называют «с-частьем».
          
       Несведующие наблюдатели. Среди наблюдателей за жизнью людей есть категория лиц, которые не ведают о том, что они наблюдатели. Это люди. Но это не простые, обычные люди. Они необычны, как необычны пророки, святые, гении, мыслители, мистики, маги. Но их необычность иного рода. Она пассивна. Это медиумы. Здесь медиумичность берется в более широком толковании, чем это принято в популярной (экзотерической или вульгарной) эзотерике. Не они выбрали себя, а их выбрали в качестве свидетелей, да, нет, регистраторов хода вещей неведомые им парки, ткущие нить судьбы. До поры до времени судьба их бережет. Для чего? Для регистрации неумолимого хода часов мирового времени, отчитывающего каждому существу причитающую ему меру жизни. Эти медиумы есть хроникеры кармы, находящиеся сами под присмотром, под наблюдением. Может быть, они об этом догадываются. Только их мучительные догадки никогда не приведут их к разгадкам. Всякие попытки догадаться приводят их автоматически к ложным толкованиям. Таковы все так называемые «эзотерики». Таковыми становятся и пророки, и гении, и маги с мистиками, как только начинают заниматься мастурбацией, то(л)ковать на своем токовище, «доить своего козла» (не буду дальше продолжать в том же духе, иначе окажусь неприличным). Скажу только: толкование есть симптом импотенции. Обыкновенно гениальные писатели прибегают к само-истолкованиям, когда обос... или исписались в попытках самооправдания.  Только у одного Будды хватило смелости отказаться от толкования. Но к чему это привело? К образованию религии, целого мира толкования того, о чем молчал Будда. Молчал он, как известно знающим, о чужом желании, точнее, о желании иного, нам чужого. В том то и дело, что желание иного есть желание чужого, нам не принадлежащего. Так импотенты мечтают о потенции. О чем молча мечтал Будда? Естественно, о потенции. Он, истративший свою потенцию со многими наложницами, понимал, что жизнь рано или поздно кончится. Так как же сделать так, чтобы она не кончалась? Нирвана – вот она, эта экстатическая эрекция без конца. Нирвана как конец, предел мечтаний импотентов. Искомая активность пассивных созерцателей-наблюдателей. Полное отождествление себя с концом, со смертью. Жизнь как потенция, ставшая импотенцией, то есть, живой смертью. Импотент – «живой труп» Льва Толстого.

        Примечание к несведущим наблюдателям. Письменные размышления о несведущих наблюдателях были построены на принципе перевода метафизической точки зрения на язык научной терминологии мета-психологического объяснения. На самом метафизическом языке суть размышления может быть выражена так: изначальная нехватка бытия вызывает стремление живого и сознательного сущего (человеческого существа) к его не просто накапливанию, но и инвестированию в высшие сферы существования, по традиции называемые сферами души, разума, духа. Если сфера души имеет имманентный характер, а сфера разума – явно трансцендентальный, то сфера духа уже скрыто подразумевает трансцендентный характер. Для несведущих наблюдателей доступной сферой оказывается душевная сфера, предполагающая не только мир чувств как мотивов и предпочтений, но и рассуждений, необходимых для выбора предпочтений, а также волевых актов, вытекающих из этих предпочтений. Две другие сферы им недоступны. Хорошо ли это? Конечно, последнее дело - стремиться к недостижимому. Человек вполне может ограничиться своим человеческим, душевным. В этом и заключается его предназначение.
       Разум – для  лично (индивидуально) разумных существ. Человек же лично существо душевное; только вместе с другими людьми человек как родовое существо или человечество способно быть разумным. Но и в этом случае он разумен не всегда, а лишь иногда, случайно, вольно, но никак не закономерно по необходимости. Дух же ему уже не пограничен, как разум, а заграничен, находится по ту сторону его человеческой жизни.
 
       Размышление о смерти. Обыкновенно человек настроен на жизнь без начала и конца, ибо она представляется ему безосновной основой всего, имеющего начало и конец. В этом качестве основы она есть нечто  единое и неизменное в  многообразном и изменчивом мире вещей (сущих, включая существ). Простой человек не может и помыслить, что его больше не будет. Почему? Да, потому что это немыслимо. Если об этом думать, то получается лишь абстрактное понимание, которое нельзя наглядно представить. Представление окоченевшего собственного трупа не вяжется с самим собой, таким живым и сознающим. Обычно же человек считает, что то, что нельзя себе представить, то немыслимо. Он мышление понимает как представление, о котором у него есть мнение. Мнение – это мнимость или кажимость, то есть то, что кажется, видится, представляется. Значит. мышление, представляющее мышление есть такое видение, которое является видением.
       Представляющим мышлением наделены не только бытовые люди, но и мистики. Только последние имеют такое мышление в расширенном варианте. Это так называемое «экстрасенсорное мышление» или сверхчувственное мышление. Замечу: сверхчувственное не в смысле внечувственное, но чувственное, только в превосходной степени. Ошибочно такое мышление называют «ангельским». Однако у ангелов или духовных существ обострены не чувства, а разум. У разумных существ разум имеет обычное (притупленное) состояние. У человека его вообще нет. Зато у него есть рассудок как пристройка к миру чувств. Опыть же ошибочно, на человеческий манер некоторые мыслители называют разум «бесконечной чувствительностью». Это явная редукция к человеческой душевной способности.
       Дело в том, что с древних времен у людей шло развитие не духа, а души. Человек лично становился богат не только в материальном, но и душевном смысле, если можно так выразиться. Прежде, в античное (древнее) время, уже не говоря о языческой (магической) архаике, человеческая личность понималась либо как физическая подставка (личина, образ, идея) духовных существ (богов и демонов), либо как персона-маска, играющая социальную роль в жизненном сценарии. Позже, уже в средневековье и Новое время, человек наполняется собственно человеческим содержанием, наполняя им в христианстве таковым самого единого бога.
       И, наконец, в современности человек становится индивидуалистом, социальным атомом. Причем уже не органическим, а механическим, точнее, технологическим атомом. Личность атомизируется. Следом в новейшее время расщепляется над субличностные аспекты, возвращаясь в хаотическую констелляцию архаического человека. Возрождается варвар, но уже современный, цивилизованный, технологический (технический, искусственный).
       Такой же технический, искусственный характер носит восприятие смерти, обрастающей соответствующей смертельной технологией. Появляется идея виртуальной личности, которая как гибкая (вариативная) программа (софт) работает на жесткой (детерминистической и инвариативной) матрице (харде). Размышления о смерти оцифровываются в схему виртуальной жизни после физической смерти в качестве сетевой программы, которая оживляется в интерактивном режиме коммуницирующих пользователей информационных сетей. После смерти от человека остается информационный остаток, который хранится в сокровищнице информации как подставке архаической (буддистской) сокровищнице знаний в виде файла личных данных.
       Для обычного или повседневного, массового человека нормально не думать о смерти, а думать о жизни. Но что такое норма? Это линия, перпендикулярно разделяющая крайние точки прямой пополам. Крайние точки – это точки прямой начала-минимума и конца-максимума. Нормальный человек равноудален от рождения и смерти. Как известно противоположности совпадают: начала совпадает с концом на пределе, но диаметрально расходятся в норме-середине. Обычный человек – это средний, посредственный человек, далекий от противоречий жизни и смерти, невинности и вины, святости и низости, избрания и проклятия, добродетели и порока, добра и зла, красоты и безобразия, истины и лжи и пр. Он далек от абсолюта, ибо близок относительности. В плохом находит хорошее, в хорошем – плохое. В нем смешаны крайности в равной пропорции. Обычно смешение и есть норма, нечто среднее. Однако в нем нет чистоты настоящего качества без примеси. Предпочтительно, конечно, положительное качество, а не отрицательное, как например, жизнь, а не смерть, - причем в чистом, а не в смешанном, виде. Но что такое жизнь в чистом виде? Это то, что реально, а не иллюзорно, что есть, а не то, что таким только кажется.
       Для обычного человека реальным выглядит бытовая жизнь, которой и для которой он живет, используя для этого все то, что лежит в стороне от середины, от посредственности, соответственно в качестве средства. Цель – быт, средство – бытие как одна из крайностей жизни. Другая ее крайность – не-бытие. В быту бытие становится не-бытием, ничем, а не-бытие чем-то, более важным для бытового, семейного человека всем. Быт превращает человека в некто, в условную единицу, вещь среди вещей. Из-за быта все теряет свою цену. Жизнь становится бытом. Все, что не может быть им, становится смертью. Реальность вне быта пугает человека, угрожает ему стать самим собой, остаться наедине с самим собой, со своими неразрешимыми проблемами.
       Быт, среднее составляет смысл жизни для большинства людей. Нет, не так. На самом деле истина не нейтральна, не безразлична, она пристрастна, а не беспристрастна. Она ближе к истине, а не ко лжи, лаже если она истина лжи. такой она кажется человеку. Тогда какова цена этого выражения "на самом деле»? Даже если быт является тайным смыслом всех людей, это не вся правда. быт заслоняет от нас природу, физику вещей, мешает нам принять вещи такими, какие они есть. Почему? Потому что они не оставляют нам возможности выбора самих себя на виду вещей.
       Что нам помогает принять существо вещей? То, что находится по ту сторону противопоставления крайностей (противоположностей). Что это? Их смешение? Норма? Да, нет, нечто третье. К нему ведет не «золотая середина» как идеализация нормы или посредственной середины и не негативное качество нехватки, импотенции. Тогда это позитивное качество полноты, полноценной потенции? Нет, и не оно. Хотя оно близко искомому результату. Да, жизнь потенциальна, а смерть импотентна. Однако это не есть истина истины и лжи. И тем более она не в их смешении. Истина в том, что находится по ту сторону не только жизни и смерти, но и самой истины и лжи. Конечно, истина заключается в том, что, несмотря на связь истины и лжи, они никак не смешиваются. Так и жизнь и смерть нельзя смешивать, несмотря на то, что они связаны друг с другом и не существуют друг без друга.  Но то, что они связаны, не означает, что они смешаны друг с другом. То, что они не смешиваются в истине, делает ее иной по отношению к такому противопоставлению, но не сводит, не упрощает ее до их смешения. Такова по своей природе нирвана. Она ближе к истинной жизни, но одновременно и похожа на смерть. Однако она не является ни жизнью, ни смертью. Есть нечто помимо смерти. Но это не жизнь как ее интенсивность, полнота, а тем более не смешение жизни со смертью в обыденной жизни.
       Как определить это нечто позитивно, а не только негативно? Затруднительно, если вообще возможно.

        Ничто и что. Что есть ничто? Ничто. Можно ли сказать, что ничто есть? Нет, потому что ничто есть ничто. Но поэтому и есть все, что не есть ничто. Тогда что есть? То, что мы называем «что». Есть все, включая во все ничто. Но ничто есть как отрицание всего в качестве что. Является ли тогда ничто следствием отрицания. Нет, ибо отрицание есть проявление ничто. Что означает предложение в качестве определения сущности ничто: «Ничто есть ничто», как неточное в логическом смысле выражение того, что ничто не не-существует, но ничтойствует? Сущность ничто в ничтожности, а не в чтожности, точнее, чтойности. Сущность ничто заключается в его ничтожности как сущности, в том, что нет силы истолковать его сущность. В этом смысле, смысле не только логическом, но и онто-логическом, ничто ничтожно как по существу, так и по существованию. Оно имеет минимальное существование. Это существование или бытие не-существования или не-бытия. Тогда максимальным бытием располагает бытием собственно, сущность которого заключается в том, что оно есть в качестве есть, самого существования.
       Следовательно, онтологически, извечно нет ничто как сущности не-бытия, но есть что как сущность бытия. Таковы полюса онтологии. Но что творится между ними? Между ними, минимум и максимумом бытия, есть существующие, сущие. В чем заключается их сущность? В том, чтобы во времени становления найти свою меру как единство минимума и максимума бытия. Эта мера или оптимум бытия и будет тем, что можно назвать «сущим по понятию». Сущее, например, человек изначально имеет начало в ничто или не-бытии в качестве предваряющего зачатие и рождение в жизни и в мире. Что в данном случае есть ничто? То, чему нет места в мире до поры до времени. Вдруг оно пре-бывает, появляется в мире из другого сущего (в указанном случае из родителей), становится нечто, некоторым новым сущим. Находится некоторое время в мире и затем из него уходит, исчезает из бытия, то есть, снова возвращается, ничтожится в не-бытие.
       В результате что получается? То, что ничто есть. Но есть не в есть, а в не-есть, или в ничто. Ничто – это изнанка или оборотная сторона что как сущности бытия. И ничто, и что есть относительно всегда и везде, если есть раздельно, точнее, в противопоставлении друг другу. В становлении же друг другом они порождают мир сущего в целом и в частности. В отношении к иному сущее имеет дело как с бытием, так и с не-бытием, даже если этим иным является оно само, отделенное от себя местом и временем в сознании.
       Так как человек есть единство его составляющих сторон-измерений: тела, души, интеллекта и духа (воли, решимости), то у-ничтожение одной из них приводит к у-ничтожению и всех иных сторон. Это логично и онтологично. Таков принцип единства или тождества (не-иного). Но есть еще принцип не-единства, иного. Он предполагает противоречие не только логическое, но и онтологическое. Это противоречие есть противоречие тому, что бытие человека конечно и есть бытие к смерти в ничто. Если мы принимаем ничто/не-бытие и в нем человека, то в нем его парадоксально не было, нет и не будет. Человека нет до зачатия и рождения, как и нет после смерти. Человек появляется в жизни из жизни, в бытии из бытия, а не в смерти из смерти как явления ничто в не-бытии. Именно то, что его нет в ничто, делает возможным его появление в жизни. В силу того, что ничто ничтожит само ничто в виде смерти есть место и время жизни, которая через собственную конкретизацию в целом в особенном виде его части конкретно появляется и исчезает как отдельно взятый человек.
       После его жизни есть он как память. Чья? Тех, кто с ним имел, имеет или будет иметь дело в будущем через его следы или последствия того, что он наделал. Где находится эта память? В бытии. Если конкретизировать место и время памятования, то оно существует среди сущих. Его можно актуализировать, выведя из модального состояния возможности в состояние реальности в границах действительности. Но это только часть его. А где  другая часть? Другая часть либо ждет, либо уже нашла возможность иного воплощения. Иное существование, например, в том же виде умершего как вечно живого бессмысленно и онтологически несостоятельно.
       Так же, как в этом мире, люди покидают своих близких или знакомых для того, чтобы найти свое место в свое время, в ином мире как общем названии многих, бесчисленных миров они найдут свое место в свое время.
       Тогда остается пожалеть не о том, что они умерли, что их нет, но только о том, что их нет именно здесь и именно теперь рядом с нами. Что появилось в жизни где-то и когда-то, исчезает в этом где-то и когда-то, чтобы появиться и находиться в иных местах и временах. Для чего? Чтобы вечно длить не только бессознательную, но и сознательную, а также сверхсознательную жизнь. Условием такой вечной жизни является смерть как состояние ничто в не-бытии. Поэтому все живые вечны как преемственность жизни в ее становлении в изначальной бесконечности. Благодаря живой памяти, носителя которой являются разумные существа, жизнь вечна и вездесуща. Жизнь беспредельна на пределе в разуме/смысле. Поэтому жизнь имеет смысл, тогда как смерть его не имеет. Она занимает смысл у жизни, когда имеет отношение к сущему. Вернее сказать, это такое живое сущее, как человек, имеет к смерти отношение, когда ограничивает жизнь самим собой сообразно закону жизни, которая живет конкретно жизнью отдельно взятых сущих. Выходит, человек смертен в жизни. Однако именно поэтому он вечно живой как живущий другой жизнью. Жизнь живет в нас. В нас она обретает смысл. Через причастность к нему, к смыслу жизни, который есть в ней самой, сущие самосущи: были, есть и будут. Жизнь как смысл жизни сущих увековечивает их в бесчисленных мирах таким образом, что они остаются самими собой, везде и всегда разными. Если в одном из миров они не достигли малой толики ума или, тем более, его меры (оптимума), то восполнят в нем недостаток в других мирах. Единственно, что можно только отрицать, - это вечное одиночество. Оно бессмысленно в абсолютном смысле. В относительном же смысле одиночество есть симптом случайности рождения и жизни там и тогда, где одинокому сущему нет места и оно несвоевременно. Есть общение множества Я поверх времени в вечности и поверх мира в изначальной бесконечности трансценденции.

        Сверхумный ум (или, как писал Алексей Лосев, «сверхумное мышление»). Что это такое – «сверхумный ум»? Это ум, который умнее ума. Сверхумный ум – это заумь? Если ум посредственен, то есть, предполагает опосредствование. То заумь проста? Вряд ли. Неужели сверхум есть опосредствование в квадрате или сугубое опосредствование? Если так, то он есть нарушение меры, то есть, ума. Следовательно, сверхум есть безумие. Что за нелепость. Но тогда сверхум не есть заумь. А что тогда он есть? Ум ума, как сознание сознания, самосознание? Сам ум, то есть, ум как сущий, в том же смысле что бытие есть само-бытие.
 
       Перечитывая Николая Бердяева. Бердяев пишет в «Опыте парадоксальной этики»: «Ад есть состояние души, бессильной выйти из себя, предельный эгоцентризм, злое и темное одиночество, т.е. окончательная способность любить. Ад есть замкнутость в себе мучительного мгновения, при которой внутри этого мгновения раскрывается бездна и бесконечность, мгновение делается бесконечным временем. Ад создает и организует отделение души от Бога, от Божьего мира, от других людей. В аду душа от всех и от всего отделена и уединена и вместе с тем всем и всему порабощена. Извращение идеи ада в человеческом сознании привело к тому, что она была отождествлена со страхом Божьего суда и Божьего возмездия. Но ад есть не действие Бога на душу, в данном случае судебное и карательное, а именно отсутствие действия Бога на душу, неспособность души раскрываться какому бы то ни было Божьему действию, совершенное отпадение от Бога… Ужас ада совсем не в том, что суд Божий будет суров и неумолим. Бог есть милосердие и любовь, и ему отдать свою судьбу означает преодоление ужаса. Ужас в предоставленности моей судьбы мне самому» .
       Этот фрагмент сочинения русского экзистенциалиста оказался созвучен моему умонастроению и идее о том, что ад заключается в самом человеке, его зацикленности на самом себе. Конечно, это избитое общее место (топос или парафраз) христианской поговорки о том, что «кто душу свою пожалеет, тот ее потеряет». И в самом деле, так представляется положение души душевному человеку, считающему, что «душа – христианка».
       Тогда кто виноват в адских мучениях? Разумеется, по христианской логике веры, сам человек, отгородившийся от всего мира. Таков, например, Иван Карамазов Федора Михайловича, который не Бога, но мира Его творения не принимает.
       Естественно, напрашивается вопрос: «Что делать»? Спасаться в других. Как просто, главное понятно без усилий мысли. Не надо быть исключительным. Нужно быть нормальным, законопослушным, душеполезным и благоде(я)тельным. Не надо быть счастливым. Надо быть страждущим. Не надо быть независимым. Надо быть со всеми в стаде как овца, ведомая, с-пасомая пастырем в загон. А кто пастырь? Не волк ли? Ведет в загон, чтобы в свое время «задрать» по очереди. Не то вдруг загуляет и отобьется от стада, и станет добычей другого хозяина. 
       Итак, ад в тебе. Кто бы спорил. И это все? Это и очень много, и очень мало для понимания смысла ада и страдания. Кто виноват в существовании ада? Конечно, человек, а не боженька. Кто не принял БОГА, тот будет «извержен во тьму внешнюю, где плач и скрежет зубовный». Вот так. Вне Бога – это во тьме. Быть в аду в вечном одиночестве. Что за ужас! Ад – тьма. Рай – свет. Но свет жжет, а тьма – пугает. И вот мы летим как мотыльки на свет из тьмы. Тьма незнания лишает нас ума. Вот мы и бежим от нее, чтобы узнать, что нас ждет? Что ждет? Сожжение дотла. И пыли космической не останется в «черной дыре» ада. Рай есть свет, излучение. Добра? Так ли? А может быть чад ада есть последствие света рая?
      
       Из «Глубин космоса» и «Мечты». Чего ждут люди от инопланетян, которых в давние времена они называли «ангелами, «демонами» и «богами»? Спасения от чего или кого? Не от самих ли себя? Многие люди не хотят быть людьми. Им подавай сверхчеловека. Именно этого ждут от инопланетян, - ждут того, что они освободят людей от человечности. Что такое человечность? Это способность человека быть человеком, то есть, всесторонне развивающимся и целеустремленно совершенствующимся существом. Всесторонность развития выражается в возможности человека быть не только человеком. Вот для чего нужны нелюди.

       История учит тому, что она ничему не учит. Как понять записанное выражение? Его можно понять, если (при условии) в нем есть смысл. Какой это смысл? В выражении о том, что история учит не учиться, можно найти такой смысл: ее смысл обнаруживается не в настоящем, а в будущем относительно ее предмета – прошлого. Таким будущим для прошлого является настоящее. Соответственно истина и смысл как ее условие самого настоящего могут быть понятны человеку не уже в настоящем, а только в будущем. Можно констатировать, что смысл предыдущего открывается в последующем. Другими словами мотив является ясным и очевидным не в проекте, а  в его реализации – осуществленной цели, на которую бросают смысловую тень те средства и пути, которые используются и к ней ведут. Так по делам мы узнаем истинный смысл того, что мы замышляем и переживаем.
       Применительно к истории русской революции можно сказать, что ее смысл можно обнаружить в истории не самой революции, а в ее плодах, - так называемом «развитом социализме». Революционный энтузиазм триумфального шествия советской власти и первых пятилеток индустриализации (модернизации) архаической (традиционной) страны и массовый героизм отечественной войны с фашизмом привели к повышению материального и душевного, и даже интеллектуального благосостояния советского народа. Конечно, духовно люди скисли в условиях наступившего тотального мещанства. Ведь целью построения  советского общества было не его очеловечивание, а гонка и перегонка капитализма как царства буржуазной сытости. Кодекс строителя коммунизма с программой реального гуманизма был фиговым листком, прикрывавшим срамное место вульгарного материализма насыщения и опорожнения организма массового человека всевозможными потребительскими благами («жрать, срать, спать и плодиться» в превосходной степени). Поэтому естественно социализм ума и сердца  уступил свое прогрессивное место регрессивному капитализму живота и срама.

       Случайность и судьба. Догадка пришла после несчастного случая, виновником которого стал я, точнее, моя задумчивость, которая способствовала тому, что я оступился и промахнулся, - пропустил одну ступеньку. В результате оказался на земле с травмой головы: лба и затылка. Неужели это было запланировано в высших сферах? Конечно, нет. Это может случиться со всяким в сем полном случайностей контингентном  мире. Наша жизнь висит на тонкой паутине судьбы – ткани наших желаний, страхов и потребностей. Помимо необходимого элемента в конфигурации жизненной истории каждого существа, даже расположенного к разумной организации своей жизни, немаловажную роль играет случайный элемент.
       Поэтому не все волоски на голове человека сочтены высшим существом. Нет никакой гарантии в существовании никому в этом мире. Пример Иисуса показателен. Задним числом объяснили и оправдали его гибель провидением. Провидение работает на уровне мира в целом, но не в его частях.
       Каждый человек на своем примере или на примере своих близких с этим сталкивался. О чем это говорит? Не о том, что нет чистой кармы. Она есть. Но только на конкретно-всеобщем, а не конкретно-индивидуальном уровне. На индивидуальном уровне она есть в «грязном» (смешанном) виде с примесью случайности и свободы. Степень свободы повышается в том, что касается уже сознательного, а тем более разумного, состояния существующего (в данном случае человеческого существа). В этом заключается истина свободы. Обыкновенно свободу трактуют в превосходном смысле и связывают с истиной и благом. Так, кстати, понимал ее один из хорошо знакомых мне философов, который публиковался в не научных (литературных)  журналах под псевдонимом «Философ».
       Однако свобода есть не только «свобода для», например, необходимости в значении «свободной причинности» или для самой свободы, в коей необходимость фигурирует уже в качестве необходимости (необходимость самой свободы), но и «свобода от», например, необходимости как случайность (в этом случае случайность становится, как и «свобода для свободы» необходимой). Такая случайная свобода никак не связана ни с истиной, ни с благом. В общем составе свободы она имеет место и накладывает на саму свободу по существу свой неизгладимый отпечаток. Это свобода риска жить и случайно умереть.
       Но если это так, то, даже находясь в разумном состоянии на пороге смерти, из-за этой случайности можно «слететь» с пути и не оказаться в долгожданной (через многие рождения в различных мирах или только в этом мире) нирване, то есть, в таком раю, в котором нет времени и места для желания, даже такого желания как желание рая, нирваны.
       Да, от судьбы никуда и никогда не уйдешь, ибо в нее вписана даже случайность. И поэтому судьба непредсказуема. Но что это означает? Что ее нет в этом мире. Если под судьбой понимать точное следование рецептуре, как в аптеке, заданного протокола сценария жизни, бытия, его программирования в вечности. Нет ни «вечного двигателя», ни «вечной программы», «вечного сценария». Логика, как и все прочее, строится на ходу, по ходу движения, развертывания ленты событий. Ведь дух есть не карма, а свобода, возможность всех возможностей, в том числе и невозможности как возможности. Но поэтому в каком-либо мире из бесчисленного их числа и дух есть карма (ограниченное воплощение или ограничение своим воплощением). Но наш мир не таков. В нем есть место для свободы. Причем свободы не только для нас, но и от нас. Свобода от нас предполагает, что с нами никто не будет считаться. Не будет считаться не по злой воле, а по контингентному бытию. Это так, как бы нам не хотелось думать иначе и строить планы на будущее.

        Проблема оценки. Слабым местом учителя является оценивание ответа ученика. Какого критерия следует придерживаться учителю в оценке? Сравнивать одного ученика с другим или с самим учеником с целью увидеть прогресс в его знании во времени? Или сравнивать с тем, что знает сам учитель? Скорее всего необходимо сравнивать с тем, что положено знать любому ученику при ответе на конкретный вопрос темы курса. Однако возникает вопрос о том, что же положено знать любому ученику? То, что есть на самом деле относительно заданного вопроса? Возникает новый вопрос о компетенции учителя относительно того, что есть на самом деле. Да, и вообще, кто-нибудь знает это? Вряд ли. Тогда как быть? Ничего не остается, как предположить то, что мерилом оценки может быть только то, что считается стандартом, то есть то, что принято считать правильным здесь и теперь относительно предмета вопрошания. Следовательно, наиболее правильным, а значит вероятным, а не истинным, будет то, относительно чего было принято соглашение экспертов или компетентных людей, специалистов по подлежащему оценке вопросу. Остается вопрос: является ли общее мнение специалистов истинным знанием или только удовлетворительным объяснением? Вероятнее последнее, то есть, удовлетворительное объяснение. То есть, тройка самой оценке.
         И все же если оценивать, то как? Каковы единицы оценки? Какова система оценки? Пятибалльная? Если пятибалльная, то как ее перевести на человеческий язык? Можно так: двойка (неудовлетворительно) – никак, тройка (удовлетворительно, плохо) – так (сойдет), четверка (хорошо) – вот так, пятерка (отлично) – раз так, то… Здесь двойка и пятерка есть границы оценивания, его лимиты, крайности. Основные оценки: «хорошо» и «плохо». Отлично есть исключение из правила, а правило – хорошо. Хорошо – правильно, а плохо – неправильно, но все же что-то, а не вообще ничего. Значит, неудовлетворительно – это никак или ничего (ничто), а отлично – это все (что). Хорошо – это не все, но то, что необходимо. Тогда отлично – это не только необходимое, но и достаточное, то есть все, целое. А хорошо есть основа. Что касается плохого, то это только часть, случай, а не целое, правило, закон. Все понятно. А если понятно, то именно этим и нужно пользоваться.
        Тогда почему от этой системы оценивания сейчас отошли? В чем причина? Потеряли понимание? Вероятно. Объяснение: люди стали жить в более сложном мире, чем они могут понять. Это мир не-классический, то есть не образцовый, не вечный, а временный. Правда, есть другое объяснение. И оно таково: на самом деле, и раньше оценивание было непонятно, потому что его нельзя понимать, - его необходимо исчислять. А при исчислении необходимо более дифференцированное градуирование оценки. И так как мы живем в век информированного (цифрового) глобального исчисления, то такая форма оценки предпочтительна. Она более правильная, тем более, что поручается вычислительной машине. Правда, страдает понимание, но в технозое оно есть неисчислимая погрешимость. Поэтому на нее не стоит обращать внимания. Зачем понимание? Оно избыточно и даже вредно, ведь заставляет думать. В такой системе нет места мыслящему существу, потому что мышление было редуцировано к исчислению, что может делать и машина, то есть запрограммированный человек.   
        Возникает вопрос: А зачем вообще нужны оценки? Я думаю, что сами по себе они не нужны. Они нужны для чего-то другого. Разумеется, не для знания, от которого они, наоборот, отвлекают, а не привлекают. Тогда для чего? Естественно, для того, чтобы ориентироваться в сознании человека, им манипулировать. Но это ни в коем случае нельзя говорить тому, кого оценивают, то есть ученику. Ведь манипулируют сознанием человека для того, чтобы управиться с человеком. Причем, на самом деле, управляют не его знанием, а его страстями. Он, конечно, об этом догадывается. Но нельзя ему об этом сказать, иначе оно станет знанием и он будет уже неуправляемым.

        Философия: Начало и становление.  Философия имеет начало, значит у нее есть и конец. Где мы сейчас в ней находимся: в конце или в середине, или ближе к концу? Скорее всего ближе к концу. Перед концом должен быть ее подъем и его высшая точка, пик развития, а потом спад и прекращение движения, наконец, конец. Прошли ли мы пик развития? Еще нет. Мы даже еще не находимся на последнем подъеме. Мы сейчас пребываем в состоянии предпоследнего спада. Именно в этом состоянии имеет смысл вспомнить о былом философии, о ее прежних подъемах и спадах, установить их причины и условия и сделать все, что можно для ее возрождения, нового подъема, если не взлета. Но для этого, как всегда требуется, подготовка. Она начинается с собирания сил и извлечения урока из ее истории. Какая у нее была история? С чего она начиналась? Об этом мы сейчас подумаем и поговорим.
        А начиналась она с мифа. Поначалу философия была осмыслением мифа, размышлением над сказкой. Сказка имеет своего героя. Им был в этом сказочном размышлении мудрец. Мудрец, когда не молчал, говорил с людьми сказками, то есть рассказывал им, тем, кто спрашивал у него совета, как жить, так, что самому нужно было додумывать то, что он заводил. А заводил он, разумеется, в тупик, из которого нужно было выбираться собственными силами. Естественно, он подбрасывал зацепки-ключи, которые, если ты был внимателен, то мог найти, чтобы, зацепив за живое саму жизнь, открыть ее путь лично для себя и на тебя похожих. Так было прежде. Такой образ философа являют нам древние философы, еще близкие мифу, или сказке, так ее называли древние греки. Сказка от сказа, рассказа. Ведь мысль, которой занят, философ, становится ему понятной в словах. Кстати, а кто такой философ? Это человек, который любит мудрить. Именно так переводится на русский язык с греческого языка слово «философ».  Философ любит заниматься мудростью. Возникает опять новый вопрос? А что такое мудрость? И что значит «мудрить»? И почему мы начинаем философию с греков, точнее, с греческих мыслителей? Других не было? Вот на эти вопросы мы для начала ответим. Только, прежде необходимо разобрать то, что такое философия. А то мы о ней говорим, не сказав того, что она такое.
        Что такое философия? Как она называется и что означает ее имя мы уже сказали. Вот, что нам говорит об этом этимология (наука о происхождении слов): философия – это любовь к мудрости. Это ее явление в слове. А что она есть по существу?  Ее сущность заключается в том, чтобы не говорить (болтать) только, но еще и думать при этом так, чтобы дума, или мысль, была на первом месте, или мыслью, по преимуществу (par exellance). То есть, философия – это умное слово. Но не только. Она еще и дело умного человека. Мало того, что у много, но еще и сознательного, и идейного. Значит, философия есть и мысль, и слово, и дело человека. Ладно, мысль и слово, понятно, но вот, что за дело такое – философия? Дело мышления, конечно. Разве, мышление не дело, не труд? Или человеку легко думать, «напрягать» свои «мозговые извилины»? Мышление – это великий, духовный труд. Причем надо помнить, что все творится (созидается, делается) прежде в мысли и переживается следом. Так вот философия есть мышление над самим мышлением, работа над ним, творение самого мышления. Философ является законодателем мышления, его автором. Он его устанавливает и исправляет, если оно, это мышление, не держит строй, не ведет одну линию, искривляется. Тогда философское мышление изворачивается, в своем движении трансформируется, преобразуется, превращается, то есть, получает превращенные формы своего развития. Если оно развивается, а развиваться ничто не может только прямо, но обязательно, и вкось, с обратными (попятными) движениями, порой с зигзагами, то все же не просто двигается, но двигается со всем тем, что есть, вместе, например, в человеке с его чувством, волением, да, и с другими людьми, и не только, но и с миром в целом, в каком-то направлении. В каком именно? В таком, что если оно было прежде простым, то со временем и местом своего расположения усложняется, возрастает, связывается с другим и в себе это другое находит. Но этого мало и свое в другом находит. Это и есть развитие, прогрессивное развитие, т.е. такое, которое отличается следующими признаками: движением от простого к сложному, от низшего к высшему, от абстрактного, отдельного к конкретному, всеобщему с определением своей особенной специфики в нем, в этом конкретно-всеобщем.
        Разумеется, такое развитие предполагает в качестве момента своего движения и регресс, то есть упрощение, а не усложнение, деградацию, падение, а не градацию, подъем. Как это понять? Как диалектический путь развития всего, включая и само мышление. Диалектика, это новое слово, означает такое развитие, которое идет не сплошь ровно и непрерывно, но идет с перепадами, прерывается, скачет с одного на другое, когда противоположные стороны этого движения, которые показываются с ходом самого разделения этого движения на его фазы или такты в качестве пределов, краев этого разделения, различия, сталкиваются. Вот тогда и надо их связать друг с другом, чтобы они не разорвали своей силой отталкивания друг от друга в качестве полюсов строй целого движения. А это можно сделать только так, чтобы, появившееся в ходе движения, отрицание его, в качестве простого сложным, не уничтожило само движение. Такое возможно лишь через отрицание самого отрицания без отрицания содержания отрицаемого сложного, не препятствующего общему ходу движения.  Это то, что Гегель, последний философский классик из Германии (если философия начиналась в Греции более 2000 лет назад, то она закончилась в Германии в XIX в., во всяком случае лучше после этого она не стала), называл «снятием», то есть отрицанием отрицания без полного отрицания самого отрицаемого. В результате такого аналитического процесса движения, или развернутого и раздельного усложняющегося движения на простые его моменты, можно при соблюдении меры или разумного равновесия (рационального баланса или пропорции) получить нечто новое, более совершенное, лучшее, чем, было когда-то хорошим, старое, как синтетический продукт, связавший новое со старым. Именно так стала развиваться философия как дело. Занятие философа или мыслителя самого мышления.
        Что это такое философское мышление как человеческое занятие? Ничто иное, как теоретическое отношение к миру.  То есть, философия есть не только образ мысли или ее понятие как форма, которая держит мысль у меры как пробного камня истины и лжи, но и образ жизни. Какой это образ жизни и мысли? Такой, что ты равным образом принимаешь одно и прямо ему противоположное так, что находишь и одному и другому место и время. Почему? Потому что научаешься (умеешь, умнея) держать их единство. Теоретическое отношение к миру как отношение к нему через понятие, которое опосредствует предмет, держит его на дистанции от сознательно мыслящего, т.е. само мышление делающего своим предметным орудием сближает философию с наукой. Если же философ акцентирует внимание на созерцательности этого отношения, то он сближается философию с искусством, с его сосредоточенностью на незаинтересованном любовании прекрасной предметностью. 
        P.S. Дозированная правда, правда есть щелочь и кислота, она расщепляет и вытравляет ложь и иллюзии, обман, ошибку и самообман, т.е. ошибку на свой счет.
        Массовая культура или слащава, как в советское время, или пошловата, как в послесоветское время. И то и другое есть нарушение классической меры красоты, прекрасного в творчестве. Массовая культура есть спокойное, ровное состояние духа, когда он спит. Классическая культура есть взлет духа, его парения как результат, следствия высокого напряжения, которое нельзя держать постоянно, поэтому и существует опадение духа, его усталость и сон. Пики редки, единственны, тогда как ровные места широки, но все же более распространены неровности, правда, сглаженные опадением пиковых перегрузок.
        Иллюзия и истина, приспособление и созерцание, активная жизнь и жизнь созерцательная.

        Философия и наука. Философия – это личный поиск смысла своего места в мире. Кто я или что я? Кто – сам. Что – самость. Моя самость есть локальная человечность, лимитами которой выступает время и место положения в мире прежде всего людей. Задача: самому стать самостью. Это то, что я должен по отношению к самому себе. По отношению к иному я должен найти в нем свое место и оставить в самом себе место для иного. Вот это и есть смысл моей жизни. Что такое иное? Это дух, мир, я сам. Вот это занятие и есть философия. Она не возможна без метода как пути поиска к самому себе и иному: духу, миру и тому, что есть во мне, но не есть я сам, что выше меня, ниже меня, шире меня, уже меня, глубже меня, мельче меня. Тогда, что такое я? Я есть пересечение этих измерений, их центр. Что это за метод? Размышление. Есть еще школьная философия. Что это такое? Принятая к поучению история размышлений таких как я, но бывших, а также их современных мне единомышленников. Есть еще исследовательская философия или философская наука, которая как наука работает уже не со смыслами, но смыслами с вещами, извлекая из них их сущность. Это особая, необычная наука, ибо нормальная или обычная наука имеет дело не с сущностями, но с явлениями как фактами, удостоверяющими то, что есть нечто, но что само не является их предметом. Предмет обычных наук наводит их работников на мысль о действии в мире того, что само от них скрывается. Поэтому научные работники отвечают на вопросы и решают проблемные задачи, связанные не с тем, что есть, что является сущностью, а с тем, как действует то, что есть. Философская наука имеет же дело с тем, что есть, что является его условием и основанием не столько в мире, хотя и это занимает ее работников, но так и остается неясным, сколько в самом познании этого мира в качестве понятия мира и того, что в нем есть. Последнее, то есть мир в сознании, точнее, сознание в мире может получить обоснование и быть выяснено. Это и есть сущность как предмет отношения мыслящего к тому, что самим мыслящим не является, но для него выступает мыслимым нечто в виде вещи, хотя в ином аспекте отношения уже смысла может быть не вещью, но лицом, во всяком случае существом, если, например, имеет место быть как социальный феномен.

       Схематика истории философии науки как ее исследования. Апология науки, ее критика и феноменология есть составные части философии науки и ее достаточное основание исторического развития.
       Тогда, когда она появилась, а именно в конце XIX – начале XX в., она была представлена в виде учения трех школ: позитивной, критической и феноменальной. Логически их можно расположить в таком порядке: позитивная – тезис (положенное), критическая – анти-тезис (противоположенное), феноменальное – син-тезис (положенное в положенном и противоположенном вместе). Что такое положенное? То, что есть положительного в науке, а именно факт, следующий за тем, что является его причиной, то есть, законом, проявлением которого он как следствие является.
       Позитивная стадия в свой черед также делится на три фазы-момента (такта): тезис-антитезис-синтез. Тезис представлен логически позитивизмом Венского кружка с их демаркацией научных и вне-научных теоретических высказываний-предложений и принципом верификации (подтверждения) таковых эмпирическими предложениями протокола наблюдения в соответствии с процедурными правилами формальной (и символьной) логики.
       Антитезис репрезентируется учением «официального оппонента» Венского кружка К.Поппера, предлагающего свой критерий фальсификации как принцип философского обоснования правдоподобности или совместимости теоретических положений с эмпирическими предложениями их принципиальной опровержимости, а также свою схему объяснения роста научного знания не путем индуцирования, то есть наведения ума ученого фактами на закон, сформулированный в общих понятиях терминологического языка, а путем дедуцирования из смелых гипотез этих общих теоретических положений, подвергаемых принципиальной (радикальной) фальсификации с целью их очищения от вне-научных, научно бессмысленных, предложений. При этом чем более содержательнее теория, то есть более насыщена эмпирическим содержанием, тем она лучше опровергается и определяется в качестве научной. Причем истинной полагается не сумма фактов, а теория и ее предложения, условиями истинности которых и являются факты.
       Синтез позитивной стадии развития философии науки мы находим в учении И.Лакатоша о конкурирующих научно-исследовательских программах, в которых доктриной-константой, не могущей быть подвергнутой фальсификации, то есть, опровержению, но подлежащей постоянной верификации, то есть, подтверждению, как это было у венских логических позитивистов, выступает программное жесткое ядро, а вот переменной этих программ является так называемый им «предохранительный пояс», подлежащий переменчивой проверки опровержением, в качестве перекручивающейся ленты Мебиуса опоясывающей жесткое ядро теории-программы.
       А теперь перейдем к общей критической стадии развития философии науки как философской науки. Она начинается с тезиса Т.Куна о несоизмеримости парадигм или доктринальных основ теоретического исследования в момент совершения научной революции, когда одна научная картина мира сменяет другую, ей предыдущую.  Само развитие науки полагается Куном не как аккумуляция научного знания, его наращивание, рост, а как разрыв преемственности в этом росте, поворот в самом развитии, что, по Куну, есть аномальное в науке. Нормальная наука начинается тогда, когда ученые прекращают критические дискуссии, которые, согласно Попперу, как раз являются питательной средой роста научного знания, определяются в своей научной убежденности в истинности доктрины-парадигмы (образца-схемы того, как правильно описывать и объяснять предмет исследования) и занимаются только решением задач-головоломок (квестов), тестируя их на правильность соответствия (совместимости) парадигме. Однако с течением времени инерционного движения следования парадигме образуется масса нерешаемых задач в рамках принятой парадигмы и контр-фактов, не могущих ей быть объясненных и предсказанных. В результате создается революционная ситуация в науке, когда парадигма не работает, не помогает ученым управиться с возникающими проблемными задачами. Находится ученый-еретик, который вводит в дело новую парадигму. Происходит их смена. Новая парадигма не может быть соразмерна прежней.
       Когда мы обращаемся к позитивной части антитезиса, имеется в виду то, что есть утверждение отрицания, а именно несоизмеримость парадигм как разрыв в преемственности между фазами развития науки. Но это еще позитивная часть антитезиса или различие. А что будет на антитетической стадии этого антитезиса или стадии противопоставления (противоположности)? Ничто иное как учение П.Фейерабенда, направленное против возможности самого метода исследования истории развития науки. Что это предполагает? То, что история науки не имеет своей логики, то есть, пути развития науки равновероятны, из чего следует все, что угодно. Это означает, что наука в своем развитии обусловлена в равной мере не только собственно познавательными причинами, но и религиозными, социальными, психологическими, природными и прочими причинами. В результате размывается фундаментальный каркас обоснования и достаточного основания самой возможности логики истории развития науки. Получается, что наука находится в непрерывном движения пролиферации или размножения равных своих возможностей развития. И тогда выходит абсолютный релятивизм или плюрализм ее становления.
       Следующим этапом ее развития становится редукция беспорядочного или хаотического (плюралистического или полилогического) движения, которое можно назвать инструментально-прагматическим использованием науки всем обществом. Эта редукция оборачивается  догматическим упрощением понимания существа науки. Обратной стороной упрощения сущности науки становится ее популяризация и смешение с иными, вне-научными формами познавательной деятельности. На этом этапе мы как раз находимся. Что нас ждет в будущем? Ничто иное, как феноменальный этап ее развития и понимания, в подлинном смысле являющийся синтетическим, собирающим все то ценное, что в ней было за всю историю ее развития. И начнется он с того, что можно назвать позитивным возвращением к безусловным основаниям науки, а именно к ее абсолютной метафизической предпосылке.

        Сущность человека.  Человек единственное существо, которое мы знаем, как состоявшееся в процессе развития сознания в мире. Причем, человек является не только способным к развитию человеческого сознания, но он достигает на этом пути и осознания самого сознания, то есть становится носителем самосознания. Как понять этот пик развития сознания? Как то, что сознание знает себя как сознание, и как то, что человек сознает то, что он знает и сознает. И только? А этого мало? Эти два состояния становления сознания как первой ступени развития духа имеют своим основанием животное и социальное бессознательное. Но что их «снимает» в следующей фазе уже вне сознания развития духа? Сверхсознательная, а значит, сверхчеловеческая, фаза развития абсолютного духа, то есть духа как абсолюта, начинается с разума как логоса. Человек вплотную подошел к этой стадии или ступени развития, но так еще на нее и не встал. Он все еще пребывает в душевном состоянии или состоянии существа, использующего разум в качестве средства жизни. Природа у человека естественноисторическая, а не разумная, как у более совершенных существ, которых люди привыкли с древности называть, духами, демонами, ангелами, богами.
 
        Религиозный вопрос как вопрос философский. «Вам не страшно жить с такими мыслями»? С подобными словами к автору нижеизложенных строк мог обратиться «доброхотливый читатель». Почему в последнее время интеллектуальный человек так часто обращается к религиозному вопросу? Странно, ведь он не религиозен: в бога не верует, на него не молится, не участвует в богослужении и не находится в ограде церкви. И потом на дух не переносит религиозную проповедь. Вероятно, то, что его «обращение» не является религиозным, и есть обращение философское к религии. Когда имеет место философское обращение к чему-либо? Когда есть мировоззренческий (точнее было бы сказать, миросозерцательный, то есть, теоретический, а не мировоззренческий, практический) кризис, если полагать, что философия есть критика мировоззрения, работа с ним с разумной точки зрения как с предрассудком или с тем, что ей предшествует как бессознательно усвоенное, доразумное начало или устой жизни.
       Философия прямо, непосредственно не работает с практически сложенными узлами мировой паутины жизни. Она имеет дело, причем теоретическое дело, что уже является противоречием в противоположных понятиях «теории» и «практики» («дела»), в обнаружении и разрешении чего и заключается «философское дело», с идеями этих жизненных узлов, которыми все повязаны. Следовательно, философия не может появиться на пустом в культурном смысле месте, - ей, как правило, предшествует традиция осмысления того, что люди делают. Вот это осмысление дела, а не само дело, и становится предметом философской рефлексии, а также то, как оно, это рефлектирование (отражение) и спекуляция (отражение отражения) отзовется на самом положении дела.
       Приходит кризис, вызванный проблемой неясности основ жизни из-за их неустойчивости и изменчивости, зыбкости самого бытия, его становления. Именно эту проблему можно назвать религиозной. Неуверенность в такой подвижной и непредсказуемой жизни вызывает потребность в вере, покое и предсказуемости для продолжения обычной жизни. Другими словами, обычная жизнь нуждается для обычности в необычности. Казалось бы, можно было уже привыкнуть к такой жизни, а другой мы не знаем, ан нет, не можем привыкнуть к непривычности без привычки к привычности. Что это такое, поймем дальше по причине недоговоренности.
       Вернемся к самой религии, вернее, к тому, из чего она состоит. А состоит она во временном измерении из веры или прошлого, покоя или настоящего и предсказуемости или будущего. Вера есть основание религии как связи всего со всем. Человек чувствует себя несчастным, обиженным и слабым, когда полагается только на себя. Вместе с другими он обретает силу, великодушие, умение прощать и быть счастливым, как раз счастливым, ибо несчастье тяжело переносит в одиночку, тогда как счастье «на людях» создает иллюзию его не частичности, а целостности, то есть связь не с частью, а с целым, частью которого он является. Так человек обретает уверенность в самом себе, в других, в самой жизни, тем более, что она санкционируется высшей божественной инстанцией, признаваемой всем религиозным обществом, к которому принадлежит верующий. Поэтому понятно, что в настоящем он окружен любовью к богу всех верующих, включая себя, посредством которой его отношение к самому себе становится любвеобильным. В результате верующий добивается той цели, которая является предсказуемой в той мере, в какой он в нее верит, а именно, что после земной жизни он будет в вечности у бога уже не время от времени, а вечно. И чем же он там будет заниматься? Будет славить имя бога, ему служить, и в этом качестве славного служителя жить вечно. Какая сентиментальная идиллия! Без комментария.
       А теперь серьезно. Быть покорным существом, идущим на Страшный суд на заклание за свои грехи, - как это узнаваемо. Конечно, не это есть смысл того, что влечет к ответу на религиозный вопрос. Ведь этого мало. Так поставленный религиозный вопрос не есть и вопрос о смысле жизни Льва Толстого, который искал избавления от сытого и пресыщенного существования циничного скептика-аристократа в обращении к жизни простодушных и безграмотных крепостных мужиков, открыто признающих обряды и догмы традиционной религии без интеллектуальных сомнений в смысле жизни.
       Для Толстого необходимо было признать смысл жизни в самой животной витальности. Но он не был бы Львом Толстым, если бы этим довольствовался. Ему нужно было быть не только великим русским писателем, но и великим религиозным проповедником, предлагающим истинную религию как экстракт всех великих религий, в которых правда, по его мнению, сплетена с ложью. Однако это проблема Толстого. Современный интеллектуал не собирается извлекать сомнительную правду религиозной морали из примитивных магических обрядов и архаической трансцендентной догматики традиционной религии. Его интересует другое. А именно? Конечно, истина, а не очередное заблуждение Толстого.
       Да, он находится примерно в том же мировоззренческом возрастном кризисе, что и Толстой. Но видит его иначе и ищет из него выход в ином направлении. Ведь он же не великий, к учению (посмертному существованию) которого «не зарастет народная тропа», а просто человек, естественно интересующийся не народом («Я и народ» в смысле «поэт и публика», «Я и бог» и т.п.), то есть, Я, ставшим народом, богом и всем прочим, а самим собой. Другое дело, что за этим «я» нельзя не увидеть всего того, что не есть «я», а есть нечто иное, если, правда, не в «я» видеть цель своего существования.
       Для ответа на поставленный вопрос необходимо вернуться к религиозному раскладу времени. Философия делает закладку на религиозном уложении времени и откладывает решение религиозных проблем до лучших времен. Тем самым создается иллюзия рассмотрения философией любых проблем, в данном случае религиозных, с точки зрения вечности. В вечности сами проблемы становятся вечными, тем самым теряют свой смысл и лишаются философского значения. Некоторые мастера философского рассуждения утверждают, что философия занимается теми проблемами, которые не могут быть решены раз и навсегда, и поэтому они вечные проблемы. Однако такое утверждение лишено элементарного или здравого смысла. Поэтому они оговариваются так: философия в отличие от науки, которая ставит проблемы и их решает, занята не проблемами, а тайнами. Но и так понимая, мы извлекаем из них минимум смысла, который никак не может быть условием явления истины. Тайный смысл есть скорее условие, точнее, основание не явления истины, а ее сокрытия. Между тем философия со времен досократиков была озабочена обеспечением не-сокрытости истины, которая потому и называлась «алетейей».
       И вот следуя началу философии, можно поставить религиозный вопрос в таком философском контексте: имеет ли смысл вечная жизнь? Задаваться таким вопросом человек начинает тогда, когда приближается его земной конец и ему, как говорят, приходится «подумать о своей душе». Приближение конца доходит до сознания человека когда он уже пожил и то время, которое ему осталось он вынужден уже до-живать. Вот это и есть обычный возрастной кризис, ломающий непрерывность жизненного потока на две части: уже жизни и еще жизни.
       К пятидесяти еще остается остаток жизни для того, чтобы приготовиться к неминуемому концу жизненного пути. Тогда человек задумывается о жизни так, что понимает ее конечность. Прежде он вообще не задавался вопросом о ее конечности, ибо она для него не имела конца. Он жил не задумываясь о том, что его ждет. Он развивался. Но вот пришло время, когда время остановилось, развитие прекратилось, человека разбил жизненный паралич. И встал вопрос о смысле жизни. Для чего он жил? Для того, чтобы жить или умереть? Жить теперь он не будет или будет жить недолго. И это все? Тогда он жил для того, чтобы умереть? Бессмыслица какая-то. Может быть для «вечной жизни»? Но что она такое? Жизнь без конца? Но если без конца, тогда и без начала. Но этого мало. И без середины между ними. Потому что разве может быть середина между ничем. Но если есть что, тогда нет не ничего, а ничто.
       Значит, вечность абсолютна, а временность условна, есть нечто случайное, мимолетное, превратное, превращенное, ошибочное, иллюзорное, ненастоящее. Прошлое, настоящее и будущее времени как разрывы непрерывной вечности локальны и в ее вездесущности стираются. Но вместе с ними стираются и различия между сущими и остается одна на все и всех вечность, которая имеет своей тенью вечную инаковость в качестве производящей среды различия и эволюции жизни.
       Получается, что смысл «вечной жизни» заключается в том, что она не имеет смысла вообще, что всячески скрывается посвященными в эту не хитрую для разума тайну от простодушных, или имеет смысл не того, что имеется в виду, то есть, осмысливается, а чего иного, но какого, не имеет смысл устанавливать точно, ибо является только приблизительным, и чем он ближе, тем скорее удаляется от ясного и прямого внимания (интенции). И тем более не имеет смысла «вечная жизнь» отдельно взятого человека, потому что она не просто немыслима, а реально и идеально невозможна, хотя бы из-за того, что различия не абсолютны, а условны, иллюзорны. Они реальны в качестве иллюзии. Иллюзии чего – понятно. Но кого? Ответа на этот вопрос нет, потому что он неправильно поставлен. Никого нет и не было, и, разумеется, не будет в качестве всего как одного.   
       Тогда как же снять эту религиозную проблему? Только так: понять то, что тебя не просто не будет, а нет и никогда не было с точки зрения вечности. А то, что ты о себе думаешь, есть не истина, а заблуждение. Ведь понятно, что и ты и другие мимолетны, были и уже нет. Так что от них осталось? Только то, что записано в памяти человечества, то есть, стало культурой как уже не неорганическим телом, а сверхорганическим духом людей. Дух вечен, а человек и все человечество смертно. И именно в своей смертной жизни причастно к вечности как пределу своего конечного движения. Дух же не есть ни субъект, ни объект. Он просто был, есть и будет то, что нам доступно как недоступное.

        Проблема мысли и смысла.  Что такое мысль? Сложно сказать, тем более подумав. Для этого необходимо сосредоточиться на том, что действительно мы имеем в виду, когда думаем. Намного легче думать о чем угодно, но только не о самой думе. Почему? Обыкновенно, т.е. эмпирически или рассудочно, в чувственном созерцании и представляющем мышлении мы имеем дело с тем, что естественно и по форме и по содержанию различается так, что позволяет нам думать, иметь мысль о том, что мыслью не является, например, о предмете, короче, вещи таким образом, что, как если бы, это она о самой себе думает. То есть, ни нас, субъекта мысли, ни самой мысли, казалось бы, нет, а есть только ее объект, ставший предметом, ее вытеснившим из нашего сознания. Сама форма представляющего мышления, т.е. такого мышления, которое практически основано на фактах опыта, а теоретически строиться на логическом разделении получаемого в познании суждения на его субъект и предикат, располагает нас к такому забвению значимости мысли и ее автора.
       В рассудочном мышлении или рассуждении мы от одного понятия в качестве субъекта переходим к другому понятию в качестве его предиката, существенного признака, определяющего то, чем предмет мысли отличается от других ее предметов, ведь чтобы быть понятной, мысль должна иметь предметность. Предметом мысли или ее субъектом в суждении является то, о чем мы думаем. А то, что мы думаем об этом предмете становится его сущностным признаком в мысли или предикатом. Выходит, что мы движемся мыслью от признания в наличии в мысли предмета к его сущностному определению в составе класса подобных ему предметов с учетом его отличия от других сообразно уже не включающему признаку, а исключающему все прочие члены класса, с которыми он совместим, но не сливается. Об этом мы не можем не знать, если следом идем в мысли от предмета к предмету. При этом сама мысль не становится предметом мысли.
        Кстати, а когда она может ею стать? Только когда перестанет работать прежняя, обычная схема движения мысли. Что для этого необходимо? Ни много ни мало, затруднение в самом мышлении, т.е. в работе мысли, ее тупик. Этот тупик проявляется в том, что теряется ее предметность. И тогда она сама становится предметом своего интереса. Дума о самой мысли не может не обернуться мыслью о том, кто ее мыслит или в ком она мыслится. Если это происходит, то мыслящий начинает думать о самом себе. Для него само сознание становится предметом осознавания. Так к сознанию субъекта мысли приходит самосознание. Он начинает работать с самим своим сознанием.
       В таком осознающем себя мышлении в лице мыслящего мысль определяется одновременно субъектом суждения и его предикатом. Как это происходит? Будучи уже не представляющим мышлением того, что имеется помимо мышления, но мышлением себе себя представляющим. Но в себе как субъекте задерживается, т.е. входе своего развертывания оно себя теряет в субъекте, чтобы  найти в предикате, ведь для того, чтобы найти себя в предикате оно должно на себе задержаться и стать самим содержанием самого себя. Так формальное по мысли, но содержательное по своему предмету мышление становится мышлением содержательным не только по предмету, но и по мысли. Условием для этого является его всеобщая предметность.
        Говоря точнее, только тогда мышление будет содержательным по форме мысли, когда его предметом будет всеобщее. Мысль как предмет, т.е. мысль как таковая, является сознанию мыслящего, становится фактом самосознания, или событием состояния его осознавания в мысли, когда имеет дело со всем сущим в целом, в его бытии, работает на пределе всеобщего относительно самой себя. Иначе выражаясь, только при единстве мысли и бытия, что и есть философский способ или метод мысли и никак не в чувственном созерцании искусного опыта или представлющем мышлении  учения науки возможно подлинное единство мысли со своим предметом в мысли и одновременно бытии. При единстве мышления и бытия и с учетом мышления в понятии, разумеется.
        Философское мышление имеет дело с мыслью как таковой, т.е. такой мыслью, которая  совершила феноменологическое восхождение  к понятию. В понятии мысль самой собой, совершенной, замкнувшей на себе все как одно. Что это означает, как не то, что таким, философским, образом мысль выводит мыслящего на предел существования, насколько он вообще возможен в мысли и является уже не только в себе, но и для себя мыслью как знанием в себе и для себя не мыслящего собственно, но духа в нем. В понятии дух является мыслящим подвод последнего к разумному самосознанию. Именно в нем, в разумном самосознании духа мыслящий субъект преодолевает свое ограниченное, конечное «несчастное сознание», понимает что ни в нем как личности, ни в лице  всех других людей нет искомого всеобщего, которое их превосходит и только оно является истинной вечной и безначальной и бесконечной  абсолютной действительностью. Поэтому счастье личное отдельно ущербно и неполно, как не полно и счастье всех людей, существовавших, существующих и будущих существовать в истории развития человечества, так как не является всеобщим счастьем. Ведь всеобщее счастье, как и всеобщий разум не есть совокупность всех отдельно взятых событий счастияи и мышления. 
        Правда, оно состоятельно на время стремления к всеобщему единичных индивидов в той мере, в какой в них личное становится особенным выражением всеобщего духовного содержания.  Единственно, что нам дано, так это возможность себе отдать объективный отчет в том, что мы можем быть причастны истине, причастие которым можем переживать как личное счастье, но только при условии, что не будем путать, личное, особенное с всеобщим, являющимся истиной особенности единичного. Если бы это было не так, то никто бы не был счастлив, т.е. счастлив на время и несчастлив навсегда в том смысле, что его лишен на все оставшееся время, пока жив. И благодаря своей конечности, несчастлив не всегда, а только на время жизни. А так, до жизни и после нее, ни счастлив, ни несчастлив. Вот здесь мы и встречаемся со смыслом счастья, когда рассуждаем о нем.
       Но что такое смысл, если мысль – это событие человеческого сознания, причем такое, которое есть факт субъективной интенции предмета,  акт работы с ним, его узнавания вне непосредственной данности его чувствам, как не событие пребывания указанной мысли в выражении словом сущности предмета? В данном случае нас интересует смысл самой мысли В чем он заключается? Скорее всего в том, что мысль в собственном смысле своего слова… Что мы сейчас сказали? Что означает «в собственном смысле» слова, как не в том, что называется слово по его прямому назначению. А что является прямым назначением слова «мысль»? Мысль как таковая, которая находит себя, схватывается сознанием субъекта в кругу своего предела именования и имения в виду, т.е. в идее. Если она в этом схватывании понимается в своей идее, то на имеет форму понятия. Таким образом, речь идет о смысле понятия, его концепте как подвижном образе его вечной идеи относительно сущности того предмета, который понимается, в данном случае относительно самой мысли. Значит, смысл мысли есть предел узнавания в ней того, что собственно она значит, т.е. имеет отношение к тому, что есть.  Смысл – это сущностный предел мысли, при котором она пребывает в слове или каком другом выражении выражаемой предметности, это выраженная мысль в мысли или событие ее мыслимости. 
        Таким образом, мы получили мысль, состоящую из мыслящего (кто), мыслимого (что) и мышления (как): как что кем-то мыслится, имеется в виду предела своего существования. Смысл есть мышление мысли, модус ее существования, способ, которым она есть в сознании. Вне сознания она есть идея. Тогда смысл есть идея мысли в сознании, ее законченный образ в мышлении или понятие.  Итак, мысль есть единство что, как и кто относительно вещи или целостность, частыми которой являются мыслящий, мыслимое и само мышление, понятие которого в мыслящем мыслимого есть смысл, если он есть смысл самой мысли.
        К чему мы пришли в нашем исследовании смысла мысли? К тому, что, во-первых, ее смысл заключается в том, что есть мышление или движение сознания субъекта по направлению к тому, что она не только из себя представляет, а именно мнение, но и есть по существу, - знание, открываемое и узнаваемое в ходе ее смыслового движения к самой себе как предмету сознательного стремления.
        Во-вторых, смысл мысли заключается в воплощении объективной идеи мысли в материале сознания мыслящего субъекта.
       Смысл мысли есть связанность мысли тем, что она имеет в виду, или то, с чем она связана, то, что ей схватывается в чем-то предметном, за что она держится. В смысле мысль отдает себе отчет в том, что именно она понимает. И в этом смысле мысль становится понятием, т.е. ее истиной является понятие, которым она себя понимает.
       Значит, есть идея, или предположение, мысль как квант движения идеи (мышления)  в сознании человека, смысл как то, что является важным в мысли, само сознание, его состояние, в котором оно  дает себе самоотчет в том, что есть мысль и что она означает и на что указывает, и тем самым является самосознанием, а также предмет осознавания и мышления, который сознанием переживается в качестве предмета интенции сознающего и мыслящего, его внимания. И, разумеется, есть предмет как таковой, вне сознания и мышления сознающего и мыслящего, если, конечно, он не является самой мыслью или фантазией, мечтой.
       Нас сейчас интересует смысл мысли, точнее, проблемность его определения либо как того, что она означает или на что указывает. Если мы вспомним то, что писали прежде, то выберем то, что мысль означает. Но если она указывает на то, что есть сама, то смысл сведем к предмету мысли. Но и здесь он будет определен не столько как мыслимое содержание, сколько как событие самого мышления этого содержания. Но что значит «она означает»?  То, что мысль имеет отношение к порядку знания? Знания чего? Того, что она есть, в соотнесении с всеобщим, в котором ей есть ее, особенное, место.  Ведь она есть? Где? В сознании. В каком смысле в сознании? Да, в том, что имеет в нем свой топос, свое место. Она имеет в сознании место. Но когда? Тогда, когда сознание сознающего на нее работает, то есть им схватывается ее смысл.
       Причем, конечно, мы осознаем ее смысл, не тогда, когда ее мыслим, а следом, так как это уже другой акт сознания, его действие над самим собой при его сосредоточенности, фокусировке, на себе собственно. Ведь когда мы думаем, предметом нашей мысли есть не она сама, а тот предмет, на который она направлена. Допустим, что она сама есть свой предмет, как это имеет место в философском размышлении о мышлении. Но и в этом случае мысль мысли, если предметом мысли является она сама, понимается многоступенчато в трех проекциях, трех планах: во-первых, бытия как его событие, событие бытия сознания, во-вторых, знания как его сущностного содержания и, в-третьих, выражения как  переживания  субъектом очевидности соответствия содержания мысли ее свершению. В «ком» «как» «что» мысли имеет место и время. Мыслящий мыслит мысль. Но здесь же в мысли мы имеем следом  ее как узнаваемую в возвращении к себе в качестве состояния мыслящего.
        Дает ли мыслящему этот акт ее уже повторного свершения – возвращения к себе нечто новое в знании? Да, разумеется, мыслящий теперь не просто мыслит, но еще и знает себя мыслящим, т.е. тем, кому она обязана своим возвращением к  реальности. Действительно, она складывается и уплотняется. Концентрация мысли может обернуться ее заметным приращением на пути к истине.  Возникает вопрос: В чем оно может состоять? Это приращение может случиться за счет изменения контекста мышления с порядка рассуждающего сознания на порядок спекулятивного размышления, с сознания на самосознание в свершении мысли. В новом рельефе мышления, в необычном его разрезе многое в самой мысли может открыться мыслящему. Если это произойдет, то установится новый смысловой горизонт понимания мыслящего в мышлении.
        Смысл мысли имеет не только экзореференциальный (внешний, семантический и прагматический) план в качестве того горизонта понимания, который выводит мысляшего на новый, более высокий уровень приближения к истине, установления истинного соответствия между субъективной формой выражения мысли и ее объективным содержанием, т.е. такого соответствия, которое является событием свершения мысли. В становлении мысли понятием, которым она понимается, становится сам мыслящий. Смысл еще располагает эндореференциальным (внутренним, синтаксическим) планом в качестве той пропорции, которая складывается между элементами-частями мысли в ее умное (идеальное) целое.
        Сложносоставное целое мысли, ее смысловая целостность связывает такие ее части, как 1) идею в качестве предпосылки мысли, ее гипотезы, замысливания, завязки, абдукции и одновременно индукции, наводящей на мысль, 2) акт полагания мысли как сущностную отрицательность ее интуитивной интенциональности или непосредственной наведенности на предметное нечто в форме дедукции, выведения из нее мысленного содержания, 3) событие превращения, развязки, снятия напряжения между завязкой (непосредственностью замысливания) и разведением мысли, ее ростом, созданием пространства, заполненного ее дифференциацией, поляризацией крайних моментов развития-разветвления, предполагающего выбор одной их противоположных альтернатив-антитез. И, наконец, вслед за этой трансдукцией, ведущей к прерыванию, размыканию-разрыву непрерывного (континуального) выведения, к выходу за предел осмысленности в иррациональную область маргинальной бессмыслицы,  приходит 4) редукция, понимаемая не в качестве упрощения сложно составленного движения мысли, но ограничения трансгрессии в поле проблематичности осмысления, установления баланса на грани между смыслом и бессмыслицей, его возвращения через горнило плавления в стихии аналитического сущностного развертывания размышления к простоте непосредственного освоения-схватывания, но уже на новом уровне критического его прояснения, т.е. подлинного уясненного понимания. И последним, итоговым элементом состоятельности мысли является ее 5) сборка, кондукция, синтетический акт укладки мысли как сход с мертвой точки пустого повторения себя на новый круг обновления.
        Кратко: под(на)ход(ка)-рас(ис)ход-выход-приход-с(об)ход. Следом опять уход на новый виток хода мысли. Или: замысел-промысел-вымысел-умысел-смыс(е)л. То есть, мысль начинается с проблемы, с вопроса о том, что волнует мыслящего человека. Он вынашивает замысел. Начинает над ним работать, занимается промыслом, мыслит, размышляет. В результате промышления у мыслящего появляется не просто идея, но уже понятие о том, о чем и что он мыслит. Это то, что можно назвать вымыслом. Последний необходимо подвергнуть критической оценке, т.е. его оценить и уценить, в чем состоит задача умысла. В конце концов, выявляется смысл всего занятия мыслью.

        Проблема контакта с универсальным разумом. Если допустить, что существует универсальный разум, то он существует везде, где есть Универсум. А Универсум есть везде и всегда, ибо он есть все и это все в нем как в своем едином. Совпадает ли он, этот универсум, с тем, что ученые-космологи называют Вселенной или Метагалактикой? Да, но только в том смысле, что Вселенная как Метагалактика, т.е. физическая реальность, которую изучают, наблюдая, физики, есть только его часть. Ведь в части есть целое, частью которого она является. Но в целом есть и другие части, другие миры, другие Вселенные. Какие они? На этот вопрос мы пока воздержимся отвечать, пока не разберемся с тем, что нас занимает. А занимает нас универсальный разум. Для того, чтобы сделать его предметом своего размышления и в качестве такового ясно представить, желательно построить его наглядную модель. С чего, точнее, с кого мы будем снимать эту модель, как не   с самих себя? Введем фигуру сравнения себя с Универсумом, на это у нас есть некоторые основания, если мы полагаем что человек универсален. По аналогии с человеком выходит, что у универсума есть тело, как и у человека. И это тело есть космос в целом, частью которого является наша Вселенная в качестве например клетки тела. Такая у нас получилась органическая метафора. Продолжим аналогию дальше. За телом следует душа. Здесь у нас не может не случиться заминка. Душа может быть только в живом теле. Но является ли наш космос и сам универсум живым? Если раньше мы произвольно допустили сравнение универсума с телом, причем органическим, т.е. организмом, то можно ли теперь принять это предположение, допустимое в экземплярном сравнении, за концептуальное положение? На каком основании и в каком смысле? У нас нет для этого оснований. А если и можно принять за осмысленное положение (тезис) то, что универсум есть организм, то только в том смысле, что жизнь распространена  по всему универсуму, как по всему человеческому телу. Что, согласитесь, слишком, потому как есть большое преувеличение, да и выглядит комично. Тогда тем большей гиперболой будет то, что универсум есть живое тело, у которого имеется душа, а следом дух и разум.
        Где наша аналогия перестает удовлетворять принципу здравого смысла и быть вообще логически релевантной?  Не там ли, где речь заходит об универсуме как живом теле, которое имеет нечто больше, чем только жизнь? Здесь нас сбивает с толку принятая скрытая предпосылка того, что космическое тело универсума понимается буквально, а не символически, как организм существа, ведь сравнили мы его с собой, как существом. Получается, что аналогии в случае (примере) с универсумом как всеобщим не работают, ведь случаи, в лучшем случае, понятны применительно к особенному , но не всеобщему.
        А что если универсум есть не бесконечное существо, но только логика или сценарий развития: развертывания и свертывания бесконечного множества миров, натуральными (телесными и энергетическими) объективациями экземплярного воплощения которого они и являются? Существует предустановленная   гармония монадических миров под названием пан-логика. Предустановленная в том смысле, что ее никто не устанавливал, - она, эта гармония, или эквивалентное отношение между мировыми единицами, установилась вместе с ними. Сами по себе они друг от друга независимы. Но законы их развития онто-логичны и универсальны, т.е. действуют везде, но не одинаково в том смысле, что материал, в котором они действуют, везде, в каждом мире, разный, особенный, и по-разному, особенно, их универсальному действию сопротивляется.
        Таким образом, являясь целыми, эти миры-субстанции друг с другом сообщаются не прямо, но только опосредованно через логику-универсум, которая есть их разумная среда. То, что они друг от друга отличаются по своему материальному субстрату, снимает проблему бессмыслицы бесконечного раз(у)множения универсальной сущности без необходимости. В каждом из этих миров, согласно универсальному онтологическому закону их развития, т.е. логической универсальности ставшей в материале каждого из этих миров его онтологией, на определенном этапе его развития при соответствующих условиях появляется жизнь, которая превращается в разумную, когда достигает оптимума своего развития, чтобы распространиться следом по всему миру в форме мировой цивилизации разумных существ. В их лице эта логическая универсальность становится деятельным мировым разумом, ограниченным, правда, границами своего мира, от других миров. Способен ли мировой разум преодолеть границы своего мира и других миров и установить мировой контакт, что трансформирует саму структуру универсума как логики, возможно, но только при условии, что этим будет занят разум во всех мирах одновременно, а это вряд ли вероятно даже теоретически. А если все же это произойдет, то появится возможность для любого разумного существа сообщаться с другими разумными существами не только одного мира, но и всех миров, преодолевая бесконечные пространства и времена мгновенно. Как это возможно? Как возможно преодолеть бесконечные, по  человеческим меркам, пространства и времена, одного нашего мира, да хотя бы Млечного Пути, нашей Галактики?
        Никак иначе, как только физическим путем. Чтобы сократить время преодоления астрономического пространства между звездными системами, как минимум, двух  разумных участников контакта, необходимо иметьхотя бы одному  контактеру соответствующий уровень развития своего собственного разума  для  изобретения технического средства (космического корабля), летящего со скоростью, близкой скорости света. Если такой корабль будет построен, то появится возможность пространственного сообщения между ними.
        В случае с нами, у нас нет еще такого средства, но оно было у наших разумных предков, которые прилетели на Землю в доисторическое время для того, чтобы на ней жить. Именно на Земле были самые лучшие из минимально возможных для его выживания природные условия. На своей родине он уже не мог жить в связи с Галактической катастрофой. Накануне того, как она случилась, наши разумные предки выслали во все безопасные районы Галактики  разведывательные десанты, которые на Земле нашли приемлемые экологические условия для будущего приспособления.  Проблема заключалась в том, что космическая цивилизация наших предков находилась не в лучшей форме своего физического состояния. Она уже прошла период своего оптимального (совершенного) развития и клонилась к упадку. У наших древних разумных предков был нарушен баланс развития тела и духа. Стал быстро теряться иммунитет. Приближавшаяся космическая катастрофа должна была трагически ускорить их естественный конец. Они решили его отсрочить. Их можно понять. В других безопасных местах, которых оказалось меньше, чем предполагалось, природные условия были не лучше земных. Часть из инопланетян осталась. Но они вынуждены были искать способы приспособления к местным условиям. Располагая высокими селекционными технологиями они поддерживали себя в рабочем состоянии так долго, как это было возможно для того, чтобы совершить симбиоз с наиболее близкими по уровню развития туземными животными. Ими оказались приматы.  Без генетического вмешательства инопланетян местные приматы никогда бы не эволюционировали в разумные существа, ибо им не хватало главного, -  они не имели желания трудиться, которое присущ разумным существам. У нас, их животных потомков, до сих пор его нет, есть только нужда в труде для удовлетворения своих животных потребностей. Трудиться для наших разумных предков было не трудно, а легко, ибо именно в нем как духовном творчестве они находили счастье.
        Для нас же, естественно, как для естественных существ, т.е. животных, нет ничего труднее труда и одновременно нет ничего легче безделия. Разумеется, использовались для селекции те животные, у которых был продвинутый животный интеллект, зачатки навыка инстинктивного использования биологически нейтральных предметов для поиска пищи и биологически непрочные отношения внутри стада. В качестве таковых было выбрано несколько групп высших ископаемых приматов, которых наши ученые называют гоминидами. Симбиоз вначале давал отрицательные результаты. Причиной тому было то, что инопланетяне и земные приматы принадлежат не только к разным живым видам, но и имеют разный биопланетный топос. Первые особи, которые выживали в ходе проведения симбиозогенеза, были монстрами. Их мы в древности стали называть демонами, бесами. Инопланетный интеллект был искажен чудовищной физической формой их противоестественного воплощения и использовался этими тварями в злобных целях. Но вот, наконец, появились первые нормальные плоды симбиогенеза. Это были первые люди, которых мы назвали Адамом и Евой, Человеком и Жизнью. Их мы считаем своими земными предками, а наших инопланетных создателей богами. Но эти первые люди так и не стали полноценными потомками инопланетян, правда, оказались нечто средним между продвинутыми приматами и совершенными разумными пришельцами. Они не могли это пережить спокойно и в наших древних сказаниях говорится об этом переживании как об «изгнании из рая». Мало того, что пришельца уже пережили наилучшую пору своего развития, но и сам биоматериал для их симбиоза оказался малопригодным и капризным. Поэтому установление баланса или гармонии между различными психосоматическими формами: инопланетной и земной, автохтонной, и, главное, между новым телом и старым интеллектом так и не было достигнуто не только в ходе симбиозогенеза и следующего за ним исторического развития земных людей. Препятствиями на их пути обретения совершенного разумного лика своих божественных предков стали не только злобные твари-мутанты, которые им завидовали в том, что все же у людей получилось стать искаженным образом совершенного прототипа, а не безобразной карикатурой, и всячески злоумышляли, что осталось в памяти земных народов в виде сказок и преданий о кровавых оргиях злых людоедов и проделках коварных и голодных духов. Само это развитие имело основанием не естественноисторическое рождение человека и его интеллекта, а искусственное скрещивание высокого духа с низкой и смешанной телесностью. Что давало о себе знать на всем протяжении движения человека в истории. И это сказалось на расогенезе тем, что у одних рас животный норов проявлялся в силу природных и социальных обстоятельств совместной жизни более, чем у других. На что ответом в качестве компенсации появились изощренные техники не коллективного, а исключительно избирательного преодоления власти животной плоти для спасения духовной сути, начало чему было положено самими первыми инопланетянами, подвергшими себя симбиозогенезу ввиду того, какими последствиями это обернется для сущности их духа, истиной которого был их сверхчеловеческий разум. Однако путь привития разума животной плоти землян был слишком извилист и на каждом шагу тернист.
        И многие сокровища древней сверхчеловеческой культуры были утеряны. А те,  что остались, были использованы не по назначению, став сакральными предметами бестолковых культов дикарей, вложивших в них свое скудоумное сознание. Такими они остаются и поныне. Теперь наше божественное прошлое видится в кривом зеркале религиозных культов, перевравших все, что только можно, как только можно из великого наследия пришельцев с далекой звездной системы Эйя. Культура этих прекрасных и мудрых существ, спустившихся с небес на грешную землю так и не нашла в нашем лице своих достойных наследников. Развитию нашего разума, вернее чужого в нас, мешает то, что он не стал естественным явлением нашей жизни, а явился чужеродным даром тем, кто не может им разумно распорядиться. Единственно, что от них остается в нас это разум ограниченный нашей биологией, которая подавила более совершенную генетику инопланетян, а вне нас крупицы мудрости первопредков, бегло встречаемые в заповедных местах священных писаний и тайных знаниях, таящихся  в никому неведомых местах их медитирующих клонов.

         Принятие (Очерк человеческой и божественной комедии). Необходимо принять мир и себя в нем. Для чего это надо? Для мира и себя в нем. Это необходимо прежде всего для себя. С какой целью? Чтобы успокоиться и, наконец, от них освободиться. Неужели не понятно, что если этого не сделать, то они испортят тебе жизнь? Зачем бунтовать, ниспровергать кумиры, быть пламенным революционером, убежденным экстремистом, философствовать молотом по мировой наковальне? Какой в этом толк? Никакого. Таким образом ты мир изменить не сможешь, а тем более себя, ведь мир есть ты вне тебя. Другому мира ты никогда не узнаешь, если от себя не откажешься. Но об этом после. Здесь необходима  философия, которая позволяет тебе это сделать. Философское отношение к жизни или, как говорили советские философы, «мироотношение», предполагает не только универсальность мира, но и единичность человека, его ограниченность. И это надо принять, разумеется для того, чтобы не преодолеть, а отстранить от себя, сделать своим чужим. Но никогда не забывать, что это и есть ты. Но не только это. Ты есть не только то, что с этим ты делаешь. Ты есть и тот, кто это делает, и само дело. Единство тебя, тобой и с тобой. А это невозможно без занятия некоторой позиции «вненаходимости». Здесь как раз кстати это понятие Мих.Мих.Бахтина. Философы это называют трансцендированием.
       Необходимо научиться работать с самим собой как с материалом развития. Но не только развития самого себя. Еще и совершенствования, то есть достижения порога совершенства, какое вообще возможно относительно тебя. На этом пороге до тебя доходит то, что называется пониманием, пониманием того, что ты способен принять не все, ведь ты не универсален, а самого себя. Опять же не только для себя, но и для того, что есть в тебе, но не ты сам, а что в тебе открылось и что важнее тебя самого. Это и есть дух. Не мир, не ты, но дух. И вот тогда ты уже можешь быть преодолен как скорлупа, от которой очищается плод, ядро развития и совершенства. Но это нельзя сделать без принятия себя, своей ограниченности, как и мира и его уже универсальной ограниченности. Ведь подлинно универсальным может быть только дух. Именно он абсолютен и есть предел стремлений. Следовательно, нельзя сразу от себя отказываться. Это не разумно. Необходимо отказаться от себя тогда, когда себя узнаешь, свою ограниченность, что бы легко и свободно отказаться от этого ничтожества так, чтобы сам отказ был ничтожен, то есть, ему соответствовал. В этом и состоит смысл понимания.
       Понимание драматично. В нем есть и момент комизма, ибо оно имеет дело с ничтожеством, то есть с тобой. Причем жалость к себе, как и ко всему в мире и к самому миру, к тому, что есть во всем этом ничтожного, то есть человечность, преодолевается самим пониманием, его принятием, принятием своего ничтожества. Ведь у человека ничего, кроме этого ничтожества, собственно и нет, обратной стороной которого является жалость к себе и ко всему тому, что есть в мире, то есть в развернутом сознании самого себя. Такова жестокая правда жизни, сведенной к самому себе, к человеку, практикующему так называемый «человеческий взгляд на мир», человеческую точку зрения.
       Но в нем, в понимании, есть и момент трагизма. И он связан с ничтожеством человека, с тем, что человек обречен на свое ничтожество. Между тем, как в нем есть то, что лучше него и выше него, шире него и глубже него, то есть, есть дух. Когда дух осознает свое присутствие в тебе, то он не может от тебя не освободиться, чтобы стать самим собой. Таким образом эта трагикомедия разрешается. Занавес опускается. Представление заканчивается смертью паяца, актера-шута.
        Вот это и есть человеческая комедия. Как раз об этом написал цикл своих романов Оноре де Бальзак.
       Но есть еще божественная комедия. То, о чем написал свою поэму Данте Алигьери. Ты ведь знаешь, что Данте был эзотериком и имел свой взгляд на бога. Понять, что это такое, будет очень интересно. Попробую в ней разобраться. В чем заключается смысл комедии бога. Вряд ли сам бог есть комический персонаж мировой драмы, если это не атеистическое представление. Но это только на первоначальный, наивный, детский взгляд. Кстати, именно такой взгляд является религиозным. С точки зрения религии бог серьезен. Я тут вспомнил наш давний спор о том, что уместна ли шутка в словах и улыбка на устах христианина, как об этом говорил персонаж романа «Имя розы» Умберто Эко Вильям (Вильгельм) Баскервиль в полемической беседе со своим визави, идейным противником Хорхе Бургосским (не путать с Борхесом-писателем, на которого, кстати, Эко намекает). Я думаю, что ироническое отношение к богу не просто допустимо, а необходимо для того, чтобы не относиться к богу как к идолу, что не может не случиться, если ему поклоняться. Здесь я не кстати вспомнил Федора Михайловича с его «человеку нужно кому-нибудь поклониться» Пусть это будет бог. Не дьявол же? Бог то лучше. Если хочешь, пожалуйста. Но меня уволь. Бесполезно и даже вредно, если ты взрослый, а не ребенок. Ведь в религии как: верую, чтобы понимать. Как это понять? Вот так: поклоняюсь, чтобы понимать. Как еще точнее истолковать? Вот так: унижаюсь, чтобы понимать. Пресловутое поповское смиренномудрие. Я это прекрасно понимаю. В этом как раз и состоит предназначение человека быть слугой, лакеем бога. «Слушаюсь, что изволите?» Только понимать «что»? Разумеется, свое ничтожество. Ты есть ничтожество. Хорошо. Согласен. Но перед чем? Перед величием бога. Но что такое это божественное величие, как не великое ничтожество? И вот ничтожное ничтожество склоняется перед великим ничтожеством. Логично? Ведь тот и другой есть образ и подобие друг друга. Смех и только.  Не в этом ли заключается комизм бога? И в этом и не в этом. Не все так просто с богом. Это ведь обратная сторона не бога, а религии как слепого поклонения тому, кого она не знает, а выдумывает по своему незнанию по аналогии с человеком.
       А что сам бог? Дается ли он другим каким-нибудь способом, нежели религиозным? Разумеется, дается как данность ума. Именно ум есть мера, то есть закон порождения того, в ком он находится, то есть явление бога в тебе. Бог в тебе есть предел стремления к нему. Необходимо знать свою меру или бога в себе, чтобы спастись. Но он есть не только в тебе, он есть еще во всем. Однако все, включая и тебя, не есть бог. И все же бог, как и мир, то есть, то, в чем он находится, не вечен и не вездесущ, ибо миров бесконечное множество, как и богов в качестве их пределов развития и совершенствования. А дух един. В этом сказывается ограниченность бога, его «ничтожность». Но это не та божественная ничтожность, которая явлена религии. Религиозная ничтожность бога есть эффект религиозной работы верующих людей, а не самого бога, то есть, его образ в сознании верующих и истина их верности, которая ничтожна. «Гора веры» родила «мышь», то есть, своего религиозного божка.
       Трагедия бога состоит в том, что он, являясь пределом совершенства всего мира, не есть совершенство самого себя.
       Комедия же его заключается в том, что он этого не знает и знать не может, связанный чужим совершенством. Бог как творец связан своим творением. Но дух его освобождает от комизма положения творца. В боге есть дух, точнее, в духе есть бог. В этом смысле бог есть место духа. Дух в нем воплощается. Дух присутствует в боге, а не в человеке, в котором присутствует душа как превращенная (материальная или телесная) форма духа. Телесная форма души, вернее, душа как форма тела человека (как и любого другого развитого существа) служит проводником в мир духа или бога как воплощенного духа. Ирония здесь необходима, чтобы не угодить в ловушку бога. Если ты туда попадешь и возомнишь себя богом, то результатом будет трагикомедия. Ирония необходима как лекарство против пародии, ибо она ставит человека на его собственное место.

         Призрак человека: К Деррида и не только. Если определять человека через истолкование его наименования, то человек есть такое существо или самопроизвольное сущее, которое, располагает верхней частью, как чело или голова, чья функция состоит в том, чтобы оптимально ориентировать его тело в пространственно-временных координатах мира благодаря капсулированному в этой части сознанию на продолжительное время, - условно на век. То, что сознание находится, точнее, представляется находящимся в верхней части тела существа, соответствует тому верхнему месту в эволюции живых видов мира на планете Земля, которое человек благодаря ему занимает. 
       Человек есть существо социальное и потому индивидно конечное, смертное. Человек как индивид умирает, но не умирает сам вид человека, человеческий род. Что ждет человека после его смерти? Та память, которую он по себе оставил в живом сознании людей, его знавших, и в культурных артефактах, сочинителем которых он был. Что же говорить о том, что было до его рождения? О нем ничего, ведь его же до рождения не было. А если верить в положение доктрины о перевоплощении о том, что он был прежде, то он был другим, в такой же степени связанным с настоящим своим видом, с каким связаны его настоящие близкие. То есть, он был другим человеком или существом, сущим, вещью, прахом, пылью и, наконец, никем и ничем в смысле определения того, что он есть, а того что он есть.
       Тогда невольно возникает вопрос о том, что если человека уже и тем более еще нет физически, то существует ли он в каком-либо другом качестве или нет? Например, в духовном качестве он есть, когда его нет физически? Если есть, то что означает конкретно это духовное качество? То, что не является физическим, материальным, вещественным, телесным? Если да, то есть, духовное не физическое, а метафизическое, не материальное, а идеальное, не вещественное, телесное, а невещественное и бестелесное, то как это понять? Причем с веществом и телом связана энергия и та информация, которая передается с помощью энергии. А с ними, с энергией и информацией, как быть? Они тоже материальны? Если да, то тогда не идеальны и не духовны. Разумеется, энергия как действие физического поля и работа материального тела, состоящего из натурального или искусственного вещества, не идеальна и не духовна при условии понимания духовного как идеального. А информация, которую обычно отождествляют со знанием? Ведь знание мы, не задумываясь, полагаем идеальным по своей сущности? Для того, чтобы ответить адекватно на эти сложные вопросы, необходимо прежде определиться в понимании того, что такое идеальное и как оно связано с материальным, составляет ли оно с ним единое целое или находится в раздельном состоянии.
       Не будем пускаться в обстоятельные упоминания тех мыслителей, которые посвятили свои мысли столь сложному вопросу определения того, что такое идеальное. Достаточно просто назвать одно имя, чтобы на этом остановиться: Эвальд Ильенков. Знающему достаточно. А тот, кто не знает, пускай останется со своим незнанием, - ему же будет спокойнее, помня, что целью любого размышления является успокоение и достижение состояния невозмутимости или, как говорили древние, атараксии. Продолжим. Наши дорогие марксисты-идеалисты, которые уверовали в материю, коммунизм и человека вместе или по частям, полагают, что идеальное есть материальное, которое пересадили из природы или общества прямо нам в голову. Там оно привилось, прижилось, освоилось и присвоило себе право распоряжаться тем, что его породило. Оно, это идеальное, точнее, идиллическое как инобытие вещи в сознании человека, порой считает, что все то, с чем оно имеет дело, действует сообразно его логике, от него производно. Поэтому можно строить «светлое будущее» идейно, но сообразуясь с тем порядком вещей, в котором приходится жить и работать.
       Получается, что идеальное есть тот трудовой порядок, план работы, ее схема, которая отвечает сущности предмета труда. В этом смысле идея как единица идеального есть порождающая модель вещи в человеческом сознании, которое социально, как и труд, творчество, а не в самой вещи. Это идеальное как идея находится человеком в слове в качестве смысла, которому вне словесной реальности отвечает сущность вещи, которая именуется и имеется в виду сознанием человека.
       Если мы так понимаем идеальное, которое тождественно духовному, то духовное производно от материального. Но оно способно, точнее, человек в духе как его носитель способен благодаря духовному воздействовать так на материальное, что возможно его совершенствование, преображение как облагораживание, разумеется, в лучшем случае, так же, как в худшем случае, возможна порча, коррупция материального. Кстати, социальная коррупция есть феномен не материального, а духовного порядка, связанного с превратным, превращенным способом обращения с материальным. Если идеальное способствует прогрессии материального, социального или личного характера, то оно приближается к идеалу как пределу движения прогрессии. Но все это имеет место быть материально только при условии развития сознания не только как личного феномена, но и коллективного. Причем и личное, и коллективное равным образом есть явления социального, которое материально. Вот как выходит, если думать в духе Маркса. 
       Однако вернемся к нашему человеку. Что у Маркса и его учеников можно взять для его понимания? Естественно, понимание идеального. Необходимо его только уточнить, чтобы вникнуть в существо призрачности человека. Сам по себе человек, то есть, вне своей субъектности и субъективности, объективно есть пустое место, призрак. Вот именно так можно назвать его духовность.  Духовность призрачна в том смысле, что она сама по себе невидима, но при овнешнении в порядке вещей фигурирует на заднем плане как то, что, открываясь, скрывается, кажется, символически выражаясь как выраженное выражаемого объективного содержания.
       Человек в своей человечности призрачен. Его человечность есть то единственное, на что он способен в отношении к духу. Человечность как сущность человека есть человеческая душевность в качестве явления духа в нем. И так как дух призрачен, не материален, то и человек в духовной проекции есть призрак. В своем наличном состоянии человек есть физическое существо, социальное животное, использующее духовность для сохранения и преумножения своей животной социальности.

        Почему философия есть философия, а не… Многие философы (предполагается те, кто занимается философией, а не просто умничает, выясняя, кто умнее, а то часто создается такое впечатление) себя уверили в том, что их занятие есть наука. Правда, ученые так не считают. Да, ладно. Это разве важно? Или важно? Может быть, к их мнению о том, что философия не наука, а философия, стоит прислушаться? Ведь если мы послушаем ученых, то они говорят, что занимаются  построением теории, которая бы естественным образом предсказывала наблюдаемые значения всех параметров или измерений своих материальных (или физических) предметов исследования. Причем, что немало важно, хотели бы построить такую теорию, которая была бы правильной в своем описании мира. При этом они верят или хотят верить в то, что такая теория должна быть простой и красивой, а не сложной и безобразной в смысле фрагментарной. Для того, чтобы в этом убедиться, не надо ни на кого ссылаться, достаточно с любым из них поговорить.
        Такое введение в предмет нашего размышления и обсуждения можно назвать феноменологическим, т.е. таким, каким оно является нам опытным путем сознания. На что нас наводит это опытное описание науки, как не на то, чтобы таким же образом присмотреться к философии как науке? Если это принять, точнее, допустить, то философы тоже строят правильную (они называю, истинную, уточняя, что это не совсем или совсем не одно и тоже ) теорию, которая бы естественным  образом предсказывала наблюдаемые значения измерений своих материальных предметов исследования. Так ли это на самом деле?
        Начнем с предмета философского исследования или размышления, так философу понятнее. Предметом философского размышления является не материальное (уже отступление от принятого или, точнее, допущенного, стандарта имения ввиду). А что тогда? «Не материальное только»? Если убрать материальное, то останется «не». То есть, получается, что философы занимаются отрицанием того, что есть, или занимаются тем, чего нет, самим ничто? Есть и такие философы, которые само ничто делают своим предметом исследования. Но что они получают в результате работы с тем, чего нет? Что? Нет, ничто как что. Для них что – это ничто, ничто – это что и т.п. Это горе-философы. В каждом стаде «философов-баранов» найдется «паршивая овца», мнящая себя умнее других. Бог с ними, с овцами, да и с баранами тоже (если интересно, что баран и овца – это одно и тоже или нет, то это вопрос не к философу, а к ветеринару). Вернемся к предмету нашей философии, ибо те философы (интересно, а вообще они философы или кто-то другой, например ученый, который не разобравшись со своей наукой, точнее, ее предметом, мнит, что философия – это умное занятие, а нет ничего «умнее», как выдумывать то, чего нет?) не наш предмет.  А что предмет философии, как не отношение размышляющего к тому, что есть, и есть не только материально, но и идеально? Само это отношение материальное или идеальное? Оно, это отношение, есть? Есть, значит мы уже знаем, что есть реальное. И это реальное философы называют бытием. Отношение к чему? Ко всему тому, что есть. Само отношение есть, как и есть то, к чему оно относится. Что это за отношение? Задавшись таким вопросом, мы уже переходим от бытия, существования к его сущности, к тому «что» именно оно есть? Естественно, познания в форме мышления. Но если есть и само это отношение в качестве мышления как формы познания и то, к чему оно относится, а относится оно к тому, что  есть, значит и к самому себе, ведь оно тоже есть, то есть единство мышления и бытия. Но какое это единство материальное или идеальное?
        Кстати, мы еще не забыли, о чем прежде думали? А думали мы о том, что предметом науки является нечто материальное. К сведению, идеальным принято называть то, что не является материальным. Если мы понимаем свой предмет, а именно свое отношение к материальному и не-материальному, как материальное, то мы заняты наукой, используя идеальное не как предмет исследования, а как его средство. Но для этого мы должны «закрыть глаза» на то, что предметом мы имеем и то отношение, которое есть отношение к не-материальному. Ученый, кстати, тоже имеет познавательное отношение к своему предмету, но он у него материальный, а не идеальный. Правда, если мы дальше будем копать ученых и их подозревать в том, что на самом деле они тоже занимаются идеальным, ведь сама теория, которую они строят, не материальна, а идеальна. Они согласятся, но пошлют нас прямо к натуре, ради которой эту теорию строят и потом ее проверяют этой натурой, практическим использованием самой теории. Здесь же, в философии, если мы «закроем на него глаза» (имеется ввиду предмет), то мы его потеряем. И чем же тогда мы будем заниматься? Правильно, ничем иным как тем, чем занимаются философы ничто, т.е. ничем.
         Есть еще один вариант. Предположить уже не полемически, а доктринально, что наука занимается не только материальным, т.е. имеет не только материальный предмет, но и предмет не-материальный. Некоторые ученые, их подавляющее меньшинство, начинают иронизировать не только друг над другом, что в не рабочее время позволяется, точнее, допускается (ученые не позволяют, что делают «власти», они допускают), но и над своим предметом. Это, так сказать, ненормальные, прошу прощения, неклассические или совсем неклассические, точнее, постнеклассические, ученые. А нормальные с этим не согласятся. Они люди серьезные и заняты настоящим, а не сомнительным, делом с тем, что есть и есть материально, естественным образом наблюдаемо.
        Однако, вернемся к нашим «баранам», прошу прощения вы не так подумали, речь идет не о философах, ведь они не наш предмет, они имеются ввиду только по поводу нашего предмета, а это так, к слову, как говорили древние. Итак,  предметом философии является мышление о бытии, причем такое, какое стремится к самому бытию, как интеллектуальная любовь к бытию в качестве того, что есть, поскольку оно есть, т.е. того, в чем сущность является самим существованием. Эта любовь разума в лице мыслящего к богу, ведь так понимаемое бытие и есть бог, что говорит нам классика в лице св.Фомы, есть попытка мыслимого с ним слияния, т.е. достижение единства мышления и бытия. Что мы имеем? Предмет как единство мышления и бытия. Причем имеем не как данность, а как проблему. Проблему чего? Этого единства или самой истины как «естины». К чему стремится философ, как не к истине? Но что она для него? Проблема. Не данность задачи, как для ученого, и не таинство (тайна) веры, как для богослова, а проблема ума. Проблема в том, как можно понятным, точнее, понятийным образом установить это единство мышления и бытия, что и есть истина как сама реальность, точнее, действительность.  Возникает вопрос: Можно ли вообще, точнее, в целом, принципе, эту проблему разрешить? Это ведь не натуральная задача ученого, которая имеет или будет иметь известное решение. И не божественная тайна богослова, в которую можно только верить, отказывая себе в понимании.
        Для того, чтобы подступиться к ее разрешению, философы и занимаются выяснением того, какое, по своему существу, это отношение мышления к бытию. Разумеется, что не материальное и непрактическое, а идеальное и теоретическое. Но что значит идеальное? Это какое? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, необходимо уточнить смысл понятия «идеальное». А потом применить его как отношение к тому что есть вообще, т.е. к всеобщему, абсолютному, вечному и бесконечному. Сказать, что идеальное – это не-материальное, это почти совсем ничего не сказать. Но здесь уже есть намек. Намек на то, что отношение к предмету или, нейтральнее, объекту берется в связи с субъектом, ведь к объекту кто-то относится. Само мышление о бытии как объекте есть мышление субъекта. Это субъект-объектное отношение. Что может помешать установлению истинного единства субъекта и объекта в данном случае? Что нарушит объективность этого отношения как признака его истинности с точки зрения того, что акцент здесь делается на объекте, т.е. бытии как существовании и самого субъекта тоже, а не только объекта. Разумеется, субъективность субъекта.
        Значит, субъект в своем мышлении должен быть объективен, т.е. ему следует следовать логики самого объекта, т.е. бытия. Он не должен выдумывать, т.е. быть субъективно пристрастным. В этом чем он не ученый? Он ученый, как дважды два – четыре. Как, впрочем, и наоборот. Значит, хотя само это отношение мышления к бытию не материальное, как бытие, или часть бытия (что именно мы выясним позже, когда дойдем до этого логически), но оно и не субъективное, а объективное. Это объективное отношение является теоретическим в том смысле, что не дает возможности субъекту практически прямо, непосредственно иметь дело через органы чувств с самим объектом, но зато предоставляет ему возможность с ним работать прямо в самом сознании, правда, если эта работа будет разумна, иначе неизбежен субъективизм.  Кстати, само бытие как таковое, т.е. все как одно, доступно только через понятие ума. Изначально оно возникает в уме человеческого субъекта, других натурально мы не знаем, в качестве идеи бытия, т.е. как нечто идеальное в сознании, точнее, как все в одном в мысли обо всем сразу. То, с чем люди имеют дело в жизни, они следом откладывают в своем сознании, проживая (опредмечивая) это для себя  тем, что они сделают, т.е. миром культуры, и затем передают по наследству своим потомкам в виде культурных артефактов, а именно свое жизнепонимание мира, точнее, того, что всегда от него остается неизменным и могущим быть принятым (распредмеченным) сознанием других.  То есть, бытие для  человека это и есть его идея. Она, конечно, абстрактна как чистое качество того, что умом имеется ввиду, в данном случае всего как одного из того, что есть. Но когда эта идея осмысливается, то она, переливаясь смысловыми нюансами слов, произносимых по поводу существования изменчивых вещей и им соответствующих отношений, конкретизируется, развивается в систему понятий, в которых мы начинаем понимать это бытие.
        Выходит, что понятие бытия есть не просто субъективный образ бытия в сознании субъекта, если бы это было так, то речь бы шла только о мнении об этом бытии, его представлении, т.е. выдумывании бытия. Оно есть объективный образ, точнее, умный вид бытия в сознании любого субъекта, способного разумно развивать свои мысли согласно логике развития самого предмета мышления. Понятие, как и идея, конечно, идеально. Подчеркну, идеально, а не просто идильно, т.е. есть не столько то, что мы «видим» в своей голове, сколько то, в чем она, точнее, наше сознание находится как в объективном пределе, в принципе, возможного для человеческого субъекта мышления и понимания относительно этого предмета. Система таких понятий и есть теория в чистом (или идеальном) виде. Тогда философия и есть наука, но наука чисто спекулятивная, что иногда ошибочно переводят, как абстрактная. Философия конкретна, если понимать конкретность в собственном смысле слова, т.е. философски, в качестве «сращения», «соединения», как это делали схоластики средневековья, первыми научившиеся пользоваться этим понятием. Ведь что такое философия, как не работа по соединению, сшиванию, плетению смысла слов по логической канве, в которых играет жизнь сущности вещей, явленных сознанию в объективно упорядоченном движении понятий.  Философия конкретна конкретностью  понятия, что означает, что нельзя вывести из одного понятия все, но можно вывести одно понятие из всех понятий, т.е. и из одного понятия можно вывести все другие понятия, если они уже будут, ведь они вечные. Одно понятие предполагает все другие. Но в нашем конечном сознании эти понятия не могут все сразу являться ему, а только по очереди согласно порядку логики выведения.
        Если это так, то не может не возникнуть вопрос о том, откуда эти понятия, если они не из головы? Из природы или натуральной, природной, т.е. естественной, или культурной, т.е. искусственной? И потом как быть с тем вопросом, на который мы так и не ответили: само единство мышления и бытия материально или идеально? Попробуем последовательно на эти вопросы ответить для того, чтобы следом ответить на интересующий нас изначально вопрос о том, что философия есть философия, что, однако, никак ей не мешает быть наукой, если только понятие науки не расширить по смыслу. Однако, не будем торопиться. Итак, понятия, естественно, не появляются физически из материального мира, потому что там им нечего делать, - для чего умножать мир вещей, процессов, событий, явлений еще и идеями, и понятиями? Здесь мы придерживаемся принципа Оккама, т.е. не умножаем сущности без необходимости при описании и объяснении мира явлений.   Тогда они появляются в мире культуры? Казалось бы, да, но с оговоркой. Философские понятия или понятия как таковые, т.е. вечные вещи, вещи опять же в том смысле, в каком они изначально понимались как единицы (элементы) бытия, или вещи, ставшие собой вовеки, существуют в культуре, только и если только культуру понимать, как мир разумной жизни. Мир или универсум вечен и вечен его разум, как и его материальный субстрат. Универсальный разум всеобщ также, как и сам универсум. Что из этого следует? Следует то, что он как один во всем существует особенно в каждом из своих носителей-субъектов, если для этого есть объективное условие и субъективное стремление. И существует он в них в предельном виде в форме движения искомых понятий, в которых мы понимаем то, что вокруг и в нас происходит. А если так, то, разумеется, понятно, что единство мышления и бытия реально, а не только формально, а значит и материально и идеально. Идеально, что дается в пределе, в идеале в форме понятий универсального разума, а материально, что развивается в материале той эмпирической культуры, какая имеется ввиду места и времени этого отношения. 
        Вот теперь только мы вплотную подошли к интересующему нас вопросу о том, является ли философия философией? Да, она является философией, если есть не эмпирическая, а спекулятивная наука или наука логики, причем не формальной логики только как части общей, но логики в целом. Что и требовалось доказать.
 
        Почему дух не Бог, а никто. Правда спасает знающих, не-знающих она губит. Не-знающих «спасает» ложь, та ложь, которую называют «ложью во спасение». Есть бытие, нет не-бытия и его сущности – «ничто». Сущность бытия есть «что», т.е. сущность как таковая. А какая может быть сущность у бытия, как не само бытие? И вот это чистое бытие, бытие по своей сущности, люди называют богом. Кстати, я заметил, что мало о чем люди пишут больше, чем о самих себе и о боге. То, что они пишут о самих себе, о человеке понятно. Но вот о боге? Становится понятным, если бога понимают совершенным человеком. Но что есть бог? И есть ли он что? А может быть кто?
        Бог есть. Если его нет, то не важно, что он есть. Значит, бог есть то, что он есть, то есть чистое бытие, в котором сущность есть существование. И все? Нет, бог еще есть и кто. В чем проявляется божественная «ктойность»? В его духовности? Нельзя ответить немедленно на этот вопрос в связи с тем, что он сложен. Что такое дух? Легче найти ответ на вопрос о его ктойности, если его искать в божественной креативности. Бог есть творец. Вот что его делает богом. Он есть создатель мира и всего того, что в нем есть. Из чего он творит то, что есть в этом мире и сам мир? Из того, что есть или того, чего нет, то есть из бытия, значит, из самого себя или из не-бытия, не из себя. Если бы он творил из себя, то это был бы мир бога, он сам, но тот мир, который есть, не есть мир бога, не есть сам бог. Тогда этот мир сотворен богом не из него самого, а из чего-то другого. Из чего? Если мы помним, что бог есть бытие и кроме него нет ничего, если не считать само не-бытие, то бог сотворил мир из не-бытия, то есть из ничего, из ничто. Здесь такая логика: до мира не было ничего, кроме бога. Значит мира не было.
        Получается, бог, логично, сотворил то, чего не было из него самого как того, чего не было, то есть сотворил из ничего ничто. Но возникает вопрос: как это ничто стало чем-то, и не просто чем-то, а самим миром? Ведь если творить из ничего ничто, то и самого этого творения не будет, как не будет и творца. Значит, бог творил, если он творец, из чего-то, потому что сотворить из ничего нечто невозможно. Иначе думать глупо, результатом чего может быть одна бессмыслица. Или бог глупец, способный только на бессмыслицу? Из чего же он творил? Из мысли, разумеется, но не простой, а божественной, идеальной, совершенной. Ведь он замыслил этот мир в вечности, точнее, в той вечности, которой он соразмерен. Почему же тогда у него получился не идеальный, а материальный, мир? Ведь мысли бога идеальны?  Ничего не остается, как обратиться к самому ничто за помощью. Тогда выходит, что бог замыслил мир в себе, но сотворил его не из себя, а из ничто, т.е. из ничего. Сама теория творения всего из ничего с точки зрения ума абсурдна. Если делать скидку на ум, то придется допустить, что бог творил мир не из чего-то определенного, но из чего-то неопределенного. Если мы это признаем уже в качестве положения, то тогда будем понимать творчество вообще и божественное специально как перевод чего-то, нечто неопределенного в определенное. А что означает этот перевод чего-то из одного состояния неопределенности в другое состояние уже определенности? Ничто иное как становление. Выходит, что творение богом мира, включая человека, есть становления чистого бытия (бытия в себе) через не-бытие наличным бытием (бытие для другого) и бытием для себя. А где само творение, если есть только превращение, преобразование путем определения, то есть установления, полагания предела? Творчество есть, как правило, выход из себя, выход на трансцендентное. А так как бог есть само трансцендентное, то он выходит из себя в то, чем не является, а именно в материальное. Значит материалом творения было материальное, была сама первая материя как нечто неопределенное. Тогда как бог есть чистая (идеальная) определенность. Просто в измерении веры первая материя является тем, что в нем называется прахом, ничем как нечто определенным.
        Бог как мировой творец, то есть творец всего, творит его из ничего определенного, то есть из не себя. Как определить эту первую материю? Как дух? Нет, конечно. Сам бог есть дух. Но дух не есть бог только. А что тогда еще? Материя? Ведь есть только дух и материя. Нет, есть еще душа. Значит, бог есть дух и душа. Тогда нельзя не спросить о том, что бог творит из материи как хаоса мир как космос в качестве кого: духа или души? Естественно, души. Но все ли мы назвали, когда думали о боге? Мы забыли разум. Ведь именно разум есть тот порядок, которому следует мир, становясь космосом из хаоса, из первоматерии. Значит, бог как творец, как демиург творит мир порядком, то есть последовательно, из материи. Но что его влечет к материи? Душа, конечно, как инстанция, ответственная за воплощение, как само влечение. Телом бога является разум. Материя ему трансцендентна, есть другое бога. А душа бога есть его «кто», самость. Тогда что есть дух? Причем не просто дух, а дух бога, то есть дух в пределе, абсолютный дух? Он и есть единое или абсолют. Не «кто» бога или душа его и не что бога или его разум, а создатель самого создателя. Только этот создатель самого бога безличен, тогда как бог имеет лик творца. Творец же творца лика, т.е. идентификатора, не имеет, потому что не подобен, а бесподобен. Дух бесподобен, тогда как бог имеет подобие духа.    
        Дух не есть ничто (первоматерия), из которого бог творит мир душой, как инстанцией-посредником между идеальным разумом и материальным миром, согласно разуму, плану. Он есть никто. То есть, есть инстанция ничто в самом боге. Но это явление ничто в боге есть явление не материи, а самого ничто как истины не-бытия. Дух и есть свобода как  то, что находит воплощение не в материи, а в боге, точнее, в душе. Свобода не есть кто и не есть что. Это то, чем может быть бог. А бог может быть всем. Но от этого все не есть бог. Его способность быть всем и есть дух, который «веет, где хочет». Желание бога быть духом, то есть никем. Что это означает? Не то, что бог хочет быть создателем. Нет, здесь он повторяет дух, ему подражает, присваивает его, себя им идентифицирует, отождествляется с ним, становится автором, личностью абсолюта, духа, точнее, абсолютного духа. Так чего же хочет бог? Быть духом, несомненно. Но стать им ему мешает душа и связанный с ней через материю космос, то есть его творческое подражание. Парадокс: именно в творении бог уподобляется духу, но оно, это творение, его и связывает, т.е. препятствует быть собственно духом. Только дух неподражаем, потому что есть свобода. Бог не есть сама свобода, но он свободен через подражание духу в творчестве. В боге есть свобода настолько, точнее, в той мере, в какой это допустимо, дозировано чистым бытием.
        И, последнее, иное есть и это есть дух. Дух есть иное чему? Богу как чистому бытию. Дух есть никто или свобода как явление ничто в боге. Кто бога – это его душа. Разум бога – это идея как максимум идеального. Материя есть то, из чего творится мир богом в подражание духу, то есть ограничено свободно, причем ограничено не только материалом, который сопротивляется, но и творцом, который творичен, а значит вторичен, и ошибается, если не руководствуется разумом. Ведь творец не есть сам разум, а есть душа. Таким образом, дух есть измерение или состояние свободы бога, природа которого разумна. Но управляет богом не разум, а душа, ибо разум есть только посредник-тело между абсолютной личностью бога, его душой, и самим абсолютным духом. И так как дух не есть кто, а есть никто, то есть сама свобода, которая ничем и никем не ограничена как явление самого ничто в боге как абсолютной личности, то есть совершенном существе, то он есть спонтанная сила, которая не подвластна и самому богу. Бог-душа не владеет собой, если является воплощением самого абсолютного духа. Поэтому бог может ошибаться, так как именно он выбирает, руководствуясь разумом, но склоняясь душой в своем решении и исполнении. Правда, ошибка бога может быть только теоретически допустима как случайность. Гарантом его преимущественной безошибочности является гармония между разумом и душой. Но она все же возможна из-за спонтанной свободы духа.
        Новизна моего подхода к духу заключается в том, что я не свожу его к воле абсолютного субъекта, а таковой считаю душу, т.е. его личность, которая одновременно служит двум господам: разуму и чувству. От чего бывает, что он ошибается. Что это означает? Что бог есть фигура условная, а не безусловная, не единая, а множественная. Бог разбирался мной как единый для упрощения моего с ним обращения. То есть, если есть бог, а он есть подобие, копия духа, то есть и более и менее совершенная копия духа, или более совершенный бог, как и менее совершенный. Один дух един, все остальное - многое, за исключением разума как второй природой духа. Его первая природа – это свобода. Другими словами, разум второй, после свободы, но там, где есть два, там есть деление, или многое. Если брать христианскую троицу, то Бог-отец есть творец или чистое бытие, бог-сын есть божественный разум, по отношению к богу-отцу выступающий как мыслящий по отношению к мыслимому, тогда как бог-святой дух есть само мышление, их связь или то, что мы называем равенством: бог-отец (мыслимое) есть (мышление) бог-сын (мыслящего). Как мыслимое творец приводит свое воплощение в движение самопознания самого себя под видом познания познающего. Налицо единство мышления-познания и бытия в боге как его сущностное определение. Иисус Христос есть подставка бога-сына, его подмена. Божественная мудрость есть момент движения этого божественного самопознания в акте творения во времени, в человеке находящего свое конечное превратное выражение как историческое событие явления Христа народу.
        P.S. Я принадлежу к числу тех людей, которые сначала увлекались творчеством других людей, так как думали, что сами ничего не могут. Больше 20 лет я непосредственно занимался научным исследованием мыслей мыслителей. За это время я многому научился. Но не научился сам думать. В этом занятии я достиг для себя «потолка». После этого что мне оставалось делать? Заниматься тем, к чему у меня до сих пор не лежит душа? Преподаванием только? Никак нет. Я стал сам думать. Со временем я в это дело втянулся. Потом спохватился. Оглянулся. И никого не нашел рядом. Был только Галицкий, но его уже нет. Есть ты, но ты далеко и до последнего времени был занят делами: рабочими и семейными. А кто вокруг? Никого с кем бы можно было поговорить о том, что меня занимает. Есть такие, но они заняты и заняты не тем же, чем и я, а тем, чем я был занят прежде. Почему они не занимаются метафизикой? Одни потому, что это им не по зубам, другие – потому что они ученики великих учителей и им страшно заниматься этим самим прямо. Они научились делать это только с помощью своего учителя и до сих пор держаться за его штаны. Третьи не занимаются потому что увлечены наукой, исследованием того, что сделали другие. Почему? Скорее всего потому, что обращение к метафизике напрямую связано с душевной травмой, с экзистенциальной тревогой, чреватой умопомешательством, безумием, самоубийством. Или может быть они чувствуют, что еще не готовы и ждут на пороге, ожидая того, что кто-то им даст знак пересечь черту.  Но нет того, кто это сделает, потому что необходимо это сделать самому, а не их учителю. Если его сделаешь, то рано или поздно появится настоящий учитель, который все это время наблюдал за твоим становлением.
 
         Ответ текущего вспять или расплетающего паутину желания. Пишу вам на тяжелую голову по причине всяческих посторонних переживаний, мешающих хорошему расположению духа. Без них, как вы понимаете, Надежда Сергеевна, невозможна наша душевная и глупая жизнь. Польза одна: глупости души заставляют нас одуматься. Но так как она наша сущность, то мы, к сожалению, опять от нее страдаем и извлекаем уроки из ее ошибок, пока через раз снова не ошибаемся из-за того, что жизнь никогда не повторяется. Но мы этого вовремя не схватываем, ибо душа глупа и последовательна в своей глупости: она повторяется. Ум всегда у души в дураках. Почему? Потому что руководящей и направляющей силой души является желание. Жизнь хаотична. Вместе они доводят человека до ума, который «расхлебывает» то, что они наделали.
        Ум в человеке «выпадает в осадок» и лежит «на дне» души. Он есть «хвост событий жизни». Остаточность ума не-до-воплотившегося (не-до-умка) очевидна. А человек есть дурак или не-до-умок – это медицинский или исторический факт. Повторю: жизнь не повторяется, это душа повторяется и настаивает на своей неуспеваемости. А ум идет за ней следом, «подчищая» ее следы. В человеке ум кармичен, зависим. Он есть «нудящая необходимость» человеческого «не-алиби в бытии», если использовать хрестоматийные слова «старика» Мих.Бахитина. Ну, кому из этих вздорных разумообразных людей (как ты понял, по ассоциации с человекообразными обезьянами) в таком качестве он может быть интересен? И правильно, если он только остаток, хвост, конец, числитель, а не целое, голова, начало, знаменатель событий. Логично. Такова его судьба в этих беспутных существах. Как ты знаешь, твое «распрекрасное» сердце является средоточием оной виновницы наших горестей.  От них мы и примем погибель, от своих сердечных переживаний и душевных волнений. Не зная этого, но только чувствуя, люди и приходят к вере, которая усугубляет их душевную порочность.
        Душа и есть мать всех пороков. О чем ей непрестанно напоминает совесть как разумный голос, ее уязвляя. При этом душа, как «святая невинность», не ведает, что творит. Ведь у нее нет ума, а есть только «вещее сердце», которое ей внушает, что она чистая и непорочная. Получается, что душа ни в чем не виноватая. Он, ум, сам к ней пришел. Нет, дорогая, это ты его своими благоглупостями вызвала, чтобы он за тобой убирал то, что ты натворила: душевную муть, пыль и сор. В таком качестве метлы ум есть нечто презренное. Он есть рассудок. Копаясь в душевном мусоре, что называется «само-копанием человека», рационализируя «бедлам» (определяя) и очищая «авгиевы конюшни» души (рефлексируя, анализируя) ум в качестве рассудка сам становится грязным, ведь говорят: «С чем поведешься, от того и наберешься».  Пресловутая «чистота души» есть религиозный миф и «поэтическая вольность». 
        У тебя может сложиться впечатление о том, что я здесь выступаю «душевным злопыхателем». Нисколько. Я это просто знаю, как и все, кто думает и переживает то, что делает, прежде не подумав. А нам и не дано думать прежде, ведь наша сущность не разумная, а душевная, сущность «душевного порыва». Душевный порыв разносится ветром жизни, которая есть не то, что есть, а то, что есть и не-есть, то есть поток становления. Ум играет роль служанки при душе, этой глупой госпоже, которая «наследила» в жизни. Поэтому действительное соотношение этих величин мы находим в средневековье, когда душа-христианка была царицей жалкого человеческого ума, могущего только поддакивать и льстиво привирать, чтобы она, не дай бог, не задумалась и не испортила себе настроение. Поэтому путь веры есть путь, ведущий в никуда, туда, где нет ничего или есть само ничто. Именно на ничто ориентирована душа как «пустопорожняя вздорность».
        Казалось бы, тогда зачем она? Затем, чтобы тот мир, в котором мы обитаем, имел бы место быть. На самом деле, без души он бы развалился. В чем состоит роль мировой души, как не в том, чтобы все путать? Мировая душа есть мировое Я, которое само себя путает. Вот эта мировая душа (или вселенское Я) и напутала, запутала, опутала, спутала весь мир. Ведь мир есть паутина души, а мы ее узлы.  Но плетет паутину не душа, а жизнь. Она есть паучиха, съевшая своего паука-разум. Для того, чтобы обрести разум, необходимо разорвать паутину желания, душевную паутину и понять, что душа есть фантом, мираж, морок, который нас мучает. Обретение разума или размышление и есть подготовка души к смерти. Душа не превращается в дух. Но свято место пусто не бывает. На пустом месте души появляется хозяин жизни – дух. Но только после того, как душа уйдет на покой. Дух есть создатель паука-разума. Душа есть носительница жизни как страдания. Дух находится по ту сторону жизни и не-жизни («смерти»).
        Разумеется, сравнение паука с разумом, паучихи с жизнью и души с паутиной есть миф. Но как о них сказать так, чтобы сказанное было доступно не только для рассудка, но и для чувства? Приходится прибегать к мифу, что заповедовал мыслящим Платон, зная, что человек слаб умом, зато силен чувством. Ткет паутину жизни сама жизнь в лице души, ведь душа, которая пустотна, есть ее сущность. Жизнь есть явление души. А душа, повторюсь, ее сущность. На самом деле, допускает мифическая образность, не паучиха плетет паутину, а паутина оплетает паучиху. Паучиха и есть паутина. Паучиха, конечно, есть сущее, точнее, изначальное сущее (мета-сущее или сверхсущее), а паутина предикат или ее сущность, как то, чем она определяется и без чего она не она. Паутина есть определитель-идентификатор паучихи. Она заплетает, связывает мир паутиной, которая и делает ее паучихой. Поэтому паутина или душа держит всякое сущее в связи с другими сущими, спутывает их, запутывает. Появляется клубок сущих. И каждое сущее есть клубок, завязка, узел, складка паутины желания. Желание - второе имя жизни. 
        А что тогда такое паук? А паук есть тот, кто распутывает паутину. В жизни ему отведена такая роль, правда, он живет в паучихе, ведь она его «съела». Он есть ее часть, разумная часть, существующая в ней в превратной, а порой и извращенной, форме. Душа есть пустота жизни с ее слепыми желаниями, а разум ее полнота, осмысленность жизни. Но это не дух, а только разумная часть души мира. В мире желания или жизни дух присутствует, отсутствуя. В мире пребывает только его посланник – разум. Возможна и его инкарнация, явление в качестве существа. Это бог. Бог есть воплощение не самого духа, а только его призрака. Разум в мире призрачен. Он невидим, нематериален, прозрачен. Тогда как душа тонкоматериальна. Мистическое учение о множестве тел, о телесных оболочках касается только превращенных, отчужденных тел разума. Это тела тела духа, так как подлинное тело духа есть разум. Дух (его подобие энсоф) трансцендентен. Разум или логос есть посредник. А все остальное есть посредники посредника.
        Что следует из этого рассуждения? Только то, что жизнь несовершенна, есть поток становления желания, хаос, который упорядочивается разумом посланника-бога, ставящего душу на ее пустое место. Ведь что такое душа? Это то, чье место всегда занято не ей, а всем чем угодно. Именно от этого она и глупа. Мир желания пустотен. В нем все находится не на своем месте. Разум приходит в мир, чтобы все расставить по своим местам. Разум вразумляет душу. Но так как у них разная природа, у души материальная, а у разума идеальная, то в результате получается, располагается не то, что предполагается. Душа есть мировая связь. В мире все ей запутано, связано. Постепенно все развязать нельзя: как только начнешь развязывать, так она уже связывает, - только свяжись. Рубить узел тоже нельзя. Повредишь жизнь. Жизнь пустая и глупая шутка. Она бессмысленна. В ней есть смысл – это смысл бессмыслицы. Душа не умирает, она существует, пока существует жизнь и мир. Разве может умереть то, чего нет? Ведь душа есть пустота, бесполезная страсть, ничто. Она есть как иллюзия. И в ней все становится призрачным, даже разум. Опять же здесь иллюзорность души надо понимать в том смысле, что она есть реально, но не есть то, что она есть. Ничто души необходимо понимать не как ничто вообще, а как ничто определенное. Когда это ничто определяется разумно, то становится «что» иллюзии. Иллюзия реальна, даже материальна. Тогда как разум реален, но только идеально, в этом смысле он в мире призрачен. То есть иллюзорность разума призрачна, а призрачность жизни души реальна. Разум существует в этом мире только в призрачном качестве. Душа в этом мире существует реально, ибо есть сущность мира, который иллюзорен. Жизнь есть сон. Сон есть иллюзия. Ведь наш мир есть анти-мир. В нем все наоборот. Шиворот на выворот и даже больше: сикось-накось. То, есть все превратно. Превращено и одно вранье. Есть ходячий парадокс вранья. Вранья и рванья, иначе: ткется-рвется ложь.
        1.Такова преамбула моего ответа. Ты пишешь, что я паук, я так понимаю то, что ты пишешь, ткущий паутину (текст) размышления. Поправлю, я паучок, я только учусь ткать. Правда, уже не только учусь, но и учу, не тебя, конечно, а самого себя, ведь разум по своей природе смиренномудр. Помнишь, как Буратино советовал пауку поучать своих паучат, а не его, Буратино, эту итальянскую носатую (сучковатую) чебурашку, короче чушку, чурку (Чур меня!). Так вот душа – это чурка, точнее, человек - чурка, а душа – чуркин дух, то есть его, духа, извращение. Только в этом смысле паутины я принимаю то, что занимаюсь текстом. Не являясь сторонником текстоцентризма, будь то анахронически восточного (религиозного, культового) или неологически (модернистски и постмодернистски) западного (светского, культурного) , я полагаюсь на мысли, а не на нечто материальное, знаковое.  Причем не столько тку, запутывая, сколько распутываю, разрываю паутину желания. Конечно, это больно, но куда больнее быть запутанным и опутанным желаниями. Жизнь суетна и непредсказуема. Но сама ее связь вносит на время некоторый порядок, как сейчас принято говорить в научный кругах, хаосмос (такой в них формат ). Она душевна. Душа непостоянна, она прерывиста, интермитентна. Нуждается в руководителе. В постоянстве следования. Она есть воплощение не духа, а разума, причем порочное, противоестественное, противное духу. Противна духу не материя, которая ему противоположна, а душа, которая ему противоречит, есть явление низшего в высшем. Ты называешь меня человеком мысли. Я мыслью занят невольно. Я человек душевный, а не разумный и духовный. Я погряз в душе и никак не могу от нее очиститься. Не могу очиститься от самого себя. Душевный человек – душевнобольной. Других людей не бывает. Прочие даже не люди. Быть человеком – значит быть больным. Больным чем? Душой, конечно. Не духом же. Вспоминаю предсмертного Сократа, который принес жертву Асклепию в виде петуха, который его разбудил от жизни-сна-болезни, от того, что он его вылечил от этой пустой и бестолковой жизни. Франкл, когда рассуждал о духовных болезнях, не знал того, о чем именно он говорил. А говорил он о душе. Ему дух был неведом. Поэтому я не понимаю тех людей, которые заняты религией. Как можно? Это же противоречит духу. Я не говорю, что религия антидуховна. Но она имеет дело с иным, чем дух, а обращается к духу. В религии нет собственно духа, а есть, как правило, одна душа.
        2.Теперь о Будде и Христе. Исходя из того, что было сказано прежде и теперь, заключаю: Будда был богом-неудачником, также как Адам неудачником-человеком. Когда случилось явление духа душе человека, а это было только один раз на Земле (как один только раз было явление духа плоти в случае Адама, а потом происходит уже автоматически, копируется призрак духа, его мертвая скорлупа реальной плотью людей) , то появился бог. То, что он был неудачником в своей божественности, зависело не от духа, а от того, кому он явился. Поэтому он был, естественно, неудачником. И когда это понял, то стал заниматься проповедью, чтобы не повеситься. То есть, стал умножать и без того, без него, существующую бездну лжи и заблуждения. Но он не любил ложь, так как был «богом», то есть в меру человеческих сил совершенным. В нем был дух и в этом смысле Будда был вездесущим и вечным. Он мог моментально сообщаться со всем сущим в целом. Причем не только абстрактно, как мы в мысли думаем, но и конкретно, но только понимал это на словах ограничено, как и положено человеку. Поэтому, зная о том, что мысль изреченная есть ложь, как правило, молчал, когда его спрашивали о божественном. И все же не мог не говорить, если учил. Когда учил, то, разумеется, врал и знал об этом. Правда, иногда проговаривался. Вот из этого вранья, молчанья и правдивых оговорок в беседе с учениками (правда может быть высказана только косвенно, как ошибка вранья) состоит основа буддистского спасения. Будда отдавал себе отчет в том, что из его жизни и учения сделают люди, начиная с его учеников. И что они сделали? Убожество. И все равно пошел на то, что произошло. Такова судьба всех существ, даже совершенных, следовать своему пути, судьбе, карме. Разумеется, ни в какую нирвану он не ушел, хотя мог уйти, но испугался совершенства, в нем человеческое победило божественное, что благозвучно прикрыли именем милосердия: пока последний не спасется, первый не уйдет в нирвану, не станет счастливым. Дух был дан человеку не для того, чтобы спасать, вразумлять и прочее. Он не дается для чего-то. Вообще то он не дается в том смысле, что он есть дар. Он никакой не дар.  Он есть данность того, что все есть ничто. Он есть отсутствие всего того, что есть. Этого никто не видит. Как Сиддхартха смог это рассмотреть и стать Буддой, пробудиться от сна, от мирового миража? Неведомо. Узнать эту тайну значит стать богом. Будда как воплощенный разум смог это понять. Произошло единственное локальное событие единения высшего с низшим, что является результатом работы и того и другого: высшего в низшем и низшего в высшем. Но он употребил его для чего-то, причем не важно для чего. А его нельзя использовать. И повредился в своей божественности. Причем он не мог его не использовать. И стал богом в человеческом понимании, то есть убожеством. Его увлекли люди. Когда он был один, то мог быть наедине с посланником духа – разумом. Вместе с людьми он его потерял. Подменой разума оказалась вера. Вера в то, что якобы существует путь избавления от страдания всех. Но на самом деле его нет. Он есть только для бога. Ведь спасти можно только себя. Да и то, только такого, который способен отказаться от себя, преодолеть себя уже как бога. И поступил чисто по человечески. На словах опровергал бога, а делами его утверждал в сознании учеников. Будда не смог отказаться. Он оказался неудачником. Несовершенным богом. А так как бог не может не быть совершенным, то есть возвышаться над собой, то Будда так и не стал богом. Ставший бог уже не бог, а догматическое убожество веры.
        Совершенный бог – это бог постоянно совершающийся совершенным образом. Тогда есть ли миссия бога в мире, есть ли его спасение? Есть. В чем они заключается? В том, чтобы не мешать быть богом ничему во всем. Бог есть во всем, но ничто не есть бог. Оно на это просто не способно. Ничто, ничтожество, например, тупая семипудовая купчиха, есть бог? Смешно. Но его милость состоит в том, чтобы, несмотря ни на что, не мешать всему стать богом. Будда есть проект бога, его явление, а не сам бог как таковой. Я уже не говорю о духе. Значит есть путь разума. Будда только встал на этот путь и тут же с него сошел, свернул на кривую дорожку веры. Свернул, естественно. Ведь какой может быть бог в человеке? Разумеется, человеческий, то есть его пародия, пародия как бога, так и человека. В религиозном смысле Будда просто смешон. От великого до смешного один шаг. Слава Будде, что он его не сделал, но не помог не сделать его другим из-за своего молчания и двусмысленных речей. Почему? Что его отвратило от честного разговора? То, что не разум, а вера людям понятна как то, что непонятно и чем непонятное можно сделать понятным в качестве того, что непонятно: так называемое «постижение непостижимостью непостижимого» Николая из Кузы. Какая мудрость!? Кстати, такая же, как и вся человеческая эзотерика. Настоящий бог совершенен в меру того топоса, в котором пребывает. Но эту меру теряет в коммуникации с низшим (баланс или равновесие, пропорция нарушается между высшим и низшим в сторону низшего), вырождается в гиперболическую диспропорцию. Вера и есть состояние этой гиперболической диспропорции. Сама она есть чудовищная (кошмарная) в своей регрессии в бесконечность иллюзия.
        Невольником этой веры был второй персонаж человеческой драмы идей Иисус. Он при своей, всем в общих чертах известной, жизни до креста, разумеется, расписанной всеми живописными красками, то есть, сочиненной его учениками, не был даже таким богом, как Будда. Сказания об Иисусе Христе были бы забавным анекдотом, если бы не закончились так печально. Иисус есть человек, возомнивший себя богом. Это ни много и ни мало. Представляешь? Это каким надо быть безумцем, чтобы так про себя думать? Об этом он ни раз проговаривается. Но каждый раз спохватывается и оговаривается, что есть сын божий. Правда, до поры до времени не говорит прямо, но подталкивает к такому предположению своих учеников. И ты хочешь, чтобы я еще размышлял над этим безумием тоталитарного сектанта? Да, Иисус был не без таланта. Несмотря на то, что был неотесанным плотником (неотесанным потому, что нам не известно, что он сделал так, чтобы оно осталось «на века», например, стул, стол и пр.), «знал» грамоту (как знает тот, кто пишет с ошибками так, что сам не может прочитать и понять, то, что написал), то есть умел читать, писать (писал какие-то каракули на песке, правда, которые никто не мог разобрать, наверное, потому что путал буквы по причине того, что был недоучкой), и считать («богу богово, кесарю кесарево»).
        И это все о нем, о малограмотном, но смышленом малом, который еще в детстве поражал умников тем, что много для своего возраста знает. И откуда? Конечно, от верблюда, то есть, знает то, что знакомо и верблюду. Дело в том, что книжники-грамотеи, лицемеры-фарисеи так далеко заносились в своих мыслях, что когда возвращались на грешную землю, простую интуицию грубого человеческого ума ребенка или работяги принимали за божественное откровение. Их понять тоже можно. Таких ненормальных детей и любопытных работяг до сих пор хватает. Один как задаст вопрос, так целый коллектив академиков ответ найти не может. И потом еще смел называть себя учителем. Они, грамотеи-законники, все глаза свои потеряли, читая святые книги. А он вычитал в них то, чего в них они не нашли, хотя всю жизнь читали. Тут не важно, вычитал или вчитал, переврал. Не в этом суть. А в чем? В том, что Иисус принял позу спасителя, поставил себя впереди закона. Ведь это раздражает, потому что «за версту несет отсебятиной». Но и из этой ситуации христианские проповедники нашли выход. Чего не дала природа или образование, то с лихвой возместил бог. Откуда Иисус все знал? Неправильно вопрос поставлен. Не откуда, а от кого он знал все? От бога, сам будучи им. Чудом, и весь сказ. Сказка, да и только. Даже после того, как его казнили, он чудом, то есть, как еврей, ловко увернулся, остался жив. Да, еще и устроил спектакль своим ученикам с воскресением из мертвых. Почему никто, кроме учеников, ему не поверил? Потому что только ученикам было, что терять. Если бы они не сделали вид, что поверили в чудо воскресения, то оказались бы всеобщим посмешищем. Стоило бы тогда придавать хоть какой-нибудь смысл их прежним мыслям, словам и делам? Ведь ради веры, которая тогда бы оказалась пустой, они забросили все свои дела, являясь до этого настоящими трудягами. Трудовой народ, частью которых они были, их бы не понял. Сам Иисус до конца так и не мог уверить себя в том, что он чудесно спасся. Поэтому он предусмотрительно исчез из «родных Палестин». Когда не возобновились новые гонения на его последователей. Именно в этом и сказался в Иисусе бог. Он сам стал богом. И ушел. И неважно куда: в иные миры, или иные земли, например, в Индию. Он понял, что спасает человека только он сам. Кроме него, никто его не может спасти. Дух в этом только помощник. Об этом же говорил Будда, когда не врал, своим ученикам: «Будьте сами себе светильниками».
        Иисусу было уже не по пути со своими учениками. Он понял это при встречи с ними. И вот, что он это понял, а не то, что он приврал, возвысило его над собой. Он второй раз собой пожертвовал уже по-настоящему, а не по разыгранному сценарию с Пилатом и синедрионом. Вот об этом почему-то, никто не пишет. Почему? Не знаю. Может быть ума не хватает. Однако нет. Ума хватает. Ведь у них ума палата. Не хватает честности. От того, что его никто не понял, точнее, не захотел понять, Иисус и повесился. Потому что обратное имя Иисуса Христа – Иуда Искариот. Два имени, одно лицо. Если бы он этого не сделал, его можно было бы назвать богом по благодати духа. Но он не мог этого не сделать. Были уже другие времена. Ждать так долго, как ждал удобного случая для самоубийства Будда, не представлялось возможным. И тот и другой выбрали свою смерть, ибо нет места на грешной земле тем людям, которые поняли истину. Для чего же Иисус пожертвовал собой? Конечно, не для того, чтобы показать своим примером путь для спасения других. Сказку об этом все давно выучили. Но от этого она не перестала быть глупостью, которая вызывает сомнение даже у смышленого ребенка. Не для чего, а для кого пожертвовал своей жизнью Иисус? Если мы так переформулируем свой вопрос, то на него получим здравый с точки разума ответ: разумеется, для себя. Только такая смерть имеет высший смысл. Иная другая имеет смысл приземленный, прагматический, человеческий. Достаточно вспомнить только такой смысл: «отдать свою жизнь за други своя». Вполне понятно и где-то даже благородно, ведь не все можно предусмотреть. Но здесь нет ничего сверхчеловеческого. Жертвуют собой даже животные. И в это проявляется благородство природы. В случае Иисуса другой, сверхчеловеческий смысл. Речь здесь идет не о самоубийстве. Про самоубийство можно сказать, что в нем сработала чистая логика. Ему нужно было убить себя, потому что он не мог дольше быть богом. А идет она о том, что Иисус отошел от своего лживого учения. Имел мужество признаться самому себе в том, что все не так, как он проповедовал. А это равно смерти самой души. Необходимо самого себя вырвать из своего сердца. Для такого мужества требуется сила мысли нечеловеческая. В этом явно присутствует сила самого духа. Поэтому Иисуса Христа можно назвать богом, но богом не по преимуществу, но опять же не полным, а только частично, эпизодически, на случай. Иисус бог на час. Но это его час. И о нем никто не знает. И не хочет знать. Ведь это противоречит сказке, с сюжетом которой сверяют свою жизнь миллиарды существ. Все это сказки про Будду, Кришну, Иисуса, Магомета и прочих, которым нет числа. В чем смысл? В том, чтобы человеческий удел не был трагичным, чтобы человек был бездумно счастлив животной жизнью. Все как у разумных существ, но только что-то попахивает животным запахом человечины.
        3. И вот тут необходимо сделать ряд пояснений. Во-первых, по поводу стилистики. Употребление таких словосочетаний, как например, «животный запах человечины» здесь, разумеется, литературное преувеличение, а не самосвидетельство патологии парфюмера. Я не парфюмер. Я употребил это слово без всякого намека на ГГ «Парфюмера» П.Зюскинда, хотя не смог избежать ассоциации. Но в культуре все смешано: высокое с низким, красивое с безобразным, благое с губительным, так что, бывает, нельзя избежать некоторой двусмысленности. Именно с этой двусмысленностью чаще всего приходится иметь дело, когда выступаешь с публичными речами, и потом думаешь, что те, кто слушает, чаще всего тебя неточно понимают, а, порой, понимают прямо наоборот. Поэтому не люблю публичных выступлений и, если выступаю, то пишу речь в виде рассуждения, где все до мелочей разъясняю и поясняю.
        Во-вторых, откуда я все это узнал? Из ума. Логика подсказала. Конечно, работает и воображение. Я недавно написал небольшое эссе на две странички на тему мышления ученого. Могу послать его тебе с этой заметкой-ответом. Конечно, в том эссе нет такого откровения, как здесь, вернее, нет никакого. Ведь я его писал для магистрантов. Сейчас другой случай. Я сам для себя посредством этого рассуждения многое открыл, точнее, мне нечто открылось, причем не все то, что я записал. То, что я не записал носит слишком парадоксальный характер, требующий кропотливого труда перевода на человеческий язык. Мне это необходимо понять и как человеку тоже. Я думаю, даже убежден в том, что истины духа приходят с умом. Для себя нашел, что ум раскрывает их смысл в размышлении. Это и есть медитация. Если она есть в философии, то я занимаюсь философией. Если философия – это нечто иное, то я, конечно, не философ. И тогда она мне совсем не интересна.  Многие идут тем путем, каким иду и я. Мне нечто похожее говорил когда-то Колчигин. Или я так для себя интерпретирую его слова, называя случаем Колчигина. Философ начинается с Гегеля, до Гегеля может быть Кант или Платон, а может быть Аристотель, Спиноза и иже с ними. Потом философ погружается в восточную мудрость. Поднимается над поверхностью обыденной жизни с христианством. Он уже не работает с понятиями. Он проживает смыслы идей. Уходит в мистику. Все это есть, но только как фон, явление. Сущность так многим и не дается. Или так сущность никому не дается.
        Есть другой путь. И это не мистика, ни наука, ни искусство, ни философия. Но я к нему подошел через философию, если она размышление, метафизическое размышление, пользующееся диалектикой не как приемом, ломом или отмычкой, но как своей рукой, самим собой. Пока все. Потом продолжу. А то само размышление и его запись требуют продолжительного времени. Можно только думать, но тогда, как правило, самые интересные мысли, а они слишком летучие, имеющие привычку испаряться, бывает трудно записать. Поэтому лучше когда я думаю, сидя за клавиатурой, что сейчас как раз и делаю. И думаю я не сердцем, а головой. Конечно, все условно. Думают, естественно головой, а переживают сердцем. Если я буду говорить не так, то ты меня не поймешь, таковы правила нашего языка. Материалом размышления является душевная жизнь, ведомая сердцу. Сердце меня заводит. Я переживаю то, что делаю. А делаю я не то, что думаю. Я не выдумываю, а думаю только после того, как совершу глупость. Зло, которое я причиняю, заставляет меня думать. Сердце черпает энергию из того зла, которое человек совершает.  Другого источника энергии я не знаю. Энергия зла – это и есть хаос. Хаос физический, который преломляется в душевной среде и рвет сердце на части.
        Мысль приходит, чтобы восстановить порядок в душе, утихомирить страсти. Но они нужны как запал. Ибо само размышление в нем нуждается и есть непредсказуемая работа ума по укладке содержимого сознательного потока впечатлений в сверхсознательные формы, его удерживающие от стирания. Сам ум избыточен и бесполезен в жизни. Он от нее отвлекает, открывает в ней то, что препятствует ее обычному течению. Кстати, сердечные муки тоже избыточны и даже вредны для здоровья. Все это изнашивает человека. Поэтому хорошие люди живут так несчастно. Одна радость в том, что недолго, ведь все хорошее тонко и ненадежно, безнадежно хрупко. Ты сам все это прекрасно знаешь.
        Но я знаю, что ты со мной до конца не согласишься, ибо будешь стоять на том, что есть еще и добрая энергия для гармонизации всего сущего, включая и сущую душевную жизнь. Соглашусь, но с оговоркой: жизнь есть не бочка меда с ложкой дегтя, а бочка дегтя с ложкой меда, причем этот мед есть тот же деготь, только перебродивший в мед в том смысле, что наевшись дегтя, ты находишь в нем некоторую сладость. Больные всегда имеют другие ощущения, чем здоровые, даже прямо противоположные. А наевшись дегтя, ты нарушишь меру и станешь больным. Зло, как и добро, есть составная основа мира. Слепая его сила. Для равновесия необходим ум, проистекающий из духа. Теперь ты понял, что есть на самом деле дух? И почему для Иисуса так был мучителен вопрос о дьяволе? И кто есть Антихрист? Кто скрывается за ликом бога? Дух есть как начало зла, так и добра. Но он находится «за кадром» этой истоковой амбивалентности. У меня это вызывает не только радость, восторг души, но оправданный умом неподдельный ужас. Нельзя сказать, что дух есть дьявол, дьявол есть злое применение спонтанной энергии или темной энергии материи. В самой материи как пассивном начале мира нет света. Поэтому сама по себе она темна. Свет в материи появляется при преобразовании темной энергии становления мира, когда он упорядочивается, превращается в космос, в мироздание. Образно говоря, дух летает над бездной мира, мировой материей. Дух инициирует становление темной энергии материального мира и он же задает направление миру на пути к его гармонии, просвещает космос как его логос. И все же дух попустительствует метафизическому злу, проявлениями которого становятся зло физическое и моральное.

        Ответы на уточняющие вопросы. По порядку буду отвечать на твои уточняющие вопросы, отвечать, как могу, конечно. Ты пишешь, что я вношу иерархическую разницу между Буддой и Христом. Далее, твои слова: «Эзотерически считается, что второе пришествие Христа - это пришествие Майтрейи, что по сути - это один Дух, одна Индивидуальность, но разно-временно и одновременно (по делимости духа) использовавшая различные оболочки (тонкие тела) в разных чело-веках, в Будде и Христе».
        Уточню, что я об этом думаю. Да, действительно, я различаю Сиддхартху и Иисуса. Разумеется, в них пребывал абсолютный дух. В результате один, Сиддхартха, стал Буддой. Он первым из людей обрел разум. Второй, Иисус, взял на себя роль Спасителя, Спаса, т.е. Христа. Адам был первым существом на Земле, у которого появилось сознание. Причем оно было не счастливым, а несчастным. До обретения сознания Адам был бессознательно счастлив. Когда Сиддхартха стал Буддой, он стал разумным, т.е. не просто сознательным, а разумным. Причем самосознание, до которого он дошел путем индийских учителей мысли, было им снято самостоятельно в разуме. Хитрость разума абсолютного духа состояла в том, чтобы испытать людей разумом, сделав его достоянием одного, достойного его, существа (я пишу о хитрости разума так, что может создаться ложное мнение о том, что дух есть существо и у него есть цели. Нет, никак нет. Он не существо и у него нет никаких целей, кроме одной, которая является безличной - поддержания мира во всем мире). Поэтому Будда является не просто наблюдателем или даже санкционированным, легальным (законным) и легитимным наблюдателем, но посланником самого абсолютного духа. Но так как он был первым, то был незрелым посланником. О том, что скрывается за его прагматическим учением о спасении от несчастного сознания (относительной истины) и счастливого бессознательного (относительной не-истины) было неведомо самому Будде. Поэтому он молчал. Абсолютная истина никому не доступна, ведь любое существо, даже бесконечное, конечно, ибо оно бесконечно только потенциально. Один абсолютный дух бесконечен, потому что он не существо, не среда воплощения, а принцип. Сам по себе он безличен. Абсолютная истина есть, а не имеется, обладается кем-то.
        Соответственно Будда молчал и потому, что она была тем более недоступна тем, кого он пытался спасти. Естественно, он никого не мог спасти и не спас, даже самого себя, от смерти и перерождения. Вечен и вездесущ только абсолютный дух, который безличен. Мое размышление не есть утешение размышлением. Оно есть размышление, не более. Не надо быть самонадеянным и ждать много от себя и тем более абсолютного духа. Я не религиозный человек и поэтому понимаю, что нет никакого утешителя, кроме человека. Вот в этом и проявилась самонадеянность Иисуса, который заболтал себя до такой степени, что уверовал в то, что имеет право спасать людей. Ему было дано только наблюдать, а не спасать, тем более, словами, проповедью. Ими душу не спасешь от ее страстей, ими спасается лишь тело, до и то частично, а именно ограничением.  Душа спасается умным делом разумного, а не болтливым словом проповедующего и утешающего. Можно, конечно, молитвенным словом превратить себя в «хорошего зомби», «бесчувственного святого». Но имя бога не есть сам бог, а тем более абсолютный дух. Таким образом ты можешь подавить страсти, но за это придется расплатиться своим умом. Ты не будешь делать зла. Да, и то, не будешь ли? Если будешь следовать уму не твоему, а иному, то будешь только марионеткой духа, его не воплощением, а только подставкой.
        Дело в том, что вхождение духа в душу как телесную гармонию есть пробуждение ума от этого одушевленного тела, ведь он в тебе оживает, а не то, что за тебя кто-то думает. Сам разум не думает, а думает существо. Разум безличен он есть «тело» абсолютного духа. А сам абсолютный дух разумен в том смысле, что он есть истина разума. Он, точнее, оно в смысле его безличности, есть место, топос, бытие разума как «тела». «Кто» абсолютного духа есть бог, т.е. самое совершенное существо относительно места и времени своего бытия. В этом смысле бог, точнее, боги не только идеальны, т.е. разумны, но и материальны, только материальны по разному, градуировано, например, грубо, тонко материальны и прочее. То есть, бог не един и не единственен. Есть и более совершенный бог. В этом состоит смысл бесконечной эволюции и бесконечной иерархии существ-воплощений. Богу неведома актуальная бесконечность, а ведома только потенциальная. Бесконечно актуален только абсолютный дух.  А таковым воплощением на Земле был не самый плохой посланник, т.е. бог, но и не самый хороший. Так себе, нечто среднее. Какая среда воплощения, такой и бог. Идея бога как сущего всеединого используется для разумного ограничения бесконечного откладывания совершенства в совершенствовании-эволюции как положенный предел совершенства. Только разум ставит предел. Но человек прежде всего есть страсть, душа, а не разум. Он не знает предела, ибо сам есть предел, т.е. ограниченное существо. Понять это ума не хватает. Ведь истинное видится на расстоянии, а здесь близко. Никто так непонятен, как ты сам. Зато ум с избытком восполняется волей и чувством, религией и искусной уловкой, т.е. фантазией. Свято место пусто не бывает. Нет ума или его не хватает – в избытке вера, которая не знает предела и чувство, которое, естественно, увлекается. Когда вера умеряется умом, т.е. в нее вводится в качестве ограничения сама вера, т.е. она ограничивается самой собой, и получается вера в веру, то она объективируется в виде множества богов, но так как с ними трудно управиться и начинается религиозный хаос или война богов, то она сводится к вере в одного бога как бога богов, которые становятся его вестниками-явлениями (ангелами и пр.). Их искажениями являются демоны.
        Что касается «святых» и пророков, то они есть не воплощения абсолютного духа, а его подставки, а может быть даже подмены, т.е. явления «нечистого духа». Первый опыт воплощения абсолютного духа в лице Сиддхартхи в качестве Будды оказался пробным, негативным, нирваническим. Не готов еще человек вообще к тому, чтобы быть его воплощением. Тогда был ли Будда человеком? Может быть он был существом из другого мира. Это может быть объяснением того, что он не нашел общий язык со своими учениками, я уже не говорю о народе. Ведь какое убожество сделали из его размышления. Одним словом, религию. А она и не может быть ничем иным, как убожеством, ведь именно бог есть не собеседник, а предмет ее поклонения.
        Возникает вопрос о том, может ли быть так вообще, что пусть даже самое совершенное существо является полным воплощением абсолютного духа? Нет, конечно, воплощение принципиально не может быть совершенным воплощением, потому что само воплощение уже есть несовершенство, превращенная форма как исключение, как правило, форма извращения. Будда это знал и молчал, понимая, что является пробным камнем истины и лжи. В этом он истинен. Он не врал и давал только то, что является пробным, вероятным спасением от сознания и бессознательной жизни. Но людям нужно все и сразу. И поэтому его учение превратилось в эзотерическое мудрствование и экзотерическую религиозную благоглупость.
        С Иисусом сложнее. Будда прост. А вот Христос сложен. Иисус, конечно, понимал, что он не готов нести чужой крест, т.е. крест спасения, на который он самовольно взобрался. Почему же он взялся за чужое дело?  Сиддхартха был осторожнее. Кто в этом виноват? Никто. Никто, а что является причиной заблуждения. Дело в том, что Христос появился именно в семитской среде. Именно там вера превосходит разум. У греков он просто не мог появиться потому, что у них разум превосходил веру. У индийцев в древности был установлен относительный для Востока идеальный (гармонический) тип соотношения двух величин: веры и разума. Они были приведены в гармонию. Поэтому у них была и религия и философия. Их единством была мифология. А у греков была философия мифа и миф философии. Поэтому у культурных, а не архаических, греков мифология была человечной, ведь философия является стимулом сознательности и личностности, без чего немыслим человек.
        Тогда как у семитов (евреев и не только, а у и египтян, и вавилонян, и прочее, вплоть до арабов) была только религия, а мифология служила для нее питательной средой насыщения, и поэтому человек получился по-человечески несоразмерным, так как стал больше, чем надо, на себя брать (взять хотя бы живого бога-фараона или Иисуса признавшего в самом себе сына бога). Иисус все это понимал, как законный наблюдатель-разум за тем, что творится на Земле. Но он не мог пойти против своей среды, которая его толкала на религиозное истолкование истин разума. Он сам душой своей, вопреки разуму, был увлечен религиозной стихией. И дал то, что от него она требовала, - самого себя, так как она требует от человека жертвы. Он один пострадал за свой народ для веры. Причем именно для веры, а не за веру.  В этом сказалось его самовластие, чему попустительствовал абсолютный дух в том смысле, что ему было все равно, ведь он безличен. Все равно, ибо это было неразумно. Абсолютный дух действует только на тех и в тех пределах, в каких это разумно и гармонично для всего Универсума, ибо он и есть сама гармония Универсума. А что там творится в какой-то его части, это имеет смысл именно для нее, а не для всех других частей, а тем более всего целого, если правда, эта часть не грозит своей гибелью, что может быть опасно для близких ей других частей. Другое дело, почему боги это допустили. Скорее всего потому, что их не было тогда на Земле. Они были заняты своими делами в своих землях. Ведь тогда, как и сейчас Земля пустовала. Боги в одном лице Сиддхартхи ее оставили.
        Но мало того, что Христа распяли с его согласия (ведь он этому не препятствовал), его еще объявили самим богом следом за его смертью. Он был только законным (фарисейским) наблюдателем, книжником, возомнившим себя пророком, а не богом и не сыном бога даже. Вот если бы он был сыном Сидхартхи-Будды… Но он таковым не был. Для этого надо было родиться на 500 лет раньше и в другом месте. Никто не спорит, что до сих пор он нужен людям, как и пророк Мухаммед, для утешения. Но утешение – это не истина.
        Итак, есть наблюдатель и есть посланник или бог. И тот и другой есть воплощение абсолютного духа. Только первый есть воплощение реальное, хотя и превратное. А второе есть виртуальное, идиллическое, рефлексивное. Если же оно претендует на реальное, то становится извращенной формой воплощения. Она несет самому претенденту на подобие образцу-идеалу смерть, а не жизнь. Последнюю дает не дух и не бог, а вера, т.е. вера в саму веру, бога подменяющая. А это не может не быть так, ибо и сам бог не вечен, а вечен только абсолютный дух. Вечно жив не сын божий и не бог, а вера, т.е. глупость.  Да и она тоже имеет конец.  Только глупости его трудно найти. На то она и глупость. Индийцы это понимали и поэтому умеряли разум глупостью, т.е. верой, ведь разум как определение должен иметь предел не только в себе, но и в своем ином. А что иное разуму? Конечно, глупость. А вот греки и евреи этого не умели. Греки потому, что умничали и не знали самого разума, которым пользовались, т.е. не знали, что разум – это прежде всего ограничение, мера. Об этом догадывались только немногие греки, в основном досократики.  Уже Сократ несет на себе черты упадка разума, на что потом обратил внимание Ницше, но он благодаря своему изворотливому (ироническому) уму все же, бывало, выпутывался из греческого софистического зазнайства своими апоритическими парадоксами, например, тем, что он знает, что ничего не знает.
        А вот евреи потому, что абсолютизировали веру, которая по своему характеру есть вещь относительная и ненадежная. К ней можно прибегать только тогда, когда находишься в безвыходном положении и терять больше нечего, ведь ум имеет предел и есть физиологические пороги восприятия. В этом смысле вера есть имя счастливого случая. На всякий случай поверю. А вдруг исполнится?  Горькая судьба скитальцев-кочевников располагала евреев именно к вере, потому что им нечего было терять. Вот когда они ее обрели, то тогда стали особенно жадны ко всему материальному, вопреки разуму, полагая, что он обязательно ищет воплощения, и забывая, что всякое воплощение ущербно. Но все же и евреи и греки понимали, что воплощение, пусть даже оно ущербно, лучше, чем не-до-воплощение. Мудрость индийцев состоит в том, что они ставили акцент не на не-до-воплощении, а на самом непроявленном.
        И последнее. Про тела говорить не буду. Тело Будды и тело Христа. Да это разные тела воплощения. Не в смысле анатомическом или физиологическом, и не в смысле оккультно-мистическом, а в смысле самого смысла, т.е. одно тело – это тело бога-посланника, а другое – тело наблюдателя, выдающего себя за посланника-сына бога, т.е. посланника посланника. Будда посланник, а Христос посланник Моисея. Последний является аватаром Будды для евреев. И вот потому, что Иисус был, точнее, хотел быть посланником посланника, то в нем этого подобия абсолютного духа было меньше, чем в Сиддхартхе. Он был копией копии оригинала, парадигмы абсолютного духа. И поэтому пытался восполнить имевшийся недостаток оригинала самоволием, оригинальностью. В этом выразилось его бесподобие. С одной стороны, глупая свобода Нагорной проповеди, с другой стороны, догматическое проповедывание того, что он пришел не нарушить закон, но его исполнить, как запоздалая реакция на свою «поэтическую вольность», которая может разрушить основания самой веры.  Что до Мухаммеда, то он, чувствуя, как семит, откуда дует ветер веры, вообще убирает самого себя, ведь пророк не должен говорить ничего от самого себя, а быть только голосом веры, в результате остается вера в саму веру по имени «Аллах».  В исламе мы находим законченный образ религии, чего нет в христианстве, недаром оно так и названо, т.е. находим человека, личность. Правда, бога в христианстве мало. И хорошо. Ведь его и нет в нем, а есть человек. Из которого потом сделают культ в секулярную эпоху. Культ личности или народа, или класса, или еще чего, если не лень придумать. Кстати, нет его и в раннем буддизме. Потому что он в нем есть человек. В христианстве не бог человек, а человек – бог.
         Наконец, чтобы в этом письме закрыть тему Будда-Христос. Тело Будды божественное, разумное, потому что он бог. А тело Христа душевное, потому что он ориентировался не на разум-дух, а на душу, которая, как говорили его ранние последователи, «христианка», т.е. является носителем веры, а не разума. Кстати, человек есть существо веры, так как имеет душу, а не разум, который соответствует духу.
        Что касается самого духа как такового или абсолютного духа, то он не бессознателен и не сознателен, а сверхсознателен. Что это такое? Ничто иное, как то, что он не думает и не не-думает. Это вообще к нему неприложимо. Но приложимо к существу. Он не существо. Но нельзя сказать, что вещь, или процесс, или событие. Единственно, что можно о нем сказать, что от него разум во всем разумном, что он есть бытие. Но и бытие и разум не есть он сам, но они есть его предикаты, признаки его сущности. Тогда он есть единство бытия и разума, их согласие во всем как в одном, т.е. мировая или универсальная гармония. Бог есть его воплощение в существе, потенциально совершенном. Этих существ в универсуме множество. Смысл иерархии этих богов заключается в их эволюции. Другого смысла нет. Смысл есть только для существа, но не для духа. Смысл, как и бессмыслица, его не касается. Смысл появляется тогда, когда дух воплощается в боге-посланнике, передающем послание совершенствования от более совершенных богов наблюдателям, а те следом его передают тем, за кем они наблюдают тайно, неведомо для тех, за кем они наблюдают, пока кому-нибудь из них не придет в голову то, что за ним наблюдают и что-то хотят с ним сделать.
       Обыкновенно тех, кому в голову лезут всякие мысли, например, о духе или сознании, бытии или не-бытии, называют философами. Они являются подопытными наблюдателей. Если они ведут себя хорошо, т.е. делают то, что от них требуется, т.е. являются контрольной группой (здесь следует оговориться, так как наблюдатели люди или существа другой душевной конституции, но также ее имеющие, а им ничто человеческое или душевное не чуждо, то они не могут проводить наблюдение в чистом виде, значит они так или иначе ставят на «человеческих мышах» эксперименты, которые называются «воспитанием», «обучением» и пр.), то им внушают необходимые качества для занятия позиции наблюдения. Разумеется, только при условии их собственной творческой ангажированности этим занятием. Кто такие наблюдатели? Это те, кого английский фантаст и мыслитель Колин Уилсон назвал «паразитами сознания». Правда, он имел другой смысл этого описания, чем я. Они заражают своей наблюдательностью других и тем самым отвлекают их от животной борьбы за выживание путем естественного отбора, включая, разумеется, и общество. В этом я социал-дарвинист. Человеческое общество есть общество живых особей одного вида, одержимых родовым и индивидным эгоизмом.  Поэтому наблюдатели ведут себя как посторонние, странные существа.
        Таким существом был, например, наш общий знакомый. Хотя, конечно, он был материален, имел биологические потребности и прочее, но тем не менее. Они и в самом деле пришельцы, инопланетяне, не буквально, конечно, есть, разумеется, наблюдатели из других материальных миров, но их меньшинство, да это и не важно, потому что родина и тех и других, есть царство духа или царство идей, которое не от мира сего. Вот я, например, был таким «подопытным», т.е. надо мной проводился эксперимент, я был на контакте с наблюдателями, которые за мной наблюдали, со мной беседуя лично или разговаривали словами книг Платона, Аристотеля, Декарта, Канта, Гегеля и прочих. Ведь эти наблюдатели не обязательно являются нашими современниками. Они живут в книгах. Конечно не сами лично, но теми следами привязанности мыслей, т.е. смыслами, которые оставили после себя. Конечно, я сейчас использую семантику уфологии или даже язык бреда психически помешанного, но ты понимаешь, что о таких вещах если говорить языком философии или науки, то ничего, кроме абсурда, не получится. А так хоть что-то приблизительное можно поведать. Ведь сия материя размышления уж чересчур ноуменальна. Ей еще не хватает здравой феноменальности, грубо говоря научных фактов и точного и строгого доказательства. 
        На этом пока все. Потом продолжу, может быть после твоего ответа.

        Дополнение. Когда я писал о том, что во мне живет дух и он является тем во мне, что обычно именуют «я», то я лукавил. В каком смысле? В том, что здесь дала себя знать обыкновенная привычка душевного существа присваивать все то, с чем оно имеет дело себе, привязанность к отождествлению, влечение быть частью целого, в данном случае духа. Дух безличен и не является тем, что именуется личным местоимением «я». Тогда что он? Он есть то, посредством чего можно изменить свое отношение к себе, к другим и миру в целом, посмотреть на себя другими глазами и возможно, если очень повезет, что бывает крайне редко, да и то на словах в том смысле, что «слышит звон, да не знает, где он», с точки зрения вечности, то есть духовно. Если это случится, то тебе открывается истинное знание, ты преображаешься и становишься разумным. Начинается твое духовное взросление, ты рождаешься уже как духовное существо. Естественно, не дух, но существо, которое пребывает в духе. Ведь, бывало, спрашивают: «ты в духе или нет?» Что имеется в виду, то что если ты в духе, то ты полноценный, целый, совершенный, конечно, в той меру, которая тебе отпущена по твоей сущности. Тогда можно говорить условно, что ты есть единство сущности и существования, ты бог (калиф) на час, на миг, но и этого порой бывает достаточно, чтобы человек почувствовал себя человеком. Но это так мало: быть человеком. Хотя для человека сложнее всего. А как быть тогда сверхчеловеком? Это просто немыслимо трудно. Ведь ума у человека нет, чтобы это понять. В чем причина? В том, что он, как правило, то есть как родовое существо не-до-воплотился в человека, до конца не очеловечился. Вот когда он очеловечится. Тогда имеет смысл говорить о его развитии в сверхчеловека. А так он еще не-до-человек. Естественноисторическое развитие человека остановилось на этапе животной социальности. Человек еще не преодолел животное, не стал еще вполне душевным существом. А до разумного существа ему развиваться еще миллионы или, во всяком случае, многие тысячи лет. Но, к сожалению, история не дает нам такого времени, она катастрофически ускоряется, так что будущего у человека нет не только как у человека, но и как у животного. Этот эон скоро закатится и человек исчезнет так и не осуществив не то, что сверхчеловеческий проект, но и даже, собственно говоря, человеческий. Тогда в чем смысл? Остается полагать, в том, чтобы пытаться без всякой надежды быть человеком и стараться преодолеть в себе того, кто еще не получился на пути к сверхчеловеку. Абсурдно? Да, конечно. Но больше ничего не остается делать.

        Что такое пневматология? Это учение, точнее, теория духа. Как обыкновенно понимают сущность духа? Что он такое? Дух, как правило, истолковывают как нечто, противоположное материи. Каков основной признак материи? Это признак потенциальности, собственно. Тогда как дух отличается актуальностью. Если материя возможна, то дух реален. Вместе они есть действительность. Но что значит, что дух реален? То, что он основа того, что есть? Что он бытие? Нет. Есть бытие. И оно есть то, что есть. Есть и возможность, и реальность. Что такое возможность по отношению к реальности? То, чего еще нет актуально. Оно еще только готовится быть и является становящимся. Вот актуальное, оно ставшее. Можно сказать, что материя соотносится со становлением, а дух с бытием. Но дух не есть само бытие. Он связан с актуальностью, но к ней целиком не сводится. Актуальность – это характеристика бытия и она есть в духе настолько, насколько он есть нечто ставшее. Ставшее чем? Тем, что он есть дух по понятию. Но каково его понятие? Как его можно понять?

        О чувствах и ином. С тем, что ты писал о чувствах, о том, что они растут в людях, вместе с ними, их перерастают и становятся чувствами более развитых и совершенных существ, нельзя не согласиться. Любовь как сердечная привязанность к высшему, духовному нас возвышает, приподнимает над нашим человеческим уделом, нам подсказывает то, что мир чувств не ограничивается только нами, но существует во всем космосе и движет светилами, звучит музыкой небесных сфер. Можно согласиться не только с этим.
       Но и с тем, что на высших своих ступенях восхождения к абсолюту, чувство сливается с мыслью, ее уплотняет, становится самим существом, ангелом как единым целым чувства и мысли, в котором чувства выступают телом, а мысли душой. Ангелы и их посланник бог думают чувствами, то есть непосредственно, без размышлений, и чувствуют умом, то есть являются чистыми качествами. Эти «небесные существа» и есть идеи. Ты упоминаешь «лествицу Иаковлеву». Она и есть лестница восхождения ангелов как идеальных существ к абсолютному духу.
       Но здесь пора остановиться и отдышаться. Мы поднимаемся в те сферы, которые не предназначены для человеческой праны. Здесь мы можем задохнуться. Духа нам уже не хватает. Здесь другие энергии, иные ритмы и меры божественной вибрации, человеку несоразмерные. Мы приближаемся к неприступному абсолюту. Сама неприступность заставляет тебя называть его «Иным». Я вспоминаю первый отзыв о тебе С. Он мне говорил о том, что ты его, говоруна, доводил до молчания своей речью об ином на семинаре, когда был еще студентом. Сколько лет прошло, но ты все еще остаешься верным своей интуиции того, что называешь Иным.
       Не может не возникнуть вопрос о том, что вынуждало С сдаться на милость твоему кумиру? «Иное» это твой кумир, которому ты возносишь свои мысли и чувства. А что еще остается делать, как не то, чтобы поклониться тому, что ты желаешь? Ведь ты признаешь Иное за то, что лишено определенности, но есть. Оно не подвластно мысли, ибо не может быть названо и описано, объяснено, доказано, удостоверено и понято. Поэтому С и умолкал, завороженно слушаю тебя, как ты о нем говоришь, не ведая, что это и есть само желание, не имеющее своим объектом ничего из того, что он знал. Объектом желания как такового является оно само. Желание самого желания, вечно ускользающее от своего удовлетворения. Этого С и не мог знать, ибо был человеком предела, самого определения. Это определение помогало ему избегать силы безумного желания, которое в нем было, спасало его от безумия, ему врожденного, дозированно открывалось в нем поэтической и живописной вольностью бунтаря.  Твое Желание иного рода. Оно не активное, а пассивное, созерцательное, но именно поэтому тебя приводящее в движение подвижника во всех твоих делах. Определи его и ты окаменеешь. Ты им любуешься, ему поклоняешься как идеалу, чистому качеству стремления. Вот это желание Шопенгауэр называл волей, а я утрированным духом. Не случайно ты и занялся психологией, чьим предметом как раз и является желание.  Сугубое желание или желание самого желания если и может быть раскрыто, то только как бесцельное совершенствование, то есть, очищение самой чистоты. Здесь оно являет себя как то «ничто», которое стало интеллектуальным пунктиком С. Его пуризм имел философскую подоплеку определения самого неопределенного, но существующего, что, конечно, является не материей, но духом. Только дух у него служил уму, что является противоестественным. Это не душевное заболевание, которое было бы неизбежным, если бы он его не трансформировал в духовную болезнь. У него не душа была больна, а дух, угнетенный интеллектом. С не мог ничего ни думать, ни чувствовать, ни говорить, ни делать, без составления ментальных схем.
       Если кумиром С был предел, то же самое, то у тебя – беспредельное или, как ты говоришь, иное. И то и это крайности, которые расходясь в пределе, в конечном, сходятся в безначальном и бесконечном, в беспределе. Я же слуга не предела или беспредельного, границы или безграничного, но того, что находится между ними, их разводит, когда они сходятся, и сводит, когда они расходятся. Предел есть конечное, беспредел бесконечное. Конечным управляет ум, проще, рассудок, бесконечным фантасия, проще, фантазм. Конечное и предельное есть имманентное, бесконечное (а равно безначальное) и беспредельное есть трансцендентное. Моя точка зрения есть трансцендентальное, то есть предел беспредельного и беспредел предела. Вот на этом С как раз и сломался. Почему? Потому что решил на этом построить систему, определить само беспредельное, что невозможно. Он пытался найти смысл в самой бессмыслице. Ты же не умом, а сердцем знаешь, что это невозможно и не касаешься самого беспредельного или иного, ибо оно не является касательным по отношению к пределу и всегда от него ускользает. Я понимаю, почему ты держишь дистанцию по отношению к иному, ведь чем дальше от него, тем оно ближе, чем ближе – тем оно дальше. Я так не могу, ибо для меня ум-предел не менее важен, чем сердце-беспредел. Причем я понимаю, что слугой является не дух, а ум.
        Именно дух является одновременно предельным (вдох) и беспредельным (выдох). Ум и сердце его измерения. Другое имя духу - дыхание, которое невозможно без вдоха и выдоха, но не является ни тем ни другим. Оно есть их посредник, средний термин, среда крайностей, их связь, субстантив, то, «чем» они как «что» есть. Дух есть бытие ума и сердца, предела и беспредельного, единого и иного, сущего и несущего. Иное не есть не-бытие, оно есть не-сущее. Иное есть не не-бытие, а ни-что. Ничто из сущего. Но оно есть. Есть то, что есть дух без мира, без материи и пр. Ты избегаешь определения не потому что оно не может быть определено, а потому что его определение будет его открытием, откровением и одновременно закрытием, умолчанием, исчезновением. А тебе никак не хочется его исчезновения и ты жертвуешь его откровением ради незримого и неопределенного присутствия, присутствия самого желания, но не его удовлетворения. Между тем дух есть не только желание, но равно и его удовлетворение как пропуск следующего желания.
       Ты думаешь, что абсолют – это то же самое, то есть, бытие, которое есть бытие, а ему противоположное – ничто как не-бытие, как то, что не есть. А между тем это не-бытие есть не то, чего нет, а что есть, но не то, что есть наличное. Оно меонально и есть становление. Абсолют или абсолютный дух есть бытие не бытия или не-бытия, но самого становления. Как бытие становления, то есть бытие бытия и не-бытия, оно равным образом есть и то, что есть, и то, чего нет, но было и будет.
        Желание – это и есть та часть, точнее, аспект любви, который не дает нам остановиться и застыть в немой позе, зайти, как ты пишешь, в тупик. Эта деятельная любовь нас манит, но нам не дается как любовь в саму любовь. Когда она остывает и успокаивается, то становится ставшим вечным покоем, ничтожится, чтобы вновь вспыхнуть уже жалостью к себе и ко всему в мире и в этом очеловечивается.
 
        О страстях. Почему-то на определенном, позднем, этапе  своего духовного развития наши философы бросают публичную, научную философию: одни, например, Линьков, сажают капусту, как  Цинциннат, другие уходят в религию, примеров чему не сосчитать, третьи увлекаются мистикой и даже, не дай бог, оккультными науками, а иные, совсем уж лишнее, скисают и занимаются обучением. Из-за чего? Из-за отчуждения в самой философии, тягот выяснения товарно-рыночных отношений в сфере приложения своих философски спекулятивных усилий, которые их не терпят, абстрактного характера занятия философией, двусмысленного, межеумочного ее положения или еще чего? Не по причине же умственного напряжения?  Не помню, чтобы кто-нибудь из них уходил в позитивную науку. Все обязательно в нечто постороннее философии как науке.  И никто в политику. В политику идут те, кто ничего не умеет делать. Платон и Маркс не в счет, так как первый никогда ей не занимался, пока  на старости лет не впал в маразм Законов и пресловутого Послезакония, последний же из-за своих земных страстей никак не мог успокоиться, - так его волновали общественные интересы.  Или нет общей причины, - у каждого она своя?
        Меня занимает вопрос о том, одиноки ли мы во Вселенной? Есть ли высшая инстанция? Разумеется, не в том смысле, что как к ней обратиться для того, чтобы решить свои проблемы. Такая позиция пристала человеку религиозному, несамостоятельному. Меня она, эта инстанция, интересует не в позиционном плане, т.е. в каком я нахожусь положении: «под» или «над», или плане диспозиции, к ней предрасположенности, а в плане композиционном, т.е. в соотнесении, сообщении, общении с ней. Есть ли она? Она есть, если мы не одиноки. Мы не одиноки и тогда есть те, кто прежде нас и после нас, ниже нас и выше нас или наравне с нами. Если они есть, то где они? Там или здесь? Или и там и здесь? Рядом они с нами? А может быть они вместо нас? Может быть они и есть мы, только мы этого не знаем?
        Я имею в виду братьев по разуму, не по вере, конечно. По чувству нам близки люди. Ведь люди есть существа не разума, а чувства, даже страсти. А вот где существа разума? Последние как раз есть те, кто дошел до кондиции, до огня. Огненные духи. Мы существа воды, нас занимают страсти. Мы тяготеем к земле и по ней растекаемся. Единственно, что можем, так это иногда воспарять над ней. Но огня в нас нет. Мы его должны добывать, высекать в работе. В нас есть дух, но не он как таковой, а его воплощение в виде души, которая разрывается страстями.  Мы двойственны, распяты между небом и землей, в лучшем случае. А в худшем есть сплошная плоть, неповоротливая масса. Наша самостоятельность дорогого стоит, ее надо заработать. И потом нет никакой гарантии на продолжение. Всегда разрыв и начинать сначала. Нам необходимы покровители. Либо активные, которые над нами стоят и нас поучают, как надо. Либо пассивные в виде вселенской библиотеки, универсального банка мировых данных, к которому можно обратиться за подсказкой или справкой, восполнить информационный пробел в знании.  Другими словами, мы нуждаемся в тех и в том, что может нас направить и усмирить наши страсти. Но нам не нужны наблюдатели за нами, немые свидетели нашей слабости, взирающие на нас из надменного далеко.
        Как далеки от этих фантазмов разумные существа. Они и не подозревают, что волнует душевных людей. Разумеется, и у них есть душа, но у них тело духовное. Ведь они не органические существа, т.е. существа страсти. Их душа и есть наш дух. Они существа разумные. То, что в нас есть привходящее, а именно разум, в них есть исходящее. Если их нет, нет ничего, точнее, никого идеального. Нет вообще ничего, потому что они есть истина того, что есть. Реальность, доведенная до совершенства. Не реальность в нас, а мы в этой реальности. До нее мы, конечно, не доросли. И вряд ли дорастем, ведь наш рост имеет материальные пределы. Мы, конечно, пребываем в духе, но часто бывает, что в нас его нет. Для начала хватает и нас самих. Но потом нас уже мало. Требуются хотя бы немного лучше нас. Но и таких нет и тогда мы их выдумываем. И появляется оккульт.  Желаемое выдается за действительное. Опять желания, страсти, а разум только орудие для их удовлетворения.
        Вот эти разумные существа, как они появляются? У них что, природа разумная? Или они искусно сделаны? Есть умная техника? Нет, конечно. Может быть умная техника, но обязательно должен быть ее создатель. Ведь техника как искусство есть искус не самого искуса, но кого-то. Искусственное необходимо для восполнения недостатка в естественном. А естественна, например, органика. Последняя нуждается в культивировании того, что есть как нечто наличное, сырое. Существа органики рано или поздно начинают доводить свою природную органику или естественность до кондиции, до совершенства. Они становятся разумными в этом. То есть, не просто развиваются, а совершенствуются. Но опять же в органике. Разумное, выработанное ими, или труд используется только в органических целях. Но нет еще гармонии. Есть война. А мир используется для войны как действенное средство выживания. Мир возможен только в разумной среде, а не там, где господствуют страсти. Появляется вопрос: возможно ли путем культуры построить мир гармонии в жизни? Разумеется, нет. Его можно построить только в призрачном (идиллическом) царстве культуры. 
        Но культура не натура. Вот где для человека предел. Натура не может в его лице стать культурой, а культура натурой. Почему? Разума не хватает. Он не свойственен человеку. Разум так и не стал его второй натурой. Он до сих пор является непосильным бременем для человека. Почему? Потому что человек есть натуральное существо, а не культурное. Для человека культура, разум, дух есть не данность, а заданность. А как натуральное существо человек довольствуется тем, что есть, т.е. данностью. Если бы он был духовным существом, то для него разумное поведение было бы не проблемой. А так его хватает только на страсти человеческие, которые для разума обременительны. Поэтому гармония не для человека. Она его мечта, но не жизнь. Гармония есть в мире, но только в мире в целом с точки зрения вечности. И человеку в ней тоже есть место в качестве одержимого страстями несчастного существа. И никогда он не найдет себе место в мире, ибо в нем самом нет места для нее. Это касается человека, а не самой гармонии, в которой есть место всему, в том числе и человеку. Путь к гармонии лежит в преодолении человека. Необходимо стать сверхчеловеком. Но этому мешает наша природа. Поэтому человек пробует ее преодолеть искусственно. Создает самого себя. Но из чего? Из той же природы, ведь другого материала нет. Он ограничен материалом. И потом, самое главное, он сам есть материал совершенствования более развитых существ. Только материал уже вразумленный.
        Выходит, что человек как существо, как минимум, двойственное, двусмысленное, достичь гармонии не может. Но он может послужить материалом, сырьем для совершенствования других, более развитых существ. Они его и используют как наблюдатели, активно не вмешиваясь в человеческие  дела. И волки сыты и овцы целы.   Остается дело за «малым», - как стать совершенным. Человеку это не дано, но задано. Для него это задача, которую он, конечно, не решит, но своей работой поможет решить другим, более продвинутым существам, которые умеют извлекать уроки из глупостей полоумных людей. И человеку в этом польза. Она в том, что, оказывается, есть существа умнее и лучше тебя. Значит на тебе развитие и совершенствование мира не остановилось. Вот такая получается гармония услуг. Все кому-то служат. Мир слуг и господ. Однако мир на самом деле другой, иначе он был бы глуп, а не разумен. В разумном мире никто никому не служит и мир не служит всему. Это все еще религия и политика. А где философское отношение? Оно, по-видомому, заключается в том, чтобы всему предоставлять то, что есть у всего. Не надо вмешиваться в то, что еще не состоялось. Нельзя срывать плод, который еще не созрел, ведь это глупо. В этом есть суета и игра страстей. Мы потому одиноки во Вселенной, потому что не созрели, не дошли до кондиции, не узнали своей меры. Мы поторопились с тем, что признали себя мерой всех вещей. А кто это узнал, не вмешивается в порядок вещей и наблюдает за игрой страстей как всевидящее око, не прилагая к этому никакого усилия, не вкладываясь в это нечем и никем. Зачем? Бессмысленно. Никакой пользы от этого не будет, а выйдет один вред.
        Взять хотя бы религию. Почему бог не приходит? Если придет, то что будет? Ничего и никого, кроме него. В результате существует множество религиозных мнений, которыми человек спасается. Настоящее спасение состоит в том, что никто человека не спасет, если он сам об этом не позаботится. А если кто-то придет, то человеку уже не будет место. Бог хорош на своем месте. Пускай там и сидит, и не вмешивается в дела людей, которые им стращают друг друга. А что до других вразумленных существ, то и своих хватает. А подлинно разумным здесь делать нечего. Не то место. Их нельзя прямо локализовать, ведь они вездесущи и есть явления одно и того же разума. Вот к каким невеселым мыслям приходится приходить за неимением лучшего в человеческом одиночестве. Таков человеческий удел: быть мнимой мерой всех вещей или бесплодной страстью.
        Из человека может получиться хороший психолог, но не философ. Для этого у него слишком много страстей, но не хватает логики. Поэтому он довольствуется паллиативом – диалектикой. Есть диалектика, математика, но нет логики как деятельного разума. Диалектика помогает понять страсти, математика их замещает. Но это не то. Понять страсть не значит овладеть ею. Здесь появляется возможность одержания самим разумом как наихудшей страстью. Какая страсть разум? И если он станет страстью, что будет? Здесь Спиноза увлекся. Как правило, она в лице разума начинает владеть умом человека. Человек превращается в одержимого идеями безумца. А тем более умерщвление страсти ее вычислением. Ведь страсть это то, что получается в результате  общения стихий. Поэтому здесь нужна для гармонизации не логика страсти (рационализм) и не страсть логики (иррационализм), но логика самой логики, а не страсти, и, тем более, не логика, одержимая самой собой. Но логика, знающая свое место, свою меру, не отчужденная от самой себя. Взять хотя бы практикуемый здесь скептицизм. Ведь это тоже страсть логики, ее смертный грех. Очередное ее отчуждение. На этом все.
 
        Ответ другу. К сожалению, я повторить не смогу то послание, которое затерялось в сети. Его, как легкое дуновение ветерка, не поймаешь. Я сейчас нахожусь уже в другом состоянии сознания и у меня иное настроение. Могу лишь воспроизвести рефлексивный отпечаток вчерашнего мыслимого движения. Но прежде следует пояснить то, что ему предшествовало. Я прежде думал, что то Я, которое я в себе находил, или, точнее, оно себя находило в том теле, которое окружающие меня люди называли по имени, на которое я обычно откликаюсь, - это есть человеческая душа. Потом я изменил об этом свое мнение (оно было еще мнением). Когда я его изменил, то последовала его субституция знанием. Я обрел знание того, что во мне пребывает дух. Значит есть тело, душа и еще дух. Душа была сознанием человека по имярек и прочее: отчество, фамилия, пол (обязательно, ведь она, а не только грубое тело, имеет пол), возраст и т.д. А что такое или, точнее, кто такой дух? Откуда он и чей? Неведомо. Оговорюсь, вряд ли имеет смысл акцентировать внимание на том, что дух есть «кто». Но явно он пользуется всем тем, что есть у меня. И я уже не знаю, где я, а где он. Значит, произошло отождествления меня, т.е. того, кто обычно себя чувствовал собой во мне, если в чем-то, в данном случае, во мне, - значит, в материальном, теле, или, другими словами, души, с ним, с духом. Причем, я не дух, не он во мне, но дух есть я в том смысле, что я в нем. И он же есть, предполагаю, в других, если они достигли определенной стадии духовного развития.  Можно сказать, что он воплотился или появился в моем качестве. Он, конечно, в этом качестве слаб и зависим от всего материального, включая, разумеется, социальное, не прямо, но посредством моей телесности и душевности. Но все же я обрел некоторую, внутреннюю, независимость. Иногда, являясь духом, то есть самим собой (когда я был душой, я таковым не был), могу сознавать то, что мне было недоступно, когда у меня было только самосознание. Значит, я уже моментом пребываю на стадии разума. У меня появляется не только мнение сознания и мышление самосознания, но и знание разума. Теперь о том, что я написал вчера.   
      Тот, в ком пробуждается разум или дух как самое само, который, конечно, не есть только разум, но с разума он является, правда, еще не во всем своем великолепии, тот может себя считать уже не совсем земным существом. Он наблюдатель здешней жизни. Он еще не получил на это санкцию высшей инстанции, чтобы делать это от своего имени, однако уже допущен к таковому наблюдению под присмотром. Если он достигает духовного совершеннолетия, зрелости духа, то становится посланником, т.е. вершителем судеб в том топосе, куда пребывает как вестник абсолютного духа. Это еще не есть сам абсолютный дух, но он полностью заполняет существо посланника. Названный посланник и есть посланник абсолютного духа в те места, которые находятся в критическом состоянии и угрожают всей мировой гармонии расширяющимся и углубляющимся хаосом темной материи и темной энергии. Что означает быть региональным или местным вершителем судеб? Ничто иное, как определять пути развития всех существ этой местности, отвлекать их от ничто и его воплощения как хаоса жизни и склонять к бытию как аргументу и его функции - гармонии, используя силу уничтожения и смешения (хаоса), ее преобразуя в благотворную силу созидания космоса.
         Для примера возьмем нашего общего друга как того, кто нам был знаком и в этом мире уже не меняется, для него он остался в прошлом. Сергей был наблюдателем. Таких наблюдателей бывает одновременно несколько. Сколько именно их, о каком порядке идет речь, точно не знаю, это ведомо только абсолютному духу и посланнику, но последнему только в том месте, в нашем случае на Земле, где он находится. Думаю, порядка ста, а может тысячи. Однако это не значит, что появится тысяча посланников. Нисколько. Может не один не появиться. Это во многом зависит от соотношения самого абсолютного духа и той среды воплощения с прилегающими областями ее существования в космосе, в которой он пребывает. О последнем посланнике я уже говорил. Мы его называем Буддой. Но он уже выполнил свою миссию. Моисей, Иисус Христос и Магомет были наблюдателями с санкцией высшей инстанции на наблюдение, но не вершение земных судеб. Они сами, самочинно сделали это, разумеется, с попущения абсолютного духа. Расстояние между наблюдателем без санкции под присмотром и наблюдателем с санкцией огромно. Например, Платон имел эту санкцию на правах условного, а не безусловного  держания, как Иисус Христос, но все же имел. Немецкие классики, прежде всего Гегель, располагали таким же условным держанием права санкционированного наблюдения, как Платон, но только в них это наблюдение было омрачено влиянием человеческой душевной стихии. Дело в том, что более двух тысяч лет на Земле не было посланника. Никто так и не смог дойти до его состояния. Сейчас нет не только посланника, но даже нет наблюдателя с ограниченным (условно санкционированным)  правом наблюдения, что чревато многими возможными сейчас, но необходимо актуальными скоро, бедствиями. Возвращусь к Сергею. Он, разумеется, по причине своей духовной инфантильности, которая выражалась в его вселенском эгоцентризме, был наблюдателем под присмотром, духовным (разумным) ребенком. Но то, что он был таковым было вполне достаточно, чтобы заниматься творчеством, например, мысли, но не только.
        Итак, сейчас на Земле есть наблюдатели. Они и есть пришельцы, использующие тела людей для того, чтобы следить за ними и другими земными существами, приближенными к сознанию, присматривать за тем, что они творят. Только сделать они ничего еще не могут, а именно исправить таковых, поставить их на путь разумного духа. Ведь они это делают без санкции абсолютного духа, пока среди них не появится тот, кто будет достоит высшего доверия, т.е. станет, по-преимуществу,  духовным. Кто наблюдает сам, уже без присмотра за ним самим, т.е. является в собственном смысле самим собой, вроде Иисуса, тот способен косвенно направлять непосвященных туда, куда следует. Но он еще не посланник, поэтому не может действовать прямо на них, творить чудо преображения души в дух, который полностью присматривает за телесными и душевными движениями бессознательного неофита. 
        Тебя я тоже считаю наблюдателем под присмотром. Только и в этом наблюдении "под колпаком" существует сложная градация. 
        И еще для затравки спорного обдумывания. Всякие будды, святые, пророки, кроме названных, учителя жизни, гении человечества  есть наблюдатели под присмотром, естественно, продвинутые, а не начинающие. Но это не значит, что все люди наблюдатели, как правило, это исключение. Для того, чтобы быть человеком, т.е. не разумным существом, а душевным, не обязательно быть наблюдателем. Наблюдатель - это первый шаг к сверх-человеку.

         Душа. Зачем нужна душа? Вот есть тело, есть и дух. Тело материальное, а дух идеальный. Казалось бы, что между ними общего? Тело индивидуальное, отдельное от других тел. Дух всеобщий. Тело живет в природе. Если это тело общественное, то оно является телом общественного существа, т.е. такого существа, которое живет сообща с себе подобными, общается с ними, обменивается с ними веществом, энергией и знанием того, как этим веществом и энергией с пользой распорядиться в своих и общих интересах. Благодаря духу, духом, до человека доходит сознание его телесности и материальности, разумное знание того, что есть, было и будет настолько ясно, насколько развит его разум как явление духа в человеке.
        Так что же объединяет человека как живое разумное тело с духом и природой, обществом, т.е. как с самим собой, так и с другими людьми, если не нечто третье, которое равным образом причастно и тому и другому? Этот третий элемент, как средний элемент, а в мышлении о нем как логический третий термин, что он есть? Обычно напрашивается такой ответ: душа. Если, действительно, душа, то что она такое, как не особенное существование всеобщего духа  в единичном, экземплярном теле индивида?  Вот говорят, душа радуется. Чаще она печалится, страдает. Почему? Потому что она несчастная. Через связь с духом она не просто психика как тонкая настройка человеческого тела, гармонизация его подвижных сил и неподвижных сред друг с другом, но еще и настроенность на весь мир, включая социальный, не как на хаос, а как на космос, стремление к тому, чтобы принять свое посильное участие в установлении мирового разумного порядка. Но в ней можно обнаружить не только это. Когда она бывает одержима собой, себя полагает за дух, то разрывает связь между духом и телом, саму себя убивает. Ведь душа нам нужна как вот это искомое единство материального, сущего и идеального, должного. Оно становится реальным, являет человека в его целостности как личность, если является его деятельным началом. Вот тогда человек переживает счастливые мгновения своего подлинного существования. А обычно его душа или спит или представляет несчастное сознание своей беспомощности перед силой телесных страстей, которые им управляют. И, как правило, прежде всего душой управляет страсть гордыни как подмены целого частью, всеобщего единичным.   В результате инфляции единичного всеобщее снимается, т.е. над ним возвышается, а особенное стирается. Возникает разрыв между всеобщим и единичным, ведущий к их поляризации и опустошению души, ее смерти. В остатке мы имеем себя как одержимость самим собой или той страстью, которая владеет нами до тех пор, пока полностью нас не исчерпает, не уничтожит до основания. Дух то станется, останется и материал для новых особенных воплощений, но вот нас уже никогда и нигде не будет. И вместе с нами исчезнет и наша вина за то, что нас не стало. И в мире будет все так, как и до нас было. Кто в этом виноват? Никто, кроме нас, кроме тех, кто есть «я». Только «я» или душа виновна. Но она смертна, потому что есть не вездесущий и вечный всеобщий дух, а его особенное явление в материальной действительности в локально определенном месте и времени, в которых мы можем его обнаружить как собственно свое явление лично, а значит сознательно. Вот здесь пролегает граница между духовным и бездуховным. Одно дело когда дух есть мы, а другое – когда мы мним себя духом. В последнем случае это и есть то, что обыкновенно называют демон, т.е. явление не идеальное, а идильное, т.е. не дух, а приведение, фантом.

        Несвоевременные мысли. 1. Обучение мышлению посредством беседы о мыслях и идеях, которые недавно пришли в голову. Их аналитика и спекулятивная синтетика.
        2. О Г.С.Батищеве. Поисковик, а не догматик по преимуществу. В поиске больше критик, чем скептик. Поиск и вера. Поиск и обретение (и нахождение). Батищев блуждал в поисках истины (от марксизма через агни-йогу (восточные культы) к православию (восточному христианству), пока не нашел освобождение от юного философского сомнения и зрелого критического убеждения в религиозной вере в старости, в православном догматизме.
        3. Философия = метафизика + логика = метафизика и наука (математика (исчисление и логистика), физика (статичная и динамичная онтология, механика, материальное), химия (соединение и разделение, реакции), биология (органика, витальное) и психология (рефлексия, душевное или психическое), социология (сознание и самосознание, идеальное) мышления. Метафизика и логика. Метафизика и спекулятивная диалектика. Метафизика и риторика. Метафизика и проповедь. Риторика и проповедь в метафизике в процессе обучения мышлению студентов и магистрантов. Метафизика – мать, наука – дочь. Философская наука - логическая философия или наука логики? Историческая философия – перипетия или пункт обращения (наука логики Гегеля) – логическая философия. Философская наука левых гегельянцев (К.Г.Маркса и его учеников и последователей) – диалектическая логика. Философская наука= логическая философия+диалектическая логика или логическая философияvдиалектическая логика? Диалектическая логика в границах логической философии как метод и предмет философии?
        Предмет философии – бытие как все в одном и одно во всем в измерении мысли.
        Цель философии: достижение истины как единства и гармонии мышления с бытием.
        Задачи философии:
1) выстроить порядок всего в одном в мысли так, чтобы в ней, в мыслях, было полное соответствие: они были конгруэнтны друг другу, не противоречили друг другу, имели логическое начало и конец и были связаны друг с другом так, что последовательно выводились друг из друга.
2) привести в разумное соответствие с этим порядком в мысли чувства и поведение, чтобы в сознании и в делах был порядок и гармония, отвечающая гармонии мира, обрести спокойствие духа.
        Философские проблемы:
1) начала, включая начало самого мышления, ведь мысль может иметь предпосылку в том, что не является мыслью. Значит в не-мысли найти мысль.
2)   середины или опосредствования как мышления между субъектом и объектом мысли, ее предметом, логического следования и выведения
3) логического конца, заключения.
4) разрешимости мысли на бытии, установления истины как естины.
5) познаваемости самого мышления как орудия познаваемости мира и его основы – бытия.
6) заблуждения и лжи. Как они возможны? Если ли для их существования основания? А если есть то не заключаются ли они в не-бытии (ничто и становлении как ином или чужом, другом)?
7) практического осуществления теоретического или теоретической практики= умного делания.
8) достижения счастья в несчастной жизни, трагикомического человеческого удела, несчастного сознания человека.
9) иллюзии эмпирической беспредпосылочности научных начал (аксиом и постулатов), в философии принимающей форму внутреннего чувства или простой интуиции того, что нельзя не знать.
        Философский метод: спекулятивная диалектика, включающая в себя в качестве элементов в себе, догадку интуиции, или неопределенность и безусловную предпосылочность, определенность или тождество (уравнение, одинаковость, одномерность), в ином, аналитику рассуждения или различие (раздвоение и удвоение, дифференциацию), противопоставление (поляризацию и антитетику), противоречие (двойственность, двусмысленность и амбивалентность, парадокс, антиномию и антагонизм), его снятие, в себе и для себя, синтетику вывода, или  эквиваленцию.
        Схолия: в философии как размышлении важна мера, ведь она и есть разум в действии. Но для человека разум не есть его сущность, не есть даже его сущностный признак. Поэтому он не может быть натурализован. Разум не является врожденный признаком человека. Он может быть только приобретен на время личностного усилия, которое обусловлено обстоятельствами жизни человека. Поэтому человек есть существо не разумное, а не-разумное. Человек существо не разумное, а психическое, эмоциональное. Следовательно, человек для того, чтобы быть разумным существом, должен постоянно учиться себя сдерживать, что и будет хорошим в том, что он думает, чувствует и делает. Сдерживать необходимо себя не только в плохом, но и хорошем, и не только в чувствах, но и в самом разуме в том смысле, что он должен себя контролировать, а не эмоции. Поэтому человек прежде, чем быть разумным существом, должен быть последовательно сознательным. Но этого мало. Он по необходимости должен иметь самосознание и быть идейным. Если это будет наличным, то он может стать разумным, умным, а не глупым, склонным к совершению добрых поступков.
        Ограниченным явлением духа в теле человеке является душа, отличающаяся минимумом ума. Максимум ума и есть сам дух. Дух как душа мира растворен в стихиях мира. Максимум его локализация пребывает в человеке. Но в человеке он превратно явлен и не есть сам дух по себе. Но человек как физическое существо, причастное разуму, ему необходим для актуализации.
        Для того, чтобы лучше разобраться в том как следует вразумиться человеку, следует разобраться с диалектикой начала, середины и конца.
        Есть ли нечто, прежде начала? Если есть, то тогда она начало, а не то, что мы назвали. Тогда нет до начала ничего. Ничто изначальнее начала. Следовательно, оно, ничто, начало. Но начало чего? Ничего. Значит, ничто есть начало самого начала и ничего более. Тогда как начало не самого начала, а ему иного, другого, есть уже нечто, есть не ничто, а что, уже есть и есть бытие. 
        Здесь интереснее вопрос о начале того, что есть. А что есть? Есть бытие. Значит есть начало как ничто и начало бытия. Бытию предшествует ничто или не-бытие. Вместе с тем бытие для ничто есть возможность быть. Ничто есть ничто. Без бытия оно не может быть самим собой. А для бытия ничто есть то, благодаря чему, т.е. ничему, бытие есть ни что иное, как оно само, т.е. бытие. Но возникает вопрос: Бытие или начало чего? Бытия и не-бытия. Получено: бытие бытия и не-бытия, бытие бытия и ничто. Вместе бытие и не-бытие. Что это? Становление. Становление не-бытия бытием и бытия не-бытием. Но не только. Но еще и становление бытия бытием и не-бытия не-бытием или ничто. И одновременно тем и другим. И только? Нет. Есть начало –бытие. Есть и конец – не-бытие. Это пределы, границы. Чего? Их становления. Но не только. А чего еще? Нечто как того, что является сущим. Что такое сущее? Это то, что есть. Но что оно есть как сущее или существующее? Это вопрос о сущности сущего уводит нас от существования или бытия сущего к тому, что сущее есть нечто, отличное от бытия в том смысле, что в нем сущность не совпадает с существованием. Поэтому сущее берется не в ставшем виде, а в становлении самим собой. Но раз в становлении, то значит в связи с другими сущими, пребывающими в бытии и исчезающими в не-бытии. Вот это существование сущего среди сущих в границах бытия и не-бытия как начала и конца и есть середина жизни, жизненная среда.
        В жизненной среде как всеобщем жизни сущее растет, развивается. Сущим среди сущих является и человек. Его особенной средой обитания является общество как мир людей. В обществе человек развивается и в меру своих возможностей совершенствуется, пробует достичь совершенства, если на это есть и условия, и желания и умения. Значит человеческое совершенство есть развитие всех его сущностных сил в той мере, в какой она является мерой человека, т.е. мерой измерения его сущности. Совершенство есть высшая ступень развития в качестве его истины-предела. Полное и всестороннее развитие есть гармония. Гармония – это совершенство. В той мере, в какой гармония присуща человеку, она разумна, ибо разум и есть мера, пропорция или совершенство. Сама по себе гармония или совершенство в человеке имеет предел.  Этот предел определяется его существом, тем, что он есть сущее живое, чувствующее и разумное. Причем он разумен и чувствителен настолько, насколько жив и есть. Значит, человек не универсален, а ограничен. Но что делает возможным для человека преодоление тех границ, которые заданы его существом, его природой, натурой? Разум? Нет, ведь разума в человеке минимум. Разум не в нем, а он в разуме как конечное в бесконечном. Тогда может быть чувство, ведь его в человеке с избытком. Чувств, эмоций и страстей в человеке хватает. Они составляют в нем множество, которое едино как душа. Значит, душа, которая движет человеком. Когда душа его приводит в движение, а не разрывается на части вместе с ним в драматической игре-борьбе страстей? Только тогда, когда он свободен. В этом случае свобода является условием его волевой решимости. Но что такое свобода? Свобода – это дух, который ничем и никем не связан. Вот эта свобода или трансценденция от всего для всего как трансценденталия и есть то, что мы называем духом. Его проявлением в мире является воля существа или его сила, решимость действовать. Но как? Разумеется, разумно, соблюдая меру, чтобы не разрушить гармонию вещей, сопричастных друг другу в виде частей единого мирового целого бытия. Связь этих частей и есть гармония мира. И связаны они друг с другом разумно, совершенно.
        Понимать все это надо так, чтобы брать на пределе, т.е. не как только налично существующее, а так, что оно было, есть и будет, так как должно быть по своему понятию. В действительности должно быть не только сущее, но и должное по бытию, онтологически, т.е. то, что еще не актуализировано, но может быть, причем не случайно, но по необходимости как свободное.
        Вернемся к человеку. Человек важен не столько как наличное бытие, в этом качестве важнее вещь, сущность которой и есть сама особая наличность, т.е. ограниченное временем и местом существование, сколько как возможное бытие, бытие-возможность.  В качестве бытия-возможности человек осознает себя не в форме чувства, посредством которого он непосредственно относится к своему иному (налично сущей вещной телесности) и переходит в него, чувствует себя материально существующим, могущим быть объективированным в живописном образе автопортрета, а в форме воли, находя себя во встречи с трансцендентальным, предельным-пограничным посредством преодоления, отрицания наличной положительной телесной определенности-локализации в месте и времени естественноисторического бытования  (жизненного хронотопа). Здесь нет еще понятия себя как разумного существа. Но это уже и не повседневная непосредственность признания себя наличной достоверностью своих собственных представлений, факт удостоверения тождества субъективной мысли о себе, самомнения с объективным наличием себя как тела. И не творчество воображаемого художественного образа себя как производящего начала возрастания самодеятельного духа в человеческом субъекте. Но здесь уже есть самосознание как точка роста, направленная на предел-идеал через самопреодоление. Это не измерение чувственной достоверности мнения и повседневного опыта обыденной жизни или игры воображения творческого гения мира искусства, и даже не измерение мнимой трансцендентности религиозного идола, выдаваемого за сам абсолютный дух, но измерение трансцендентальной отвлеченности от всего обусловленного, зависимого от особо и конечно определенного. Эта трансцендентальная позиция необходима для философского отношения к жизни в качестве точки сопряжения с идеальной инстанцией. Эта позиция есть топос метафизической медитации, настраивающей человека на мышление в понятиях, вводящего человека в царство чистой мысли, в мир чистого разума.   
        4. Революция и революционеры. После Гегеля, философия которого явилась явлением абсолютного духа человеку неразумному как социальному животному, начался всеобщий культурный упадок. Объяснение: человечество достигло пика (акме) своего всеобщего культурного развития. Следом, возможно, было только спорадическое прогрессирование в отдельных областях духовного творчества, всеобщего труда. Чем это вызвано, в чем причина? Причина в том, что обнаружили себя детерминанты не только естественноисторического, но и биологического (органического) развития человечества, лимитирующие его полную, целостную сапиентизацию. Второго, окончательного скачка из царства природы или предъистории в царство духа (свободы) или истории собственно так и не произошло и не произойдет никогда. Поэтому все усилия революционеров по превращению социального животного в разумное существо так и не увенчались успехом, да и не могли увенчаться по необходимости.
        Революции в обществе в целом, и в науке в частности, включая и философию (здесь философия ориентируется на науку, ибо последняя объективна, как никакая другая форма духа, т.е. истинна, а целью философии как раз является истина как таковая, т.е. она в чистом виде, между тем как сама философия распята между религией и наукой, да к тому же тяготеет к искусству: с религией у нее похожий предмет: духовное (в философии – идеальное) как всеобщее, абсолютное, только отношение к нему различное: не молитва и проповедь, короче, вера, а размышление и понимание, короче, разум, с наукой у нее общее – это познание, но  философское познание разумное и понятийное, тогда как научное познание рассудочное и терминологическое, с искусством у нее общее то, что они выразительны и игривы, только искусство есть игра воображения и языка образа, а философия есть игра ума понятием, точнее, не игра, а искусное, умелое следование ума понятию как его истине, закону, хитрость ума), начинается с праздника, у нее праздничное настроение, она романтична. Революция делается революционерами, которые видят в обывателях идейных, разумных, целеустремленных людей. Но вскоре это веселое настроение улетучивается. Приходит горькое похмелье революции. Начинаются революционные будни: по мостовых льется кровь ее невинных жертв, а потом и самих революционеров. Революционный террор заканчивается контрреволюционной реакцией. Почему это происходит? Потому что революционеры разочаровываются в людях и начинают к ним относиться, как к массе бестолковых рабов, сама стихия революции берет свое и с ней революционерам никак не совладать. Здесь одного рассудка мало, а ума нет или его не хватает, да и люди никогда не готовы к переменам, тем более таким, которые меняют весь уклад их жизни, особенно склад души. Революция – это кризис мира и для нее характерна аберрация умозрения, оптическая иллюзия ума, его гипертрофия. В годы революции люди впадают в крайности. В смысле животной стабильности полезнее капитализм в его нормальном состоянии, отвечающем животной природе человека как существа ко всему приспособливающегося. Коммунизм так и не получился, как не получилась новая наука, которая до сих пор не может дать целостной картины мира. Напротив есть наука не столько космоса, сколько хаоса, наука не райская, какой была классическая наука, а адская, готовая к открытию таких тайн природы, которые для нее в лице людей опасны.

         Учитель и ученики. У меня, как и у других мыслящих учителей философии, она начинается с удивления тому, что я сказал, точнее, не я сказал, но что-то во мне сказалось. Что именно? То, что от духа, что им сказалось. То, что им сказалось необходимо перевести на человеческий язык. Здесь тогда получается, что учитель тоже выступает в качестве ученика. Он сам должен научиться тому, как обращаться с тем, что он говорит. Необходимо осмыслить то, что было сказано. Вот так начинается философское размышление вслух или философское рассуждение (дискурс).
 
        О Будде и индийской традиции. Будда сказал то, что подразумевалось классической традиционной индийской (брахманской) мыслью, но не высказывалось. Что именно? То, что все вещи, то есть мир в основе, по существу, пустотен. Будда осознал это и высказал, но этого мало. На большее его не хватило. И поэтому он замолчал. А дальше началось то, что и до него было. А именно? Суемыслие и суесловие, болтовня о «высоких материях» его учеников.

        Заповедь учителя мысли. Учитель должен следовать правилу ограничения свободы мысли. Он не может разъяснять ученикам опасность мысли. Ум коварен и хитер и его приходится постоянно ловить за мысль, удерживать ее и увязывать со смыслом. Для этого необходимо показывать все опасные ходы мысли относительно всего, и прежде всего тех вещей, которые заповедны. Значит, условно необходимо в них усомниться для того, чтобы доказать, удостовериться путем размышления вслух в их истинности, используя метод доказательства от противного негативной (полемической) диалектики.

        Начальник. Начальник, как правило, ничего не делает, если не считать того, что он проверяет за работником его работу, то есть делает выводы и принимает меры: находит виновного, так отвечая на вопрос: «Кто виноват?», и его наказывает новой работой, так отвечая на вопрос: «Что делать?». Но и здесь начальник не самостоятелен, зависим и, разумеется, творчески несостоятелен, паразитарен.  От кого зависим? Естественно, от глупого работника, который придумывает, вносит рацпредложение, чтобы меньше работать. Но не тут то было. Начальник перехватывает инициативу, приписывает ее себе и дает еще больше работы не только изобретательному работнику, но и всем другим работникам, которые умнее первого, ибо понимают, что инициатива наказуема, поэтому «тянут лямку» в пол силы. В результате растет интенсификация и производительность труда, а также эксплуатация работника труда. От всего этого выигрывает только начальник.
        Как обстоит дело у китайцев? У них начальник ни умный, ни дурак. Он никакой, пустое место. То есть, не мешает самой работе, точнее, работникам работать. Тогда создается впечатление, что правит делом не начальник, а дело правит самим собой.
        То же самое относится и к китайскому правителю. Правитель не должен быть ни умным, ни глупым. Умников и так хватает, - на то они и нужны в качестве советников, чтобы подсказывать, когда своего ума мало. А глупости всегда можно найти у других, когда в ней будет необходимость, чтобы иметь дело с народом.
 
        О Марксе. Карл Маркс начинал как критик коммунистов. Потом сам стал коммунистом. Но своеобразным, так как понимал коммунизм как средство преодоления капитализма, но ни как идеальное общество. Он был ученый критик капитализма, а не утопист-идеалист. У нас же строили мнимый коммунизм, то есть карикатуру на идеальное общество без частной собственности, но с государственной бюрократией, то есть, социальный оксюморон. Но так и не достроили его, ибо во многом он оказался коммунизмом лишь на бумаге под именем развитого социализма. Реально был построен капиталистический выродок в форме государственного капитализма, в котором капиталистами были чиновники не как собственники государства, а как его нахлебники, точнее, нахлебники народа, короче, его паразиты или идиоты. 
 
        О смерти. Смерти нет в том смысле, что она есть то, чего нет. Чего нет? Жизни. Она есть отсутствие жизни. Например, смерть человека. Что она такое? Отсутствие жизни человека. Значит, отсутствие самого человека, ведь неживого человека не бывает. Но как это может быть, что был человек, а теперь его нет?

        Мышление-Разум+Любовь-Сердце. Мышление бывает одномерным (мнение), двухмерным (научное, имеющее два измерения-значения: истинности и ложности), трехмерным (философское: тезис-антитезис-синтез и мистическое: наивное-сентиментальное-символическое), четырехмерным (божественное, объемлющее три меры пределом и потому идеальное) и, последнее, пятимерное (духовное или безмерное, немыслимое).
        Если одномерное мышление имеет своим носителем индивидуальное и социальное бессознательное (кстати, современное глобальное или плюральное мышление является первопорядковым, то есть является регрессом, шагом назад по сравнению с классическим научным мышлением; оно является тестовым, массовым и может существовать в форме мнения и пр., что есть регресс в бессознательное состояние человеческого животного; в этом глобальное мышление есть вырожденный случай сказочного (мифического) традиционного, народного мышления), то научное  имеет своим носителем сознание. Оно рассудочно. 
        Философское и мистическое мышление имеют своим носителем сверхсознательное: философское – самосознание, которое имеет форму диалектики, мистическое – собственно сверхсознательное в сознательном в форме парадокса или триалектика.
        Божественное мышление идеально в том смысле, что есть явление вечности во времени, непосредственного в посредственном, точнее, опосредственном в форме интуиции в дискурсе. Бог есть совершенство или гармония этих двух начал мышления, их единство. Он идеален реально и есть воплощенное единство мышления и бытия, т.е. живой и личностный разум. Только в боге разум имеет лицо. Мышление бога есть тетралектика.
        Когда же речь заходит о духе, то его мышление безмерно и является пенталектикой условно. Это мышление невыразимо в человеческих словах.
        Теперь необходимо оговориться о так называемом «сердечном знании». Сердечное знание как таковое мистично. Оно до-божественно. Так как бог есть собирательная личность, состоящая из множества смертных душ и потому сама смертная, то условно можно, конечно, говорить о том, что бог есть любовь. Если под любовью понимать поглощение и растворение любящих в любимом до полного их исчезновения. Если же понимать под любовью любящего, то бог, разумеется, не такой. Он любит только себя, так как он есть возможное совершенство, насколько оно вообще может быть в мире. Он не надмирное, а мировое существо в качестве возможного в мире предела совершенствования. Поэтому лучше говорить не о том, что бог есть любовь, а о том, что он есть гармония. Но он есть стимул любви, ее импульс. Он причина любви, но не она сама. Любят люди, а не боги. Следовательно, сердечное знание свойственно мистике как тому, что есть совершенствование и в мышлении тоже. Но в отличие от научного мышления мистическое сердечное знание неточное, а в отличи от философского – нестрогое. Оно приблизительное. И есть диагональ, секущая квадрат мышления пополам, вершинами которого являются  бессознательное и сверхсознательное, сознательное и самосознательное. Его траектория имеет сложную топологию: одновременно шиворот-навыворот и сикось-накось. Его центром, действительно, является сердце как средостение квадрата мышления.

        Кто такой ученый. Несмотря на то, что вопрос о том, кто такой ученый, кажется простым, на него сложно точно ответить. Попробуем о нем не спеша порассуждать. Ученым обычно называют такое существо, которое способно к учению. Причем не просто учению, а ученому учению. Что это такое? Ученое учение есть такое учение, которое разучено по правилам, проверенным самим учением, подтвержденным фактами его содержания, прошедшим процедуру опровержения контр-фактами и получившем разрешение на искомом результате. При этом сами правила такого ученого учения должны удовлетворять всем законам логики, не противоречить друг другу, быть последовательными в своем логическом следовании, не позволять совершать скачки в рассуждении с одного положения (тезиса) на другое. Человек, следующий такому ученому учению, как правило, является ученым. В этом смысле он не только обучаем ученому учению, но и, в принципе, способен быть его активным носителем, то есть, передавать содержание и форму обучаемого следующему поколению ученых. Таким образом он является передаточным звеном движения научной традиции.
       Какими качествами должен обладать ученый, чтобы быть таковым? Он должен быть внушаемым, то есть, уметь слушать и быть послушным, а потому верным своему делу, уверенным в том, что делает, но без упрямства. Ибо уверенность как черта веры, должна быть умерена критической оценкой самого себя и того, что он получает и производит в области знания. Эта критичность необходима в науке, так как без нее нельзя получить истинное знание, а можно остаться только с мнением, своим или чужим. Значит ученый не может быть самоуверенным, иначе он будет не объективен, а субъективен. Нет большего врага для ученого, чем субъективность его оценок того, что есть, а именно объективных данных чувственного опыта.
       Дальше, ученый не может не быть дисциплинированным. Дисциплинированным делает его само учение, тот предмет, который должен быть объективно исследован. Логика движения, развития самого объекта научного исследования делает ученого дисциплинированным, собранным и организованным в порядке своего занятия.
       Вместе с тем ученый занят не только организацией научного знания в дисциплинарную матрицу, в научную дисциплину, он не просто ведет наблюдения, никак не вмешиваясь, по возможности, в поведение изучаемого объекта, но еще и ставит эмпирические и теоретические эксперименты, что предполагает иную дистанциированность от исследуемого объекта, уже не созерцательную, а эвристически деятельную. Деятельной мысли ученого сопротивляется не только материал исследуемого объекта, но и вся система управления наукой обществом через институт властных лиц. Инстанция власти сдерживает естественное развитие научного познания тем, что позволяет ему развиваться только в тех направлениях, которые необходимы для сохранения и развития государства. Но так как власть имеет привычку отождествлять себя с обществом, то свой собственный интерес она выдает за всеобщий, и не только государственный, но интерес всего общества в целом, что является идеологическим прессом для науки.
       Ученый должен считаться с тем, что развитие его познавательного интереса непосредственно связано с социальным заказом на этот интерес. Ему должно быть интересно прежде всего то, что интересно обществу, прежде всего власти. Вот это общественное или политическое ограничение познавательной активности, его политическое определение есть форма отчуждения ученого от бескорыстного знания. Другой формой отчуждения ученого от истинного знания или самой истины является то, что его ученое занятие является оплачиваемым, из чего следует, что он занимается наукой не столько для науки, точнее, для истины, сколько для личной пользы, для своего обывательского прозябания.
       Когда мы говорим об ученом, мы не можем ограничиться только его положительными качествами, которые в силу своего социального характера положительны лишь относительно того, кому или чему служат. Необходимо говорить и о недостатках ученого и даже о его пороках, естественных для ученого занятия.
       Недостатком или даже пороком ученого является его любопытство, которое может сыграть не только с ним злую шутку и обернуться бедой для многих, к науке не имеющих никакого отношения. Научное любопытство превыше всего, даже если оно может нанести общественный вред всем людям, несомненно является главным пороком ученого.
       Затем у ученых в связи с их интересом к естествопытанию или испытанию естества, включая и человеческое естество, на прочность может развиться комплекс испытания, что может привести в пределе к садистическому насилию над природой и человеком или мазохистской агрессии против самих себя в качестве объектов самоисследования, разумеется, в благих целях. Такая крайность есть пример ученого безумия.
        В чем находит себя ученый творец? В том, что ищет и находит проблемы, способен их разрешать, то есть добиваться ощутимых, а не мнимых результатов, которые могут быть воспроизведены другими учеными, умеет находить им практическое применение. Творческий ученый легко переходит от одной предметной области своей науки к другой, умеет быть наблюдательным и находить то в связи явлений, что не видно ввиду их кажущейся раздельности. У него богатое воображение и развитая интуиция. Развитию творческих способностей ученого может помочь его стремление к культурной универсальности и вкус к образованию. Большое значение для ученого имеет гибкость или диалектичность его мышления, логическая, а не только, точнее, не столько механическая, память, умение ориентироваться в многообразии альтернатив (вариаций-путей) развития самого предмета науки и соответственно подходов к нему, а также ловкость в выборе единственно оптимального (лучшего) при том, что все хороши. Немаловажную роль играет в творчестве ученого его воля, решимость идти до конца в реализации найденной научной идеи.
       Но в науке есть не только творцы-генераторы научных идей. В ней большое место занимают аналитики, которые умеют разобрать предмет на части по порядку. Науке нужны и синтезаторы научных данных, которые из частей способны составить целое научное знание, сделать научное открытие. Если творцы готовят почву для открытия, указывая путь в правильном направлении к научной истине, на котором путеводной звездой выступает идея-парадигма, то аналитики находят средства для достижения результата синтетиками-открывателями. В науке есть и те, кто доводит до ума и до слова то, что делают вышеуказанные ученые. Это так называемые «стилисты-шлифовальщики» научной теории. Есть еще и экспериментаторы, которые ищут процедурные пути и средства подтверждения или опровержения истинности научных гипотез-идей, теоретических открытий с помощью эмпирических фактов. И, наконец, есть научные руководители, которые отвечают за управление наукой, за социальный заказ открытий научных законов и разрешение научных проблем, а также за контроль за научной работой научных работников с целью получения научного результата как системы дисциплинарного научного знания. Правда, есть еще масса обычных научных работников-пользователей добытого научного знания.
        И, последнее, что необходимо разобрать, - это научные школы. Если использовать ботаническую метафору, то научное движение или движение научных умов можно уподобить корням дерева, которые питают само дерево науки живительным соком знания. Ствол будет научным течением. Ветка – научным направлением. Лист и цветок – научной школой. А древесный плод – учением школы. Само это учение и есть система научного знания, выраженного вербально, научным языком терминологических пропозиций (научных предложений). Научные школы можно типологизировать в зависимости от избранного критерия типологизации. Например, есть такие типы научных школ, как школы неформальные и формальные, если в основу типологизации или классификации положен принцип институциализации. Или, например, фундаментальные и прикладные научные школы, если таким принципом является функциональное значение того знания, которое ими вырабатывается, то есть для чего оно предназначено.

       Оценка. Какой критерий оценки ответа студента предпочтителен, если это ответ по философии? Такого вопроса нельзя избежать, имея дело с учебной философией. Условиями возможности правильного выбора оценочного критерия являются, во-первых, незнание того, какой ответ точно правильный, так как если ответ будет точным, то вопрос, на который он отвечает, станет не философским, во-вторых, субъективный характер оценочного суждения. Исходя из этого, что остается делать? Придерживаться здравого смысла, ибо он единственный может быть «якорем спасения» при оценке ответа., его объективным судьей. Почему? Потому что, как правило, студент не знает предмета, то есть, философии. Но имеет свое мнение по вопросу. А мнение не подлежит оценке, так как не бывает правильного мнения, все мнения мнимы, ошибочны, так как не являются знанием. Ведь оценивается именно знание. Причем философское знание нельзя узнать в книге по философии, например, в философском учебнике. Значит, студент не знает и не узнает философии из учебника. Тогда откуда он его узнает? Из беседы с преподавателем, если тот сам его знает, и правильного применения метода здравого смысла, который должен быть у студента, как человека. Другим методом, адекватным философии, он не обладает, если прежде ей сам не занимался и  из знакомства с ней ему не научился. Это единственно, чему он может у философии научиться. Научиться руководствоваться здравым смыслом, то есть развивать ту мысль, которую он может «выудить» из учебника или почерпнуть из жизни, или, наконец, извлечь из беседы (лекции) с преподавателем. Другие пути (методы) недоступны ученику-студенту. Что из этого следует? То, что преподаватель сам должен руководствоваться здравым смыслом при оценивании ответа студента. Однако такая здравая оценка не может быть, в принципе, дифференцированной, больше, чем на один шаг, а тем более точной. Единственно, что можно здесь разграничивать так это то, что может быть здравым или не-здравым с точки зрения осмысленности ответа. То есть, ответ либо имеет смысл, либо его не имеет. И все.
        Следовательно, оценка «философского» ответа может быть только двухзначной. Причем значениями ее являются не «истинно» или «ложно», что невозможно при отсутствии знания, а «осмысленно» или «бессмысленно». Значит, здравый смысл как единственный критерий оценки ответа по философии есть условие не истинности ответа, а его осмысленности. Что может послужить основанием для дифференцирования оценивания ответа обучаемого студента? Только то, что осталось. А что осталось? Старательность ученика, его прилежание, например, выучить и пересказать текст учебника в том его месте, который касается самого вопроса. Это может послужить дополнительным критерием оценивания, уточняющим то, что может быть осмысленно по содержанию после вопроса учителя-преподавателя о том, что означает этот фрагмент текста. Следовательно, пролиферация или размножение вопроса на ряд последующих вопросов может послужить основанием для исчисления осмысленности последовательного отвечания.
       Проблемность задачи оценивания философского ответа связана с определением философского знания как неточного. Действительно ли это так? Да, потому что философский ответ многоточен и есть многоточие (не ., а …). Этот ответ есть не точка (интуиция или логический конец), не запятая (бесконечная дискурсия, или рассуждение), но именно многоточие (размышление, имеющее бесконечное число следствий). Он как размышление немыслим без вопроса, к которому опять возвращается, чтобы снова следовать из него и так до бесконечности. Философия как вопрос-ответ есть круг, который ответом сжимаясь, разжимается новым вопросом, сдвигая сам разговор с мертвой точки и возвышая говорящих над собой в вечность восхождения, периодически оступающегося вниз перепадом времени.
   
       Вопрос об имени Бога. Зачем бога называть «богом», если нельзя избавиться от ассоциации бога с «богатством» и «богатыми»? А как же бедные? Они что лишены бога? Может быть, отказаться от такого именования бога и вообще его никак не называть? Зачем избавляться, ведь бога так назвали не случайно. Потому что в человеческом сознании он и есть тот, кто богаче всех. Необходимо с него брать пример. Бог есть бог богатых людей. Причем, говорят, богатых не только материально, но и духовно, то есть, людям помогающих своим материальным богатством, с ними его разделяющих. Какая идиллия. То есть, наглая ложь. Мало того, что бедные бедны в этой грешной жизни, но еще и в  вечной жизни они будут в аду, то есть,  там, где нет бога, богатого раем, где самое место богатым. Сказка для бедных, мечтающих о бог-атстве, то есть, народная сказка или, коротко, миф. Человеческий бог есть миф, его подмена.

       Бог, пророк и религия. Бог есть совершенное существо, которое в духе. Бог является таким существом, которое «всегда» (постоянно) в духе. Не дух в нем, а он в духе. Дух не является существом. Он есть принцип. Дух первичен, бог вторичен. У бога природа разумная. Он духовен. У человека природа душевная. Человек душевен. Человек третичен. Вот идеальная троица: дух-бог-человек. Это троица духовная, а не материальная. А материальная троица такая: материя-мир-общество. Дух вечен, бог временен. Дух вездесущ, бог топичен, имеет место быть. Бог есть здесь и теперь. Трагедия современного человеческого мира состоит в том, что бога нет здесь и сейчас. Этот мир обезбожен. Но и бездуховен, ибо дух является только через бога. Наш мир только душевен. Он даже не разумен. И никто человеку не может помочь, кроме самого человека. Дух един. Бог есть боги. Дух един во многом, то есть в богах. Причем является сразу через всех богов всех миров (вселенных).
       Но этого верующие не знают, смешивая дух с богом. Они возносят ему свои молитвы, не понимая того, что то, чем они заняты есть не бог, но их отношение к тому, кого они не знают. Вот это занятие богом людей называется религией. Не бог ими занимается, а они богом. Что является основанием такого занятия богом людьми? Вера в бога. Бог людьми не занимается. Он не верит в человека. Доверия ему нет. Тогда кем  (точнее, с кем) он занимается? Пророком. Кто такой пророк? Избранник бога. Через него бог занимается людьми, пока пророк жив. Бог живет дольше человека, как бог, а не его человеческое явление, которое, разумеется, есть имитация человека как хитрость разума. Пророк говорит, человек толкует. Человек, естественно, приписывает пророку то, что он не говорил или говорил не так, как человек его понял. В момент пророчествования пророк теряет свою человечность. Но следом, себя возвращая, он может исказить то, что наговорил. Так чаще всего и бывает. При этом бог является человеком не один раз, а как минимум два и более. Например, Сиддхартхой, когда он вошел в состояние боддхи. Далее, те, кто входил в это состояние, уже не человеческий аватар бога, а аватар его аватара и так до бесконечности раз размножения множества будд (другое им имя «святые»). Второй раз Иисусом, после того, как он прозрел после ложной казни (казнили двойника Иисуса) и «воскресения» и ушел от своих учеников, но не надолго, до его самоубийства. Он себя убил, когда понял, что не человек есть цель бога. Кстати, не только Иисус был пророком, но таковым был и Будда. Пророк и есть посланник, то есть бог в момент пророчествования, человеческий аватар бога на час. В момент пророчествования он умирает и существует как человеческая имитация или симуляция, затем вновь оживает, «воскресает». Поэтому пророк, когда есть речь бога, говорит истину. Но сам ее вполне понять не может после пророчества. В его толковании истина в истоке уже искажается. Но в пророчестве он совершенен, то есть в нем нет ничего человеческого, ибо он есть божественный  канал духа. Пророк есть духовой инструмент бога, его марионетка, кукла. Ясно, что за всем этим спектаклем скрывается сам абсолютный дух. Он является зрителем. А бог есть актер, который играет на пророческой трубе. Люди здесь статисты, фон, прах, пыль в театральном углу космической драмы. Дело не в людях, а в самом священнодействии, в мистерии духа. А они, бедные и несчастные, думают, что для них это все играется, творится. А творится то, на самом деле, потому, что не твориться не может. Люди с их религией есть побочный эффект движения духа. 
       Трагедия Иисуса как всечеловека заключается в том, что он не желал быть куклой, имитацией человека и поэтому убил себя. Он думал, что можно быть одновременно богом и человеком. Это просто невозможно. Когда узнал, что нельзя, то сделал то, что не мог не сделать. Но тем самым перекрыл канал, замкнув его на себе.  Поэтому само христианство есть невозможная возможность, если его понимать не как богореализацию, то есть стирание человека до появления бога, а обожение человека. Вот это «сломало» Достоевского, на этом он «споткнулся», на самом пороге в царство духа. И дошел до всего этого Федор Михайлович не умом, а своей «падучей» болезнью.
       Все христианство есть имитация Христа, истиной которого является трагическая история Иисуса, ставшего богом, но не вынесшего этого нечеловеческого бремени и разрешившегося от него своей смертью. В этом сказался парадокс человекобога: став богом самовольно, он не смог им остаться. В результате погиб человек и исчез бог из нашего мира. Но это тайна, скрытая от многих. Открыт для представления многим лишь мнимый лик богочеловека. Это и есть Анти… Как называется скандальное сочинение Ницше? Понял? Кто на самом деле есть… Когда бога нет, приходит… Естественно, ты понял. Страшно. То, что я написал, не может не раздавить человека. Но это правда. Его нет, чтобы сказать людям, что они взяли не ту ноту, фальшивят. А фальшь вызывает тьму, демонов нижних миров. Грядут Темные Века. Тьма сгущается. Уже слышно приближение Сатаны. Антихрист готовил его пришествие уже 2000 лет, усиливая космическую темную вибрацию, уже набравшую силу разрушить весь мир.  Кто воскрес после смерти Иисуса? Не он ли? «Врата богов» скоро откроются. Только явятся не боги, а демоны Вавилона, несущие на своих черных крыльях самого Сатану. Чую, скоро. Что мы можем противопоставить этому? Ничего, если понимать это натурально. Но если символически, понимая, что полного превращение духа в материю, его «окаменения» еще не случилось, то это приближение можно отсрочить для спасения немногих, которые должны быть спасены для нового мира. Спасены ничем иным, как духом. Но для этого они должны быть готовы его принять. Вот именно в этом я и вижу задачу «детей духа»: готовить человека к приятию духа. Возможно только духовное спасение. Что касается самого мира, то его уничтожение темной энергией Сатаны или темной материи начнется с того края Млечного Пути, на котором находимся мы в ближайшем будущем. Здесь откроется силой анти-духовного резонанса черная дыра ада, которая была, до поры до времени, скрыта за горизонтом событий. Не мне тебе это говорить, ведь ты прекрасно это знаешь.

        Душа – христианка. На Востоке нет души. Первым это понял Будда. И до него об этом догадывались индийские мудрецы-йоги, у которых он учился. Но для них это было само собой разумеющимся, ведь тогда у человека ее действительно не было. А вот для Будды – это было открытие. Ведь при воплощении его в человека, то есть в пробуждении Сиддхартхи от тьмы неведения он почувствовал себя душой живою. Но ей было не на своем месте в Сиддхартхе как сиддхе, йоге, достигшем состояния материального совершенства (артхи): она же не материальна, а идеальна. Душа понималась древними мыслителями – мистиками-оккультистами – как тонкоматериальное тело, то есть не была еще идеальна, не являлась еще самой собой, душой собственно. Именно это открыл в себе Сиддхартха под деревом боддхи и стал Буддой. Но он не нашел в себе для нее места. Именно в этом состоит трагедия Будды. Это трагедия бога, который еще не нашел себе места в человеке. Его место есть душа. Признание того, что в человеке нет места душе (атме), то есть богу (как «кто» духа) в нем, обернулось для Будды пустотностью мира, бездушием человека и хаосом (непостоянством) мира. Единственным спасением от этого стала нирвана, то есть состояние межеумочное, промежуточное между материальной жизнью и смертью, смертью не только материальной, но и духовной. Ведь для вечной жизни в духе необходима душа как явление духа в теле для забора человека в вечность. Нирвана была необходима Будде для временного пребывания человека между жизнью и смертью, пока не появится душа. То, что было на Востоке, было не душой, а телом, которое естественно возвращалось после смерти новым телом в этот мир, определенным образом измененным отсутствием прежнего тела. Недостаток души восполняли на Востоке медитативной техникой ума. Но ум еще более отвлекал человека от души. Оккультный гностицизм бессилен дать человеку бессмертие. Но он может помочь человеку преодолеть себя, послужив материалом для эволюции более совершенных ступеней духовной жизни в форме разума.
        Только с появлением Иисуса Христа было найдено место душе в человеке. Это место не теософско-гностическое, а богословско-религиозное. Душа была привязана к телу и вместе с тем к богу. И именно в ней человек почувствовал свою близость к богу. Как раз в христианской религии бог стал ближе всего к человеку. Через что? Конечно, через душу. Кто ее привязал к человеку? Иисус Христос. Он очеловечил бога. Бог ему в этом не мешал, хотя это и не санкционировал. Ведь это важно не богу, а человеку. Иисус Христос был тем человеком, который чрезмерно желал быть богом. Только его подменив, он мог найти душе место в человеке, а богу место в душе. Душе есть место в человеке, а не в боге. Разумеется, когда человек стал душевным существом, он, наконец, состоялся в качестве человека. На большее он не способен. И это ему дали Будда и Христос. Бог открыл в человеке отсутствие души, а сын божий нашел душе место в человеке. Человек стал человеком. Чтобы стать сверхчеловеком, души мало, требуется сам дух в форме разума. Но это только начало.
        С душой человек себя нашел. Но он себя и потерял, ибо душа есть причина его страдания. Несмотря на то, что душа в человеке, но она всегда не на месте. В итоге человек «вечно» несчастен. Причина его страданий – душа. Именно она его наказание. После того, как он стал человеком, он забыл, что такое счастье. Душа есть свидетельство его сознания, человеческого сознания, а не сознания вообще. Но что это за сознание? Сознание своей виновности. Виновности в чем? В том, что он человек, т.е. есть существо душевное. Он виноват в том, что у него есть душа. Почему? Потому что душа и есть вина  человека. За что? Ни за что. Его виновность бытийственна. То есть способ бытия человека в мире есть вина. Человек есть ходячий грех. Нехорошо человеку, что у него есть душа, ибо душа есть свидетельство его греха как наказания за то, что человек есть человек, а не бог. Человек виновен в том, что он не бог. Бог нашел в человеке место души как его виновности. Место души в человеке есть вина, которую нельзя снять ничем человеческим. Преодоление вины человека видится только в его уничтожении. Нет человека – нет вины. Значит, человек и есть вина. Этим объясняется феномен жертвоприношения, например, Иисуса Христа. Дело в том, что Иисус Христос не мог вынести того, что он человек, а не бог. И поэтому он пошел на крест как сама вина. Он желал покарать вину самой виновностью. Он не открыл душу, он ее закрыл, найдя ей место в человеке. Теперь она есть вина человека, вина его закрытости, замкнутости на себе. Она в человеке как в клетке. Душа человеком ограничена и потому страдает. Избыть это страдание никто не может. Почему? Потому что Иисус Христос принес себя в жертву как человек, чтобы стать богом через уничтожение своей вины перед всеми за то, что он не бог, а человек. Он уничтожил себя, но тем самым увековечил душу в человеке как уже виновность всех перед богом, то есть перед тем, кем они никогда не могут быть. Иисус замкнул на себе виновность человека. И вместе с собой унес тайну этого замыкания души человека на себе. Поэтому никто уже не может разомкнуть душу, открыть ее, стать свободным сверхчеловеком, не повредив душу, ее не уничтожив. Твое прощение человеком не снимает грех с души, а лишь ее на время успокаивает, усыпляет, пока она вновь не пробудится как виновница того, что человек делает и делает несовершенно, ибо он не бог.
        Душевный человек появился на Западе. Сверхчеловек идет, но ему мешает проявиться человеческая душевность. Дух ищет обходные пути. Насколько эта духовная обходительность состоятельна покажет время.

        Дополнение. Здесь речь идет о другом и идет на понижение относительно смысловой содержательности. Устал, но еще не могу прекратить движение ума.
        Единственно, что можно сказать, так это то, что я только сейчас начинаю понимать в свете уже помысленного и сказанного слова Алексея Лосева о том, что «почти вся русская философия являет собой до-логическую, до-систематическую, или, лучше сказать, сверх-логическую, сверх-систематическую картину философских течений и направлений». Как это понять? Так, что русская философия мифична, магична, когда являет свою до-логическую сторону. Она есть мифология русских, если мифология есть редукция сверхъестественного к естественному, духа к природе, натурализация духовного. Здесь понижение духовного и превосходство человечески натурального элемента над духовным. И одновременно она религиозна, есть богословие русских, если богословие есть возвышение естественного до сверхъестественного, одухотворение плотского, то есть выстраивание душевного пространства с вечной точки зрения духа. Здесь превосходство божественного над человеческим. Есть ли в русской философии сама философия, а не только мифология и богословие? Есть, но ее минимум. Минимум чего? Уравнения, конечно, между божественным и человеческим моментами познания. Ведь философия, как и мистика, есть занятие нечеловеческим, сверхчеловеческим делом самого человека, тогда как наука занята естественным, натуральным. Только, в отличие от мистики, философия не использует свой предмет, а именно, сверхъестественное, которое называет метафизическим, прагматически, и не молится на него, как богословие, а имеет его в виду ума, то есть относится к нему умозрительно. К сожалению, в русской философии этого меньше всего. Причем философское отношение есть не только умозрение, умное созерцание или интеллектуальная интуиция, но еще и понятийное мышление, то есть работа ума. Чего в русской философии и того меньше. Больше в ней литературщины, словесности, болтовни на публицистические темы.
        Когда происходит инспирация человека, то обычно говорят, что дух пребывает в человеке. На самом деле вернее говорить: человек пребывает или находится в духе, в настроении, а не настроение в нем, не дух в нем, ибо человек есть единичное, а дух всеобщее. Ведь единичное находится во всеобщем, а не всеобщее в единичном. В единичном дух выражается как особенное, то есть, есть особенное выражение всеобщего в единичном.
 
       Человек в духе или дух в человеке? Что значит, быть в духе? У человека есть душа или чувство «я». Она находится в теле или тело находится в душе? Так определять местоположение тела и души не грамотно с точки зрения смысла, то есть с философской точки зрения. Душа не находится в теле. Она находится в человеке, у которого имеется тело. Следовательно, тогда, когда мы говорим о духе, то он имеет отношение ко всему человеку, человек пребывает в нем, а не душа. Душа в человеке, а человек в духе. Это немаловажно. Однако душа связана с духом. А дух имеет отношение к телу через человека, через то, что мы называем его душой, или чувством «я». Но необходимо особое расположение души, чтобы человек оказался в духе. Проводником духа в душевный мир человека может быть разум. Но разум окажется доступным человеку, если душа его будет открыта, то есть совершит экстаз, выйдет наружу, навстречу мировому согласию, услышит тот призыв, который к ней обращен. А для этого необходимо знать язык духовного призвания. Этот язык есть язык разума, то есть логика. Человек уходит в себя, пребывает в душе для того, чтобы душой обратиться к духу, который открывается в разуме. До разума необходимо дорасти, обрести не просто человеческое самосознание, но подняться до уровня всеобщего самосознания. Подъемным устройством здесь служит логика.

        Разумная жизнь во Вселенной. Если не делать вид, что живешь все еще в художественном мифе (сказке) или религиозной верой в создателя и спасителя от греха, а думать и писать, как уместно в век науки и техники, то есть, полагаясь на то, что есть, а не то, что кажется или видится (видения как грезы духовидца), слышится и отзывается (повеление «Услышь Глас Божий!»), то предположения о том, что может быть разумная жизнь во Вселенной могут оказаться правдой. Могу только намекнуть на то, что необходимо соблюдать условности мира сего, к которым относится и НТР, чтобы «идти с миром в ногу», иначе споткнешься, упадешь, на тебя наступят и пойдут дальше стройными рядами энтузиасты современности.
       Одной из первых условностей является та, что рисует нам разумных существ моральными субъектами, я не пишу о том, как представляют себе таковых неразумные существа, для которых снимаются, например, «Звездные войны» («Повсюду страсти роковые и от джедаев спасу нет!»). Эти существа представляют себе инопланетян такими же, как и они, неразумными, способными на войны. Это же взрослые дети, а дети, как «известно» всем «разумным существам», к ним не относятся. Разум, посмею(сь) писать, вещь наживная, совершеннолетняя, а не врожденная, несовершеннолетняя. До него еще надо дожить, и не все до него доживают. Правда, некоторые из него выживают. 
       Однако вернемся к теме обсуждения. Чтобы ее раскрыть, необходимо держаться меры. Разумеется, разумные существа, способные создавать космическую технику, а не человеческие поделки, под нее стилизованные, не могут не располагать моралью, иметь нрав и характер. Последние не могут не быть обусловлены теми условиями, в которых эти инопланетные или еще какие иные существа проживают. Среда может быть твердой, жидкой, газообразной или огненной по преимуществу. Наша окружающая и организменная среда по преимуществу жидкая и твердая с долевым участием газа и огня. У других существ она может иметь иное соотношение космических стихий. Но не это определяет сам характер жизни этих существ. Его определяет разум. Стихии влияют, но не направляют их развитие, правда, если существа на самом деле разумные, а не, например, воздушные, душевные или тем более пламенные, духовые. Кстати, эти стихии очень опасны. Разум им в первую очередь необходим для их ограничения и определения. Если его будет не хватать, то эти стихии будут чрезмерно разрушительны.
       Моральность разумных существ нельзя преувеличивать, предполагая, что их духовность соразмерна моральности. Моральность соразмерна не духовности, а разумности. Если это так будет, то тогда они будут духовны. Моральность должна быть не безмерной, но умеренной. Мерой ее является разум. Безмерность морали ведет к фанатизму и одержанию идеями, я уж не говорю о страстях, которые, кстати, идеируются.
       Разумные существа, достигшие в своем развитии высокой степени разумности, способны преодолевать астрономические размеры пространства и времени. Но они не способны вести войны, потому что это не разумно. Они не способны хитрить, обманывать, воровать, завидовать, мстить и т.п. Почему? Не потому что они высоконравственные существа, жертвующие собой ради всех. Нисколько. Причина заключается в том, что все эти пороки и слабости животной жизни им неведомы, не являются фактами их душевного опыта. И неведомы потому, что подвергнуты вытеснению и забвению на генетическом уровне. На определенной стадии развития разумных существ они становятся по-настоящему разумными, в чувствах умеренными. Это объясняется тем, что разум стал для них не просто средой воспитания, а средой обитания, жизни так, что разумность передается от одного поколения к другому не социальным путем, а натуральным, генетическим. Только тогда духовность может быть передана социально без ущерба для себя. Не то сейчас у нас. У людей уровень развития животности превышает разумный оптимум, он максимален и минимизировать нет никаких возможностей. Социальный контроль минимален и даже там, где он есть он используется не для вразумления, а для разжигания страстей.
       Другой условностью, препятствующей установлению разумного контакта с иными разумными существами, является их псевдочеловечность.  Кстати, сейчас ученые и не-ученые люди пробуют установить такой контакт, но у них ничего не получается. Почему? Потому что они иных разумных существ отождествляют с самими собой или с теми формами жизни, которые им известны по земному профилю, то есть, приписывают разум доразумным формам: формам пресмыкающихся или насекомых. Другими словами, они контактируют с самими собой, со своими «больными фантазиями», вызванными может быть нечто иным. Не имеет смысла говорить о существах, путешествующих в потоке пространственно-временного континуума в космических аппаратах, с индексом развития разума, характерным для зверей и скотов. Но не много смысла говорить о таковых, похожих на людей, ибо человек еще не достиг вполне разумной формы. Он все еще находится в начале пути к разумной жизни. Тот этап этого пути, на котором человек находится как социальное животное, можно назвать этапом душевного существа. Неоправданная задержка на нем, характеризуемая гипертрофированным развитием страстей и эмоций, свидетельствует о кризисе развития разумности живых (животных) форм на Земле, в данном случае человеческой.  И нет никаких оснований для того, чтобы полагать возможным его преодоление. Если бы люди были готовы относится к самим себе и к тому что их окружает по разумному, тогда бы стало возможным установить контакт со всеми разумными формами жизни во Вселенной. Но так как этого нет, приходится довольствоваться тем, что есть, а есть неистощимая фантазия, находящая свое выражение в поиске ангелов, демонов, учителей («Великих Душ») и прочих искаженных, «кривых» отражений нашего человеческого сознания. Это не только не способствует росту сознания до разумной формы, но заводит его в тупик заблуждения, ограничивая человека бормотанием (вибрацией) по поводу духовного совершенствования, характерного для более ранней формы вразумления и сапиентизации.
       Не ведет к духовному совершенствованию и тот путь, который определен существом современной человеческой науки и техники. Он только приближает неизбежный конец на Земле жизни в любой форме ее проявления посредством ускорения темпов расходования минеральных, растительных и животных ресурсов, постепенно накопляемых в течении многих миллионов лет.
       Для того, чтобы поддерживать тот уровень цивилизации, который уже достигнут, в ближайшее будущее необходимо будет использовать ближний космос для сырьевого и энергетического потребления. Но для того, чтобы это сделать, будет необходимо ускорить темпы научно-технического и промышленного производства на несколько порядков выше от достигнутого, что до конца истощит земные ресурсы и не даст это успешно завершить.
       Какой выход из этого можно предложить? Думая, никакой. Человеческая цивилизация в своем развитии зашла в тупик накануне подхода к окну контакта с иными внеземными цивилизациями. Не только она себе не поможет, но не помогут и другие, так как обычно помогают только тем, кто сам себе может помочь, то есть, себе подобным. Единственная помощь может заключаться в том, чтобы ускорить неизбежный конец, ведь лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Это рационально, но не разумно. Но и этого не будет, потому что разумные цивилизации в отношении неразумных соблюдают беспристрастное неучастие в их делах, ограничиваясь только «незаинтересованным наблюдением».
       Слишком узок животный коридор разумной жизни человека на Земле. Человек подавлен своими животными страстями, растительным ростом и минеральными потребностями, чтобы разумно определять свою судьбу. Ему не хватает не только свободы духа, но и та душевная свобода, которая у него есть, не разумно, не говорю не рационально (рассудочно-инструментально), используется. Видимо, изначально, когда человек стал животно эволюционировать и социально прогрессировать, в его развитии были заложены природой лимиты, которые не позволяют ему их преодолеть ввиду своей органической натуры, естественным продолжением которой стала социальная органика. То, на что человек способен вне своей органической телесности, а именно в технике (любой, включая и психотехнику), больше носит разрушительный, а не созидательный эффект, и является всегда на шаг ниже природного образования, свидетельством чего выступает его явно подражательный характер. Человеческая деструктивность и агрессивность есть его невротическая или психотическая реакция на биологическую ограниченность.
       Что тогда остается делать тем, кто не может найти утешение в магии, колдовстве, религии, мистике, искусстве, науке и пр.? Делать то, что можешь для того, чтобы в отпущенный тебе судьбой срок, быть себе на уме. Большего человек не то, что не заслуживает, а просто не может. Во всяком случае так устроена Вселенная и в ней, как в том, что реально, а не идеально, может иметь место то, что ограничивает человека в его разумном и духовном развитии. Но это не означает, что такие ограничения тотальны и касаются всех существ. Нисколько. Но некоторых, ущербных существ, касаются. Вероятно, на Земле путь развития чрезмерно катастрофичен, а потому минимален для возникновения разумной, а не душевной жизни, склонной к драме, конфликту, катастрофе.  В этом есть своя, всеобщая, а не человеческая, логика.
       Впрочем, человеку вполне доступна верификация ее проявлений (она же всеобщая) в его собственном сознании, а не только в окружающем мире. Вот только руководствоваться такой логикой в своей обычной жизни он не может: ни разума, ни духа не хватает и не у кого их занять, - не занимать же их у вымышленных «совершенномудрых», на удивление, если присмотреться, так похожих на него. Не спорю с тем, что возможен прототип таковых, а не только ложные подобия, опять повторюсь, по мерке снятые с тех, кто преувеличивает не только свои достоинства, но и недостатки, приписывая их совершенным. И все же возможны реальные прототипы, так и не нашедшие общего языка с бестолковыми аборигенами-землянами, которые сообразно своему элементарному развитию превратили их в богов и им до сих пор поклоняются. Как с такими можно общаться, которые вместо беседы поклоняются, или с такими, якобы учеными, которые из всего пробуют сделать нечто разрушительное?
       Все же палеоконтакт можно допустить как минимальную возможность для того, чтобы учесть все случаи подобного. Если не контакт, то присутствие разумных существ на Земле вполне возможно, но только в качестве наблюдателей для извлечения урока для других иноземных цивилизаций как не надо развиваться и что конкретно делать так, чтобы не было сбоев и ошибок в нормальном разумном развитии, учитывая все случае такового, а не только свой, совершенный. 
       Можно опять же решить, что это очередная человеческая проекция на воображаемых высших существ всего того, что сами люди делают с более низшими существами, например, ставят на них эксперименты, проводят с ними, с кроликами, мышами, обезьянами и пр. научные опыты, как раньше с людьми проводили опыты маги. Возможно, как и возможно то, что имеется в виду.
       И напоследок, следует понадеяться на то, что может быть разумным существам будет жалко (ведь они живые существа, а таковым свойственны симпатии и антипатии, сострадание, но только в меру разума), хотя бы наиболее продвинутых из неразумных и они их спасут (следуя принципу «рука руку моет», более чистая менее чистую или более грязную, - это зависит от их личного выбора), когда начнется глобальная катастрофа, для того, чтобы их довести до ума, то есть, совершить над ними нечеловеческую трансформацию, исправить специфический человеческий и земной дефект.
       Может быть допустимый минимум человечьих заслуживает после доработки следующего витка бесконечной и вечной эволюции, не ограниченной нашей, но ограниченной другими мирами. В каком смысле ограниченной? Да, в том, что разумные существа, обретя определенную духовную (имматериальную) свободу от материальных миров могут по ним путешествовать, избегая их естественной гибели. Само существование этих разумных и духовных существ помимо косвенного смысла жизни для себя имеет прямой смысл существования для развития миров в универсуме, может быть понимаемом как их программирование или, если взять старорежимное слово, провидение. Тогда люди в своем минимуме представленности необходимы в вечности, но не только в качестве изъяна в большинстве, но и в качестве исправления изъяна в меньшинстве.
       Опять же, чтобы сие размышление было воспринято адекватно, не как убеждение умалишенного, в предположение мыслящего, необходимо учитывать, что оно построено исходя из допущенных посылок (и предпосылок). Тогда само размышление будет логическим следствием, выведенным из них, то есть, представлять собой философское рассуждение. Поменяй условные (логические) посылки и тем более безусловную (метафизическую) предпосылку – получишь иное следствие-рассуждение. Но оно должно быть не менее логичным, чем прежнее, чтобы иметь некоторое отношение к реальности, если исходить из метафизической и онтологической предпосылки тождества мышления и бытия.  Представленное размышление может напоминать мифологическое, художественное или религиозное, а также научное, в той мере, в какой они являются разумными. Но больше оно напоминает философское. Вот именно напоминает, но не является, если под философией понимать все то, что создается и читается в университете или академии.

        Антропный принцип и проблема логического обоснования числа. Антропный принцип или принцип человека как наблюдателя всей Вселенной предполагает не то, что без человека Вселенная не может обойтись и что тогда она создана для него, а то, что исследовать ее мы можем только если допустим, что наше существование необходимо для существования той Вселенной, в которой мы выступаем ее наблюдателями, в том смысле, что мировые константы так тонко настроены на совместное взаимодействие, что в мире не просто возможна, но необходима разумная жизнь в нашем лице наблюдателей этой тонкой настройки. Другими словами, антропный принцип является онтологическим принципом условного, а не безусловного характера. В качестве такого условия представляется то, что познание возможно только, если его достаточным основанием является наличие самих познающих, что означает влияние не только познаваемого на познающего, но и познающего на познаваемое, разумеется, не само по себе, но в сознании познающего. Только на этом условии можно без погрешности истинности выносимого научного суждения утверждать эвристичность антропного принципа. Научный смысл имеет только слабая версия этого принципа, тогда как сильная версия явно мифологична.
       Это же мы должны держать в уме, когда пробуем дать логическое, точнее, метафизическое или философское обоснование начал математики. Начнем с того, что такое математические объекты и каков их онтологический и гносеологический (или эпистемический) статус? Возьмем, например, математическую точку. Существует ли она на самом деле или является идеализированным теоретическим объектом, то есть, предметом ума, или, как говорят философы, не реальным предметом, а предметом интенциональным, на котором ум сосредоточен? Если обратиться к истории этого вопроса, то еще в древности Платон полагал, что математические предметы занимают среднее положение между идеями предметов и наличными предметами. Они одновременно чувственны и сверхчувственны. Со времен Платона мы до сих пор остаемся на этом уровне понимания математической предметности. Если это точка как элементарная математическая предметность, то она идеальна, то есть, она физически не существует. В этом смысле математика не изучает непосредственно, данную в чувствах, физическую реальность. Что значит физически не существует? То, что такая точка не находится нигде и никогда. Но она, точнее, ее идея вечна и вездесуща там и тогда, где и когда необходимо строить геометрические фигуры. Что это означает, как не противоречие в самих понятиях пространства и времени, которые одновременно тотальны и локальны? Как понять то, что одновременно абстрактно и конкретно? Ведь математическая точка сама по себе по понятию, в идее, на уме, абстрактна, мало того, не имеет внутренней размерности, то есть, является пределом измерения. Но именно в этом качестве является отправным пунктом (точкой отсчета) конкретного измерения или исчисления, расчета. Можно сказать, что математические объекты трансцендентальны. Они лежат на границе между трансцендентным (внешним) и имманентным (внутренним) самому познанию. Они необходимы в качестве подвижного горизонта самого процесса познания или его регулятивных (трансцендентальных) идей. С такой кантовской поправкой можно принять платоновский взгляд на математическую предметность.
       Зададимся вопросом о том, что является основным в математике? Конечно, число. Что это такое? Это то, что подлежит счету. Как оно образуется? Путем прибавление или отъема его же самого к самому себе или от самого себя. Это мы должны знать, когда работаем с числом, то есть, занимаемся математикой, имея в качестве безусловной предпосылки понимание того, чем занимаемся, а именно правильно следуем правилам работы с понятиями. Иными словами, заняты логическим обоснованием математических идей и понятий, что является метафизической, точнее, логической предпосылкой математической работы (потому логической, что логика сочетается с математикой также, как метафизика с физикой).

        Бессмертие. Смерть есть прекращение или отсутствие жизни. А бессмертие отсутствие смерти или отсутствие отсутствия жизни. Но что значит прекращение жизни? Жизни вообще или жизни не самой жизни, но жизни кого-то или чего-то. Жизнь кого-то – это жизнь субъекта. Жизнь чего-то – это жизнь не объекта, а того, кто еще не стал или никогда не сможет стать полноценным субъектом, как например, животное. Жизнь немыслима само по себе без ее носителя. В качестве носителя жизни выступает некоторое сущее, в пределе субъект. Смерть субъекта жизни есть материальный факт. Но это не значит, что смерть носителя жизни есть прекращение самой смерти. Ведь таких носителей жизни бесчисленное множество. Конечно, нельзя сказать, что точно бесконечное число. Число этих носителей конечно. Но оно стремится к бесконечности. Стремится бесконечно или конечно? Вероятно, бесконечно, ибо жизнь в Универсуме не прекращается даже с уничтожением отдельных миров. В универсуме таких миров бесконечное количество и все они сразу не могут быть уничтожены. И потом сам Универсум на то и универсум, что есть все, в том числе и ничто, причем все как одно. И жизнь в нем едина или универсальна. Сам универсум вечен, ибо нет причин для его уничтожения, так как в нем уже есть ничто как момент что, есть не-бытие как момент самого бытия, просто потому, что само не-бытие (и ничто) чтобы быть самим собой по понятию, не может не предполагать в качестве достаточного основания бытие (и что). В свой черед не-бытие (и ничто) выступает в качестве необходимого условия того, что есть не вечно, всегда и везде, но где-то и когда–то, чтобы одновременно не быть где-то и когда-то еще в силу действия локализации сущих в сущем, точнее, сверхсущем универсуме.
       Таким образом, не-бытие как момент бытия универсума  есть необходимое условие возникновения и уничтожения конкретно конечного сущего. Вот почему есть смерть в мире. Бессмертен только универсум и то условно. Но этим условием является он сам, вернее, его атрибут сущего или существующего, материально выраженный в форме бесконечного пространственно-временного континуума, что является выражением выраженного в форме духовной активности, получающей адекватное представление в сознательной деятельности разумных существ. Разумные существа смертны, но тот дух, который в них получает выражение как выраженное выражаемого универсума, вечен. Такое понимание устраивает разум, но наша душа, наши чувства его не принимают. Душа верит в собственное бессмертие, не отдавая себе отчет в том, что любое сущее, в том числе и причастное духу ограничено по причине своего индивидуального происхождения, то есть, имеет свою историю, которая необратима и неповторима. Вечно и бессмертно только то, что повторяется. Однако религиозная вера такое положение дел не признает, ибо руководствуется не логикой, а желанием.

        Вечность. Что такое вечность? Если производить смысл этого слова от смысла слова «век», то достаточно длительный срок во времени. Если же понимать вечность как нечто противоположное хронологии, то она есть такая длительность, которая не определена относительно того, что «до», и того, что «после» некоторого временного интервала. То есть, вечность есть нечто неопределенное во времени, а значит она не делится на моменты времени и не имеет ни начала (безначальна) ни конца (бесконечна). Вечность не стареет, она всегда молода. В отношении к вечному вечность есть его состояние или способ бытия, его сущность как сущего. В том, что вечность всегда молода, сказывается то, что она не имеет конца, не деградирует. Но она и не прогрессирует, так как не имеет того, относительно чего как начала есть градация. Исходя из этого можно заключить то, что вечность не подлежит внятной конкретизации. Поэтому она абстрактна. Абстрактна в том смысле, что трудно установить ее смысл, локализовать, выделить в качестве предмета исследования.
       Конкретизируется вечность в понятии через соотносительную связь со временем. Вот тогда она обретает смысл в качестве единого и единственного модуса (способа) действия времени – настоящего без прошлого («до») и будущего («после»). В этом качестве вечно настоящего вечность есть связь всего со всем в едином, что может стать фактом сознания только в том случае, если сознающий научился выходить из своей телесно-душевной монады через погружение вглубь самого себя. Ведь погружение в себя оборачивается расширением своего сознания, приводящим к росту над самим собой в духе.
       Вечность связана с бытием, как время с не-бытием, мимолетностью самого существующего в формах  прибывающего (добывающего), бывающего (сбывающегося) и пребывающего (избывающего или убывающего), что есть моменты связи не-бытия с бытием в качестве будущего, настоящего и прошлого.
       Сущностью духа и является вечность. Дух вечен и в этом смысле он есть актуальная безначальность и бесконечность. Для сознания разумного существа он является мерой мер всех вещей мира миров.

        Вселенная: проблема строения. Какое строение имеет Вселенная? Отвечать на него можно как метафизически, так и физически, в зависимости от того, какая Вселенная имеется в виду. Если под Вселенной понимается сам Универсум как то, что вообще есть, то на него прямо не может ответить наука, ибо она всегда исследует то, что является физически в опыте как эмпирическое следствие того, что может быть установлено как причина теоретически. Дело в том, что у нас нет опыта наблюдения самого Универсума. Но о нем возможно теоретическое рассуждение, точнее, философское (метафизическое) размышление. Другое дело наша Вселенная или Метагалактика, которая является предметом изучения космологии.
       Если брать Метагалактику, то стандартной теорией она описывается как однородная изотропная динамически расширяющаяся Вселенная. Она имеет начало, которое представляет собой либо сверхплотный массивный микроскопический сингулярный объект либо квантовую пустоту, и конец как во времени, так и в пространстве, но так, что и время и пространство есть она сама как пространственно-временной континуум, изменения которого прямо пропорциональны ее масс-энергетическому материальному содержанию.
       Когда же мы употребляем термин «Вселенная» для обозначения самого Универсума, то он представляется в качестве того, что придает онтологическое единство тому, что можно назвать бесконечным количеством миров или Метагалактик. Причем возможны различные варианты понимания устройства Универсума. Можно понимать Вселенные как независимо друг от друга существующие не только пространственно и временно, замкнутых на себе, но и гравитационно в качестве параллельных миров. То, что их объединяет, так это логика бытия (онтоса) или онтология, то есть, всеобщий сценарий, компьютерный бог как hardsoft тотального программирования.
       Или есть мир миров, в котором эти миры растут, как цветы в саду.
       Так какую же форму все же имеет Универсум?
       Универсальная Вселенная или Универсум имеет не только материальное измерение, но и идеальное или духовное измерение тоже. При этом необходимо полагать это измерение не только применительно к такому социальному (душевному) существу, как человек, исходя из принципа актуализации духа или идеи на высшей стадии развития материальной действительности в качестве социального бытия, но и касательно духовных существ, в своей монадической непосредственности являющихся первоэлементами самого универсума. Человеческая жизнедеятельность как разумная форма социальной связи или социального движения материи есть лишь выразительная материализация тех идеальных форм, которые держат материальное содержимое универсальной Вселенной.
       Миры как вариации развития универсальной Вселенной являются своего рода монадами, которые на себе отражают универсальное многообразие Универсума в качестве его примерного или приблизительного образа. Как это можно понять? Например, так: миры в истоке своем монадичны и представляют собой материальные среды (области) роста вокруг точечных центров духовной активности. Мир возникает из сингулярного состояния. Только это сингулярное состояние есть состояние не физической вакуумной среды или так называемой «квантовой пустоты», но метафизической духовной стихии. Духовная сингулярия непосредственна проста, поэтому не может распадаться на составные части. Следовательно, она вечна как неделимое целое. Но как тогда из метафизического пункта (духовной безразмерной точки) или бесконечно малой сущности (метафизического дифференциала) может образоваться сложносоставное тело космоса? Единственно, что приходит на ум, так это то, что мир возникает из духовной монады инволюционным путем ее деградации, то есть, дифференциации или разделения, дробления на составляющие ее части. В силу какой причины происходит это разделение и какого характера (природы) это разделение: метафизического или физического?

        Возражение на возражение. Ты пишешь о том, что «чем выше уровень посвящения, тем меньше определенности и требуется больше осознанности и творческой свободы. При акте посвящения Знание "движется" как сверху вниз, так и снизу вверх ("вспоминается"). Только тогда свершается настоящий со-творческий процесс посвящения». Иначе, если пролонгировать твою идею максимально вверх, до Бога, тогда Бог станет прямой безвариативной точкой, из которой выливается по иерархии вниз строго структурированное знание. Не мир, а компьютерная программа какая-то. Все линейно и прямо-линейно. Конечно, большой вопрос, а что с теми, кто вне Иерархии? Их нет? Они дыры в бытии и пустые места в плане Бога? А если я тотально подчиняюсь Иерархии, то в закланье идет моя свобода?».
       Я согласен с тобой относительно того, что чем выше уровень посвящения, тем больше свободы, но от чего и для чего? Думаю, что больше свободы от свободы, которая, какое бы ни было положение, связывает, причем так, что чем выше, тем все более точной  становится определенность иерархической детерминации. Надо помнить то, что любая иерархия есть субординация и чем она выше, тем яснее и понятнее зависимость иерархически восходящего  от всего нижележащего. Держа в памяти правило понимания: «Что внизу, то и вверху», нельзя не задаться вопросом о том, у кого меньшая степень свободы: у поданного, находящегося внизу социальной иерархии, или у правителя, ее увенчивающего? Разумеется, у правителя-сюзерена, который немыслим вне иерархии, тогда как подданный может быть еще частным лицом. Тоже самое мы находим и в иерархии духа, в которой все посвященные друг с другом связаны, и эта связь тем крепче, чем выше по положению. И все же возможна и прогрессия «свободы для». Для чего? Для расширения и возвышения самой этой иерархии. То есть, свободнее сама иерархия за счет усиления гнета над возвышающимися. В беспредельности беспредельна как свобода самой беспредельной или бесконечной эволюции, так и беспредельна и бесконечна зависимость от нее всех посвященных, причем чем выше и дальше, тем больше, шире и глубже. Беспредельная свобода обращается в беспредельную не-свободу, тотальную детерминированность. Символом тотального духовного угнетения становится фигура бога-деспота или абсолюта. Тогда в такой картине мира дыры в бытии, пустые места в плане бога, как ты пишешь, становятся очагами сопротивления против тирании духа. Вот к чему может привести понимание «царства» духа как области духовного совершенствования, если понимать это царство как иерархию.
       На самом деле в «царстве» духа нет никакой иерархии, как и нет никаких посвященных. Разумеется, никакого ни бога, ни дьявола нет и в помине. Но это человеку понять очень трудно, если вообще возможно. Этой иерархии нет не только в духе, ее нет и в его подставке, то есть, в пути, ведущем к его «царству» (я употребляю слова «царство» специально для контраста, ибо царство и дух есть две несовместимые вещи). В духе нет ни верха, ни низа, ни глубины, ни поверхности, ни широты, ни узости. В понимании духа не работают обычные человеческие понятия. А если употребляются, то только в ироническом контексте как то, что есть нечто иное, чем то, что имеется в виду. Упомянутая тобой иерархия ведет в никуда, то есть, туда, куда прямая дорога человеку, забывшему то, что он ни что, ни ничто, а нечто среднее, посредственное. Иерархия и свобода, универсальность несовместимы и противоположны. Я думаю, лучше тебе воздерживаться от употребления слишком человеческих терминов, которые заводят в смысловой тупик, как например, иерархия, если ты их используешь пристрастно, то есть, с сердцем, а то будет очень больно. Потом та «Беспредельность», которая тебе любезна, тоже слишком коварное и ненадежное слово, чтобы его делать ключевым. Я использую указанные термины только символически, не в прямом, вероисповедном смысле, а в смысле скептическом, дистантном. Иначе нельзя будет избежать догмы.
       Исходя их вышеизложенного, можно допустить, что все человеческие божки, вроде Будды, Иисуса и прочих пророков, святых… не более чем статисты в цепи-иерархии заблуждения, которыми морочат души несчастных людей демоны-духи как веяния-потоки одержимости многоликой и беспредельной ложью.
       Еще раз повторю: смысл конкретен, ограничен. Имеет место имманентное и трансцендентное, которые ни в коем случае нельзя абсолютизировать и понимать абстрактно, то есть, раздельно. Иначе ум или сознание оказывается в «каше» смысла, из которой нельзя будет выбраться и останется только бессмысленное бормотание. Здесь предел для человека. Но в рамках, в пределе жизнь становится осмысленной и нечто может получиться. Если брать дух и заниматься его бесконечным преумножением, то теряется смысл его самого и он обращается в чистое ничто, что я попробовал тебе показать. Если же его «приземлять», то выйдет не дух, а духота иерархии со всевозможными посвящениями, вводящими в заблуждение, ибо любая тайна есть ложь в том смысле, что за ней скрывается именно она, а не истина. Истина не скрывается. Она открыта. Это мы закрыты и уже в рождении посвящены в тайны лжи.
       В заключение следует написать то, что истина не скрывается в предельности или беспредельности, но открывается в том, что находится между ними: беспредельная предельность и предельная беспредельность, то есть, граница вокруг и то, что лежит в круге и вне его, но ни как не только в круге или за ним.  За беспредельностью и бесконечностью стоит вечная отсылка к чему-то иному, чем есть. Таким образом, искомая истина теряется, а не находится. Но так как человек есть существо пограничное, то, зная свою ограниченность, он будет выступать за круг и стремится в бесконечность, теряя в этом стремлении сам его смысл, вновь его обретать на остановке, для того, чтобы потерять на новом витке «восхождения». 
       Если пытаться обрести в беспредельном опору, то оно всегда будет тебя оставлять без опор. Это безнадежное предприятие аксиологической спекуляции, игра зеркальных отражений, метафизическое упрямство как безопорное упорство. Наоборот, находя в предельном опору, ты всегда будешь от нее отталкиваться, что грозит ценностным дефолтом, обесцениванием предела, пограничного состояния, утратой определенности.
       Я написал то, что подумал. Завтра я могу написать прямо противоположное. Но это не значит, что  не открылось нечто. Вот именно не я что-то открыл, а через меня или через тебя, посредством тебя открылось нечто.

        Если бы человек был разумнее. Предположим, что человек есть разумное существо. Тогда он, как минимум, способен смирять свои страсти и направлять их в том направлении, на котором он развивается и совершенствуется. Что это за направление? Это направление духа или вдохновение. Человеческий вдох есть открытие или ведание того, что ему неведомо во всем, в том числе и в самом себе. Человеческий выдох есть выведение из себя того, что в нем появилось, изобретение нового путем преобразования налично сущего. Такое преобразование (трансформация), именуемое творчеством, последовательно разделяется на три фазы: первая – подражание, имитация или притворство (теза), вторая – превращение (антитеза), третья – появление или рождение нового, иного (синтеза). Внешним образом, композиционно творчество есть неверное усвоение прежнего путем перебора, комбинации и ассоциации.  Внутренним же образом, формационно творчество есть не покорение вещей, преодоление сопротивления их материала, не состязание с соперниками ради победы, а есть борьба с самим собой, с тем образом себя, на который он желает походить. Этот призрак себя есть его основное препятствие на пути к самому себе, то есть, к тому, какой он есть на самом деле. А есть он то, что сам еще не ведает. В творчестве человек сам себя преодолевает ради идеи как образца не себя, но всего в целом как одного, в котором он только малая часть.
       Но именно себя наличный человек и не желает преодолевать. Помехой в этом является его душа как дух в клетке тела или вырожденный дух. Об этом еще в древности догадывались наиболее просвещенные умом люди, указывая на то, что «кто душу свою пожалеет, тот ее потеряет». Что это означает, если переводить такое архаическое предупреждение на современный язык?  Ни много ни мало, как то, что дух, потерявший самого себя в человеке, то есть, утративший свободу, и нашедший в нем себя как душу занят только тем, как бы ему навредить. Локализация духа в телесных пределах человека, его обмирщение или духовное падение оборачивается злом, хаосом уничтожения, негацией духом как ничем или ничто всего того, что есть «чем-то» или «кем-то», «что» или «кто», включая и самого человека. Дух в человеке или душа – это дух, забывший себя и выдающий себя за иное, притворяющийся человеком, точнее, его “ego”. Забвение духом себя как нечто универсального или ничто локального, превратно выражается тем, что вразумление его как его же характерная черта приходит всегда не вовремя, через шаг после реактивного движения страсти или эго. Да и то приходит лишь инструментально для самооправдания или отвлечения внимания от собственной природы.
       Душевное существо конечно и смертно. Душа его покидает, когда он становится уже не способен вынести ее. То есть, она как его «паразит», точнее, паразит его сознания питается человеческими страстями. Когда же человек истощается и уже не способен на то, чтобы что-то желать и к чему-то стремиться, она испаряется, улетучивается. Чем примитивнее человек, тем он менее интересен для «падшего духа», ведь с него мало что можно взять. Поэтому душа цепляется как раз за таких существ, у которых более сложная нервная организация и развиты, задействованы высшие отделы головного мозга, его левого и правого полушария. Душа, как только она возвышается до осознания значимости своего положения центра, вокруг которого все начинается вертеться, скорее разряжается. Вот почему она мигрирует в другое материальное тело. Чем больше она будет переселяться, тем дольше сохранится в качестве такого относительного центра. Когда она покидает прежнее тело, то она стирается, но не как субстанциальная форма своего материального носителя, а как психическое содержимое. В новом материальном теле она растет сообразно той конфигурации своих движений, которые прорисовываются по мере их повторения. В общем-то форма души у всех людей одна и та же, различие в них наблюдается на уровне того, как складывается содержание психических актов ее носителей. Субстанциальная причина здесь одна и та же, вот следствия (кармы) разные.
       Чтобы быть разумным существом, человек должен был бы ее опустошить и предоставить себя не падшему в материю духу, которому нет места в пустоте, а разуму как мировой линии выведения духа из состояния в себе в состояние для себя. Однако полного опустошения человек совершить не может. В нем остаются остатки прежних привычных активаций. Душевная деактивация невозможна даже у пророков, святых и гениев. Поэтому единственно, на что он сам способен, так это на реактивацию того, что было прежде, то есть, на некоторое припоминание как зачаток знания. Самое важное в нем творится не им, а духом и разумом, если он возвышается, или легионом демонов, ибо их бывает всегда больше, чем один, если он унижается, становится игрушкой страстей. Демоны есть падшие духи. А кто такие пророки? Это те, кто как доверенное лицо самого бога, ведет за собой к нему тех, кого необходимо спасть от грехов как пагубных страстей. Являются ли они на самом деле доверенными лицами бога не важно, ибо проверить это невозможно, единственно, что достоверно, так это то, что они так полагают, но ничего, кроме веры в это призвание у них нет. Святые в свой черед есть те, кто знает, что есть послание бога, данное избранному к спасению народу от греха через пророка. Они знают это послание как откровение наяву, на свету, вот потому и именуются святыми. Гении же есть не те, кто есть творцы, но кто чуток к тому, что им подсказывают более развитые существа, использующие их как канал адаптивного внушения тех истин, которые чересчур сложны, будь они сообщены ими непосредственно. В общем, между этими категориями продвинутых людей нет большой разницы. Причем нет разницы в том, что все они зависимы и несамостоятельны в духе и в разуме. Но как только начинают приписывать то, что они делают по высшему наущению, чувствуют свое превосходство, то душевно распаляются, теряя свой контакт с высшими силами, обрекая себя на разврат демонических страстей. На этом распаде страстей многие, падающие большие надежды, погорели. И сгорели то потому, что сначала возгордились, почувствовали себя лучше других, а потом в себе разочаровались, ибо они ничем других  не лучше, предались унынию и остались со своим эго наедине, не ведая, что эго то это у всех одно и то же и ничего особого в нем нет: одна абстракция. Но полезная, полезная не слабому умом человеку, а душе как паразиту его сознания, свидетелю его падения, имя которому совесть. Мы-то твердим, что совесть – это лучше, что в нас есть. А на самом деле, что это, как не соблазн и иллюзия причастия разуму и духу. Вот почему Ницше в сердцах посетовал на то, что совесть есть химера. Она и действительно химерична и есть то, что можно назвать вечной мукой души. Но страдания человека не освобождает к лучшей жизни. Оно только сбивает его с толку. Моральными угрызениями совести нельзя преодолеть себя и изжить в себе человеческие слабости. Но и то, что предлагает Ницше не спасает, а скорее губит. Таков человек как неудачный проект возвращения «падших духов» в вечность.

        Жалкое будущее человека. Человек имеет пределы своего развития и может усовершенствовать только то, что естественно в нем сложилось в качестве социальной природы. Однако эта природа имеет собственный коридор существования в масштабе всей природы в целом. Социальная сущность человека лимитирована материальными условиями своего бытия. Что это означает, как не то, что человек вовсе не является универсальным существом, как полагают «горячие головы» оптимистического антропоцентризма. Он ограничен не только материально, но и духовно тоже. В нем дух представлен минимально. Человек есть прежде всего душевное существо. В качестве такого существа человек, если он показывает добрый характер, может вызвать только жалость у духовных существ. Если же он зол, то ничего, кроме отвращения, не может заслужить. Но это ответное чувство есть проекция душевного существа, подавленного сердечными чувствами, которые духовным существам неведомы. У духов нет чувств. Они есть только у материальных существ, имеющих суррогат духа, именуемый душой. У духовных существ есть сила духа. В человеке же эта сила есть поэтическое преувеличение. Желаемое, не действительное. Человек не универсален ни физически, ни духовно, но только душевно, если душевное понимать, как желательное. Человек есть одно неутолимое желание. Ему всегда все мало. Он есть бесплодная страсть, как сказал Жан-Поль Сартр, если не упомянуть маркиза де Сада, который назвал человека “распадающейся страстью». В последнее время, как правило, не вспоминаю того, что говорили другие. И без них понятно.
       Какие перспективы ожидают такое низменное в духовном смысле существо, как человек? Жалкие, ведь не зря он заслуживает самое большее, так это только жалость. Осталось нам, людям, лишь друг другу посочувствовать. Сожаление вызывает то, что человечество неуклонно деградирует. Причем деградирует, находя в этом немалое удовольствие, что соответствует его превращенной природе, так и не ставшей духовной, точнее, не могущей стать в принципе. Тогда что делать тем, кто не желает мириться с общей для всех людей судьбой? Разумеется, становиться сверхчеловеком. С легкой руки либерально мыслящих философов уже вошло в поговорку говорить то, что человек, чтобы быть самим собой, должен превзойти самого себя. Эта бестолковая фраза не имеет никакого смысла, ибо человек не может превзойти себя, оставаясь человеком. И я до поры до времени думал также, полагая, что человек еще до конца не очеловечился. Придет время и он, даст бог, полностью очеловечится, если соберется со своими духовными силами и будет, постоянно их наращивая, восходить на пути совершенствования того, что в нем было развито его социальной природой. Но эта жалкая иллюзия не может держаться долго в ясном сознании того, что есть на самом деле.
       Хорошо, ладно, и все же как стать сверхчеловеком? Ответ простой: перестать быть человеком. Здесь, кстати, следует вспомнить Фр. Ницше, но не для того, чтобы последовать за ним путем бестии. Нет ничего легче, чем так поступить. Необходимо идти другим путем, если не стремится к животному состоянию, которое еще низменнее человеческого. Естественно, это не путь йога или православного старца, практикующего исихазму, не метод католического монаха, занятого молитвенной медитацией, мусульманского суфия или буддистского монаха и пр. Все эти ложные пути освобождения человека от человеческой ограниченности якобы в боге, а на самом деле в пустоте или ничтожестве, единственно что предлагают, так это отказ от всех желаний, включая, разумеется, и желание отказа от желаний. Правда, они здесь проявляют лукавость, практикуют психическую (душевную) уловку замещения достигнутого опустошения или нищеты «духа» (читай: души) ее, этой души, реабилитацией в виде утрированной души, свободной от страстей. Но что это за душа такая, если само ее реальное содержание в качестве страстей подвергается редукции или упрощению идиллической гармонизации? Душевный порыв к гармонии? Что может быть его пошлее для того, кто понял трагикомический человеческий удел? Как избежать душевной пошлости (идиллической слащавости), не повредив духа?
       Для того, чтобы стать сверхчеловеком, нельзя бороться с человеческим, душевным. Эта борьба может обернуться только еще большей деградацией человека. Но и развивать душевное, полагая, что душа достигнув пика своего развития, явится подготовкой к духовному восхождению, тоже не стоит. Душа не есть дух в теле, как обычно думают. Отношение между душой и духом подобно отношению между мнением и знанием. Для того, чтобы стать знающим, необходимо иметь мнение. Но знание не есть правильное мнение, ибо мнение есть мнимость знания. Получается, что знание есть правильная мнимость. Бессмыслица. Вернее сказать, что мнение есть мнимая правильность. Также и дух не есть истина души. Душа не превращается в дух и дух не есть развитие или усовершенствование души. А душа не есть падший в материю дух. Вся эта метафорика не выявляет суть их подлинного взаимоотношения. Душа есть предел развития материального существования в качестве относительно выдержанного равновесия телесных сил и умных энергий существа, периодически срывающегося в бездну их суетливого (хаотического) расстройства. Как телесная и энергетическая настройка душа целиком принадлежит материальной действительности. Другое дело дух. Дух не есть душевная раскладка. Он не есть внешнее по отношению к душе как внутреннему миру человека. То, что находится вне души человека, есть материальная стихия, которая держится силой мировой души. Человеческая душа есть складка мировой души. Тогда какое отношение к этому имеет дух?  Дух есть свобода творения и удержания сотворенного в границах целого мировой души. Дух есть не содержимое, а форма, граница, горизонт бытия сущего в целом. Дух есть первопринцип абсолютной реальности. Он пограничен и есть граница самого абсолюта в абсолюте. Он по своей сущности трансцендентален. По отношению к материи с ее душевной организацией трансцендентен. По отношению к абсолюту имманентен и есть его внутренняя граница.
       Человеку нет другого пути к духу, как через душевное опустошение, когда все его существо заполняется духовным движением к пределу, к границе мира как такового. Дух открывается человеческой душе, когда она о себе забывает. Недаром в Библии записано, что «кто душу свою пожалеет, тот ее потеряет». Мы ее жалеем, терем и ничего не получаем взамен. Мы должны не жалеть то, что и есть жалость как таковая или человечность, чтобы обрести дух. В этом состоит трагедия человека. Но это комично для духа, которому открыт человек. Комично не в смысле чувства, которого как психического состояния нет у духа, а в смысле со-бытия превращения, случая умаления в бытии.
 
        Иерархия и прочее. Мне понравилось твое послание тем, что оно есть краткое изложение твоего credo, твой символ веры. В нем я нахожу удивительное согласие между мыслью и словом, словом и предметом описания и понимания. Ты умеешь выражаться просто, кратко и ясно о сложных предметах, так называемых «высоких материях».
       Буду, как и ты, краток. Мои мысли по тексту твоего письма. Пишешь: «Скрещивание, или пересечение, есть нечто механическое». Отвечаю: крест есть нечто не механическое, а математическое, точнее, геометрическое. Речь идет о геометрии, метрики универсума, моментом бытия которого есть дух как центр или точка трансценденции бесконечного мирового круга. Причем, так как дух вездесущ или есть центр везде и всегда, то периферия мирового круга нигде или универсум бесконечен и вечен.
       При этом дух есть во всем, что есть в мире в целом, но не есть ни что-то в мире, ни сам мир, и в этом смысле дух есть иное всего, но во всем. Он имманентен миру, точнее, мир имманентен духу, но дух трансцендентен миру, в том смысле, что есть иное мира в мире, то есть относительное иное, но одновременно и трансцендентен ему, то есть, есть абсолютное иное или ничто для «что» мира, для сущего в мире и самого сущего мира. Это то, что есть дух для иного.
       Теперь, что есть дух для себя. Он есть иное иного или сам как абсолют, то есть предел беспредельности, если все, что есть в мире определено и сам мир есть определенный мир, этот, а не тот. Предел беспредельности абсолютен, если беспредельность понимать как приближение к абсолютному духу. Приближение к нему горизонтно, то есть, чем ближе ты к духу, тем дальше от него, чем дальше от него, тем к нему ближе. Приближение и есть самосовершенствование, а не просто развитие, ибо развитие естественно, то есть, связано с тем, что есть и не есть преодоление себя, а есть развитие себя до себя, до своего понятия или сущности, иначе говоря, есть движение к совпадению или отождествлению существования и сущности. Совершенствование есть преодоление себя, возвышение над собой, становление лучше того, кто ты есть по своей сущности, то есть оно сверхъестественно, есть превращение в совершенную сущность, которая есть то, что она есть, то есть богореализация или воплощение абсолютного духа или действительная трансценденция, что, разумеется, недостижимо для существа и есть для него регулятивная идея или идеал. В этом смысле дух для себя есть беспредельная предельность. То есть, он не может быть чистой или абсолютной относительностью только к себе. Это немыслимо без отношения к иному, чем он есть сам, вне его. Но он же есть предельная беспредельность. Именно здесь мы имеем дело с ним как с ним, будучи им, с ним сливаясь и им становясь. Но такое возможно только абстрактно для нас, но не для него. Это чистое или абсолютное отношение духа к самому себе как абсолюту. Иное в самом абсолюте или духе.
       Теперь вернемся к универсуму или сущему всеединому, то есть, духу в мире. Здесь есть иерархия не самого духа, в котором нет иерархии, если забыть о предельной беспредельности, а всего того, что есть в отношении к духу, так, что в одном его больше и он лучше, чем в другом. Что это за отношение? Это отношение онтическое между сущими в бытии. Предельно сущими являются существа, прежде всего духовные существа. Для примера возьмем существа или лица всеединого бога христианства – Троицы. Есть бог отец. Он и есть то, что есть или чистое бытие. В этом смысле он есть сверхсущее, то есть такое сущее, в котором сущность совпадает с самим существованием, а значит, есть само совершенство существа или ипостаси, то есть, абсолютная личность. Другое лицо есть Иисус Христос. По отношению к нему Бог-Отец есть родитель или творец. Иисус Христос ему соприроден, в отличие от всякого иного сущего, включая прежде всего сущее существо, которое не рождено из бога, а сотворено из иного, чем бог, то есть, из ничего, а потому тварно и смертно, возвращается в то, из чего сотворено, а именно обращается в ничто. Значит, Бог-Отец есть не только бытие как таковое, но есть еще творец всего. Сын Бога-Отца есть Его воспроизводство, то есть он нужен богу для вечности, вечного продолжения. Следовательно, Бог_сын необходим в качестве принципа внутрибожественного вечного рождения, рождения самого бога для фиксации того, что он есть и есть Творец.
       Но тут возникает вопрос о том, а как же быть с миром? Ведь мир то тварен, а значит не вечен, не бесконечен, а временен и конечен. Зачем он богу? Затем, чтобы было то, что есть иное, чем бог. Это раз. А два, это то, что должен быть тот, кто есть посредник между богом и миром, чтобы была связь между творцом и творением, между единым самотождественным и ему иным, другим, чужим, близким не-бытию. Бытие из не-бытия творит сущее. Само творение и есть становление. Становление в боге есть его развитие, прогресс, а вне бога есть регресс, инволюция, предполагающая, разумеется, обратный процесс, эволюцию, но не бога, а того, что есть его творение, а не рождение. Но рождение от того же, от кого творение. От Бога-Отца и Бог-Сын и мир и в нем человек. Следовательно, никто, как только Бог-Сын, не может быть посредником между богом и миром. Тогда Бог-Сын должен быть и богом, и миром или тем, кто из мира, но при этом остается богом.
       Уже понятно, что вне бога есть иерархия. Есть ли она в боге, который в мире? В мифологии нет, ибо мифологический бог бывает ли по видимости мирским. Полагая, что самое лучшее мирское сущее есть человек, языческий бог может принимать человеческий вид только условно, как некоторую кажимость, иллюзию. В христианстве же Бог-Сын является человеком в том смысле, что он по своей природе не только бог, но еще и человек. То есть, у Бога-Сына как Иисуса Христа две природы: божественная и человеческая, две воли божественная и человеческая. Причем они сочетаются в его лице (если в боге три ипостаси, но одна природа или сущность, то в Иисусе Христе одно лицо или ипостась, но две природы или сущности) неслиянно и нераздельно, равночестно и равновелико. Как это понять? Никак. Здесь необходимо не понимать, но верить. Верить, чтобы понять. Как это уже понять? Если поверишь, тогда поймешь. Понимать это надо так: примешь на веру, вот и все понимание, весь сказ. Здесь явно имеет место преувеличение (гиперболизация), приводящее к мифологизации, даже мистификации. Но она имеет причину. В чем она? В том, что Иисус Христос есть не только естественное существо, ведь он человек. А любой человек, начиная с Адама, есть больше, чем естественное, природное существо. Он еще есть личность, то есть то, что есть только бог, имеющий ипостаси, то есть лица. Человек способен превращаться в другие сущие, правда, не материально, а идеально, точнее, идиллически, в своем воображении, в своих искусных произведениях. Он искушен в этом. Здесь без духа не могло обойтись. Человек способен вдохновиться, войти в духовное состояние. Поэтому человек занимает срединное место в мире. И в этом смысле есть существо любви, сердечной привязанности ко всему, что есть в мире. Другими, словами, он универсален. А сердце, которое символизирует его центрированность или мировое средостение, онтологизируется. Но человек, как раз будучи центром мира, является пределом развития мира в мире. Через человека как трансцендентальное существо мир сообщается с духом, который является в реальности богом.
       То, что дух есть бог, понятно, когда мы обращаемся к Троице, одной из ипостасей которой является Святой Дух. Дух необходим богу, для того чтобы сообщаться с самим собой, ибо отношение между Богом-Отцом как чистым бытием и родителем или творцом одновременно (в отношении к себе и к иному в себе и в ином, чем он, в мире) и Богом-Сыном и есть божественная энергия или дух. В этом смысле дух есть феномен энергии, а не субстрата бытия и творения (креации) или становления (эманации, фульгурации и пр.). Дух уравнивает в боге две ипостаси, которые иерархичны как инстанции родящая и рожденная, их гармонизирует в плане энергии, не снимая при этом их онтическое (бытийственное субъектное (персональное) и субстратное) различие, неравенство, субординацию между отцом и сыном. В этом смысле он необходим для уравнения вершин (констант-персон) божественного равностороннего треугольника. Следовательно, по существу, дух гармоничен, а, по явлению, в мире, особенно человека, любовен.
       При этом в восточном христианстве, православии, божественная субординация акцентирована, так как ударение делается на происхождении, ведь Восток есть начало, отечество. Православие есть учение отцов. То есть, акцент делается на родителе и творце, другими словами, первом лице. Тогда как в западном христианстве, в католицизме, акцентируется второе лицо Троицы – лицо Бога-Сына, обращенное к человеку. Поэтому учение православных божественно отечески неизменно, тогда как католическое учение придерживается принципа богословского развития, что особенно характерно для эволюционирующего мира и прежде всего в нем развивающегося человека, производного от творца, как и Бога-сына, производного от своего родителя. Что касается последней, третьей разновидности христианства, как естественного осколка католичества (раз католичество есть то, что отделилось от православия в силу его, католичества, развития или деления, то оно потом само следом разделилось), в виде протестантизма, то она, эта разновидность, сориентировалась на дух как на межличностное отношение.
       Вернемся к человеку, а через него к богу. Так как человек есть не только естественное, но и не естественное, а искусственное или искусное существо (бог создал человека последним, то есть, более искусным, сложным, так как у него уже появился опыт творения, но и менее естественным, простым существом), то бог как всецелое в стремлении к восстановлению целостного единства всего сущего, которое от него отпало из-за тяготения к материальному ничто или меону как неопределенной возможности становления или эволюции, обратился к человеку. Человек как существо пограничное или промежуточное между мирами: физическим (материальным) и метафизическим (духовным) в этом возвращении мира от хаоса к космической гармонии, субстратом которой является мировой разум или логос, а энергией духовная гармоника или музыка небесных сфер играет драматическую роль.
       Здесь не лишне вспомнить миф Платона об эросе как любви. Эрос есть полубог в качестве порождения божественной полноты и мирской скудости, бедности. В этом смысле любовь есть страсть к возвышенному, которая прекрасна. Ведь в любви рождается красота, как и, наоборот, в красоте, в стремлении к ней рождается любовное чувство. Любовь есть восполнение недостатка. Она драматична. Одновременно трагична и комична или трагокомична. Следовательно, она несовершенна и не может быть сущностью духа, а является только его явлением в мире прежде всего людей. Совершенна гармония, а не любовь. Любовь есть стремление или страсть к совершенству. Самостоятельно к нему она не может приблизиться, потому что как страсть не знает меры: она иррациональна, то есть, есть либо преувеличение, либо преуменьшение, но никогда не мера. Для того, чтобы достичь гармонии, стать существом духа ей не хватает разумной меры. В связи с тем, что она как страсть, свойственная для человека, но не для бога, непостоянна, не знает меры, она не может найти полного разделения, поэтому часто бывает неразделенной. Любовь или сердечное чувство и есть существо человека как личности, есть сама человечность, но не божественность. Другое ее имя – душа. Душевный человек есть любящий человек. Духовный человек есть разумный человек, в нем есть разум как явление тела духа душе. Если между душой и разумом будет согласие, то человек способен к духовному развитию. Когда это развитие закончится и он станет всечеловеком, то в этом качестве он может заняться совершенствованием, то есть превращением в лучшее существо, в пределе в бога, в котором пребывает дух везде и всегда, пока есть мир, пределом существования которого бог и является в качестве чистого бытия.
       А теперь обратимся к богу. Для того, чтобы стать вполне пределом существования мира, то есть, стать самим собой, бог явился в мир в качестве человека, уже не Адама, который согрешил, ибо никогда им, богом, не был, так как был сотворен из ничего, в которое и вернулся, но оставил после себя себе подобных в качестве материала будущего восстановления. Это был Будда. Но первая попытка закончилась неудачей. Как говорят: «первый блин комом». Будда был недостаточно человечен. Он еще был безразличен ко всему сущему, по божественному слишком спокоен, то есть, проявлял так называемое «великое милосердие» ко всему сущему, а не только живому. Причем это безразличие нашло отражение в его изображении в качестве сексуально полиморфного (двуполого) или униморфного существа. Будда более гармоничен, чем любвеобилен, в отличие от Сиддхартхи, который до своего превращения в бога, был по человечески, если не по животному, сластолюбив. Недаром на пути к своему божественному величию он предался аскезе, умерщвлению своей беспутной плоти. Пресыщенность царевича обернулась нуждой аскета. Но не в этом суть. Это не сделало его богом. Но помогло ему подготовиться к нему, сделав его скопцом-импотентом. Всю свою душевную энергию он направил на созерцание божественного совершенства и гармонии и удостоился стать богом, то есть, его воплощением в жизни, правда, не совсем удачным, человечным. Как человек он был импотентом. В этом его загадка. Речь, разумеется, не идет только о сексуальной импотенции, но идет о речевой, умственной и прочей, вызванной долгими годами бессмысленного самоубийственного обесчеловечивания аскетической жизни. Человеческая неполноценность была замещена божественной полноценностью состояния пробуждения и просветления (боддхи). Но здесь была нарушена мера соотношения человеческого и божественного элемента. 
       Требовался повторный божественный эксперимент для закрепления. Но он должен был состояться как бы не сам по себе, то есть, чудом, а с человеческим участием, с его произволения, что и случилось в лице Иисуса, как бы самозванно. Вот именно как бы, в чем сказалась хитрость духа, то есть, его разумность (Гегель неудачно выразился по поводу хитрости разума абсолютного духа, так как на самом деле хитрость и есть разум духа, только это духовная хитрость, то есть, его искусность, ведь именно он, дух, есть искуситель, а не разум; в этом смысл выражения: дух по ту сторону добра и зла, так как по эту сторону добра и зла, а именно добра и любви, - здесь мы избирательны, - это человеческое, слишком человеческое, то есть, идиллическое).
        Кстати, твоя позиция относительно любви есть чистой воды идеализм, более идеальный, чем само учение Платона. Ведь платоническая (идеальная, точнее, идейная) любовь есть эвфемизм гомосексуализма как чистого феномена удовольствия, удовольствия для удовольствия, то есть, удовольствия чистого качества, идеи удовольствия, причем явно превращенного, если не извращенного, без естественного размножения. Это явление неразделенной, но слиянной любви активного гея к пассивному гею. Я взял скандальный вариант любви не для иронии или глума, а для наглядности, ведь карикатура, а однополая любовь карикатурна, показывает то, что скрывают, а именно несовершенство любви, то, что репрессировано идеализацией.
        У тебя же, я так понимаю, речь идет не об идеальной любви (в смысле Платона идейной), а об идиллической нежной связи ангелов в образе людей, которые обмениваются душевной энергией друг с другом. Я вполне на твоей стороне, но это любовная идеализация друг друга вряд ли достижима как постоянное состояние в нашем грешном мире. В этом вопросе я реалист, понимающий, что любовь необходима в качестве нежного чувства человеку для того, чтобы быть человеком, но он часто срывается и не может удержаться на высоте положения человечности или сердечности. В лучшем случае он испытывает жалость или сострадание. Здесь я не говорю о желании, тем более противоестественном, что не хорошо, а плохо и есть профанация, подделка идеала любви с человеческой точки зрения (о космической любви я не говорю вообще, ибо она есть хаос, космическая страсть, частным случаем которой может быть гармония). С божественной точки зрения она просто немыслима, невозможна. Для бога ее, этой профанации любви, как и самой любви, нет, а есть гармония. Ты не можешь не заявить, что я сам себе противоречу, ведь до этого пассажа, я утверждал, что внутри бога есть любовь отца к сыну и сына к отцу. Я отвечу: утверждалось не это, а то, что налицо антропоморфная проекция человеческих семейных отношений на божественные.
        На самом деле нет ни бога-отца, ни бога-сына, а есть только попытка понять, а понимаем мы всегда по-своему, по своей мерке мерим, то, что нам не соразмерно по существу, но может быть измеримо по своему явлению в нас. Бог в нас явился как Иисус. Однако не тот милый Иисус всепрощения, которого сочинил Достоевский, а реальный человек, ставший богом. Ведь это страшно, чудовищно тяжело человеку быть богом. Это уже был настоящий человек. В нем было и животное начало, недаром он был самцом, мужчиной.  К сожалению, он не женился. Во всяком случае, каноническое предание пристрастно об этом умалчивает, подчеркивая этим его показную божественность, неотмирность. Потом он был рабочим человеком, плотником с умелыми мужскими руками. Таких умелых мужчин женщины любят. Плюс царских кровей. Значит, тщеславный. К тому же изгой (из гоев, то есть, не совсем чистый еврей), так как был провинциал из Галилеи. Не книжник, но поражал старших учителей своим знанием закона и пророков. Откуда он это мог знать, эта тесанная, но так до конца и неотесанная, деревенщина? Что может быть нового из Назарета?
        Затем его ученики. Кто это? Не грамотеи, а рабочий люд из народа: сборщик, рыбаки и пр. И это что, они от бога, что ли? Не смешите культурных людей. Бог специально выбрал такого. И сделал так, что Иисус стал самозванцем, лжепророком. В этот раз он сделал ставку на том, который явно не подходил на роль спасителя. Он его искушал специально, чтобы развить в нем способность пророка, но не давал ему полного прозрения, чтобы он не обольщался на свой счет, ведь первый случай – случай с Буддой, которому он дал все, - не привел к полноценному боговоплощению. Даже преображение Иисуса, которым закончилось его видимое божественное причащение, начавшееся Иоанновым крещением, было лишь подготовкой к подстроенным (инсценированным) богом ложным жертвоприношению, воскресению и, наконец, вознесению, чтобы подвести Иисуса к истине того, что значит быть богом. Но Иисус не выдержал этих нечеловеческих испытаний, не смог быть богом. Он ушел из жизни одиноким. Но после него осталось учение, от которого он, когда стал «богом», отказался. Тем самым жизнью было доказано то, что природы бога и человека несоразмерны и не равны даже в боге, ставшем человеком. Значит богом нельзя быть, будучи человеком.  В конце концов, это стало причиной возникновения новой, последней мировой религии – ислама.

        Иномирье. Что такое иной мир? Что мы подразумеваем, когда говорим о том, что не от мира сего? Это мир нашего воображения? Или то, чего вообще нет? Нет, это есть, иначе он бы не был миром. Но это тот мир, в котором нас нет, ибо мы себя находим в этом мире, а не в ином, чем наш. Причем находим в собственном виде, к которому привыкли не только мы, но и те, кто нас окружает и нам постоянно напоминает о его существовании. Это прежде всего мир людей, включая нас в этом качестве. Мир людей определенный мир, определенный в определенном понятии, предполагающем иное понятие – понятие иного мира. Как они соотносятся друг с другом – эти два мира? Если есть и тот и другой, то они ограничивают друг друга и через друг друга становятся конечными.
       Что же тогда их объединяет, что является их единящей основой и силой? Для разумного определения этой единящей основы миров следует положить ее как нечто непосредственно существующее в качестве идеи абсолюта. Абсолют является уму безусловным основанием и условием существования бесконечного множества миров. Бесконечного потому, что иной мир иной по отношению к вот этому при условии, что есть иной самому иному, и нет основания для того, чтобы иное свести к не-иному, в котором уже есть иное тоже. Ведь иным является само не-иное как иное иному. Все это уже есть в не-ином, но становится в этом качестве определенным в уме, если схватывается как результат развития самого не-иного в качестве первоначала, основания всего, что есть в мире как мире миров. Мир есть сам мир миров в том смысле, что есть имя бесконечного множества таковых миров, иных по отношению друг к другу. Но все они есть мир. Мир миров есть то всеобщее, что в них есть, если берется отношение не между частыми мира по отношению к нему как целому, но между самими мирами. И вот в этом качестве всеобщего мир миров как их бесконечное множество есть предел мирности, всеобщего единства всего со всем, а значит сам конечен в своей бесконечности, пределен в своей беспредельности, не-иной в своей инаковости.
       Что же есть такого всеобщего между мирами, что является их субстанцией? Дух? Нет, если дух понимается как нечто противоположное материи, ибо они друг по отношению к другу ограничены друг другом и конечны. И, разумеется тогда, не материя. Может быть, разум в смысле разумности устройства абсолюта или мира миров? Нет, конечно, хотя это не лишает его разумного порядка, его логичности в субстанциальном значении так, что его логические определения в уме субъекта есть одновременно метафизические определения самой объективной реальности этих миров.
       Абсолют или субстанция есть то всеобщее, которое имеет два измерения: времени и пространственной локализации или конечности и вечности и вездесущности или бесконечности. В качестве вечной и вездесущей субстанции абсолют является сущим творцом, духом. В качестве мировой среды, определяющей времена и пространства бесконечного множества миров, абсолют есть проявление самого себя, само творение. Как дух абсолют есть то идеальное состояние, в котором он находится, выйдя из состояния меональной (материальной) неопределенности. Духовная определенность абсолюта как основы или мира миров ближайшим образом имеет в самом себе свою противоположность в виде материальной неопределенности или меональной стихии не-бытия. Далеким или предельным, строгим противопоставлением духа уже не материи, но самого не-бытия или укона  как ничто образуется инаковость всего сущего. В данном случае нас интересует не то, что для этого мира тот мир является иным, а то, что можно назвать самой инаковостью в их взаимном соотношении. Эта инаковость находит выражение в том, что логически и геометрически (математически) выступает как параллельное сосуществование миров друг с другом, никогда не пересекающихся, если сам пространственно-временной континуум (ПВК) имеет нулевую кривизну. При положительной или отрицательной кривизне  ПВК, миры локально пересекаются или даже становятся совместимыми в тех точках контакта, которые имеют информационный или когнитивный характер, то есть, сама кривизна бесконечной мировой линии обусловлена духовными причинами.
       Положительная кривизна расширяет сознание познающего, находящегося в одном из миров, которые физически никак не пересекаются, так как они существуют параллельно друг другу. Это расширение сознания познающего мир расширяет сознание так, что он возвышается над ним, переходит его границы, погружается в его основание.
       Отрицательная кривизна сужает сознание познающего так, что он не способен определиться в том мире, в котором существует материально, принимая за сам мир только все то, что его окружает, но что он не может принять, как существо не от мира сего.
       Тот, кто придерживается нулевой кривизны бесконечной мировой линии как логики развертывания независимых друг от друга миров, тот остается в своем мире в оптимальном состоянии слитности с ним, являясь разумным выразителем духа мировой эпохи.

       Конспект о сущности духа. Есть духовная стихия или свобода как таковая. Это духовная материя или материя пневматическая (первоматерия), духовный меон. Упорядочиваясь она структурируется, оформляется в то, что мы называем богом. В боге как духе всеобщее духовное непосредственно едино с единичным, его единственностью относительно сферы его упорядочивания, с тем, что он есть центр духовной концентрации. В этом смысле он непроницаем, есть духовный коллапс, есть горизонт событий духа, за которым скрывается иное как духовный меон. То, что он, центр самого бога, есть граница и есть то, что называют божественным ничто (духовным уконом). Бог как неоплатоновское первоединое (абсолют) есть чистое бытие. В этом его сущность. Он дает быть всему иному, что иерархически от него удаляется, причем так, что чем ближе к нему, тем дальше, чем дальше, тем ближе. Это иное не есть свое иное духа, которым является божественный меон или пневматическая первоматерия, а есть иное бога, как подателя всяческих благ, то есть творца-эманатора. В этом смысле он есть сущее всеединое как мера всех вещей, их совершенный первообраз, парадигма-идея. Здесь он не может не выступать в качестве абсолютной персоны творца как особенного (божественного) выражения всеобщего духовного содержания, которое держится его единственностью, подобием которого является мир, ему сопринадлежащий в качестве уникального и неповторимого, а значит начального и конечного. В этом отношении к миру он представлен миром духовных существ (серафимов, херувимов, архангелов и ангелов) как вестников его воли или умных энергий, динамических центров сил. Бог как дух измеряется в единицах силы духа. Духовные существа могут быть сильными и слабыми, а не умными или глупыми, не добрыми или злыми (по ту сторону добра и зла), прекрасными или безобразными, - это уже антропоморфизм человека как душевного существа. Вот чем объясняется естественный порок всякого духовного учения человека, сводящего духовный критерий измерения к физическому, механическому или органическому, или, наконец, психическому.
        Сила и слабость духа – это не физическая сила, которая есть так, что ума не надо. Это такая сила, которая предполагает разум как реальность, реальность как разум. Душевная стихия, как и материальная находится вне духа. Но дух через бога или через мир может найти свое воплощение. Другое дело, какое это будет воплощение, то есть отчуждение духа от самого себя, в том числе и бога как духа. Именно опасность такого отчуждения скрывается за тем, что душевные существа истолковали в своем извращенной «духе», то есть прямо наоборот, как явление Люцифера. Кто такой Люцифер? Это отношение бога к самому себе только, то есть, чистый дух, имеющий лишь духовное или разумное воплощение. Значит, есть отчужденное воплощение и есть родное (духовное) воплощение. Вот что утаили мудрецы и мыслители от народа и от самих себя, связав себя заговором молчания. Именно об этом молчал Будда. Миру они представили учение тайно посвященных, которое устроено так хитро, что чем глубже ты в его тайны погружается, становишься все более тайно посвященным, тем дальше удаляешься от истины духа, которая всегда является тебе в ином обличие так, что этого иного становится все больше и больше, больше порядков опосредствования и отчуждения. Почему это так? Потому что  все то, что мы называемым формами духовной жизни и мысли, а именно: миф, искусство, религия, наука, философия, есть формы, точнее, виды деформированного существования духа в качестве социального и индивидуального модусов человеческого бытия и сознания.
       Будда был богом в человеческом виде, но только на момент состояния боддхи. Человеческий материал в лице царевича Сиддхартхи являл, казалось бы, приемлемый для этого боговоплощения случай. Но Будда не смог держать вместе друг с другом в одном своем лице две природы. Он деградировал опять к своей человеческой природе. Его молчание есть результат потери непосредственной связи с божественным духом. Замещением истин духа стало его человеческое истолкование того, что было восприятием духа в душевном состоянии боддхи. Это человеческое истолкование легло в основу буддизма. Тем самым был закрыт путь в духовную реальность, вместо которой реальной для человека осталась только душевная реальность.
       Следующий раз оказался возможным для боговоплощения спустя больше полтысячи лет благодаря той энергии душевных движений в форме религиозных переживаний, которая накопилась в еврейском народе. В нем длительное время продолжалась традиция пророчества, подготовившая пришествие богочеловека. Бог ждал того момента исполнения времен, когда человек окажется готовым, пройдя испытание страданием, которым была полна история еврейского народа, пережившего к тому времени уже несколько гонений. Таким человеком оказался Иисус. Но то, что через него открылся канал связи душевного мира с духом, прошло мимо его человеческого сознания. Он не смог вместить в себя всю полноту божественного света знания истин духа. В результате собственно божественным стал не он сам всем своим существом, сколько словом своим, правда, всегда  искаженным как только он начинал его истолковывать в «иудейском духе» закона и пророков. Если Будда был на момент богом сознанием, то Иисус словом, «исходящим из уст бога», то есть, словом веры. Это слово есть его Нагорная проповедь, превратно толкуемая человеческим умом.
       Даже таким гениям человечества, как Будда и Иисус, истина духа оказалась не по силам. Что тогда говорить о других пророках и пророчицах, святых и праведниках, мудрецах и мыслителях, поэтах и писателях, ученых и культурных деятелях? Им ничего не осталось, как заблуждаться или «заговаривать зубы» народу (публике), да и самим себе утешительными сказками о религиозном боге, храня молчание об истинном (духовном) положении вещей.
       Если брать магов, то им подвластны только те духи, которые пребывают в душевном мире людей, животных, растений и камней, вод, гор, земель, светил и пр.  Что это за духи? Это фрагменты духа, который «веет, где хочет». Они впали в падшее состояние, «выпали в осадок» мира, и, конечно, в таком состоянии способны производить не гармонию, а шум (хаос), являясь виновниками душевного расстройства тех существ и сущих (вещей), в которых вселились.
       То, что есть духовное измерение, в которое мы «попадаем», когда находимся в определенном душевном состоянии, для меня очевидно, так как меня все чаще посещают такие ассоциации душевных движений, которые становятся причинно-следственными связями самой объективной реальности. То есть, получается, что я выхожу на уровень наиреальнейшей реальности или реальности духа, влияя на ход событий. Однако это влияние остается только в границах сознания, то есть, является лишь созерцательным, посредством которого я не могу перекроить мир, а только его фрагментарно предвидеть во времени. Опять же не ясно, лицом к лицу, духовно, а только как бы через мутное стекло  более низких, уже душевных движений.  И все же это означает, что человеку спорадически бывает возможен выход из необратимого течения времени в миг вечности духа.
 
        Мужское и женское. Мужское – это определенное, аргумент, а женское – неопределенное, функция аргумента. Мужское осмысленное, а женское – двусмысленное. Мужское – единичное, единое, а женское – двоичное, двойственное, многое. В духе нет мужского и женского, ибо в нем нет ничего, включая и само ничто. Мужское и женское есть в материи, там, где есть раздвоение. Поэтому мужское есть в женском и в мужском есть женское как нечто обратное, превратное. Мужчины ищут определенности, тогда как женщины от нее скрываются.
       Говорят, что мужчины агрессивнее женщин, а женщины терпимее мужчин. Заблуждение. Вообще, мужское и женское – это характерные стороны материального, а не духовного элемента. В духе нет материи и нет пола. Но дух есть в материи как разум, который определяет материальный состав. То, что в нем определяется через причастность к пределу, именуется мужским, а то, что скрывается от определения, его избегает, от него уклоняется, называется женским. В отношении к агрессии, к войне мужчины, в которых преобладающим является мужское начало, оказываются определеннее: либо они воины, либо пацифисты. Возьмем воинов. Они являются защитниками. Но чтобы защищать, они должны уметь воевать. Военные научены воевать, то есть, убивать, но убивать по порядку, с наименьшими потерями, и не только со своей стороны. Они учатся побеждать малой кровью. В этом и состоит порядок военной службы. Тогда как гражданские. Мирные люди в условиях войны не способны так организоваться, чтобы с наименьшими потерями ее вести, и потому становятся проводниками военного хаоса, звереют, теряя человеческий, мирный облик.
       Говорят, что женщины сердечнее, что у них тонкая, а не грубая душа, как у мужчин. Казалось бы это так, но только на уровне средних величин статистики. Персонально же это не так. То же самое касается и умственного различия. То, что женщины глупее мужчин, - это большое преувеличение, ибо сравниваются различные уровни развития животных, точнее, живых существ. Мужское и женское – это животное в человеке. Тогда как разумное и даже душевное – это духовное в человеке. Разумеется, душевное, сердечное ближе телесному, материальному, ведь душа в теле. В человеке важен разум как вестник духа. Как раз через разум дух становится понятен человеку. В чистом виде он человеку трансцендентен, находится по ту сторону мирского. Так как женщина связана своей природой рождения, то в ней больше говорит душа с ее страстями, чем разум. Но это не значит, что женщина не разумна, правда, если разум понимать чисто по-человечески. Этот разум является в женщине не прямо через логику, а через ее превращенную форму или так называемую « женскую логику»  или логику страстей, разум чувств, который часто у них, в чувствах, находится в дураках.  В мужчинах же, как правило, разум является прямо в животной форме инстинкта из-за неразвитости души, реже прямо в своем виде. Поэтому в мужчинах часто встречается резкое различие между животными натурами и разумной сущностью, чему способствуют женщины. Им важно видеть в мужчинах животных самцов или так называемых «мачо», а проще говоря, суперживотных  для продолжения животной популяции людей, нежели духовных и разумных существ. Если женщина не может из человека сделать зверя, то она видит в нем скота и ведет себя с ним соответственно. Кстати, мужчины этому не мешают, а, наоборот, споспешествуют. Таков человек – это странное существо, находящееся на границе между живыми (зверями и скотами) и разумными существами. Единственно, что еще может отвлечь человека от животной натуры, так это его привходящая душевная сущность. На большее он не способен. Между разумными существами и животными зверями и скотами лежит пропасть страстей, в которую падает человек как падшее и греховное существо – существо страстей и страхов.

         Личность. Личность есть такое наличное, которое представляет всеобщее, универсальное как целое в свернутом виде (особым образом) в индивидуальном (сингулярном). Тогда всеобщее является развернутым содержанием личности, ею находимым вне себя в качестве мира. Отдельно взятое личное есть абстрактно индивидуальное. Его путь к конкретизации лежит через индивидную партикуляризацию в качестве части общего. Здесь абстрактно личное отрицает свою эксклюзивность и приобретает качество инклюзивности или включенности в состав абстрактно целого в общем как его индивидная часть. Конкретным личное становится в ходе нахождения конкретно всеобщего как целого на правах целого тоже, если преображается в личность, совершает отрицание своей абстрактной индивидности.

       Вечное возвращение. Читая 11 том Полного Собрания Сочинений Фридриха Ницше, в котором нашел черновые наброски Ницше к будущим его опубликованным сочинениям под названием «Вечное Возвращение», наткнулся на слова Ницше о вечном возвращении не как новой или лучшей жизни, или похожей на настоящую, а точной такой же. Кстати, полагаю, что это самая основная лепта Ницше в копилку человеческой мысли. Понимал ли сам Ницше то, что он утверждал, не важно, важно то, что можно вообще понять из его слов. Понять что? То, что, если универсум бесконечен и вечен, то наша жизнь когда-нибудь и где-нибудь полностью повториться. Но этого мало, Она повториться бесконечное число раз и в этом смысле будет вечна. Вот что меня утешает, а не сказки мировых религий. Но это будет жизнь не совершенная (не райская), повторимая, но  не ведомая для разума в смысле провидения. Разум этой одновременно новой и повторимой жизни может только догадаться о такой повторимости, но ни как не знать в деталях ее путь. Почему? Потому, что каждый раз он будет иметь новое внутри нее становление. Нельзя сказать, что с течением времени новые воплощения того же жизненного самого будут более ровно и правильно ложиться на прежнее и проведут колею памяти, так что будущие воплощения будут лучше прошлых и память об этом будет скорее возвращаться и можно будет знать обо всем том, что с тобой произойдет до смерти. Но это не так, потому что мы имеем дело не со временем, а вечностью, в которой все едино и нет исторического прогресса во времени.
        Даже если предположить, что  помимо этого неузнаваемого  вечного  повтора личной жизни,  есть еще варианты жизни личности, в которых возможны всевозможные пересечения и наложения друг на друга, вплоть до возможности самой прогрессии между самими этими вариантами, то есть, есть универсальное совершенствование личности в вечности, все равно необходимо еще принимать во внимание то, что человеческая жизнь каждого связана с тем мировым целым, внутри которого она обретает свой частный смысл. Следовательно, в любом случае рассматривая вечное возвращение каждого, мы не может не иметь в виду вечное возвращение всех именно в том виде, в каком оно было прежде. Это возможно, если его контекстом будет вечность, причем такая вечность, которая есть вечность не такая или другая, а какая угодно. Тогда эта вечность будет не просто вечностью хаоса, а хаосом самой вечности, в которой возможны фрагменты-варианты порядка как мирового, так и личного характера.
      
        Женщины и философия. Почему, как правило, философами являются мужчины, а не женщины? И почему зачастую преподавателями философии становятся женщины? Ответить на первый вопрос легко, а на второй еще легче, ибо мужчины, в отличие от женщин, склонны думать сами, а философия как раз есть занятие своим умом. Женщины же обычно думают так, как это принято. Так, кстати, и ведется преподавание философии: преподается то, что есть в наличие, при этом так точно, как это может быть буквально. Женщины оригинальны в чувствах, а не в мыслях. Если говорят о ветрености женщины, то ей не прощают ветреность чувства, но извиняют ветреность ума. В чувствах женщины должны быть постоянны и держаться своего выбора, за который несут ответственность. Другое дело мужчины: они ветрены в чувствах, но постоянны в мыслях, постоянны в том смысле, что держатся того, что надумали сами.
       Другой вопрос: почему мужчины-философы предпочитают быть холостыми, а не женатыми? Скорее всего, потому, что их занятие – философия, не выносит жен-соперниц, которые отвлекают  ее мужей от нее самой – от философии. В этом философы подобны монахам, а не ученым и поэтам (художникам), которым необходима природа и натура (а также муза) для занятий. Что до магов и мистиков, то их жены помощницы в магии и мистике. Даже если мистик монах все равно он нуждается в женственности, ибо без нее он не сможет слиться со стихией, ей отдаться.
 
        О множестве существ. В самом деле, а что если Земля есть место обитания различных душевных существ? А может быть не только душевных, но и разумных существ? Причем различных не индивидуально, а в видовом качестве? Очевидно, что люди отличаются друг от друга индивидуально. Но не очевидно, что они отличаются друг от друга как виды. Возникает вопрос о том, существуют ли различные виды не психических, а душевных существ вообще и в частности на Земле? Вообще то, существуют. Возможность их существования не противоречит законам развития мира. Если есть множество психических существ, то почему нет душевных? Но вряд ли они есть непосредственно на Земле, за исключением людей. Но тем не менее они могут оказывать влияние на людей на космическом расстоянии. Благо космос им для этого не помеха. Например, падшие духи или бесы, которых условно можно назвать высшими душевными существами, ибо они существуют как чистые страсти, угнетающие людей, впадающих в них себе во вред. Точнее, в людей эти чистые душевные сущности вселяются, представляясь им ангелами, музами, великодушными существами (махатмами), якобы пламенеющими любовью и светящимися мудростью. Но чаще всего они являются в собственном безобразном виде бесов или демонов.
       Есть еще разумные и духовные существа. Разумные существа, как правило, имеют материальный вид. А вот духовные существа вида не имеют. Они безвидны, условно говоря, прозрачны.
 
      О духе, боге, бесах и людях. Люди хотят верить в бога, потому что так легче жить, верующим то. Веря в бога, вечную жизнь или в светлое будущее позволяет многим людям быть людьми. Без веры трудно быть человеком. Без нее, предполагающей надежду и любовь, человек как душевное существо звереет и в своем зверстве может зайти так далеко, как никакое другое живое существо, короче, животное, ограниченное инстинктом. Сокращенно: бог для людей, дух для разумных существ, явлением которого для них является разум. Человек без бога предоставлен самому себе. А наедине с собой его посещают бесы или падшие духи. Сам дух абсолютен и в своей абсолютности пустотен для всех (всего), чтобы все имело место. Пустотность духа оборачивается для человека соблазном человекобожества. Богочеловечность духа обратная сторона человекобожества. То есть, богочеловечность – это представление бога человеком. Тогда человекобожество – это представление человека богом. Когда человек представляет себя богом, то это свидетельство присутствия в нем демона или беса как редукции бога, этого духовного существа, к человеку. Иначе говоря, человеческое бесовство – это представление человека богом или человеческий образ бога. В присутствии бога человек встречается с ничто, в нем показывает себя его ничтожество. И вот, когда это ничтожество духа становится его чтожеством, нищие духом претендуют на царство духа, тогда появляются бесы. То, что дух пустотен для всего, есть испытание всего ничтожеством, всеобщим отрицанием. Ведь бесовство тем и опасно, что все отрицает и прежде всего то, что возвышает, а именно сам дух.
   
       Наука жизни. Говорят: «Жизнь тебя научит». Но она еще никого ничему хорошему не научила. Естественен вопрос: «Почему?» Да потому, что когда так говорят, то имеют ввиду жизненный опыт. А он, как правило, есть такой путь или метод, который конфликтует со всеми другими путями, их отрицает, чтобы самоутвердиться в качестве оптимального. Он слишком, чрезмерно избирателен. Поэтому научить никого не может. У каждого он свой. Ведь жизнь нельзя прожить за другого.
      
        Неразумность человека. Невозможно человеку постоянно контролировать умом не только жизнь своего тела, но и движения собственной души. Обыкновенно его разум включается тогда, когда что-то уже случилось, и имеет дело не с причинами событий, а с их по-следствиями. Грубо это определил Маркс, сказав: «Общественное бытие определяет общественное сознание». Человек умом слаб, а вот телом, своим телесным бытием крепок. И не важно, животное ли это тело или социальное. Человек признает и понимает, что то, что он делает недопустимо для его же безопасности и благополучия. Принимает решение больше так не поступать. Но через некоторое время совершает ту же самую ошибку или тот же самый проступок, что и до принятого решения. Это говорит о том, что разум не является врожденным качеством или признаком человека, а является привходящим фактором его сознательной жизни. Поэтому не имеет смысла отождествлять разум с человеком и называть его разумным существом. Единственное, что можно сделать, так это не поддаваться на провокации, и насколько это можно следить за тем, что с тобой происходит, в твоих же собственных интересах, без мазохистских и садистских проявлений как неадекватных реакций на акции окружающих. Надо понимать, что на самом деле человек одинок, а заботы окружающих, даже близких тебе людей, есть заботы не о тебе, а в лучшем случае заботы о представлении тебя другими, то есть, о твоем призраке. Причем в том, что с человеком происходит, виноват он сам. Поэтому нет смысла в своих бедах обвинять других. Возможным выходом из переживания этих бед, которые, естественно нельзя избежать, является снижение собственной чувствительности. Большинство это достигает путем совершения навязчивого действия, например, молитвословия, ставшего привычкой в качестве второй человеческой натуры. Самоанализ слишком тяжел, ведь тогда придется искать вину в самом себе. А между тем полезнее в таком случае о себе забыть. Для этого надо отвлечься на нечто другое, могущее тебя увлечь, например, заняться творчеством культурных артефактов. Но это спасает человека только на непродолжительное время.

       О так называемом «ницшеанстве». До последнего времени я заблуждался относительно того, что якобы Ницше был мизантропом и любил сверхчеловека. Ярким показателем видимой ницшевской мизантропии было его выражение: «Там, где народ, дурно пахнет». Конечно, это чересчур сильное выражение человека чувствительного к запахам. Но в запахе ли здесь дело, ведь не парфюмер же был Ницше? Думаю, речь здесь не буквальная, а иносказательная. Идет она о том, что где много людей как существ душевных, одержимых аффектами и страстями, там царит душевных хаос, так опасный для тонких душевных натур, к которым имел несчастье относиться Ницше. Для него было тяжело это вынести – вынести бремя человечества. Ницше был не так бесчувственен, как, например, Иисус, который навязал себя людям, уговорив их тем, что бремя его легко.

       О самоубийстве философа. Зачем убил себя Ильенков? Затем, зачем убивают себя все самоубийцы. Самоубийцы не могут вынести самих себя. Ильенков понимал, что всем надоел, что все от него устали. Все от него отвернулись. Казалось бы, это и хорошо: вот, когда есть времена заняться собой. Ильенков не любил заниматься собой. Он любил заниматься другими. Он буквально понимал марксистскую условность того, что сущность человека есть ансамбль общественных отношений. То, что другим стало не до Ильенкова, им переживалось так, что ему самому стало не до себя. Он оказался лишним человеком. А такие не жильцы на этом свете. Философский смысл самоубийства Ильенкова заключается в том, что жизнь человека социальная, а смерть индивидуальная. Если нет такой жизни, то есть смерть. Важно здесь помнить то, что философия важна тем, что занимается всеобщим.

       Мистика. Мистика трудна для понимания. В отличие от других форм жизни в ней человек изначально несамостоятелен. Условием существования мистики является наведенное, внушенное состояние мистика. Кто это состояние на него наводит: другой или он сам, остается до конца неясным. То, что это неясно, и есть отличительная черта мистики. Обычно различают мистику и магию и считают, что маг более самостоятелен и субъектен в магии, чем мистик в мистике, ибо маг как бы управляет теми силами, к которым обращается. Тогда как мистик, напротив, управляем теми силами, которые в себе или в мире находит. Но это ложное впечатление. И в том и в другом случае имеет место быть зависимость от того, что непонятно, но, несмотря на это, работает, однако не обязательно в интересах мага или мистика. Непонимание и незнание рождает чудовищ подозрения.
       
     Всевластие зла. Очевидно для любого здравомыслящего, что зло торжествует в этом мире. И у добрых людей нет против него защиты. В борьбе со злом они могут рассчитывать только на себя и не ждать ни от кого благодарности, зная по своему опыту то, что, в конце концов, они окажутся побежденными. Они будут побеждены не самими злодеями, (впрочем, и это бывает), но их пособниками, которых большинство, идущими с ними на соглашение, если это в интересах пособников.

       Нечувствительность к разуму. Люди удивительно равнодушны к тому, что имеет хоть какое-то отношение к уму. Они не умеют слушать умные речи, а если слушают, то не слышат того, о чем действительно идет речь, и тем более не берут на себя труд разобрать то, что имеется в виду, в идее. И самое главное никогда не дослушают до конца. Для этого у них нет тех понятий, которыми нужно не манипулировать, но присматриваться и прислушиваться к их движению, не навязывая им ничего лишнего, не приписывая им своей мнительности, которое называется мнением.

        Мысли: политик - человек дела, деловит, ангажирован делом злобы,  публицист – человека слова, болтлив, ангажирован злобой дня, политолог – человек знания, информирован, ангажирован информационным валом. Таким образом, политолог информирует, точнее, дезинформирует, публицист увлекает, точнее, отвлекает, политик устраивает свои дела за общий счет, точнее, устраивается в жизни.

       Французская драма есть драма классическая, римская, калька (копия) кальки оригинала – греческой драмы: трагедия умная, а комедия глупая. Тогда как русская драма неклассическая: трагедия глупая, а комедия умная, так, что когда смотришь русскую комедию, то смеешься сквозь слезы. А английская драма проблематическая, например, в комедии не знаешь, где смеяться (так называемый «английский юмор»), а в трагедии, где плакать. В американской же комедии смеются за тебя.
 
        Не то, другое. Сегодня слушал лекцию-проповедь профессора Московской Духовной Академии и Семинарии А.И. Осипова «Жизнь после смерти» (см. http://www.youtube.com/watch?v=bjLwZbKIij0). Его разговор о посмертном состоянии, которое воспринимается нами приблизительно так, что земные вещи принимаются за самое слабое изображение вещей небесных, напомнил мне твои слова об ином.
       Вот вольное изложение вступительной части этой лекции: «Наше земное (мирское, посюстороннее) понимание жизни после смерти есть знак, сообщение о нем, а не сама реальность посмертного состояния. Например, изъяснение мысли ангела в житии святого, показавшего преподобному Макарию Александрийскому ожидающее вначале умершую душу состояние мытарства или истязания, пристрастного вопрошания,  есть видение, которое ему было открыто, ведение по земному как некое далекое-далекое подобие и больше ничего. Друзья мои (слушатели академии), это обязательно нужно твердо знать. Наше сознание не может выйти за рамки трехмерности или четырехмерности, если включать время, этого мира и представить тот мир по своему образу и подобию. Христианство говорит: нет, не то и не так. Там все не так. А как? Даже сказать невозможно, потому что совсем другое, там что-то принципиально иное, о чем мы сказать не можем. Поэтому остается только одно, если хотим что-то сказать, приходится пользоваться аналогиями.  Это не догматическое изложение христианского вероучения. Однако есть вещи, о которых можем сказать с достаточно большой определенностью, христианство говорит об этом: есть вещи, и вот их, эти вещи, необходимо знать. Откровение божие дает нам не раскрытие тайн будущего века, совсем нет, мы их не сможем просто понять и уяснить, откровение божие целиком и полностью направлено только на одно, – на то, чтобы дать нам ключи вхождения туда, то есть, указать верную жизнь, указать верные ориентиры, дать верные принципы жизни, духовной и нравственной жизни, ибо только при условии этого человеку открывается верная картина видения того мира» Там все не так, как в кривом зеркале (видимо здесь лектор–проповедник, вспомнил слова апостола Павла о том, что мы видим как бы сквозь зеркало, а не лицом к лицу). А что же будет так? О чем говорит христианство с определенностью (вновь повторяет хитроумный проповедник)? Говорит о том, что сам переход из этой жизни в ту жизнь, сопряжен, как правило, с определенными искушениями. На человека могут нападать состояния злого уныния. Об этом говорят и пишут святые отцы». И прочее в том же духе.
       Как мне принять это церковное «сладкоречивое» пустое место?  «Сладкие речи» проповедника уместны в контексте веры, но не знания. В знании они есть не более, чем, как я повторил, пустое место. Опять, как всегда, мы не знаем, но верим. И больше ничего. Невольно создается впечатление, что сказать нечего как раз потому, что разговор идет ни о чем, то есть, о том, чего и в помине нет. И раз нет, то в него можно только верить. Для чего, спрашивается? Для того, чтобы, несмотря на то, что с тобой происходит в земной жизни, не принимать эту жизнь за нечто реальное. Реальнее этой жизни то, что люди выдумывают в качестве нравственных и духовных правил для того, чтобы не видеть эту жизнь. Но она есть. И вот то, что есть, они не могут принять. Кто не может? В ком нет вкуса этой жизни, кто не способен от нее получить удовольствие и ничего больше. Тот не может, кто не желает и не способен довольствоваться малым как тем, что дано бытием человеку, пока он есть. Поэтому врагами таких людей, то есть, христиан, являются страсти души как то, что и есть доступная человеку реальность. Душа есть христианка, а страсти – ее враги. Что за глупость? Сама эта душа и есть наивысшая страсть, страсть всех страстей. Такова сущность человека быть тем, что он не есть, и не быть тем, что он есть. Именно это делает человека несчастным и является причиной возникновения религиозной веры.
       Религия, да и философия, есть медленное, неспешное приготовление человека к смерти. Следовательно, человек верующий является умирающим. Он ждет чуда спасения вечной жизни, как действительно умирающий ждет исцеления. Но он никогда его не дождется. Вот то, что он не дождется и есть «вечная жизнь» - ждать, никогда не получая. Сама его религиозная жизнь есть индуцированная агония, навязчивые действия вытесненных желаний. И все же, вероятно, не только природе вообще, но и природе человеческой души не свойственно пустое место. Человек не может удовлетвориться ничем как таковым. И это естественно: как быть довольным ничем? Вот он и фантазирует, если нет того, что ему надо. А так как человеку надо слишком много, ему даже всего мира мало, - подавай мир иной, - то вот он и выдумывает идеальный духовный мир, сам того не понимая, что дух иной, даже в переносном смысле, чем мнят старцы и святые отцы. Ни у одного человека нет будущего. Есть только настоящее до смерти и прошлое как память. Будущее же есть как будущее настоящего. Если бы у человека было столько же ума, сколько страстей, то была бы минимальная возможность жить осмысленно дальше. Но этого не было, нет и не будет.
       Есть ли другие, боле счастливые существа? Разумеется, есть. Их мы называем разумными существами. Они живут намного дольше людей, но благодаря не вере, а знанию. Но у них другая природа, оптимальная, разумная, а не абсурдная, противоречивая. Что касается духовных существ, то эти проблемы им неведомы, ибо у них нет страстей и желаний.  То, что они живут вечно, то есть, просто не зная времени, это ни хорошо ни плохо, а так, как есть, и только.
       Поэтому человек, если он хочет жить осмысленно, должен умереть сам от себя. То есть, обязательно совершить самоубийство, если его жизнь вовремя не убрала. Такое часто бывает, что человек живет только как живое существо, а не мыслящий человек. Смысл жизни для человека, живущего со смыслом, тогда состоит в том, чтобы понять его прошлую жизнь. В этом и будет заключаться смысл его настоящей жизни. Если это получится, то легко можно прекратить уже бессмысленное времяпровождение в мире. Но только если он поймет ту жизнь, которую вел и до сих пор ведет, имеет смысл совершать убийство. После этого можно понять, что этого достаточно и все, что будет дальше, не имеет никакого значения. Конечно, можно просто жить растением или животным, - пожалуйста. И так можно. В этом и есть смысл растительной и животной жизни. Только и всего. Причем все человеческие страсти, кстати, тоже есть исторический результат и состояние движение противоречивого становления человечества, которое рано или поздно прекратит свое бессмысленное существование, потому что уже было достаточно времени для того, чтобы жизнь получила осмысленное (человеческое) исполнение. В общем, все новые и новые поколения людей «топчутся» на одном и том же месте, ибо уже достигли того, что не могут превзойти. При этом никакого сверхчеловека из них не получится. Поэтому у них нет будущего как подставки более совершенного существа.
       Наконец, самоубийство, как я его здесь понимаю, не есть суицид. Его можно совершить, не совершая. Это философское самоубийство. Можно просто умереть для этой человеческой жизни. И так, как другой жизни нет, то жить жизнью животного, растения, минерала, земли, воды, воздуха, огня. Например, жить лопухом или пчелой, или паразитом, гниющим мясом или костью в могиле.
       Когда речь идет о человеке, то в его случае низшее есть истина высшего. И даже если бы высшее было бы истиной низшего, то это высшее было бы чисто человеческим, не более. Там, где фигурирует человек, необходима определенность, то есть, ограниченность, например, понимания, ведь ограничение есть определение. Так наука есть обычное дело человека с-читающего, «прямоходящего», то есть, математического, спрямляющего кривые траектории естественных тел, философия есть необычное дело человека умелого, а мышление есть дело уже не человека, но разумного существа. Именно в последнем деле естественная ограниченность оборачивается безграничностью возможностей реализации задуманного.
       Эта лекция-проповедь Осипова, как и лекция-проповедь «Киновия» Кураева, натолкнули меня на мысль о том, что верующий и тем более профессиональный верующий предустановлен на смирение, прежде всего своей «гордыни», то есть, самостоятельности. Смиряя свои страсти, их подавляя, он ими управляет, чтобы использовать самого себя для социальных целей, а именно для адаптации к существующему положению вещей, адекватной социализации, канализируя свой возможный протест против неприемлемых условий существования в плоскость личного совершенствования, то есть, борьбы с собственными пороками как условия возможного спасения. Несомненно то, что необходимо держать меру желаний, понимая, что с желаниями (аффектами) эффективно бороться могут только желания или как говорят в народе, «клин клином вышибают». Однако, чтобы возобладать над самим желанием, необходимо не оно само, но нечто иное, что мы называем «разумом», собой его подменяющее. Такова хитрость разума, которая неведома вере, унижающая его до сердечных страстей. Разум для веры как слепой воли, одержимой страстями, есть лишь средство выбора между ними. Между тем он является целью в качестве гармонического порядка всего сущего в целом. Но силу разум черпает не из себя, а из духа, превращенной формой которого является душа с ее страстями. Так, хитро, управляя страстями, разум пролагает нам путь к своей тайне – силе духа. Обретение этой силы духа на путях разума может помочь уже разумным существам найти свое место в мире и обрести покой на своем естественном месте – подвижном месте согласия с тем, что совершается в духе с умом. Вот эта разумная гармония духа неведома человеку, которого разрывает противоречивая борьба страстей на части. Единственно, что в его власти, так это нейтрализация очарования страстями разочарованием в них, заставляющая его топтаться на одном месте и препятствующая ему сойти с «мертвой точки», совершить революцию, разорвать путы желаний и войти в поток восходящей эволюции духа.
 
        Ничто. Есть ли ничто? Есть. Но ничто есть не-есть. Оно есть и в этом смысле связано с бытием, с тем, что есть, и тогда через бытие связано с сущим. Спрашивается, есть в качестве чего, что оно, ничто? В качестве не-бытия. Именно в качестве не-бытия ничто связано через бытие с сущим. Со всяким сущим? Нет, не со всяким. Связано только с таким сущим, которое определяется в связи со всем сущим в целом, будучи от него отличным. Отличным в чем? Конечно, в сознании, в духе. Ничто есть только для того, что имеет внутреннее и внешнее, что дуально, как например, человек, который есть одновременно душа, внутреннее, и тело, внешнее. Ничто нет для природы и бога. Природа, как мир в целом, едина. Един и бог, во всяком случае так он явлен в понятии сознанию сознающего. Человек же раздвоен. Он равным образом причастен как что (сущему), так и ничто. Как сознательное и духовное существо он возникает из ничто и в ничто обращается. Сам бог ничто не знает и ему не причастен как чистое бытие. С ничто связано сознание как с незнанием и дух как с бездуховным. В природе нет ничто, в ней есть только иное, изменение, становление, относительное не-бытие,  то есть не-бытие в отношении к бытию и наоборот, приход и уход, пребывание, бывание и прехождение, возникновение и уничтожение. Причем возникновение из наличного и уничтожение в наличном.
       Возьмем в качестве примера связь бога с ничто в христианском богословии. Сам бог никак с ним не связан, так как он есть «что», а не «ничто». Для чего же нужно допущение ничто в теории бога? Для того, чтобы отделить его от всего сущего, которое понимается как его творение. Ничто – это то, что разделяет творца с творением. Вернее, не ничто, а не-бытие. Тогда как бытие – это то, что их соединяет. Ничто разделяет бога не с любым сущим, а с единственным сущим, которым является человек. По отношению к сущему бог выступает сверхсущим. И все же почему необходимо именно ничто, а не просто не-бытие для того, чтобы соотнести человека с богом? Можно ответить так: потому что  в этом отношении бог есть высшее, а человек низшее, ничтожное, стремящееся к тому, что бы в своем движении к богу возвыситься над собой, над ничтожным. То есть, причина здесь аксиологическая, ценностно-(онто)логическая. Причем то, что бог сотворил человека из ничего, под которым обычно понимают то, что называют прахом, не проясняет то, что есть ничто, а его запутывает. Прах есть пыль, но не само ничто, хотя, что такое пыль, как не то, во что все обращается, когда подвергается уничтожению. Тем не менее то, что уничтожается, не исчезает полностью, не становится ничем. Однако это касается того, что является материальным.
       А как быть с духовным, в смысле идеальным? С ним не все так просто. С одной стороны, идеальное понимается как более реальное, чем материальное, то есть, если материальное – реально, то идеальное или имматериальное – наиреальнейшее. При этом материальное ассоциируется не только с наличным, но и с потенциальным, находящимся в порядке становления. Тогда как идеальное или духовное идентифицируется как актуальное, достигшее совершенства. Обратной стороной такого совершенства является не просто несовершенное, а такое, которого вообще нет, ибо в данном случае совершенное и есть то, что есть само по себе, а то, чего нет, нет самого по себе. Но в нашем мире, а другого полноценного мира мы не знаем, ибо являемся его необходимой частью, ни того, ни другого, ни идеального, ни ничто нет в их собственном смысле слова, но только есть в смысле относительном, то есть, в отношении к иному, друг к другу. Например, одно может быть совершеннее, идеальнее другого, а то, в свою очередь, ничтожнее первого.
       Ничто есть то, чего нет. В этом смысле нет ничего такого в мире вещей. Есть только в сознании и через сознание как заблуждение, иллюзия. Ничто есть иллюзия сознания, неверное отношение к самому миру, к становлению как процессу развития из не-бытия в бытие и из бытия в не-бытие. Например, неверная установка на бесчеловечное существование в мире человека, на его бездуховное (чисто материальное) бытие, а тем более антидуховное самоутверждение. Что значит антидуховное самоутверждение? Значит возвышение над другими, в этом являющееся причастным духовному, но со знаком минус, то есть приводящее к унижению других как изменению их подлинного положения в мире в отрицательную сторону. В результате выходит самоумаление и самого отрицающего, к которому, в конце концов, приводит самовозвышение. Отрицая других некто возвышается, но в своем возвышении опускается на уровень ниже того, который занимал прежде. Само возвышение, чтобы быть настоящим возвышением, должно быть возвышением не одного элемента, пусть даже центрального как части, но всего целого. 
       Описанное ничто и есть ничтожество, есть такое ничтожество, которое утверждается путем уничтожения. Есть ли ничто, которое способствует не уничтожению, но возникновению. Другими словами, есть ли творческое ничто? Есть, если его понимать только в том смысле, что это настоящее «ничто», из которого выходит «что», получается, добывается не «ничто», а «нечто». Но как оно может выйти из того, чего нет? Никак, если это действительное ничто, а не нечто, по ошибке или иллюзии принятое за ничто. Следовательно, творение из «ничто» «что» есть просто исправление плохого на хорошее, того, что есть не оно само, но иное, на его само, его идентификация, установление его в чистом виде, определение по понятию. Такое ничто косвенно дает возможность развиваться через то, чтобы быть иным иному, изменяться не в худшую сторону отказа от самого себя и подмены себя иным, но, наоборот, доказа-тельства своего необходимого существования в качестве самого себя.
       Что же касается ничто пуристов и перфекционистов, которые используют ничто в смысле символа онтологической чистоты, незапятнанности ничем из сущего, то есть, бытию в его отношению к сущему в целом с позиции не-бытия, то это не есть само ничто по понятию. Такое «ничто» есть бытие бытия только. Да и здесь удвоение бытия есть уже нечто иное, чем само бытие, то есть, ни само бытие, но его внутреннее раздвоение, чреватое отношением к иному, вне себя, то есть, к сущему.

         Чистый духовный эффект. Почему любовь является историческим чувством? Была ли она такой же самой, например, на Древнем Востоке, как у нас сейчас? Разумеется, нет. Почему? Ответить на этот вопрос можно только после того, как мы определим ее сущность, до которой она развилась в нашем, современном понимании. Уже здесь мы находим в качестве достаточного основания своего писаного размышления диалектический принцип единства логического и исторического как явление онтологического принципа философствования – принципа логики бытия. Любовь есть то, что можно назвать нежным удовольствием, связанным с пульсацией естества, с переменой его противоположных состояний: возбуждения и торможения, напряжения и расслабления. Причем это нежное удовольствие, если оно есть любовь, является связью с тем или чем, кто или что его вызывает и посредством кого или чего оно отождествляется с самим любящим как испытывающим нежное чувство.
       В архаические магические времена, когда человек относился к действительности непосредственно, интуитивно, все казалось ему таким, каким было с ним, желанным или не желанным. Это чувственное или эстетическое отношение к жизни было созерцательно. Человек любовался миром. Любовь была созерцательна, чувственна и интуитивна. Архаический (древний) или восточный  человек принимал мир таким, каким он был в его представлении. Этот человек субъективно был еще не развит и воспринимал мир абстрактно, то есть, безразлично к различиям, как это было в Древней Индии, или амбивалентно, двусмысленно, как это было в Древнем Китае. Не была еще развита его субъектность и субъективность. Мир для него был одновременно близким, микромиром, и дальним, мегамиром. Не была еще выработана опосредственность. Человек еще не знал себя как личность.  Средний термин, обозначающий макромир в качестве мира человека еще отсутствовал. Культура понималась как естественное продолжение натуры. Не было еще выделенной души как представительства человеческого элемента в человеке. Тело и дух были слиты. Человек ориентировался на красоту. Он был непосредственен и жил вне истории. Поэтому любовь носила родовой, природный, космический характер. Даже греки, несмотря на свой развитый интеллектуальный (логический) элемент принимали жизнь как эстетическое, чувственное представление, не ведая стыда любуясь своим обнаженным телом. Они еще были близки природе, животным.
       Только в средневековье  человек начинает стыдиться самого себя, своей телесности, в чем сказывается влияние семитской культуры на ариев. Семитская культура становится господствующей и приобретает всеобщий характер. Ее господство связано с тем, что человек превращается из эстетического существа в этическое. Если прежде он был слит с природой, которой в своем лице, точнее, теле любовался, то теперь из-за собственной телесной безобразности, смешения разнородных расовых и этнических элементов, в чем особенно преуспели евреи, одержимые выживанием в условиях гонений, человек уходит от телесного мира в самого себя. В греческом (арийском) мире телесно безобразный Сократ одним из первых занялся самопознанием. В средние века уже многие этим занимались, следуя в этом Плотину и средневековым аскетам как ученикам ученика Сократа – Платона.
       Авраамические религии привили человеку презрение к ненадежному миру и собственному телу как сосуду греха. На смену магической взаимной трансформации, мистической всеобщей телесной превращаемости (нет ничего кроме телесной полиморфности), находящей концептуальное выражение в идее переселения душ, приходит время человеческой душевной особенности. Человек уходит в самого себя, что является результатом рефлексии, спекуляции как отражения от телесной поверхности. Он изнутри душевно уплотняется, сжимаясь как пружина, чтобы следом распрямиться. Однако душевная прямота есть уже не языческая непосредственность и не-сокрытость (а-летейа), но простое следствие сложного кривого (кругового) душевного движения. При этом расширение (широта) сознания, выход за телесные покровы, материальные оболочки возможно только при условии того, что противоположное ему концентрация (глубина) душевных сил, сопровождаемая их борьбой как не только различных, но и противоположных тенденций-устремлений-направлений, снимается через преодолеваемое противоречие самому себе, самопреодоление возвышением над самим собой (высота). Если акцент ставится на возвышении, то мы имеем перед собой пример  монашеской чистой духовности как эффекта схлопывания, коллапса душевных страстей, производных телесной функции.
       На путях духовного восхождения человек освобождается от своего собственного я как душевного концентрата и становится существом не от мира сего. Обычный человек благодаря своей душе, ее силе – душевности, - обретает  чувство реальности, то есть высвобождает себе место между порнографическим родовым (коллективным) бессознательным, отвечающим за физиологическую (энергетическую) разрядку, ведущую к естественному гомеостазу и натуральной энтропии, и социальным сверхсознательным, надзирающим за смысловой нагрузкой личности, требующим от нее повышения степени культурной эктропии. Таким образом, складывается эротическая душевная персоналия. Душевная складка и есть эротическая задержка в циркуляции мировой энергии на антропологическом уровне. Душа есть орган любви, отвечающий не только за формирование человеческого Я как центра личности, но и за признание другого как иного Я. Если тело имманентно, а дух трансцендентен, то душа трансцендентальна в качестве разделяющей их границы. Душа глубока, дух высок, а тело широко. Душа и есть средний элемент и в качестве такового она нуждается в нежной привязанности к объекту влечения, в котором открывает субъективную изнанку, когда в интимной близости обнажается навстречу иной интимной близости другого, срывая свои телесные (имманентные) покровы, но тем самым скрывая запредельную (трансцендентную) идеальность (духовность). Душевная эротичность заключается в ее трансцендентальном характере: открывая, являя, скрывать свою сущность. Так любовь становится личной, а не родовой связью. Формируясь в такой любви в личность, человек становится самим собой. Теперь он не способен к перевоплощению, пока у него есть душа, которая в нем так творится в перспективе вечного возрождения. Душевная складка есть смысловая задержка, акцентуация на самом себе и том другом, который становится интимно близким для порождения не только новой телесности, но и душевности их субстанциального продолжения в виде ребенка. Поэтому полноценным близким другим может быть только лицо противоположного пола. Именно между противоположностями возможен синтез на личностном уровне для рождения новой жизни в настоящей человеческой (личной) любви. Между лицами одного пола возможен только телесный оргийный сексуальный полиморфизм. Что же касается духовной связи, то она не только над-телесна, но и над-душевна.
        В духе возможно идеальное общение как эффект не просто задержки энергии, но ее размыкания на весь космос локально. При этом локализация становится местом замещения человеческой души, капсуализированной в телесной слоистой амальгаме, идеальным духовным существом. Такое существо является конкретным посвященным в тайну духа, преодолевшим свою душевность, личностную выделенность, чего нельзя сказать о древних непосредственно посвященных, еще абстрактных, не ведающих того, что значит быть человеком. Чтобы быть настоящим духом, а не его служителем, необходимо  стать прежде человеком, что может быть возможно только на определенном этапе развития мира, всего сущего в целом, включая его не только механическую вещественную агрегатность и живую энергичную органичность, но и социальную информированную осмысленность. Открытие тайны духа невозможно без становления человека личностью в любви как его естественно-сверхъестественной (онтологической) связи с иным как не только материально и телесно существующим, но и душевно переживающим откровение интимной близости друг друга и осмысляющим онтологическую конечную избирательность. Самопреоделение и обнаружение в другом подобного движения вводит человека в область духовно запредельного, не подлежащего полному описанию и объяснению.

        Экзистенция и инзистенция как составные части бытия человека. Что такое экзистенция? Экзистенция – это то, что позволяет человеку найти путь к трансцендентному абсолюту. Но для того, чтобы эк-зистировать, выйти из себя на свет чистого бытия, необходимо зайти, найти самого себя, совершить ин-зистеницию. Инзистенция делает возможным сбор самого себя, она сосредоточивает человека на его собственном существовании. Инзистенция – это разговор души с самой собой. Инзистенция душевна, тогда как экзистенция духовна. Философия инзистенциальна. Метафизика экзистенциальна. В этом смысле философия есть часть метафизики, если философия есть прежде всего размышление о душе, точнее, размышление о боге, мире и душе как основных предметах метафизики с точки зрения души, что характерно для человека как душевного существа. Размышление же с точки зрения духа или вечности возможно только духовному существу. Таким духовным существом является бог и поэтому такая метафизика есть по преимуществу теософия. Таким богом является бог Аристотеля как бог-философ, который созерцает самого себя в качестве чистой формы или формы форм.
       Диада «экзистенция-инзистенция» есть двухстворчатая структура человеческого существования. Это вход и выход «черного ящика» бытия человека. Внешний план человеческого существования определяет место человека в бытии, его онтическую топологию, пространственную расположенность. Но это пространство, точнее, измерение есть измерение не материи, но духа.  Если дух есть трансценденталия чистого бытия или абсолюта, его граница, разделяющая бытие как таковое с не-бытием, неиное и с иным, то экзистенция встречается в духовном измерении с трансценденцией. Именно здесь, в духе происходит взаимообращение трансцендентного в имманентное и имманентного в трансцендентное.  Это место человека в бытии есть место проблемы смысла его жизни, вопроса о том, кто он такой, в чем его сущность и зачем он есть. Внутренний план существования человека предполагает отношение к самому себе, а значит не только самотождественность, но и самоотличенность, отношение к своему иному, что включает в себя смену состояний во времени. Если экзистенция выводит человека на вечность в измерение духа, где трансцендентное становится имманентным, то есть, становится имманентным трансцендентным, а имманентное трансцендентным, то есть, трансцендентным имманентным, то инзистенция «погружает» человека в поток времени в измерении души.
       Экзистенция характеризует возможности человеческого существования. Она производна от инзистенции, которая ей предшествует, в логическом плане представляя различие как отличие от чистого бытия. Инзистенция есть попытка восхождения сущего, совершившего нисхождение от чистого самотождественного тетического (положительного) бытия (абсолюта) как начала всего сущего в целом, основанием которого является божественное ничто или гипотезис (предположение) как начало самого начала, в стихию становления материальной действительности. Инзистенция есть состояние бытия, находясь в котором человек отвлекается от окружающей его социальной и природной среды и сосредоточивается на самом себе, чтобы найти точку опоры в потоке становления, увлекающего его в нем растворится.
       Если инзистенция приводит человека к экзистенции как личностному способу существования, то есть, особому явлению всеобщего бытия в отдельном (единично неповторимом) виде, то человек становится в позицию выбора себя в антитетическом противопоставлении (противоположении) унифицированной (массовидной) тотальности сущего в общем. Что может следовать из такого противоположения, как не противоречие следующего состояния, точнее, способа существования, который полагается как одновременно личный (волевой) и надличный (разумный). Этот способ человеческого существования можно условно назвать «пара(зис)тенция». Разрешение онтологического противоречия между сущим (действительным) и разумным возможно при условии того, что сущее становится разумным (сущностным), а разумное сущим, если происходит отрицание отрицания, то есть, отрицание отрицания единичным всеобщего через личностное развоплощение, преодоление личного во всеобщем духа как истины бытия. Таким образом достигается так называемый «синтетический способ существования» или кон(сис)тенция духа как истина  экзистенции человека.
 
        Что такое Я? Это вопрос вопросов, хотя бы потому, что им задается вот это вопрошаемое «я». Является ли оно тем же самым у всех людей или у каждого оно свое, особое? Если оно у каждого свое, особое в смысле индивидуальное, то «я» есть принцип этой самой индивидуальности, инстанция индивидуализации экземплярных единиц социального множества. Почему социального? Потому что о его существовании мы можем знать только по аналогии с собой, а себя мы сравниваем с другими представителями нашей собственной социальной популяции.
       Если то же самое у всех, то как слово или как то, что им обозначается?  Если как слово, то тогда личное местоимение единственного лица, есть просто общее слово, которое обозначает все, что угодно. Например, то, кем или чем себя ощущает кто угодно. Вот учитель философии или болтолог мнит себя тем, кто учит всех, кого ни лень, тому, что он самый умный и поэтому имеет право учить всех уму. У него «я» умное и находится в голове или на языке. А вот, например, бабник считает, что он самый первый любовник и свое я видит на конце своего конца.
        В том случае, если «я» является знаком всеобщего «кто», то это знак или означающее абсолютного Я. Если это так, то такое Я как собственно таковость ego либо субстанциально, либо нет. Если абсолютное Я есть субстанция, то оно является сверхсущим, сущность которого есть то, что оно есть, то есть, всеобщее существование или бытие всего сущего в целом. Это его сущность или то, что оно есть, его чтойность, но не оно само. Иначе говоря, сущностью абсолютного Я является всеобщее существование или бытие вообще. Тогда само Я есть сверхсущее как «самое само». Выходит формулярно следующее: «Я есть бытие» или «Сам есть самость», или еще так: «Сверхсущее есть и есть то, что есть». Причем Я есть не просто, а есть само по себе. В качестве чего оно есть? Если в качестве только бытия как такового, то оно не есть существо, существующее, а есть само существование. То есть, то, что оно есть, есть предикат всего или всеобщего как одно во всем. Если же абсолютное Я не предикативно, а субъективно, есть сверхсущее как абсолютное существо, то тогда оно есть тождество вполне и по преимуществу, то есть, такое множество или класс, который состоит из единственного элемента, самого себя. В таком случае абсолютное Я есть не бытие сущего в целом, а такое сущее, в котором сущность совпадает с существованием и в этом смысле уже  есть не просто сущее, имманентное всему тому, что есть, то есть, миру, универсуму, а сверхсущее как нечто трансцендентное всему тому, что есть. Вот тогда оно уже есть и то, что есть, и то, что не есть, не есть ничто из того, что есть вместе. Это две его стороны. Одна сторона есть то, что он есть сам по себе, то есть, есть трансцендентное, точнее, сама трансценденция. Другая сторона абсолютного Я заключается в том, что он есть относительно всего остального. В таком случае абсолютное Я становится создателем, творцом всего того, что есть.
       Получается то, что абсолютное Я есть сам абсолют или свобода как таковая или дух сам по себе и одновременно есть Я творца мира и всего того, что в нем есть. 
       Возникает вопрос о том, кто задается вопросом о том, что есть »я», дух или бог, или душа? Если дух, то возникает другой вопрос о том, почему этим вопросом он задается именно сейчас, а не прежде или после? Если он вечен, то тогда он задается им всегда? Для чего? Всей вечности ему было мало, чтобы самоопределиться? Значит, этим вопросом задается не сам дух или абсолютное Я как «самое само», а Я творца или божественное Я? Возникает точно такой же вопрос, как и прежде: «Для чего ему это надо?». Для того, чтобы засвидетельствовать, кто именно является творцом? Если так, то он творит во времени, а не в вечности, ибо в вечности нет никакого разделения, а есть одно и то же.
       Следовательно, нет самого вопроса как нечто отдельного от ответа, как и нет творца, отдельно существующего от того, что он сотворил. То есть, в вечности нет ставшего, но есть только становящееся, нет творца и творения, если творение есть нечто иное, чем сам творец.
       Таким образом, если наше вопрошающее «я» есть божественное Я, то оно спрашивает о том, что оно такое в том, кто спрашивает, то есть, в вопрошающем человеке. Можно ли тогда назвать это Я если не духом, то душой? Нет, конечно, ибо божественное Я не душевно, а духовно, так как бог есть дух, а не душа. Может быть тогда то «я», которое вопрошает о своей сущности, есть не абсолютное Я, а Я относительное? И вот это относительное Я, структура которого  всеобща, для всех тех, у кого есть не просто психика, но и сознание, самосознание и так называемый «разум», во всяком случае, рассудок, но материальное содержание различается в том, что является материалом различных субъективных жизненных историй, и есть душа? Вернее всего. Что тогда получается? Душа или то, что в ведической традиции называется «атма», не индивидуальна, а соборна, то есть, есть некоторый конкретно-всеобщий инвариант (целое), вариациями которого являются ее партикулярные индивидуализации (части). В таком случае «я» не субстанционально, а экзистенциально. Для того, чтобы оно было субстанциально, оно должно быть самостоятельно относительно не только другого «я», но и самой их системной связи в рамках единого целого в качестве монады. Вот тогда мировая душа будет предустановленной гармонией всех индивидуальных монад. Для субстанциальности «я» мало быть партикулярией, она должна быть сингулярией.

        Части философии. Как соотносятся между собой части философии? Может быть так: онтология является достаточным основанием философского построения. Без гносеологии философия немыслима как без необходимого условия своего существования. Но гносеология и онтология еще не есть вся философия. Они есть то, что делает философию теоретическим, созерцательным занятием. Да, философия является мышлением о том, что есть. Причем таким существованием, которое есть так, что его можно обнаружить только мыслью. Это существование как таковое или чистое бытие, сущность которого заключается в том, что оно есть. При этом есть и мышление, которое ему причастно так, что они, мышление и бытие, со-принадлежат друг другу, едины.
       Единство бытия и мышления, составляющее предмет и принцип философии, указывает на то, что философия как сущее и сущностное мышление есть мышление в понятиях, в которых понимает сущее в целом или универсум (мир) строго логично по необходимости. Следовательно, философия есть логика, точнее, наука логики, которая развивается. Значит, философия есть не ставшее, а становящееся мышление мыслящего, мыслителя. Мыслитель или философ деятелен в мышлении. Он строит философию по порядку, в мышлении логичен. Но так как логика мышления философа едина с бытием всего сущего, мира, то он стремится к истине, к тому, что действительно есть. О том, что есть он узнает в мысли. Философ не просто открывает то, что есть, он творит в мысли то, чего без его мысли бы не было. То есть, мыслитель, а не просто мыслящий, способен не только открывать то, что есть в бытии, но вторить самого себя в соответствии с тем, что есть в мысли. В этом смысле он есть деятельное существо, занятое не только созерцанием мира идей, то есть бытия в мысли, точнее, в форме мысли или идее, но и деятельным участием в развитии мира и в собственном совершенствовании. Значит, философия практична и тогда она есть этика как учение о правильной жизни. Но этого мало. Все это только минимум философии. Философия для своего оптимума существования должна быть и занятием деятельного совершенствования в умении жить совершенно. Это мы называем эстетикой как философским умением изготавливать из мыслящего человека искусное произведение ума, воли и сердца, свободное произведение человека по правилам красоты в свободе деятельного труда мысли. Таков смысл философского труда и оптимальный состав формы и содержания философии.
       Форма, которая держит философию, есть логика философствования как сущностного мышления, явлением которого выступает стиль или манера размышления (медитации). Философия есть медитативное занятие. И в этом смысле она созерцательна. Философия предполагает определенную настроенность или умонастроение на дух бытия. Эта умонастроенность открывает мыслящему существу бытие как таковое, мир в целом, по существу.

        Не фильмы, сериалы. Давно не брался за свои заметки. Поэтому сущая безделица о сериалах не прозвучит строкой, поперечной тексту.
        Несколько недель назад смотрел передачу «Познер». ВВП пригласил к себе Андрея Кончаловского. Они обсуждали его новый художественный фильм об итальянском художнике и скульпторе. Это был титанический Микеланджело. Но речь не о нем, а о пресловутых сериалах. Я почему о них вспомнил. Только что в поисках свежих новостей мельком увидел один российский сериал и замер от омерзения. Как играют актеры, как выстраивает сцену режиссер. Убожество. Все делают второпях, лишь бы успеть «срубить капусту».
        Между тем мастер синематографа витийствовал о том, что художественное кино превратилось в художественный сериал. Ушло искусство из голливудской киноиндустрии. Как будто там когда-то оно было! Там было не искусство, но зрелище. Однако теперь и зрелище покинуло Голливуд. В нем осталась одна голая техника.
        Так что сериал? Я не помню ни одного сериала или многосерийного телевизионного фильма, где была бы хотя бы одна крупинка, толика соли искусства. Но там полным-полно не крупинок, а целых булыжников мелодраматического рафинада многоликих Сахаровых. Зрелище – еще не искусство. Так почему же миллионы смотрят до сих пор (смотрят ли?)  «Семнадцать мгновений весны» или «Место и время встречи изменить нельзя»? Потому что смотреть нечего и не на что. Так вот смотрят на актеров: на Тихонова, Плятта, Броневого, Табакова, Ланового, Евстигнеева, Дурова, Гриценко, Желдина, Куравлева, Катина-Ярцева, Гафта, и слушают Копеляна (впрочем, многие из них играли самих себя). Вокруг одно… это самое.  Они смотрят вранье, брехню, которая посыпана крошкой правды. Сериальная бочка меда с ложкой дегтя. Если бы это была правда, посыпанная крошкой вранья, то они отвернулись бы от экрана. Если же это была бы одна правда, то они стали бы плеваться на экран от набившей рот горечи.

        Природа и личность. С тех пор, как я стал думать, а это стало для меня очевидным сравнительно недавно, уже когда мне было далеко за…, - страшно сказать сколько, - я не могу понять как в одном лице могут совмещаться две природы – божественная и человеческая, - сохраняя равновесие на равных? И все же кем является Иисус? Он Бог или человек? Он дух и рожден в вечности Богом. Поэтому он бог. Он бог, так как одной природы с Богом. Но Бог создал, даровал жизнь не только духам, проще говоря, ангелам, но и сотворил человека из всего того, что уже была до творения человека. Все это было прахом. Но в каком смысле? В смысле материи, материальном смысле. Все материальное создано из праха и в прах вернется. Как это понять? Бог творит все из ничего как того, что определяется из неопределенного состояния и возвращается в него, будучи смешанным.
        Дух, которым является Бог, - чистый элемент. Дух, дыхание Бога лежит в целом на природе, но только в человека Он вдохнул жизнь лично. Поэтому Адам человек как личное душевное существо. Только Адам из всех людей имеет происхождение от Бога как родителя в одном лице Творца. Уже после разделения андрогина на мужчину и женщину его потомки имеют рождение от двух родителей: мамы и папы. Но они, Адам и Ева согрешили. В чем заключается их грех? В любопытстве. Что такое любопытство? Это любовь к испытанию. Бог положил запрет пытке, табуировал ее. Люди в земном раю нарушили его. Они подвергли жизнь испытанию, познанию. И узнали, что не только едины, но и различны. Увидев, что они разные, Адам и Ева, мужчина и женщина, устыдились своей наготы, которая не может скрыть различия.  Кто открыл им глаза на то, что они разные? Дьявол. Кто такой дьявол? Это чистый ангел, только дух, не знающий творения. И в этом качестве дьявол восстал на Бога, ставшего Творцом. Он решил, используя Еву и Адама, чужими руками, восстановить творца против своего творения, а тем самым, внести разлад между Духом и Творцом в лице Бога. Такое решение можно интерпретировать и так, что дьявол желал полного возвращения Бога в состояние до творения, то есть, в состояние лишь рождения, и так, что он возжелал занять место Бога до творения.
        Значит, Бог есть Дух и еще есть Творец. Но тогда одна ли природа у Бога? Да, она одна. Она божественная, духовная. В качестве Духа он дарит жизнь духовную духам. Но для всего остального, которого нет без Бога как Света во тьме, Он является Творцом. Он Не-Иное для мира творения как Творец, а не как Дух. Он творит духом, но то, что Он творит, является не духом, а материей. Материя в лице человека становится душой лично, а не безлично, как в природе. Бог милостив. Он радеет о человеке. Ему жалко его, изгнанного из земного рая. Но ему там уже нет места, ибо земной рай – это животный мир, а человек, испытав познание, узнав себя, перестал быть животным. Теперь он вынужден сам, своим умом и трудом, плодясь и размножаясь в муках, в испытаниях продолжать жить родом, своим естеством, своей материей. Чтобы спасти человека от испытаний, которые приносят человеку страдания и смерть, Бог посылает своего Сына, то есть, дух на Землю, чтобы спасти людей от испытания. Но для этого дух, воплотившись в материю (сам Бог не совершал этого, ибо он творил мир и человека, но не становился от этого миром и человеком, так как Он Дух, то Он им трансцендентен, другой природы, хотя Богу как Творцу мир и человек имманентны) непорочным образом, то есть, без материального совокупления, обратился Иисусом, стал человеком, в лице которого сосуществуют две природы: божественная и человеческая.
        Таким образом, ипостась, личность Бога становится сущностью, являющейся, существующей как дух и как душа в плотском теле. Для чего нужен такой Иисус? Для того, чтобы освободить человека от первородного греха любопытства, ведущего к испытания себя непослушанием и гордыней, а также следующем за ними отчаянием, унынием, упадком духа в качестве души в теле (дух не может прямо взаимодействовать с материей, но только посредством души), ее падением в бездну неверия в свое спасение. Иисус спасает человека для того, чтобы человек стремился уже спасаться не от чужих, а от личных грехов.
        Однако, естественно, возникает вопрос: «Как Бог творил своим духом, духами все из ничего»? Замыслом, идеей, то есть, чистым духом, собой. Но как же так, ведь чистый дух восстал на Бога? Да, творение мира и человека – это скандал в божественном мире, ибо Бог смешался с материей. Но не Сам лично, а посредством Мудрости, Разума. Разум как способность, орудие, идея Бога, то есть, как опосредствованная инстанция отвлечен от материи. Но разум привлекателен для души. Так, например, человек есть разумная душа в теле. Через мировую душу Бог творит Разумом, Логосом мир. Значит, мировой душе следует быть, с одной стороны, близкой Богу как Мудрости, как Идее, Смыслу, а, с другой стороны, быть близкой материи как Энергии, чтобы получилось творение мира.
        Выходит, у человека природа материальная (механическая, физическая, химическая, биологическая и социальная), но сущность душевная. И через эту сущность человек сообщается с миром идей, общается с духами, сам не будучи духом по природе, но становится духом по благодати, которая вернулась к нему с Иисусом, будучи потерянной Адамом и Евой. Душа является в человеческом лице как личность, то есть, лично. Поэтому человек есть личность в качестве душевного существа, у которого есть разум, а не только телесная жизнь. Человек является разумной душой.

        Норма и отклонения от нормы. Нормальным человеком считается тот человек, который занят повседневной жизнью. Она реально существует для него. Кто не живет повседневной жизнью по преимуществу, тот считается ненормальным. Причем ненормальность может быть возвышенной, если человек пренебрегает повседневной, бытовой жизнью ради художественного творчества, научного исследования, философского размышления (медитации), религиозного служения или мистического вдохновения. И не важно, что такое возвышенное отношение к быту имеет свой специфический образ жизни: творческий, познавательный, созерцательный, ритуальный.
        С другой стороны есть низменная ненормальность, препятствующая следованию ненормального человека правилам бытовой жизни. Она тоже имеет свой образ жизни, заключающийся в разгуле, пьянстве, обжорстве, наркомании, криминале, животном опрощении и в прочих социопатических проявлениях жизни.
        Массовый человек, то есть, человек как все, должен держаться середины, чтобы остаться человеком, ибо крайности не дадут ему возможности быть таковым в силу либо недостаточности сил для духовной жизни, либо избытка страстей и страхов, губящих его тело и душу. Бытовой человек – это существо с малой душой, далеко не великодушный, но примерный, наученный на доступных и легких примерах жизни среди подобных себе.
        Ненормальные люди рискуют преждевременно сгинуть, ибо отваживаются, как возвышенные существа на превосходящее их силы и доступное только сверхъестественным существам, или ничего не делают для того, чтобы быть человеком. Обыкновенный или нормальный человек – это естественный человек. Им быть естественно. Для этого необходимо приложить не максимум, а оптимум или порой минимум усилий, чтобы быть как все прочие люди.
 
        Моя смерть? Прежде я боялся смерти. Помню, когда мой друг умирал, то он гнал от себя призрак смерти. Не обращал на нее внимания, как будто ее вовсе нет. Не то, что он думал, что будет жить вечно. Скорее он жил настоящим, которое у него еще было, тогда как будущего уже не было.
        После смерти друга я ужасался тому, что не меня не будет в этом мире, но, напротив, этого мира для меня не будет. Что за глупость. Где же я буду? Нигде. Это нигде я представлял себе в виде пустоты. И как я буду в ней находится, в этой пустоте? Такой пустой пустоте. И сам я буду пустой. Чем же я буду отличаться от пустоты? Получается ничем. И никого, кроме меня, в ней не будет больше, совсем никого. Как мне будет одиноко. Как я смогу это выдержать? Ведь это будет продолжаться без конца и края. Кошмар. Чудовищно. Да, и меня самого не будет. Так что будет? Ужасное сознание того, что меня нет?
        Теперь я не боюсь смерти. Она рядом. Я готов, если она пришла за мной. Если не сейчас, то потом когда-нибудь. Впрочем, это уже не имеет значение. Важно, что я сейчас живой. Живи сейчас. Не живи будущим. Его нет.
        Вот я вспоминаю прошлое. Где оно? Нигде. Его нет, как и меня прошлого, и тех людей, которые в нем были. Либо они уже другие, либо их вообще уже нет. Важны те люди, что есть в настоящем. Но и этого настоящего заввтра не будет. Туда ему и дорога. Оно не заслуживает того, чтобы быть еще. Хватит с него одного настоящего.
        Вот я умру. Ну, и что с того? Ведь меня когда-то то же не было. Не будет и в будущем. Велика потеря! Не будет меня и не будет сознания того, что меня нет. Вот утешил себя! Прежде я думал о том, как будут переживать мою кончину те, кого я покинул. Теперь я понимаю, что они вздохнут с облегчением, что освободились от меня. Как я их понимаю! Они будут рады, что я упокоился. Почему же мне не радоваться с ними? Потому что меня не будет для того, чтобы разделить с ними такую радость. Какое огорчение! Да, нет, это радость такая. Какая это радость? Ты что извращенец? Конечно, нет. Мне что плакать по самому себе? Какая глупость! Моя смерть меня не касается. Как это так, ведь это твоя смерть? Нет, не моя. Есть моя жизнь, но нет моей смерти. Смерть, она ничья. Нельзя ее приватизировать. Можно иметь только то, что есть. Смерть есть как то, чего нет. Вернее сказать, что она есть как отсутствие всего. Я есть как живой, а не мертвый. Сейчас мне жалко, что меня не будет в будущем. Но не будет в будущем не только меня, но и всех прочих людей. Только их не будет в разное время. То, что их не будет в разное время не так важно, как то, что их всех не будет в будущем. Когда-нибудь вообще никого не будет. Именно это важно. Но почему важно? Если не будет, то и не важно. Если есть смысл, то он есть в том, что есть, в жизни. а не в том, чего нет, нет смерти.
        Когда меня не будет, не будет и смерти. Парадокс смерти заключается в том, что смерть ничтожит все, включая и саму себя. Но если смерти не будет, то будет все, что было до смерти. Последней жертвой смерти является сама смерть. Значит, существует воскресение. Вместе со смертью приходит чудо воскресения. Для кого? Для мертвых, но не для живых. Живые живут обычной смертной жизнью. Наверное, это имел в виду Гераклит, когда говорил, что «живые живут смертью мертвых, а мертвые умирают жизнью живых». И все же, как это понять? Нет ничего проще: живые живут, потому что мертвых нет в их жизни, а мертвые мертвы для живых. Для себя, для мертвых они живые. Но для живых они мертвы. И поэтому, зачем мне, живому, моя смерть? Как моя она бессмысленна. Но не бессмысленна жизнь для живого, пока он живой. Живой жив настоящим временем. Смерть – ворота в вечность. Смерть за тобой закрывается. В вечности ты не знаешь времени. В ней нет ничего того, что исчезает и появляется. В ней есть только то, что есть.

        Цельные и раздвоенные люди. Есть цельные люди, у которых характер вполне является в поступке. Они что думают, то и говорят, что хотят, то и делают. Но наряду с ними есть и раздвоенные люди. К их числу отношусь я. Но мы по-разному раздвоены, разделены по различным основаниям делания. Есть такие люди, которые амбивалентны относительно быта и идеала, распяты между прозой и поэзией, буквой и символом, не могут выбрать из идеального и материального, равным образом склонны к логике и к творчеству. Я отношусь к тем, для кого важно как телесное, так и духовное, чувственное и разумное (интеллектуальное). 
        В основном все люди, подавляющее большинство из них есть бытовые существа. Быт есть базовый уровень жизни людей. Это такая животная, телесная жизнь человека, которую не ущемляет человечность. Сама их человечность адаптирована к жизни тела, его потребностям, желаниям, ограничена его страхами. Она служит телу, является высшим проявлением телесной социальной жизни. Это не стадная, а именно социальная жизнь, ибо в стаде, а тем более стае, своре нет ничего человеческого. Поэтому социальность как качество, сама сущность социума (общества) является фильтром упорядочивания множества тел людей. Она является средством уравнения и управления ими.
        Для нас, - для тех, кто сознает себя духовным и равным образом телесно-чувственным и духовно-интеллектуальным, важно не столько эксплуатировать духовное ради материального, сколько использовать материальное для духовного. В этом и проявляется человечность. Мы не сплошь духовные существа . Мы реалисты и понимаем, что находимся в материальном теле. Но мы не буквалисты, ибо уважаем дух и любим чувства. Поэтому прозаичны в жизни. Однако мы склонны к поэтическому творчеству, стремимся не только отражать прозу жизни, но в ней выражать поэзию воображения и естественный свет разума. Мы живем телом для светлого мира идей.  Мы не буквально, но символически представляем телесную жизнь. Мы пытаемся найти логику в чувствах, сделать их благородными, добрыми в своих замыслах и понятными в последствиях. Мы реалисты, то есть, те, кто находит духовное в телесном, как разумно устроенное. Мы занимаемся не украшением жизни, но ее вразумлением.
      
        Любовь и секс. Они не одно и то же. Секс есть только средство выражения любви. Причем между мужчиной и женщиной. Однополый секс или групповой есть один секс без любви. Это тот случай, когда средство становится целью, форма - содержанием  акта. Любовь – это отношение, а секс - действие. В сексе отношение получает разрядку как напряжение чувств.
   
        Разновидности женщин. Женщины бывают разные. Но, в принципе, они одинаковы, если принципом является женское качество, женственность. Он есть вариации существования вечной женственности как инварианта на время своего существования. Есть разные женщины. Одни глупые, другие умные. Есть и хитрые. Одни красивые, другие некрасивые. Есть и симпатичные, обаятельные, потому и привлекательные. При этом они могут быть неправильными, некрасивыми. Худые и полные, а также стройные. Белые и черные, а также цветные. Они есть на всякий вкус и цвет, - только выбирай. Но что ты выберешь? В том или другом случае женщину. И кто выбирает? Разумеется, мужчина.
        Другое дело человек. Ему нужна не женщина или мужчина. Человек нуждается в человеке, в человеческих отношениях. Материалом выражениям в телесном мире человеческих отношений являются половые различия. Они есть средства, а не цели. Посредством своих телесных различий люди становятся детьми и их родителями. Так появляется не только генетическое наследование, но и культурная преемственность, которая служит механизмом передачи человечности от человека к человеку.
 
        Смысл и значение. Значение есть то, посредством чего выделяется, представляется означаемое, например, вещь представляется словом в языке. Но каким образом оно, это слово, живет в языке.  Образом смысла. Этот образ понимается мыслью.

        Истина и ложь. Истина есть, а лжи нет. Лжи нет в качестве истина. Она есть не в смысле того, что есть, а в смысле, что ее можно иметь. И тогда тем, что мы имеем, мы подменяем то, кто мы есть.
 
        Жанры литературы. Из всех жанров литературы наиболее интересен самый простой – сказ, сказка. Она разыгрывается на все лады и таким образом усложняется, превращается в новеллу, повесть, роман. Мы записываем сказку как то, что говорим, проговариваем как историю в жизни. Нас интересует интрига, захватывает сюжет, который раскрывается в движении характеров, в нагнетании напряжения между ними и его разрядке. Естественно, как в любой сказке, в сочинении литературы должен быть счастливый конец. Во всяком случае, он должен ожидаться, чтобы утешить читателя, которого автор забавлял, тешил прежде. В этом смысле любая литература развлекает, но не любая воспитывает, просвещает. Этим занимается только серьезная литература. Однако она не всегда должна быть классной дамой. Литература должна быть снисходительна к читателю. Возвышая читателя, ей не следует унижать его достоинство. Она должна быть доступной. Но в своей доступности ей не мешает быть интересной, загадочной, такой, которую хочется разгадать. Так и женщина должна не только говорить загадками, но и сама быть такой загадкой, которую можно разгадать. Загадка, тайна заставляет человека приподняться над самим собой, почувствовать себя лучше, чем он есть. Хотя то, что он есть, и так хорошо. В таком качестве литература избыточна. Она нужна только тем, кто не довольствуется тем, что есть.
   
         Опыт смерти и посмертного существования.  Есть жизнь. Есть ли смерть? В жизни смерть есть изнанка жизни, есть то, что следует из жизни, в ней скрывается. Так что в жизни скрывается? Другая жизнь, которая для обычной жизни не является жизнью.
 
        Быт. Быт является настоящей, подлинной реальностью большинства людей. Это та реальность, в которой и которой они способны жить, повторяться в ней, воспроизводиться, длить себя, устанавливая преемственность поколений.

        Дума во сне. Кто думает во сне? Сам спящий или кто-то другой? Если думает сам спящий, то он думает так же, как и наяву или как-то иначе? Если иначе, то как? Он думает ограниченно, но углубленно в себе и для себя через себя, а не другого. Иной модус мышления наяву. Наяву думают расширенно, с учетом окружающего мира, в котором присутствуют другие субъекты мышления. Поэтому в мышлении наяву мысль идет к мыслящему не только через него самого, но и через другого субъекта на фоне объективно данного в сознании мира вне субъекта. Но эта данность есть данность в сознании и для сознания мыслящего как отдельно взятого субъекта мысли.
        То, что дается спящему во сне, как правило, не является ни мыслью, ни мыслимым как материалом для осмысления во время сна. В лучшем случае содержание сна может возбудить мысль после сна, наяву, когда спящий уже пробудился и пытается осмыслить то, что его тревожило или беспокоило в самом сновидении. Сновидение как то, что мы видим во сне, видение вряд ли может быть самой ведой, знанием, веданием.

        Гитлер. Кем он был? Обычным обывателем, каких миллионы «голов». Но не любой обыватель Гитлер. Для этого такому многомиллионному обывателю надо постараться, чтобы «влезть в историю». Гитлер за все эти миллионы постарался. Вот поэтому они его, «мелкую душонку», и подняли на «ура», чтобы хотя бы один из их числа «вышел в люди». Можно даже пожалеть это ничтожество,  которое вознесли на вершину власти, за то, как ему было страшно. Не он один такой, - взрослый ребенок, не изживший до самой смерти свои ничтожные детские («пацанские») комплексы. Достаточно только взглянуть на преступное ворье.
 
        Модерн и постмодерн в культуре в общем и в философии в частности. Модерн – это новость, а постмодерн – это новость второй свежести, то, что вовремя придержали как нечто несвоевременное. Есть модернисты. Это те, кто идет в ногу со своим временем, со своим веком, своей эпохой. Постмодернисты – это те, кто заступает за порогом, то есть, делает один шаг вперед, «лезет поперек батьки в пекло», чтобы затем, осекшись, отступить на два шага назад, как бы чего не вышло, оказаться не в первых рядах триумфального шествия, а плетущийся в хвосте, ставший охвостьем. То есть, постмодернист из любопытства (испытательного, исследовательского инстинкта) сует свой нос (член) туда, куда даже собака не сунет свой. И после того, как ему его прищемят, подбирает свой хвост и прячется за спинами авангарда.
        Постмодернист налегает на свою реактивную (реакционную) память, а не воображение как прожектер-модернист. Для него главное прошлое в настоящем, а не настоящее в прошлом, в культуре, в истории, как для модерниста. Поэтому постмодерн отмечен дефицитом настоящего, которое пытается заместить суррогатами прошлого, выдавая их за то настоящее, которое «хорошо забытое прошлое». Вот почему постмодернист озабочен воспоминаниями, является ходячим мемуаром в качестве мемуариста.
        Помимо модерниста и постмодерниста, зацикленных соответственно на настоящем и прошлом, есть еще утопист, который зациклен на будущем, которого нет и никогда не будет. Модернист и постмодернист хоть ориентированы на том реальном, которое уже случилось или еще случается, напротив, утопист настроен на то, чего никогда не будет. Между тем будет то, что еще не прошло, что еще не оприходовал постмодернист в своем архиве и что не модернизировал, обновил модернист.

        Духи времени. Был век гениев, когда люди жили идеями. Затем пришел век Просвещения с культом разума вместо культа веры. Следом ворвался в историю век науки с духом знания ученых. Ему на смену пришел технический век. Его детьми являемся мы. Мы живем уже не идеями и даже не знаниями, а только информацией как машины технического прогресса. Мы не думаем в понятиях, не знаем законы и наблюдаем их явления на фактах, а счит(ыв)аем компетентную информацию.
 
        Актриса для сексиста. Если бы я был сексистом, то интересно, чтобы сказал про актрису? Пожалуй, то, что было время, когда не было  актрис. Женщин на сцене играли мужчины. Потом появились женщины в театре. И театр превратился в пошлое место. Так же как на кухне женщин опасно подпускать к приготовлению пищи, так и в театре их небезопасно выпускать на сцену. Они обязательно все сделают по-своему, так что останется только, что опустить занавес, как выбросить еду в мусорное ведро. Зато они умеют кушать на кухне, так что их за волосы не вытащишь из-за стола по причине лишнего веса, и умеют смотреть театр или в телевизор бесконечные сериалы.
        К слову сказать, не знаю ни одной хорошей (не пошлой) актрисы, но полным полно серьезных актеров. Это не значит, что нет старательных актрис и умелых поварих и стряпух. Но поварихи и стряпухи кажутся умелыми по причине лени мужчин работать дома после работы вне дома. Что до актрис, то они уместны в этом качестве как женщины на своем женском месте дома, а не как актрисы в театре.
        Эх, бедный ты, мой сексист. Как ты не прав. Вероятно, ты не видел и не знал настоящих женщин. Настоящая женщина любую пищу превратит в нектар и сыграет так, что дух твой захватит своей душевной тонкостью и телесной прелестью.
         
        Истина и ложь. Что такое истина? Это вопрос о сущности, а не о бытии. Вопросом о бытии вообще и, в частности, о бытии истины, или, в целом, о истинном бытии истины, был бы вопрос: Есть ли истина? Ответ на этот вопрос может быть уже изначально только положительным: «Конечно, есть»! И что она есть? Как, что? Разумеется, лишь истина. Но что такое истина? Будто вы не знаете?! Истина есть явление самой истины. То есть, истина феноменальна. И как любой феномен она есть то, чем и является, то есть, самой собой, истиной. Но что значит быть истиной? Это значит не быть отличной от себя, от истины, то есть не быть ложью. Быть ложью значит выдавать одно за другое, иное, чем одно. Поэтому истина цельна, едина, а ложь фрагментарна, делима, дробна. Ложь можно разделить, разделиться во лжи. Ложь делит людей, ссорит их друг с другом. Напротив, истина примиряет людей друг с другом и с самой собой. По этой причине истина вечна, а ложь временна. Но как же так? Неужели они совместимы? Никак нет. Там, где есть истина, там нет лжи. Где есть истина? Она вездесуща. Но поэтому ее нельзя локализовать. Ее нет только здесь или там. Поэтому кажется, что есть ложь, например, здесь или там. Дробление на здесь или там и рождает ложь на это время.
        Почему ложь или кривда субъективна, а истина и ее дериватив – правда – объективна? Потому что субъект, а не объект лжет, может быть субъективным.
       Не бывает лжи во спасение. Ложь всегда не спасительна, целительна, но губительна и вредна. Это только кажется, что она спасает. Она, мягко говоря, «спасает» для того, чтобы наверняка погубить.
 
        Человек на троне. Интересный вопрос: трон украшает человека или человек украшает трон своей персоной?  Вероятно, трон украшает человека, придает ему величие, если этот человек есть пустое место. Так значение признака носителя синекдохически переходит на сам носитель и он становится значимым не сам по себе, а по своей прикладной функции. Такой властитель является функционером власти, ее прямым олицетворением.
        Другое дело. Если человек значим сам по себе. В таком случае он сам способен украсить то место (трон), которое по праву занимает.
 
        Истинное и ложное обучение. Обучение предполагает, имеет свой предпосылкой помышление, умысел научиться, узнать то, что не знаешь, познакомиться с незнакомым. Это узнавание, познание, ведание деятельно. Оно располагает к действию, есть готовность к тому, чтобы действовать не наобум, а ориентировано, ибо сознательное действие есть целеполагание. Целеполагание есть действие с целью, под достижение которой избираются средства и пути, ведущие к цели таким образом, чтобы пути были коротки, а средства минимальны, зато сама цель максимально эффективна, точно достижима. Такая задача стоит перед обучением, перед учителем, который обучает ученика тому, как правильно, то есть, точно, экономно, минимально достичь цели, выполнить задание с наивысшим эффектом. Для того, чтобы ученик выполнил задание и достиг цели, необходимо его мотивировать, вынудить приступить к выполнению задания. Как это сделать? Один способ, самый просто, - это заставить, принудить ученика к выполнению задания. Такое принуждение насильственно. Это учение силком, из страха наказания за невыполнение задания. Для того, чтобы так учить учитель должен быть физически силен, а ученик физически слаб. В таком случае учитель должен обладать авторитетом перед учеником. Ему следует выстроить иерархическую систему власти над учеником и учениками. При такой насильственной мотивации ученики учатся подчиняться силе, учатся тому и как подчиняться, и как властвовать самим над менее сильными и более слабыми учениками. В их глазах учитель сила. Но он теряет ее перед вышестоящим лицом, испытывает перед ним слабость, следуя той же самой методе/правилу подчинения ученика своему учителю, - вышестоящему лицу/субъекту воли/власти в иерархии статусов/положений системы социальных отношений.
        «Приводным ремнем», стимулятором выполнения задания в обучении может быть не только страх наказания сильным учителем слабого ученика, но и страх прослыть глупым, оказаться в положении дурака, в дураках среди всех прочих обучающихся. Регулятором страха оказаться в дураках является учебная оценка. Если ученик неправильно выполнил задание, то он оказался в дураках. Ему начисляется соответствующий балл в качестве стигмата, метки отверженного, знака проклятия. Естественно ученики не хотят оказаться в таком положении изгоя и стараются из всех сил заслужить уважение учителя, заработать хороший балл за правильное выполнение задания. Таким образом, при помощи системы баллотирования, начисления балла можно управиться с массой учеников, научиться управлять ими, позволить себе править ими. Они все это прекрасно понимают.
        Однако такое насильное или стигмативное (унижающее, презирающее) обучение является ложным обучением. Оно не способствует развитию познания того, что есть и того, что не есть, ибо использует само познание в качестве средства господства и эксплуатации человека человеком, а не цели человеческого развития.
        Истинное обучение, настоящее образование открывает ученику, ученикам тогда, когда учитель развивает у них чистое, бескорыстное стремление к знаниям, прививает им любовь к знанию, а не страх перед ним и уловку для использования в своих эгоистических интересах.
        Для уяснения истинной сущности обучения полезно сравнить истинное и ложное обучение, образование с религией как верой в истинных и ложных богов. Что такое религия, как ее обычно понимают? Это подчинение, поклонение Хозяину, Господину, то есть, господину с большой буквы. Религия – это вера в то, что Бог тебя накажет, если ты ослушаешься его, не будешь служить ему по правилам, покоряться его воле. Такому ложному и обычному  пониманию религии соответствует ложное понимание обучения, образования и воспитания. Такая религия и обучения питаются страхом человека перед вышестоящей инстанцией, будь то Бог или Государство (Начальник).
        Правильное (если правилом является следование истине, а не лжи ради интереса) же обучение соответствует правильной или истинной религии как верной вере. Следует не только верить, но и знать, что твоя вера верная, спасительная, истинная. Откуда ты можешь это знать? Из страха что ли? Конечно, нет. Только из любви. Из любви к чему и к кому? Конечно, к Богу как высшей ценности. Но что является высшим для человека? То, ради чего он старается не за страх, а за совесть. Ему, например, совестно не верить, не служить, не познавать то, что есть, а не то, чего нет, но очень хочется. Настоящее образование, как и настоящая религия, отбивает всякую охоту следовать тому, чего нет. Что же есть?  Есть то, что есть. Откуда мы знаем, что есть? Из идеи и из мысли, из опыта жизни чувств и действий. Вера в бога и познание мира предполагают свободное служение, вольное искательство Бога и истины. Человеку дается откровение как приглашение к знакомству с тем, что есть, к познанию того, что есть, к ознакомлению с тем, что насколько оно есть, настолько  и ты есть, его изучающий, ищущий. Тебе дается возможность узнать Бога и мир в той мере, в какой в тебе есть желание, стремление и умение разуметь, думать, знать и быть верным разумению, мышлению и знанию.
        Верить в Бога в той мере, в какой это доступно человеку, полагающему не за страх, а за совесть, честность следовать путем разума, творить в красоте, подражая создателю. Вот что такое настоящая религия, а не суеверие и мракобесие, усыпляющее разум и выпускающее на волю ночных чудовищ обмана и невежества. И вот что такое настоящее образование, не практикующее насилие из страха и хитрость из корысти, интереса для того, чтобы жить за чужой счет, за счет эксплуатации успешными ближних – жертв конкурентной борьбы, но предлагающее развивать самих себя ради всех. Но чтобы заниматься таким образованием, следует, как минимум, быть расположенным к созерцанию, к медитации (размышлению) над тем, что есть. Прежде необходимо научиться быть спокойным для того, чтобы открыться тому что есть. Но этого то и нет для суетливого ловца результатов чужого труда, бестолкового подражателя.
        Истинное обучение или образование, как и истинное служение Богу, вера в него, предполагает свободное существование ученика в границах образования, как и верующего в рамках веры, при условии их свободы выбора учения, как и веры. Такое свободное существование предполагает ограничение свободы самим существованием, насколько оно вообще возможно при условии свободы,  то есть, определяется законом самой свободы существования образованным, как и верующим, предполагающим образованную, как и верную, ответственность.
   
        Цивилизация и ее геометрические типы. Классическая цивилизация была цивилизацией непрерывной линии. В древности она была цивилизацией кривой линии, круга, целого как объема наличного, удержания в себе того, из чего она состоит, - множества точек-частей букв сказа (мифа). Эта цивилизация была цивилизацией широты, шири бытия, статической и периодической полноты.  В средневековье цивилизация стала цивилизацией прямой линии как кратчайшей линии сообщения низа с верхом. Цивилизация стала цивилизацией долготы, временной устремленности в вечность. Она была цивилизацией высоты веры.
        Современная же цивилизация есть цивилизация пунктира, обрыва, клипа, унижения, упадка, сведения к низу, материализации. Поэтому естественно современная цивилизация стремится избежать естественного для себя упадка и стремится к возвышению, но уже не к символическому небу, как в средневековье, а к космосу, к миру. В этом смысле современность есть некоторое возвращение от средневекового духовного возвышения к душевному расширению, к поднятию тонуса, дыхания уже не как духа, а как тела. Только в современную эпоху мы встречаем не душевную широту древности, мудрое великодушие, но телесный низ,  приземленное малодушие. Компенсацией такого малодушия является аккумуляция, накопление капитала естествознания.
        Но в современной цивилизации зреет еще худшее состояние будущего коллапса в сингулярную точку клика информирования. Это цивилизация уже не сказки, не веры, не знания, но сведения, мнения, заблуждения, выдающего себя за знание. Такое состояние цивилизации, которая не просто «вылетела в трубу», но напротив свернулась в узел пресса, точку максимального давления требует в будущем освобождения, взрыва, хаотического расширения, ее превращения через гибель в нечто неведомое.

        Персонажи из сна. Сегодня видел сон о том, что стал невольным, а потом и вольным виновником смерти по малодушию одного и следом другого приятеля. Остро и тяжело переживал гибель своих приятелей и собственную подлость, вызванную слабостью духа. Когда проснулся, то вздохнул с облегчением, что это только сон, а не реальность. Конечно, этот кошмар не может свидетельствовать о возможности моего морального падения в реальности наяву. Но почему? Хотя бы потому, что я находился во сне, как всегда, в обморочном состоянии, то есть, «был не в своей тарелке», сам не сам. Был ли это я сам? Мне порой кажется, что во сне из нас вылезает наше второе Я, так называемое “alter ego”. Но и другие персонажи сна как некоторой истории, сюжета не являются подлинными, реальными людьми. Одного из приятелей уже нет на этом свете. И вот тогда, после первого впечатления от сна и беглого анализа по еще не остывшим следам, непроизвольно приходит в голову шальная мысль о том, что я оказался персонажем в какой-то черной комедии, где играю роль марионетки. Для чего мне нужно было видеть этот сон? Какой в нем смысл? О чем предупреждает сон меня? Кто, например, тот мой приятель, кого уже нет на «белом свете»? Его дух? Если да, то это добрый дух, который таким образом предупреждает меня о грозящей опасности, или злобный дух, посетивший меня, чтобы доставлять мне мучения, терзать меня? На все эти вопросы у меня нет ответов, есть одни только догадки.
        О чем эти догадки? Хотя бы о том, что падение в шахте лифта, шествие по мосту через реку и прочее в том же духе, есть символы неких состояний сознания, в которых я вброшен чужой и злой волей неведомой мне силы.

        Пути познания. Пути познания теряются в неведомом. Это неведомое как яма, как пропасть раскрывается перед идущим познавателем, познающим на пути к заветной цели, - возвышающейся над ним истине откровения. Истина придает смысл его движению по пути познания, ведь этот путь ведет к истине. Но он ведет странным образом, - то приближает к ней, то удаляет от нее сообразно такому пошаговому  алгоритму: один шаг вперед – два шага назад. Логика такого пошагового движения объясняется тем, что шаг вперед как лучшее, чем остановка в шаге позади в качестве хорошего, покойного положения. Но как все выходит в действительности? Вначале шаг вперед к лучшему приводит не к лучшему, а к худшему, по сравнению с тем положением, в котором был идущий в шаге от движения. Так бывает всегда согласно формуле образа жизни: «Лучшее – враг хорошего». Как понимать эту формулу? Хотя бы так: для того, чтобы сделать лучше, следует закончить то, что есть, сделать бывшим, то есть, разрушить его, привести к тому, что стало хуже, чем было. Необходимо освободить место от бывшего, чтобы занять его будущим, ставшим настоящим только на третьем шаге.
        Познание оправдано только в том случае, если ведет к бескорыстному поиску истины. Самый лучший способ искать истину, не мешать ей найти тебя. То есть, не следует делать лишние усилия ума для того, чтобы схватить истину. Она неуловима. Хватая истину ты никого не обхватишь, кроме себя.
 
        «Нет худа без добра» (Философское отношение к жизни). Для чего существует зло? Для того, чтобы не привыкать к добру. Добро предполагает усилие над собой, самопреодоление, преодоление своей немощи, своего самодовольства. Как только человек испытал зло, встал лицом к лицу со смертью, приобрел опыт жизни в смерти, то у него не могло не появиться, при условии наличия минимальной сознательности, понимание смысла жизни, ее самоценности. Ты еще живой, даже если смертельно болен? Так радуйся жизни сейчас, пока живой, а не мертвый. И не обращай внимания на то, что творится вокруг.  Это специально делается для того, чтобы вовлечь тебя и сделать соучастником злодеяния, отвлечь от спокойствия души. Последнее, это спокойствие является единственным залогом твоего спасения, входным билетом в райскую жизнь. Напротив, злободневная суета приводит душу в беспокойство и лишает шанса на вечную жизнь. Забота о теле насущно только в той мере, в какой тело является физическим, чувственным условием установления равновесия души. Мирское тлен, помни это. Не путай приоритеты. 
        Поэтому оставь людей в покое. Что тебе люди? Что ты им? Живи с ними, если не можешь жить без них. Только помни, они не стоят твоего специального внимания. Внимай им только в той мере, в какой они внимают тебе, включая в их число и самого тебя. Другое дело Бог. Каждому свое, - тебе свое, а Богу все. Эх, не ведают этого жадные люди.
 
        Печально я гляжу на наше… начальство. Чем выше, тем ниже и чем ниже, тем выше. Это наглядно видно, как только посмотришь на начальство и народ. Как только взглянешь на начальство, так невооруженным взглядом видно, как низко пало начальство во всех значениях употребления слова «низко». Но также верно и обратное, как только посмотришь на народ, то сразу увидишь, как высоко стоит он в наших глазах по сравнению с этим пресловутым начальством. И диву даешься, так почему  же оно правит народом, а не наоборот, народ правит начальством, этой так называемой «элитой»? И тут же понимаешь, так и должно быть, точнее, так и есть в этом эволюционном мире бесчеловечной конкуренции живых видов существ. Дело в том, что мы принадлежим разным видам. Одни из нас живут уже по-человечески, другие же существуют еще не умом, но хитростью, не бескорыстием, но наживой, не солидарностью, но эксплуатацией, не головой, но животом, если не другим местом. Вот так посмотришь на так называемого «человека» и невольно задаешься вопросом: «Что ты, милый, делаешь среди нас, ты часом не заблудился»? Слава Богу, у Него в мире духов все находится на своем месте: хорошие люди вверху, в раю, а плохие люди внизу, в аду, там, где им и положено быть. Каждому свое: Богу Богово, а кесарю, начальнику, кесарево. Молись начальник за то, что поставил себя выше людей, все равно не отмолишься, пока ты начальник. Человеком не рождаются, им еще надо суметь стать. Когда люди говорят о ком-то, что он вышел в люди, что они имеют в виду? Вот именно. Я о том же говорю. Врут безбожно.
        Вот взять Льва Толстого, так тот всю жизнь, особенно вторую ее половину, боролся с тем, что он господин, граф. Ему было стыдно перед людьми, что он так, по-барски, ведет себя. А вот многим известным людям не стыдно так вести себя. Оно и понятно, где они, а где Толстой, Лев Николаевич. Смотри, читатель, не перепутай этого Толстого с другими Толстыми, которые набивались ему в родственники. Почему Льва Николаевича отлучили от церкви? Потому что он не уважал канон? Нет, враки, - он не уважал не канон, а начальство. Для попов начальство поважнее канона. Иисус с Львом Толстым, не с попами, ведь человек важнее субботы. Фарисеи вы, фарисеи.
        Не ведомо им, господам, начальникам, что Бог не Господь и не «Бог», как его называют, но Дух.  А то ишь чего, надумали, что Дух похож на них, - господ, богатых. Впрочем, и народ туда же, - не ведает, кто такой Дух. И все же чует и боится. Боится, потому что не знает. Если бы узнал, то полюбил бы по-настоящему, а не так, как любит говорить из-под палки начальника, господина, бог-атого. Полнота Духа, его «богатство» в пустоте, в том, что всякому сирому и убогому в Нем есть место. В вечности есть то, что прямо противоположно тому, что есть в этом мнимом, мимолетном мире. Здесь ты все равно находишься в пролете, если ты человек, а не просто живое существо. Но это не значит, что не следует дорожить этим миром. Им следует дорожить, ибо он создан для нашего испытания, для нашего воспитания в качестве человека. Пойми, что ненависть к этому миру есть такой же соблазн, как и любовь к этому миру, за которым можно не увидеть мира Божьего. Принимай этот мир в качестве образа мира Бога. Только помни, что этот образ кривой, а не прямой. Кривизна его есть твоя кривда, неумение быть честным, жить в правде и по правде, для нее.
 
        Притерлись. Одни из нас живут по правилам. Для них одно правильно, другое не правильно. Очевидно, что они правильные. Во всяком случае, считают себя в праве, что они правы. Следовательно, они правдивы, живут по истине.
        Другие… Что другие? А вот другие живут уже по понятиям. Это как? Знамо как: по смыслу. Для них важно в жизни не следовать правилу, быть верным ему, но знать, что значит быть правым, правильным, почему то правило, которому следует следовать, подчиняться, правильно. Для них важно в жизни то, что имеет смысл, а не просто бездумно, автоматически следовать правилам. Вообще, почему и главное зачем одно является правильным, прямым, а другое неправильным, кривым. Например, потому что одно приведет к чему-то другому, а другое, покружив, вернет к тому же самому опять.
        И все же, и те, кто живет по правилам, и те, кто живет по понятиям, равно приводят себя в порядок, зацикливаются на одном, во всяком находят то, что им нужно, и этого держаться, идя по жизни. В конце концов, они зацикливаются, повторяют одно и то же, правильные больше, понятливые меньше. Горизонт их возможностей сужается вытягивается в одну сплошную прямую, которая потом прерывается, обрывается, и они, естественно, умирают, так и не узнав того, что с ними случилось на самом деле.  Они приспособились. К чему? К тому что мы зовем жизнью, обратной стороной которой является смерть. Но это не все. Это только последствия. Но последствия чего? Того, что осталось за кадром.
        Что осталось за кадром? Хаос как генератор случайных чисел, комбинатор возможностей. Так что является видимым явлением его? Мозг. В нем сложена вся Вселенная. Кто найден к нему ключи, овладеет ей. У каждого из нас есть мозг. Но не все им умеют пользоваться. Если говорить серьезно, то еще никто из нас не научился владеть тем, что есть в полном нашем распоряжении. То есть, никто из людей еще не стал настоящим, подлинным, истинным субъектом. Что этому мешает? То, что мы смертны, что из бесконечного числа возможностей выбираем только те, которые способны раскрыть и реализовать. Прежде чем мы раскроемся, мы представляем все эти возможности в свернутом виде. Но раскрывая одни возможности, чаще одну, мы утаиваем прочие, ибо они не могут раскрыться все или хотя многие из них одновременно в одном локальном месте.
        Так что же делать? Как что? Прекратить имманентизировать, присваивать то, что и так есть в нас. Следует освободить себя от них, трансцендироваться от себя. Чем меньше мы будем заняты собой, пробуя присвоить, иметь то, что есть, тем больше мы уподобимся тому, что для нас трансцендентно, тем ближе станем тому, что покоится в свернутом виде для нас наблюдателей. 
        К сожалению, все мы, даже те из нас, кто живет бессознательно, помнят о себе. Мы все способны забыть, но только не себя. В этом наш пунктик. Так, что мы знаем и помним? То, что сотворили с собой. Это нас и держит, не отпускает, ограничивает, убивает. За порогом сознания остается то, что работает в нас, складывается и раскладывается помимо нашей воли, вынуждая нас кривляться как марионеток. Вот это кривлянье, жалкие ужимки и является нашей жизнью. Как же можно перестать быть жалкой марионеткой и стать хозяином положения?
        Во-первых, нужно прекратить кривляться как паяц и этот балаган называть настоящей жизнью. Если говорить еще проще, то не следует делать лишних движений и суетиться, особенно в наш суетный век. От чего появляется суета? От того, что нам хочется все и сразу тут же. В результате все обращается в хаос. Хаос не сворачивается, а напротив, разворачивается. 
        Однако если мы будем делать одно и то же, то ограничим своим возможности, сведем их на нет. Поэтому, во-вторых, нам следует не делать не то же самое, но быть не тем же самым. К несчастью, даже изменяя себе, мы остаемся самими собой. Мы обречены на самих себя. Следовательно, единственным выходом для нас остается заниматься другими, а не собой, ибо если мы будем заняты собой, то скоро истощим себя и выродимся в жалкое подобие себя. Но это не означает, что мы должны поставить крест на самих себе. Зачем придавать такое большое значение такому малому ничтожеству, как мы. Он или она поставили крест на себе и пожалели себя. Зачем эта жалкая комедия самоотречения и самопожертвования? Мы все еще пребываем в мире иллюзий на свой счет. Мы очарованы тем, что может сделать и довести до конца, в этом воплотиться. Не в этом воплощении самодовольства вечность. Но она и не в обратной ему творческой неудовлетворенности. И то, и другое удерживают нас в мире, полном иллюзий. Так где выход? Неужели не понятно? Не дергайся. Не торопись. Подожди. Сколько ждать? Сколько нужно: «пока рак на горе не свистнет». Иной так и просидит всю жизнь, ожидая неизвестно чего или кого. И что? Ничего. Не повезло, не сложилось. Судьба. А вы как хотели? Ведь речь идет о вечности. И теперь не понятно?
        Между тем, истина рядом, - достаточно протянуть руку, дотянуться и коснуться ее, обрести вечность. Но никто из людей не знает, куда тянуться, ибо нет направления к тому, что находится везде и рядом. Вот и притираемся друг к другу, оттирая от себя истину. Истина не в себе и не для себя, но и не для тебя, для другого. Она ни для кого и ни для чего. Никто не знает, что с ней делать. Вот она и ходит между нами, слепцами, неприкаянная.  Нам остается только тыкаться вслепую и натыкаться друг на друга, спотыкаться и идти неведомо куда или сидеть сиднем, не зная для чего. 
        Пора забыть правила и перестать пытать себя ответами. Они и так сидят в нас, ушли в нас на дно, стали нашим основанием. Так зачем еще умножать то, что уже есть? И что делать? Думать, но так, чтобы не выдумывать то, чего не может быть. Следует подумать не о том, что уже было или еще не было, но о том, что есть и не быть не может.

        Материальное и идеальное. Есть то, что мы зовем природой, и есть то, что мы называем сознанием. Мы находимся в природе, а сознание находится в нас, если мы себя полагаем физическими, социальными телами. Мы себя можем назвать сознательным, мыслящим телом общественной и природной связи. Тот мир, в котором мы живем, существует объективно. Его существование от нас не зависит материально. Если он и зависит от нас, то только опосредствованно, через сознание. И опять же не для себя, а для нас, для нашего сознания в качестве предмета сознания. Мы физически смертны. Для нас смерть есть факт сознания, но не нашего, а чужого, то есть, того сознания, которое есть сознание живого тела другого сознательного существа, а не нашего мертвого тела, если мы уже мертвы. В этом объективном смысле смерть тела вызывает смерть сознания. Но так ли это на самом деле? Ведь мы являемся свидетелями смерти тела, но не смерти сознания. Мы догадываемся о наличии сознания у человека по его телесным проявлениям. Если молчит мертвое тело, то мы не можем зарегистрировать явление сознания того, чье тело мертво. Но мертв ли он сам? Вот в чем вопрос. Нельзя сказать, что мы есть только тело. Умирает телом. Что вообще умирает? Живое, если оно материально, тем более в отдельно взятом виде.
        Как же тогда обстоит дело смерти с сознанием, которое обычно называют душой? Оно ведь не материально. Чтобы связно и понятно ответить на этот вопрос, следует интерпретировать сознание как всеобщее, единое по своей структуре для всех людей, которые индивидуально конкретизируют его на себе как варианты инварианта. Варианты преходящи, приходят и уходят, инвариант постоянен и неизменен. Можно сказать, что структура сознания соответствует не виду, а всему роду разумных существ, является для них всеобщей. Если говорить так, как говорили в стародавние времена, у людей одна душа – душа Адама. Она есть парадигма, образец души людей как ее копий.
        Правда, у христиан появляется идея Нового Адама – Иисуса Христа как парадигмы их, христианского образа жизни, служения и образа веры, мысли. Что мы видим у них? У них мы встречаем представление о том, что Новый Адам уже не может грешить. При условии, что Иисус Христос не может грешить, в отличие от Ветхого Адама, который мог не грешить, но согрешил, и поэтому он, Иисус Христос является Богом, ведь безгрешным может быть только Бог как Дух. Следовательно, Новый Адам бессмертен. Как предел, образец, парадигма христианской жизни Новый Адам задает перспективу вечной жизни для своих адептов в Боге по мере их служения Ему. И как говорил Апостол, если вольно перевести его слова на русский язык, «теперь не я, а Иисус во мне, ибо я сораспялся с ним». Новый Адам живет в каждом христианине. То есть, в каждом христианине вечная душа Иисуса Христа является его душой в той мере, в какой он есть верный служитель Бога в целом и в частности Иисуса Христа. И через это душевное отождествление становится вечно живым в душе.

        Проект Просвещения в новейшее время (в XXI веке). В настоящее время проект Просвещения, которому предшествовало искушение телесной красотой человека, очарованность ею в эпоху Возрождения, видоизменился, - на смену расколдовыванию естественного мира и объяснения его в терминах научного знания приходит новая очарованность уже искусственным миром технической информации, в котором человек играет роль адепта и потребителя эффективных машин. Технический мир переходит от стадии механической индустриализации, при которой люди, объединялись в трудовые коллективы фабрично-заводских и офисных корпораций для того, чтобы разделиться на социальные атомы, к стадии цифровой информатизации, при которой люди теперь разделяются, например, в условиях карантина, чтобы об(со)единиться в социальных сетях. Что это означает? То, что они перешли из состояния межатомной, молекулярной связи в состояние более элементарной, упрощенной жизни внутри сильного взаимодействия внутри атомов на уровне кварков. Теперь они как дробные кварки связаны смазкой глюонов сети как связки, завязки, находясь в состоянии иллюзорной свободы. Она иллюзорна потому что есть свобода сети, паутины, а не того, кто в ней запутался, натягивая ее на себя, когда пытается как спутанная муха освободиться из нее. Паук такой сети социальной связи является анонимным. Он скрыт самой паутиной, скрывается за ней так, что есть абстрактно везде, но нигде локально, конкретно. Ибо пауком является сама связь, явление которой представлено паутиной.

        Вечное бессознательное. Что означает такое название «вечное бессознательное»? То, что оно бессмертно. В каком смысле? В том смысле, что оно не знает мертвых. Для него все живы. Почему? Потому что в нем время обратимо, оно может течь вспять. Явлением бессознательного в чистом виде является сон. И в бодром состоянии порой нам является бессознательное, но только на момент отключения внимания, провала сознания, чтобы вновь вбросить нам в состояние сознания наяву.
        Итак, как нам быть со сном? Во сне нам являются люди, которых давно уже нет с нами так, что будто только что мы расстались с ними только на время, чтобы опять встретиться. Причем мы пребываем в сознании чувства реальности относительно их живого состояния не менее, чем в своем собственном, не только в момент сна, но и после пробуждения. То, что они живы для нас во сне настолько не вызывает сомнения, что мы и вида не подаем, что в этом сомневаемся, и принимаем, как само собой разумеющееся, то, что они живут с нами во сне. Однако и после сна, еще не отойдя от сна, мы чувствуем их реальность, но понимаем, что они остались такими, какими были во сне, уже наяву у нас в сознании, как если бы мы встретили их недавно и затем расстались с ними только что.
        Как это можно объяснить и понять в качестве того, что мы объяснили? Во сне все живые. В нем действует гиперболическая логика, логика гиперболы, преувеличения жизни, страха умереть. Смерть табуирована в бессознательном. Она выведена за скобки, эпохально редуцирована к жизни. В результате жизнь в бессознательном, как это видно по сну в качестве его явления носит призрачный характер, ибо смерть как ложка дегтя в бочке меда сна отравляет в его жизни, придает ей иллюзорный, зомбированный характер. Но эта иллюзия так правдоподобна, что сама правда становится неотличимой от иллюзии, смешанной с ней. Причина этого кроется в том, что истина как откровение реальности необратима. Между тем во сне бессознательного она обратима. Вот эта неопределенность бессознательного, его аморфность ставит его по ту сторону истины и лжи, реальности и того, чего вообще нет, самого ничто. В бессознательном ничтожится реальность в той мере, в какой чтожится ничто. В результате истина становится лживой, а ложь правдивой.

        Материальное и идеальное (продолжение). Почему мне так неприятно материальное и так приятно идеальное? Наверное тем, что оно лучше. Но чем лучше? Чем материальное. Какая глупость. А если не глупить? Ну, тогда тем, что материальное, даже если считаешь своим, каким является собственное тело, оно не есть ты сам. Лучшее, чем оно может быть, так это тем, что ты имеешь, а не тем, что ты есть. Ты есть благодаря материальному, телесному, но ты не есть материя, тело. Например, молодого в армии при дедовщине называют «телом». Почему? Даже «деды» понимают, что тело еще не весь человек. «Тело» становится человеком, когда проснется, когда пробудится, осознает, узнает себя в испытаниях армейской службы, узнает, что оно уже человек, которого и другие, «деды» признают своим, тоже человеком, заслуживающим человеческое отношения.
        Тем более, что говорить о нас, - тех, кто занят очеловечиванием не из-под палки, по долгу службы, а по призванию духа, по зову души.
 
         Власть бессознательного и роман тайн. Мощь самосознания и роман откровения. Тайна и откровение соотносятся так же, как бессознательное и самосознание. Бессознательное и самосознание есть две стороны сознания, его альфа и омега, минимум и максимум. Минимум сознания связан с тайной тайн, а максимум сознания с тайной непотаенного. Люди, слабые умом, полагают, что перед тайной тайн следует творить нищету духа и слабость интеллекта, отдавая ей должное. Как можно сорвать пелену неведения с саиского изваяния? Нет, ни в коем случае, напротив, нужно его спеленать с головы до ног и превратить в немой и неподвижный кулек как прообраз собственного младенчества духа и предрожденчества разума. Впрочем, реактивность гадкого подростка на детскую ущербность и неполноценность в виде наружу самодовольной, но изнутри неуверенной дерзости малодушного духа (люцеф(ей)ирического хладного света)  с его бессильной злобой на взрослый авторитет, не выход. Это состояние требует своего преодоления в романе воспитания как пути от романа тайн к роману откровения. Однако и авторитет взрослого является препятствием на пути к откровению духа. Взрослые грешат утаиванием интимных тайн души. Между тем в откровении духа вскрываются все тайники души, заслоняя собой срамные тайны тела. Душа выходит наружу не на суд Бога, а на свободу общения с Ним уже на миру, ибо мир уже другой, от которого душа не прячется, а находит в нем свое место.
      
        Остранение. Термин советского литературоведа Виктора Школовского. Помню в одном сочинении этого ученого-филолога читал о Толстом и его толковании сознания. Так вот Лев Толстой полагает сознание освещением жизни человека, его поступков. Освещая поступки человека, сознание дает возможность человеку поступать свободно, иметь возможность поступить иначе, чем только так. То есть, «таковость» поступления, действия имеет несколько степеней решения, больше, чем одну, альтернативную линию действия в мысли, в чувствах, в словах и поведении.
        Само остранение Шкловский определяет как «термин, обозначающий определенный способ возвращения, осознание уже автоматизированного явления» .
        Есть «хитрость ума», о которой вещал Гегель. Но что это такое? Это превращенная форма, «снятая», шиворот-навыворот умничающая хитрость, выдающая себя за ум. Но «Бог шельму метит»: за версту видно, как гримасничает, кривляется хитрость, пытаясь подменить собой ум, прикинуться им. Так вот шкловское остранение и есть такая пресловутая стратегия хитрости, выдающая себя за тактику ума. Хитрость берет нечто глупое, доведенное до животного автоматизма, повторяемое в массе в качестве бытового явления и составляющего нерв жизни большинства, возвращается к нему, делаю его предметом своего внимания для того, чтобы его использовать в своих корыстных интересах уже в ином, странном виде -  в виде «троянского коня» против дурашливых обывателей. Она использует глупость против глупости. В этом пародировании глупости есть момент ума, но он используется не для ума, который здесь играет роль только средства умножения глупости ради хитрого обмана.
 
        Беречь тело и спасать душу. Во время жизни «последних людей» необходимо беречь себя от контактов с незнакомыми и держать на расстоянии знакомых. Но для чего? Разумеется, для спасения души от разговоров о вирусе. Такие разговоры отупляют ум, тревожат душу и угнетают дух. Лучше слушать музыку восхитительного Люлли и великолепного Рамо.

        Профили философии. Философия имеет разные виды доступа. Она не всем доступна. Есть у нее свои люди, так называемый ближний круг посвященных, адептов. Среди них есть мастера философской игры. Ее стилисты, виртуозы, так сказать, «формалисты». Но среди адептов философии попадаются и такие, что не блещут приятной речью, скрываясь в содержании и даже прикрываясь, маскируясь им. Есть между адептами и важные персоны, мнящие философию серьезным разговорным жанром. Они не столько щеголяют умной и занимательной речью, сколько показывают своим важным видом свою причастность к высокочтимой госпоже Философии.
        Так вот есть философия в чистом виде, в идее. Это госпожа «Философия». Она вела Данте в Рай. Это богиня Мудрости. Она покровительствует гениям и заботится о мыслителях.
        Есть философия в образе, термине науки. Это подруга философских ученых («ученых философов»). Вот они к ней как к своей подруге и относятся: на словах уважают. А на деле используют в своих научных интересах.
        И, наконец, есть философия уже не в своем собственном виде или в научном уподоблении, а в неузнаваемом виде учебной философии. В этом виде даже нет уже уподобления, как в случае с философской наукой. Если мыслители занимаются «своей» философией, то есть, полностью уподобляются ей, а ученые философы уподобляют философию науке и поэтому не думают, а занимаются исследованием «чужой» философии, то преподаватели (профессора, доценты и ассистенты) только делают вид, что философствуют, подменяя ее антифилософией. Они используют, как и ученые философы, но не философию, а прямо ей противоположное, - идеологию, - в своих учебных (политических и экономических) интересах.
      
        Сущность и сущее человека. Чтобы понять человека, узнать его, следует определиться с его сущностью, с тем, что он такое, и разобраться с ним как с сущим, с тем, кто он такой, кто он есть.
        Когда мы задумаемся над тем, в чем заключается сущность человека, то мы по необходимости начнем относить его к более общему явлению, маштабировать его в терминах тех сфер, к которым он может принадлежать и в которых может сносно обитать. Что это за сферы? Это природа (естество, так сказать «тело», «материя» его существования), общественная и духовная жизнь. Короче, это среда обитания, общество и духовный мир.

        Тестирование и философия. Настырные люди уже какой век пробуют формализовать философию. Даже гении среди них, вроде Декарта, признающегося в том, что начинающему философствовать следует быть геометром, и Лейбница, как высшего математика, «обломали себе зубы» в попытках вычислить философию. Они так и не смогли это сделать, не угробив ее окончательно. Если гении, гиганты мысли не смогли осуществить столь безнадежное мероприятие, то, что вы скажите, благоразумные читатели, о современных «пигмеях мысли», которые тщатся протестировать саму философию? И что родила гора, множество этих «пигмеев доморощенной мысли»? Мышь, «летучую мышь», учебный вирус сознания. Глупости пигмеев мысли в виде тестовых вопросов/заданий стали плодиться в неимоверном количестве, заполняя пространство, так необходимое для развития умных (философских) мыслей.

        Замечание о смертных и посмертных состояниях, описанных в «Жизни после смерти» Моуди и в «Тибетской книге мертвых». Человек при смерти переживает необычные состояния сознания, прямо связанные с болезненными состояниями тела. Он переживает телесную агонию. Неужели она не может оказывать пагубного действия на его душу. Конечно, оказывает, да еще какое тягостное, просто кошмарное действие. Но если у него великая душа и человек, так сказать, «махатма», великодушный человек, то он эту агонию понимает и принимает как неизбежное, непреодолимое препятствие на пути к вечной жизни. Да, он должен умереть. Но для чего? Такой вопрос является бессмысленным для материалиста, ибо природа, по его мнению, не знает, не ведает цели, живет бесцельно. Это человек на время конечной жизни имеет цель. После смерти нет цели. Цель есть в жизни. После его смерти она есть не для него, которого уже нет и никогда не будет, но для других, еще живых людей. Но и они смертны. Так в чем же смысл жизни для материалиста,  ввиду близкой смерти для умирающего? Как это в чем? Он в том, чтобы сопротивляться смерти, чтобы жить жизнью, а не смертью, думать и переживать жизнь, а не смерть. Тогда для тебя при жизни смерти не будет. Таков смысл жизни умирающего с точки зрения материалиста.
        Но если ты не материалист, а идеалист? Тогда для тебя как идеалиста в чем состоит смысл? В том, чтобы жить так, как если бы смерти не было.
        Хорошо. Если ты реалист, а не материалист или идеалист, то для тебя в чем заключается смысл? В том, чтобы понимать, что путь из этой, конечной жизни в ту, вечную жизнь ведет тебя через твою смерть. Умираешь ты. Тогда кто оживает и живет вечно. Разумеется, не ты, а то, что есть в тебе вечного. Что есть вечное в человеке?  Есть духовное. Оно есть в душе, если ты еще человек, если твоя сущность является человечностью. Духовное есть в душе человечного человека, пока он человечен. Если он человечен до конца, до смерти, то эта человечность является проходным билетом для тебя в вечность духа. Если нет, то тогда ты смертен.
        Тогда о чем исследования реаниматора? Они о видениях людей, которые находятся на пороге смерти, по эту сторону жизни. Буддистская книга мертвых посвящена не только тому, что происходит с человеком накануне смерти, но и в момент смерти и посмертного существования того, что от него осталось и свидетельствует об иной жизни. Так кто не умирает в смерти и живет после нее? Никто. Буддистская книга мертвых не знает живых, она знает мертвых. Она не ведает человечности. Для нее ее просто нет. Так что она знает. Она знает только тело, только то, что с ним происходит до смерти в момент смерти и после него. Ни душа, ни дух не являются телом. Кстати, не верно говорят, когда утверждают, что душа находится в теле. Это не душа находится в теле, а тело находится в душе. Душа без тела – это дух. То, что описывается в Тибетской книге мертвых в момент смерти и после смерти человека, происходит  с его телом, с теми оболочками тела, которые совлекаются с его души, точнее, от которых она освобождается, развоплощается.

        Человек и вирус.  В распространении вируса виноват сам вирус и, конечно, человек.   Почему же человек? Потому что он не осторожен и не внимателен, а также беспечен, не обращая никакого внимания на предупреждения об опасности заражения. Отсутствие осторожности и внимательности при наличии беспечности является свидетельством отсутствия элементарного рассудка у подавляющего большинства человечества (в процентном выражении у 99,9 % от общего числа всех людей). Те, кто утверждают, что обычный человек разумен, обычные глупцы. Человек в массе не только не разумен, он даже не рассудочен. Он соображает чуть лучше обезьяны, которая, как известно даже обычным людям, не является человеком. Поэтому пускай обычный человек считает себя умнее обезьяны.
        Так вот, человеку не свойственно быть разумным. Он неразумное существо. Он даже хуже обезьяны. Почему? Потому что у обезьяны есть хоть рабочие животные инстинкты. У человека нет ни ума, ни инстинктов в полном виде, ибо они подавлены многими тысячелетиями безуспешных попыток 0,01 % рассудочных людей, составляющих исключение из правил большинства человечества, обучить остальных людей. Даже это счастливое для рассудка меньшинство человечества как исключение из правил не является разумным, но оно хотя бы рассудочно.
        Вторым качеством человечества как рода, помимо неразумия, способствующим распространению вируса, является животный, зоологический эгоизм обычного человека. В отличие от эгоизма животных, у человека он носит гиперболический, прямо-таки преувеличенный характер. Поэтому обычный человек, заболев вирусным заболеванием, занят только своим выздоровлением, нисколько не обращая внимания на то, что в ходе своего выздоровления он заражает таких же неразумным и эгоистических существ.
        Естественно, возникает вопрос почему же человек до сих пор не вымер от вирусов? Это не выгодно самим вирусам: их жизнь, если они живые существа, зависит от жизни их носителей-людей. К тому же люди не умерли от вирусов и от других природных причин только потому, что природная система, частью которой до сих пор является человечество, достаточно стабильная система, которую, впрочем, последнее (цивилизованное) время постоянно расшатывает человек, пытаясь освободиться от природы в своем жалком (подражательном) техническом мире. И все же, несмотря на стабильность земной природы, человек уже несколько раз, включая настоящий момент, стоял на грани выживания. Но от неминуемой гибели его спасал только счастливый случай. Но таких случаев не может быть много. Они примерно равным образом распределяются на кривой вероятности наступления возможных событий. Относительно настоящего периода существования  мы уже исчерпали возможность такого счастливого случая. Неужели у нас нет другого шанса выжить? К сожалению, нет, ибо то, что прежде нас спасало рассудочное меньшинство в виде 0,01 % от общего числа людей, как равное счастливому случаю при спасении, эквивалентному минимальному проценту погрешимости при вычислениях, дает теперь сбой по причине его катастрофического убывания до конечно малой величины.
        Само собой возникает вопрос: «Неужели неразумное население планеты так тупо, что не способно к самовыживанию»? Нет. Ну, тогда, слава Богу? Опять нет. Если бы большинство человечество было только тупо, то его можно было бы спасти даже ничтожно малыми силами рассудочных людей. Но, к сожалению, человечество не только тупо, а, еще при этом, и хитро на одно место. Этим место являются власти придержащие. Современная власть богатых людей ухитрилась использовать сам вирус в своих корыстных интересах эксплуатации всех остальных людей. Она решила управиться с человечеством, терроризируя, устрашая его этим вирусом. Дело идет к тому, чтобы, как прежде войну, борьбу с экстремистами, так теперь борьбу с вирусом сделать средством управления человечеством. Эта борьба с вирусом ведется с использованием самого вируса, но не только вещественного и энергетического, а еще и информационного характера. Так что все человечество оказалось терроризировано (устрашено) как телесно, так и душевно, интеллектуально, духовно.
        Наступила эпоха такого тотального террора, которого никогда не знало человечество. Само его существование буквально поставлено под вопрос. Сможет ли оно спасти себя, при условии что высшая сила спасает только того, кто сам себя старается спасти, разумеется, зависит не от обычного (недоразвитого в интеллектуальном смысле) человека и не от властного (хитрого) человека, но от рассудочного человека. Но сколько таких, рассудочных, людей? Их очень мало. Тогда что необходимо для выживания всех людей? Чтобы таких людей стало больше. Откуда они могут появиться? Из рассудочных людей? Нет. Их столько, сколько есть, не больше. Тогда из неразумных? Но как может неразумный стать разумным? Это большой вопрос. И тем более хитрый как может стать разумным, если он как реакция неразумия на разум уже исчерпал свою единственную попытку быть разумным, став хитрым. Хитрый, властный человек уже факт поражения в человечности. Следовательно, приходится «ждать с моря погоды», -  надеяться на то, что из неразумных появятся разумные. Правда, следует знать, что рассудочных людей становится все меньше и меньше. И нужно помнить, что рассудочные люди «ждут с моря погоды» уже не первую тысячу лет, когда же путем их обучения большинство поумнеет. Пока нет тому доказательств и свидетельств.
        Пока что политика социального разобщения, спровоцированная массовой истерией боязни вируса способствует оглуплению людей. Хитрой власти не хватает рассудка понять, что намеренное понижение интеллекта массы людей, переложивших на дигитальную (цифровую) технику свою работу счета (просто диву даешься насколько примитивен человек, редуцировавший сложную разумную деятельность к тривиальному расчету: «давайте сядем и посчитаем» - это типичный алгоритм «хваленных ученых умов») неминуемо и неуклонно ведет к ослааблению е собственной интеллектуальной напряженности, - зачем напрягать извилины, когда и так можно легкомысленно управлять массой рефлективно реагирующих людей.
        Капиталистическое отчуждение человека от человека достигло апогея тотального отчуждения человека от человека, доходящего до абсурда – до отчуждения человека от самого себя. Человек начинает бояться самого себя, бояться того, что он может заразиться от самого себя. Отчуждение человека от самого себя дошло до предела. Дальше только беспредел, социальный и антропологический хаос, гибель человечества.
 
        Вопрос о происхождении. Для человека прошлое представляет собственно то, откуда он родом. Он родом из прошлого. Она есть условие его настоящей жизни и предпосылка будущей истории как того прошлого, которое не прошло, ибо нам жаль упущенных в прошлом возможностей, которые не сгинули попусту, но временятся, идут к нам для реализации из будущего. Но то, что является условием возможности есть одновременно и предел такой возможности, ее ограничение, граница, которая нас не пускает за себя. В свете замеченного к своему происхождению следует относиться не подобострастно, не гордиться им и тем более собой как его наследником, но творчески, продуктивно с воображением как к материалу из которого можно сделать что-то стоящее, достойное прошлого, во всяком случае, не хуже его самого, а в лучшем случае, намного лучше прошлого, чтобы будущее стало истиной прошлого, когда станет настоящим.
 
        Альтернативная художественная история. Имеет смысл бережно относиться к истории. В чем эта бережливость может заключаться? В том, чтобы не упустить то, что было, в том, чтобы сохранить его так, как было, разумеется, не в материальной действительности, - так было бы глупо, потому что физически невозможно, ибо история необратима во времени, - а в своей памяти.
        Исходя из вышесказанного, как можно относиться к художественным пересказам действительной истории? Только положительно, но лишь при условии художественно выразительной возможной для здравого смысла интерпретации реальных событий истории. В канву реальных событий можно вводить вымышленных персонажей, если они не будут ломать общей логики действия этих событий, как это было в самой действительности. Для чего это можно и даже нужно делать? Чтобы поставить современника автора и читателя как их alter ego  в строй, разряд типичных или атипичных свидетелей тех событий, чтобы посмотреть своим современным взглядом на то, что имело место тогда, в прошлом, и сравнить его с тем взглядом, который нашел себе место в архиве прошлого. Такое сравнение нам на руку, ибо делает прошедшее прошлое еще не прошедшим, а живущим в нас, в настоящих.
        Другое дело будущее, тем более далекое. Там единственным путеводителем может быть только разум, логика объяснения событий будущего времени сущностью человека, спектром его возможностей, если речь идет о человеке будущего.
        И, естественно, следует крайне отрицательно относиться ко всякого рода побасенкам, даже художественно выразительным, если они есть выдумки тех событий, которых никак не могло быть в прошлом. Возможно альтернативное истолкование смысла исторических событий, но никак не альтернативное создание самих этих событий, а также описание альтернативных событий, ибо это прямое нарушение хорошего тона в истории. Как есть художественный вкус в эстетике и моральный долг в этике, так есть историческое значение для настоящего или хотя бы мемориальный смысл поучения, пусть даже антикварный интерес в науке или литературе о прошлом.
 
        Искушения Иисуса в «Легенде о Великом Инквизиторе» Федора Достоевского.  Как можно толковать известный рассказ из Евангелий об искушениях дьяволом Иисуса Христа в пустыне? Естественно, логически тривиально,  полагаясь на обычный человеческий опыт испытания человека  в пустыне голодом, чудом и властью. Оно и понятно, чем еще искушать в пустыни человека, как не тем, чего в ней нет, - хлеба насущного, имея в виду ее собственное название «пустыня» как пустое место. Если в пустыни голым голо, то нечем поживиться. Естественно, за неимением воды и пищи, человек мучается, испытывает голод как препятствие для пребывания в ней. Умерщвлять плоть можно только до определенного предела. На пределе человеческих возможностей у анахорета возникает грех отказаться от дальнейшего исполнения строгого поста.
        Но беда (грех) не приходит одна. Вместе с искушением хлебом насущным появляется искушение чудом. Так как человек слаб и уже не может поститься, он надеется на чудо помощи ему со стороны высших сил. Ему, одуревшему от голода, начинает казаться, мниться, чудиться, что ангелы и сам Бог помогают исполнить устав монашеской службы в пустыни. Между тем это только испытание его духа уже чудом, наваждением.
        И, наконец, приходит следом искушение властью, если под властью понимать управление своими желаниями и потребностями, владение собой. Наедине с самим собой в пустыне, где нет никого, кроме анахорета-пустынника, труднее всего совладать с собой.               
        С  данным истолкованием искушения человека пустым местом, его духом созвучна точка зрения русского писателя Федора Достоевского на искушения дьявола Иисуса Христа в пустыне, описанная им в легенде о Великом Инквизиторе из романа «Братья Карамазовы». Правда, он рассуждает в этой легенде не как спиритуалист, а как православный богословствующий писатель, традиционно представляющий три дьявольских искушения Иисуса как человека. Между тем Иисус больше, чем человек, и искушения дьявола для него опасны не как для душевного существа, коим является человек, но как для духовного существа, вроде дьявола, только не противника Бога, а его сына, если не самого Бога.
        Как об этих искушениях Иисуса говорит Евангелие от Луки (Лук 4, 1-14)? Как об искушениях хлебом, горой и крылом храма. Вот с этими объектными метками текста связаны некоторые таинства искушения. Но мы еще с вами, добродушный и благоразумный читатель, не готовы к тому, чтобы приподнять полог тайны. Для этого необходимо настроиться на понимание Откровения Евангелия. Что же нам открылось?
        Кстати, кому это может открыться? Субъекту. Какому субъекту? Сущему, реальному, а не иллюзорному; живому, а не мертвому; разумному, а не неразумному, дурному. Что же составляет, наполняет его как нечто целое? Благое или воля, чувственное, чувство и разумное, разум. Эти три части относительно друг друга независимы, трансцендентны. Но это относительно. Относительно чего, кого? Себя, в собственной эгоцентричности. Относительно друг друга они солидарны, имманентны. Как они расположены друг относительно друга? Логически правильно. А именно? Живое чувство занимает место сущего, ведь субъект есть живое существо, которое является, есть, волит быть разумным существом, иметь разумную сущность. То есть, живое существо тогда есть субъект, когда оно разумно и способно являться самостоятельным и ответственным за свои деяния, за их последствия. Вот эта свободная игра сущностных сил субъекта, их гармоническое единство и есть дух. Это существо в духе идеально (в идее, сущностно) являет себя в творениях собственных деяний, которые объективируются в вещах вещного мира, имеющих прообраз в вещем мире. Но в самом вещном мире, в материи силы духа, как то: чувство, воля и разум разделены по этапам его эволюционного развития. Они имманентны духу, в духе сообщаются друг с другом в гармоническом общении. Вне самого духа, в материи, в вещах они трансцендентны. Они встречаются друг с другом на границе, в зоне существования трансцендентального субъекта. Субъект еще не стал духовным, он еще только идильный, идиллический, лишь в себе, но еще не для себя. Таковым он станет в ином для себя, но не объекте, - это ложный шаг, - а в другом, более развитом, уже совершенном субъекте, чтобы для менее развитого субъекта быть совершенствующейся точкой притяжения.
        Итак, имея в виду вышеизложенное, можно уже приступить к толкованию сложного, тайного места творения, картины (текста) евангелиста Луки. Что мы видим? Теперь для нас тайна обратилась вразумлением. Искушение хлебом говорит нам о том, что разум камень, орешек знания раскалывает, раскладывает сложное, сложенное на простое, из которого состоит. Вот эта связь сложенного и есть идея вещи, в данном случае хлеба. Под воздействием разума камень как мертвая вещь, объект превращается в живой хлеб идеи, питающей человека как разумного субъекта мыслями, помыслами, ведущими его к решению. В этом превращении есть искушение. Чем? Идеализацией, ограничением одной идеей, но не в ней, а в самом себе. Тогда это прельщение иллюзорным, не развитым еще до воплощения. Чистой воды мечтательность, отчуждающая от реальной жизни, вызывающая раздражение ей в больном воображении прожектера-идеалиста. Но здесь же есть и другое, прямо противоположное искушение самим воплощением, невозможным замыслом приземлить свободную идею, пленить ее материей, обратить в вещь. Идея на то она и идея, чтобы не быть материальной вещью. Человек является наглядным примером того, как можно, будучи искушенным идеей, сделать ее ложной, стать утопистом в безумном уже замысле построения идеального мира. Неизбежной реакцией на такое безумное строительство будет откат человека назад в безыдейное скотство и зверство современной потребительской жизни обывателя, который впустую копит и прожигает блага жизни.   
        Однако вернемся к решению загадки. Что это за решение? Это решение уже второго искушения, испытания волей, властью. Как оно дается Иисусу в Евангелии от Луки? Как искушение, прельщение самой властью, волением тотального, глобального характера. Об этом же говорит обещание дьяволом Иисусу того, что если он поклониться ему, то дьявол даст Иисуса власть над всеми царствами мира. Как же преодолеть такое искушение властью? Следует поклониться духу. Но такое поклонение возможно только в одном случае, - случае обладания собой, своим эго (Я).  Таким обладателем может быть только то лицо, которое в духе как гармонии чувства, воли и ума. Дьявол есть не гармония, а борьба этих начал, этой троицы друг с другом, Это не божественная гармония, а дьявольский хаос, на который идет человек, поддавшийся искушению «горой», гордыней своеволия.
        И, наконец, третье искушение – искушение крылом храма, с которого дьявол соблазняет Иисуса сброситься вниз, чтобы проверить, возможно ли спасение от смерти, воскресение тела и души, чувства жизни. Поддавшись этому искушению, – искушению самоубийства, – человек окончательно закрывает себе дорогу в в духовный мир вечности. Не ты дал себе жизнь и не тебе ее отдавать. В месте с тем не следует беспокоиться о своей душе в том смысле, что вредно пребывать в трансцендентальном эгоизме. Эгоизм в вечности ведет к вечной, уже духовной смерти. Поэтому следует укрощать уже грех не любопытства или гордыни, как при первом и втором искушениях, а уныния, ведущий к тотальной смерти.               
        Что же мы находим у Достоевского?  Приземление субъектов. У него Иисус Христос и дьявол, собственно Антихрист принимают вид, лицо обычных людей: незнакомца-целителя и инквизитора. Инквизитор отсылает целителя в тюрьму как своего рода пустыню, испытывая его чудо, то есть, его разумение, поклонение, воление, - ему решать, - и чувство жизни, - ему жить и давать жить другим. Инквизитор советует не мешать людям жить, не будить их сознание, стращать их, чтобы управлять их неразумными и робкими душами.
        Следует заметить, что в другом своем сочинении, - в «Бесах», - Достоевский дает более развернутую картину людей, поддавшихся этим искушениям и ставших подобными дьяволу, - бесами. Взять хотя бы инженера Кириллова, возомнившего себя Богом, при условии исполнения собственного своеволия – самоубийства. Или обратиться к личности Петра Верховенского, одержимого гордыней самовластия. Что касается Николая Ставрогина, то этот бес из бесов, ибо именно он зачаровал романных бесов своей (или маркиза де Сада) идеей вседозволенности, тем, что «если бога нет, то все позволено». Вот до чего, до какой пакости может скатиться в познании ум, не знающий меры, не имеющий ума в уме.
 
        Новая нормальность. Вы только послушайте, благоразумный читатель, о чем поют «соловьи власти», которая ввела новый социальный порядок – порядок социальной дистанции для собственного благополучия, так неустойчивого в период тотального, антропологического кризиса. Они, эти пресловутые интеллигенты, слагают дифирамбы в честь «новой нормальности». Как вам известно, добродушный и благоразумный читатель, что для разумных существ мера, оптимум, то для глупых существ максимум, а для хитрых минимум. Так эти хитрые существа и пробуют представить свой минимум как частность максимумом, всеобщим интересом большинства. В результате частность, раздуваемая до всеобщего масштаба, сужает их и без того ограниченную рассудительность.
          Вот и внушают слуги («личарды») власти, которая «вылезла из грязи в князи», амбивалентному народонаселению, одновременно доверчивому и лукавому, что нужно соблюдать социальную дистанцию, практиковать разумный эгоизм, так отрадный мещанскому интеллигенту, рассудительному обывателю. Тогда что делать разумному существу? Что за глупый вопрос?! Вы правы, благоразумный читатель, таких, как вы, теперь осталось немного, - раз, два и обчелся, - не больше нескольких десятков лиц на миллиарды единиц живого веса (другое дело хитрые существа, которых много больше; здесь наблюдается такая пропорция: десятки умных на сотни тысяч хитрых из миллиардов, мягко говоря, бесхитростных существ). «И ослу понятно»: разумному существу требуется для выживания, как какому-то (известно, какому!) вирусу, приспосабливаться, теряя свою интеллектуальную вирулентность, к невыносимым условиям тупого бытия, своей инертной, материальной массой доводящего разумное существо до тошнотворного состояния сознания своей ненужности. Ничего, это не так больно, ведь остальные давным-давно уже приспособились, отупели и от тупости ухитрились оторвать свой кусок разумности – умеренности «паразита сознания», «думающего» за других. Вся их дума сводится к болтовне – интер-прёт-ации (так и прёт, не переставая, как какой-то «лоб») избитых истин, авторитетных цитат, от которых распирает их полое сознание.
 
        Криминальная личность. Что свойственно человеку, которого считают криминальным? Агрессия, склонность к насилию как простому и экономному средству решения проблем, злоба, хитрость, склонность к обману, паразитизм или умение жить за чужой счет. Как правило таким криминальным человеком рождаются. Таково криминальное происхождение. Или таким становятся по причине того, что криминальная личность сама прежде была жертвой насилия, злобного к себе отношения, хитрости, обмана, использования в корыстных интересах других заинтересованных лиц.
        Если криминальность является врожденным качеством преступника, то, как говорят в таких случаях, - «горбатого могила исправит». Если же она является «благоприобретенным» качеством, то его можно «снять», если есть не только желание, старание, но и умение преступника преодолеть столь пагубную привычку. Без умения как производного ума преступность преступнику не победить. В случае отсутствия у него ума, что обычное дело в преступной среде, криминальность непобедима. Если преступник не туп, то он, как правило, хитер. А хитрость есть компенсация отсутствия ума или его недостатка, так необходимой для выживания. Поэтому преступный мир состоит не из умных людей, - таких в нем отродясь не было, - но из глупых (о таких говорят, - «сила есть, ума не надо») и хитрых. Вот почему ни один преступник еще не стал благоразумным и добродушным человеком. Он никогда им и не станет, ибо у него, к сожалению, не хватает необходимого для этого ума, оборотной стороной, изнанкой которого является совесть. Теперь понятно, почему о преступнике говорят так: «ни стыда, ни совести». Стыдно, товарищи, стыдно совершать преступления. Преступнику не стыдно, потому что для стыда нужна совесть как внутренность стыда, являющегося наружностью совести. Совесть же есть явление ума в действии в отношении других лиц и самого себя. Можно сделать заключение: преступник неисправим. Совершив преступление, он катится с горки, по наклонной плоскости и падает все ниже и ниже, то есть, становится рецидивистом. Но преступник бывает хитер и может показаться наивным и добродушным людям «своим», добропорядочным человеком. Но это одна видимость. Он все равно, рано или поздно, но покажет свой преступный нрав, свой криминальный характер.
 
        Типы мужчин. Среди мужчин есть многолюбы и однолюбы, а также не любы, то есть, импотенты. Правда, среди импотентов попадаются такие мужчины, которые любят уже не физически, а чисто вербально, знаковым образом, и душевно. Из кого выходят импотенты? Из тех, и других, - как из многолюбов, так и однолюбов. Но в том, и другом случае они несчастны, а порой несчастны и их спутницы. Однако они несчастны разным образом. Так, например, многолюбы или, простонародно говоря (так лучше, точнее), блудники, короче, бабники, от многообразных (полиморфных) способов любви или однообразных способов любви, но со множеством женщин, теряют мужскую силу, может быть, из-за заразных (контактных) любовных (венерических) болезней, и пополняют стройные ряды импотентов. Не могу отказать себе в любезности сказать: «вам, господа, так и надо»! Кстати, большинство мужчин относится как раз к такому роду «почтенных» полигамных мужчин. Это настоящие самцы. Когда эти самцы нарушают меру в спаривании с противоположным полом, тогда природа их ставит на место скучающих в сторонке. Ну, зачем такие нужны, - только распространяют заразу и делают несчастными преданных женщин. Им, этим мужским… не позавидуешь: всю сознательную, то есть, бессознательную жизнь они «любили» все, что движется, а тут на тебе, - весь смысл их жизни обернулся пустотой прозябания их упадшего рабочего органа. Ведь они сами отождествили себя целиком только со своей рабочей частью. Глупые, несчастные бабники! Пределом бабника является свингер. Это неприятное существо вызывает такое же отвращение, как клоп, чесоточный клещ или таракан.
        И все же импотенты большей частью формируются, получаются из однолюбов. Ровное горение любовного пыла (пафоса, чувства) приводит к телесному привыканию,  и если не переходит в более достойные сферы человеческого существования, как то: душевную близость и духовную связь,  то, наверняка, может превратиться в унылую привязанность и скучную навязчивость. От них не далеко и до импотенции, если не будет отказа от архетипа однолюба. В таком кризисном случае однолюбу прямая дорога податься либо в бабники, либо в импотенты. Импотент – это тот мужчина, который еще хочет, но уже не может.
        Но среди мужчин попадаются и такие, которые составляют группу странной конфигурации и ориентации. Они ориентированы уже не на женщин, а на свой пол. Ориентир на себе подобных придает им такую конфигурацию, которую лучше не трогать руками, чтобы рассмотреть получше. Трудно не запачкаться.    
        Другое дело такие существа, которые ведут бесполую жизнь. Это те, с позволения сказать, мужчины или человеки, так вернее будет их назвать, которые еще могут, но уже не хотят, ибо их интересует не дырка между телесными конечностями (иная женщина их обзовет: «ууу, сволочи»!), но то, что уже не является телом. Они вызывают неподдельное уважение. Счастливцы, они уже преодолели в себе животное начало и находятся на пути преображения жалкой, страдающей души в свободный и безмятежный дух.

        Читая Моэма. Прочитал у Сомерсета Моэма в «Искусстве слова» интересное различение образов написания романов. Если перевести замысловатый язык англоязычного автора на свой собственный, то есть романы автора -бога и романы автора-героя. Как известно, первый тип романов олицетворяет русский писатель Лев Толстой, а второй  - другой русский писатель Федор Достоевский. Сомерсет Моэм находит подвид романа всеведения в романе «Миддлмарч» Генри Джеймса, брата психолога Уильяма Джеймса. Нам же достаточно Льва Толстого с его автобиографией как романом воспитания. И в самом деле его автобиография есть роман воспитания автора как героя, развития его нрава, характера. То есть, это не только роман всеведующего автора, естественно, знающего самого себя, свое поэтапное развитие, становления собственного характера во времени и на своем месте как драматическое единство места, времени и действия от конфликта в завязке отцов и детей до их гармонического примирения в развязке, но и роман героя,  за становлением которого поэтапно следит читатель, заинтригованный  воспитательным сюжетом.
 
        Средство и содержание в познании и образовании. Прежде познание и образование были в своем содержании самоценны. Но теперь, в век сетевого, цифрового «мышления» они не обязательны, но есть малозначимое сопровождение цифровой калькуляции, формы подачи. Теперь форма стало содержание, а содержание формой декорации. Все вывернуто наизнанку. Духовное, душевное стали разменной монетой материального обмена. Это проявляется не только в том, что духовное стало просто недоступно служителям духа, но и на самом низовом уровне культуры – в обучении студентов. Для них теперь главное не то, что они знают, но как они пользуются в качестве потребителей информацией относительно подачи полностью обесцененного содержания, низведенного до положения малозначимого самого по себе материала. Главное не дух, не жизнь, а  техника их эксплуатации, использования. О чем это говорит? О буквальном вырождении культуры человека, ее нечеловеческом состоянии. Осталось дело за малым, - за ее уничтожением. Но это откровение является тарабарщиной для современного поколения, которое вообще не понимает о чем идет речь. Нет, не грядет уничтожение культуры, она уже уничтожена. Мы уже пребываем в посмертном состоянии культуры человека. Нет человека, есть так называемый «искусственный интеллект» (оказывается, это не аппарат цифрового доения, а мы с вами), считающий, вычисляющий, извлекающий из себя мертвую человечность. Это не постмодерн или постпостмодерн, это постмортем.
 
        Антропологический переформатив. В последнее время я стал замечать, что что-то случилось с людьми. У меня стало складываться впечатление, что их как будто подменили, как только я стал присматриваться  к ним. Они похожи на себя, но уже другие, не люди, но только их наружное подобие. Правда, сами они, как правило, совсем не догадываются о своей подмене.
 
       Женщины и мужчины. Женщины дают, мужчины берут. Почему женщины дают? Потому что они рожают, рож-дают. Они, естественно, творят. Мужчины же берут, потому что только о том и думают, как взять, брать. Вот они и составляют рать, ряд воинов. Мужчины есть ратники. Воины. Они борются друг с другом, чтобы больше брать. То есть, воюют друг с другом из-за женщин (как тут не вспомнить сакраментальное выражение: “cherchez la femme”). Мужчины испытывают комплекс перед женщинами по причине невозможности рожать. Но они восполняют естественную способность женщин рожать, давать, искусственной способностью творить искусную предметность. Именно поэтому есть такие мужчины, которые заняты не бранью, войной, но искусством слова, творческим занятием. Есть среди них те, кто увлечен наукой, художествами, техникой, наконец, наукой. Они создали культуры как не только обхождения с женщиной, но и творением иной реальности, чем та, которая есть сама по себе и к которой лучше приспособлена женщина.
 
        Мистика и наркотики. В последнее время, века два, появилось много любителей употребления наркотиков. Почему? Потому что люди в массе (так называемый «народ») стали жить лучше. Они не могут отказать себе в желании развлекаться, особенно молодежь, которая «сидит на шее у родителей». Есть среди этой… молодежи существа, склонные к мечтательности, а не просто к грубым физическим, телесным удовольствиям. Так вот они часто принимают опыт употреблению галлюциногенов за мистический опыт. Они отождествляют свои психоделические переживания с мистическими состояниями сознания. Правы ли они? А вы как думаете, благоразумные и добродушные читатели? Правильно. Все это чушь собачья. Никакие наркотические переживания не являются случаями расширения сознания. «Как же так? – они скажут, - ты, старый пень, не знаешь, что говоришь. Как же шаманы, которые доводят себя наркотическими веществами до полубессознательного состояния, чтобы путешествовать в мир духов во время камлания»? Так это случай не расширения сознания, а расширения бессознательного. К тому же, в отличие от вас, жалких наркоманов, любителей поп-фантазера Пелевина, шаман, в общем колдун, маг, вводит себя не в бессознательное состояние, как вы, а в полубессознательное состояние, чтобы случаем чего не перепутать и найти дорогу в мир духов. Но все это имеет отношение к магии (суеверию), а не к мистике, тем более религиозной, - я уже не говорю о спекулятивной мистике философии. Мистика работает со сверхсознательным, а не полубессознательным (подсознательным), как магия. В магии есть опыт включения человека в нечто иное, чем он сам уже не только на физическом, но и на душевном уровне. Это так называемое (называемое не корректно, не точно) «космическое сознание». В нем находится маг. Но он уже вне себя. Короче говоря, не в себе. Так, он вне себя. Он в духе? Нет, он не в ком, а в чем, например, в низшем космосе стихий (стихиалей), которых малосведущие люди называют «бесами». Если человек вне себя и не в Боге, тогда он в ком? Разумеется, вы уже догадались, благоразумный и добродушный читатель, он находится во враге всего рода человеческого, в дьяволе, в сатане, и является сатанистом.
        Что до наркомана, то тот, как и сумасшедший, психически ненормальный, находится не в дьяволе и тем более не в Боге, а в собственном дерьме, в говне своего мозга, который перерабатывает в данном конкретном случае наркомана наркотическое вещество и вырабатывает натуральное говно в голове, от которого наркоманы, курильщики, алкаши, «пьяненькие», как их любил называть Федор Достоевский,  и психически ненормальные «тащатся», лезут на стенку, пугаются веника в углу и пр. Впрочем, они, эти любители какашек в голове, копрофилы несчастные, так жалки, что их можно даже пожалеть.
        Наркоманы могут возразить: «Но Достоевский, тот был тоже психически ненормальный, садомазохист, во всяком случае, эпилептоидная личность»! Ну, был. И что? То, что он «касался миров иных» (мира идей), как сам писал об этом, - это факт. Но факт не его болезненного состояния, а того, что и его посещали идеи и он пребывал в сверхсознательных состояниях сознания. Однако он ошибался, когда полагал, что они вызваны его эпилептическими припадками или, мягко говоря, странными отношениями с людьми. Да, «человек с ретроградной физиономией», то есть, в болезненном состоянии сознания, мало похож на здравомыслящего обывателя, но это не значит, что он близок Богу, вернее, Бог ему близок. Не надо путать эпилепсию («яичницу»)  с божьим даром. Люди с патологическими наклонностями находятся на крае, на пороге человеческих состояний, но это порог не встречи с Богом, а порог физиологической ограниченности, «коридора возможностей» быть ему человеком. Просто люди искусства, в связи с тем, что у них нет порядка ни в головах, шляпах (одно слово: «шляпа»!), шляпках, ни в штанах, или в складках юбок, путают свои бредовые фантазии, похотливые иллюзии (арт-х(а)у-са, например) с самой реальностью. Да, есть реальность художественной иллюзии, но это не реальность реальности и иллюзии. 
        В самой наркомании, как и в безумии собственно, нет ничего мистического. Наркоманы и психи тривиальны и примитивны и не поднимаются выше уровня физиологии, которую дилетанты любят смешивать с предметами собственного незнания. Другое дело, когда, сумасшедшие находятся в себе, то есть, на время являются нормальными людьми и в этом качестве могут быть субъектами душевного, а порой и интеллектуального и духовного развития. В ином случае они могут быть проводниками душевного или духовного влияния, но только в качестве средств (как, например, юродивый, медиум) или объектов приложения такого влияния для посторонних целей.

        Регресс человека как вида. Ныне человек вступает в новую эпоху своего развития. Эта эпоха техническая. Сама эта эпоха знаменует переход человека от культурной стадии своего развития к так называемой «цивилизационной». Такой переход стал возможен в конце XIX –начале XX века. Целых десять тысяч лет человек существовал в условиях уже сформировавшейся и творчески развивавшейся культуры. Последний спорадический выхлоп творческого взлета культуры был отмечен стилем «модерн» именно в это переломное время  конца XIX – начала XX века. И все же на нем лежат уже явные следы культурного упадка не только конца XIX века, но и всего десятитысячного периода развития собственно культуры. Это объясняется тем, что в начале XX века стала бурно развиваться техника как катализатор цивилизационных изменений индустриального типа.
        Появляется собственно индустриальная цивилизация с неживой (не живой и тем более не умной) техникой. Существуя уже больше ста лет она, эта техника, накладывает свой неживой, мертвый отпечаток на сам характер человека и как телесного (биологического или биотического), и как социального, и, наконец, как душевного, собственно человеческого, существа. Растет его специализация как собственно телесного, материального существа. По мере этого роста человек начинает терять сапиентные черты, определяющие его сущностный, родовой тип. Это явный антропологический регресс, системный сбой в соотношении элементов: телесного и  социального, составляющих материальный момент развития, и культурного, душевного, составляющих идеальный момент развития в случае человека. Нарушается мера соотношения материального и идеального моментов развития. Проблема заключается в социальном элементе. Стагнация его развития, задержка на капиталистической стадии развития, угнетающей и подавляющей душевный элемент антропологической системы придает собственно бесчеловечный характер развитию техники, сдерживая ее развитие в направлении уже живого вида, так потребного сохранению человека как душевного и интеллектуального вида.
        Если в чисто материальной сфере развивается только технический элемент без своего социального сопровождения, то его информационное содержание при развитом социальном элементе играющее чисто инструментальную роль, начинает нести уже содержательную нагрузку на всю общественную и антропологическую систему. Так намечается перекос в сторону материальную в ущерб идеальной, что как раз характерно для цивилизационного типа. В результате человек в условиях господства мертвой техники начинает терять свои собственно естественные черты, что проявляется наглядно в настоящих условиях вялотекущей пандемии короновируса. Человек теряет свой естественный иммунитет, но не приобретает искусственный иммунитет, ибо техника продолжает оставаться мертвой, и при этом углубляется социальный кризис, связанный со стагнацией капитализма, система отношений которого сдерживает развитие человеческих сущностных  сил.
        Что ожидает человека в ближайшее будущее? Разумеется, деградация. Человечество вышло из пика своего равномерного развития и ускоренно падает вниз по кривой социального и общего регресса. Нет здоровых и душевных сил в современном обществе. Числовая величина великодушных людей катастрофически приближается к минимуму и превращается в конечно малую величину. Она не может бесконечно долго оставаться в полосе статистической погрешности. Никто из высших существ (сил) не будет спасать тех. кто сам не спасает себя. Спасители среди самих людей – это великодушные, которых давным-давно на Востоке называли «махатмами». Но их осталась жалкая кучка и сил у них меньше, чем у малых детей. Они  не могут вдохновить людей на творческий взлет, который возможен только при условии, что люди будут относиться друг другу лучше, чем они относятся к вещам. Вещизм потребительства и эгоизм эксплуатации, основанный на конкурентной борьбе между людьми, а не на солидарности между ними, неуклонно ведет человечество к вырождению и мутированию (превращению) их в информационных (дигитальных, оцифрованных) зомби.  Причем идет зомбирование уже не только трудящихся, но и социальных паразитов-эксплуататоров, ибо вырождение человечества носит системный характер и абсолютно никто не сможет избежать его, включая и отшельников, находящихся на обочине умерщвляющей цивилизации.

        Глупые, хитрые и умные. Говорят: «евреи – умная нация» «Да, шо вы говорите»! Не говорите. Любая нация умная. Действительно, в материальном мире, а нация, народ явления материального порядка, чем ниже, ближе к самому дну, основанию, грунту (Grund), тем чище, умнее. И чем выше, тем дурнее, гаже. На самом верху, так мерзко, гадко, что даже плюнуть некуда, - жалко за слюну. Другое дело в мире идеальном, чем выше, тем умнее, лучше, чем ниже, тем глупее, хуже. Одно слово: дух.
        Так вот речь идет не за евреев, а за людей вообще. Большинство не то, что глупое, нет, - оно амбивалентное, настолько простое, доверчивое, насколько лукавое. В народе есть умные, но их мало, - «мал золотник, но дорог». В элите нет таких, но есть хитрые на интересное место. Редко, но попадаются хитроумные. Это те, кто умеет делать вид умных. Но они только кажутся таковыми. Так есть ли умные. Они есть, есть в народе, но в нем скрываются. Это умные дураки. Других умных меж людей не водится. Ан, нет, - есть еще ученые дураки, но с ними все ясно. Они дурные от учения, от знания.
Другими словами, есть дурные и есть умные. И еще есть те, кто между ними, так сказать, полудурки. Они и не дурные, и не умные полностью, но только наполовину. Причем одна половина наружная, а другая внутренняя. Она являет другую, которая скрывается. Поэтому промежуточный вариант ума или его отсутствия основан на обмане сознательном или бессознательном.
        Есть полнота ума, ментальная плерома. Нельзя путать цельность и целостность ума, его всеобщность, всеразумие со всезнанием, всеведанием. В этом смысле всеразумие или мудрость есть данность, а всезнание заданность. Знание не делает человека разумнее. Оно делает его только сознательнее. Человек может узнать, что он умный. Но он умнеет не от знания, а от самого ума. То есть. причиной ума является сам ум. Он от ума. Есть ум в себе. Другими словами, ему уже следует быть. Однако он может таиться, скрываться, быть сокрытым, сокровенным, тайным. В знании он проявляется, узнает себя, становится самим собой, для себя. Но чтобы превратиться из в себе в себя и для себя, он должен показать себя в себе ином, в другом, например, в знании, но и не только в ином, а и в прямо противоположном, в неразумном, глупом, дурном. Чтобы быть собой, ему следует узнать себя в дурном. Так на свет и появляются умные дураки. Так разум, ум выводит на свет дураков. Каждый человек дурак. Но в какой мере, в каком количестве и качестве?
        Человек не обладает всей полнотой ума. Ведь он конечное, ограниченное существо. Его конечность, ограниченность выражается в его телесности. Она проявляется в той мере, которой располагает человеческий мозг как орган ума. Принято полагать, что человек разумное существо. Однако такое положение следует правильно понять, имея в виду то, что человек является социальным животным. Эволюция его мозга есть не только биологический, но и социальный процесс.
        Социальность человека связана с его языком, общением. Не зря же общество называется обществом, то есть, коллективом общающихся существ. Язык является средством связи между людьми, имеющими мозги. В этом смысле условно можно сказать, что в одиночку человек не сможет выжить. Для выживания ему необходимо трудиться, то есть, заниматься целеполагающей деятельностью. Моментом развития этой деятельности является творчество как способность менять свое отношение к миру, делает его иным, чем его наличное состояние. Это изменение среды своего обитания и выживания уже не есть простое приспособление к природе, но есть приспособление ее к себе, изготовление, выработка из нее как сырой материи вареной, или создание, созидание, построение своей природы, своего мира, уже человеческого. Это и есть мир человека как социального существа, так называемое общество, в котором человек уже не выживает, как в «сырой природе», а живет в своем мире.
        Для того, чтобы мир был лучше, человечнее, человеку следует заниматься творчеством, развивать не только то, что есть, но и совершенствовать то, чего не было, а появилось только с человеком как уже средство его очеловечивания и как цель – он сам. Такое творчество человека, создание и совершенствование самого себя, своего Я невозможно без ума и воли, свободы. Но оно невозможно и без чувства, без выражения ума и его переживания.
        Другое дело личный, а не социальный ум. Социально, коллективно люди умны, правда, если коллектив дружный и основан для благой цели, используя для достижения ее соответствующие пути (методы) и средства (приемы). Однако лично, точнее, индивидуально они глупы. Испытывая от этого, естественно, комплекс индивидуальной неполноценности, они начинают хитрить, подставляя в качестве глупых других людей. Они маскирую свою глупость, симулируя ум, разумеется, чужой, заемный. Они крадут друг у друга ум, не зная, просто не понимая, что он может быть у них только общим.
        И все же есть исключения, как аномалии, - встречается ум в отдельно взятом человеке, его собственный. Такого человека мы называем мыслителем. Не обязательно мыслитель появляется в каждом столетии. В отдельные века не бывает мыслителей. Например, в нашем, в XXI веке, несмотря на то, что мы уже прожили в нем одну пятую часть он так и не появился, во всяком случае до сих пор так и не доложил о своем появлении. Явление мыслителя есть чудо, то есть, оно необязательно, не является необходимым, не есть обычное явление, но есть феномен как явление самого явления для явления в явлении явлением. А мы знаем, что чудо не естественно, а сверхъестественно, трансцендентно нам. Явление ума в отдельно взятом человеке чудесно, сверхъестественно, духовно, божественно, по-человечески ненормально, аномально. Это прямое материальное явление нематериального, имматериального, идеального. Мыслитель есть сверхъестественное существо. Мыслитель и есть мудрец. Мудро только духовное существо. Но тут возникает проблема. Ведь человек является не духовным, а душевным существом. Он не идеален, а телесен, материален. Именно благодаря социальности человек разумен и поэтому культурен, есть творческое существо. В своем творчестве, культуре человек душевен. Социальность человека выражается в его душевности. Душевность человека – это его социальность не на уровне общества как индивида, но на уровне его как индивидуальности. Разумность отдельно взятого, индивидуального, уникального человека есть явление уже не душевного, но духовного порядка. В этом смысле мыслитель, мудрец есть сверхъестественное существо, то есть, условно он есть такое существо, которое, конечно не всегда, но по преимуществу живет головой, умом, идеей.

        Ложь, лицемерие и фанатизм. Мы живем в сложное и опасное время. Кривая развития нас вынесла на край социального бытия. Мы оказались в тупике развития, в его закруте. Естественно пока пружина общественного прогресса не распрямилась и не послала нас далеко в будущее, мы находимся под прессом, давлением напряжения всех своих сущностных сил. Наше время является ситуацией радикального вызова. Способны ли мы адекватно ответить на зов бытия, духовный запрос на творческое свершение? 
        Естественно, что находясь в таком сложном и тяжелом положении, мы надеемся на облегчение и жаждем простой и безопасной жизни. Спасение воможно в единении людей, но не для отдохновения от трудов, а в самом труде, но таком труде, который перестал быть вынужденным средством борьбы за свое элементарное выживание. Именно это готовят нам власти придержащие, одержимые накоплением капитала и «заразившие» нас идеологией безудержного накопительства, товарным фетишизмом. Чтобы скрыть свой индивидуальный и коллективный (классовый) эгоизм, властвующие богатые ведут через послушные их воли средства массовой коммуникации (общения) лицемерную  пропаганду массового обогащения и стравливают трудящихся друг с другом в конкурентной борьбе, в погоне за вещами и вещью всех вещей, товаром всех товаров - капиталом. Ложь капитализма о том, что люди эгоисты, являются конкурентами друг друга в реальной жизни, цель которой заключается якобы в потреблении, (они удобно живут для того, чтобы тупо потреблять, а не потреблять блага жизни, чтобы интересно жить), эксплуататоры сдабривают солидной порцией хваленого лицемерия о том, что в будущем их ждет райская жизнь за гробом у Бога «за пазухой». 
        Интересно, сколько можно ломать эту жалкую комедию и участвовать в ней в качестве «жертвенного барана»? Разумеется, многие здравомыслящие люди понимают всю бесперспективность такого положения вещей. Но они ничего сами, будучи разрозненными, сделать не могут и неумело утешают себя и друг друга тем, что так было всегда и всегда так будет. Правда, иногда, когда уже не хватает сил вести столь жалкое существование, как, например, сейчас, в пору тотального кризиса жизни, самого физического существования человека, а не только кризиса финансов, угодливое и лукавое бессознательное подсказывает иллюзорный способ решения всех жизненных  проблем, как это и всегда было, в фанатизме, который является самым простым способом: проблемы нет, если нет человека. Как решить проблему человека? Необходимо, закрутив все гайки общественного механизма, пустить его под откос. Именно в кризисное время всеми людьми овладевает такая логика безумия самоуничтожения. Людям начинают внушать (известно кто, - слуги врага рода человеческого), что быть человеком несовременно, анахронично, что сами люди никогда не решат свои проблемы, тем более общие, глобальные, что они жалкие и ни на что не годные. Однако есть среди них спаситель и его верные слуги. И вот скоро он придет и спасет их. Да, нет уже пришел, но таится и ждет своего часа спасения всех от всего плохого для всего хорошего.
        Так на смену всеобщему неверию приходит время одержимости верой в спасителя. Такая вера и в самом деле является провозвестницей начала конца времен. Акт фанатизма есть последний акт агонии человеческого общества, обращенного в стало послушных и тупых скотов, одичавших до такой степени, что они скоро превратятся в зверей фанатизма. Для такого одичания есть все условия. Главное из них – это пришествие Антихриста в мир. Он всегда присутствовал в нем как тень Христа. Но до поры до времени не находил своего земного воплощения. Другое дело Христос, который как Сын Бога-Отца имел свое земное воплощение в лице Иисуса. Антихрист не имеет лица ибо есть сын не Бога, а дьявола. Тот многолик, ибо имя ему легион бесов. Поэтому хотя Антихрист уже есть в мире в своем человеческом воплощении, но он безлик, ибо представлен целым классом злодеев, находящихся на разных ступенях общественной иерархии. Особенно много его среди так называемой «элиты». В последнее время концентрации зла концентрируется, центрируется и сама злая воля. И чем ничтожнее, малодушнее она в качестве человеческого воплощения, тем сильнее в своем пагубном влиянии. И все потому, что наступают самые ничтожные времена последних людей, настоящих пигмеев человечности. Нам важно не попасться на удочку этому злодею, ибо он может явиться именнов том виде, в каком нам всего приятнее его видеть, - например, в  виде великодушного избранника,  духовного авторитета, интеллектуального гуру, который пришел по нашу душу, чтобы ее соблазнить  своим расположением и тем вернее погубить.

        Alter  Ego. Я долго жил бессознательной жизнью. Потом стал сознательным. У меня появилось личное Я. Вот тогда тело стало материалом моего душевного строительства. Оно было строительным материалом моей души. Но в последнее время я понял, что всегда был материалом того, что многие сознательные люди, достигшие стадии в своем развитии, которую можно назвать стадией самосознания, называют alter ego. Что это такое? Не знаю, что другие люди подразумевают под этим латинским словосочетанием, но я понимаю его не как что, а как подлинное кто моей жизни. Вся моя телесная и душевная, интеллектуальная жизнь есть только материал его проявления в этом мире, его среда обитания в нем. Вот оно, это alter ego,  и является бессмертным, вечным источником сознательной, идейной жизни.

        Геометрическая стилистика. Еще хорошо, что стилистика геометрическая, а не г(е)оме(т)рическая. Давным-давно стилистика была магическая, с акцентом на символе, на внутренней стороне вещей. Тогда вещи были говорящими, вещими, а слова как вещи. Любое слово было ощутительным, материальным в смысле как вещь. Слово можно было мять, ковать, делать. В классическую эпоху стилистика стала объемной. В модерне стиль перешел черту, сошел с внутренней стороны на наружную, лицевую. Но глубина осталась. Правда, она стала жить в явлениях. Глубина явилась явью. Стала феноменальной. Тогда как прежде явь была не сутью. Это суть являлась, скрываясь в себе.
        Уже в конце прошлого века стиль из объемного стал граничным, скользящим линией по поверхности вещей. Уже сейчас он потерял свою предельность, пограничность. Линия распалась в пунктир. Художник сорвался с нее, как канатоходец со своей линии, нити, упростился, опростоволосился. Стиль стал плоским. Он угрожает уже в ближайшем будущем свернуться в одну точку, схлопнутся в нее, сосредоточиться. Грядет эра сосредоточения, медитации.
 
        Мышление и мыслитель. Мышление носит трансцендентальный характер. Оно является условием познания. Человек занимается мышлением для того, чтобы подумать о том, что он знает. Так он лучше узнает то, что знает. Мышление обычного человека носит прикладной характер. И только у мыслителя оно является способом жизни, ее формой, - мыслящим образом жизни, существования. Мыслитель существует для того, чтобы думать. Человек думает, для того чтобы существовать.
        Но что было в истории? Человек работал, чтобы жить. Причем он работал на того, кто мог отобрать у него то, что он заработал. Поэтому господствующим типом человека, мужчины был воин. Из воинов, а не работников выбирали правителя. Так дело, жизнь шли по Платону. Почему же у Платона правитель обладал не мужеством, как воин, а мудростью? Такой вопрос имеет смысл если мудрость понимать  как разум. Но кто сказал, что Платон имел в виду разум, когда вел речь устами Сократа в диалоге «Государство» о мудрости? У него мудрость правителя сводилась к тому, чтобы много не думать, экономить на мыслях и делать дело. В чем заключается дело правителя? В том, чтобы являть волю, показывать ее всем, кто своевольничает. Другими словами, правитель должен уметь («уметь» от «ума») бороться со злоупотреблениями воли воинов и желаниями работников (кормильцев). Для этого правитель должен был уметь управлять своими желаниями, иначе он не смог бы управлять желаниями других людей, при условии, что все люди для него одинаковы. Поэтому ему не следует иметь семью. Иначе он сам начнет злоупотреблять своей волей, своей властью. И разумеется, он как выбранный из воинов для управления должен уметь показать свою волю: скрутить любого воина в бараний рог.
        Так было в древности, в истории, а как сейчас? Разумеется, также. Поменялось только то, что прежде была сила, для которой не нужно ума (в народе говорят: «Сила есть. ума не надо», то есть, мужчина сильный, женщина слабая, мужчина, любовник, воин, жестокосердный, женщина вещь, добрая сердцем, правда, есть еще муж, работяга). Теперь все образованные, помимо тупой силы в лице воинов (ум воинов проявляется в военной хитрости офицера и смекалке («голь на выдумки хитра») солдата – убить другого, чтобы не дать убить себя) против врага и изворотливости карательной силы против собственного народа необходимо еще уметь уговаривать народ делиться своим добром с властью. Народ делится своим добром с властью. Но она почему то не делится с народом его добром. Почему? Потому что она власть не народа, а только власть себя над народом. Так продолжается до сих пор. Так где же разум? Нигде. Причем тут разум, когда речь идет о людях? Ведь они не разумные существа, а существа желания, чувства и воли, то есть, существа душевные. Правда, для того, чтобы быть великодушным, одной души мало. Требуется еще разум как явление духа в теле (мозге). Вот когда люди будут думать, прежде чем  работать и работать не сами, а машинами уже не мертвыми, а живыми и порой с умом, вот тогда обычный человек станет необычным, мыслителем.
        Но этого нет. Человек думает только тогда, когда наделает таких дел(ов), что требуется исправлять то, что он наделал, натворил. То есть, он сначала делает, а потом задумывается о последствиях того, что наделал. Разумное существо поступает иначе: оно сначала думает, а потом делает, то есть, делает для того, чтобы думать, и живет, для того, чтобы делать то, о чем уже подумало. Не так человек. Правда, люди попробовали так жить сообща при социализме, понимая под разумом планирование того, что они будут делать? И что случилось с социализмом как социальным обществом, то есть, таким обществом, каким оно должно быть? Они отказались от него в пользу капитализма как обществом не таким, каким оно должно быть, таким, каким оно может быть, если из человека делать разумного эгоиста, – такого эгоиста, который живет трудом другого больше, чем своим собственным. При социализме было наоборот для большинства. При капитализме, кстати, также, но глупые работяги думают, что иначе, - пропаганда власти не зря ест свой хлеб.
        О чем это говорит? О том, что социализм не есть цель общественного развития. Он есть средство развития человека, превращения социализма в гуманизм. Но такое превращение случится только при условии, если человек станет разумным существом, будет работать, чтобы думать, а не работать, чтобы жить.

        Субъективность и объективность письма. Прочитал у Валентина Булгакова в «Л.Н.Толстой в последней год его жизни» следующее: «Говорили о воспитании. Лев Николаевич сказал:
        - Все, что дается человеку воспитанием, в сравнении с его характером, ничтожество, одна тысячная доля. Я сужу хотя бы по себе… Человек все всегда воспринимает субъективно» .
        Что сказать? Лев Толстой субъективен. И что? В своих сочинениях он выражает свой нрав, проявляет характер. Однако это не мешает ему быть честным с читателем. Он не милосерд со своими героями, командует ими, но вежлив со своими читателями. Нет, Лев Николаевич не психопат, не патологическая личность. И он порой бывает ласков, а иногда и нежен особенно с героинями своих романов и повестей. Но, скажу вам, благоразумный и добродушный читатель, мало охоты побывать в шкуре героев его романов, вроде  брезгливого пижона, князя Болконского, бастарда в пенсне, графа Безухова, «ученого чудака» в вицмундире «с рогами» и большими ушами, действительного статского советника Алексея Каренина, стыдливого поместного дон-Жуана, гвардии поручика Нехлюдова  или беспалого монаха, князя Касаткина. Вот кем я точно не хотел бы быть, так это графом Ростовым или Платоном Каратаевым. Впрочем, сам граф Толстой, Лев Николаевич, писал, что хотел бы быть Николаем Ростовым. Он, разумеется, так кокетничал, придуривался, чудил, говорил из вредности своего несносного характера. А почему бы заодно не быть и пнем? Конем, Холстомером, он ведь уже был. Что тут скажешь? Широк, Лев Николаевич, прям какая-то «махатма».
        Понятно, конечно, что Лев Николаевич бежит от рассудительного Константина Левина, когда он наскучит ему своими унылыми наставлениями, к бестолковому и пустому Николаю Ростову, которому по неведению жизнь важнее смысла жизни, ибо смысл жизни для таких простых натур заключается в самой жизни. 
        Но не так прост писатель Толстой, который за игрой в упрощение прячется от самого себя, от своих поисков смысла жизни. Взять того же уже упомянутого Константина Левина. Именно он является лицом автора в самом скандальном романе XIX века - «Анне Карениной». Кто это такой? Это второстепенный персонаж романа. Почему образ автора оказался второстепенным в его сочинении? Специально, чтобы не быть навязчивым для читателя и скрываться за спинами своих героев и героинь в качестве их хозяина, творца их поступков, за которые они расплачиваются своей головой. Левин нужен Толстому просто потому, что в компании других персонажей он потеряет интерес к самому письму, ибо герои и тем более героини «Анны Карениной» такие глупые и бестолковые, что откровенно жаль самого Толстого, - ну, сколько он может с ними возиться!
        Вот Лев Николаевич и бежит к Левину за помощью, чтобы придать своим словесным декорациям хоть какой-то смысл. Когда Толстому надоедает опекать своих персонажей в качестве хозяина, от которого зависит их судьба, сама выдуманная жизнь и смерть, он начинает поиски смысла реальной жизни на страницах своего произведения. Для этого он заставляет Константина Левина неустанно физически трудиться в его поместном хозяйстве. Но образ автора в романе занят не только физическим трудом. Он премудро его сочетает с интеллектуальным трудом. В чем конкретно выражается такой необычный для статного барина с курчавой бородой интеллектуальный труд? Разумеется, в умствовании, в частности, в прожектерстве сельского реформаторства. И это не случайно, ибо пореформенное время, в которое Лев Николаевич упражнялся в уме, было  нашпиговано подобного рода проектами. В этом смысле романное повествование обладает некоторой долей объективности в художественном отражении того, что творилось тогда в головах людей в Российской империи.
        Что до субъективности самого автора и его образа в романе, то мы находим в Левине характер русского барина, расположенного к резонерству. Конечно, такой образ не типичен для барства. Но иногда и такие типы, точнее, сингулярности попадались в этой среде. Типичным для барства является образ Николая Ростова или Стивы Облонского, или, на худой конец и развесистые рога, Алексея Каренина, а то и его соперника, петиметра  графа Вронского. Вообще, русские не расположены к умственному занятию. И тем более не расположены к нему баре. Народ, если думает, то делает это так же, как работает, из нужды, с напрягом, с заметным физическим усилием. Другое дело, счет да любопытство. В этих делах что народ, что начальство проявляют завидное умение. Не люди умные, но жизнь сложная, тяжелая. Она заставляет их соображать ровно столько, сколько нужно для удобства и достатка. Что прежде на Руси, что ноне в постсоветской России, думающий человек большая редкость. Вот такой редкостью и был Лев Николаевич Толстой. Поэтому его сочинения и пользуются до сих пор заметной известностью во всем мире, ибо, как говорил другой умный русский человек, Александр Сергеевич Пушкин, интересно следить за мыслями умного человека. Толстой, Лев Николаевич, как и Александр Сергеевич, любил подумать просто так, из любви, а не из ненависти, из-под палки, к мысли. Он был охоч на мысль, преследовал ее до тех пор, пока не становился ее хорошим знакомым. К сожалению, порой он немилосердно бил мыслью своего читателя. И все же на то читатель и читатель, чтобы читать не всякую занимательную брехню, а важную для воспитания души умную вещь.
        Вот такой умной вещью в себе, занятной штучкой и был Константин Левин. Казалось бы, именно о таких людях, физически сильных, говорят: «Сила есть, ума не надо». Ан, нет, ум силе не помеха. В том то и дело, что не сила уму, а ум силе не помеха. У Толстого ум требуется для силы жизни, а не, наоборот, сила нужна для ума. Несмотря на тяготение Толстого к мысли, она у него пребывает в круге силы. Нет у него той легкости в мысли, которая делает ее свободной и способной к полету. Толстовская мысль не может вознести тебя в мир духов, но она способна обратить их в мир вещей, приземлить их и дать им объяснение для морального урока, нравственного суждения, характерного осуждения. Толстой думает, чтобы лучше проповедовать, навязывать свою волю, свое мнение и суждение, как следует жить, чтобы жизнь имела смысл. В этом он остается типичным русским человеком. Грубо, народным сказом он говорит об этом устами Платона Каратаева со страниц «Войны и мира». Объективно Лев Николаевич Толстой русский писатель, то есть, больше, чем писатель, - он еще русский барин. Субъективно он проповедник—мистификатор, писавший сказки для читателя.

        Душевная пошлость. «Жить и умереть в Париже»! Или вот так: «Я, Эжен де Растиньяк, бросаю вызов тебе, неприступный город, как эту перчатку. Я появился на свет, чтобы покорить тебя, Париж»! Что может быть пошлее? Может быть, только это: «Меня крестили в самом Нотр-Дам де Пари»!
 
        Сила жизни. Большую силу жизни имел малодушный Ницше. Кстати, такие, малодушные люди, как правило, очень любят жизнь. И ради жизни дорожат своей мелкой душонкой. Поэтому они и теряют душу, что дорожат ей. Такие выскочки, как Ницше, недаром становятся душевнобольными. Ницше довела до шизофрении его философия. Причиной увлечения его философией была душевная и физическая слабость. Слабость физическая нашла себя в малодушии. У малодушных, а не великодушных, людей обычно бывает плохой характер. Благодаря своему характеру они становятся психопатами. Хорошо было бы, если бы Ницше был невротиком. Так нет же, он был настоящим психопатом. Но мнил себя невротиком и потому так переживал, если обижали животных. Однако он жалел не несчастных животных, а самого себя за них. Ему жалко было, что он человек, а не бестия, не зверь. Случай с лошадью, которую засекли на его глазах, симптоматичен. Ницше пожалел, что стал свидетелем безобразного поступка кучера. Это была так невыносимо раздражительно, душещипательно, так било по его больным нервам.

        Как будущее очутилось в одном интересном месте. Однажды одно интересное место человеческого тела задумалось, - оказывается и оно порой задумывается. Интересно, какой порой? Естественно, послеобеденной. То есть, строго по расписанию, согласно физическому режиму дня. И о чем же оно стало думать? Все о том же, почему у многих людей, особенно у тех, кто все начинает, но никогда ничего не кончает, многое делается через это место? Но раз это так бывало и бывает, то необходимо ему позаботиться о том, чтобы так было и впредь. Разумеется, было с пользой не для всех, а для него, для этого интересного места.
        Пускай все работают на место с интересом. Что для этого необходимо? План, учет и контроль расходов и доходов. По доходной части необходимо, чтобы через место с интересом как можно больше проходило добра. Но как это сделать? Как это как? Необходимо проводить инновацию оптимизации. Сокращать расходы на все тело, чтобы росли доходы только в одном его месте, ибо в этом месте доходы моментально обращаются в расходы. Именно так меньшинство в организме живет за счет большинства. Это в каком организме? Разумеется, в котором находится центр тяжести, в котором и на котором все сидит и находится. Именно там происходит концентрация всего того, что представляется интересным. Вот какой интересный организм. Не напоминает ли такой организм, интересное место которого вырастает размером, сравнимым  с самим организмом, на современное человеческое общество?
        Казалось бы, так и должно быть, чтобы часть управляла целым, при условии, что эта часть лучшая, умная. Ведь правильно, когда телом управляет не интересное место, а прямо ему противоположное, - мозг. Но почему же в нашем случае им, этим общественным телом, народом, управляет не умный орган, но интересный, хитрый? Если им управляет интересное , хитрое место, то мы оказываемся в интересном положении. И какое будущее нас ждет? Естественно, тоже интересное. Чтобы я так жил! Но я так не живу! Ну, и что, так живут почти все. Причем чем умнее человек, тем в более интересном месте он оказывается уже в прямом смысле слова, а чем хитрее человек, тем в менее интересном месте он находится прямо, ибо сидит не на интересном месте, а в шоколаде.
        Но почему же так бывает и есть?! Будет ли дальше? Если природа вещей не изменится, то будет так и дальше. Что может ее заставить измениться? Человек, каким был неразумным, таким он и остался.
        Другое дело, если бы он, хотя бы малой частью, был разумен. Тогда эта малая часть и смогла бы управиться большей неразумной частью. Как же обстоит дело сейчас, как и прежде, на самом деле? Одна, малая часть. управляет всей другой, большей часть, будучи еще глупее ее. Так и следует быть в материальном мире, который давит своей инертной массой на все. К счастью, он не может раздавить то, что не является материальным, но является идеальным, духовным. Однако он может создать проблемы для той сферы, которая связана с материальным, телесным началом.  Материя может навредить человеческой душе, которая от нее зависит. Ни общество, ни отдельно взятый человек не властны над духом. Но они могут загасить огненный дух в себе. Но кто пострадает от этого? Дух? Ни в коем случае. От этого пострадает только сам человек. Чем меньше материи, тем больше духа. Чем больше духа, тем он плотнее, что является прямой противоположностью того, что есть в материи, в которой чем больше материи в пространстве, тем меньше ее плотность. Напротив, в духе, - его больше и он плотнее, но тот, кто в духе, тому легче, а не тяжелее, свободнее в нем. Поэтому в духе не много, но мало существ. В материи духовных, разумных существ еще меньше. Например, в нашем мире, на Земле, среди людей, их так мало, что они даже сами не знают, кто они на самом деле. Что уж говорить о том, чтобы их узнавали в качестве разумных существ. Умные среди людей таятся, ибо умным быть опасно среди глупых существ.  Но раз таятся умные, то их место занимают самые глупые, выдающие себя за умных. Прочие, менее глупые, а таких большинство, конечно, понимают, кто такие более глупые, чем они, выдающие себя за более умных, но помалкивают и только лукаво друг с другом переглядываются, намекая на то, что «знай наших». Те, кто купается в шоколаде, представляют как раз этот, так называемый «народ», снаружи доверчивый, а  внутри лукавый. 
       К сожалению, умных людей недостаточно. Для чего? Для того, чтобы поставить на место народ и придать ему в услужение тех, кто лицемерно сейчас называют себя «слугами народа». Впрочем народ заслуживает то, что имеет и кем, чьим народом, является. По уму было бы иначе. Для умных была бы демократия, если под ней понимать самоуправление. Для прочих же была «управляемая демократия». Сословное, кастовое общество, иерархически устроенное, лучше всего для всех, но только при одном условии, если этим условием является разум высших и неразумие низших. При всех прочих условиях такое общество хуже всего для всех, - для одних, большинства, хуже сразу, для всех прочих, меньшинства, потом, по последствиям.
        При разумном условии управляемая демократия означает, что народ работает уже не по нужде, а по своему желанию. Материальную жизнь поддерживают на оптимальном уровне для всех людей роботы.  Последние являются творениями умных/разумных людей. Их вполне достаточно для этого. Главное всем прочим людям, менее умным, не мешать умным людям делать свое, нужное дело, которые его делают не потому что вынуждены делать, а потому что хотят и умеют делать это. Вот и все. В этом нет сверхъестественной мудрости. Есть просто, только естественная (реальная) и умная жизнь.  Сейчас же жизнь не умная, а прямо безумная, и иллюзорная, искусственная. Сейчас человек превращен в робота с минимальным набором алгоритмов, а умных людей единицы. Причем сами эти единицы не ведают, что они есть исключение из правил. Догадываются об этом только единицы из единиц, исключения их самих исключений. Одним словом, оксюморон.  При этом есть и такие глупцы, которые мнят себя умными. И их немало. Обычно таких субъектов называют интеллигентами. Но мы то, с вами, благоразумный и добродушный читатель, знаем, кто это такие. Именно они уже, до всякого будущего, находятся в интересном положении и на интересном месте. Кто тому виной? Естественно, они сами.   

        Чтение Рамачараки. Читал «Религии и тайные учения Востока» Рамачараки. Занятное чтение. Вычитал такое про суфизм: «Первая истина (ахад) заключается в том, что… реально существует один только Бог, что все остальное обман и иллюзия, не истина, фантасмагория, театр марионеток, «Хозяин» которого приводит его в действие, пока ему это нравится. Бог создал вселенную в качестве подвижного балагана, потому, что «Я был скрытым сокровищем и пожелал быть известным; и вот я создал мир, чтобы мог быть известным и знать, что я известен». Бог не только единственное абсолютное Бытие, но и абсолютная Истина и абсолютная Красота. Вторая истина (тарикат)  или путь к Единому сходна с индийскими учениями по этому предмету. Под руководством своего «пира», учителя, или гуру, ученик подымается по ступеням лестницы Бога, удаляя от себя материальные помыслы, желания, вкусы и привязанности, - освобождаясь от иллюзии, - возрождаясь и очищаясь посредством набожности, созерцания, размышления, чистой мысли и праведной жизни. Суфии усвоили много мистических обрядов, свойственных индусам, Древней Греции и некоторым современным западным культам и мистическим орденам. Сюда относятся танцы, ритмические и грациозные телодвижения, сопровождаемые пением, а также «молчание», во время которого душа может наслаждаться мистическим общением с высшими плоскостями бытия. Часты экстатические состояния, причем высшим последователям секты иногда бывает доступно космическое сознание.
        Суфии полагают, что человек есть Бог в миниатюре, поскольку его тело есть миниатюра вселенной. Отсюда вытекает утверждение авторитетов, будто суфизм учит, что человек в одно и то же время и микротеос, и микрокосмос. Они считают, что существует пять плоскостей бытия, а именно, (1) абсолютно невидимое, (2) относительно невидимое, (3) плоскость подобий, (4) плоскость видимости и (5) плоскость ниже видимости. Плоскости эти иногда грубо различаются как три плоскости: невидимая, промежуточная и видимая. Необразованные и простые последователи развитых учителей говорят о двух лишь плоскостях, видимой и невидимой, так что, похоже, существуют и эзотерическое, и экзотерическое учение об этих плоскостях. Но это еще не все. Наиболее посвященные говорят о плоскости, лежащей гораздо  выше даже абсолютно невидимой. Они говорят, что плоскость эта недосягаемая ни для слов, ни для мысли. Один ученый сравнивает ее с «беспространственными эмпиреями» Данте. Дух, или, как некоторые говорят, «душа», считается бессмертной и предсуществующей в том смысле, что прежде, чем начать цикл воплощений, она пребывала на лоне божества. Она сохранила память о прежнем блаженном состоянии, так как свойственная ей оценка красоты объясняется смутным воспоминанием красоты духовного существования в Едином. Вселенная… представляется панорамой фантасмагорий, где сцены постоянно меняются, а актеры появляются, играют свою роль и сходят со сцены. Дух человека – это эманация божества, а его тело лишь случайный покров, созданный в целях показного мира и, следовательно, ценный лишь как принадлежность комедии. Судьба и рок – вот директивы божественного Хозяина сцены, - божественной цели и воли нельзя ни избежать. Но дух всегда тоскует по родине, томится и мечтает вновь соединиться с Возлюбленным. Подобно Авиценне, поэт суфиев воспел тоскующую душу, ищущую Возлюбленного» .
        Да, скажу я вам, занимательное чтение. И в каком свете оно представляет суфизм с подачи «нашего» йога Рамачараки? Возьмем первую истину суфизма в изложении йога. Это истина реальности Бога и нереальности мира. Для чего Бог создал такой мир в виде театра марионеток, для чего он крутит динамо, представляет его в качестве подвижного балагана, аттракциона? Он, что, Сергей Эйзенштейн? Оказывается, Бог создал такой мир для того, чтобы стать известным, знаменитым, чтобы знать о том, что он знаменит. Пока он будет знаменит, ему это будет нравиться, и он, этот балаган будет продолжаться. Что это означает? То, что на самом деле мира нет. Он есть только понарошку. Но для чего? Только для того, чтобы Бог понравился самому себе, приобрел известность у того, у мира, и у тех, людей, которых он создал. Между тем их в реальности нет. Но тогда какой Бог создатель, творец? Он творец. Но чего? Иллюзии. Он тешит себя тем, чего нет. Но нет и его самого как создателя. Так кто же Бог тогда? Иллюзионист, фокусник, факир, то есть, тот же йог, который на потеху публике показывает «чудеса» на базаре. Рамачараке можно возразить: не суди по самому себе о Боге! 
        Теперь вторая истина суфизма. Это истина пути к единению с Единым. Но что встречает ученик на пути к Единому? Не одно, а многое, - многие плоскости того, что есть, чем является Единое. И чем глупее ученик, тем доступнее кажется такое единение с Единым. Для необразованного ученика, то есть, для неуспевающего ученика важно невидимого Единого не перепутать с видимым Единым, то есть, его иллюзорным отражением в мире и в человеке. Другими словами, важно не спутать Бога с миром и с человеком. А вот для образованного ученика важно знать не только то, что есть видимое и невидимое, но и видеть, различать, что Единого видимо-невидимо, то есть, уметь отличать невидимое от видимого, полагаясь на промежуточное, или, по-философски говоря, трансцендентальное, между ними как между потусторонним (трансцендентным) и посюсторонним (имманентным).
        То, что человек является микротеосом и микрокосомсом, - это такая лабуда, что комментировать данное вздорное утверждение не представляется вообще возможным из-за его бессмысленности. 
        Разглагольствования Рамачараки о пяти плоскостях тривиально и даже комично, особенно название последней, наиболее низкой (низкой в ценностной квалификации мистиков) плоскости бытия, как плоскости ниже видимости. Это в каком смысле «ниже видимости»? В неоплатоновском смысле «не разглядеть» в связи с ее (этой плоскости) принципиальной виртуальностью,  недовоплощением или с-мутной хаотичностью?
        Еще интереснее следующая фраза в тексте: «Наиболее посвященные говорят о плоскости, лежащей гораздо  выше даже абсолютно невидимой». Что она означает? То, что ее не только не видно, но и не слышно и не мыслимо? Вероятно. Даже они, эти провидцы, не могут углядеть за Единым!
        Симптоматично то, что мистики и прочие «ходячие анахронизмы» сводят мышление и познание к веданию, а ведание к видению, духоведание к духовидению. Наверное, мистики люди зоркие и как орлы в небе все видят. «Я все вижу»! Умора, да и только.
        Разумные люди не видят, а знают. Что они знают? Они видят то, что знают, когда об этом думают. Главное здесь не то,что они видят, а то, чем они и как видят. Они видят идеями и видят, умом зрят идеально. Умом можно зрить то, что невидимо. Только так человеку доступно невидимое. Когда же мистики заговариваются о том, что находится дальше или выше невидимого, то это уже фигура речи, символическая риторика для маскировки, прикрытия веры, которую они пытаются протащить в познание из-под полы для очарования (охмурения) излишне (сверхмеры) доверчивых собеседников. Для этой же цели прельщения используется высокопарная и рискованная любовная риторика о «Возлюбленном».
 
        Специфические ограничения рассудочного (вычислительного) толкования природы разума. Недавно вновь обратился к чтению научной монографии Александра  Панова «Универсальная эволюция и проблема поиска внеземного разума» . Я случайно открыл книгу на 93 стр. и у меня сразу возникло стойкое ощущение работы с научным текстом в узком смысле слова. Такое ощущение вызвало не множество  математических формул, уместных и просто необходимых в исследовании работника физико-математических наук, но сам стиль его рассуждения. Приведу слова , которые начинаются на предыдущей странице: «Когда человек впервые взял в руки каменное орудие, став обладателем первой технологии, ничто не мешало ему покалечить или даже убить своих ближайших родственников. Возможно, во многих случаях так и было, но особо агрессивные популяции Homo именно по этой причине не оставили потомство. Дали потомство менее агрессивные популяции, и представление, что убивать родичей нехорошо, закрепилось сначала генетически, а потом и в культуре. По мере роста технологии культурные сдержки агрессии совершенствовались. Гуманизм и этика не являются априорными, данными людям «от века» представлениями, но являются сохраняющими реакциями против разрушительного действия технологии, выработанными эволюцией Homo в ходе естественного отбора». Это Панов пишет о предыстории и истории человека. Но как он пишет об этом?  Как составитель техники безопасности пользования означенной историей языком Дарвина.
        Или вот другой образчик технического (вычислительного) использования разума при переходе от чисел к словам: «Вопрос о том, чем отличается разум человека от сознания высших животных, особенно запутался в последнее время благодаря недавним работам приматологов. Было показано, что высшие обезьяны в той или иной степени обладают практически всеми способностями, которые обычно рассматриваются как признак разумности – абстрактное мышление, владение языком, чувство юмора и т.д. Что же качественно отличает мышление человека от мышления, например, шимпанзе, да и есть ли такие отличия? По крайней мере одно фундаментальное отличие, видимо, можно указать. Мышление человека, в отличие от мышления даже самых высокоорганизованных животных, является бесконечно-итеративным, что имеет несколько разных проявлений. Разум способен делать логические выводы на основании сделанных раньше логических выводов, которые были сделаны на основании еще более ранних логических выводов и т.д., причем принципиальных ограничений длины такой цепочки не существует. Разум способен к логическому анализу неограниченной сложности, причем такому, что не все звенья анализа произведены одним и тем же мыслящим индивидом. Видно, что бесконечная итеративность разума тесно связана с его социальностью… Или упомянутая бесконечность разума есть. или ее нет, причем все счетные бесконечности эквивалентны друг другу. Понятие разума в этом смысле абсолютно: любые два разума в равной степени итеративно бесконечны…
        Можно предположить, что способность к построению потенциально бесконечных концептуальных моделей в принципе позволяет разуму построить модель любого, сколь угодно сложного объекта или явления, хотя это и может занять много времени. Или, точнее, верхний предел сложности модели определяется тем, чтобы время моделирования не превысило времени жизни одного разумного индивида. Таким образом, под разумом будет пониматься социальная форма организации материи, способная к неограниченной итерации концептуальных моделей…
        В языке отсутствует термин для обозначения уровней структурной организации материи, качественно отличной от разума и стоящей на более высокой ступени эволюционной лестницы. Термин «сверхразум» кажется столь же неподходящим, как термин «сверхжизнь»  для обозначения разума, или «сверххимия» для обозначения жизни. Тем более  нелепо было бы назвать разум сверххимией второго порядка. А ведь нужны свои термины для обозначения целой цепочки  ступеней,  которые могут последовать за разумом. Так как крайне затруднительно придумать название для каждого из таких уровней, заранее не зная, что это такое, будем использовать математические обозначения: гипотетическая ступень структурной организации материи, следующую за разумом, обозначим через Z0, следующую ступень через Z1, и так далее.
        Сосредоточим внимание на уровне структурной организации Z0. Хотелось бы понять, какие свойства Z0 можно вывести из глобального закона самоорганизации. Аккуратное использование закона самоорганизации для предсказания свойств Z0 состоит в том, что в их поиске исходить из обобщения и экстраполяции только тех закономерностей, которые можно вывести из взаимосвязи уже известных ступеней эволюции материи.
        Что же уже известно?  Ни одно животное не способно адекватно отразить в своем сознании суть некоторых действий человека (например, доказательство математической теоремы). Иными словами, процессы, протекающие в разумной материи, вообще говоря, не могут быть представлены (смоделированы) ни в какой живой материи, разумом не обладающей. Видно, что можно говорить о свойстве непредставимости разума относительно жизни вообще. Это свойство представляет собой такой критерий качественного превосходства разума над жизнью, который не апеллирует к внутренним свойствам того и другого. Такой подход удобно использовать для установления отношения разума и Z0, так как заранее не ясно, что может представлять собой Z0.
        (Непредставимость) Разум принципиально не может понять некоторые процесс, происходящие в Z0.
        Критерий непредставимости Z0 относительно разума является прямой экстраполяцией критерия непредставимости разума относительно жизни и означает качественное превосходство Z0 над разумом…
        (Сильный консерватизм) Разум является носителем Z0 подобно тому, как жизнь является носителем разума.
        Как можно видеть из той же лестницы эволюции материи, каждая из этих ступеней устроена таким образом, что предоставляет возможность перехода к следующей. Экстраполяцией отмеченной связи является следующее свойство:
        (Эволюционная открытость) Z0 обеспечивает принципиальную возможность перехода к следующим, еще более высоко организованным состояниям материи... Разум способен построить модель явления в том случае, если для такого  построения имеется необходимая исходная информация. Свойство же непредставимости Z0 может быть связано с тем, что Z0 устроено таким образом, что полная исходная информация для построения модели Z0 по каким-то причинам принципиально недоступна для любой отдельной цивилизации. Это свойство Z0 может быть названо информационной нелокализуемостью…
        Таким образом, мы имеем непредставимость, сильный консерватизм, эволюционную открытость и, возможно, связанную с непредставимостью информационную нелокализуемость в качестве ожидаемых свойств Z0. Теперь на одной конкретной модели Z0 проиллюстрируем, как могут быть реализованы все четыре свойства.
        Представим себе некоторую большую галактику вроде нашей Галактики или галактики М31 в Андромеде, и предположим, что в ней имеется по меньшей мере несколько десятков разумных цивилизаций в таком состоянии, что они склонны передавать информацию о себе в космос и стараться принять информацию от других цивилизаций. Предположим, что вероятность того, что  хотя бы одно  послание такой  коммуникативной цивилизации, посланное  на протяжении ее жизни,  будет когда-нибудь принято и дешифровано хотя бы одной другой цивилизацией, близка к единице. Далее, предположим, что типичная цивилизация, приняв информацию от другой цивилизации, обрабатывает ее и ретранслирует в каждом собственном послании наряду с информацией о себе самой. Тогда по крайней мере часть культурного наследия, созданного цивилизацией на протяжении ее жизни, не пропадет после исчезновения этой цивилизации, но будет неопределенно долго циркулировать в объеме  галактики, передаваясь от одной цивилизации к другой. Нетрудно понять, что со временем количество накопленной и перерабатываемой в объекте галактики информации будет расти. Вряд ли такой процесс накопления  может остаться чисто пассивным. Скорее, информация начнет структурироваться, в системе возникнут когерентные  самоорганизации; система начнет эволюционировать как целое. Возникает единый объект – галактическое культурное поле, продолжительность жизни которого может многократно превышать время жизни носителей этого поля – отдельных разумных цивилизаций, содержащее информации много больше, чем доступно одной цивилизации и развивающееся по собственным законам… Имеет место принципиальная нелокализуемость информации о состоянии галактического культурного поля. Следствием этого является  то, что единичная цивилизация, т.е. разум, не может понять смысл коллективных когерентных процессов, происходящих в поле, то есть выполняется критерий непредставимости галактического культурного поля относительно разума» .
        С какой целью я привел такой большой отрывок из монографии Александра Панова в качестве развернутой цитаты? Чтобы показать, как ученый работает с разумом в качестве предмета своего разумения. О чем, в принципе, идет здесь речь? О том, что на уровне уже человека как социального существа в мире появляется такое системное свойство как бесконечное выведение одного и того же из того же самого. То есть, нет конца и края тому, что можно назвать мышлением или движением мысли по кругу. Когда в это движение начинают вовлекаться все новые и новые носители мысли - живые существа – они становятся частью такой системы, которая их переживает и поэтому в целом уже не может ими быть представлена целиком, ибо каждый есть всего лишь ее часть. Конечно, часть может подменить целое, но это будет подмена, а не полное представление системы. Но эту диалектики понятий целого и части, под которые как под константы Панов подставил такие переменные, как разум и то, носителем чего он является и что Панов условно назвал техническим термином «галактическое культурное поле», еще проще пояснить на примере человека как индивида и его (человеческого) рода. Человек как индивид, естественно, не может представить весь человеческий род и даже быть его специфическим представителем. Разумеется, это так, но только при условии представления человека частью человечества. Именно в этой логической щели и трется, вертится мысль Панова и не может никак вывернуться и свернуть с заданной траектории своего движения по кругу диалектики части и целого. Другое дело если и человека, и сам разум понимать уже не как собственно часть сверхчеловеческого или сверхразумного, и даже не как микро-целое, уподобленное макро-целому, а в качестве такого целого, которое равномощно по смыслу, по содержанию другому целому, пусть даже по объему намного превосходящему его. Вот тогда и раскроется в качестве уже представимого человеком то, что кажется Панову непредставимым разумом сверхразумным итогом эволюции многомирового мультиверса (универсальной вселенной).
    
        Правда и ложь коммунизма. Правда коммунизма заключается в том, что он не может не быть борьбой с капиталом. Кто представляет коммунизм? Коммунисты. Они строят коммунизм. Коммунизм в становлении – это и есть реальный коммунизм. Ложь коммунизма заключается в подмене идеального мира реальной борьбой. Коммунисты принимают реальное средство за идеальную цель. Они скрывают это не только от тех, с кем борются, а борются они с капиталистами как люди труда или трудящиеся с собственниками капитала, реально, по труду, по производству являющегося богатством всеобщим, а не частным, иллюзорно,  по продукту, но и от самих себя. Целью коммунизма как борьбы класса рабочих, трудящихся с классом капиталистов, собственников является построение общества не собственников, а трудящихся. Общество трудящихся является не коммунизмом, а социализмом. Но коммунисты не социалисты и поэтому они используют социализм прагматически как средство борьбы с капитализмом, выдают его за первый этап строительства коммунизма. В этой борьбы нового общества со старым все средства хороши, включая насилие, обман и самообман. Орудием классовой борьбы является государство. Когда класс победитель еще не развит, не зрел и есть класс в себе, как это было при Ленине и Сталине, господствует не он, а его сознательный идейный представитель – политическая партия коммунистов. Поэтому коммунистическое государство является не народным государством, не государством трудящихся, которые правят собой, а государством коммунистов, которые правят народом как государство народа в смысле для народа, ибо народ еще не стал для себя государством.
        Не все трудящиеся являются коммунистами, а только те, кто стал сознательным, идейным трудящимся, то есть, коммунистом. Что значит быть сознательным, идейным по-коммунистически? Это значит знать и действовать строго по необходимости классовой борьбы трудящихся с собственниками. Это так при коммунизме. А как при социализме? При нем нет классов, нет борьбы между ними, нет собственно капитала как товара товаров. Есть коллектив, общество. В таком обществе нет борьбы не только между классами, но и борьбы между коллективом, обществом и личностью. Почему же нет?
        Потому что нет самой личности. Это как это? А вот так: при коммунизме сохраняется эксплуатация человека человеком. Только теперь эксплуататором является не буржуа, не капиталист, а коммунистический чиновник как государственный деятель, ведь государство как аппарат насилия господства одного класса над другим сохранилось. И так как на самом деле при коммунизме существует не диктатура пролетариата над буржуазией, а диктатура партии коммунистов, то они начинают господствовать как еще сознательные, но уже не рабочие как класс для себя, а чиновники, над несознательными трудящимися как классом в себе в качестве большинства населения коммунистической страны. Происходит расслоение класса трудящихся на трудящихся и уже не трудящихся, а чиновников (начальников). Большинство трудящихся так и не стало при коммунизме сознательным. Вся их сознательность проявляется только в том, чтобы быть покорными идеологической догме коммунизма – диктатуре, господстве одних над другими. Только теперь новыми господами стали прежние трудящиеся. Они переродились в эксплуататоров, ибо класс трудящихся разделился на господ и слуг (новых рабов): тех, кто стал господами, и тех, кто остался трудящимися.
        Какова причина перерождения коммунистов? Эта причина заключается в том, что коммунизм так и не вышел из классовых рамок. Почему? Потому что является ложным и лживым учением подменяющим идеальное материальным. Коммунисты молятся на материальное, ему поклоняются. И вот для них это материальное, которое буржуа, капиталисты используют в своих корыстных, частных интересах, становится для них предмет культа, ими идеализируется и как идиллическое обоготворяется. Они творят нового бога – коммунизм. Но коммунизм реально есть общество материальной борьбы господствующего класса с тем классом, над которым он господствует, то есть, он есть учение борьбы государства коммунистов с народом, с трудящимися. Разумеется, эта правда коммунизма всячески скрывается коммунистами, маскируется ими. Каким образом маскируется? Скрывается эксплуатация человека (трудящегося, рабочего) человеком (чиновником, бюрократом) путем симуляции классового мира. Агентом прикрытия такой подмены гражданской войны миром является интеллигенция, задачей которой становится идеологическая обработка трудящихся тем, что новые господа есть товарищи их слуг, они есть номинально, на словах слуги народа, слуги трудящихся.
        Выходит, коммунистическое государство является государством, слугой народа на словах, а на деле оно является хозяином реальных слуг – трудящихся. Разумеется, в таком государстве хозяевами являются не трудящиеся, а бюрократы, начальники. При коммунистах произошло огосударствление хозяйства, политизация экономики. Если буржуа сначала стали богатыми, а потом при помощи своей буржуазной революции добились политической власти, располагая уже экономической властью денег, то коммунисты изначальна располагали политической властью над трудящимися. Они идеологически властвовали над умами трудящихся, запрещая все идеи, которые были не коммунистическими, то есть, теми идеями, которыми нельзя было править трудящимися. Естественно, так как идеи у коммунистов были извращенными, то есть, не идеальными, а материальными, которые они выдавали за идеальные и в результате получались идиллическими, иллюзорными, ложными и лживыми, то они мечтали не светлом будущем для трудящихся, но о своем, частном и общем классовом, господском счастье в настоящем. Конечно, они внушали трудящимся не это, а то, что целью коммунизма является светлое будущее для всех трудящихся, которым они давно изменили с буржуями. Они сами желали стать и быть капиталистами, не только располагающими политической властью, но и имеющими экономическую власть. Для этого необходимо было приватизировать народное достояние, которым они и так уже пользовались, нарушая всякую разумную меру. Вот тогда и произошла реставрация капитализма. Но к тому времени он стал поздним, загнивающим. Перерождение коммунистов продлило капитализму жизнь. Однако старость нельзя отложить, - вливание коммунистического богатства истощилось и скоро совсем прекратится, когда китайский вариант коммунизма полностью адаптируется под капитализм. Начинаются сумерки будущей ночи капитализма.
        Когда придет заря новой жизни, уже не капиталистической, уже не классовой и, главное, каким образом, каким путем она придет? Она придет тогда, когда все люди станут трудящимися и будут трудиться не для того, чтобы выживать, и при этом некоторые будут не просто выживать, а жить в свое удовольствие, но для того, чтобы трудиться. Новая жизнь возможна только при господстве не материальных интересов. Такое возможно лишь при условии превращения труда из средства необходимости в цель собственного свободного развития. Это возможно в идеальном обществе. Идеальным общество является такое общество, в котором господствует само общество, сам народ. Над кем он господствует? Над собой. Можно ли построить такое общество материальным образом? Нет. Тогда каким образом его можно построить? Разумеется, идеальным образом, разумом. Когда это будет возможно? Тогда, когда труд станет уже не материальным, а духовным, всеобщим. Это возможно только в таком обществе, где нет собственников и нет начальников, а есть одни трудящиеся. Можно ли построить такое общество. Можно, но только, если строить его не материально, а идеально. Как это? Каким образом? Научно-техническим прогрессом. Это необходимое условие построения идеального общества, но не достаточное. Достаточным оно станет только тогда, когда появится новый человек – человек труда, который будет трудиться не ради богатства как мертвого труда, продукта труда, а ради живого труда, самого труда. Общественная идеология как система воспитания трудящихся даст свои плоды только при вытеснении человека роботами из сферы материального производства.
        В настоящее же время представители низшего духовного труда – ученые и техники – не столько приспосабливают к себе капитал, сколько приспосабливаются к нему. В результате их труд и их самих используют собственники (капиталисты) для усиления собственного господства, эксплуатации всех людей труда. Чтобы обезопасить свое господство они как класс господ развращают трудящихся своей паразитарной идеологией, переводя людей из сферы производства в сферу услуг, и заменяют их на производстве экономными машинами (информашинами), в ближайшем будущем роботами. Таким образом господа прививают своим слугам лакейские привычки развлекаться, развлекая своих господ.
        Следовательно, сами трудящиеся не смогут выработать сознание для себя в качестве уже работников не физического, а умственного труда. На такое способны в век техники (технозой) только ученые и техники соответственно как высший и низший подклассы интеллектуальных трудящихся.  В будущем техническом мире (обществе) смогут оптимально существовать только в голове ученые и в теле, в массе техники. Сама их работа, причем уже не грубо материальная, а тонко интеллектуальная, от  которой будет все зависеть в обществе ближайшего будущего, сделает так, что они будут управлять им, таким обществом, а не так, как сегодня, - управляют ими.
        Так как техника и человеческий разум общие, социальные, то и общество будет общим, социальным. Обществом для общества, коллектива. Люди станут в собственном смысле коллективными существами. Естественно, возникнет проблема с людьми как отдельно взятыми существами. Это будет проблема появления человеческой личности в общественном обществе. Разрешение именно этой проблемы станет основным содержанием жизни людей в общественном обществе. Почему? Потому что общественное общество идеально для общества, но не для человека. Для человека идеальным состоянием является не социализм, а гуманизм. Таким образом произойдет переориентации общества с общества на человека, для которого общество будет не целью развития, а только средой обитания для личного совершенствования. Но гуманизм ждет человека в далеком будущем. В ближайшем будущем содержанием идейной жизни станет построение общественного общества, общества социальных сетей ученых и техников. Насколько успешным будет построение такого общества, зависит только от людей, от меры их разума. Если его будет недостаточно, не будет разумной меры самого человеческого разума, то человека ждет вырождение в зоологическое существо. Далеко ходить не надо, чтобы увидеть в чертах современных людей контуры физиономии будущего примата. Сам образ поздней буржуазной (материальной) жизни подталкивает человека к биологическому вырождению, ибо социальное вырождение уже произошло. Коммунизм внес в это дело вырождения свою лепту.

        Борьба за военный трофей. Каждый мужчина чувствует себя мужчиной, а не «бабой», когда готов воевать, то есть, как минимум, проиграть и умереть или, как максимум, выиграть и жить по закону (правилу): «Горе побежденным»! В случае выигрыша мужчина счастлив от сознания, что не он проиграл, а его соперник. Причем у него есть не только негатив со стороны другого, но и собственный позитив, - военный трофей: женщина как награда за победу над другим мужчиной. Если для мужчины главное убедиться в том, что он есть мужчина, то для женщины главное убедиться, что она женщина, то есть, что ее имеет настоящий мужчина. С мужчиной и женщиной все понятно, ибо они как животные типы просты как три копейки.
        Сложнее устроен тот, на кого надеются люди. Вот, например, Карл Маркс. Он сделал ставку на пролетариат. Зачем и почему? Затем (для чего?) и потому (из-за чего?), что полагал его униженным и оскорбленным и помнил по Библии как еврей по рождению от отца и немец по воспитанию, что униженный да возвышен будет, а оскорбленный оскорблен будет и отомстит за это. Как он отомстит? Он станет независимым в борьбе с имением, капиталом, со своими товарищами, которые не имеют ничего, кроме цепей. Маркс решил «въехать на плечах пролетариев в рай на Земле» в качестве того, кто думает за них, этих «новых христиан» (тех, кто работает, но не ест, живет в проголодь»), - в качестве идеолога как наследник французских просветителей. Военным трофеем Маркса была не юбка и не капитал как символическая ценность товара всех товаров, а сознание пролетариев, его идеальное содержание.
 
        Классификация посвященных по Георгию Гурджиеву. В своей книге «Жизнь реальна только тогда, когда «Я есть» Гурджиев называет тех, кто приобщился Бытию, «святыми». Те, кто обладал всей полнотой информации, могут с полным основанием называться «учеными». А вот те, кто владеет знанием объективных истин, по праву могут быть «мудрецами» . Мягко говоря, странная классификация. Но и ее можно понять, если верно, то есть, правильно, по правилам догмы, интерпретировать. Суть догмы Гурджиева как гениального мистификатора, ментального фокусника, то есть, мистика, сводится к тому что есть посвященные, как он, и непосвященные в тайны мироздания. Эти посвященные есть архитекторы мира, его «вольные каменщики». Как «масон» (мало есть в человеческом языке понятий с такой негативно мощной энергоинформационной нагрузкой) Гурджиев мнил себя таким посвященным. Он был не просто ученым, то есть, хорошо информированным человеком – человеком, способным научиться (кстати, таких людей, чтобы там не говорили «неучи», абсолютное меньшинство), но мудрецом и святым. Что это означает? Только то, что он знал не только явления как ученый, но и сущности, как мудрец, и сам был такой «сущностью», как святой. Поэтому для него как святого, сущности не скрывались, а были открыты, как на ладони, являлись как были и были как являлись, были представителями самих себя, - феноменами. Поэтому Гурджиев является феноменом, если не был пустозвоном (тут к месту более крепкое слово на букву «м», но оно не благозвучно и оскорбительно для вашего слуха, добродушный и благоразумный читатель).

        Легенда гибели группы Дятлова. Как всякая легенда эта легенда была сложена вокруг реального события гибели людей. Гибель, смерть любого человека для живого загадочна. И тем более загадочна гибель одновременно нескольких людей. Но повод для превращения реальной смерти нескольких людей, целой группы туристов в легенду, да, что там говорить, в сказку дало само следствие, результатом которого стало следующее заключение: «погибли в результате замерзания от воздействия низкой температуры» и в результате «воздействия большой силы». Так, все же, из-за чего погибли члены группы Дятлова? Из-за низкой температуры или под действием большой силы? Если рассматривать не фантастические, необычные, но обычные или стандартные версии их гибели, то больше вероятности на стороне тех версий, в которых указаны причины гибели природного, а не общественного, человеческого характера, ибо «дятловцы», были не в обществе, а на природе. Правда, на природе могли быть в районе их туристического похода и местные (туземные) охотники-манси (большая вероятность) или скрывавшиеся от уголовного преследования или надзора настоящие на тот момент или бывшие заключенные (малая вероятность), ведь маршрут похода проходил вблизи североуральских лагерей для заключенных, - нельзя забывать, что дело было в начале 1959 года, после нескольких амнистий при Хрущеве. Места похода были дикие, опасные, темные. Рядом лагеря, лихие люди, да еще суеверные туземцы. Однако и природа там явно не предназначена для туристического развлечения. И время года (январь-февраль) суровое,  не пригодное для туристических прогулок. Что же заставило группу пойти в поход? Какая была мотивация? Спортивное тщеславие? Недостаток адреналина на учебе?  Или что-то иное манило в эти опасные для людей места? В ответе на этот вопрос о мотивации может открыться тайна их гибели.
        Итак, есть несколько стандартных вариантов виновности в гибели группы Дятлова. Виноваты они сами. Это первый вариант. Виновата безличная природа. Ее стихийные силы. Виноваты посторонние, лихие люди: туземцы или криминальные люди.
        Первый вариант маловероятен, ибо речь идет о походе не альпинистов, а туристов. Туристы редко погибают сами, тем более опытные туристы.
        Второй вариант более вероятен, ибо туристы оказались в глухом месте в опасное время. То место, где были дятловцы, является аномальной зоной. Тем более они там очутились в аномальное время самых низких температур и частых буранов.
        Третий вариант менее вероятен и в случае столкновения дятловцев с туземцами (манси), и с уголовниками. Туземцы (манси) скупы и хитры. Манси-оленеводы и охотники могли обмануть дятловцев и развести их на деньги, бесплатно не оказать помощи, но они вряд ли решились бы их убить. К тому же у дятловцев не было ничего такого особенного, чем можно было поживиться. По этой же причине туристов не имело смысла «трогать» и уголовникам. Что уголовники могли делать в глухом месте. Что им там делать? Хотя поселения и колонии СевУралЛага находились недалеко от маршрута туристов, но были в глухой стороне от него. где уголовники никогда не появлялись, тем более в такое суровое время, как конец января.
        Поэтому наиболее вероятной причиной гибели членов туристической группы Дятлова является воздействие неизвестной природной силы, которая привела их в состояние несовместимого с жизнью обморожения. Поэтому не случайно именно такое объяснение было дано следствием.
      
        О романе воспитания. Интересно, влияет ли сюжет повествования на становление характера героя, обусловливают ли обстоятельства описанной жизни его нрав? Каким образом друзьям, товарищам, приятелям и неприятелям,  врагам следует себя вести, чтобы сформировать характер героя? Об этом должен думать автор романа воспитания
        Казалось бы, сама история жизни героя в романе воспитания по своей педагогической  идее не может не показать того, как развивается его характер и сознание, зреет его душа. Само собой возникает вопрос: «И как она, эта душа, этот характер, развивается»?  И тут же напрашивается дежурный ответ на советский лад: «Ну, конечно, развивается диалектически, через противоречие и его разрешение». Так что получается, что и волки сыты, ведь есть же борьба, грызня, и овцы целы, - противоречие обязательно находит свое разрешение и приходит мир, снимая напряжение противостояния противоположностей: кормильцев и едоков, примиряя их.
 
        Инстанция Я в повествовании. В качестве примера того, как освещается в художественной литературе инстанция Я, авторское или персонажное Я можно обратиться к Дневникам и романам писателей. Возьмем Дневник писателя Федора Достоевского и его роман «Подросток» и сравним их с Дневником Льва Толстого и его художественной автобиографией «Детство. Отрочество. Юность».
        При самом беглом взгляде на «Дневник писателя» Достоевского и дневник Толстого бросается в глаза их ясное и отчетливое  различие. Так «Дневник писателя» написан для публикации и ориентирован на читателя, на публику, на публичное чтение. Между тем дневник Толстого писался писателем только для себя, а не для публики. Это интимный дневник. Именно в нем Лев Николаевич показывает себя таким, каким видит, открывает свое сокровенное Я.
        Что же мы видим в «Дневнике писателя»? Мы не видим авторское Я Достоевского. Что уж говорить о его личном Я?! Это публицистическое произведение, написанное на злобу дня. В нем демонстрируется рабочее, редакторское Я, но никак не Я писателя, а тем более личное, интимное, душевное Я самого Достоевского, Федора Михайловича. Это не дневник писателя, это дневник литературного критика и журналиста-публициста. По этому дневнику мы ничего не можем сказать о Достоевском как о человеке и как о писателе. Это дневник журналиста. «Дневник писателя» безличный дневник. Это дневник представителя, но не себя, а некоторой группы, сословия, класса, наконец, публики читателей журнала Достоевского. Можно сказать, что это дневник читателя дневника, дневник не «я», но «мы», не Я творца, но легиона читателей-полемистов, с которыми спорит автор дневника, чтобы переспорить и перевести на свою идеологическую сторону. «Дневник писателя» полемичен и идеологичен. Он пристрастен, написан на злобу дня и показывает Достоевского с неприятной стороны властного лица, который авторитетно советует, ругает, осуждает и приговаривает. Удивительно вредное и злобное сочинение. 
        Другое дело дневник Толстого. В нем писатель не ругается, не злобствует, а пишет как хронист, излагая летопись своей жизни, и кое-где высказывает собственные сырые мысли, свои идеи и замыслы. Здесь мы встречаем не идеологическое Я коллектива, но личное Я работника пера, которым оно расписывается таким, каким является в идее.
        Когда мы обращаемся уже к роману, то позиция авторского Я меняется как у Достоевского, так и у Толстого. Достоевский предоставляет свое Я не власти для идеологической обработки читателей, чтобы стать ее сообщником в качестве властителя дум оных читателей,  но своему герою – Подростку,  Аркадию Долгорукому. Вот этот, так сказать, «Подросток», имеет характерную для подростка провокационную манеру представляться в ответ на вопрос: «Князь Долгорукий?» следующим образом: «Нет, просто Долгорукий, сын бывшего крепостного Макара Долгорукого и незаконный сын моего бывшего барина господина Версилова» . Так в самом первом публичном представлении героя мы находим в нем ущемленное сословным барьером и закомплексованное Я. Чье это Я? Ну, конечно, самого Федора Михайловича, точнее, не его дневное, ясное и рациональное, но ночное, темное и иррациональное alter ego, сродни Я другого персонажа уже другого его произведения – «Записок из подполья». Это другое Я писателя – Я, искаженное, деформированное навязчивой идеей обогащения, если вас, добродушного и благоразумного читателя, не покоробит такое сравнение, Я завистника барона Ротшильда.
        В художественной же автобиографии Льва Толстого мы находим следующее амбивалентное отношение: автор ведет героя как душа водит телом.
   
        Изображение будущего человека в научно-фантастическом романе. Какое сочинение этого жанра лучше всего взять для анализа? Разумеется, такое, в котором с порога видно, что человек будущего является не просто другим, но явно чужим современному человеку и не имеет своего аналога в прошлом. В качестве достойного кандидата, представляющего специфического человека грядущего может быть выбран роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды». Человек будущего в романе Ефремова самодостаточен. Он счастлив в жизни и несчастлив в смерти. Он тоже, как и мы, люди прошлого, смертен. Но он живет  счастливой жизнью так, как хочет. Живет коллективом с детства. Воспитывается не в семье, а в коллективе себе подобных сверстников под присмотром учителей. Не родители воспитывают детей, а педагогики, специалисты, ученые люди. Причем ими могут быть их родители. Однако они воспитатели не только своих детей, но и «чужих». В будущем обществе нет чужих детей. Все дети «свои». Свои не в смысле собственные, а в смысле общие. В будущем обществе нет ничего собственного. В нем не имеют собственность, в нем все есть общее. Общими являются и чувства. Все любят всех. Не в смысле любят всех сразу, но по очереди, по порядку. Они составляют цепочки, ряды, круги, кольца зависимости друг от друга, начиная с Галактического Кольца разумных цивилизаций в макромире и заканчивая личным кольцом в микромире.
        В будущем мире нет ничего собственного, но есть личное. В нем нет вещей, к которым люди привязаны, но есть лица, которым симпатизируют. Дети живут не с родителями, чтобы не связывать их, не выделяться из общества в семью и не противопоставляться ему, развивая собственнический инстинкт. Человек будущего не только не имеет никого другого, он не имеет и самого себя. Он равным образом принадлежит всем, не принадлежа никому лично. Между людьми нет личной или вещной зависимости. Они свободны друг от друга для того, чтобы быть свободными друг для друга лично.
   
        Природа, род, человек. Человек существует в природе в живом виде. Он живет родом. Рожден женщиной, в женщине как в природе, в роду. Она дает ему жизнь. Он берет ее и продолжается в ней. Он работает над ней, ее обрабатывает, ухаживает за ней и получает от нее то, в чем нуждается. Так она о нем заботится. Женщина нужна человеку, мужчине. Она связывает его с природой, с родом. Она о нем заботится, а он ее воспитывает, пытается с ней управиться. Теперь род, человеческая природа стала культурной. Женщина культурна, а мужчина цивилизован. Она душевна, чувствительна, он умен. Они как семья составляют (зачинают, вынашивают и рождают) одно тело – ребенка. Затем его воспитывают (прививают человеческие чувства) и обучают (развивают ум), научают правильному и хорошему поведению в обществе.
 
        Читая «Дневники» Михаила Пришвина и «К переработке книги о Достоевском» Михаила Бахтина. В дневнике Пришвина от 2 сентября 1951 года вычитал следующее: «Чудесные дни «осени первоначальной» продолжаются. Блестит в окне роса, и рождается от нее «спокойствие и душевный порядок. Но тут же появляется  и вопрос: «А может быть, не роса вызвала порядок, а сам порядок мой собственный привел в движение мое внимание и я увидел (обратил внимание) росу?»
        С этой темой я родился на свет.
        Для себя человек может и не умирать, но для другого он умирает (все умирают). Так что бессмертие обязательно субъективно, а смерть обязательно объективна» . С этим фрагментом из «Дневников» М.М. Пришвина перекликается место из текста М.М.Бахтина «К переработке книги о Достоевском»: «Изображение смерти у Достоевского и у Толстого. У Достоевского вообще гораздо меньше смертей, чем у Толстого, притом в большинстве случаев убийства и самоубийства. У Толстого очень много смертей. Можно говорить о его пристрастии к изображению смерти. Причем – и это очень характерно – смерть он изображает не только извне, но и изнутри, то есть из самого сознания умирающего человека, почти как факт этого сознания. Его интересует смерть для себя, то есть для самого умирающего, а не для других, для тех, которые остаются. Он, в сущности, глубоко равнодушен к своей смерти для других. «Мне надо одному самому жить и одном самом умереть». Чтобы изобразить смерть изнутри, Толстой не боится резко нарушать жизненное правдоподобие позиции расказчика (точно умерший сам рассказал ему о своей смерти, как Агамемнон Одиссею). Как гаснет сознание для самого сознающего. Это возможно только благодаря известному овеществлению сознания. Сознание здесь дано как нечто объективное (объектное) и почти нейтральное по отношению непроходимой границы я и другого. Он переходит из одного сознания в другое, как из комнату в комнату, он не знает абсолютного порога.
        Достоевский никогда не изображает смерть изнутри. Агонию и смерть наблюдают другие. Смерть не может быть фактом самого сознания. Дело. Конечно, не в правдоподобии позиции рассказчика (Достоевский вовсе не боится фантастичности этой позиции, когда это ему нужно). Сознание по самой природе своей не может иметь осознанного же (то есть завершающего сознание) начала и конца, находящегося в ряду сознания как последний его член, сделанный из того же материала, что и остальные моменты сознания. Начало и конец, рождение и смерть имеют человек, жизнь, судьба, но не сознание, которое по природе своей, раскрывающейся только изнутри, только для самого сознания, бесконечно. Начало и конец лежат в объективном (и объектном) мире для других, а не для самого сознающего.
        Дело не в том, что смерть изнутри нельзя подсмотреть, нельзя увидеть. Как нельзя увидеть своего затылка, не прибегая к помощи зеркал. Затылок существует объективно, и его видят другие. Смерти же изнутри, то есть осознанной своей смерти, не существует ни для кого – ни для умирающего, ни для других – не существует вообще. Именно это сознание для себя , не знающее и не имеющее последнего слова, и является предметом изображения в мире Достоевского. Вот почему смерть изнутри и не может войти в этот мир, она чужда его внутренней логике. Смерть здесь всегда объективный факт для других сознаний; здесь выступают привилегии другого. В мире Толстого изображается другое сознание, обладающее известным минимумом обобществленности (объектности), поэтому между смертью изнутри (для самого умирающего) и смертью извне (для другого) нет непроходимой бездны: они сближаются друг с другом.
        В мире Достоевского смерть ничего не завершает, потому что она не задевает самого главного в этом мире – сознания для себя. В мире же Толстого смерть обладает известной завершающей и разрешающей силой.
        Достоевский дает всему этому идеалистическое освещение, делает онтологические и метафизические выводы (бессмертие души и т.п.). Но раскрытие внутреннего своеобразия сознание не противоречит материализму. Сознание вторично, оно рождается на определенной стадии развития материального организма, рождается объективно, и оно умирает (объективно же) вместе с материальным организмом (иногда раньше его), умирает объективно. Но сознание обладает своеобразием, субъективной стороной; для себя самого, в терминах самого сознания, оно не может иметь ни начала, ни конца. Эта субъективная сторона объективна (но не объектна, не вещна). Отсутствие осознанной смерти (смерти для себя) – такое же объективный факт, как и отсутствие осознанного рождения. В этом своеобразие сознания».
        Писатель и философ пишут, что бессмертие субъективно и субъект в сознании для себя не сознает смерти. Философ, а Бахтин – философ, поясняет, что человек не сознает и своего рождения. Но тогда получается, что сознание статично в своей континуальности. Оно не имеет прерывности. Оно не начинается и не заканчивается. Но как тогда оно продолжается?
        Действительно ли сознание для себя не ведает ни смерти, ни рождения. Да, но только если принимать мир сквозь призму различения я и другого, характерную для позиции, которую условно можно назвать «позицией Бахтина». Однако на самом деле у Бахтина мы находим хитрую подмену. Конечно, Бахтин хитроумен. Но нельзя забывать, что хитроумность существует не по причине полноты ума, но из-за его недостатка. Бахтину хитрость ума мешает понять, что я и другой не противоположны, как он думает, но тут же хитрит, ибо говорит об их различии. Следует не только говорить, но и полагать, что разумно, их различие, а не противоположность. Противоположны я и не-я, но не я и другой, как противоположны душа и тело, идеальное и материальное, духовное и вещное. Многие последователи Бахтина, которые сами не догадываются о своей последовательности, противопоставляют, делают потусторонними не-Иное и Иное. Для Я как не-Иного Иное не трансцендентно, а имманентно. Это вот для Иного Я трансцендентно, если Иное есть не другое сознание, а нечто, иное сознанию, например, тело. Не существует телесной бездны между сознанием и сознанием, между субъектами.
        Не существует ее и между автором и героем для самого автора. Герой имманентен для автора. Другое дело автор для героя. Тот трансцендентен для героя, если герой выдуман автором и живет своей уже словесной жизнью не в авторе, в его сознании, а в пространстве и времени повествования, в самом тексте, воплотился в нем, в нем же обрел свое вещное, телесное существование. Вот тогда, он так же отчужден от автора, как и от читателя. Поэтому читатель имеет на него свои права как на вещь в качестве читателя, другого для его читательского сознания.
        Но как быть со смертью для сознания? Смертно ли оно? Разумеется, если овеществляется в теле. Но вместе с тем оно бессмертно. Но в каком смысле? В смысле освобождения, эмансипации от телесной зависимости, когда тела уже нет, нет в нем жизни, в развоплощении. Оно умерло для тела субъекта. Но субъект остался как бестелесная душа. Почему же Бахтин так не сказал. Потому что ему не хватило для этого ума, но больше не хватило смелости, ведь его сломали в сталинском Карлаге. И он был вынужден даже в записях о Достоевском, в черновике для себя врать самому себе, рядиться в лохмотья тупого и страшного в своей безжизненности трупа  материализма.
               
        Жертва. Продолжаю читать дневник Пришвина. В нем он пишет: «Жертва – это ответ невинного за ошибку другого. И потому живи и не ошибайся. Не греши не потому, что тебе будет за это нехорошо, а потому, что за твой грех будет отвечать другой, невинный». Если думать в духе Пришвина, то за грех человека отвечает Богочеловек, Бог, ставший человеком, чтобы за него пострадать. О том, что всякая жертва есть последствие ошибки кого-то я давно уже слышал от своего покойного друга. Это его возмущало и он полагал, что если бы люди вели себя разумно, то никто бы не жертвовал собой. Поэтому, он делал вывод, сама идеология жертвы антигуманна, призыв к самопожертвованию по своей сущности порочен.
        Как относиться к такому высказыванию? Положительно, но с иронией. Почему? Потому что человек не разумен. Поэтому существует система воспитания человека жертвой, Согласно этой воспитательной методе лучше если сам человек пожертвует самим собой, чем кто-то из него сделает жертву. Гуманно, если сам человек будет виновен в своей смерти. Какая «подлая педагогика». Воспитание в таком антигуманном, бесчеловечном духе освящается именем Бога и преподносится как высший цвет проявления гуманизма, гуманного отношения к человеку. Как же: пускай человек, не жалея себя, своей души, иначе ее потеряет, отдаст свою жизнь «за други своя». Но зачем возмущаться, как это делал мой покойный друг? Следует посмеяться над человеческой глупостью, которая представлена Священным Писанием. От того, что глупость можно встретить и в этом писании, от этого глупость не перестает быть глупостью. Глуп человек и свою глупость он приписывает Богу.
 
        Романтическое и реалистическое литературное произведение (литературный манифест). Романтическое произведение описывает свой предмет производства (прекрасную предметность, художественный артефакт) с точки зрения идеала. Напротив, реалистическое произведение описывает свой предмет с наличной точки зрения. Поэтому в этих произведениях по разному, вплоть до противоположения, понимаются задачи  воплощения в слове творческого замысла. Романтик (автор романтического сочинения) занят идеализацией предмета, а реалист занят его натурализацией. И в том,  и в другом случае имеет место  реализация замысла. Только романтик в создании произведения ориентирован  на то, каким бы могло быть им описанное в идеальном (исключительном, атипичный, аномальный, из ряда вон выходящий,  необычном) случае, тогда как реалист смотрит на описанное как на реальный, опытный (типичный, нормальный, среднестатистический, заурядный, обычный) случай. Поэтому романтик делает акцент на самой идее произведения, на его идейном содержании, а реалист обращает внимание на материю произведения, на то, чтобы его сочинение соответствовало фактам изображаемой словом жизни.
        Есть особый подвид реалистического произведения, который литературоведы окрестили «магическим реализмом». Это, если можно так, аллегорически, выразиться «троянский конь романтизма в реализме». Такое синтетическое сочинение магично в том смысле, что является живым, не будучи натуралистическим. То есть, тот мир, который сочинен автором настолько детально проработан и художественно выделан, что создает иллюзорное впечатление реальности изображаемого. Даже кажется, что он более реален, чем сама реальность. Этот эффект вызван тем, что идея настолько прописалась в слове, что в нем обрела свое уже материальное явление. Для этого требуется большая энергия воплощения. Она обеспечивается за счет сгущения живописных красок при изображении того мира, которого никогда не будет в нашем мире. Но он вполне реален в самом себе, в иллюзии. Вот тогда можно говорить о реальном соответствии идее иллюзии. Поэтому произведение магического реализма является образчиком, типом гиперреализма или сюрреализма, то есть. идиллического жанра.
        Для того, чтобы быть настоящим идеальным произведением, то есть реальным художественным, а не «физиологичекой отрыжкой бумагомарания» («чернильным пометом пера»), которая называется «реализмом», этому произведению следует показывать всем своим видом неотмирность того мира, который описывается в качестве, нет, не потустороннего мира, но мира трансцендентального, пограничного нашему миру, являющемуся идеальным пределом, границей возможности нашего мира, той возможности, которая реальна в творческом воображении, в художественной фантазии автора. Настоящее художественное произведение значимо имеет свой собственный смысл не потому, что копирует действительность, но создает другую реальность. При этом собой показывает, что она другая, но реальность, правда реальность не голого факта, но настоящей идеи. Художественная правда заключается не в копировании реальности вне художества и не в поиске и находке художества в нехудожественной реальности, но в реализации художественного замысла, в представлении его живым и реальным фактом жизни. Цель художника, в данном случае автора литературного произведения заключается не в украшении реальности, но в реализации художественного замысла, потому что в нем, в его воплощении в материи этого мира находит себя человек как человек.
        Кратко говоря, цель автора заключается не в идеализации или вульгаризации реальности, как это бывает в дурном романтическом и натуралистических произведениях, а в реализации авторской идеи. Реализация такой идеи может быть полной, и тогда появляется идеальное (романтическое) произведение или не полной, и тогда появляется синтетическое произведение. Оно синтетическое только на словах (в материи, материале), а не на деле (форме), которым держится материал; его символизм является дисгармоническим смешением (синкретическим хиазмом) идеи и материи, в котором либо больше идеи, и тогда это критика (негатив) реальности, либо больше материи, и тогда это апология реальности. Это явное смещение от исполнения истинного предназначения произведения быть не переделкой реальности или ее копией, а другой реальности. Причем не совсем другой, чтобы сохранить зазор между материей и идеей, но не в виде лакуны, не состыковки, а границы (трансценденталии) между ними.
       
        Сущность Я и его уровни. У любого человека есть Я, но какое? Естественно, индивидуальное. Так как человек является живым существом, то его Я живое. У человека как живого существа есть отдельно взятое от других тело, которым он живет в среде себе подобных. Человек живет вместе с другими людьми общением, обществом, в обществе. Ему необходимо индивидуальное Я, чтобы существовать и жить отдельно от других, ведь общество - это не один человек, а множество людей, их коллектив, сообщество. Любой человек и отличается от других своим телом и похож на других людей, тем чем они отличаются друг от друга. То есть, основанием, по которому они отличаются друг от друга, является их телесное Я. Казалось бы, это одно Я, точнее, один тип, вид в качестве инварианта, подвидами, вернее, индивидами которого являются все люди как множество представителей одного и того же вида. В них есть одно целое, род, который они составляют как его части, индивиды. Человеческий род есть общее во всех людях, их все-общее как целое в частых в качестве связи между частями, или их сущности.
        Но человеческое Я не только живое и телесное, - в данном случае оно социально в том смысле, что социальность живая и материальная (телесная), - но и душевное, то есть, не все является материальным, телесным образом, но скрывается внутри самого индивида. Тут следует оговориться, что Я материально не только телесно, вещественным образом, но и деятельным образом, энергетически, в действии. Значит, Я человека и есть, причем живым образом, органически, вещественно, и действует, преследуя свои цели, которые ставит перед собой, находя соответствующие пути и средства их достижения в качестве результатов с последствиями этих действий. Ставит перед собой цели, их осмысливает и находит средства для их достижения человек сознающий себя в качестве Я. Но каким образом он осознает себя в качестве человека? В качестве скрытого Я, про-являющего в мире вещей и людей как живое телесным образом существо. Вот это являющее себя Я как тело, но телом не являющееся, то есть, скрывающее, маскирующее себя телом и есть душа, или душевное Я. Оно индивидуально.
        Как это понимать? Таким образом, что по отношению ко всей своей разнообразной и многообразной жизни индивидуальное Я одно. Это одно и тоже Я индивида, во всех проявлениях его многообразной/разнообразной жизни, есть индивидуальная сущность. В этом смысле человеческий индивид тоже есть целое по отношению уже к самому себе, являясь одновременно частью, но уже в ином отношении к другим людям как множеству, составленному в одно целое человечество.
        Выходит человеческое Я есть, оно живое, телесное (вещественное), деятельное (энергичное) и, наконец, душевное. И все? Нет, не все. У человека есть возможность развить еще ментальное, интеллектуальное Я, то есть такое Я, которое не только существует, живет, дышит, действует, чувствует, воображает, представляет, боится, переживает и выражает то, что представляет, переживает, надеется и решает, но еще и думает, когда совершает все эти действия сознания. И вот на этом высшем для человека уровне его Я становится не просто сознательным, а самосознательным. Оно узнает себя и знает, что от себя ждать. Прежде Я было не только сознательным, но и бессознательным. Но на этом уровне интеллекта, ума оно стало умным и знающим себя. Оно узнает себя и отличает от всего остального с полным знанием дела, личного поведения в мире. Оно стало в подлинном смысле личным Я. Однако оно не только знает себя, но и узнает все остальное как отличное от себя, и в ином, отличном от себя, узнает уже иное, не свое Я.  Здесь мы находим выход человека на Я не только самосознательное, но и в целом разумное как явление уже иной инстанции, не души, но духа, скрытого для души. Явлением существования духа для души является разум. Душа чувствует, точнее, предчувствует, верит, любит и надеется на дух, не зная его. Благодаря разуму она узнает его, знакомится с ним и знает.
        Следовательно, на границе сознательного, на его пределе, где сознание обращает внимание (интендирует) на само себя или в самосознании  в качестве рекуррентной (возвратной) функции сознания индивидуальное Я становится личным, точнее, личностным Я. И вот это личное Я есть превращенная форма, то есть, такая форма Я, которая в человеческом материале или социальном теле является индивидуальной душой. Но форма чего? Духа как уже не душевного, но духовного существа. Телом духовного существа является разум. У духа разумное тело, тогда как у человека душевное тело, то есть, человек есть душа в материальном (биосоциальном) теле. Такое тело имеет своим основанием жизнь, но эта жизнь является уже не естественной, природной жизнью, а жизнью в обществе, социальной жизнью.

        Рациональное и иррациональное в познании (знании) и мышлении (мысли). Рациональное или пропорциональное, то есть, умеренное, придерживающееся меры отношение к сущему и бытию по своей сущности разумно, ибо мера, рацио, пропорцио и есть явления и проявления разума. Рациональное поддается счету и измерению. Оно соразмерно, гармонично сложено. Что это означает? То, что в рациональном соблюден оптимум, например, между минимум условий и средств и максимумом результатов, как это свойственно для логики и математики как наиболее рациональных занятий человека. Эти зпнятия являются познавательными, и они основываются на мышлении.
        Однако рационально ли обратное соотношение таких величин, как условия и средства и результаты, как это принято в искусстве, например, в поэзии? Ведь там оптимальным является как раз обратное максимум условий и средств и минимум результатов, то есть больше, чем одно начало, но результат один, одно решение, шедевр. Тогда как в математике, наоборот, одно начало и множество следствий. Поэзия тоже рациональна, в ней есть место для расчета, вычисления, но это не сама суть поэзии, тогда как в математике счет - суть, ее сущность. Следовательно, еть рациональность, логичность не только математическая, но и поэтическая. Есть как логика счета, математическая логика, математическая рациональность. Но есть еще и логика рифмы, поэтическая логика, поэтическая рациональность. Поэтическая рациональность не есть противоположность рациональности, иррациональность, но есть другая рациональность, иная, чем математическая рациональность. Она иррациональность по мере математической рациональности, но не по своей мере.
        К тому же в самой математике есть место для иррационального, - для иррациональных чисел, для явлений несоизмеримости, которые путем математических преобразований можно обратить и превратить в соизмеримости, рациональные числа. Следовательно, иррациональное взаимодействует с рациональным и может быть трансформировано в рациональное. Так что же тогда это самое, иррациональное?
 
        Почему так глупо устроено общество? Потому что в нем не существует ни одного разумного существа. Человек глуп по своей живой природе. Он является коллективным живым существом. Коллектив людей принято называть обществом. Под обществом понимают целое, частыми которого являются сами отдельно взятые люди. Они могут соединяться друг с другом в разных комбинациях, связываться и взаимодействовать различным образом. Именно из-за этого, по этой причине человека называют универсальным существом. Сам по себе он слаб и ничем особенным не примечателен, но в коллективе, за счет других, как паразит за счет кормильцев он может над ними возвыситься. Для этого совсем не нужно быть умным, - достаточно быть хитрым. В этом смысле хитрость есть компенсация за неимением ума. Хуже быть глупым, потому что глупые, как правило, являются кормильцами и за их счет живут все другие, нахлебники. Зато у глупых, естественно, нет хитрости, поэтому они никого не обманывают. Это хорошо. То, что в одном отношении плохо, в другом отношении хорошо.
        Правда, к счастью или к несчастью, - это как посмотреть: с какой стороны посмотреть, - с хорошей или плохой, - в жизни, в реальности чистые типы: умных, хитрых и глупых почти (за редким исключением, тем более «умные») не встречаются, ибо все имманентно всему, связано со всем (как говорили древние» «во всем есть часть всего»). Поэтому в действительности мы наблюдаем смешанные типы, порой амбивалентные. Наиболее часто встречается тип человека наивного, глупого с проблесками хитрости. Наименее часто, в исключительных случаях встречается смешанный тип глупого, наивного человека с налетом ума. На самом деле у него нет ума, но есть его видимость. Даже у тех, кого все остальные считают умным человеком, ум отсутствует, но есть намек на его возможное явление, Однако само общество препятствует такому явлению. Почему? Потому что умный представляет для глупых большую опасность. К нему, к уму никогда нельзя приспособиться как к глупости. Почему существует хитрость? Потому что она есть удобное приспособление к глупости. Глупые могут приспособиться друг к другу не за счет ума, а за счет хитрости. Хитрость есть приспособление к одному и тому же, которое его разнообразит, делает живым. Поэтому хитрость живет за счет глупости, но и глупости выживает за счет глупости. Они друг друга стоят.
        Положительным качеством глупости является наивность. Но наивные люди не так наивны, как хотят показать. Они в некоторой степени еще и лукавы, то есть, умеют пользоваться своей наивностью, прикрываясь, маскируясь своей наивностью. Нельзя сказать, что они лишь внешне наивны, в глубине тая свою хитрость. Другими словами хотелось бы сказать, что они еще хитрее тех, кто показывает свою хитрость. Но, к сожалению, или, наоборот, к счастью, это не так, потому что они амбивалентны. В большинстве случаев они сами не знают, не сознают своей хитрости, то есть, хитры естественным образом, по своей глупой, животной природе.
        Естественная хитрость – это хитрость на одно место, необходимая для выживания. В народе она называется «хитрож…стью», когда она (оно,  то есть, «оч…о») «играет». Если же хитрость используется не только и не столько для выживания, сколько для хорошей жизни, то она называется более благозвучно «умохитрием». Но это одно название. Что оно означает? Не максимум хитрости, но и не ее минимум, но оптимум, то есть, хитрость в самый раз, к месту, в меру. Это умеренная хитрость, культурная, воспитанная, цивилизованная, а не дикая, звериная, скотская, дикая. То, что Гегель называл «хитростью разума», было на самом деле не оптимумом хитрости, но ее минимумом. Что такое минимум хитрости? Это, конечно, ограничение ее разумом, то есть, хитрость в границах разума. Тогда как «умохитрие» есть оптимум хитрости, ограничение разума хитростью, то есть, разум в границах хитрости, когда она использует его как средства в хитрых целях (интересах). Именно на этом начале – на «умохитрие» основывается современное общество. Оно хитро но в меру, не разума, но хитрости. Это уже достижение. В чем? Разумеется, не в разуме, а в хитрости как сущности глупости, являющейся хитростью в чистом виде.
 
        «Три мушкетера» как витрина, икона аморализма. То, что «Три мушкетера» - это три составные части и три источника французского национального характера», явно литературное преувеличение. Впрочем, давайте, читатель, разберемся по порядку. Атос, Портос и Арамис - это три образа воплощения благородства (крови), силы (тела) и хитрости (ума). Они составляют кавалерский набор национального характера французов, источниками которого являются кровь и ее агент – вино (вкупе с влечением к нему, с винопитием, пьянством), тело, чрево, корпус ( в теле, потворство плоти, чревоугодие) и голова (любопытство, блуд). И действительно, что собой воплощают три мушкетера? Атос служит символом благородства с его напыщенностью и надменностью, достойной какого-нибудь жестокосердного испанца-матадора – убийцы быков. Портос олицетворяет собой  тщеславного бедного рыцаря, мечтающего о титуле и утешающего свою утробу всякими яствами и доброй пинтой веселящего напитка. И, наконец, Арамис, этот мушкетер в рясе, отменный лицемер, прячущий под сутаной кирасу и свивший в своем аббатстве гарем. Он не только лицемер,. но коварный и расчетливый интриган, который не внушает никакого доверия. Что представляет собой пастырь, который не внушает никакого доверия пастве?  Кто он такой? Сластолюбивый и лживый служитель власти. Это три источника обучения,  три учителя воспитания юноши-провинциала из Гаскони – Шарля д;Артаньяна. Так чему они научили юношу? Драться и убивать, пить, блудить и служить за деньги короне.
        «Три мушкетера» - это роман о приключениях для подростков. Чему он учит? Во-первых, тщеславию, хвастовству. Чего не отнять у французов, так это их хвастливости. Нет ничего противнее того, когда люди начинают хвалится, хвастать своими приключениями, с позволения сказать, «подвигами»: как они набили морду первом встречному, а потом его убили,  переспали с женой хозяина, который предоставил вам свой кров и крышу, изменили Родине и прочее в таком же духе. Во-вторых, продажности. Все, что они не делают, они делают за деньги. В-третьих, вранью, лжи. Они на каждом шагу врут всем, окружающим, друг другу. В лучшем случае, они маскируются или отмалчиваются. Нельзя никогда забывать, что они наемники, точнее, наемные убийцы, спецпорученцы, глаза, уши и руки не кардинала, а самого короля. Впрочем, голова у короля в романе, а не в жизни, пустая. Поэтому они изменяют ему вместе с его женой. Причем изменяют врагу короля как мужа и как государя, а значит, изменяют своей Родине, «родной душке» Франции. Следовательно, в четверых, измене, предательству. В-пятых, мстительности. В-шестых, насилию, убийству как следствию мести. 
        И в самом деле кого изображает Шарль д;Артаньян? Грубияна-провинциала, который уже «с детства академик». То есть, этот «добрый малый», не промах, является самодовольным хамом, точнее, жлобом, который занимается пьянством, обжорством, обманом, драками, убийствами, заговорами, выдает себя за другого и занимается не от своего лица любовью со шпионкой, уводит жену у мужа, «кружит» голову служанке, является сообщником любовника и врага своего Отечества венценосной жены. При всем при этом он дьявольски хитер и, разумеется, бесстыден и бессовестен, жесток и вероломен.
        Хваленная автором дружба убийц есть связь сообщников по преступлению. Они все повязаны одной кровью. Их дружба порочна, как порочны они сами. Вот в чем секрет их девиза: «Один за всех и все за одного». Один мстит за всех и все расплачиваются за месть.
        Так почему же читатели так любят этих отвратительных, подлых «героев» (язык не поворачивается, чтобы не взять слово «герои» в кавычки)? Да, просто потому что от них без ума сам автор. Ведь автор то был хороший человек. Вот читатель и доверяет своему автору. Ведь не может быть так, чтобы хороший человек любил плохих людей! Еще как может, доверчивый читатель. К тому же автор еще какой мастер рассказывать любопытные и занимательные истории из прошлого, богатого на всякие пакости.
        И в самом деле, чему учит детей этот, мягко говоря, неоднозначный роман. Известно чему, ведь он является образчиком романа воспитания, ибо рекомендован для чтения подросткам. Доверчивые читатели сразу скажут: «Три мушкетера» учат дружбе, тому, что дружба не стареет, что она говорит сама за себя в романах-продолжениях «Трех мушкетерах», - как в «Двадцать лет спустя», так и в «Десять лет спустя». Сиквелы рассказывают нам о том, что полюбившиеся читателям герои продолжают вновь творить свои преступления в новых условиях, предлагаемых историей. Это история одних и тех же преступлений. Как вам не скучно от них, терпеливые читатели? Все об одном и том же, в одних и тех же лицах, под соусом новых второстепенных имен и физиономий.
        В принципе, роман для детей «Три мушкетера» является достойным наследником уже в XIX веке барочного плутовского романа. Мушкетер д;Артаньян еще тот плут, каких мало. И все «плуты по жизни» выбирают его в качестве своего патрона, покровителя, героя, подающего пример в том, как следует вести себя в жизни. Плуты, обманщики, лжецы, все скопом родом из детства. Но если другие люди изжили этот детский комплекс, то эти никак нет, ибо для этого необходим, как минимум, как необходимое условие, стыд, и достаточна, как максимум, как достаточное условие, совесть. Плуты так и остались бесстыжими и бессовестными детьми порока.
 
        Индивидуальность и личность. Человек важен тем, что он такой, какой он есть, единственный и неповторимый. И таким является каждый человек. Поэтому он ценен сам по себе. Тогда всеобщим таких людей является их уникальность, их отличие друг от друга, так как все они уникальны. 
        Но все же среди людей попадаются редко, как исключение, и такие, которые ценны, важны не столько своей неповторимостью, сколько, наоборот, своей универсальностью. Свою неповторимость они сделали универсальной, так что любой человек может причаститься их уникальности. Еще реже, чем универсально уникальные, встречаются такие люди, у которых, напротив, неповторимость является не сущностью, а явлением универсальности. Причем таким явлением, которое отлично от прочих явлений особенным образом. В этом случае особенность задает всеобщее, которое локализуется в отдельно взятом индивиде, тогда как обычно она рассредоточена, размазана по всему объему человеческого рода. Но таким образом то, что росло для всех, одному досталось, согласно поговорке: «На семерых рос, а одному достался». В дополнение к этой угадайке годится другая: «Кому война, а кому мать родна». Чтобы универсальность локализовалась, необходимо чудо. Вот такие чудесные люди встречаются, но не везде и не всегда. В настоящее, стандартизированное время их не найдешь. Не то, что их нет, - они есть, но кому они, личности, нужны в настоящем – расколдованном времени, в котором полным полно одного и того же и существует дефицит на уникальность. До универсальности не то, что дело, даже слово не доходит, когда господствует посредственное, среднеарифметическое в людях. Когда они, как кошки ночью, серы.
      
        Проблема человеческого места. Проблема человека заключается в том, что он дерзкий, не знает своего места. Его не знают не только самые глупые, худшие из людей, но даже самые душевные, лучшие из них. Может быть, это и хорошо. Только для кого? Явно не для человека. И все почему? Он не знает своего места, потому что его нет. Нет самого человека, каким он представляет себя, нет и этого места. Духи не представляют, ибо они невидимы. Они знают свое место. Их место вне места. Они потусторонние. Люди посюсторонние. Но их, кто на самом деле люди, то есть, имеют душу, не бесстыжие и не бессовестные, а не просто называются так и представляются, посюсторонность не устраивает. Но тогда им нет места не только в мире, но и вне мира, ибо они существуют на границе миров. Поэтому они путаются и путают других, вечные путаники и путники, странники между мирами. Ведь настоящий человек никогда не к месту и не ко времени, он несвоевременен. Он не герой нашего времени. О нем условно можно говорить, что он человек из будущего. Это будущее есть идиллия. Его никогда не будет, как и настоящего человека, к месту и ко времени, к настоящему. Поэтому как можно быть настоящим человеком? Никак. Настоящий человек никогда не настоящий. Либо он уже был, либо его еще нет. Нет настоящего человека здесь и теперь. Его, как денег, никогда нет, потому что они уже были или их еще нет. Вот поэтому человеку от природы следует быть несчастным, а не счастливым. Счастлив тот, кому есть время и место. Но место человека утопично, а время несвоевременно. Не к месту и некстати.      
      
        Время, место и действие для мысли. Какое время лучше всего для мысли? Утро, когда голова ясная и пустая? Может быть, вечер, когда она полна впечатлений, которые просто требуют, чтобы их осмыслили? Или день, что-то среднее, в меру, между ними? Время не важно, как и место, важно, чтобы никого не было рядом, чтобы никто не мешал свободному парению мысли.
        Многие кивают на диалог. Зачем он? Он нужен малодушному и слабоумному. Достаточен монолог для мысли. Важно, чтобы ей никто не мешал, включая в реестр препятствий и самого мыслителя. Ему разрешается только наблюдать за ее свободным движением. Ведь мысль – это явление духа по имени «идея». Напряжение мыслителя должно быть умеренным, внимательным, сосредоточенным не на себе, а на мысли, внимать ей, быть ей интендированным.
 
        Любовь и брак. Любовь идеальна. Это духовная (интеллектуальная) любовь. Душевная любовь идиллична. Материализацией любви служит брак. В нем она уплотняется, теряет свою летучесть, приземляется, ползает, зато становится основательной, наконец, падает, и больше встать и ходить не может под тяжестью и плотностью своей материализации, вещности. Так она и умирает в браке. Ее душит материальная заинтересованность.

        Кого можно назвать мыслителем? Того, кто умеет пользоваться своим умом. Как пользоваться? Извлекать из ума знание, узнавать новое, прежде неведомое, делать неведомое ведомым, уметь управлять знанием в познании.
 
        Типы ума. Ум как способность думать, ориентироваться в мыслях, править ими в направлении идей, понимать понятия как средства управления вещами в своем сознании и делать выводы, извлекая их из посылок. Так вот такой ум, свойственный идеальному человеку в качестве разумного существа, в жизни встречается не целиком, но только частями, соответствующими характерам тех, кто им пользуется. Немногие из пользователей умеют развивать свой ум и его усовершенствовать.
        Самый простой образ действия ума – это счет. Им заняты вычислители, счетоводы. Занятие исчислением чисел дисциплинирует ум, научает ум умного человека думать по правилам. Это правильный ум. Без правил нет ума. Они необходимы. Но ими не ограничивается работа ума. Такой ум ограничен принципом извлечения из одного многого. В терминологии Блеза Паскаля такой ум носит наименование «геометрического (математического) ума». Это точный, правильный, линейный ум. С помощью такого ума можно из одного  вывести многое.
        Можно предположить, следуя за мыслью Паскаля, что возможно извлекать, напротив, из много одно. Такой ум Паскаль называет «поэтическим умом». Мы назовем его «художественным умом» или «приблизительным», «закругленным». Много начал у такого ума, а конец один, - шедевр, само произведение. То есть, такой творческий ум зациклен, заточен под произведение. Здесь важен, как и в случае с математическим, точным умом, результат, продукт, реализация, воплощение в материале, материализация. Только если математический ум работает с одним и тем же, - числом (в логике – с термином, однозначным словом), то художественный, живописный ум работает со всем тем, что подвернется под руку. Поэтому результат такого ума несет на себе печать того материала, из которого сфабрикован, изготовлен. Чисел, терминов много. Но они все одной природы: математической (числовой)  или логической. И все же  математический или логический ум не предметен, не материален, как художественный, но и не идеален, он функционален выражает не предмет (прекрасную предметность), а отношение между предметами.
        Художественный ум ориентирован на предмет, на вещь. Сами же вещи разнообразны. Но это не любая, заменяемая вещь, а вещь (артефакт) уникальная, неповторимая, которую ничем нельзя заменить.
        Однако продолжим. Этими видами ума он не исчерпывается. Есть еще ум, который имеет много начал, в пределе бесконечно много, и много следствий. Это ум не формальный, математический, логический и не материальный, поэтический, художественный, но разумный. Разумный ум есть ум в уме, на уме, есть ум у ума, умом для ума. Это полный ум. Математический ум исходит из точки, через которую и из которой можно провести бесконечное множество прямых в силу безмерности точки. В действии, в становлении он многозначен, но в результате, в бытии он однозначен, имеет множество решений, но один результат.  Поэтический ум исходит из множества точек, из многоточия, которые в своем многообразном движении все сходятся в одном – в произведении, в тексте. Правда, этот текст, если это текст художественный, а не математический или логический предполагает многовариантность своего прочтения, исполнения при одном решении автора.
        Из чего же исходит полный, а не полый ум? Из неизвестного, а не известного (аксиомы или постулата). Этим он отличается от математического ума, которому ничто не предпослано. Полному уму предпослано все то, что составляет его содержание. Но он является похожим и на математический ум, ибо предполагает множество решений, но не одного и того же результата, а множества результатов, предполагающих бесчисленность интерпретации, истолкования. Вот этим полный ум напоминает живой, живописный ум художника.
        Полный ум или ум в уме и для ума умом есть ум мыслителя, точнее, это ум самого ума. который пользуется мыслителем для выражения вне ума в душе, в психике, в материи. Вульгарным образом полного (объемного) или , а не фрагментарного, ума, ментальной плеромы является диалектический ум. Ущербность диалектического ума заключается в его конфликтности и зацикленности уже не на непротиворечивости, а напротив, на противоречивости мышления.
          
        Стратегии интерпретации. Как можно интерпретировать то, что подлежит интерпретации, как выстраивать стратегию толкования? Есть несколько способов интерпретации или истолкования как операции приписывания соответствующего значения знаку, например, вербальному (слову) как составному элементу системы знаков (текста). Один из них: толкование значения слова как слова, как буквы. Это буквальная интерпретация. Как написано, так и следует понимать написанное, понимать наивно, просто, непосредственно. Иначе такая интерпретация называется еще исторической, если анализируется, истолковывается смысл слова, самого текста из прошлого. В таком случае обращения с текстом прошлого следует установить истину – то, как было на самом деле.
        Другое дело, если мы имеем дело со словами, с текстом не историческим, документальным, фактическим, а поэтическим, воображаемым. Здесь мы не связаны фактом истории, а ее сюжетом, отношением между фактами. Факты могут быть любыми, но не любыми могут быть отношения между ними. В отношениях дает о себе знать уже не объективность факта, но субъективность его интерпретации. Его значение зависит не от него самого, а от отношения к нему интерпретатора, толкователя. Толкователь видит не то же самое, но самое разное, отличное в отношении к нему, толкователю. Поэтому  в такой интерпретации не прямой, а опосредствованной самим средством выражения, отношения, толкуемое слово понимается в переносном смысле, то есть, в таком смысле, который перенесен с одного слова на другое слово. При такой интерпретации нас следует принимать в расчет не только семантику, но и сам синтаксис текста, отношение не только между словом и фактом, вещью, но и между самими словами, которые становятся вещами, вещими. Такая интерпретация является не исторической, документальной, материальной, телесной, чувственной, буквальной, наивной,  но идеальной, точнее говоря, идиллической, психической, душевной, чувствительной, сентиментальной. 
        Следующим видом интерпретации является не фактуальная и вербальная (символическая) интерпретация, но интерпретация прагматическая, то есть, такая, которая извлекает, получает эффект от самой интерпретации. Это моральная интерпретация. Согласно правилу такой моральной интерпретации из текст можно извлечь больше смысла, чем в него заложено. Причем этот смысл не теоретический. Это смысл не созерцания, а действия самого текста на читателя и самого автора.
        И, наконец, есть еще и духовная интерпретация. Она запретна, табуирована в общедоступном толковании. То есть, такая интерпретация преследует цель представить текст загадкой, ключом к разгадке которой является сам читатель при условии, что он уподобится самому тексту и его автору, станет его соавтором. Духовное толкование предполагает занятие читателем-толкователем места духа, который растворен, скрыт во всем произведении и поэтому не может быть локализован, открыт. Для того, чтобы совершить духовную интерпретацию, необходимо духовно переродиться, получить «второе рождение» свыше, от духа.
        Если смысл первой (поверхностной) интерпретации заключен в букве, смысл второй (глубинной) интерпретации скрыт в символе, в понятии текста, как его душе, а смысл третьей (пограничной) интерпретации показан в том действии, которое текст оказывает на читателя, то смысл последней, четвертой интерпретации скрывается в обратной реакции читателя, которого изменил текст на сам текст, в его перетворении авторского текста как соавтора, находящегося в духе произведения, вдохновленного им.
Личная позиция. Я пишу эти заметки с целью снять грязную (на злобу дня) пену слов с чистого (добротного, зернистого) напитка мыслей. Когда я пишу роман, то думаю только о хорошем, о человечном, о душевном, душой отдыхаю. В заметках же напрягаюсь, веду брань со злом.
 
        Наука и идеология в отношении к истине. Наука и идеология далеки от истины. Наука утверждает, что истина где-то рядом. Но она точная и поэтому не утверждает, что ее знает. Она утверждает, что ее ищет. Наука находит в реальности, видит в ней, обращает внимание на то, что в ней правильно, рационально.
        Идеология еще дальше от истины, чем наука. Она не ищет и находит, а сочиняет истину. В результате находит ложь (кривду) и выдает ее за истину, за правду.
        Науки и идеология абстрактные занятия, не имеющие к действительности прямого отношения. Но, все же, наука ближе к реальности, чем идеология, потому что идеология, в сущности, утопична. Наука же реалистична в той мере, в  какой она рациональна (рассудительна, расчетлива) и эмпирична (опытна, измерительна). Как абстракции наука и идеология при конкретизации заняты ее освоением, приспособлением. Так наука приспосабливается к реальности, идеология же, напротив, приспосабливает к себе реальность.
 
        Этнические ассоциации. С чем ассоциируются у нас, азиатов, европейцы, американцы и африканцы?  Возьмем сначала англичан. Как мы можем воспринимать колонизаторов? Как одновременно, негативно, завоевателей, и, позитивно, воспитателей. Во всяком случае, так они вели себя с нами. Что они завоевали? Нашу землю и наши ресурсы. Чем они занимались на нашей земле? Ее капитализацией. Что они сделали с нами? Они привили нам отчуждение. Английский образ жизни – это образ держать человека на социальной дистанции, это сдержанный, жесткий образ жизни. Это образ «жесткой верхней губы». Английское воспитание  является «зубным воспитанием». Английская учительница – это «зубная фея». Джентльменом является тот, кто умеет дать знать, что у него есть зубы, не показывая их. Из нас, азиатов, напоминают нам англичан индийцы и японцы. Индийцы похожи на англичан своей кастовой, точнее, варновой сегрегацией, а японцы своим жестким, самурайским воспитанием независимости и самостоятельности. Только английская сословность, кастовость деление англичан на редких господ и их многочисленных слуг сдерживается развитием феодальной вольности, буржуазной демократии (парламентаризма) и профсоюзов, тогда как индийская кастовость не знает социальных самоограничений, помимо душевных, дхармических  скреп. Что до японцев, то их отчуждение носит не искусственный, цивилизованный характер, как у англичан, но естественный, варварский (воинственный) характер. Короче, культура англичан холодная и туманная, как английская погода. Это культура cool.
       Теперь пересечем пролив и окажемся на континенте. Кого мы здесь найдем? Конечно, французов. Это Родина не холодного, меланхолического дога, а жизнелюбивого, сангвинического петуха. Петушиный, задиристый, несдержанный характер хвастливого француза нуждается в узде. Он сдерживается не отчуждением, но, напротив, вежливостью, реверансом. Французы тоже удивительно отчужденный народ. Но они, в отличие от неприветливых англичан, замкнувших себя в доме и сидящих под домашним арестом, приветливы, открыты. Но их приветливость искусственна, она нарочита, рациональна (расчетлива) и имеет деланный характер. Поэтому на чужой, азиатский взгляд они кажутся лжецами, тогда как англичане выглядят лицемерами. На французов похожи из азиатов китайцы своей церемонностью и манерностью. Только на европейский взгляд китайцам не хватает чувства меры, ибо они прямо чудовищны в своей церемонности, доходя в ней, как и во всем, такой тонкости, которая граничит уже с превращением. Почему так кажется? Потому, что французы манерны индивидуально и знают свою меру, тогда как китайцы манерны коллективно и знают ту меру, которая соразмерна скопом всем китайцам. Такая мера, разумеется, превосходит меру каждого. Если брать упомянутых азиатов, то их образы такие: индийцы напоминают змей (прежде всего, наблюдательную кобру), японцы – рыб (например, фуга, - с ними нужно быть осторожными в общении, как в употреблении этой рыбы), китайцы – птиц (в частности, фазана).   
        Более непосредственны итальянцы. Они живы и порывисты. Дает о себе знать более южный, чем у французов, живущих в умеренных широтах и руководствующихся не холодным английским умом, сдобренным абстрактным английским юмором, а умеренным рассудком, разбавленным шипящей шампанским иронией. Образом итальянца может служить холерическая, своенравная коза. Для итальянцев, богатых на выдумки, свойственна артистичность, доходящая до гротеска, до сатиры.
        Родственниками итальянцев являются испанцы. Соседи говорят, что они надменны и жестоки. Руководствуются в жизни силой, а не умом, властью, а не милостью. Их характер испортили арабы, привив им фанатизм, который проявился в инквизиции. Тотемным животным испанцем является бык как символ силы и приземленного, телесного характера.
        Севернее и восточнее романских народов проживают германцы, немцы. Они не надменны, как испанцы, не заносчивы, как французы, не холодны, как англичане, но чванливы, считают, что они лучше, умнее всех. Жестокость немцев, как хороших воинов, варваров в душе, умеряется хорошей обучаемостью, проявляющейся в идиллической сентиментальности. Немцы флегматичны. Их тотемными животными с равным правом являются и волк, и орел, и кабан, свинья. Они любят употреблять не макароны, как итальянцы, не вино, как французы, не кашу, как англичане, не телятину, как испанцы, а колбасу, сосиски с пивом. Германцы ассоциируются со своим порядком, который для них превыше всего, во всяком случае, выше человека.
        Теперь перенесемся за океан, в Новый Свет. Кого мы там найдем? Американцев. Кто это такие? Это те, кто не нашел себя на Родине. Там нет им места. Там нет места тем, кому нет места нигде, то есть, диссидентам,  авантюристам и женщинам легкого поведения. Именно из них, да рабов, завезенных из Африки, формировалась американская нация. Местные аборигены не в счет. Они не принимали участия в ее формировании. Поэтому американцы нетерпимо относятся к другим народам, представляя сами собой сплав всех наций. Они не могут терпеть друг друга, особенно англосаксы и афроамериканцы как бывшие господа и слуги. В Америке до сих пор царствует культ кольта (грубой силы) и стрингов (сексуальной распущенности). Очень много американских (агрессивных) мужчин сидело или продолжает сидеть в тюрьмах, а их женщины в это время занимаются неизвестно чем неизвестно с кем (например, американсской мечтой - защитой прав сексуальных меньшинств), чтобы прокормиться.
        И, наконец, неведомые нам, азиатам, африканцы.  Бог их знает, этих африканцев. Но на первый взгляд, они такие, какие есть. Они открытые люди, подверженные эмоциям, импульсивные. Есть среди них и задумчивые. Но их меньше, ибо жизнь дана человеку для того. чтобы выживать, а не любоваться ею. Такие же и мы, и европейцы. Это я пишу не для того, чтобы повторять трюизм Редьярда Киплинга о том, что «Восток есть Восток, а Запад есть Запад и им никогда не сойтись». Любителям трюизмов и прочих тривиальностей можно добавить к этому, что «Юг есть Юг, а Север есть Север etc». И в самом деле, зачем все мешать и переставлять местами? Смысл в том, чтобы каждый знал свое место, при условии, что у человека нет своего места в природе. Человеческое место утопично. То есть, он всегда может быть человеком, независимо от того, где находится и в цвете какой кожи, шкуры является. Человеческий интерес – не шкурный интерес. 
      
        Чтение дневников Льва Толстого. Из любителей чтения художественной литературы, вероятно, нет никого, кто не любил бы читать Льва Николаевича, если не иметь в виду аномальных, не скажу, ненормальных, читателей. Другое дело, что именно любят читать читатели из многочисленного собрания сочинений Льва Толстого. Немногие из них любят всего Толстого, готовы переварить его целиком. Большинство читателей  выбирают не  рассказы и повести, но романы Толстого, особенно роман «Анна Каренина». Мне они напоминают Рахметова из романа Николая Чернышевского «Что делать», который довольствовался из сочинений Уильяма Теккерея только романом «Ярмарка тщеславия», ибо, по его революционному, акционному, то есть, прагматическому мнению, английский писатель высказался весь в этом романе, а во всех прочих он только повторился. В случае с революционерами неприятно удивляет их скудость мысли, экономия как у всех позитивистов-прогрессистов на лишнем, свободном движении вне заданной идеей траектории мысли. Им важен результат. Поэтому они пренебрегают средством, тем путем, которым идут к нему.
        Однако вернемся к обыкновенным читателям. Что ж, выбор романов понятен. Гений Толстого проявился наилучшим образом в его романах. Но не менее интересны и все другие сочинения Толстого. Для кого? Для тех, кто любит не просто читать, но любит читать Льва Толстого. Для них не важно, что читать: романы, повести, рассказы, письма, дневники, наконец, литературу для детей и педагогические сочинения, публицистику, критические статьи и философские размышления.
        Я, например, люблю читать всего Толстого, не ставя перед собой задачу прочитать всего Толстого. Мне важен сам процесс чтения, а не его результат. Я ведь не специалист по творчеству Толстого (и тем более не знаток, который все про всех знает: есть и такие самодовольные субъекты, - как их земля терпит и носит?) и не мое дело  выносить ему приговор или, напротив, славить его труд и защищать  от хулителей, а тем более давать ему срок отлучения от чтения. Я не судья, не прокурор и не адвокат, а также не беспристрастный свидетель его дел. Мне важен Толстой как собеседник, как художник слова, у которого помимо слов есть еще и мысли, которые порой, несмотря на его морализаторство, пробиваются к слову. Да, конечно, у него слова лучше мыслей, на что обращали внимание многие, нет не специалисты его литературного творчества, а его современники, не менее успешные в литературных делах. Но иногда его мысли становятся достойными «своих» слов. Вот тогда особенно интересно читать его слова. Часто Толстой не то, что косноязычно выражает свои мысли, нет, он думает не так, как принято среди мыслителей. Наверное, ему не хватает культуры мысли. Почему? Ведь он не только много писал, но и много читал. Причем читал умных мыслителей. Он и много думал сам. В чем тут просчет, что тому причина? Причина скрывается в его характере. Характер у него своенравный. Он пытается править мыслями, как правит словами. В результате часто выходит не то, что думается, а что следует думать.
        Поэтому Толстой часто не размышляет, медитирует, созерцает свои мысли, но командует ими, как героями своих сочинений, читает проповедь, воздает мыслям, как и героям должное. Он не дает мыслям свободу, а задает им путь следования и наказывает их, если они ослушались, осуждает их, приговаривает к отлучению от слова. Поэтому в случае с Львом Толстым важно догадаться, о чем и что он не сказал, не написал. Впрочем, он иногда из-за своего дурного характера, все же, проговаривается, о чем умалчивает. На такое суждение наводят его дневники, которые обращены к самому себе. Даже наедине со своими мыслями, Толстой их гонит прочь, если они делают не то, что ему надо. Это про него можно в прямом смысле слова сказать, что в России поэт, то есть, мастер слова, «больше, чем поэт», он еще и пророк, проповедник. Нет ничего опаснее для мыслителя, нежели проповедь. Это недостаток не только для мыслителя, но и для писателя. На это обращал внимание Льва Толстого его собрат по перу, Иван Тургенев. Это не честно, когда художник не только пишет, живописует, но еще и вещает, сбывается на проповедь, как какой-то святоша. Критиковать критикуй, суди, но не осуждай. Лучше понимай. И без тебя найдется тьма-тьмущая охотников на это неблаговидное занятие осуждения и наказания. И все почему? Нет терпения, торопится, дерзкий, занять место Бога, забывая при этом заповедь: «Не суди, да не судим будешь». Чего же добился Лев Николаевич Толстой своим осуждением? Осудил самого себя. Строго по заповеди. Зачем? В чем здесь смысл? Бессмыслица какая-то. Так и бывает, выходит у писателей, которые берутся не за свое дело: начинают размышлять, а не рассказывать. В результате они сбиваются с суждения на осуждение.  Вот на такие мысли меня надоумили дневники Льва Толстого.
        Мне важно понять Толстого, а не осудить, осадить его в мысли. Возможно, он прав, но тогда мне не понятен. Это для меня загадка, требующая отгадки. Буду думать лучше. Может быть, дело в том, что я строю свою мысль иначе, нежели Лев Толстой. Мне важна сама мысль, а не слово и сам мыслящий. Почему? Потому что за мыслью скрывается не мыслящий, не автор, а идея как твой собеседник. Поэтому мышление – это диалог, но не человека с человеком, а человека с духом посредством и с помощью мысли. Если этого не знать, то мышление является, кажется монологом. Вот в этом моменте связи мысли с идеей ближе Федор Достоевский, чем Лев Толстой, если обращаться лицом к художественной литературе. Но и в случае с Достоевским находишь порой не только художника идеи, но и публициста, даже журналиста, вторящего Льву Толстому. Последний чаще, много чаще слышит не дух, но самого себя. Лучше всего в таком разе не обращать на них внимания. Но стоит к ним вернуться, когда они не несут отсебятину, всякую чушь, тем более когда несут эту чушь от лица других, но ведут беседу с духом, в духе, а не вещают, как попы с амвона, принимая за него свой писательский стол. Негоже плести словеса из сора под рукой ради спасения.

        Женщины и мужчины. Казалось бы, естественно, если бы женщин было больше мужчин. Но это не так. Почему? Именно женщины выбирают себе сильных мужчин, способных для продолжения рода. Поэтому женщин должно быть мало по сравнению с мужчинами, жизнь которых из-за конкуренции за женщин короче, чем у женщин. Объясняется это тем, что люди живут не естественно-природной, а естественноисторической жизнью. Мужчины завоевали женщин и исторически долгое время держали их в домашнем рабстве, устроив им искусственный отбор. Так искусственный отбор победил естественный отбор. Но жизнь берет свое, и женщины начинают добиваться своих естественных прав и преимуществ перед мужчинами, которые в последние сто лет значительно феминизировались.
 
        Точка зрения дон Хуана на любовь. Почему меня называют бабником? Потому что я ищу и, главное, нахожу в любой женщине женщину. Поэтому они любят меня как может любить женщина мужчину. Напротив, их мужья видият в них не женщину, но ее тень, точнее, тень себя, свою тень, - настолько они привыкли к ним. Не это хочет женщина. Она не хочет быть тенью, особенно чужой тенью. Чтобы тебя полюбила женщина, ты должен ее понять, удовлетворить ее желание быть не только женщиной. Конечно, сексуальное желание это необходимое желание. Без его удовлетворения женщина не будет относиться к тебе как к мужчине. Если женщина не получила удовольствия, то она просто еще не нашла своего мужчину, который может сделать это. Но этого мало. Даже мало того, чтобы постоянно удовлетворять его. К этому женщина скоро привыкает. Достаточным условием того, чтобы тебя любила женщина, является завоевание не только ее тела, но и ее души. Завоевать ее душу можно, если только поймешь и признаешь ее как человека. Любовь есть личное чувство. Самый легкий способ для женщины стать личностью – это полюбить мужчину. Такое признание в любви дается с превеликим трудом, ибо женщину нужно принять в свое сердце, что мужчине сделать почти невозможно. Это почему? Потому что это равнозначно тому, чтобы покориться женщине, потерять свою свободу уже не вне себя, снаружи для рисовки, делаю только вид такой потери, что любят лукаво и лицемерно демонстрировать люди в в ритуале любви – в браке, но внутри себя, в себе и не для себя, а для другого, для нее самой. Это жертва любви. Но какой мужчина готов на это, на то, чтобы быть жертвой, пускай даже любви. В обществе есть уже готовый стерео-тип такой жертвы, но не в лице не мужчины, а женщины.
        Так вот я, дон Хуан, иду на такие жертвы многократно, и поэтому женщины мне уступают. Я с ними честен, пока способен жертвовать собой. Но  в жертве вся соль заключается в том, чтобы она была однократной. Поэтому меня любила не одна женщина. Понятное дело, что женщины меня не только любят, но с такой же силой и ненавидят, потому что я разбил им сердце, признал не одну только женщину женщиной, но их всех. Еще раз заявлю: женщина тогда полюбит тебя, когда ты будешь любить ее тело и душу. В ней есть тело и душа. Все остальное в ней случайно. А вот это есть в любой женщине. Поэтому ищи в ней только это. Если будешь искать, то обязательно найдешь. Но не ищи в ней ума. Это не значит, что не бывает умных женщин. Они бывают, но очень редко. Почему? Потому что он ей не нужен. Для жизни ей достаточно тела и души. Ум – орган мужского рода. Если ты путаешь ум с мозгом, то ты не умный человек, ты просто глупец и только. Ум нужен мужчине, а не женщине. Почему? Потому что если ты умный, то можешь понять, что ты человек. Для этого у женщины есть другой орган жизни – душа. Обычный мужчина есть тело. Обычная женщина есть не только тело, но и душа. Необычный мужчина есть не тело. Он не есть тело, но он имеет тело, а есть ум. Тело дает мужчине силу, а ум дает мужчине дух. Обычные люди путают силу с духом. Дух является не в теле, так является душа, а в уме, ибо телом духа является бестелесный ум.
        Женщина интересна телом. Но чтобы ее тело служило мужчине, необходимо обладать ее душой, ибо уу душа не есть тело, но его имеет. Поняв это, приняв ее душу, кк сердце, ты научишься ей управлять, управлять ее телом. В каждом мужчине есть женщина. Не любой мужчина готов это принять, узнать правду о себе. Женщина в мужчине – это его душа. Правильно, если мужчина отдаст свою душу женщине: подобное влечется к подобному, но оставит ум, правда, если он есть за собой. Об этом говорит народная поговорка: «выслушай женщину (отнесись к ней со всей душой), но сделай по своему, то есть, наоборот (по уму, как мужчина, а не по сердцу, как женщина)». 
        Я не специально стал бабником, для того, чтобы быть бабником. Я стал им только для того, чтобы понять женщину. Женщины сделали меня умным. Они своим сердцем меня надоумили на то, что за телом женщины скрывается ее сердце как орган души. Многие (обычные) мужчины ищут его не там, где оно есть. Поэтому женщины их научили быть глупыми. Сердце женщины не полый, а полный орган, и расположен он не внизу, а вверху. Настоящий мужчина знает не только анатомию и физиологию женщины, но и ее психологию. И ключом к ее физиологии является психология, а не наоборот, ибо не душа есть явление тела, но, напротив, тело есть явление души как сущности тела. Это так в случае с женщиной. В случае с мужчиной мы имеем дело только с одним телом. Тело мужчины есть не явление, а феномен, ибо оно, мужское тело, является явлением самого себя. Обычного мужчину, будь он «зверем» (доном, с домом) или «с-котом» (бедняком) характеризует такая народная поговорка: «Сила есть, ума не надо». Другое дело необычный, чудесный мужчина, как я. У меня тело есть явление не тела, но ума. Я не родился  с ним. Он у меня появился по мере того, как я изучал женщин. Им я обязан тем, что он есть у меня. Следовательно, ум понятие не врожденное, как мозг, а благоприобретенное. Ум возвышает, тело (мозг) унижает. Почему унижает? Потому что он умнее нас, ведь многие мужчины ассоциируют себя не с тем, что «в шляпе», но с тем, что «в штанах», - у большинства впереди, а у меньшинства позади. У них порядок в штанах определяет порядок в шляпе. То есть, им голова нужна не для того, чтобы управлять телом, штанами, но для того, чтобы носить шляпу. Выходит, шляпа является знаком, символом того, что скрывается в штанах. 
        Поэтому бывают умные мужчины, как я. Все прочие мужчины глупые. Но женщины не бывают ни умными, ни глупыми. Потому что ум не имеет к ним никакого отношения, как только через мужчину. Теперь понятно, почему когда говорят об умной женщине, то добавляют, что у нее мужской ум. Женщина бывает умной не потому что она женщина, а потому что она человек. Любого умного можно назвать человеком, но не любого, кого мы называем человеком, является умным. Следовательно, он человек только номинально, на словах.

        Необычный опыт обычного человека. Недавно услышал ответ одного известного, публичного человека на вопрос о том, как он пережил опыт клинической смерти. Он дал такое краткое описание. Как только он оказался в положении клинической смерти под действием тока, так почувствовал себя, с его слов, в эйфорическом состоянии сознания. Эта эйфория как некоторая безмятежность, невозмутимость держала его в условной сингулярной точке безразличия уйти или остаться, вернуться в прежнее телесное существование. Как только он принял остаться, так его покинула эйфория, ситуация определилась и он увидел свое тело, над которым парил на высоте, с его слов, где-то пятнадцати метров. Он (или его душа) медленно стал снижаться и вдруг заметил, что пальцы одной руки продолжают держать наэлектризованный микрофон, тогда он попытался дернуть ногой, чтобы выбить ей микрофон из руки. Наконец, ему это удалось и он, к несчастью, почувствовал, что значит быть "под током", получить его удар. Тело его нестерпимо ныло от боли, следовательно, душа уже была не вне тела, но в нем, пахло горелой кожей и палеными волосами, его тело сотрясал нервный стресс.
        О чем это говорит? О том, что любой человек, даже известный, способен переживать неведомые прежде ощущения нездешней жизни. Но когда его спросил собеседник о том, думал ли он о том, что с ним случилось. Тот ответил уклончиво, что думал, но ничего не может добавить сказанному. То есть, он как человек обыкновенный, несмотря на всю свою известность и популярность (народность), остается со своей народностью самым обыкновенным, а потому и популярным, народным артистом, доступным народу не в смысле богатого положения, но в смысле небогатого, наивного воображения. Он дал лишь жалкое готовое, стандартное объяснение тому, что живо описал, как и положено всякому человеку обыкновенному. Артист, певец и танцор, предположил, что Бог дал ему такое испытание, чтобы проверить его, готов ли он ко встречи с Ним. Поэтому и поставил его в ситуацию выбора: вернуться в тело или оставить его.
   
        Продолжая читать дневники Толстого. В своем дневнике от 25 июня 1889 в Ясной Поляне Лев Толстой пишет: «А между тем подумал: привитая оспа избавляет ли от настоящей – неизвестно, но привитые соблазны не то что спасают наверное, но необходимы, чтобы избавиться от них. И легче отстать от соблазна, привитого в детстве, чем от привитого после, например, роскошь, прислуга, сладкая еда». Что ж, с этим соображением графа Толстого не только можно, но даже нужно не согласиться. Лев Толстой, конечно, умный человек, но говорит какую-то глупость. То, что привито в детстве и есть условие того, что будет привито после уже взрослому. Это правило распространяется и на соблазны. В этом смысле условия детский соблазн становится безусловным, врожденным с детства соблазном всей последующей жизни, если он не был изжит, преодолен в самом детстве.
        Но как его преодолеть бессознательно, минуя сознание, если детство есть пора бессознательного существования? Соблазны детства становятся комплексами взрослых, изжить которые так же сложно, как горбатого сделать стройным. Как это сделать? Развивать сознание ребенка? Развивать его еще в детстве? Но как быть с заветом просветителя Жан-Жака Руссо как педагога естественности – сущности естественного человека: «Дайте детству созреть в детях». Что он означает? Не следует подгонять развитие ребенка. Это бесполезно и вредно, как бесполезно помогать меду течь. Ребенок сам, когда придет время, естественно станет готовым к взрослой жизни. Вот тогда, когда он созреет, следует помочь ему выйти из своего детского возраста. Но для этого детство должно состояться, вызреть. Поэтому нельзя преждевременно делать детей взрослыми.
        Тут есть одна проблема, одно опасное место в развитии. Когда детство отцветет, тогда процесс образования человека окажется необратимым. Человек, вышедший из детства, оказывается неисправимым. Даже находясь в сознании того, что соблазны – вредная вещь он поддается их влиянию. Почему? Потому что человек является наследником животных. Он становится человеком не при рождении, а в детстве. Проживая детство он преодолевает свое животное состояние, свою зависимость от растительного и животного образа жизни. Взрослый человек всегда имеет соблазн вернуться в детское, животное состояние, потому что легче деградировать, чем градировать, развиваться. Соблазн связан с недостатком. Мы соблазняемся тем, что у нас нет. Чего у нас нет в детстве? Самого сознания и тем более самосознания (впрочем, самосознания нет у подавляющего большинства людей и во взрослом состоянии). Но есть бессознательное, которое соблазняет ребенка лениться, не развиваться, вести жалкое животное, утробное, детское существование.
        Для чего нужно детство человеку? Для удовольствия, для того, чтобы вспомнить взрослому то, как ему все разрешали, когда он был ребенком, разрешали и потворствовали исполнению его желаний, играли в поддавки с детскими соблазнами. Возвращение в детский, потерянный (земной) рай из взрослого ада может случиться на пенсии. За это надо благодарить государство и близких, которые будут заботиться о стариках и старухах, впавших в детство, вернут им потерянный рай.
        Но возвращение в земной рай лишает человека рая небесного, ибо небесный рай даруется, дается даром только тем, кто не потерял память, помнит самого себя в смерти.  Будем надеяться, что если мы забудемся в старости, то хотя бы перед самой смертью как событием встречи с Богом вспомним того или ту, которую следует спасти. А то если ты в бессознательном состоянии взрослого ребенка, то кого спасать-то и от чего? Не от чего и не от кого, ведь кого-то уже нет. Неужели тот, кто был когда-то кем-то и впал в бессознательное состояние есть кто-то? Нет, он никто. Он пребывает в животном состоянии. Животное же состояние есть телесное состояние. Тело смертно. Если он впал в детство, деградировал в свое телесное естественное (животное) состояние, то ему скоро положено умереть, как это заведено в живой природе. Другое дело если у него сохранилось сознание себя как не только в себе, но и для себя у  себя, то он/она имеет шанс для жизни уже в другом, не в телесном (земном) виде, а в виде небесном (духовном), ибо пропуском в иной мир в ином виде служит не пустое Я, а Я особенное. То есть, он или она, находясь в сознании перед смертью (в старости) и в момент смерти переходит не формально, но содержательно, особенным сознанием в иной мир. Что может воспрепятствовать такому переходу? Разумеется, соблазн, который родился с человеком еще в детстве. Соблазн – это напоминание человеку о том, что он несовершенен, что он смертен. На что тогда настраивает соблазн? На то, чтобы человек довольствовался тем, что он есть, что ему дано? Нет, на то, чтобы он не довольствовался самим собой, а взял то, что ему не дано, но дано другому. Но разве соблазненный знает то, что ему дано? Он знает  и знает только абстрактно не то, что ему дано, но то, чего у него нет, но есть у других.
        Сущность соблазна заключается в отождествлении себя с тем, что тобой не является, в идентификации себя не с собой, но с другим или тем, что не есть само по себе, но имеет место быть как вещь. Соблазненный соблазняется как ребенок вещами. И еще с детства ребенок соблазняется взрослым, желанием быть таким же самостоятельным, каким является взрослый при сравнении с ним. Если так понимать детский соблазн, то с Толстым можно согласиться, - детские соблазны как само детство есть такая болезнь, от которой излечивает время, но только при условии появления сознания и тем более сознания самого сознания у повзрослевшего ребенка, у совершеннолетнего.
        К сожалению, взрослые соблазны неизлечимы в том смысле, что они тогда покидают человека, когда у него уже нет никаких желаний. Когда это бывает и у кого? После смерти у трупа, который уже не кто, а то, что осталось от того, кто еще недавно был кем-то и соблазнялся чем-то и кем-то.
 
        К Фейербаху. Читал «Писатель и человек» Людвига Фейербаха. Нашел у него сравнение поэзии с жизнью и философии с книгой. И, действительно, поэзия занята описанием, живописанием единичного, отдельно взятого, например, дерева, ищет и находит в нем как в единстве множество сторон, из которых оно состоит. Тогда как философия берется за многое и в нем пробует найти и при удаче с помощью системы понятий находит единство как связь много (листов), прошитого одной нитью повествования в книге с заложенным листом как одной из сторон, из которых как из листьев сложено дерево.
 
        К Толстому. В дневнике Льва Толстого от 3 февраля 1870 г. прочитал следующее:
«Система, философская система, кроме ошибок мышления, несет в себе ошибки системы.
        В какую форму ни укладывай свои мысли, для того, кто действительно поймет их, мысли эти будут выражением только нового миросозерцания философа.
        Для того, чтобы сказать понятно то, что имеешь сказать, говори искренно, а чтобы говорить искренно, говори так, как мысль приходила тебе.

        Даже у больших мыслителей, оставивших системы, читатель, для того чтобы ассимилировать себе существенное писателя, с трудом разрывает систему и разорванные куски, относя их к человеку, берет себе.
        Таков Платон, Декарт, Спиноза, Кант. Шопенгауэр говорит, что его система есть круг (он говорит свод), чтобы понять который надо пройти его несколько раз.

        У слабых мыслителей, Гегель, Cousin, разорвав систему, приходишь в непосредственное сношение с пустым  человеком, от которого нечего взять.

        Толпа же любит систему. Толпа хочет поймать всю истину, и так как не может понять ее, то охотно верит.
        Гете говорит: истина противна, заблуждение привлекательно, потому что истина представляет нас самим себе ограниченными, а заблуждение всемогущими. Кроме того, истина противна, потому что она отрывочна, непонятна, а заблуждение – связано и последовательно».
        Что можно сказать о прочитанном? В последнем абзаце Лев Толстой, вспоминая слова Гете, рассуждает об истине и лжи (заблуждении) вроде своего современника, английского метафизика Фрэнсиса Брэдли. Но к этому рассуждению мы еще вернемся, а пока разберем  само начало заметки писателя. Толстой находит ошибке не только в мысли как части, но и в самой системе мыслей как частей целого. Значит. есть не только частичная, отдельно взятая, единичная ошибка, одна ошибка, но есть и системная ошибка как ошибка в связи мыслей. Это ошибка в том, что они неправильно связаны, сотканы. Это уже не ошибка невежды, не ошибка в знании, но ошибка философа, философская ошибка, ошибка в мышлении, то есть, в последовательности мыслей, в их следовании, в направлении и в цели, в самой идее. Так можно понять Толстого. Далее он пишет о том, как мысли не складывай, не укладывай в систему, не выкладывай в логический ряд, построение, строение, здание мысли, от этого занятия ты не станешь умнее самого себя. твое занятие есть выражение, явление, обнаружение, показ, представление, сцена, сюжет того, что ты думаешь, а не того, что ты думаешь, что думаешь. Ты никак не сможешь спрятать то, что ты думаешь о том, что думаешь, то, что ты действительно подумал, В этом мышлении есть нечто объективно существующее в выражении, то, как сказалось то, что ты подумал, оно дошло до слова, до публичного осознания.
        Здесь Толстой советует мыслящему понять то, что он намыслил, надумал. Не обманывай себя, а чтобы не обмануться представь то, что ты подумал, как ты думал и надумал, задуматься над происхождением своей мысли, над тем, как у тебя получилось, вышло подумать. Ясность того, что мыслишь, зависит от того, как ты мыслишь. Поэтому чтобы понять что ты подумал, определи, как ты думал об этом, как ты к этой мысли пришел, что явилось причиной ее появления на свет, на каких условиях она возникла и к чему она может привести тебя, каковы ее последствия, за что тебе отвечать.
        Следующий фрагмент письма Толстого касается уже не творения своих мыслей, а употребления чужих мыслей на пользу себе. Это дидактическая прагмема мысли Толстого. Чтобы поиметь философскую систему, получить с нее прибыток, ее, согласно Толстому, следует сломать, разломать на части. То есть, Толстой, ничтоже сумнешеся, толкует философскую систему как орех, который ему, как умному (ментальному) грызуну, следует разгрызть как скорлупу, чтобы извлечь из нее «рациональное зерно», как он пишет, «существенное писателя», замысел автора, философскую идею системы мысли.  В этом весь Толстой как моралист и морализатор. Его стратегия обращения с философией насквозь идеологична. Ему не хватает творческого ума самому создать такого рода систему, но вполне хватает рассудка разбить систему мысли в самом слабом ее месте в идее, ибо воплощение этой идеи в качестве системы держится на слабой связи идиллии, то есть, представлении отражения отражаемым.
         Первородным грехом творцов систем мысли является то, что они увлекаются, соблазняются тем, что у них есть в мыслях. Так что у них есть в мыслях? Сами мысли, не реальное, а выдуманное, извлеченное из самой мысли, которым они подменяют реальное, представляя в качестве наиреального, сверхреального, сюрреального. Так вот это надуманное, спекулятивно, отражательно представленное, выдуманное Толстой как писатель, выдумщик и рассказчик, выразитель своих фантазий (представлений) пробует употребить по назначению, - извлечь и использовать так, как ему заблагорассудиться по сюжету. Философская идея, на которой держится система мысли, вокруг которой она вертится понятием, понимая саму себя, служит для Толстого замыслом, которым он может повлиять на публику, заставить ее при достаточном авторском умении искру замысла разжечь в пламя воображения читателя, увлекая его своим сюжетным построением замка на бумаге строить воздушные замки уже в своем сознании.  Так с помощью рассказа можно управиться с сознанием читателя, навязать ему  такую мораль, какую исповедуем сам автор, занятый внушением и самовнушением, ибо внушает он прописные истины только тем, кто ему подражает и является его подставкой.
        Толстой считает большим мыслителем лишь такого мыслителя, который из своей философской системы делает круг, свод, по которому заставляет бегать, чтобы в него вчитаться и вписаться. Тот, кто впишется в такой круг, как белка в колесо в своем беге, тот только способен его понять, понять свое место в круге. Каково же место мыслящего в философской системе? Это место смены мест на одном месте, что следует понимать как единство понимания в множестве знания.
        Георгу Гегелю и его подражателю Виктору Кузену, своему старшему современнику, Толстой отказывает в признании большими мыслителями, ибо у них есть системы мысли. Есть сама связь, но это связь самой связи при пустоте, отсутствии того, ради чего она творится, - мысли. Выходит, эти философы есть философы системы не мысли, но безмыслия. В своем ошибочном суждении о Гегеле Толстой тысячу раз не прав, но он прав в другом. В чем же? В том, что он заметил, как Гегель смог системой задушить собственную мысль, точнее, сама система, одержимость, соблазн ее построения заставил подверстать живые мысли, которые бродили у него на уме, под саму систему, умертвить их. Так система Гегеля стала памятником его мыслей, гробом, в котором он похоронил их.
        Наконец, последний фрагмент записки Толстого посвящен популярному восприятию философских систем, их вульгарному употреблению в качестве идеологического продукта. Целью употребления обывателем системы мысли является «доение» истины. Как так ее «поиметь», чтобы она пригодилась в хозяйстве. Раз-так, через корягу, не получается. Почему? Потому что истину нельзя схватить за удобное, мягкое место. Она ведь не локализуется. У истины нет частей. Ловится только часть истины, то есть, ложь. Именно ложь удобна, схватывается  заблуждающимся умом обывателя, который, когда думает, то знает, чем занять свои руки, ведь думает, «имеет» он руками, ибо все делает ими. Такого, вульгарного человека можно обмануть, ибо ему некогда думать, - работать надо. Интеллигента трудно обмануть, ибо вся его работа заключается в том, чтобы обманывать тех, кому некогда думать. Следует подождать немножко момента, случая, когда интеллигент сам себя обманет. Кто всех обманывает, тот не может не обмануть себя, входя в состав всех. Ложь есть часть истины. В каждой лжи есть своя правда, истина. В том то и дело, что своя, лживая, то есть, истина лжи, что она ложь, а не истина. Поэтому интеллигенту как профессиональному болтуну доступна не истина истины и лжи, но только истина лжи. Обыватели любят системы. Они и составляются в системы властителями дум обывателей. Но они, о, ужас как ненавидят истину, им правда глаза колет.
        С точки зрения Толстого, как и Брэдли вместе с Тютчевым, умом истину не понять, в нее можно только верить. Так для Тютчева. истиной стала Россия, на которую он пробовал как дипломат смотреть со стороны враждебной ей Европы. На европейский взгляд ее необъятность не измерить аршином рассудка. Поэтому в ней есть особенная стать. В России ее особенность настолько универсальная, всеобщая, что узкий рассудок, характерный для расчетливой Европы, рассеченной всюду, где она есть границами, априорными и трансцендентальными условиями самого рассудочного рассмотрения, просто не способен постичь ее как кантовскую вещь в себе. И сколько Европа не старается завоевать Россию, даже тогда когда она открыта для нее, Европа не может ее переварить, расчетливо освоить. Для Европы Россия продолжает оставаться некоторым кентаврическим образованием. Россия не Европа, но и не чужой Восток, ибо в России есть для Европы свое, но это свое чужое, это свое находится не на Западе, а на Востоке. Почему так выходит? Потому что на Россию смотрят, в приницпе, до конца не развитого до разума рассудка, не разрешившегося, не снявшего исходное противоречие между общей и абстрактной идеей и особенным и конкретным содержанием действительности в истории взаимных отношений Запада и Востока.
        Поэтому Толстой и Брэдли, и Тютчев, одинаково рассудочные и не переработавшие и трансформировавшие разумного Гегеля и его спекулятивную (самосознательную, самоотсвечивающуюся, самоотрефлексирующую) диалектику, снимающую  противоречие между различенными во взаимном рефлекс(т)ировании общей идеи и особенной реальности (действительности) в тождестве тождества и не-тождества, в свой взгляд на вещь как в себе, так и для себя у себя через другое,  в качестве абсолютного тождества идеи (мысли, мышления) и реальности (бытия), не понимают ни идею, ни саму реальность как единую и всеобщую истину. Свое непонимание они иррационально представляют как некоторого рода фрагментацию, ограниченность своего ума рассудком, не способным принять реальность за самого себя, увидеть в ней идеальность, идею. Они могут только принять истину как данность, непостижимую для рассудка в целом виде. Из-за абстрактной всеобщности  своего рассудочного анализа они во всем видят не конкретную истину целиком как единое во многих своих особенных определениях, но только ее часть, изменяющую всем другим частям в своем особенном от всех обособлении.
        По этой причине целая истина, проходя сквозь призму граненного рассудка преломляется и распадается на ряд особенных своих осколков, доступных созерцанию в качестве неверных мнений. Именно неразвитость их рассудка, не нашедшего себя в разуме, заставляет его отказаться от аршинного измерения неизмеримого и необъятного абсолюта, образом которого является Россия,  и искать истину не в разуме, а в иррациональной вере.

        Язык и письмо ученых и искусных мужей, а также мудрых созерцателей. Я еще давно заметил, имея перед собой в виду судьбу моего друга, что всякое личное действие ума будет принято в штыки ученой общественностью как некоторого рода отсебятина, частное мнение в качестве объекта исследования насмешливого научного рассудка. У них, этих ученых мужей, знающих все обо всем благодаря абстрактно общему всем им умению переносить одну и ту же манеру представления и выражения на одну среду своего внимания и обживания на все другие среды обитания есть определенного образа однозначность и мышления, и общения, и написания. В результате они просто не могут ни думать, ни выражаться, говорить и писать так особенно, чтобы в этой особенности была обналичена, дана истина в их собственном, характерном только для них лично, а не корпоративно, неповторимом виде. Напротив, они как наведенные (индуцированные) и заведенные делают только то, что делают все, на них похожие, ученые, делают по шаблону, по образцу (парадигме), как и положено примерным ученикам одной научной школы учения учителя, по нему как по тому, с которого они берут пример, решающим задачки, составляющим пазлы квеста. Таким стандартно (абстрактно) общим является характер (особенное) и мышления, и общения, и письма ученых мужей.
        Конечно, порой бывает, что они забываются и пытаются добавить к посредственному и скучному своему занятию, повторенному бесчисленное число раз,  добавить что-то от себя, но тут же осекаются, себя отсекают, отбривают,  обрезают все лишнее как догматики ересь, сохраняя учение как догму обрезанных правоверных, принимающих на веру принцип учителя как природную (естественную) данность уже не для чувства, а для рассудка, но изощряющих свой вышколенный в дискуссиях на диспуте рассудок в полемике с учениками других школ, имеющих другие и даже прямо противоположные принципы в качестве оснований их школьных учений. 
        Наука практикует не только воздержание (эпохе) от субъективного, собственно личного самого ученого, его обрезание как лишнее, мешающее объективному, не заинтересованному взгляду на вещи. Субъективное они выносят за скобки, фокусируя свое внимание на объективной данности чувств. То есть, все то, что остается тем же самым в восприятии многих наблюдателей, выделяется в качестве значимого, ценного объекта внимания, а все прочее отсеивается как не существенное, не важное. Такая редукция (упрощение) материала познания усредняет как сам материал, так и его представление сознанием ученого. После такой общей обработки их сознания, селекции (отбора, дифференциации) материальных остатков воздействия природы вещей на сознание и сегрегации, классификации и каталогизации их по аналитическим рубрикам, разделам остается для интеграции, для обобщения только то, что оказалось похожим друг на друга, что можно назвать «типичным». Ученые еще те типы, которые видят во всем только одно, но не всеобщее, а особенное, которое принимают за общее как характерное для класса явлений. С ним они работают выводя его на свет своего сознания в качестве закона природы как систематически повторяющейся характерной связи между явлениями (фактами) природы, которую можно абстрактно записать в виде количественно исчисляемой, измеряемой формулы, состоящей из терминов (элементов), однозначно выражаемых точным числом.
        Другое дело искусство, которое является стихией уже не объективно, но субъективного взгляда на мир. Субъективно человек выдумывает, воображает то, что не видит, не слышит, не чувствует, не осязает, не вкушает и не обоняет, не мыслит и не представляет, не знает, не помнит  и не понимает. Человек искусства, естественно, поддается искушению принять то, что он сочинил за данность, за то, что есть помимо его сочинения. Так он пробует прописать то, что от него, в реальности, выдать, представить его не представлением, а представителем самого мира, принять за то, что есть само по себе. В этом стремлении художника, поэта находит их порой бессознательное желание выдать свою искусственность, вымышленность, видимость, иллюзорность, обманчивость, лживость за наивность, искренность, непосредственность, безыскусность, за саму естественность. Как они выражают, так они не знают, но чувствуют саму реальность в образах своего представления и воображения, эмоциональное переживая, проживая ее в своем произведении, сочинении. Вот они уже лично выражают то, что не столько думают, сколько чувствуют и телом, и душой, то есть, осознают сознанием в теле.
        Миры науки и искусства противны друг другу, являются противоположными мирами объективного и субъективного отношения к реальности. Ученые находят друг с другом общий язык – язык средних значений, которому легко научиться и легко пользоваться. И это правильно, только если пользоваться им по назначения, точно зная место приложения такого языка. Научный язык теряет свою точность (ясность) и расплывается в словах, уже не проясняя сознание, но затуманивая его, когда описывает реальность неоднозначной повседневности, для описания которой лучше употребим обычный (многозначный) разговорный язык не-ученых. Именно таким языком пользуется деятель искусства, раскрашивая, украшая, декорируя его своими выдумками, тем самым придавая ему еще большую многозначность, связанную с личным видением, переживанием и выражением реальности в нереальном. Насколько искусно это делает настолько нереальное освещение будет казаться сверхреальным, еще более реальным, чем оно есть на самом деле. То есть, чего добивается поэт, художник, но чего достигает далеко не каждый, а только тот, кто не просто даровит, талантлив, но  гениален? Он добивается того, чтобы его личное, неповторимое никем другим видение и переживание нашло свое особенное выражение, которое было бы понятно всем людям как потенциальным читателям и зрителям его произведений. Художник, поэт ищет всеобщего признания как человек. Он хочет, чтобы его словами, образами его сочинений заговорили и видели все люди. Но это возможно только при условии, что его отдельно взятые, неповторимые, оригинальные произведения будут выражать все представления и переживания людей. Такое возможно, но редко встречается, ибо очень сложно в созидании и менее сложно в исполнении. Этим объясняется то, что творцов мира искусства единицы, исполнителей множество, а потребителей масса.
        Но еще сложнее представить всеобщее не в единственном экземпляре, но особенным образом, ибо для этого требуется синтетическая способность как находить единичное в особенном, так и и особенное  - в общем, и, наконец, представлять всеобщее особенным образом из многого в собственном лице. На это отваживаются только мудрецы. Они не просто абстрактно имеют в виду общее, как ученые или искусно представляют его в своем сочинении, но живут им, существуют так, как всеобщее может быть в отдельно взятом виде, в их собственном лице.


        Идеалист и материалист. Рожденный идеалистом материалистом быть не может. Кто же рождается идеалистом? Разумеется, в ком не только мало тела, но и мало внимания уделяется ему. Поэтому он должен думать о себе сам. Вот именно, прежде всего, думать. Идеалист ленив на воплощение своих идей в материальной действительности.
        Напротив, материалист  редко любит идеи. Он предпочитает заниматься не самими идеями, их поисками и построением, но только материализацией идей, воплощением в соответствующем им материале. У материалиста не хватает воображения и вдохновения для созерцания идей. Для того, чтобы их увидеть, необходимо быть свободным и независимым от силы земного тяготения, Свободным для чего? Для увлечения идеями. Материалист свободен, но не от материи, а от построения воздушных замков. Он реалист, а не романтик, как идеалист. Он способен работать только с такой идей, с такой формой, которую может принять его телесность, чтобы затем быть отснятой в том материале, который есть у материалиста под рукой. Следовательно, идея дается материалисту не прямо в сознании, а посредством той формы работы, которая ему свойственна от природы. Поэтому материалист больше увлекается физикой или химией, а также биологией, чем астрономией и математикой, не говоря уже о метафизике. Именно ее он боится больше всего, следуя в этом предупреждению Исаака Ньютона, на своем собственном опыте как математика и одновременно физика определившего, что метафизика допустима в математике платоника, но никак не в физике аристотелика.
        У идеалиста тоже есть слабость. Это слабость на материал, на материю. У него мало сил на воплощением своих идей. Этому мешает боязнь потери чувства полета в мире идей. Он бежит от мира зависимостей, где нет места для его Я. Он не столько ищет личного выражения, для чего необходима удобная телесная форма, сколько стремиться к развоплощению, освобождению от наличной телесной формы, а тем более соответствующего ей материала, цепко удерживающего его в земном круге. Но идеалисту свойственна не только слабость тела и душевная опустошенность. Он болен духом. Дух не может найти в нем своего воплощения. Слабость духа идеалиста заключается в его медитативной мечтательности, неспособности сконцентрироваться, сфокусироваться не на духе в идее, а в самом себе в мире. У него слабая воля, ибо в нем нет силы тела. Силы тела у него ровно столько, сколько необходимо для преодоления земного тяготения в мечте, в созерцании. Поэтому он пассивен в жизни и в своей пассивности активен, устремлен не реализоваться в мире, но, напротив, освободиться от него.  Слабость воли не дает ему силу сосредоточиться на самом себе как средстве утверждения в материальном мире,, на том месте, которое можно назвать его собственным местом под солнцем. У него нет места под солнцем настоящего материального мира. Его место утопично. Но он сам, в себе как Я реален. Он не материален для себя.
        Другое дело материалист. Тот знает свое место в мире. Он не идеален. Однако в нем, через него, его место в мире идея может получить прописку, материализоваться, реализоваться в том материале, который поддается воле воплощения материалиста. Тем не менее, хотя у материалиста есть место в мире и это место материально. На месте материалиста появляется не идея, но ее копия вместо самой идеи. Именно материалисты находят идею как свой внутренний мир. Конечно, это не сама идея, не дух, но его тень в сознании материалиста. Это образ идеи, запечатленный в понятии. Материалист знает идею как понятие. Работа с понятием есть не пассивность, но активность. Но в этой активности активна не сама идея, а его воплотитель как конструктор, изобретатель видит форму ее воплощения в нужном материале. Так ваятель видит образ своего сознания не в сознания, но в камне вне сознания. Поэтому если идеалист как медиум пассивен и его активность проявляется в активности идеи, в способности принимать идею, быть ноуменальным, мыслимым материалом, мыслью для явления идеи, является активной пассивностью, созерцателем, то материалист как устроитель активен, проявляя свою активность в том, чтобы мять, но не саму идею, которая для него трансцендентна, а ее образ, правда, не в своем сознании как своего рода идиллию, но в в рабочем материале, вне сознания, однако под собственной рукой или под взглядом или на слух, на язык, учуять ее.
        Я материалиста находит себя в том образе, который реализуется  в материале, получает воплощение. Не он служит идее, а идея служит ему, точнее. Она позволяет материалисту использовать копию себя, которую он находит в своем Я как мысль, уже способную материализоваться в материале его произведения, творения. Таким образом она находит свое воплощение в этом материальном мире. Для чего же идее нужен идеалист? Для ее созерцания не в собственной душе, сознании, Я идеалиста, а  в ней самой, ибо идея предоставляет саму себя идеалисту, чтобы он представил себя идеей. Он является ее явлением, полностью сливаясь как мыслящий с ней как с мыслью в качестве мыслимой предметности. Так кто же находится в сознании материалиста? Нет, не сама идея, а идеалист в виде мысли, которая пришла на ум материалисту. Идеалист является alter ego материалиста, который прячет его в своем сознании уже не в качестве мыслящего, но под видом мыслимой предметности, самой мысли.
        Следовательно, идеалист является паразитом сознания материалиста. Вот оказывается почему материалист так не любит идеалиста. Он чует его, опознает как таракана, который бегает у него в мозгу и прячется в углу, в бессознательном, чтобы не привлекать к себе внимание. Почему? Да, просто потому, что идеалисту там самое и место. Он не может жить ни в какой другой среде в этом материальном мире, как только в сознании материалиста. Поэтому идеализм – это фантом материализма. Значит, материалист в своем сознании идеалист, а идеалист в теле материалист. Душа, Я материалиста – это идеалист, а материалист – это тело идеалиста. Таким образом, мыслящее тело – это идеалистический (умный, а не вульгарный) материалист, который допускает существование не только материального,  тела, но и идеального, то есть, сознания Кратко говоря: материалист – это идеал реалист, а идеалист – это реал идеалист.

        К вопросу о вине человека, например, Михаила Ефремова, совершившего ДТП, в результате которого умер человек.  Виновен ли тот, кто пьет вино, если он в пьяном виде садится за руль и своим авто убивает другого водителя? Естественно, виновен. Как обычно, юридически с таких пьяных водителей снимается вина? Судебным приговором посадки на несколько лет. Почему родственники убитого требуют наказать пьяного водителя как преступника? Потому что им больно потерять своего близкого. Вот они и хотят причинить боль его убийце, чтобы он тоже пострадал, как они страдают. Выплатил долг не только материально деньгами, но и морально своим страданием, ограничением в свободе и жизнью в клетке. Таким образом они хотят восстановить справедливость, равенство в человеческих отношениях, а общество желает предохранить себя от возможно повторного ДТП, виновником которого может стать преступник, если его не наказать. Так хоть пока преступник сидит в тюрьме, он физически не сможет убить никого на дороге.
         Но самому потерпевшему, точнее, убитому все равно, посадят ли его убийцу в тюрьму или освободят из-под стражи. Ему вообще все равно без различия, в том числе и страдания близких в связи с его потерей. Но почему? Потому что они вообще уже не его близкие. Как это? Вот так: его больше нет и никогда не будет в нашем мире, как и нас, ныне живущих, никогда не будет, как только мы умрем. Для того, чтобы нам было не все равно, важно быть и жить в этом мире. Самого покойника нет, пусть даже кто-то, кто остался от него, теперь есть и живет в ином мире.
        Иной мир является потусторонним нашему миру и никак не сообщается с ним. Тот, кто умер, не знает себя еще живого. Он не просто не знает себя в прошлом, он даже не знает был ли он вообще до своего рождения в ином мире. Но он все же связан с самим собой из прошлой жизни, но как? Чисто абстрактно как следствие со своей причиной. То как жил и как умер человек, определяет как он родится и будет жить в новой жизни в ином мире. Люди не знают, что конкретно будет с ними, когда они умрут. Но они хотят это знать. Что делать? Сочинять сказку о том, что их ждет в иной жизни и в нее верить. Но почему иной жизни?  Потому что они ничего другого не знают. Что есть другое, чем жизнь? Смерть. Но как ее можно знать? Никак. Единственно, что можно знать о смерти, так это то, что когда она есть, то нет среди нас тех, кто умер. Вот что значит смерть. Это знание смерти. Нет, это знание не смерти, но знание того, что есть в жизни после нее.
        Поэтому люди судят о смерти с точки зрения жизни, которую знают, ибо ей, жизнью, живут. Они знают жизнь жизнью же. Их знание жизни тождественно самой жизни. Вот почему они думают о жизни, чтобы снять напряжение неопределенности, своего незнания того, что будет дальше смерти, ведь они существа, задумывающиеся о цели жизни и о тех последствиях, к которым приводит ее достижение. Но думают о какой жизни? Уже об иной жизни после смерти. Но как они думают о ней. Так, как могут, уподобляя иную жизнь в будущем этой жизни в настоящем, имея за собой опыт сравнения настоящей жизни с прошлой жизнью. Но это сравнение эвристически продуктивно только при условии, что речь идет о жизни в будущем в этой жизни, а никак не в иной жизни. Чтобы иная жизнь случилась для живого ныне, ему следует умереть. Это логично. Умереть и обязательно не помнить ни о прежней жизни, ни о самом себе. Необходимо не знать, что он был прежде и каким он был, и с кем жил, сколько и где, и что умер, и как умер etc.
        Уже несколько дней люди обсуждают ДТП, виновником которого стал М. Ефремов. Но никто или почти никто не думает о том, что теперь происходит с тем, кого не стало в результате этого ДТП, и что вообще происходит со всеми нами, когда мы навсегда пропадаем из этого в мире, в котором всю жизнь жили. Наша жизнь и есть мы, ведь мы отождествляем с ней самих себя. Как мы можем отождествлять себя со своей смертью? И вообще можно ли отождествлять себя с ней и обращаться к ней как своей собственной. Можно иметь смерть? Нет, нельзя. Она наша? Нет, не наша. Она есть? Нет, ее нет в том смысле, в каком вообще все есть. Тогда для чего она есть? Она есть в том смысле, что ее нет.
        Мы вновь повторяем вопрос: Тогда зачем она, для чего она нужна? Вот теперь правильно поставлен вопрос. На него можно ответить. Но на вопрос о смерти нельзя было ответить прежде, потому что мы неправильно ставили вопрос. Неправильно поставленный вопрос не имеет ответа, потому что бессмысленно отвечать на него. Но теперь появился смысл в ответе. Смерть нужна для того, чтобы перейти от этой жизни к иной жизни, к жизни уже не здесь, а там. Где там? Везде. В этой жизни мы живем в одном месте. После смерти мы живем во всех других местах. Как это можно понять нам, живущим в одном месте среди многих других мест? Никак, нам этого не понять. Можно ли быть сознательным в жизни, живя во всех других местах. Трудно утвердительно и определенно ответить на этот вопрос. Но хотя бы можно ответить на такой вопрос: Почему мы не можем снова жить, ожить в нашем мире? Потому что мы уже пожили в нем. Смерть закрыла нам возможность пожить в нашем мире. Но догадливые могут переформулировать предыдущий вопрос уже в такой вопрос: Нельзя ли оказаться после смерти в нашем мире, но в другом времени, не в настоящем, а в прошлом или в будущем? Можно, но не в качестве себя, а своего предка или потомка. Теперь все понятно? 
        Так в чем виновен Михаил Ефремов? В том, что из-за него незнакомый ему человек ушел из этой жизни, чтобы появиться в другой в совершенно другом виде, немыслимом для нас. Нам страшно не за Михаила Ефремова, что он будет сидеть в тюрьме, а за убитого им человека, за нас самих, когда мы окажемся на его месте умершего. Вот в чем виновен Михаил Ефремов. В чем, в чем виновен МЕ? В том, что лично, собственной персоной заставил нас задуматься над смертью. Мы не желаем об этом думать. Мы хотим жить, а не умереть, даже для иной жизни. Почему она будет обязательно лучше этой жизни? Обыкновенно о ней мы думаем в моральных категориях. Вот будешь верить в Бога и помогать людям, то есть. жить не только для себя, но и для других, для Бога, тогда у тебя после смерти будет жизнь лучше, чем эта, настоящая. В противном случае она будет хуже нынешней. Так ли это? Да, связь между этой жизнью и иной жизнью есть? Но это связь не религиозная или моральная, а причинно-следственная, которую одевают в религиозные и моральные одежды для того, чтобы люди увидели в ней хоть какой-то смысл, например, религиозный или моральный смысл, доступный для представления, понятия и понимания всем в сознании. Кто не хочет об этом думать, тот объявляет себя материалистом, верящим только в эту жизнь, в самого себя в ней. Так, приземленно, проще жить в привычной («животной» от привычки) определенности.
        И все же мы не ответили на вопрос о том, что именно происходит сейчас с покойником, с этим погибшим на дороге от руки Михаила Ефремова, или с любым другим? Разумеется, нас не интересует, что конкретно происходит с его трупом. Если вы хотите подробно знать, то спросите патологоанатома.  Если же вы думаете уже не о теле, а о своей душе, о том, что ее ждет после смерти тела, то обратитесь к священнику, если у вас проблемы с собственным умом. Он вам посоветует известно что: молиться, молиться и еще раз молиться о спасении своей души. Вам этого мало? Тогда сделайте доброе дело. И этого мало? Ну, еще раз помолитесь, только, пожалуйста, не бейтесь лбом о землю или пол, чтобы достучаться им если не до сердца, то до Бога. Таким образом можно достучаться только до собственного мозга. Правда, может случиться травма головы и сотрясение мозга. Поэтому вы проявите меру и не бейтесь головой о землю или пол, - она у вас одна и за вас в ответе. Лучше вспомните народную поговорку: «Научи дурака (у которого нет своего ума) Богу молиться, — он себе лоб расшибёт».
        Молитва поможет, но чем и в чем? В том, чтобы привести себя в состояние духа. А вам, наверное, известно, что Бог – это Дух. Таким образом в молитве вы уподобитесь самому Богу. Бог бессмертен. Почему? Потому что он Дух. Он не материален, не появляется и не исчезает, не делится, он в сущности един. Ему ничего не надо. Он ни в чем не испытывает недостатка. Вот такой Бог как Дух вечен.  Вот поэтому в уподоблении Богу в молитве вы приобщаете к бессмертной жизни не себя, вот такого, каким  или какой вы есть, а Бога в вас. Вот такой, какой(ая) вы есть, вы умрете. Не умирает Бог и то, что есть в вас от Него. так что же есть от него в вас? То, что есть в молитве. И что же есть в молитве? Имя Бога, с которым вы себя отождествляете, обращая к нему в молении свои надежды и упования. Вы это поняли? Нет? Еще раз повторю мысль, но уже другими словами: речь идет о Боге, не о Вас. Вы только повод для Славы Божией. А вы подумали, что заодно и вас сделают бессмертными. Вы живы для Бога, пока славите Его имя, ведь религиозный Бог жив только потому что вы верите в Него и верите вы в Него в этом и ни в каком другом мире. Жизнь же наша в этом мире имеет предел. Предел называется смертью. Почему же Бог продолжает жить после вашей смерти. Потому что его продолжают кормить энергией своей веры, надежды и любви другие еще живые люди. Таков смысл «вечной жизни» религиозного Бога, в которого верят. Если люди не будут верить, то Его не будет. Почему? Потому что не Бог создает веру, а вера создает Бога. Поэтому верующие думая, что они веруют в Бога, на самом деле веруют в веру. Бог просто олицетворяет, именует их веру.
        Другое дело Неведомый Бог. Это Бог уже не веры, а неизвестно чего. То, чего Он Бог как Дух, нет у человека. Поэтому Он ему, человеку, и неведом, Его нельзя узнать, потому что таких глаз, которыми можно его увидеть, нет у человека. Раз так, то потому Неведомый Бог невидим. Его и не услышишь. Почему? Потому что он не общается с человеком. Зачем такому Богу человек, если человек его не знает, не видит и не слышит?  Так чего нет у человека? Духа. У человека есть дыхание, но нет духа. Дыхание материально, а Дух не материален. Человек же материален, телесен. В его теле живет душа. Душа не дух. Почему? Потому что душа – это то, что лишено разума. Что обладает разумом? Дух. Разум есть бестелесное тело Духа.
        В человеке нет разума, ибо для того, чтобы он был в человеке, человеку следует быть в разуме. Человек же как душевное существо находится не в разуме, а в теле. В разуме был Адам, не зная об этом. Когда он стал искать разум, то его потерял. Ведь он искал то, что имел, точнее, то, что имело его в виду. Разумом можно иметь в виду, но его самого никак нельзя иметь. Разум не свойство, его нельзя иметь сущему, тем более частному и смертному сущему. Если и говорить о человеческом разуме, то только о минимальном разуме человека как рода, а не индивида, в целом и в общем, а не в частном, отдельно взятом виде. Поэтому чем больше люди связаны друг с другом и в тоже время чем свободнее они от друг друга, чтобы быть свободными друг для друга, тем они разумнее. Но это живое противоречие и нет в нем согласия в частях, оно есть в целом, на уровне целого. Человеческий уровень целого относительно разума минимален. Что уж говорить об отдельно взятом человеке. Вечность Бога как Духа Разума превосходит возможности человеческого понимания. Поэтому Бог является человеку Неведомым, доступным только в вере, пока в него веруют люди в жизни. Что будет за порогом смерти, они не знают. Там нет веры как спасения. Она просто там не работает. Вера нужна неразумному человеку здесь в конечном материальном мире как надежда на идеальную, вечную жизнь.  Оправдается ли такая надежда, нет никакой гарантии. Остается только верить. Авось оправдается человек своей верой в Бога, то есть, в веру. Ведь ничего другого у него нет.
        Так чем же Дух бывает в нас, когда мы живы? Нашей собственной персоной, Я. Мы заблуждаемся, когда думаем, что мы есть Я. На самом деле это Я нам трансцендентно. Но мы ему имманентны. Только так Бог может присутствовать в нашем мире как явление Я. Средой Я является сознание человека, Это подставка Разума Бога. Оно святое место его существования в нас. Святая святых Бога в нас это наше самосознание. Только оно «наше» условно как образ, в котором нам доступен Бог, так мы представляем его понимая как понятие самосознание. Но Он является нам как самосознание, будучи, в сущности, Разумом в том смысле, что разуме он сообщается со всем иным, что не есть Он. То, что не есть Он неразумно. Оно может быть неживым, живым, душевным, но неразумным. Если оно разумно, то созвучно ему, с ним находится в гармонии, ему подобно. Это идеи, ангелы, духи. Его бесподобие для нас оборачивается для нас в представлении демонами. Да и сами мы подобны демонам как «падшим ангелам», потерявшим разум. Но это так только в нашем ограниченном заблуждением представлении. Нам в утешение дается душа, которой мы верим в Бога, надеемся на Него и любим Бога как Духа. Бессмертие обретается после смерти в Разуме. Залогом такого обретения в этой жизни является великодушие. Кто великодушен в этой жизни, тот имеет минимальный шанс на спасение в вечности Бога как духа. Что способствует великодушию? Молитва, медитация. Только важно правильно понимать для чего она нужна. Доброе дело. Добрая память, а не злопамятство. Правильное понимание того, что такое Я. Необходим запрет, табу на понимание Я как самого себя, ибо такое заблуждение развивает эгоизм, который не приближает, но удаляет от вечной жизни. Поэтому не береги свою душу как скупец, - обязательно ее потеряешь. Душа не самостоятельна, она только образ Бога, а не он Сам. Самое Само – это Я. Только в таком виде - виде Я – бог идиллически доступен смертному. Идеально он будет доступен после смерти только человеку, вставшему на путь великодушия, альтруизма. На это есть надежда. Но никакой гарантии нет, ибо в этом деле действует Дух, то есть Свобода, а не принудительная необходимость, принуждение к вечности. Не хочешь жить, умри. Это твое дело. В этом, в выборе ты свободен. Но только смерть бессмысленна. Она есть итог бессознательной, животной жизни. Если же ты хочешь и можешь верить, надеяться и любить, будь великодушен. Тогда Бог даст тебе разум, может быть. Бог не твой заложник и должник.
        Кем же ты будешь в Боге? Ну, конечно, ангелом, духом, подобным Богу. В этом смысле Бог есть принцип, Его Божественность есть Духовность. То, что Он Творец и Спаситель, - это Действия Его как Духа. Дух же есть Отношение, а не Лицо. Для чего это нужно. Для того, чтобы быть подставкой для всех лиц, Самому следует быть Безличным. Бог рядом как вы. Вот именно «как». «Как» – это символ выражения Отношения. Он между вами. Он не вы, Он между вами. Он с вами. Но только, если вы великодушны. Тогда Он вас не оставит ни в жизни, ни в смерти. Тогда смерть будет Его явлением. Только нельзя самому умереть. Смерть от Него, не от вас. Смерть от вас, самоубийство – это не ваша мера, для вас это вечная смерть. Она не просто смерть. Раз и все. Не все и не раз. Самоубийцы умирают вечно. Такая смерть ужасна, ибо в случае самоубийства вы берете на себя дело Самого Бога, что не в силах человека. Прощение возможно, но не гарантировано. В самоубийстве нет никакой надежды на спасение. Есть одно отчаяние. Это болезнь духа. Человек болеет тем, чего в нем нет. В нем-то нет, но он есть в духе как в болезни. Поэтому такая болезнь такая боль безмерна. Ты не просто горишь, в тебе горит, но для тебя все горит и ты со всем горишь и не погаснешь. Ты ведь не дух. Духи не чувствуют, что горят. Ты же, смертный, чувствуешь боль. Страшнее этой боли нет. Поэтому рай не для духов есть ад. Следует быть готовым (быть ангелом) к райской жизни. Всем прочим, кроме духов, ангелов, путь в рай заказан. Непрошенных гостей, например, самоубийц, рай встречает адом, адским пеклом. После смерти великодушные попадают в чистилище. Все прочие имеют шанс оказаться в разных кругах ада.
        Теперь понятно, что ждет каждого? Что ждет убитого Михаилом Ефремовым, а что ждет самого Михаила Ефремова, как раз того, который совершил ДТП со смертельным исходом. Усопший был великодушным человеком, если судить о нем по рассказам людей, знавших его. Что до Михаила Ефремова, то ему, чтобы не страдать безмерно, следует проявить великодушие, изменить свой образ жизни, стать лучше, чем он есть. Может ли он? Не уверен. К сожалению, богема, та среда, в которой он варится, горит его душа артиста, не благоприятна для нее (для души), но приятна для него. Но все в руках Божьих, в отношении к Нему.               
       P.S. Я не собирался писать о погибшем Сергее Захарове или тем более виновнике его гибели Михаиле Ефремове как о невинном агнце, которого «невидимая рука» капиталистического рынка принесла в жертву, чтобы преодолеть кризис социального падения, вызванного распространением биологической и информационной химеры. Мы живем не в Америке, и в России другая ситуация с законом. К нам пока, надеясь пока, «Казус Флойда» не применим. Я говорю, вообще, не об этом. Честно говоря, мне это не интересно. И нет никакого интереса в том, чтобы призывать вас к наказанию Михаила Ефремова из чувства мести «неудачника» по отношению к «баловню судьбы», как и проявить к нему как к «падшему созданию» милосердие и пожалеть его. Другое дело, любопытно, что с ними, с невольным убийцей и его жертвой, будет на «том свете». И что можно сделать сейчас, чтобы облегчить им путь в мир иной: одному теперь, другому, как и нам всем в будущем, когда придет наш срок, и мы все окажемся не здесь, а там, неведомо где. Можно ли сейчас нам как то повлиять на это? Мне интересно, что ждет нас не здесь: неволя или свобода, но там. Здесь, разумеется, даже в неволе человек свободен и предоставлен самому себе. «За какие это заслуги»? – спрошу я вас. Да, просто так, даром. Но так ли даром ему все обойдется после смерти?
         Можно было бы посоветовать невольному убийце совершить покаяние. Можно. Но от него не так много пользы, как думают. Обычно, в религиозном смысле покаяние понимают как «метанойю», то есть, «перемену ума». Но религиозные люди все понимают буквально, занимаясь натурализацией духовного (спиритуального) и интеллектуализацией (ментализацией) душевного. Почему? Потому что так легче вникнуть в сложные вещи, трудные для человеческого понимания. Их понять можно, ведь они сами и те, с кем они имеют дело, не разбираются в столь тонких для их сознания вещах. Во-первых, религиозное толкование покаяния неверно, ибо у человека нет ума. Поэтому о какой перемене может идти речь? О той, что на самом деле называется представлением и соображением. Это вполне по силам человеку. Хитрость человека как компенсация неполноты, недостатка ума проявляется у тех, кто соображает, что ему не хватает ума и он желаемое выдает за действительное. Если ум есть, то он есть целиком. Такова его универсальная сущность. У человека нет ума в целом, целиком, то есть нет полноты ума. У некоторых, исключительных людей есть самосознание, но, как мы установили выше, оно является ложным. Что тогда остается для большинства – 99,9 % от всего  сто процентного состава человечества? Сознание. Вот сознание у человека есть.
        Продвинутое сознание есть у ученых, которые умеют не просто представлять себя, то есть, иметь мнение, но еще иметь суждение, считать, вычислять, решать задачки по готовым схемам (концепциям), используя абстрактные, операциональные эквиваленты (равенства), занимаясь преобразованием чисел, которыми измеряют отношения между вещами. Так вот это сознание есть сознание меры, пропорции, имеющей и математический и логический аспекты. Это рациональный потолок того минимума ума, который свойственен отдельно взятым людям.
        Виртуально еще существует более высокий предел человеческого уже не терминологического, но понятийного мышления. Он характерен не для конкретных людей, но для всего человечества в целом как рода, включая в него не только человечество настоящего вместе с прошлым человечеством, более умным, чем нынешнее, но и человечество будущего ( для объяснения такого положения вещей во времени употребима диалектическая схема логики  истории в три такта (триада): догматическая теза (прошлое утверждение) – сомнительная антитеза (современное отрицание) – критическая синтеза (будущее сложение)
        В отдельно взятом виде предельным выражением человеческого интеллекта является сообразительность гениев, отличающихся самосознанием,  в котором проявляется их великолепное самолюбие и непомерное тщеславие. Они мнят себя творцами, только не природы, не натуры, но культуры. И в этом, в культуре, они дерзают быть соперниками самого Бога. Но, разумеется, являются только его жалкими подражателями.
        Возвращаясь к покаянию как перемене ума можно сказать, что это перемена не ума, а состояний сознания с суеверия на ортодоксу, то есть, догматизация сознания с отсечением всего лишнего как еретического, сбивающего с религиозного толка – канона вероучения и служения. Высшим проявлением ортодоксы является исихия или исихазма как медитативное (мистическое) безмолвие в молении (трансцендентальная медитация). В обычном (светском, точнее, моральном значении) покаяние означает не перемену ума как смену религиозных состояний сознания, но перемену моральных состояний – от слов к делу, перемене характера. Но такое моральное покаяние, как правило, лицемерно, ибо трудно изменить сложенный уже характер, - как говорят: «Горбатого могила исправит». Речь идет о «горбатом», то есть, о человеке с трудным характером. В данном случае с Михаилом Ефремовым мы имеем дело с таким характером, отягощенным к тому же еще алкогольной и наркотической деградацией личности. Это, так сказать, «тяжелый случай». С таким персонажем обычно сделать уже ничего нельзя. Он является самодовольным «шалопаем», неподдающимся никакому внушению и наказанию. Исход один: после непродолжительного воздержания новый срыв. Дает о себе знать наследственность и привычный образ жизни мажора.
               Мажоры о себе говорят, что они являются в золотой обертке, брендовых фантиках конфетками с начинкой из “THE BEST”, “SUPER”, “VAY”. Правда, люди про себя называет их конфетками известно «из чего», завернутыми в разноцветные бумажки или просто «тем самым» на палочке. И в том, и в другом случае дает о себе знать эгоизм баловней и детская обида. Они друг друга стоят.

        Религия. Это особая сфера жизни со своими законами, экономией, политикой, идеологией и образованием. Основу религии верующих составляет культ как почитание ими того, от кого они как верующие зависят, в него верят, на него уповают и обожают. Религия есть отношение между верующими, связь между ними. Только это отношение, эта связь носит не имманентный характер, но трансцендентный, то есть, направлена ими не на друг друга, а на посторонний для них объект, потому и превосходящий их возможности, что они отняли их друг у друга и у самих себя. Если доверие есть полагание на другого в своем кругу, то вера есть вынесение себя за скобки наличного. Как это можно сделать? Нужно прежде войти, чтобы выйти. Следует войти в самого себя и уже из себя выйти,  сначала сфокусироваться на себе и следом перенести фокус вовне себя, совершить транс, интернировать себя туда, куда нельзя, за границу возможного, за горизонт. Это на индивидуальном уровне. Но подобное происходит и на социальном уровне. Человек и люди отчуждаются не только от себя, но и друг от друга, чтобы найти себя вне себя, в ином. Для чего это делается? Для того, чтобы не быть ограниченными здесь и теперь, но быть везде и всегда. Таков закон уже не расширения вселенной, но расширения общества. За счет чего это происходит? За счет, естественно, концентрации энергии, ее экономии для предельного целедостижения (религиозной политики). Но как это сделать? Разумеется, внушением (уверением, обнадеживанием и влечением одновременно через нагнетание страха наказания и воздаяния по заслугам). Такова религиозная идеология. Чтобы она работала следует систематически учить верующих, доводя их до уровня учеников, следующих строго по догме, готовой схеме (шаблону), правилу служения верховному Учителю жизни, Подателю всех благ.
 
        Не одно и то же то, что мы видим, и то, благодаря чему мы видим. То, чем мы видим, задает перспективу, в направлении которой мы видим то, что она открывает нам. Такой перспективой, обращенной назад, является наша память. Он незаменимый помощник в изучении истории, особенно личной истории и истории того, очевидцем чего, каких событий был памятливый человек. Это хорошо. Но что нас поддерживает, когда такая перспектива обращена в будущее? Воображение? Если оно, тогда как оно работает? Экстраполирует, переносит то, что случается ныне, в настоящем на то, что будет в будущем в качестве уже не истока процесса, течения настоящих событий, но их финала, тех результатов и последствий, к которым они привели?  Способны ли мы воспроизвести в памяти то, что действительно было, а не кажется нам после того, как случилось? И тем более способны ли мы на то, что предвидеть, предугадать еще не наступившие события?
        В случае с памятью мы накладываем на еще случающиеся в прошлом события то, что уже случилось и, тем более, судим о них по их последствиям. Между тем очевидцы или живые участники событий прошлого имели иную перспективу видения этих событий, их наблюдения. Эта прошлая перспектива была направлена от причины к следствию, а не от следствия к причине. То есть, для того, кто исследует историю, те, чьими воспоминаниями он пользуется для восстановления (реконструкции) смысла воспоминаний, остается за кадром то, как очевидцы относились к событиям прошлого, бывшим для них настоящими загодя, еще до их наступления. Интересно, предвидели ли они их?
        И еще одно: меняет ли смена состояний времени: прошлого будущим того, кто находится во времени? Может ли она его полностью изменить? Конечно, нет. Живущий во времени полностью не меняется. Это хотя бы потому так, что если бы полностью изменился, то эти состояния били бы состояниями не одного и того же, но разных людей как агентов времени. То, что это одно и тоже лицо, но в разных состояниях придает прошлому и будущему настоящий смысл, смысл настоящего.
 
        История идей и история вещей. Человеческая история так и не стала историей людей. Люди остались пешками в чужой игре. Пролог этой истории уходит во времена Адама. История человечества началась с падения Адама, с его изгнания из земного рая. Что такое заменой рай? Это место Адама, где он был счастлив. Но, как известно, человеку всего мало. Ему хочется еще больше того, что надо, что есть, пусть даже это есть полной мерой, необходимой для счастья. Ему понадобилось разделить с Богом то, что он заповедовал ему, не разрешил рвать с древа с познания добра и зла, ограничив питание человека с древа жизни. В земном раю Адам жил с Евой в радости и счастье, в первородном единстве. Они были двумя сторонами одного и того же. Но был еще и тот, кто не желал того, чтобы они были счастливы, что между ними была гармония и согласие. Почему же Бог табуировал вкушение с древа познания добра и зла Адаму и Еве? Потому что тот, кто вкушает с древа познания добра и зла, тот знает раздвоение, тот лишился единства, принципом которого является Бог.
        Так кто же лишился единства с Богом? Конечно, дьявол, Люцифер (Светоносный, Хладный Свет), который только светит, но не греет, в котором нет единства света и тепла, служащих символами ума и сердца, знания и любви). Результатом разделения с Богом стало проклятие и изгнание. Но что послужило тому причиной? То, что Люцифер усомнился  в возможности только одного начала, дерзнув стать другим началом, чем вызвал раскол в невидимом царстве духов. Ангелы прежде, как и сам Бог ведали только то, что есть, то есть, знали одно бытие. Теперь же они из-за Люцифера узнали и нечто иное, - то, что связано не с тем, что есть, но с тем, чего нет. Чего же нет в добротном мире духов? Зла как плода заблуждения на распутье. Но вместе с Люцифером зло вошло в сознание Адама, пришло ему на ум через Еву, ибо Адам думал Евой. В каком смысле? Он жил, но не думал, не знал раздвоения на мыслящее и мыслимое. За него любопытствовала Ева. Она то почему? Потому что была частью Адама, а значит уже несла в себе раздвоение. Но оно было в себе. Поэтому Бог и предупредил Адама своим табуированием вкушения с древа познания. Ведь до Евы он ничего не запрещал Адаму. Адам соблазнился знанием. Соблазнила его Ева. Ее не соблазнил Люцифер в образе змея, которым было увито как плющем древо познания добра и зла. Теперь знание стало знанием для себя, знанием, которое отделило людей не только от Бога, но и от самих себя. 
        Познание добра и зла сделало Адама и Еву зрячими на то, что они не одно и то же, что они отличаются друг от друга, что они могут быть чужими друг другу, если будут злы.  Познание делает людей злыми, но оно может и сделать их благими, добрыми. Знание делает человека лучше, способным преодолеть в себе зло, в испытаниях, на опыте жизни. Жизнь перестала быть для Адама и Евы, а также их потомков счастливой и беспроблемной. Она стала несчастной, полной проблем. Такое возможно только вне Бога. И вот началась история возвращения Адама и Евы в утраченный рай. Земной рай они уже потеряли. Поэтому на Земле никогда не будет рая. Но он может появиться в будущем уже не на земле, а на небе. Под небом следует понимать идеальный мир. На земле же мир материальный. Это мир вещей. Поэтому история человека есть история вещей, вещественного, материального отношения человека как к самому себе, так и к другим людям. В ходе истории человек узнал на своей собственной шкуре, в своем теле, что значит быть вещью. Даже самого себя он стал любить как вещь. Адам и Ева перестали любить друг друга лично, они стали относиться друг к другу как к вещам. Вследствие этого, того, что они стали пользоваться друг другом в своих вещных интересах, они стали любить вещи и пользоваться людьми. Тогда как по уму и по духовной жизни им следовало любить друг друга и пользоваться вещами. Они же стали любить вещи и пользоваться друг другом, эксплуатировать друг друга и самих себя. Единственным противостоянием истории вещей была история идей. Адам и Ева, и их потомки до сих пор знают, что нужно любить друг друга и пользоваться вещами, но только в идее, в своем сознании, а не по жизни. Вот когда они в жизни будут следовать тому, что знают по идее, только тогда начнется история людей.
        Пока же есть только история вещей материалистов и история идей идеалистов. У материалистов не хватает духа отказаться от мира вещей и поэтому они производители вещей для их потребления. Идеалисты же в силу того, что они идеалисты, живут в мире вещей как в мире идей, делая вид, что вещи есть образы идей. Это так, но только в их сознании, а не в жизни. Но так как они живут в своем сознании, то не знают как эти идеи найти уже не в своем сознании, но в жизни. Разумеется, это можно сделать, не став материалистами, материализовав идеи, но найти себя в мире идей, то есть, подготовив себя к возвращению в мир духов, в небесный рай.

        Глупость заразительна. Оглупление народа выставляет в глупом свете тех, кто этим занимается. Народ смеется над ними. Это подтверждает известное правило: как только ты начнешь обманывать других, так не заметишь, как сам обманешь себя.
 
        Жизнь и смерть.  Смысл жизни состоит в жизни. Смысл смерти заключен тоже в жизни, но уже в иной, чем та, что была. Смерть завершает материальную жизнь. Поэтому тем людям, которые привыкли к порядку и к выполнению в срок своих дел, следует, в идеале, доделать все, что они наметили, до своей смерти, чтобы не думать об этом перед самой смертью. Будет ли другая жизнь за порогом смерти нам неведомо. Кстати, почему? Потому что между жизнями лежит смерть, отделяя их друг от друга. Она отчуждает их, делает их чужими, незнакомыми. Что же их объединяет? Их объединяет не что, а кто. Тот, кто является подателем жизни, и тот кому она дается. Тот, кому она дается находится в этих жизнях, живет в них живет ими, потому что они состояния его существования.
        Есть такое учение, согласно которому существует перерождение из одной жизни в другую того, кто живет. Это перерождение через смерть переводит его из одного состояния жизни в другое. При этом качество жизни остается телесным, даже в случае с духовной жизнью. Просто по этому учению любое существование некоторого лица телесное. Но по этому мистическому воззрению телесное существование не значит только материальное, ибо есть не только душевное тело, то есть, тело и вещественное, и эфирное (полевое или энергетическое, как тело действия или действительное тело), и астральное, чувственноеи чувствительное (тело желаний, страхов, надежд), ментальное (мыслящее), но и тело духовное, начиная с тела  света, идей, тонких форм, продолжая в теле причинном, принципиальном, потом сосредоточившись в теле атмическом, как в Я, и заканчивая телом бесформенным, дхармическим, космическим, пустотным, универсальным. Это восточное учение. Согласно средиземноморским учениям, например, христианскому, тело есть плотное, душевное, а есть тело бесплотное, духовное. Так вот по этому учению человек переходя через смерть теряет плотное, оформленное, душевное тело, но обретает бесплотное, бесформенное, духовное тело. Это тело иной жизни до такой (максимальной) степени тонкое, что является проницательным, поперечным, перпендикулярным всем средам существования. Поэтому оно вечное. Им обладают лишь духи. Так где они вечно живут? Где то отдельно от всех других мест, в раю? Да, нет, они живут везде, причем так, что им все присуще, имманентно, ибо все проницаемо в месте и во времени, но они всему запредельны, трансцендентны. Поэтому сторонники этих учений условно допускают, чтобы представить себе, как у них принято, такое духовное существование в форме отдельно взятого, непроницаемого для иных и таким образом локализованного места рая вне этого мира.
        На самом же деле рай везде и всегда, только не для нас, а для духов, ангелов, которые являются нам в виде мыслей в качестве абстрактных идей, существуя для себя конкретно во всех мирах одновременно. Чтобы приобщиться к их миру, стать их частью, быть им причастным, таким же ангелом, следует умереть. Иначе никак не получится. Нас же преследует страх потерять эту жизнь, ибо другой жизни мы не знаем, будучи ограниченными самой этой смертной жизнью, в которой можно остаться, но не самому, а в своих потомках в живом виде или в не живом виде собственных памятных дел и их произведений, артефактов. Но никто из нас, если мы нормальны, не хочет прежде времени, своего срока уходить из этой жизни. Потому что ее нужно прожить до конца, чтобы быть готовым, уже не связанным ею в качестве немощного старика ии старухи, умереть и оказаться уже в иной прежде неведомой нам жизни. Так на самом деле смотрят на жизнь большинство нормальных людей. Есть еще материалисты. Так те, как плотские люди, думают только о том что, материально,  что является вещью. Среди материалистов иногда попадаются хитрецы, уже не вульгарные материалисты, а «умные материалисты», которые понимают что не все материально. Но они, чтобы не отказываться от своей материальности,  хитрят и утверждают, что есть нечто идеальное, но оно абстрактно помимо материального в качестве мыслей, идиллических представлений в сознании, и только в материальном деятельно находит себя в конкретном виде. Их хитрость заключается в том, что на все, на что нормальные люди смотрят прямо, они смотрят обратно. Конечно, многие люди, нормальные по своей жизни, но не по ее осознанию наивны и натурально представляют себе иную жизнь. Это религиозные люди.
        Однако есть среди них и те, кто понимает, почему бывают умные материалисты или идеальные, а не идиллические материалисты. Как только материалисты начинают увлекаться идеями, так могут стать сразу вульгарными идеалистами, идеализировав саму материю. Так вот, напротив, умные, уже не материалисты, а идеалисты знают, ибо понимают идеи, но не абстрактно, как умные материалисты, и не вульгарно, натурально, то есть, доступно для чувств, для веры, как не умные идеалисты, но трансцендентально, что идеи могут быть конкретны только в качестве бесплотных существ, духов. Именно их воспринимают вульгарные идеалисты в натуральном виде, что характерно для сказки, мифа. Представить себе непредставимое, увидеть невидимое можно чисто символически, сказочным, мифическим образом. Для чего же условное, фигуральное, аллегорическое вульгарные идеалисты, религиозные люди воспринимают как безусловное, натуральное? Да, потому что они в своей обычной жизни. которая носит определяющий характер, натуральны, природное, естественное для них безусловно. Вот почему они принимают и представляют себе сверхъестественное, духовное под телесным видом естественного, как натуральное.
        Оно, разумеется, естественно, то есть, есть, но только на свой не телесный, бесплотный, духовный манер. Так вот материалисты и вульгарные идеалисты бояться потерять свое тело, потому что серьезно относятся только к нему и это естественно, потому что они живут в теле, а не в духе, не в разуме, не в идеи и даже не в мысли.  Почему? Потому что материальному существу, пусть даже это социально материальное существо просто немыслимо жить в мыслях. Жизнь в этом мире материальная. Разумеется, она такая до смерти и в смерти, ибо смерть для материальных существ тоже материальная. Но тогда напрашивается сам собой вопрос: Есть ли смерть духовная, а не только материальная? Да, она есть? Но для кого? Для падших ангелов.
        Кто такой падший ангел? Это то духовное существо (дух, ангел), которое обрело материальное тело либо по творению, либо по собственному хотению. В принципе, ангелы могут иметь телесное воплощение, ибо они свободны, так как духовная реальность – это реальность свободы. Только их воплощение будет чужим, ибо все тела материального мира уже заняты тем, что они имеют по своему творению, - ту или иную, «сырую» (натуральную, не культурную) или «вареную» (культурную, развитую) душу. Душа развивается с участием того, в чьем теле она живет как сам участник. Падший ангел или демон может занимать чужое тело без спроса или по соглашению с тем, кого его душа не так важна, как те блага, которые ему предлагает демон на обмен. Так как падший дух только на время может соприсутствовать в теле телесного существа, до его смерти, то он бесчисленное число раз меняет их в течении своей бессмертной жизни. Он не просто проницает тела материальных существ, он застревает в них, стирая грань между материальной и духовной жизнью. Но так и не может стереть ее до дна, дотла, до тлена, ибо не он, как падшее существо, провел эту грань. Благодаря этой грани и все существует. Винить в этом можно того, кто все так устроил. Дух Бога все так устроил только потому, что иначе не получается, чтобы каждый получил только свое, а не чужое, ибо Дух и есть то, что можно назвать Самое Само Свое.
 
        Потеря в памяти и потеря в жизни. Иногда складывается впечатление, что то, что мы потеряли и что не можем найти, исчезло не только из нашей памяти, но и из нашей жизни, и даже больше, оно тем самым исчезло из самой физической реальности. Ты как бы хватаешь реальность за руку и спрашиваешь ее: «ты на самом деле реальность или иллюзия»? О чем это говорит? Либо о том, что реальна не только реальность, но и иллюзия, что иллюзия тоже реальна и не только как иллюзия. Но где тогда реальность и иллюзия, если они противоположны друг другу. Тогда есть не только реальность реальности и не реальности, но и не реальность не реальности и реальности. Либо реальность есть реальность сознания. Исчезновение нечто из сознания в бессознательное есть частичное уничтожение реальности, момент ее не реальности, ничтожности, ничто.

        Натура и фигура. Натура (фактура) и фигура. Даже из г… можно слепить фигуру. Да, это будет нечто, фигура, но из отходов. Главное, чтобы было натуральное, если нет ничего лучше, то из натурального, "этого самого", но своего, а не из искусственного материала. Вот эту натуру, лучше, конечно, из исходов, а не отходов,  следует научить играть роль, сделать куклой, марионеткой. Тогда появится актер или актриса. Кто будет учить? Ну, разумеется, кукловод, кукольник. Он будет учить, дергать за веревки до тех пор, пока тот, кого дергают, сам, уже без веревок и ходуль, будет дергаться на сцене, как, например, дергался, «ходил на шарнирах», Андрей Миронов. Он так сильно дергался, что хотелось крикнуть ему: «Не дергайся»! А не то, не дай Бог, развяжешься. Вот, оказывается, от чего происходит развязность актеров, да и, вообще, всей этой богемной публики, так называемой «творческой интеллигенции». Актер должен отказаться от себя ради роли так, чтобы буквально перевоплотиться в бесплотную и пустую тень, придать ей плотность своего тела, жар своей души. Он, конечно, серьезно не отказывается от самого себя, он играет и перед самим собой, в своем сознании, а не только напоказ, чтобы стать настоящим актером. Но эта нарочитость заражает его и может погубить его Я, развратить пороками, свойственными этому бесстыжему ремеслу, оставить его без совести.
        Говорят: "Стыдно тому, у кого видно". Актер играет в эту видимость. Ему стыдно? Наверное, стыдно, но за другое - за то, что не видно. Вернее, ему будет стыдно за то, что своей скрытостью, маскировкой ролью, не показал себя. Так пауза в нужном месте говорит сама за себя. Актер ищет популярности, он ждет успеха у публики. И только тот актер, который уже устал от популярности, может позволить себе быть любым персонажем для публики, оставаясь собой на сцене лишь для себя. Тогда ты понимаешь, что  перед тобой та культура, которой  стыдно быть навязчиво вульгарной, но не стыдно быть  натуральной, естественной, живой. Это человеческое лицо театра, а не мертвая маска театральности. Мертвую маску можно оживить, только если ты играешь не для себя, но для публики, живя для себя на сцене. Будь самим собой, но не показывай себя из-под персонажа, не будь его исподним, его подкладкой. Это так вульгарно, что видно публике, какой ты паяц, и как ты хочешь ей понравится. Особенно невыносимо видеть и слушать, когда публика предупреждает, ловит тебя на вдохновении, подсказывает тебе, что ты еще не успел сделать по сценарию, превращая тебя в слугу двух господ: автора и публики. Ты разрываешься между ними, дергаешься как кукла на веревке, чувствуешь себя прокладкой, интеллигентом. Нельзя потакать публике, делать то, что она хочет. Пускай она хочет только то, что ведомо  тебе, ведь именно ты заводишь ее.    
 
        Мужской и женский секс. Для тела нужен секс, для души нужна любовь. Почему? Потому что секс материален, а любовь идеальна. Человек материальное существо. Но у некоторых есть еще душа. Наше знакомство с сексом и с любовью начнем с выражения любви – с секса. Секс является крепким выражением (матом) для натуральных, материальных людей. Какие люди натуральны? Те, в ком много тела. Если много тела, то мало души и, тем более, меньше интеллекта. Правда, если говорить в среднем и о тенденции, тенденциозно. Всегда есть исключения, но только случайно, иногда. Те люди, в ком много тела, являются телесными людьми или соматиками. Их большинство. Для чего они нужны роду, народу? Для природы, то есть, для роста, питания индивидуально и для размножения коллективно. Коллектив – это мужчина, женщина плюс дети. У психически нормальных взрослых секс нормальный. Нельзя сказать, что его много, но можно сказать, что его не мало, в самый раз, до самого «не хочу», потому что уже «не могу».
        Хотят и мужчины, хотят и женщины. Мужчины хотят сразу, иначе от неудовлетворенности можно стать импотентом. Женщины хотят потом, - их нужно разогреть, но в горячем виде уже не остановишь. Не остановишь в чем? Конечно, в сексе. Но женский секс не бывает лишь сексом. В нем есть не только чувственность, как в мужском сексе, но и чувствительность, сентиментальность. Она не понятна мужчине, но понятна гею. Мужчина «насладился» и забыл. Гей никак не может забыть секс, ибо секс связан у него с болью в одном месте. И он продолжает «отношения», вспоминая, как его «относили». И женщины, и геи переживают секс. Мужчины обычно не переживают секс, ибо чувствительность связана с болью, с телесной травмой. Как правило, насилуют мужчины, а не мужчин. Мужчина тоже бывает сентиментален, но не  в самом сексе, а если его нет, если ему «не дают». Поэтому он вынужден «утешать» себя сам. Почему появляются «сами с усами»? Потому что не всех мужчин хотят женщины. Кого же они хотят? Тех, кто много «наслаждается». Вот тогда они успевают «насладиться». Мужчине – это не понять. Он уже «насладился», а она еще нет. Сам виноват, довел ее до секса. Вот она и не может остановиться. Он причинил ей боль и ей необходимо утешение, ласка. Но мужчине это не понять. Он «насладился» и точка или хотя бы точка с запятой, а не многоточие. Поэтому женщине нужен мужчина, который много «наслаждается». Напротив, обычному мужчине не нужна женщина, которая много раз «наслаждается». Иначе она его «за-наслаждает».
        Однако если природа не помогает, то человек сам себе помогает. Искушение, сексуальный интерес обостряет чувствительность, если ощущается недостаток в теле. Обычно «слабые» мужчины, «доходяги» становятся умными, умелыми. Сильному и наивному  «мужику» умения не нужно, так как ему природы всего хватает. Другое дело «слабый мужчина», в ком не хватает мужественности. Но, как говорят, «голь (субтильность) на выдумки хитра». Именно они, слабые мужчины, у которых отсутствие силы компенсируется наличием ума, виноваты в появлении культуры.  Ум находит выражение в человеческом роде в виде хитрости (это другое название культуры, умения). Только это не животная хитрость, как, например, у обезьян, но человеческая. В чем разница? В силе ума, конечно. Обезьяна сильна телом, а не умом, душой. Теперь понятно, от кого произошел человек? От «слабой обезьяны». Человек в животном мире не жилец. Слаб умом человек  потому, что произошел от глупых животных, и потому что ум у него от слабости, а не от силы, от недостатка, а не от изобилия, полноты. Это вам не ангел и даже не разумное существо, но существо одновременно (амбивалентно) хитрое и душевное. От этого сочетания оно и телесно больное и психически несчастное.
        Хорошо, но почему человек произошел от обезьяны? Причем произошел не от современной обезьяны, а от ископаемой, которая уже превратилась в человека. Он произошел от такой обезьяны по причине ее универсальной подражательности. Так и слабый мужчина подражает сильному мужчине, сильному как большая обезьяна, используя для этого  все подручные средства. Сильный человек подражает обезьяне, а слабый мужчина - сильному мужчине. Где здесь полноценный ум? Здесь только полноценная хитрость как компенсация недостаточной животной глупости («один» пишем – подражаем, «два» храним в остатке, в голове – хитрим). Вот, оказывается, почему человек стал работать, и работа  сделала из «слабой обезьяны» человека. Работа для человека, у которого нет своего места в природе, как оно есть у обезьяны, трудное занятие,  - это труд, что трудно. Но если она с выдумкой, то уже легче и приятнее. Так и появилась у человека хитрость и душевность. Хитрость появилась от подражательности, а душевность от переживаний, вызванных слабостью, неполноценностью, насилием с болью от более сильных в конкурентной борьбе, в естественном отборе соперников. Таким образом, труд с душевностью и хитростью видоизменил естественный отбор живых индивидов в обществе людей, сделал его искусственным, искусным, культурным, соревновательным.
        Однако вернемся к теме нашей беседы, любезный читатель. Мы говорили о сексе. Адам не был «сексуальным гигантом». Он был обычным, не любопытным мужчиной. Человеком он стал не сам, его сделала таким женщина, Ева. Она была любопытна. Почему? Потому что произошла от Адама. Адам еще не человек, а вот Ева уже человек, но человек слабый. Она научила Адама быть человеком. Ева надоумила Адама увидеть в ней себя. Что же он увидел? Он увидел то, чем они отличаются друг от друга. Так чем они отличаются друг от друга? Тем, что у него есть  древо жизни, а у Евы есть «яма». Что же нужно сделать? Посадить его в яму, на свое место, чтобы он «пустил корни» и дал плод. Ева, посадив древо жизни, сделала его древом познания добра и зла, того, что есть, и того, чего нет, но есть «яма».  Кто это подсказал Еве? Конечно, дьявол. Почему он подсказал Еве, а не Адаму? Потому что Адам был «натуральным мужиком». У него почти все было. А у Евы было не все, но у нее была «яма», «дыра» от рождения. Она есть «дыра» Адама. Интересно, когда обзывают глупую женщину «дурой», то имеют в виду, что у нее и в голове тоже «дырка»?  Теперь, когда появилась Ева, у Адама стало чего-то не хватать. Чего? Ума.  В этом загадка женщины. Вот почему она любит загадывать мужчине загадки. У нее есть «яма» для загадки, а у мужчины есть древо познания для разгадки. Разгадкой является то, чего нет у женщины, но есть у мужчины. Но он-то этого не знал. Это он узнал благодаря любопытству женщины. Любопытна женщина от природы, потому что у нее не хватает того, что ей надо, что есть у мужчины. Удовлетворить любопытство женщины может мужчина, подарив ей то, что у него есть, а у нее нет.
        Желание женщины – это желание другого, мужчины. Мужчина может дать ей то, чего у нее нет. Этим подарком является ребенок. «Яма» или «дыра» женщины есть результат кастрации мужчины, Что же обрезали, отрезали у мужчины? Женщину. Она есть часть мужчины, которая желает стать мужчиной, воссоединиться  с ним. Как она может стать мужчиной? Соединившись с ним в ребенке. Женщина без ребенка от мужчины не чувствует себя человеком. Для женщины быть мужчиной значит быть человеком. Сначала Ева стала человеком с помощью Адама, и только потом Адам стал человеком как мужчина. Он помог ей преодолеть комплекс кастрации, сделав ей ребенка, сделав ее матерью. Но сам почувствовал свою неполноценность, потому что узнал, что не способен на то, на что способна женщина, - быть беременной новой жизнью, которая от Адама. Чтобы компенсировать свой природный недостаток - невозможность рожать, рождать, - Адам был вынужден заняться искусственным рождением, культурным творчеством, которое развивает ум и душу. Вот так секс помог женщине и мужчине стать людьми. Благодаря сексу труд сделал из них человека.
        В творчестве, в искусстве, науке искушение происходит от секса. Сексуальное желание замешано на искушении, на соблазне. Что такое соблазн? Это то, что предлагается, но откладывается на потом, что показывается, но не дается сразу. Мужчине нужно сейчас. Вот он и заводится. В этом соблазне скрывается то, что раскрывает женщина. В ней скрывается мужчина, когда она открывается. Ей только и надо, чтобы довести мужчину до постели, потому что лишь таким образом она может получить то, чего у нее нет. Однако в обществе, уже не в природе, водятся не только сильные и «наивные» мужчины, но и «слабые» мужчины, которые хитрее женщин. Они стали хитрее потому, что изобрели то, на что их вдохновила женщина, - изобрели культуру. Культурой они соблазняют женщин. Для тела женщины нужна натура, сильный и «тупой» («наивный» в том смысле, что «сила есть, ума не надо») «мужик», «мачо», чтобы его обмануть, соблазнить собой. Она так соблазняет мужчину, что у него складывается полное впечатление, что это он соблазняет ее. Но для души нужен уже не мужик, а галантный мужчина, то есть, такой мужчина, который способен соблазнить женщину, обмануть ее. Женщина «слаба» не только на живот, но и на грудь, на голову. Она способна на сердечные чувства и на мечты, а не только на хитрость.
        Впрочем, хитрость может ухитриться ими воспользоваться. Поэтому мужчине, даже хитрому, бывает, трудно определить, где у женщины хитрость, а где чувствительность, так в ней все перемешано. Вероятно, хитрый мужчина размешал в себе то, что намешала в себе женщина, - добрые и тонкие чувства и злую и коварную хитрость. Так же и в сексе, как в любви у женщины, все смешано, - чувственность с чувствительностью. У мужчины они разделены. Грубый мужчина, сильный и «тупой», то есть, «мачо», нечувствителен, но только чувственен в отношении к другим. Он чувствителен только в отношении самого себя. Он эгоист. Для того, чтобы быть альтруистом ему не хватает души, ума. Тонкий, слабый, но уже не наивный, а хитрый, коварный мужчина является чувствительным. Но этой чувствительностью он пользуется для того, чтобы обмануть сильного и добиться своего у менее хитрой женщины. Она натуральнее, естественнее его. Что может спасти от эгоизма уже не наивного, но искушенного мужчину? Секс? Нет, он его погубит. Тогда что? Конечно, любовь женщины. Она, любовь в виде женщины, способна надоумить его ухитрится обхитрить саму хитрость, с которой он отождествил себя, «снять» ее уже не для хитрости и не для животной натуры, а для человеческой культуры, стать культурным человеком.
        Любовь не способна спасти от эгоизма наивного (элементарного) мужчину (элементала), короче, мужской элемент, потому что это не секс. Секс его спасет, а не любовь, ибо он живет для тела, а не для души. Любовь делает человека душевным, даже великодушным, альтруистом. Любовь – это вам не секс. Секс полезен и приятен, вызывает симпатию, но не более. Любовь же возвышает телесное существо, делает его душевным и порой даже, конечно, в исключительных случаях, умным существом. Конечно, человеку далеко до ангела, до духа, ибо те сплошь разумны, а человек только частью, самой малой частью, хитростью, рассудком, что благозвучно зовется между людьми «хитроумием», да и то не часто, а только иногда, когда прижмет, прищемит в дверях одно место и он вспоминает, что есть не только оно. Для того, чтобы человек поумнел, его следует, конечно, не кастрировать, - он уже кастрирован первородным грехом, -  но научить воздерживаться. Ибо ум у человека от недостатка секса. Чем больше секса, тем меньше ума. Человек – существо материальное, поэтому ему требуется энергия не только для секса, для рождения, но и для любви, для творчества. Если ты расходуешь энергию на секс, то тебе уже ничего не хочется, особенно мужчине, - он должен повернуться на бок и отдохнуть. Какая тут может быть творческая работа?! Вот если ему не «дали», вот тогда он ухитрится, выдумает, как ему удовлетвориться. И как можно после всего сказанного сравнивать ангела с этим, mille pardon, существом, которое произошло даже не от живой, а от ископаемой обезьяны?

        Философия: история и современность. В какой форме существует философия? Существует ли учебная философия? Да, конечно, ибо она еще преподается в университетах и институтах как общеобразовательная дисциплина. Но, естественно, возникает вопрос (он возникает не у всех, а только у тех, кто умеет думать): «Можно ли научить философии»?  Разумеется, нет. Но тогда для чего существует философия в университетах как учебных заведениях, если ей нельзя научить? Она существует не столько для чего, сколько для кого. Для кого же? Неужели не понятно? Конечно, идеального студента, который умеет учиться. Не идеальный студент не умеет учиться. Тогда не может не возникнуть следующий вопрос: «Можно ли научить учиться»? Нет, нельзя. Почему же? Если нет, тогда зачем вообще учиться, зачем все эти университеты, институты и прочие учебные заведения? Чтобы ответить на вопрос, следует задуматься над смыслом вопроса. О ком в нем спрашивается? Об учителе. Но если спрашивать не о нем, об учителе, а об ученике, тогда можно получить определенный положительный ответ. Когда он возможен? Когда речь идет о самостоятельном учении. Учение вообще и философское учение в части самостоятельно, нежели учение «вокруг и около» как обучение  (learning of, точнее, studies of,  а не teaching about). Можно не научить учиться, но научиться учиться. Так же и с философией: философии нельзя научить, но ей можно научиться, естественно, не всем. Что касается учения вообще, то любому можно научиться учиться бессознательно. Ведь человек стал человеком не сознательно, а бессознательно. В каком смысле? В родовом: от бессознательного животного произошел сознательный человек. Сначала он стал человеком и только потом осознал, кем стал. Это случилось в далеком прошлом. Но теперь может случаться постоянно в индивидуальном смысле: ребенок из живого существа превращается не только в живое, но и в сознательное существо сам, правда, с помощью взрослых.
        Для того, чтобы заниматься философией, учиться ей, следует уже быть сознательным. Это необходимо, но не достаточно. Кстати, где начинается обучение философии? Не в простой или средней школе, но только в высшей школе. Ведь для этого нужно быть сознательным, совершеннолетним человеком.  Все ли студенты являются сознательными существами? Конечно, нет. Многие из них, несмотря на совершеннолетнее тело, умом и чувствами еще дети. Что значит быть сознательным? Это значит серьезно, а не легкомысленно относиться к жизни. Редко когда на такое способны не то, что дети или студенты, а сами взрослые. Но для того, чтобы заниматься философией недостаточно быть серьезным. Почему? Потому что философия, в отличие от учения вообще, требует полного сознания, то есть, не только сознания, но и самосознания, наличие которого не обязательно даже для учителя высшей школы.  Учитель высшей школы не идеальный учитель. Но идеальный учитель не просто имеет самосознание, он уже разумное существо. Где вы видели хотя бы одно разумное существо в отдельно взятом виде среди людей? Не увидите и не найдете. Так же обстоит дело и с идеальным учеником, который обладает самосознанием и, разумеется, превосходит в нем любого реального учителя. Его нельзя найти среди реальных учеников.
        Что следует из этого рассуждения? То, что занятие философией возможно и в современной высшей школе идеально как цель и реально как средство не для философии. Ей можно заниматься, учиться, но ты никогда не научишься философии. Следовательно, философии не только нельзя научить, но ей нельзя и научиться. Правда, ей можно заниматься, учиться. В этом есть свой сокровенный, специфический смысл (философия в узком смысле) – смысл того, что, учась философии, ты можешь научиться всему другому, что философией не является, ибо она способствует появлению самосознания человека как универсального существа. Ведь предметом философии является всеобщее, все как одно и, наоборот, одно как все.
        Кто может заниматься философией в вузе? Учитель, в частности учитель философии, а не только его студенты. В качестве кого он может заниматься философией? В качестве ученика философии. В этом смысле учитель является примером для учеников как можно учиться, чтобы научиться не самой философии, но учиться становиться человеком, универсальным существом. Когда учитель занимается философией, то есть, учится философии у философии, он учится вместе с учениками, является тоже учеником, пытаясь быть первым учеником, быть равнее равных ему учеников. Иначе пропадает вообще смысл в необходимости  его наличия для учеников.
        Так все же отрицательный ответ на вопрос о том, можно ли научиться философии является приговором для всех людей? Разумеется, нет. Это правило из правил, но как всегда есть исключения из правил. Есть такие люди, во всяком случае, они были в истории, которые научились философии философией. Кто это? Это не преподаватели философии в вузе. Это философы. Их мысли, их идеи изучают учителя философии с учениками в вузе. Конечно, мы не знаем всех философов поименно, потому что многие из них как исключений из правил, из общей массы тех, кто учился, учится и будет учиться, преданы забвению. Разумеется, из учений всех тех, кого изучают на уроках философии, лишь немногие являются настоящими философами, то есть, философами в настоящем, сейчас, когда они думают. Как их выбрать из общей массы тех, кого называют философами? Нет другого критерия, кроме критерия упоминания  в качестве философа теми, кого мы называем философами. Однако можно в качестве критерия выбора взять самого себя как выбирающего. Значит, ты сам философ? Ты в этом уверен, знаешь это? Как это узнать?
        Узнать можно, только если у тебя самого есть собственные (присущие тебе, имманентные, а не трансцендентные тебе) мысли и идеи, понятия, с помощью которых ты можешь удостовериться в этом. Это необходимо, но не достаточно. Для чего? Не для того, чтобы быть философом, но для того, чтобы знать наверняка об этом. Достаточным условием для этого является изучение истории философии, философии всех тех, кого считают философами. Вот если у них ты найдешь нечто похожее на то, что есть у тебя, подобное твоему, то ты точно, верно философ. Но тут есть опасность в том, что в философских текстах можно встретить не только философию, но и нечто иное. Где гарантия, что ты встретил похожее на философию, а не на что-то другое? И потом похожее не означает, то же самое. Изучение истории философии тебя сделает ученым философом. Но для того, чтобы знать философию как ученому, следует уже быть самому философом.
        Другими словами, научившись философии, ты можешь ей заниматься как уже ученый, чтобы не только уметь думать, но и знать, как думают другие. И только потом ты, уже будучи философом и ученым в философии, ученым философом, ты имеешь возможность учить этому, философии, других, своих учеников. Научишь ли ты их философии, как мы уже определили, зависит не только от тебя, но и от самих учеников. Ты можешь только помочь им учиться, не зная наперед и наверняка научатся ли они, нет, не самой философии, но вообще учиться на твоем примере, на примере самой философии в живом виде, в твоем лице.   
        Но как обстоит философское дело не в идеальном, чудесном случае, а в обычном, ординарном случае, в повседневной жизни? Философии учат те, кто не просто не умеет по-своему думать и иметь идеи, но не знает даже чужой философии, не умеет понимать в готовом виде, как думают философы, которых изучает со своими учениками. Зачастую среди тех, учения которых они изучают, нет ни одного философа.
         Так же или почти так же обстоит дело и среди ученых, которые изучают философию философов. Сами то они за редким исключением не являются философами. Тогда с какой точки зрения они изучают философию? Правильно, с не философской точки зрения. При таком подходе невозможна точность имения в виду в рамках философии. Не философская точка зрения может быть научной. Кстати, такой она и является в подавляющем большинстве случаев изучения философских учений. Но тогда это будет уже не философия, а филология, история, математика, физика, химия, биология и пр. В лучшем случае, возможна только приблизительность, которая может установиться благодаря опыту чтения философских текстов. Но те ли (философские) мысли эти ученые от философии находят  у философов, ведь у философов в этих текстах есть не только философские мысли, но и мысли не философские. Кстати, чем философская мысль отличается от любой другой мысли? Тем, что она держит саму себя на плаву, в движении, и есть движение не только в ином, но и в себе самой у себя и для себя. Поэтому философская мысль самостоятельна, свободна. Она делает того, кому является понятием как явление самой идеи, свободным в мысли. Тогда условием освобождения в мысли человека является понимание. Если он понимает, то умеет владеть понятием как свершением явленности идеи в мысли. В этом свершении сам понимающий становится со-участником «умного явления», творения в мысли.
        В так называемых «философских текстах» можно встретить и глупость. Дело в том, что настоящий философ не всегда обладает разумом, является философом, когда пишет текст или ведет речь. Человеку, даже исключительному, гению в мысли, свойственно быть человеком не обязательно в настроении, быть расстроенным. Как можно быть настроенным на мысль, быть гармоничным в мысли, будучи даже в ней расстроенным?  От такого человека можно услышать и прямо противоположный мысли вздор. Он же человек, а, следовательно, ему ничто человеческое не чуждо, когда он думает, говорит или пишет.   
        Как правило, ученый философ, вернее, ученый не-философ, сам, не будучи им, «защищается» у таких же «философов». И тем самым он обретает право судить и рядить философов по их текстам, выискивая в них то, что похоже на его мысли, порой даже глупости. А если их нет в этих текстах, то не редко бывает, что он вчитывает  всякие благоглупости в эти тексты и пишет или говорит о том, чего там вовсе нет. Но зато они есть у него.
        Так вот, у философов хоть есть что-то философское, более или менее, - более у публичных, признанных философов, вроде Платона, Аристотеля, Канта и Гегеля,  или менее у частных мыслителей, еще не признанных философов.  У ученого же не-философа нет и этого. И все же у него есть свое, но уже не философское. Станет ли оно известным, популярным? Может станет, но какое это имеет отношение к философии?
        В каком состоянии ныне находится философия? В комическом. Если бы до сих пор существовали философы (к сожалению, их нет, - не то время), то они все были бы похожи не на Гераклита как «Плачущего философа», а на Демокрита как «Смеющегося философа» потому, что все слезы уже выплаканы, осталось только корчить обезьяньи рожи. Раз уже нет философов, то начинают философствовать все остальные. Это такая умора. Ну, просто уморительное время. От такого смеха и умереть недолго. Мысль точно уже умерла. Осталось одна лишь глупость. Вот она, когда наряжается мыслью, вызывает неподдельный смех. Но и он уже начинает терять свою естественность, становится фальшивым. Приходит пародия на смех. Пародия на пародию, искусственный, деланный смех, нечто, для чего глупость уже мысль. Какая-то бессмыслица.
        Когда была марксистско-ленинская философия, в которой от самой философии осталось одно название, тогда под ее вывеской торжествовала идеологическая глупость. Была одержимость глупостью, тем, что называлось идеей. Разумеется, это была не идея, а ее труп в виде догмы. Но он хоть натурально разлагался. Теперь же даже запаха не осталось от трупа идеи. Все выветрилось, возможно, даже глупость. Глупость – это трупный запах сгнившей мысли. Что же осталось? Одна бессмыслица. Где рациональное зерно культуры? Его нет. Есть только скорлупа, шелуха от зерна. Есть общество, но нет самого человека. Трудно жить, сознавая, что ты уже не человек, а только его тень.
 
        Толерантность как женская выдумка, подсказанная хитрым (оборотистым) мужчиной. Что такое толерантность? Это пахучая отрыжка феминизма. Трудно, ох, как трудно, перенести ее запах. Толерантность является "несвежим дыханием" западной цивилизации. В ней нет никакой летучей душевности, но есть одна только тяжелая духота жирного (фастфудного) и грязного тела. Его уже не отмыть «кокой с колой» от этой пресловутой толерантности. Кто ее выдумал? Конечно, феминистки и прочие озабоченные сексуальные меньшинства. Но кто надоумил их, навел на такую выдумку? Об этом мы узнаем в конце текста. Кто такая феминистка? Это раздраженная женщина. Чем она раздражена? Сексуальной неудовлетворенностью. Если бы ее вовремя удовлетворили, то она была бы покладистая. Но теперь поздно ее трогать. Почему? Потому что она тронулась от собственной неудовлетворенности и этим удовлетворилась, удовлетворилась своей неудовлетворенностью. Она научилась удовлетворяться своей неудовлетворенностью.  В результате что получилось? Получилось то, что она ничем не удовлетворена. Так всегда бывает, когда человек не доволен даже собой. И то, правда, - какая польза от такого самоудовлетворения или, в случае с феминисткой, удовлетворения феминисткой, собой или другой. Одна только кратковременная разрядка, которая порождает еще большую раздражительность. Довольна? Да, я толерантна, не важно, кем удовлетворена. Почему? Потому что не вижу разницы.
        Для ясности возьмем толерантность в природе. Кто толерантен в природе? Тот, кто ничего не может. Кто ничего не может? Импотент. Он так на-удовлетворялся собой, что уже ничего не может. У него нет даже напряжения, сопротивления материала в его древе жизни. Именно к этому, к тотальной апатии приводит раздражение всем. Так в разговоре с толерантными людьми, что не скажешь, то станет поводом для их толерантной раздражительности. Они начинают спорить не для дела, а для спора, цепляясь за каждое твое слово, которое не удовлетворяет их толерантность, требуя все нового и нового оправдания твоей не толерантности. Повышенное, культивированное внимание к различиям приводит в результате естественной реакции к полному безразличию. В чем проявляется повышенное внимание к различиям? Во внимании к самим себе против других, особенно прямо противоположных типов, в отчуждении от них. Естественно, это отчуждение приводит, в конце концов, к отчуждению от самих себя, ведь и то, и другое, прямо ему противоположное, существуют не сами по себе, но вместе как части в границах одного и того же целого. Отчуждаясь от другого, ты в результате получаешь отчуждение и от одного, самого себя в одиночестве.
        Однако тут же появляется вторичная раздражительность уже тем, что не соблюдается полное безразличие к различиям. Чтобы подавить эту повторную раздражительность акцентуируется внимание на самом различии. Но привычная асимметрия между членами бинарной оппозиции видоизменяется путем перемены их мест: тот член, который был репрессирован, становится доминантным, и, наоборот, тот, что господствовал, теперь находится в репрессии. Так бесправные становятся правее правых, исправнее них. Что может быть правее правых? Только левые, ибо по краям противоположности переходя друг в друга.
        Вот этим «качанием своих прав» неудовлетворенные женщины в качестве феминисток заразили сначала меньшинства, а потом и всех остальных, во всяком случае, многих уже из большинства. Так началась феминизация общества, которая обернулась тем, что многие мужчины стали походить на женщин, и повторно, многие женщины стали походить на мужчин. В результате обычные женщины и мужчины стали представлять крайние позиции всего спектра или диапазона различий между ними, представленного разными формами ненормативной сексуальности вплоть до «третьего пола» и сплошной унисекусальности. Унисексуальность, как обратная сторона телесной полиморфности, может существовать только в благоприятных условиях толерантности, в которой всем нет никакого дела до всех. На самом деле, в толерантном обществе, как его сейчас понимают, а не как его понимал Джон Локк как автор толерантности, царит всеобщее отчуждение. В нем отчуждение стало всеобщим. Акцент на правах меньшинств является превращенным явлением сущностного бесправия большинства.
        Толерантность – это явление общества тотального отчуждения, самоослепления, самообмана угнетенных, которые не желают видеть реальность такой, какая она есть, и готовы жить в той иллюзорной реальности, которая им навязывается логикой капитализации, у которой нет пола и которая на все смотрит не как на качество, а как на количество, как на малый и переменный капитал с точки зрения большого и постоянного капитала. Что будет лучше для крупных капиталистов и проще для управления ими человеческим капиталом? Лучше и проще уравнять в правах людей так, чтобы сами права стали «яблоком раздора» между ними.
        Таким образом, ссоря людей путем перестановки, меняя их местами, легче добиться от них послушания.  Средством эксплуатации становится толерантность как парадигма их сознания. Для капитала/капиталистов легче уравнять людей по полу, или по чему угодно, но только не по капиталу, которым придется делиться. Ведь капитал и есть то, что делит всех по себе. Так, разделив людей по капиталу, уравняли их по полу.
        Толерантность стала мнимой формой сознания «западного человека».
 
        Религиозные удобства жизни. Почему так много религиозных людей? Их можно встретить на каждом углу, где «пересекаются» люди. В каждом укромном месте сидит такой человек, спрятавшийся от мира. Просто потому, что религия удобна как для одинокой, так и для публичной жизни. Верой человек заражается от других людей. От них же он спасается в вере. Религия помогает человеку освободиться от своих мыслей, сделать их чуждыми самому себе. Она настраивает человека против своих мыслей, клеймя их в качестве соблазнов, действительно отвлекающих его от религии. Она же приучает его жить вместо своих мыслей чужими, ставшими ему «родными», так как они полезны ей для власти над его уже пустым умом и доверчивой душой. Религия помогает человеку отказаться от себя, от которого одни проблемы, и жить так, как все живут, по указке сверху, по гласу Бога, как внушает.
        И в самом деле получается, что человеку легче жить, когда за него думают, о нем заботятся. Главное, чтобы он помнил о том, кто заботится и сильно переживал, если, не дай Бог, не сделал то, что от него ждут. Ждут – значит знают, что он сделает то, что ему положено. За послушание он получит то, что ему надо, Что же ему надо? То, что положили ему в сознание. То, что положили, то и есть то, что он есть. Разве? Это он? В самом деле? Они знают, что есть он, когда он не знает? Интересно! Это может знать только Бог и об этом может догадаться человек, когда проживет свою, а не подсунутую другими людьми жизнь. Конечно, они могут говорить, что угодно, например, то, что они Его представители, что они посланы Им, чтобы наставить грешника на путь истины. Это все слова, которым нет веры.
        Кстати, не вера основа разума, а разум основа веры. Вера есть следствие разума. Если вера основана не на разуме, а на глупости, то она саму себя выдает за основу. Такой вере нет доверия. Те чувства, которые есть у человека, есть у него от недостатка ума, а не от его избытка. Вот этот недостаток ума он переживает и пытается представить чувства умом. Человек думает чувствами, ибо мозг у него самое чувствительное место. Глупы те, кто чувствует не им, а любым другим органом. Сердце, руки, ноги и даже срамные части чувствительны, но только потому, что являются его проводниками, посредством которых он сообщается с миром, возвращаясь к себе, резонирует, отдает себе отчет в том, что чувствует в отношениях с собой, с другими лицами и вещами и их окружением, атмосферой, в которой сообщается со всем. Мозг является генератором, приемником сообщений и их трансформатором. Он страж на границе миров (материального и идеального), которые только в нем пересекаются друг с другом, существуя во всем остальном параллельно друг с другом. В этом смысле он есть мировая складка, упаковка идеи в телесном материале.  Идея проникает в материю посредством света, освещающего уголки мозга, схватывая в форме сознания бессознательные импульсы, проявляющиеся в нем в виде отражения от освещенной поверхности внутренней полости тела или его  наружного окружения. Поэтому не сердце в груди, а мозг в голове сообщает того, кто представляет, осознает им мир идей, явленный ему в мысли. Но так как импульсная работа мозга непосредственно связана с работой сердца, периодически качающего кровь как подвижный элемент тела, то человек эту зависимость мозга от сердца, его обусловленность сердечной мышцей представляет в виде причинно-следственной схемы. Тем более, что с ритмом сердца связана ритмичная накачка и откачка, надув и сдув телесного духа, воздуха, питающего вместе с кровью органы, ткани и каждую клетку организма в целом как его строительный материал.
        Таким образом, тело человека выступает организованным представителем, представленным в мозге, для самого тела, спроецированного в нем ( в мозгу), мира идей (ангелов, духов) в мире вещей, тел, находящихся в космосе (пространстве) в целом периоде времени. Кровяной ритм сердца образно представляется мозгом душой как внутренним резонатором в себе, которому отвечает ритм дыхания (духа, в духе) на вдохе в себя и выдохе  наружу, резонирую, вибрируя вовне себя. Периодическая последовательность работы телесных органов задается световым импульсом мозга. Такова функциональная оснастка представленности, воплощения идеального или духовного плана в плане телесного материала, стихийно (через материальные стихии) связанного с миром тел. Так идеальные (умные) отношения, отнощения между идеями/духами, получают телесное выражение в мире вещей (неживых, сущих) и людей (живых, существ) в виде кровного (душевного) родства и духовного (живого) причастия.
   
        Вера и доверие. Верят во что-то и в кого-то, доверяют чему-то или кому-то. Верят значит входят, приобщаются некоей целостности в качестве ее части, получают причастие. Поэтому вера есть связь части со всеми другими частями целого, структурированного таким образом в виде объемной вертикали (парадигмы), представленной на плоскости в форме горизонтали (синтагмы), единораздельной целостности. В самом целом все держится на доверии частей друг другу, представленных друг другу  в виде целостности. В целом части (верующие) верят в целое (Бога). В целостности (в Боге) они доверят друг другу. Следовательно, структурное различие между целым (целью) и целостностью (средством) носит функциональный (энергетический, деятельный) характер. Вера является целой. Не бывает не целой веры. Либо она есть целиком, либо ее вовсе нет, если говорить только отчасти, а не от целого. Если вера вбирает, собирает части друг в друга, то доверие распределяет, разделяет веру по частям. Доверие относительно, а вера абсолютна. Вера устроена так, что часть (верующий) и целое (Бог) находятся на разных уровнях парадигмы –  часть на уровне того, кто верит, кто поклоняется, кто служит, кто идет, целое на уровне того, кому верят, кому поклоняются, к кому как к цели идут. В этом смысле отношение верующего к Богу является отношением относительного к Абсолюту. В вере Бог трансцендентен для верующего.  Тогда как доверие располагает верующих на одном уровне веры  и в нем они имманентны друг другу, ибо равно служат Богу. И чем в своем служении (вере) они равнее, тем ближе друг другу в доверии. Но Богу как целому ни одна его часть не трансцендентна, а, напротив, она имманентна ему как вере, как источнику веры. Если верующий верит в Бога, является верным, правоверным то Бог доверяет ему.
        Каким же образом вера и доверие сообщаются друг с другом. Бог связан с каждым верующим как прямо через его веру, так и опосредствованно через веру другого уже не по вертикали, а по горизонтали в со-верии, в синергии вер верующих, в их доверии друг другу. Поэтому вера носит прямой характер, а доверие – окольный, является средством веры как цели. Цель – Бог, верующие средства. Средства чего? Связи частей одного целого. Поэтому религия, которая основывается на вере, не монологична, а диалогична и даже полилогична. В ней имеет значение не только объект веры (Бог), но и субъект веры (верующий). Но здесь есть одна тонкость, одна проблема, мимо которой нельзя пройти. Ее обойти, если хочешь разобраться  с Богом.  Непосвященному эту тонкость в вере трудно уловить, но мы попытаемся с вами, благоразумный читатель. Верующий не может не относиться к Богу как к объекту, а не субъекту, ибо Бог есть Абсолют, Он трансцендентен верующему, является для него потусторонним, ибо Его природа иная, другая, чем у верующего, - она не материальная, а идеальная.
        Напротив, для Бога человек (верующий) является субъектом, ибо Бог является Субъектом, по преимуществу, для Себя (Лично, Ипостасно)  и по Своей Сущности (Божественно(сти)),  и опосредствованно через все творение (мир) со всем как Творец. Поэтому человек только в уподоблении Богу как к Творцу может относиться к Нему как к субъекту, через свою творческую активность, полагаясь на принцип: «Человек есть образ и подобие Бога». В своей подобности Богу как Творцу человек становится субъектом, Человек как образ Бога списан с Творца, является копией Бога не как Бога, а как Творца, то есть, образ действия Бога. Это действие есть уподобление как самому Творчеству Бога как творца, так и его творению, миру, естеству, но уже не Бога, а мира. Естество Бога сверхъестественно для естества мира и человека в нем. Почему? Потому что натурально человек состоит не из природы Бога, а из природы мира, из материи, будь даже это материя общества.
        Так что делает Бога Творцом? Его Божественность. В чем она заключается? В том, что Бог есть Дух. Дух есть не просто Идеальное Существо, Идеальный, Вечный Субъект, каким является для Себя и других духовных существ, одной с Ним духовной природы, но Он Сам есть Принцип Субъектности. В Нем как в Духе сообщаются друг с другом все совершенные существа. Совершенными, идеальными их как идеи делает Разум Бога, его Мудрость. Они близки Ему, Его родные, имманентны Ему. Образами ангелов, идей и являются в своих разумных помыслах люди. Мысли людей являются идеями в той мере, в какой они чисты, ясны, благи и едины с Мудростью Бога. Бог непосредственно является человеку только в мысли в виде идеи, если она освещает  в его сознании то, что он сделал, сказал, почувствовал, само собой, подумал, угодное Богу как Духу. Но в этом уподоблению Богу уже не как Творцу, а как Духу, человек не активен как деятель, но пассивен, как созерцатель, медиум, умозритель. Конечно, это тоже активность, но по поводу другой активности как Духа, подвигающего, подталкивающего его своей помощью, так и самого человека в качестве деятельного существа, способного на поступок. В лучшем случае, человек со-духовен Богу как Духу как умозритель, а не фабрикант, трудящийся.  Человек способен творить, делать нечто (артефакт, объект культуры) из того, что сделал Бог. Для этого у него есть руки. Он способен даже переживать, жить чувствами в теле. Для этого у него есть душа в сердце. Именно она является образом Бога в теле (в воплощении). Но он не способен разуметь, как Бог. Что этому мешает? Другая, материальная, а не идеальная (разумная) природа человека. Поэтому в виде компенсации человек способен представлять Бога в воображении, мечтать, фантазировать как о Нем, так и о его Духовном Мире. Для такого представления вполне годится человеческий мозг. В лучшем случае в будущем человек научится не просто представлять идеи в мыслях, но быть их представителем как мыслящий в мире. В этом случае он станет разумным, но все же телесным существом мира, а не только самого себя. Однако до сих пор человек является мыслящим существом только эпизодически, в то мере, в какой это необходимо для телесной или в пределе культурной (душевной) жизни. Именно душевная жизнь и является благоприятной средой обитания веры и доверия.
        В отношении к человеку Бога являет себя не только как Творец, но и как Спаситель. Спаситель чего? Его души. Именно в ней и ей самой спасается человек, ибо в нем душа есть образ Бога. Но так как душа живет в теле верующего, то ему внушается им самим, или, если у него нет своего  понятия  (понимания) и ума (представления), специалистами по вере, «учеными верующими», то есть, попами (священнослужителями) с помощью религиозных предрассудков (интуиций, внушений) и основанных на них толкований писаний, написанных в оных (интуитивных, индуцированных) состояниях, в земных, натуральных, телесных образах то, что является неземным, сверхнатуральным, бестелесным. Разумеется, такое иллюзорное (символическое)  представление искажает чистый звук, глас Бога, вносит шум в канал веры, ограничивает его восприятие верующим. Поэтому такой узкий путь спасения, который предлагает религия для всех верующих, представляет для них проблему. Но другого пути спасения для всех нет и не предвидится. Конечно, есть другой путь спасения. Но он рассчитан на разумных существ, а не на существ душевных, как человек. Ведь самого то разума у человека нет, есть только его абстрактное подобие на родовом уровне всего человечества в целом. Это уподобление может быть осуществлено в конкретном виде на уровне отдельно взятых людей только в таком будущем, которое для современного человека является утопией.
        Итак, Боге есть Творец и Спаситель. В этих качествах Он есть не для Себя, а для Своего (идей) или не Своего (людей) Иного. В каком же качестве Он есть для Себя Лично? Естественно, в качестве Духа как Божественности. Так вот душа человека есть образ Бога именно как Духа. Душа есть образ Божественности. Дух есть сущность Бога как Творца и Спасителя. Он как Творец и Спаситель есть Явление Сущности (Духа) Бога. Но что является  явлением Бога как Сущего, как Я? Его Разум. Это Тело Бога. Именно Разум Бога есть Явление Сущности (Самости, Духа) Бога как Сущего. Если можно так выразиться, Разум Бога есть его Тело, а Дух Бога – это Его Душа. Так вот в духе Бога как Его Душе спасается душа человека. Чем спасается? Верой. В вере верующего присутствует Бог. Другое дело как представляет эту веру человек себе в своем сознании. Представление веры может быть ложным, суеверным, если он натурализует ее, относится к ней как к вещи, или иллюзорным, если он культивирует ее в культе как догматический символ. В таком внутреннем употреблении не для Бога, а для себя вера является не идеальной, а идеализированной.
        Нет и не может быть гармонии между верой и разумом для душевного существа. И все же она может быть между верой как внушением, которое еще не прошло, надеждой на будущее как то, чего нет, ибо если бы оно уже было, то все из прошлого прошло, и любовью, в которой как в настоящем устанавливается связь между внушением как тем, что в тебе, и желанием как тем, что вне тебя. Что внушается? То, что предлагается. Что же предлагается? То, на что есть спрос. Предлагается вера, ибо есть спрос на надежду. Вот это отношение между верой и надеждой и есть такая связь, такой обмен, который можно назвать любовью. Предлагается то, на что есть спрос? На что есть спрос? На надежду. Что ей можно предложить веру. Как сказал поэт: «Сердце (душа) будущим живет… Что пройдет (вера), то будет мило (любовь)». Точнее выражаясь, надежда живет верой, если есть любовь. Спрос удовлетворяется предложением, если можно обмениваться. Человек спасается верой на надежду в любви. Он верит в Бога творца, который его сотворил. Верит в свое происхождение. Надеется на Спасителя его души. Любит в Духе. То есть, Дух является человеку в душе, а не в разуме. Поэтому человек уповает на спасение души. Душа для него есть образ Духа Бога. Это так только для человека как душевного существа. Опасен путь того из людей, кто отважился идти путем не души, но разума, которого явно не достаточно, чтобы дойти. Но кто поделится с ним тем, что он не сможет вынести?
 
        Здравый смысл и философский (метафизический) смысл. Что такое «здравый смысл»? Так на русском языке назвали, перевели на него c английского словосочетание “cammon sense”. Ему соответствует французское словосочетание “sense commun” как калька с латинского “sensus communis” в качестве общего, свойственного всем, пяти чувствам». Так на латыни средневековые схоласты (философы средневековья) называли чувственное познание, точнее, «общее чувство». Где находится область применения этого общего чувства или здравого смысла, здравомыслия, здравого рассудка, благоразумия (такой синонимический ряд позволяет выстроить русский язык)? В обычной, повседневной жизни, ибо им, этим общим чувством, здравым смыслом следует пользоваться все дни, чтобы продолжать жить так, как живет каждый человек, то есть, вместе с другими. Он живет так, как другие, пользуясь вместе, в равной мере всеми своими обычными чувствами: осязанием, обонянием, вкусом, слухом, зрением. Вместе взятые они составляют общее чувство. В том, что это чувство, мы продолжаем находиться в познании на уровне чувств, но в том, что это уже общее чувство, а не отдельно взятое, единичное чувство, вроде зрения, например, мы переходим уже на следующий уровень – на уровень общего познания – рассудочного познания. Поэтому одним из употребляемых вместо здравого смысла его синонимом является здравый рассудок. Какое из многочисленных значений этого словосочетания фигурирует уже в русском языке? Оно является в слове «здравый». Что значит «здравый»? Значит здоровый или не болезненный. Если прояснять смысл слова «здравый» относительно самого смысла, то можно иметь в виду, что он нормальный, в норме, в меру, в среднем, в самый раз. Это смысл не исключительный, но средний, общий для всех. Следовательно, в русском языке словосочетание «здравый смысл» акцентирует внимание пользователей на том, что его необходимо употреблять применительно к тому, к чему употребляют в среднем все пользователи языка. В этом случае – случае словоупотребления «здравого смысла», - русские имеют в виду под «общим» то, что «в среднем» применительно к познанию, к смыслу слова. Но и здесь дает о себе знать полисемия языка. Это «в среднем» можно понимать, как «в общем» применительно ко всем пользователям языка, у которых есть все чувства, так и «в меру»,  то есть, уже применительно к самому разуму в форме рассудка в его латинском значении употребления как обозначения действия измерения – “mensurere”. Рассудком (mens) как способностью познания измеряют вещи.
        То, что мы называем «здравым смыслом» означает, что мы балансируем на грани между чувством и рассудком (общим) в познании. Можно сказать, что здравый смысл – это рассудок в чувствах, то, что задает им меру в познании. Рассудок берет их, чувства, вместе. Поэтому здравый смысл – это не столько констатация чувствами факта как данность. Это не сама данность, но уже заданность как оценка данных чувств. Это оценка состояния чувств с положительной, умеренной стороны. Все чувства положительны. Здравый смысл находит в них не только положительность каждого из чувств, но их общую, среднюю положительность. Здравый смысл как смысл ищет себя, то есть, связь частей в границах целого чувств. Поэтому, точнее выражаясь, можно сказать, что здравый смысл есть смысл не общего, а целого как связи частей себя, среднего между ними (чувствами), в них во всех. В этом смысле здравый смысл есть и общий смысл чувств абстрактно, и целый смысл чувств конкретно, то есть, не чувственно-конкретно, но конкретно в общем, еще не всеобщем, на уровне понятия, но уже во всеобщем на уровне не термина, но концепта, смысла.
        Выходит, здравый смысл – это концептуальный уровень, уровень всех чувств целиком, общего или «шестого» чувства. Это чувство слова. В здравом смысле, амбивалентном, ибо в нем есть не только чувство, но и уже рассудок как нечто абстрактное, общее, возникает противоречие в познании. Чувств становится больше, чем нужно для чувственного познания, когда они начинают работать вместе. Поэтому их обобщение, вмешательство рассудка удерживает их на грани, на пороге рассудка, на чувственном пределе, обостряя саму чувственность в качестве уже чувствительности, сентиментальности, душевности. Вот эта выразительность, способность найти себя в слове в здравом смысле от чувств. Но способность быть общим от рассудка. В слове ты чувствуешь то, что чувством, обычным чувством не является, но является смыслом.
        Смысл – это чувство языка. Им мы чувствуем язык. Это не буквальный, чувственный смысл, это чувствительный, концептуальный смысл. Это смысл уже не чувства, а самого смысла, смысла по отношению к смыслу, по отношению к самому себе. Одновременно смысл по отношению к языку есть его чувство – чувство языка. Смысл в отношении себя еще не дошел не то, что до понятия разума, но и до термина «смысл». Он еще в себе, непосредственно относится к самому себе, он прям и бессознателен, еще не отрефлексирован. Но это уже смысл. Он станет смыслом иного в рассудке, вернется к себе и станет у себя в себе и для себя в разуме. Но это будет потом. А пока он замер на пороге рассудка. Но ему трудно удержаться на пороге, он качается, он колеблется между чувствами и рассудком, Ему тяжело балансировать, держать равновесие. Он находится в положении чувственной антиномии, накануне разрешения познавательного противоречия между старым, чувственным качеством и новым, рассудочным качеством, Увеличение количества, числа чувств через их обобщение в чувстве языка нарушает меру чувственности. Чувствительность возвышает чувства над собой, требуя перехода на новый качественный уровень, на котором будет «снято» противоречие в чувствах. И оно будет снято, если не останавливаться в познании, но последовательно заниматься им дальше.
        Итак, здравый, чувственный, языковой смысл нас покидает, вернее, уходит в основание смысла, когда мы переходим через концептуальный субуровень чувственного уровня, для которого он уже «над» уровень, но для следующего рационального уровня познания еще находится в подчиненном положении «под», к вышеуказанному уровню рассудка. На уровне рассудка мы имеем дело с абстрактным (научным) смыслом уже не живого слова, но термина. Термин – это слово, которое потеряло свою полисемантичность, свою многозначность. Поэтому в термине мы находим для смысла отрицание после его утверждения в концепте. В термине смысл, играющий нюансами концептуализации, редуцируется к одному значению, становится однозначным, жестким десигнатом, привязанным к одной константе, в кругу, в границе которой как инварианта может «ходить на привязи», рассчитываясь на сумму переменных (вариаций), точно фиксированных на функциональных отношениях между вещами.
        Смысл возвращает свою многозначность, срываясь с привязи терминологической однозначности  и обретая свободу не от себя, а свободу для себя, для еще большего смысла, уже полного в понятии в качестве конкретно-всеобщего, а не абстрактно-общего термина. В термине смысл был бесчувственной буквой общего. В понятии смысл стал сверхчувственным духом всеобщего. В понятии он преодолел ограниченность рассудка и стал безграничным в чувствах, бесконечно чувствительным, связанным со всем, отзывающимся на все как на понятное или подлежащее пониманию сущее. Это и есть философский или метафизический смысл понятия. В понятии смысл становится для себя понятным. Поэтому смысл становится смыслом не столько слова, сколько явления идеи мыслью в слове. Идея находит себя понятной мыслью в понятии. Таков смысл в философии как метафизике.
 
        Философия: философская мистика, метафизика, философская наука и «научная философия», учебная (вульгарная) философия, идеология (софистика). Есть философия в том, что выше, глубже и шире философии. Это мистика. Но есть и мистика самой философии. Есть мистика в философии и есть философия в мистике. Это «философский верх», вершина философии.
        Есть «философский центр». Это чистая, первая философия или метафизика.
        Есть и «философский низ». Еще не ноль, но бесконечное движение к нему в «научной» философии и удалении от него в философской науке.
        Есть еще не сама философия, но ее всеобщее, публичное, народное  употребление. Это вульгарная или учебная философия не для философов, а для не-философов. Короче говоря, это философия для народа.
        И, наконец, есть философия для начальства, для власти. Это софистика или идеология. В ней меньше всего философии. Самой философии в ней нет, это «ноль-философия». Но в ней встречаются философские слова, которые употребляются уже в не философском смысле. Это философия не верха, центра и низа, а  философия в бок, вернее, философия побоку.
        Начнем рассмотрение философии с нее самой, с метафизики. Что такое метафизика. Это и есть сама философия, для которой едино, что мысль, что то, что в мысли. В этом заключается основной философский принцип – принцип единства мысли и реальности, мышления и бытия. Метафизикой могу заниматься только философ, если под философом понимается мыслитель, у которого есть хотя бы свои мысли, но лучше, чтобы были не только мысли как следствия, но и их причины – идеи. У такого философа, рано, если он прирожденный, естественный, данный философ, философ по рождению, или поздно, если он культурный, заданный философ, философ по призванию, появляется своя собственная философия.
        Только такой философ-мыслитель может полноценно заниматьсяя философской наукой, то есть, изучать, исследовать чужую философию, философию других философов. Иначе, если сам он не будет философом, то как он сможет исследовать чужую философию, с какой точки зрения, если у него нет своей собственной?! Но зачем ему изучать чужую философию, когда есть своя? Неужели ему не жалко своего времени на чужое дело? Поэтому, как правило, настоящий философ занимается философской наукой, если у него мелкая, неполная философия, которую можно или нужно, следует занять, наполнить чужой философией.
        Когда не-философы занимаются философией, не имея своей философии, то они заняты  чужой философией, например, философией своего учителя-мыслителя. Это уже не философская наука, а «научная» (исследовательская) философия. Значит, они исследуют тексты и мысли вместе с идеями и понятиями в них по готовому шаблону работы ученых других специальностей, которым не обязательно быть своим собственным предметом или подобным ему (как ученик учителю). В других науках это работает, ибо там не нужно делать свою науку, когда есть общая по предмету и методу наука для всех ученых специалистов.. Если ученый в обычной науке добивается искомого результата, то он становится правильным, общезначимым, как правило, для всех ученых. Эти ученые философы строят философию не по ее всеобщему предмету, по смыслу, который имеет даже ложь и сама бессмыслица, но по кальке с языка науки. Они упражняются в языке ибо другой материальной предметности не располагают.
        Напротив, философские ученые, занятые философской наукой хоть работали над мыслью, пускай чужой, но мыслью. Правда, такие ученые в философии уже почти перевелись. Но место мысли пусто не бывает. Его забили, застолбили словами ученые философы, наученные горьким опытом искать смыслы не в мыслях, но в словах, как позитивисты, в делах, как прагматики, в практике, как марксисты, сводя идеи к мыслям или «выводя их в люди».
         Какая же философия осталась в настоящем?  Не-живая философия прошлого в качестве интересного артефакта  для любителей древностей, занимающихся антикварной историей. Либо не-живая философия прошлого для мемориальной истории в качестве учителя жизни для поучения учеников. Это так называемая «учебная философия». Она предназначена для студентов в качестве вульгарной, массовой философии. Для чего она нужна? Для памятного поучения. В ней нет жизни, но есть общее место для упражнения ума, его гимнастики, вос-питания и образования, а в последнее время для считывания в цифру..
          Есть еще идеология. Но с философской точки зрения идеология как софистика нужна не для становления человека человеком в мысли, а для для внушения публике, чтобы та вела себя так, как будет угодно, интересно власти. В этом заключается предназначение идеологии как софистики говорить такую правду, которая любит повторять про себя, что она правда и ничего, кроме правды.
        Наконец, есть еще мистика в философии. Это философия уже не размышления как рассуждения, а размышления как молчаливого созерцания, медитации. Но есть и философия в мистике. Это что такое? Это осмысление в понятии того, что является непонятым, но могущем быть понятным. Есть в мистике и то, что не может быть понятным, но есть. Здесь уже философия бессильна. Вот тогда работает философская мистика как исихия, как безмолвное созерцание.
        В принципе, любая философия, особенно метафизика работает со смыслом, потому что именно он становится понятным в мысли. С философской точки зрения важно в мысли увидеть явление идеи. Если это явление ясно и понятно, то философия имеет смысл. Этот смысл можно транслировать другому уже не как сам акт медитации, но его снятое, истолкованное понимание в понятии. Однако в философской мистике акцент делается не на понятии, как в метафизике и даже в теологии как ее части, а на медитации и на идее. Философская наука акцентирует свое внимание на системе понятий, в которой эти понятия «влачат жалкое существование» заключенных смыслов. Научная философия работает уже не со смыслами, а терминами, которые не исчисляет как числа, но выводит или на них наводит факты. Учебная философия занята философскими мнениями, то есть, не поиском истины, заучиванием прописных (за-писанных) истин. Идеология занята не понятием, но директивным внушением.
               
          История: история вещей, история идей, история людей. До сих пор была история вещей. Так, например, экономическая история – это история вещей (минералов или бумаги), производимых, обмениваемых и потребляемых людьми. В качестве таких вещей выступают люди тоже, например, ныне, как человеческий капитал. Это низменная история. Другой низменной, редуктивной (упрощенной) историей является политическая и военная история. Это история уже не вещных, но животных отношений между людьми. Это отношения господства и подчинения.
        Но есть еще и история идей. Такой историей идей является история философии, история науки, история искусства, история литературы, история мифа и религии и пр. То есть, история может быть историей того, что влияет на человека во времени. Влиять могут как идеи, так и материальные вещи.
        Но не было еще истории самих людей, ибо люди до сих пор зависимы от вещей, особенно вещей искусственных, технических, и в меньшей степени от идей, ставших в кривом зеркале сознания приземленных буржуев тенями вещей.