Дама в зелёном 02

Домой сэр Джон возвращался вместе с Чарльзем Блаунтом, бароном Маунтджоем, который был вначале соперником Эссекса в борьбе за благосклонность королевы и даже дрался с ним на дуэли, а потом они стали друзьями. Почти не слушал его болтовню. Блаунт трещал без умолку, хвастаясь перед «деревенщиной», как он за глаза называл Болле, жизнью при дворе. Смуглые перси и тонкий стан испанской красавицы вызывали в душе у сэра Джона сожаление о былом. А дома ждала жена Элизабет, в которую он, ещё будучи юнцом, без памяти влюбился. Она на пять лет младше его, столь же юная, как Джульетта из пьесы некого Шекспира. Пьесу привёз граф Саутгемптон — приятель графа Эссекса. Королева не разрешила ему отправиться в Кадис, но отпустила на Азорские острова.

В деревушке Маркби, что находится в четырёх милях от Элфорда, Джон и Элизабет обвенчались в церкви Святого Петра. Родственники смирились с их поспешным браком. Тем более, что тянуть было нельзя. Элизабет находилась в положении.

Кто же знал, что его Бесс после рождения восьмого ребёнка так разнесёт?! И куда-то исчезла вся её миловидность… Она погрубела, выглядит старше своих лет. До испанской красавицы ей далеко. Но он женат. Да даже будь свободен, окружающие стали бы косо смотреть на Леонор. Ведь она испанка, а Испания враг Англии. Он правильно поступил, не поддавшись искушению.

Отвлёкся от своих мыслей и стал прислушиваться к болтовне попутчика. А тот высмеивал королеву.

- Елизавете уже шестьдесят три года, а она всё молодится. Перешагнув пятидесятилетний рубеж, несмотря на умеренность в еде королева очень пополнела. Частые вспышки раздражения у неё чередуются со слезливостью. Несомненно на Елизавету подействовала казнь её извечной соперницы - шотландской королевы. Обрекая ту на смерть, очень не хотела брать на себя роль палача. Поэтому обратилась с настоятельной просьбой к тюремщику Марии Стюарт — дать той яд. Но он отказался. Тут уже деваться было некуда. Елизавета отправила свою родственницу на плаху. Палач так нервничал, что вместо шеи ударил шотландку по голове, разрубив ей челюсть. Второй раз тоже промахнулся. И лишь на третий раз сумел отделить голову от туловища. Взял её за волосы, чтобы показать публике, а это был парик.

Наша королева притворно изумилась, узнав о казни извечной соперницы. Но уже на следующий день впала в ярость. На весь дворец кричала, что не приказывала и не намеревалась казнить свою кузину. И груз за это ляжет на всех. Даже слегла в постель, где проливала слёзы по покойной. Винила во всём несчастный случай. Написала письмо сыну Марии с глубокими извинениями и заверениями в собственной невиновности.

Однако, не спешила с похоронами «дорогой кузины» - жертвы обстоятельств. Тело Марии Стюарт разлагалось в течении пяти месяцев в замке Фотерингей. И лишь тогда, когда зловоние стало невыносимым, покойницу похоронили.

Её смерть спокойствия нашей королеве не принесла. Воспоминания о содеянном нет-нет, да омрачают Елизавету. В последние годы сильно исхудала, желая вернуть былую стройность. Ещё бы не похудеть, питаясь одним лишь белым хлебом и супом из цикория! И старость даёт о себе знать. Стала носить более пышные и яркие платья, чем в молодости, а своих придворных дам заставляет надевать только чёрное или белое. И всё же при дворе нашлась одна дама, которая осмелилась нарушить указ королевы. Леди Мэри Говард появилась на балу в бархатном платье, усыпанного жемчугом и кристаллами. Королева не простила ей эпатажа и велела слугам выкрасть платье.

Да-да! Именно выкрасть,а потом облачилась в него и прошлась перед фрейлинами. Подошла к хозяйке платья и спросила, как оно на ней сидит? - повторил сэр Блаунт и рассмеялся над сэром Джоном, который с недоумением уставился на него.

- Седые волосы Елизавета прячет под париками — продолжил Блаунт. - Их у неё больше семидесяти. Её платья со столь глубокими вырезами, что можно увидеть сморщенную грудь, живот и даже пупок стареющей женщины.

В последней фразе Маунтджоя сэру Джону послышалась завуалированная насмешка. Верноподданические чувства сэра Болле были задеты. Он вспомнил королеву, которую ему удалось увидеть перед отъездом в Испанию. Выглядела Елизавета величественно в платье из белого атласа с золотой вышивкой и с крупным жемчугом на шее. Поверх перчаток — драгоценные кольца с рубинами, каждое из которых стоило дороже его усадьбы. На немощную старуху она не походила. Лихо плясала гальярду, а там бесконечные прыжки, подскоки. Молодые уставали. А ей хоть бы что!

Опасные ведёт разговоры Маунтджой. Не стоит кусать руку, которая тебя кормит.

Хотя "Добрая королева Бесс" за сорок лет правления уже всем порядком надоела, но кто знает, что будет после неё... Следовало бы написать донос за неподчтение барона к королеве. Только с друзьями фаворита лучше не связываться.

Сэр Джон с облечением вздохнул, когда молодой аристократ растался с ним, небрежно кивнув на прощание. Их дороги разошлись. Каждый отправился к себе домой.

Проезжая через Элфорд, сэр Болле перекрестился перед городской церковью Святого Уилфреда, построенной по словам настоятеля, в четырнадцатом веке. Путь сэра Джона лежал на юг Линкольншира в Лаут. Сердце забилось сильнее, когда показались холмы Хаббарда, река Люда, извивающаяся через ущелье перед входом в город.

Затем высокий шпиль Церкви Святого Джеймса. Он был возведён лишь в нынешнем веке, в 1515 году. А в 1536 году горожане во главе с преподобным Томассом Кендалом охраняли церковную казну, когда в город прибыли комиссары короля Генриха Тюдора, чтобы оценить богатства церкви и пополнить королевскую казну.

Наконец — он приехал в свою усадьбу Торп. Дома его встретили не только жена и восемь его отпрысков, но и соседи, собравшиеся у них. Весть о своём возвращении сэр Джон послал с оказией.

Были здесь и семейство Каст, супруги Теннисон, сэр Уайн с дочерью, сэр Уильям Бранлоу, баронет из Хамби и Уотерсы — родичи Элизабет, супруги сэра Джона.

Встретили его как героя. И он невольно приосанился, желая соответствовать образу.

Жена погрузнела ещё больше, окончательно превратившись в дебелую матрону, а сыновья за год возмужали. Натаниель, Джордж, Чарльз стали совсем взрослыми, а дочери, пусть и не красавицы, но весьма миленькие. Значит, большое приданое им не понадобится.

Когда отмечали его возвращение, он захмелев, стал рассказывать про испанский поход. Приукрасил действительность, а потом велел распаковать подарки. Украшения испанки супруга приняла благосклонно, а портрет донны Овьедо её не обрадовал. Возможно приревновала, почувствовав в испанке соперницу. Пришлось сочинить, что он спас бедняжку и в благодарность та вручила ему свой портрет и драгоценности. Южная красота донны Ленор произвела на всех присутствующих неизгладимое впечатление.

Когда гости разъехались, отпрыски разошлись по своим покоям, а сэр Джон с супругой удались в опочивальню.

Не успели они ничем заняться, как раздались вопли сыновей и визг дочерей.

- Что случилось?! - натягивая на ходу портки, стал вопрошать сэр Джон.

- Дама из портрета вышла и пошла разгуливать по комнатам, - наперебой стали сообщать ему дети.

Сэр Джон не поверил, но на всякий случай решил посмотреть на портрет. Леди Леонор была на месте, только теперь лицо её было не в пол-оборота, а повёрнуто в фас. И ещё сэру Джону показалось, что на губах у неё довольная улыбка. Но когда он протёр глаза, то всё оказалось как прежде.

«Померещилось. Чертовщина какая-то!» - подумал он про себя и перекрестился. Оставшаяся ночь прошла спокойно, однако на следующую всё повторилось. Призрак дамы вышел из портрета и стал разгуливать по дому, пугая домочадцев спросонья.

Портрет сняли и убрали с глаз долой. Не помогло. Дама в зелёном прижилась в Торпе и не намерена была его покидать.

Сэр Джон сто раз пожалел, что польстился на драгоценности и взял портрет, но ничего уже было не изменить.

Так — Дама в зелёном стала привидением в доме Болле.

И даже после смерти сэра Джона в 1606 году, не исчезла. Со временем к ней привыкли. Леди Элизабет, пережившая супруга на сорок один год, смирилась с её присутствием. На смертном одре сэр Джон признался жене в содеянном.

Призраки тех, кого мы обидели, мстят таким образом. Как женщина, леди Элизабет, поняла соперницу.

"Тот, чья натура низости чужда,

Чужой беде сочувствует всегда.

Лишь тем вовеки жалость недоступна,

Чьё сердце подло, алчно и преступно".

(Кристофер Марло)