Симплекс Лингва. Часть 7. Эн-Меркар

С первой же минуты, как я сошёл с парома на берег, остров принял меня как родного. И мне сразу же стало комфортно, как будто я попал в дом к дедушке с бабушкой. Очень похожие ощущения.

Я сидел на старой покрышке, напротив меня на деревянных чурбанах лежала неровная каменная плита, над которой я работал. Есть масса современных инструментов, наверняка, с хитро управляемыми манипуляторами, которые позволяли распиливать камни, точить их, вырезать на них. Но моё задание заключалось в том, чтобы вручную это делать, работать резцом и молотком.

Остров Санта-Ладзаро дельи Армени, что переводится с итальянского как Армянский остров Святого Лазаря, был необитаем длительное время до того, как в начале восемнадцатого века сюда прибыл Мхитар Себастаци со своей монашеской общиной. Дурная слава закрепилась за островом из-за того, что в средние века он служил карантином и лепрозорием для больных проказой, оспой и чумой. В середине четырнадцатого века чума унесла больше половины жителей Венеции, и это несмотря на то, что тогдашний дож Андреа Дандоло предпринял оперативные меры, благодаря которым жертв в городе было меньше, чем по Европе в целом.

Ох, я становлюсь похож на своего Учителя, Вардана. Стоит мне теперь заговорить о чём-то, как я начинаю выдавать исторические справки, превращаюсь  в «ходячую энциклопедию».

Остров Святого Лазаря по форме был приблизительно прямоугольником, около двух сотен метров по длинной стороне и чуть больше полутора сотен по короткой. Говорят, он был и того меньше, это монахи расширяли площадь, досыпав землёй прибрежные мели. В один из углов острова клином врезалась крохотная гавань. По периметру и на территории высажены деревья, тень которых создавала уют. Двухэтажные и трёхэтажные здания образовывали геометрически непонятную фигуру, если смотреть с высоты птичьего полёта. Но стоит освоиться, и всё становилось простым. Мне нравилось  гулять по аллее позади церкви, но больше всего полюбился внутренний дворик с лёгкой аркадой.

Остров был крохотным, но мне было хорошо, я с удовольствием обходил его каждый вечер, когда наступал свободный час. Отомо предпочитал использовать это время для выхода в Сеть. Я же замечал, что всё меньше и меньше меня тянет в онлайн.

Я ждал послеобеденной работы, когда можно было прийти сюда и сесть на эту покрышку. От неё пахло жжёной резиной, хотя она не лежала на солнцепёке. Так пахло у дедушке в гараже.

Я надевал наушники с шумоизоляцией, хотя всё равно каждый стук долотом по камню отзывался во мне, и включал очередную аудиокнигу о древних царствах Шумера, Аккада, Вавилонии, Ассирии, Элама, Хеттов, Хурритов и Урарту. Именно в этот исторический период мне надо было полностью погрузиться для выполнения учебного задания.

Как и в городе, на острове строго соблюдались законы Венеции по использованию современных технических средств, точнее, их не использованию. Нам позволяли применять планшеты и некоторые другие персональные устройства только в целях обучения. В общем-то меня это устраивало, хотя ребята рассказывали, какую детоксикацию они проходили без привычных устройств. Я скучал только по полётам, так хотелось запустить хотя бы виртуальную имитацию. Отомо соглашался со мной, что также тоскует по нашему звену. В жилом корпусе стоял настольный телефонный аппарат, какими пользовались где-то в двадцатом веке. Конечно же, он был стилизован. На самом деле у него был крохотный экран, на котором можно было набрать номер или логин для входа в Сеть. Но только для голосовых звонков. Даже видеосвязь отсутствовала. Таковы были ограничения для монахов и послушников. Для нас же, которых называли трудниками и которые поселились в монастыре на время, существовали послабления, в том числе один час свободного времяпровождения в день. При этом Вардан попросил нас не пользоваться своими аккаунтами где-либо, чтобы не засветиться в цифровом пространстве. В этом смысле именно в Венеции мы полностью скрылись от слежения, здесь же нет городских камер и запрещены наземные и воздушные беспилотники.

Иногда я и в свободный час приходил поработать с камнем. Даже без наушников. В тишине. Тишина на острове была не такая, какая в герметичной квартире. Здесь всегда были звуки. Но они не мешали ощущать тишину. Где бы ты ни был, даже за стенами построек, тебя повсюду преследовали плеск воды у берегов и шелест листвы деревьев на ветру.

Часто со мной рядом садился работать с камнем один из трудников по имени Бархудан. Я был уверен, что он армянин, потому что он вырезал хачкар, крест-камень, который заменял иконы в армянской церкви. Он мало говорил, всё, что мне удалось выяснить, что он – езид. Я никогда не слышал про такую народность. Даже когда он попытался объяснить, что они говорят на диалекте того же языка, что и курды, на курманджи, я всё равно виновато пожал плечами. Услышав, что я интересуюсь Месопотамией, он сказал, что его предки как раз из тех мест. Остальные сведения об езидах и курдах я подчерпнул из энциклопедий. Конечно, я особенно внимательно изучил секции об их языке и письменности. Кто только не пытался придумать алфавит бедным курдам, которые никогда не имели своего государства и были рассеяны по нескольким ближневосточным странам! На базе и латиницы, и кирилицы, и арабского, и армянского, и сирийского, но ни один не стал массовым и единообразным видом письменности.

Я сидел рядом с молчаливым Бархуданом, всё собираясь продолжить разговор, например, поинтересоваться, а почему он занялся хачкаром. Но не хотелось нарушать тишину. Так мы и работали с ним молча.

Дни были похожи друг на друга. Утром рано побудка, зарядка и разминочные занятия. Монахи и верующие удалялись на молитву. Я в это время читал литературу по списку, который оставил Вардан. Кстати, он уехал за третьей ученицей.

После завтрака у нас начиналась учёба. Преподавателей или лекторов не было. Кто-то из монахов помогал нам изучать новый материал, в основном же освоение шло самостоятельно. Опять же, по программе, которую перед отъездом составил Вардан.

Обед проходил в общей трапезной. Мне нравился шум и гам рассаживающихся обитателей острова. То и дело слышался смех. Большинство послушников были молодые армяне из разных стран. Была небольшая группа представителей экуменистического движения, которые ратовали за объединение всех церквей, они были в основном из европейских городов. А вот среди трудников были ребята и девушки разных национальностей со всех концов мира. Все они тоже учились. На острове была создана такая атмосфера, что каждый мог целиком отдаться выбранному курсу.

Во второй половине дня мы были заняты исследованиями по темам, которые нам назначили наши учителя. Вардан поручил Отомо изучить японское и китайское каллиграфическое письмо. А мне... лапидарное письмо. Я ожидал такого же прекрасного и аристократического искусства как выписывание кистью линий и штрихов на белом листе бумаги. Мне же достались железный резец и молоток, потому что за звучным и красивым названием скрывалась клинопись. Вырезанная, выцарапанная, выскребленная на камне.

Мне надо было стать искусным резчиком по камню, каменотёсом. Перво-наперво следовало научиться работать с материалом. А ещё надо было изучить всё, что относилось к лапидарному письму. Требовалось не просто найти истоки этого явления, но и «пропустить историю его развития через себя». Таков был наказ моего Учителя.

Поэтому я одновременно искал сведения о возникновении и совершенствовании письменности, выполненной на камне. Сотни текстовых, аудио- и видеоматериалов были прочитаны, прослушаны и просмотрены. Я обнаружил трёхмерные экскурсии по сохранившимся лапидариям и музейным экспозициям образцов каменнных плит, табличек, фрагментов строений и памятников. На всякий случай я затрагивал и смежные темы, например, узнал слово «глиптика».

Начинал я с работы по дереву. Киянка, долото, стамеска, зубило. Только потом я перешёл осваивать инструменты по камню. От кувалды до маленьких молоточков, которыми аккуратно постукивают по стамеске. На самом деле для самой клинописи достаточно было сырой глины и тростника с заострённым концом, которым и оставляли следы на глинянной табличке, после чего её обжигали или высушивали. Но для монументальных посланий потомкам вырезали символы на каменных стеллах, плитах, стенах и даже на скалах.

Как раз на гладкой части отвесной скалы была сделана самая знаменитая надпись, именуемая Бехистунской. Клинописный текст с барельефными иллюстрациями размером семь метров на двадцать два метра был высечен в 523-521 годах до нашей эры по приказу персидского царя Дария Первого. Клинописные тексты обнаружили ещё в пятнадцатом веке, кстати, первое упоминание зафиксировано у венецианца, Иосафата Барбаро, в описаниях его путешествии в город Персеполь в Иране. Учёные  из разных стран безупешно пытались расшифровать клинописи. На удивление всем расшифровал их совсем молодой энтузиаст. «Неспециалист! Всего лишь незаметный учителишка гимназии, – пишет о нём один из учёных, – Никакого понятия об ориенталистике, но парень с огоньком. Однажды заключает пари и расшифровывает клинопись». Парня звали Георг Фридрих Гротефенд. Дело происходило в самом начале девятнадцатого века. Я когда читал о нём и таких как он, мне хотелось самому пуститься в экспедицию и обнаружить развалины древнего города... На самом деле я не совсем прав, раскрывали тайны древних письмён не сколько те, кто занимался раскопками в полях, сколько те, кто провёл многие часы среди четырёх стен, изучая и анализируя уже собранный и обработанный другими материал.

А вот для расшифровки Бехистунской надписи кропотливо поработать пришлось англичанину Генри К. Роулинсону. Рискуя жизнью, он спускался по верёвке и висел вдоль отвесной скалы, чтобы срисовать в блокнот три группы текстов, явно на разных языках. Древние скульпторы и резчики, закончив свою работу, спустились вниз и разрушили за собой каменные ступени, создав трудности для Роулинсона. Но они не завершились на этом. Он ещё полтора года расшифровывал надпись, пользуясь методом, который придумал Гротефенд. В 1839 году Роулинсон представил Британскому Королевскому Азиатскому обществу оригинал текста с транскрипцией и переводом.

Дарий настолько хотел распространять весть о своём величии и своих деяниях, что сама Бехистунская надпись была сделана на трёх языках: древнеперсидском, эламском и аккадском, а её копии и переводы на аккадском, арамейском и греческом были обнаружены на каменных глыбах и тонких папирусных листах в Вавилоне, Египте и греческих городах Малой Азии.

А ведь задумка древнеперсидского правителя сработала: спустя столько веков я прочёл его послание в переводе на симплекс!

Сегодня я выбивал цитату из «Эпоса о Гильгамеше». Это самое крупное литературное произведение, написанное клинописью. Просто поражает, насколько глубоко уходят в древность корни памяти человечества. Ветхий Завет, первая часть христианской Библии, и исламский Коран построены на основе еврейского Священного Писания, Танаха. В своё очередь древние евреи и, возможно, другие семитские народы заимствовали предания у более древних соседей, у ассирийцев и вавилонян. А те в свою очередь вычитали из аккадских писаний на основании шумерских сказаний. Найдены были таблички с записями не только на аккадском, но и на хурритском и хеттском языках.

Моя задача была повторить фрагмент с глиняной таблички, найденной при раскопках клинописной библиотеки царя Ашшурбанипала в Ниневии. Подумать только, табличка датируется седьмым веком до нашей эры! А сам эпос формировался на протяжении полутора тысяч лет, начиная с примерно восемнадцатого века до нашей эры. Я прочёл, что некоторые учёные, отметив многочисленные неточности писцов, а также архаичный для своего времени язык изложения, считают, что поэма о Гильгамеше была создана аж в двадцать третьем-двадцать первом веках до нашей эры.

Конечно же, я также стал искать сведения о том, кто расшифровал клинопись. И прочёл об Джордже Смите, одарённом мальчике из семьи простых рабочих. Его отдали в ученики к гравировальную мастерскую, но он находил время посещать Британский музей. Там паренька поразили крылатые быки из Древней Ассирии, которые были доставлены английским археологом Остином Генри Лэйярдом из раскопанных им Ниневии и Нимруда. Джордж решил посвятить себя изучению таинственного древнего народа. Он начал изучать таблички из ниневийской библиотеки, которые сам Лэйярд и его ученик, сирийский христианин Ормузд Рассам, перевезли в Лондон. Джордж также помог тому самому Генри Роулинсону, который расшифровал надпись из Бехистуна. Будучи талантливым гравёром, он в точности копировал клинописные знаки на типографских штампах, помогая изданию четырёхтомника о клинописных текстах Древнего Востока. В благодарность Роулинсон помог Смиту устроиться на работу в Британский музей. И Смит оправдал его доверие. Он совершил несколько открытий, самое сенсационное из которых – это расшифровка истории правления царя Ашшурбанипала, в том числе факт создания им знаменитой царской библиотеки.

Вардан выбрал отрывок о великом потопе и человеке (у ассирийцев Утнапиштиме, у шумеров это Зиусудра, у вавилонян это Атрахасис), который единственный из всех тогдашних людей выжил.

          Увидев корабль, разъярился Эллиль,
          Исполнился гневом на богов Игигов:
          "Какая это душа спаслася?
          Ни один человек не должен был выжить!"

От меня ожидалось не просто бездумно скопировать знаки, но изучить и понимать древний аккадский язык. Я должен был разобрать каждое слово, чтобы изобразить его в клинописи.

          "Ты - герой, мудрец меж богами!
          Как же, как, не размыслив, потоп ты устроил?
          На согрешившего грех возложи ты,
          На виноватого вину возложи ты,-
          Удержись, да не будет погублен, утерпи, да не будет повержен!»

А ещё мне надо было ещё изучать Библию, сравнивать, как Вардан говорил, первоисточники, а также находить упоминания о всемирном потопе в легендах других народов. Я делал поиски в Сети. Я копался в библиотеке монастыря. Я советовался с отцом Карапетом, и он не поленился и привёз мне несколько томов энциклопедий. Тема тотального наводнения повторялась не только у ближневосточных народов, но нашла отголоски в Индии, Бирме, Вьетнаме, Китае, на островах от Индонезии, Филиппин и Полинезии до Австралии, а также среди индейских племён от Огненной Земли до Аляски.

          У горы Ницир корабль остановился.
          Гора Ницир корабль удержала, не дает качаться.
          Один день, два дня гора Ницир держит корабль, не дает качаться.
          Три дня, четыре дня гора Ницир держит корабль, не дает качаться.
          Пять и шесть гора Ницир держит корабль, не дает качаться.

Конечно же, я понимал, что Вардан не просто так дал мне этот фрагмент. Ведь гора Ницир в ассирийских, персидских, греческих и других источниках упоминалась и как Арарат. Гора, ставшая священным символом для армян, народа Вардана.

Кстати, с землей Арарата, или Аратта, или Урарту, связаны были эпические песни о легендарном правителе шумерского города Урука, Эн-Меркаре. Он царствовал в двадцать седьмом веке до нашей эры, построил громадный по тогдашним временам храмовый комплекс, за что почитался не только как лугал (царь), но и как эн (верховный жрец). Мифы рассказывают о том, что Эн-Меркар и Энсукушсиранна, владыка Аратты, через своих послов загадывали друг другу хитрые загадки. Одна из них была настолько сложной, что Эн-Меркар записал её на глиняной табличке, придумав способ это сделать. Так была изобретена клинопись.

– Ну это сказка, предание, – отмахнулся Отомо, когда я поделился с ним своими новыми знаниями. Он подошёл ко мне, сел рядом и какое-то время молча смотрел за тем, как я выдалбливаю клиновидные символы.

– Тебе научную версию рассказать? – предложил я и, не дожидаясь ответа, продолжил, – там всё банально просто, хотя в этой бытовой простоте и есть гениальность. Люди начали торговать друг с другом. Но между ними не было доверия, потому что товарообмен шёл не только между соседями по своему поселению, но и с окрестными, и даже с  пришлыми издалека людьми. Нужно было как-то отметить, что обменяли столько-то скота или мер зерна на столько-то шкур или железный топор. Думаю, что и в долг давали, под рост.

– Дай мне догадаться, и тогда решили записывать...

– Не спеши. Наши далёкие предки были не менее умные и находчивые, чем мы, скорее всего, даже ещё более смекалистые, но постигали они всё шаг за шагом. Сначала взамен переданного товара передавали маленькие статуэтки, обозначавшие этот товар. Я тебе даю корову, а ты мне слепленную из глины фигурку коровы. Потом упростили игрушку до головы коровы с рогами. Кто-то догадался для удобства лепить просто лепёшку, на которой острым концом птичьего пера или тростника делать рисунок – круг с двумя рожками. Лепёшки уменьшались в размерах, чтобы таскать и хранить было легче, их упростили до шариков и конусов. Для получившихся учётных фишек стали даже лепить сосуды, чтобы их хранить закупоренными, вроде как запечатанные дабы никто не изменил их число. Кому-то пришло в голову не раскрывать каждый раз сосуд, а наносить рисунки снаружи на его стенках. Да, заодно упростили и пиктограмму, вместо головы с рожками стали рисовать треугольничек с ножками. Вот такой, – и я на земле рядом вычертил букву «А» в перевёрнутом виде, – Точно я не помню, кто и кому передал этот символ, но в итоге он попал в аккадский, который стал языком международного общения в те доисторические времена: им пользовались в древних Вавилоне, Ассирии, Египте. Так что этот символ быка или коровы не мог не дойти до финикийцев.

– Вардан грозился нам рассказать о финикийцах.

– Я помню, думал отложить изучение их периода до возвращения нашего Учителя, чтобы от него услышать про этот народ, но не удержался, сам стал читать. Как бы тебе покороче рассказать?! Теперь я понимаю, почему ни Вардан, ни тогда Луиджи не могли сжато излагать свои истории. Столько информации, которой хотелось бы поделиться! Давай так. В какой-то момент купцы Междуречья вместо пиктограмм как обозначений понятий и слов перешли к фонемам, то есть стали использовать символ для обозначения первого звука или слога слова. Сначала как часть ребусного письма, а потом и полностью отказались от пиктографии. Получился алфавит. Самые древние клинописи с фонетическим письмом были обнаружены в Угарите, в Библе, на Синае... Вернусь к Библу. Этот портовый город стоял на побережье Средиземного моря на краю Плодородного Полумесяца.

– Ты думаешь, я сообразил где это на глобусе?

– Сирия, Палестина.

– Понял.

– Именно там возникли торговые города финикийцев. Это они стали называть перевёрнутую на бок «А» звуком «а» от слова «алп», то есть бык. И эта буква ушла в иврит как «алеф», в греческий как «альфа», в арабский как «алиф», в сирийский как «алаф»... Ну и дальше в латинский и другие европейские алфавиты.

– Бета – это корова или коза?

– Дом. Бет у финикийцев.

– Гамма?

– Верблюд. Гамп. Дальше дверь-делт, окно, рука, оружие, палка, глаз, нога, голова, зуб, вода...

– Я понял, не продолжай, – остановил меня Отомо.

– Знаешь, чем ещё важен оказался город Библ? По-гречески он назывался Библос, и словом библос греки называли папирус, потому что финикийцы были основными его поставщиками, в свою очередь закупая его в Египте. Так что этот предприимчивый народ не только поделился своим алфавитом с греками, но и дал им писчий материал.

– Ты знаешь, поначалу я воспринимал Матенадаран как приключение, как игру, как квест. Теперь же я заразился зудом исследовать истоки каждого языка, каждой письменности, каждого... А ещё появилась мечта либо открыть новый алфавит, либо расшифровать...

– У меня тоже такой азарт. Вот как раз финикийцы кроме алфавита, который лёг в основу греческого, оставили нам «линейное письмо», названное «библской». И эта письменность до сих пор не разгадана. В ней около ста знаков, присутствующих в виде десятка монументальных надписей.

Я продолжил свою работу, мерно постукивая молотком по медленно передвигаемому зубилу. Время от времени я откладывал инструменты, сдувал каменную пыль и всматривался в контуры возникающих символов.

– Ты знаешь, – озвучил я свою мысль Отомо, – я никогда не думал, как это важно и нужно делать что-то своими руками. Имею в виду, буквально руками. Даже не просто делать, а создавать. Ничто из виртуального не доставляло мне такого удовлетворения творчества. Помню, как я ребёнком гордился тем, что придуманный мной воин дошёл до финала компьютерной игры. Помню, как мне удалось усовершенствовать мой летательный аппарат в сетевых битвах. Но вот только сейчас я ощутил, что я сотворил что-то осязаемое, что-то материальное, что-то весомое...

– Ну да, насчёт весомости ты не ошибаешься, – рассмеялся Отомо, демонстративно попытавшись приподнять каменную плиту, на которой красовалась часть надписи, вырезанной мной.

          Доселе Утнапишти был человеком,
          Отныне ж Утнапишти нам, богам, подобен,
          Пусть живёт Утнапишти при устье рек, в отдаленье!

август-сентябрь 2018, май 2020