Платеро и я. Гранат

   Как красив этот гранат, Платеро! Мне дала его Агедилья, отбирая самое лучшее по тропинке Монахинь. Никакой плод, кроме как этот, в свежести питающей его воды, не заставляет меня думать. Он пышет здоровьем, свежестью и силой. Полакомимся?

   Какой желанный вкус, горьковатый и суховатый у кожуры, твёрдой и скупой, словно корень в земле. А вот первая сладость, слегка озаренная рубином, сладость зёрен, что кажутся прилипшими к коже. А вот, Платеро, плотная сердцевина, здоровая, наполненная, со своими тоненькими пленочками, изысканная сокровищница съедобных аметистов, сочных и сильных, словно сердце не ведаю какой юной королевы. Как она насыщенна, Платеро! Возьми, поешь. Как богата! С каким наслаждением зубы теряются в обильной спелости, радостной и красной! Подожди, я не могу говорить. Она даёт языку чувство, подобное тому у глаза, заблудившегося в лабиринте беспокойных цветов калейдоскопа. Закончилось!

   У меня нет больше гранатов, Платеро. Ты их не видел из загончика у погреба на улице Флорес. Мы шли вечерами... За упавшими изгородями виднелись дворы домов по улице Кораль, каждый со своим очарованием, и поле, и река. Слышался звук трубы корнетов и карабинеров и кузница Сиерры... Это было открытие какой-то новой части деревни, что не была моей в своей полной поэзии ежедневности. Садилось солнце и гранаты переливались словно несметные сокровища, рядом с ямой в тени,  мешавшей полным фигам выходцев их Саламанки...

   О, гранат, плод Могера, украшение его щита! Гранаты, открытые кошенильному солнцу заката! Гранаты с садика Монахинь, с ущелья Пераль, из Сабарьего, с тихими глубокими долам и с ручьями, где  розовое небо, как в моём воображении, остаётся до поздней ночи.