Лагушок

Лагушок

Вопреки расхожим мифам, самогонный аппарат не был обязательным атрибутом каждого крестьянского хозяйства. Потому что особой необходимости в нем не было. Селяне с огромным удовольствием употребляли бражку разной крепости рецептуры. Потому что процесс изготовления бражки времени много не занимал, особых ресурсов не требовал, использовались все плоды недолгого российского лета. Собрал остатки яблок-ягод, что в заготовку на зиму не ушли, "зарядил" все это в бочоночек-лагушок и остается лишь ждать, когда бражка вызреет. Обходились без дрожжей и обилия сахара - слишком уж затратно. Для постановки браги собирали дикорастущий хмель.
Употреблялась бражка отнюдь не в огромных количествах, а качестве угощения. А гости считали приличным прийти со своей бражкой. Меру знали, и гостили не дольше, чем могли. Потому что каждого на утро ждало свое хозяйство. Дела и заботы ограничивали время праздневств.
С бражкой ходили-ездили на покос. Помнится, у деда был пузатенький пятилитровый чайник с плотно притертой пробочкой. Как раз для косьбы. Помахал косой, смахнул со лба пот да и освежился бражкой из чайника, укрытой от солнца в тенечке или в струе родничка в недалеком овражке.
С этим же чайником дед выходил на различные гульбища-"массовки". Так назывались сходки на природе по случаю различных событий - от первомая до именин-крестин. Бражкой сопровождались компанейские выходы на природу.
Практически в каждой селянской семье имелись специальные лагушки-бочонки, в которых ставилась и доходила до нужного качества бражка. Изготовляли их умельцы-бондари под индивидуальные заказы- пожелания. Мастерство утеряно четверть века назад, уже тогда последние мастера жаловались на отсутствие необходимого материала. Каждая досочка для лагушка подбиралась и готовилась очень тщательно, структура дерева внимательно изучалась и очень часто заготовки отбраковывались в процессе работы. С учетом наплыва различных алюминиевых фляг или иных емкостей массового производства образцы бондарного искусства были слишком затратны. Ширпотреб убил и этот промысел. Те бочковые подобия, которые сейчас предлагаются, имеют право называться бочками. Но не более того.
Во второй половине ХХ века широкие семейные застолья начинались казенными напитками, но регулярно завершались бражками. Сельские свадьбы, особенно на второй день торжества, исправно украшались настойчивыми тетеньками, обходивших гостей с чарками-граненычами и чайничками все той же бражки. Иначе праздник становился слишком накладным. Размах и удаль приветствовались всегда, но и подход был хозяйский. Жить старались по средствам, а не по понтам-амбициям.
Сейчас изготовление бражки перешло на стадию банального изготовления сырья для процесса самогоноварения. Самогонный аппарат как чуть ли не последняя массовая отечественная продукция получил уверенный спрос и стал в индивидуальном хозяйстве столь же необходимым инструментом как топор. Или даже более важным подспорьем. Потому что слишком уж много хозяев и топором-то пользоваться не умеют. Навыки не почерпнешь в форумах.
И вот на фоне всех этих сведений вспомнилась криминальная история про лагушок. Эта история абсолютно провинциальная, без детективных изысков и кошмарных кровопролитных подробностей.  У моего доброго друга был дед Григорий.  Он был ветераном войны. Сейчас их осталось невероятно мало, а в те времена, о которых пойдет речь, ветеранов хватало.
Конец 70-х годов прошлого века. Ветеранам Великой Отечественной войны тогда начали оказывать активнейшее уважение и воспомоществование. Появилось понятие «ветеранские продуктовые наборы», талоны для ветеранов и специальные магазины для ветеранов. В этих магазинах по талонам продавался заветный дефицит. Обувь, чайные сервисы и даже джинсы. Конечно, ветеранам все это было чаще всего и не нужно, но очень нуждались в этом молодые члены их семей.  С удостоверением ветеранов можно было приобрести мебель – диван там или шкаф. Даже холодильник или телевизор. В свободной продаже этих бытовых приборов зачастую не было. В итоге ветеранов стали сильно уважать – меркантильный этакий псевдопатриотизм прорезался. У родственников, которым ветеранские блага перепадали.
Дед Григорий тоже был ветераном. О войне он особо не рассказывал – призвали, обмундировали, погрузили в эшелон, а эшелон попал под бомбежку. Контузило. С контузией списали, потому стал ветераном, даже до фронта не доехав. Но в 70-х годах ему выдавали всякие юбилейные медали и наделили льготам фронтовика. Военкомат этим тщательно занимался и следил, чтоб ветеранов не обделили.   
Кстати, по случаю столь пристального внимания военкоматов выявлялись порой удивительные казусы. Даже скандалы. Лично я помню достаточно гнусную историю с одним ветераном, который считал своим долгом приходить в школы и рассказывать школоте о своих подвигах. Приходил, чаще всего, по различным праздникам, включая 8-е марта, затянутый во френч, на котором блистали ордена и медали. Орденов было много и достаточно весомых. За давностью лет и детской памятью не помню уж какие именно ордена, но солидные. И этот ветеран очень пафосно и заученно рассказывал ученикам про войну.
Согласно его сообщениям, он был накоротке с видными полководцами и маршалами, тонко знал смысл тактики и стратегии, подсказывал военачальниками тонкости маневра и боевых операций. Любил рассказывать, как сбил в окопе из пулемета вражеский самолет. Иногда в рассказе он сбивал этот самолет из винтовки. Или автомата. Версий было несколько, но каждая версия завершалась тем, что к нему подходил легендарный маршал и лично вручал ему орден. Поскольку этот пафосный ветеран появлялся в классах постоянно и неуклонно, то  мы, будучи еще учениками начальных классов, услышав, что впереди «классный час» с посещением этого пафосного ветерана, спорили о том, про какой вариант сбитого самолета тот будет нам докладывать. Марки самолетов тоже варьировались.   
Но кончились эти воспитательно-патриотические выступления похабно: военкомат для подтверждения ветеранских льгот провел серьезную проверку всех ветеранов. И выяснилось, что у школьного завсегдатая ни орденов, ни медалей, ни заслуг нет вообще.  Оказалось, что был он заурядным писарем в глубоком тылу и присвоил себе награды, не нашедшие своих героев. Потому герои погибли. Каким-то хитрым образом этот деятель награды сумел себе присвоить. Без приказа о награждении, конечно. В бюрократию, даже армейскую или особенно армейскую, трудно писарю пробраться. На том и спалился. Не подтвердил военкомат его награды. И после этого охочий до почитания тыловой писарь вынужден был от позора подальше переехать куда-то вдаль, а оставшиеся члены его семьи замкнулись и чувствовали себя весьма неуютно.
Но дед Григорий тягой к пафосам не страдал и свою причастность к войне не афишировал. Не выпячивал. Но однажды контузия ему серьезно пригодилась. Потому что дед Григорий совершил убийство. Убийство примитивное, банальное и абсолютно бытовое.
Дело было так. Овдовел он рано, как только вышел на пенсию. И некоторое время жил одиноким пенсионером в небольшом доме с огородишком и плодово-выгодным садом. По каким-то соображениям (быть может, даже из нежных чувств) начала к нему заглядывать в гости соседская одинокая бабулька.  Сверстница, лет этак под шестьдесят.  Или чуток постарше.  Дед Григорий отвечал ей гостеприимством.
Одним из предлогов зайти в гости к деду Григорию было посещение бани. Не совместное с дедом Григорием, а раздельное. Мало того, что дед был отчаянный парильщик, и его махание веником на полке не всякий крепкий мужик мог выдержать, тем более - изрядно пожившая старушка, но еще влияла и вполне понятная экономия. Истопить сельскую баньку – это значит натаскать воду ведер с десяток, дрова сжечь и прочие усилия. Достаточно напряжно и затратно. И бабулька решила, что вполне уместно посещать баньку деда Григория после того, как тот напарится, не утруждая себя истоплем собственной баньки. Дед Григорий с этим согласился. И такая постановка дел стала традиционной.
Но был дед Григорий шутник и затейник. И как-то по осени вздумалось ему постучаться в дверь баньки, где бабулька мылась. Не просто постучаться, а дверцу распахнуть. Что старушке не понравилось. И взяла она тяжелый банный ковшик, прихватила из колоды горячей воды да и плеснула в деда. Дед взматерился от столь неожиданного поступка, выхватил из ее рук ковшик и тюкнул бабульку по голове. Насмерть.
Потом, поняв, что сотворил смертоубийство, не особо раздумывая, закопал ее тело в огороде – как раз картошку недавно выкопал – а одежонку всякую, что соседка в предбаннике разложила, в печке банной каменки и сжег. Соседку хватились лишь через некоторое время, обратив внимание, что из дому не выходит, сельпо не посещает. Дом посмотрели и не нашли. Сообщили о пропаже в милицию (тогда нынешняя полиция так называлась).  Милиционеры провели розыски, нагрянули и к деду Григорию, даже по огороду походили, вилами землю потыкали. Ничего не обнаружили. Претензий не предъявили.
Но через месяц дед Григорий не вытерпел, пошел в милицию и сам на себя донес. Сознался в смертоубийстве. Показал, где тело закопал и рассказал, как все было. Старушку схоронили, а деда Григория очень быстро направили в суд. Суд учел чистосердечное раскаяние и ветеранский статус деда, потому гуманно назначил ему наказание в пять лет. Соседки, собравшиеся в зале суда, услышав столь мягкий (по их мнению) приговор, долго возмущались: - Этак скоро всех старух ковшиками перебьют!
Вышел дед Григорий года через три – случилась очередная амнистия, которая, как тогда было принято, ветеранов войны обязательно коснулась.  Особо не скучал и не переживал, ущемленным себя не чувствовал. К тому же, пока он был на казенных харчах, в солидном объеме скопилась пенсия. Потому дед Григорий жил размерено и самодостаточно.  Столярничал и плотничал немного по просьбе соседей, огородничал и садоводствовал.  Завел даже кроликов, которым косил на полянке сено вверху своего огорода.  И, естественно, ставил бражку в лагушке. Несколько раз пришлось этой бражки отведать.
Как-то с внуком его выехали на рыбалку. Переночевали у костерка, утром удачно половили да и вечерком клев удался. Когда солнце поднялось, рыбка поклевывать перестала, начали домой собираться. И решили заехать к деду Григорию, рыбкой его на уху-жареху наделить. Заехали, поговорили,  дед решил нас бражкой угостить.  Помогли ему лагушок с бражкой из сеней вытащить. Расположились между кустами смородины в тенечке под разлапистой яблонькой. 
Наливаем в ковшик бражку да пьем. И приспичило меня спросить:
- А не этим ли  ковшиком бабульку захлестнул?
- Нет,-  ответил дед Григорий, - тот ковшик в суде остался, как вещественное доказательство.   
И начал рассказывать, как в лагере срок отбывал. Сидел в полном смысле этого слова. Сочли его старым и работами не напрягали. Особо мне понравился такой момент из его рассказа:
- А еще там паренек был молодой, только-только на пенсию вышел, так он очень огорчался и томился. Его закрыли за то, что комбикорм пропил, мешков пять на вино поменял, на ящик вина. Даже половину ящика с другом выпить не успели, их со двора пьяными и забрали. На два года определили…
В конце 80-х дед Григорий помер. Домик его достался внуку по наследству. Внук использовал его как дачу. Потом решил продать. Как земельный участок. Сам дом уже почти развалился, крыша прохудилась, сарай повалился. Разруха, в общем. Потому что в доме никто не жил. Бывали какие-то квартиранты, но все, как правило, были такие веселые, что соседи требовали от них избавиться. Как бы округу не спалили. Долго квартиранты не задерживались. 
Дом продали, а мне внук деда Григория на память подарил лагушок. Тот самый, из которого мы бражку не раз пили.  Обосновал подарок тем, что дед меня очень уважал. Уж не знаю за что.
Я поначалу считал, что лагушок – изделие деда Григория. Но когда решил его подновить-подреставрировать-подкрасить, выяснилось, что лагушок значительно древнее. А ободья, его стягивающие, сделаны из полосок толстой меди. Такие лагушки в конце 19-го века делали.  Сейчас этот лагушок стоит у меня в столовой. Как подставка под цветы, точнее – под пальму. А бражку на самогон я ставлю в двухведерных стеклянных бутылях. Удобнее. Хотя и не столь скрепно, как в лагушке.