История одной деревни

У деревни Гривы, откуда кор¬ни мои, моих детей и вну¬ков, судьба удивительная. Ее про-шлое уходит в тьму конца 19 века, когда была построена железная до¬рога на Псков. Мужики, срубившие здесь первые избы, знали, где стро¬ить – подальше от города с город¬скими «захребетниками» и чинов¬ным грозным начальством. Пото¬му и построили деревню в лесу, с верстовыми расстояниями от про¬езжих трактов и самой «железки». Крестьяне во все времена рассуж¬дали традиционно:
Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев,
и барская любовь…
Потом, во времена очередных «реформ» над селянами, такие деревни «умное начальство» назовет неперспективными и погубит их. Но в тех условиях развития села Гривы считались большой деревней, на¬считывали около пятидесяти крестьянских дворов.
Дед Мой Василий Федоров был родом из деревни Дуброво, что раскинулась на берегу
Полонки. Познакомился он с моей бабушкой Антониной во время очередной деревенской гулянки с качелями, играми и пирогами. Тогда
деревни общались между собой, делились женихами и невестами. Василий полюбил тихую, скромную Антонину, женился и стал жить в Гривах. Деревню окружали большие поля, пригодные для пахоты и заготовки сена, лесные угодья со строительным лесом. Василий, вернувшийся из плена Первой мировой, жадно взялся за хозяйство. Построил самый большой в деевне дом, завел три лошади и много скота, прикупил кое-какую сельхозтехнику. В деревне считался он богатым крестьянином, потом получил почетное звание – «кулак», хотя таковым и не был, сам гнул спину
на не очень плодородной земле. Когда началась коллективизация и деревню Гривы отнесли к совхозу «Искра», дед в совхоз вступить отказался. Трижды его обкладывали «твердым заданием», отбирали почти все зерно. На этом и кончилась воспитательная работа с Василием, и загремел он «под фанфары» на Синявинские болота около Питера, на пять лет. Ста¬ли безотцовщиной четверо его детей, развалилось хозяйство, по¬мерла жена Антонина. Правда, огромный дом не отобрали. Там по¬началу и жили дети, пока две сестры не перебрались в город, оставив младших брата и сестру в пустующем доме. Хорошо, что Василия отпустили по «УДО», назначив ему два года принудительных работ в совхозе «Искра». По¬том началась Отечественная вой¬на, деда по старости и с его «биографией» в армию не взяли. Он так¬же переселился в Дно и стал работать возчиком. А младшие дети так и жили, то в городе, то в деревне.
На северной стороне города был лагерь для молодежи, откуда угоняли в Германию. Дед Василий, овладевший немецким языком в плену, частенько просил немецких офицеров отпустить подростков. Иногда они соглашались и отпуска¬ли, по сути пацанов, в семьи. Но это были редкие случаи, пересыльный лагерь работал, как часы…
После войны деревня Гривы оказалась наполовину со¬жженной. Сгорел и дедов огромный дом. Однако начали возвращаться с войны мужики, вновь воз¬родилась деревня, стала еще богаче и краше. На это сразу же обратило внимание совхозное начальство. Деревенские земли, сенокосные луга были вновь включены во владения совхоза «Искра». Сруби¬ли большой скотный двор, конюшню, зернохранилище. Пахотные земли начали засевать. Но не при¬жилось совхозное производство в Гривах, мешало отсутствие дорог и переезда через железнодорожную линию. Потом переезд все-таки сделали, но из-за частых аварий вновь закрыли. Лошадей и скот пе¬ревели в центральную усадьбу, зерно¬хранилище со временем развалилось. Так закончилась эпопея коллективизации в Гривах и началась эпопея частных хозяйств. Селяне завели по 2-3 коровы, множество другой скотины. Каждая изба имела свой огромный ого¬род, сад. Водилась в деревне и «живая деньга», потому что мужики успевали и хозяйство вести, и на «железке» работать. Но все это давалось нелегко, земля-то оставалась совхозной. Девять стогов сена накоси совхозу, десятый – бери себе! За землю, за скотину душили налогами. Но гривские считали себя счастливыми по сравнению с «крепостной судьбой» других деревень.
Моя замечательная тетушка Зина, о которой я нема¬ло написал в «Дновце» (см. очерки «Зиночкин огород», «Зиночкино хозяйство») и была той младшенькой, которой вместе с братцем Ко¬лей пришлось вить новое послевоенное гнездо в Гривах. Зимой на саночках навозили ребятишки бревнышек из леса. Дед Василий с зятем Костей, мужем старшей сестры Клавы, срубили за лето избенку, покрыли ее щепой, пристроили сараишко. Так тетушка выбрала себе судьбу селянки и лишь на пенсии, когда деревня, как «неперспективная», начала исчезать, перебралась с мужем-пенсионером в город. Ох, как нелегко далось им это решение, как они скучали по родной деревне! А брат Коля ушел в армию и после нее в деревню не вернулся.… Но сколько бы лет не проходило, вся гривская родня, их семьи часто наведывались в Гривы и на «пахоту», и на «сев». Все до конца жизни тайными корнями были привязаны к земле.
Много бы можно было рассказать удивительного, интересного об истории лесной деревеньки, за судьбу которой и тысяч подобных ей болит мое сердце. Сейчас в Гривах одни дачники, и те – наперечёт, хватит пальцев на од¬ной руке. Такова судьба русской деревни. Власть всегда для нее была мачехой. Конечно, случалось чудо, и несколько лет, что в царское, что в советское время, деревни, ар¬тельный и частный труд, благоденствовали, процветали. Но урбанизация, ложно понимаемые приоритеты вновь губили деревню. Наше время – не лучшее для нее, а может быть, даже и гибельное. Порушили артельный труд, разогнали селян, частный возродить не сумели. Маются, бедствуют редкие фермеры, усохли, скукожились, как «шагреневая кожа», бывшие колхозы и совхозы. Деревню заменили агрогородки с промышленным хозяйством, но и им житья не дают. Россия потеряла продовольственную независимость, в магазинах «апельсины из Марокко» (была такая книжка), яблоки из Италии и т. д., и т. п. Грустно все это, господа!
Когда я иду через переезд, то всегда посмотрю вдоль линии на запад, в сторону гривского леса. Там – «моя деревня, там мой дом родной». И снится она мне и бередит душу к концу жизни…