Зиночкин огород

В деревне редкая женщина не гордится своим огородом. Вот сидят на уличной скамейке деревенские дамы в ситцевых платочках, лузгают семечки, обсуждают последние новости. Вдруг одна, словно нечаянно вспомнив, говорит:
– А и засиделась я с вами, бабоньки. Так мне ж ещё сегодня морковку с огурцами полоть надо. Спасибо всем за компанию, только мне идтить пора наступила. За меня мои дела мужик не сделает...
И идет она на свой огород, и работает на нём с такой же гордой усталостью, как мужики, рубящие дом или баню. И хоть помогает ей куча ребятни – главная хозяйка на огороде она. Каждому даст своё задание и наругает за нерадивость.
Огород Зиночки, моей тетушки в Гривах, был особенным. Подобных ему на всю деревню было два или три. А дело в том, что состоял он как бы из двух частей: одна – на песчаном холме, другая – под холмом, на ровной «подошве». Та, что была на холме, имела два ската: крутой, где можно было зимой на лыжах ездить, и пологий, почти с незаметным уклоном. На две части делила огород деревенская, всегда сухая дорога. Сам огород при таком делении представлял из себя нечто похожее на «пустыню и тропики».
Как ни странно, соседствующие рядом. Холмистая часть огорода всегда засаживалась картошкой. Дело в том, что при таком раскладе хороший урожай был гарантирован даже в непогодное лето. Если оно было дождливым, крупный картофель вырастал на горе. Да такой, что копнешь два «гнезда» – ведро полнёхонько! А если всё лето стояла жара и дождь был редчайшей «божьей милостью», картошка в неменьшем объёме выкапывалась в низине, затененной к тому же яблонями, посаженными вдоль забора. Удобрений тетушка не жалела, потому, как всегда держала с мужем две коровы, бычка, поросёнка (а то и двух). Был период увлечения кролиководством, тоже накапливал немало навоза.
Во время посадки, как и во время уборки, в деревню к Зиночке приезжала чуть ли не вся дновская родня. Приезжали и к другим, но тетушкина «толока» была самой большой. Поэтому накануне, за день до приезда, она пекла чудо-пироги, ватрушки, тушила мясо с картошкой и сгоняла «псковское питиё» – самогон.
В не очень большом количестве, чтобы не соблазнять мужиков, но крепкий, как спирт.
Вся родня (и я в том числе – уже парнем считался) слезала с поезда на глухой остановочке, где горел один фонарный столб. Потом километра два топали по лесу
в деревню. В прохладной избе с часок отдыхали, «разговоры разговаривали», подшучивая над молодыми, а потом, взяв лопаты и вёдра, шли или на посадку (тогда из «бездонного» подвала доставали ящики с картошкой), или на уборку (тогда брали только вёдра и лопаты).
Копальщики поопытнее пользовались вилами. Ну, а таким, как я, городским пижонам, часто доставалось от тёти Зины «по шеям» за разрезанную картошку. Картошки Зиночка сажала соток 20-25, сразу под лопату и навоз. Мужики копали, а женщины разносили в ведрах навоз и картошку.
Сразу скажу: начало работы было «стахановским»: успевали и посмеяться, и поработать. По огороду бегом бегали. Но вот через 4-5 часов темп замедлялся, разговоры утихали, а в голове крутилась мысль: и зачем тетке столько картошки? А надо было: хоть из Дно и хлебец привозили (комбикорма давали по чуть-чуть), всё же основным кормом для животных было пойло, куда обязательно входил картофель.
Когда же солнце уходило в зенит, хозяйка всю «толоку» звала на обед. Мужикам наливали только по стопочке, чтобы «не раскисли», детям к пирогам – малиновый квас (Гривы славились малиной). После обеда, кто где, отдыхали с часок. Ой, как потом не хотелось идти на огород, но Зиночка своим трубным голосом могла поднять и чёрта. И вот снова работа до темноты... Наконец, дело сделано! Все бредут ужинать и сразу спать.
Одни мужики, которым тетушка уже не жалела бутылок, курили «Север» и громко разговаривали, вспоминая армию, женитьбу, деревенскую житуху и свою неожиданную урбанизацию (переезд в город). Утром все отправлялись на поезд с картошкой, щедро выделенной хозяйкой за помощь. Брали, кто сколько мог унести...
Весной мешочек-другой тоже перепадал городской родне. И было из чего: картофеля накапывали так много, что не только засыпали верхом глубокий подвал, но и зарывали под солому на огороде. А вот нижняя часть огорода для меня всегда была овеяна романтикой. И не потому, что там росли восхитительные огурцы, помидоры, клубника, ягодные кусты, огромные сливы и даже высоченная груша. Там росли огромные, в два-три обхвата ели и тополя, образуя рядом с дорогой как бы лес-великан. И среди этого леса стояла банька, выстроенная Сергеем, Зиночкиным мужем.
Сергей хоть и работал в городе весовщиком, руки у него были плотницкие, золотые. Банька поэтому была выстроена по высшему разряду, невзрачная на вид, но внутри непередаваемо чудная и пахучая вениками и еловой смолой. А рядом Сергей выкопал глубокий копанец (лопатой!), где водились не только лягушки, но и караси. За баней, по краю леса тек глубокий ручей, в тени деревьев-гигантов не пересыхающий никогда. Дно ручья было каменистое, из крупчатого гранита.
Попарившись, мы, мужики и парни, выскакивали голышом в лесок и ныряли или в копанец, или, раскинув руки, отдавали себя течению холодного ручья. Домой шли по тропиночке, вдоль которой стояли костры-дрова с непередаваемым ольховым запахом.
Иногда совместно набирали корзинку грибов. И опять хозяйка наливала мужикам «огненной жидкости». Но никогда я не видел, чтобы даже сильно подвыпившие мужики деревенские ссорились или дрались.
Красота лесов и полей вокруг, чистый-чистый, с дымком труб из деревенских изб воздух, отстраненность от суматошной городской жизни, формировали особый характер мужика-крестьянина, незлобивого, работящегоя, всё умеющего делать. Особенно в дальних от города «глухих» деревнях.
И сейчас я вижу, что из мегаполисов да и небольших городков люди, особенно пожилые, потянулись к земле. Но крестьянами они так и не стали, остались, как их назвал один известный писатель, дачниками. «Эта привычка к труду благородная» вроде бы осталась в них, чей корень, что скрывать, был когда-то деревенским.
Городская цивилизация, однако, наложила на них свою печать. Потому и убежден, что деревню дачниками не поднимешь... Да и подъёмна ли она теперь?