Первый снег

Когда пронзительный звонок будильника разбудил Вадима Петровича, он ещё долго лежал в кровати и не хотел вставать. С тоской смотрел через окно на серенький ситец неба и думал, что и сегодня его ждёт нелюбимая работа, до тошноты надоевшие больные и любезно заискивающий персонал, состоящий из молоденьких девчонок и уже зрелых дам.
- Вадим, ты думаешь вставать? На работу опоздаешь!
- крикнула из кухни жена.
Жену он давно не любил. Не потому, что завёл себе молоденькую любовницу под старые годы. Нет, она просто бесила его своей готовностью к унижению, словно в их разлаженной жизни была виновата она, а не он. Этот взгляд побитой собаки, когда Вадим врал ей про ночные дежурства, был намного невыносимее скандала, который уважающая себя женщина закатила бы ему.
И хотя побаливала голова со вчерашней лишне выпитой рюмки, Вадим Петрович заставил себя пойти в ванну, побриться, помассажировать тёмные круги под глазами и с удовольствием омыться по пояс холодной водой. Потом он вернулся в комнату и быстренько надел брюки и свитер, в которых обычно ходил на работу. С остальным гардеробом справился за пару минут и вышел к Наде на кухню.
- Есть будешь? – как всегда спросила жена. – Перекушу в больнице, - как всегда ответил он, впрочем, добавив лишнюю фразу. – А дети где?
- Уже в школу пошли, - тихо произнесла жена и виновато посмотрела на Вадима.
На бегу надевая плащ, Вадим клял себя, что зашёл в кухню, а не крикнул своё обычное «до свидания» и не выскочил на лестничную площадку.
В больнице ждала его неприятность: умер больной, которого он сегодня хотел выписать. Со дня поступления прошло уже две недели – срок достаточный для поправки здоровья, учитывая общее состояние медицины. Но больной старикан этого не понимал и приносил массу хлопот медперсоналу отделения.
- Эх, дурак, - укоризненно подумал о себе Вадим Петрович, - надо было ещё вчера отправить его домой, дома бы и умер. А теперь пиши всякие бумаги!
Он прошёл в ординаторскую, сел за стол и закурил. Взял историю болезни умершего и машинально зашуршал листами. Внезапно в графе «место работы» мелькнуло – «инвалид войны I группы». Вадиму Петровичу вдруг стало не по себе, глухо застучало сердце, а голова заболела ещё больше. Он ведь был послевоенным мальчишкой и хорошо помнил ордена и линялые гимнастёрки солдат, вернувшихся с войны. Пилотки с алой звёздочкой, которые перемерили все мальчишки его улицы.
- Вера! – крикнул он в коридор полненькой медсестре. – Никого ко мне не пускай, я занят.
Вера поправила белую шапочку и сказала столпившемся у дверей больным и их родственникам:
- Разойдитесь, граждане. Вадим Петрович сегодня не принимает.
- А когда? – зароптала толпа.
- Не знаю, у доктора сегодня неприятность.
Вадим Петрович вдруг подумал, что случившееся этой ночью, вовсе не неприятность, а приговор ему, как врачу. Нет, он ни в чём не отказал старику и даже при поступлении осмотрел его и назначил лечение. Мало ли что могло случиться – возраст. Но потом он забыл о нём и, если заходил в палату, что делал крайне редко, старика не замечал и всё внимание уделял молодым и крикливым. Впрочем, это внимание ограничивалось парой разносов излишне умным больным и на закуску анекдот, под который льстиво гоготали сорокалетние мужики.
Старик лежа, отвернувшись к окну, и не принимал участия в разговоре. Ему было плохо, но никто этого не замечал. Не замечал и Вадим Петрович…
Когда же он стал не замечать боль людей? Не тогда ли, когда проклятое зелье взяло над ним власть, и он уже не мог обойтись без подарков больных всё равно чем – деньгами или водкой?
А, может тогда, когда впервые солгал жене и увидел в её глазах не обиду, а растерянность и страх? Со временем он стал замечать, что начальство тоже боится его потерять, что он незаменим: это придало ему уверенности в своей безнаказанности, он стал своеобразным Богом для больных и медсестёр. Робкие жалобы на грубость и невнимание не встречали отпор со стороны больничного начальства.
Вадим Петрович открыл дверцу стола и достал недопитую бутылку и стакан. Вкуса он не почувствовал, и тепло, разлившееся по телу, только раздражало его.
В дверь постучали. Вошла маленькая старушка в стёганой цигейке и шерстяном платке.
- Можно к вам, доктор?
- Вам же сказали: я занял. Что у вас?
- Я насчёт мужа. Когда его можно будет забрать?
Впервые Вадим Петрович растерялся. Он смотрел в глаза этой небольшой женщине, потому что привык так смотреть, и не находил в них осуждения, которого, как казалось ему, заслуживал. Он видел в них печаль и жалость; от этого ещё больнее стало в груди и захотелось тут же, при этой старушке, налить стакан и выпить.
- Забирайте, бабуля, своего деда сегодня. Простите, что не смог вылечить…
Старушка покачала головой и тихо пробормотала:
- Господь простит. Оно, конечно, от старости лекарства нет. Но всё же я надеялась, что поживёт ещё мой старик… А теперя…
Старушка вытерла слёзы тыльной стороной ладони и вышла из кабинета. Вадим Петрович подошёл к окну. За окном падал первый снег. Белые снежинки, как белое чудо, падали на землю и исчезали от её ещё осеннего тепла…
Вадим Петрович сел за стол, достал чистый лист бумаги и, немного подумав, написал посередине одно слово: «Заявление»…