Виктор Глотов. Послевоенные годы. Часть 1

Я уже писал, как весть о Победе достигла нашего поселка и школы, с каким ликованием мы ее встретили. Что и говорить - Победа была долгожданной и выстраданной, Ее терпеливо и долго ждали, и вот она наступила!

Жизнь после мая 1945 года материально не стала легче, все понимали, что в одночасье ее не переменишь, но зато почувствовали огромное облегчение, конец тяжким и тревожным ожиданиям.

Люди, собираясь у конторы, перед сеансом кино в клубе, заявившись по-соседски, или просто встретившись  на улице, очень оживленно и взволнована  обсуждали все происходившее в стране. Кто радовался, кто вздыхал, кто был чрезвычайно оживлен и взволнован - не было равнодушных и безразличных.

Летом, а особенно осенью 1945 года, на прииск стали возвращаться солдаты. Появилось много новых людей, доселе невиданных. Мы знали множество семей, живших без мужчин. То, что  работали на производстве женщины, матери наших сверстников, их старшие братья, считались обыденным, нормальным и незыблемым явлением.  Мысли, что у них где—то был отец, муж, никогда не возникали в голове. А тут - на тебе! Появляется человек в военной форме с солдатским вещевым мешком и чемоданом в руках. Все довольны, счастливы, сияют и смеются. Война с немцами закончилась и шла массовая демобилизация. Я был в некоторых семьях своих друзей, знакомых и помню ту особую атмосферу радости, когда долгожданный, родной, и в то же время чем-то незнакомый человек ходит по квартире, сидит за столом и возбужденно о чем—то разговаривает, а все ему внимают, буквально разинув рты.

Был я у своего дружка Вовки Шишкина - вернулась в фронта его старшая сестра. Был у Распопиных - вернулся из Германии отец. Был на 7-й линии у Пинегиных - отвоевал старший брат из их большой семьи.

Ходил молодцом - вся грудь в орденах и медалях. Подвыпившие родственники и друзья бродили по улицам прииска обнявшись, с гармошкой, с песнями и пляской по пыльной дороге. Минуты встреч, о которых люди мечтали много лет, наконец-то  наступили. Пришел мир, но долго  еще порядки и  обычаи, вызванные  войной, трудностями тех лет, чувствовались во всем укладе жизни нашего прииска.

О подготовке к войне с Японией не знали, но  все равно чувствовалась какая-то скрытая напряженность в жизни страны, прошло три месяца после Победы, а многих  солдат почему-то не демобилизовали. Люди, побывавшие летом в Хабаровске и дальше на Западе, о чем-то смутно догадывались, что-то  неопределенное слышали. Знакомая учительница ездила в отпуск в  Сибирь, рассказывая у нас дома о поездке, говорила, что ночами сюда на Восток, движется большое количество военных эшелонов, Что бы это значило? И все, слушавшие ее, тревожно замолкали, Неужели опять война? Опять тревога за своих близких людей?

Война в августе 1945 года все же началась. Известие о ней вызвало легкую панику и большое волнение: Япония близко от нас, как, будут развиваться военные действия неизвестно, а вдруг будут бомбить и оккупировать прииск? В клубе собрали все взрослое население, рассказывали о положении дел на восточном фронте и призывали к бдительности, вдруг появятся шпионы, лазутчики, парашютисты, парашютисты. С Сомни как-то пришла  женщина и сказала, что там видели подозрительных  людей в
каких-то необычных одеждах (у страха глаза велики). Тут же была организована облава из пожарных охранников и добровольцев, Подозрительных выловили. Ими оказались трое дражников (рабочих драги), одетых в одинаковых непромокаемых спецодеждовских плащах. Там они просто-напросто рыбачили. Было приказано рыть бомбоубежища, иметь в каждом доме противопожарный инвентарь: бочки с водой, ящики с песком, сделать  светомаскировку. В кузнечном цехе мастерских начали, ковать специальные щипцы для захвата зажигательных бомб, чтобы, не дай бог, японцы не сожгли наш деревянный поселок. На окнах конторы крест- накрест наклеивали полоски белой бумаги, чтобы они, родимые, не вылетели во время бомбежки.  В завершении всего на вершине седьмолинской сопки как-то среди ночи бабахнул мощный взрыв - это подорвали динамит, чтоб приучить население к взрывам во время учебной воздушной тревоги.

Прошло несколько дней. С фронта приходили радостные вести о наступлении наших войск. Возбужденное напряжение стало спадать: забросили недостроенные убежища, отмыли окна конторы от бумаги, забыли про светомаскировку. Тогда, помню, всех взбудоражила весть о двух атомных бомбах, сброшенных американцами на Японию, Толком никто ничего не знал, но наслушавшись о колоссальной мощи взрывов, невольно зауважали американцев, даже появился некоторый страх перед ними: такого оружия свет еще не видывал.

Папа в это время все еще был в Германии, в каком-то неведомом городе Ауэрбахе. От него часто приходили письма и даже фотографии Он и мы шали демобилизации, но его возраст еще придерживали Я уже писал о его фронтовых письмах- треугольниках, но кроме писем был еще один источник общения - радио. По-моему в 1944 году то ли по Центральному, то ли по Хабаровскому радиовещанию стали передавать письма от фронтовиков с просьбой передать приветы родным и близким. Несколько таких радиописем было адресовано и нам. Слушали такие передачи многие односельчане и на следующий день всегда поздравляли с хорошей вестью и радовались вместе с нами.

Наконец, поздней осенью 1945 года мы получили долгожданное известие о демобилизации. Дорога из Германии до Дальнего Востока длинная, долгая и даже опасная. При движении через Польшу, под их поезд была заложена мина, но крушения не произошло, лишь паровоз сошел с рельсов.  Говорили о подозрении, что это постарались «польские патриоты», Так что, пока папа добирался до Хабаровска, навигация на Амуре закрылась и ему пришлось жить там, дожидаясь прочной ледовой дороги. По-моему, он вначале самолетом долетел до Николаевска, а затем на перекладных добирался до Херпучей.

На дворе был уже конец декабря, канун Нового 1946 года. Я был в школе на уроках, когда туда позвонили из Оглонгов и сказали, что отец уже там и с часу на час будет дома. Мы с сестрой Людой не стали дожидаться его приезда, а отправились в Оглонги пешком.  Хорошо помню этот ясный морозный день, когда на полпути до цели нам встретилась мчащаяся кошевка, а в ней закутанный в тулуп наш папа. Трудно передать словами всю радость этой долгожданной встречи. Теперь вся наша семья была в полном сборе.

На следующий год мы переехали из барака на свою прежнюю квартиру, более просторную. Ежегодно ранней весной стали покупать поросенка и откармливали его до поздней осени - свое мясо, обзавелись двумя козами - Манька и Белка - хорошие, молочные козы, но сколько было с ними неприятностей, особенно с молодой Манькой. Она оказалась очень пакостливой скотиной, Вместо того, чтоб спокойно пастись, она почему-то любила посещать чужие огороды. Сколько раз мне приходилось изгонять ее оттуда, сколько нам жаловались соседи, а однажды на нее натравили собаку и та прокусила у удиравшей Манька сосок, Мы очень беспокоились, что коза перестанет доиться и будет болеть, но все обошлось - через некоторое время ранка зажила.

Вскоре с козами расстались - продали их и купили корову вместе с теленком. Не знаю почему, но покупку эту совершили довольно далеко - аж на Нижней Пашне, в поселке за 15-18 километров от прииска. Вели ее на новое место жительства целый день, делая остановки для отдыха и подкормки. За лето папа срубил прекрасную просторную стайку вместе с сеновалом. Там же жили куры и поросенок. Что и говорить: хозяйство совершенно необходимое в селе. Все хорошо, но с коровой нам крупно не повезло, Она оказалась, как говорится, очень непутевой. Во-первых доилась неважно - 6 или 5 литров молока в день летом, а что тогда говорить о зиме. Во-вторых, пакостливой оказалась почище Маньки - она страсть любила жевать тряпки. В стаде ходила плохо, все норовила спрятаться в кустах, а затем вернуться в поселок. Бредет по улице, вдруг увидит у кого-нибудь во дворе на веревке сушится белье, без страха заходит и жрет все подряд: наволочка - наволочку, рубаха – рубаху,  простыня - простыню. Соседи не раз приходили к нам с претензиями, приходилось расплачиваться за ущерб.  У нас самих немало пропало вещей, в том числе единственное мамино крепдешиновое платье, которое она повесила проветриться от нафталина. Мы пытались отучить скотину от этой пагубной привычки. Как-то купили, наверное килограмм красного молотого перца. насыпали его в старую наволочку и повесили на забор. Корова в это время была закрыта в стайке. Выпустили ее и она, увидев тряпку, сразу ринулась к ней, схватила зубами и принялась жевать. Перец жжет, изо рта красная пена, сама выпучила глаза, мычит утробным голосом, мечется по вагону, но „тряпку все же съела! Ну и что отучили ее есть тряпки? Ничего подобного: как ела, так и продолжала есть Пришлось ее осенью забить на мясо.

Спустя некоторое время купили другую корову. Манька была полная противоположность первой: очень удойная и спокойная, прилежно паслась в стаде, а к вечеру возвращалась домой, извещая о своем прибытии мычанием, Ее ожидали не только мы, но и наш маленький кабанчик, который с приветливым похрюкиванием спешил к ней навстречу. Вначале я думал, что они так дружны потому, что живут в одной стайке, но однажды заметил, как тот пристроился к вымени лежащей коровы и насасывает
молочко, Корова же лежит довольная и спокойно пережевывает жвачку. После этого пришлось нахала под вечер закрывать в загон, Он первое время визжал, бесился, услышав мычание коровы, но вскоре свыкся.

Один год вышла большая неприятность с сеном, Тогда многие косили его на лугах за поселком Сомня. О том, что луга кому-то принадлежат никто и не подозревал И вот, в один прекрасный день, когда стога уже стояли, явилась комиссия из Удинского колхоза и опечатала все сено, заявив, что оно накошено незаконно, на колхозной земле. Был скандал, все пострадавшие возмущались, но закон на стороне колхоза и пришлось распрощаться с запасами на зиму. Косить пришлось снова на другом месте, на школьном покосе. Уже стоял август, трава стала желтой и грубой, но без корма не остались.

В декабре 1947 года была отменена карточная система и прошла денежная реформа.  На новые деньги обменивалась лишь определенная сумма и в короткий срок, а остальные запасы - увы, пропадали. В нашей семье, кроме родительских зарплат, иных  не водилось, так что эта сторона реформы нас не коснулась. Мы так привыкли к карточкам, что даже не верилось в свободную покупку в магазинах любого товара и в любом количестве, только плати деньги. Первой моей «вольной» покупкой было полкило конфет- подушечек, причем деньги накопил сам, собирая по пятачку, по гривенничку. Запасов продовольствия  на прииске было мало, поэтому первое время, до открытия  навигации, отпуск в одни руки хлеба и других продуктов был ограничен, но затем все наладилось.

В те годы дети постарше могли  подрабатывать помогать родителям. Самым распространенным делом была промывка золота. Надо было иметь деревянный лоток, скребок, лопату и, бродя где-нибудь по старым выработкам, промывать породу, доставаемую из старых шурфов, ям, предварительно очистив их от глины и торфа. Я тоже промышлял таким образом, Мне выдали соответствующий документ, с которым я отправился в золотоскупку. Продавщица меня спросила, что я буду покупать. А до этого я «глаз положил» на урюк. Янтарный, сочный, ужасно вкусный, лучше его ничего не было на свете. Она отвесила мне этого лакомства половину мешка.
Я  притащил его домой и тут же принялся поедать, не подумав даже помыть в воде. Как результат - сильное отравление. Наверное, поэтому мне этот эпизод из детства запомнился.

Примечательным явлением после денежкой реформы было то, что ежегодно 1 марта проводилось  снижение цен на все основные виды продовольствия и  товаров, жизненный уровень населения становился  все выше, люди стали лучше питаться, лучше одеваться, больше думать о духовном и прекрасном. Вовсю работы приисковый клуб, библиотека, была организована прекрасная художественная самодеятельность. Ставили серьезные пьесы советских  драматургов, причем участвовали в их  постановках приисковая интеллигенция, молодежь. Ежегодно были гастрольные концерты артистов из Хабаровска, как-то побывал даже зверинец.

После тяжелых военных лет люди стали как бы оттаивать, отходить душой. Думы о хлебе насущном понемногу отодвинулись на второй план.

Будучи последний раз на прииске, я долго разговаривал с Генкой Никифоровым - по прозвищу Канка.  Он в молодые годы был заядлым артистом и выступал в приисковой самодеятельности много лет.  Хотя он сейчас опустился и спился, но нам было о чем поговорить, что вспомнить.

В октябре 1947 года у нас прибавилась семья - родилась сестра Таня. С ее появлением на свет, возникло множество обычных в таких случаях проблем: болезни ребенка, уход, питание (она была искусственница), стирка пеленок, тепло в квартире, а чуть подросла -и няньки.  Мама с ней долго не сидела, нужно было выходить на работу. Летом особых проблем не было, мы с сестрой были уже взрослые и нянчились с Таней, как положено. С началом учебного года, с первого сентября, пока до детского садика, нужна была нянька. Помню,  первая недолго  была дивчина с  Западной Украины. Я уже упоминал, что на прииск привезли несколько семей обвиненных в пособничестве Бандере.  Сейчас бы таких людей кое-кто и славил за «крутой» национализм, но тогда, в 1947, 1948 годах, они были пособниками врагов советской власти.

По-русски эта девушка разговаривала плохо Говорила Татьяне: «Ходи до мэнэ», Та ее не понимала и дичилась. Да и была она какой-то нерасторопной, неряшливой и тихой.  Одним словом – долго она у нас не задержалась. Затем появилась  какая-то женщина, уже в возрасте, тоже сосланная из Сибири. Там у нее осталась семья, родственники. Насколько я помню, ее ссылка была связана с колхозом. То ли вступать туда не хотела, то ли что натворила или просто наговорила. Человеком она была аккуратным, спокойным. Нянчилась, готовила еду, прибирала в доме, но, не прожив и зиму, уехала, так как ее перевели в другое место, Что же поделаешь - подневольный есть подневольный.

Дольше всех у нас жила Фая Низамутдинова, старшая дочь из бедной многодетной татарской семьи. Жила до тех пор, пока Таня не подросла и мы ни стали водить ее в детский садик, Сама Фая потом подучилась, работала в буфете столовой, потом санитаркой в больнице, где познакомилась с одним молодым фельдшером из репатриированных. Они поженились и после окончания срока ссылки он увез ее куда-то на Украину. Фаю мы очень любили.

Несколько раз в своих воспоминаниях я упоминал слова «ссылка», «ссыльный», хотя мы этих людей тогда так не называли. Были у нас на прииске репатриированные, были разного рода слецпереселенцы, были заключенные и рабочие-китайцы (чугуевцы), называвшиеся так по имени генерала, ведавшего отправкой рабочей силы. В послевоенные годы  советская власть лихо расправлялась со всеми, с ее точки зрения, неблагонадежными личностями. Одних сажали за колючую проволоку тКУ И называли «зэками, других , побывавших в плену у немцев и оставшихся  в живых, называли репатриантами и ссылали на 5-10 лет подальше, без права иметь паспорт гражданина СССР, третьих —отправляли за тысячи километров от родины, вина их определялась  словом «пособники». Были и такие, которых называли «кулаками», были и «полицаи». Все эти люди на месте ссылки работали, кто в подсобных хозяйствах, кто в мастерских, кто на драгах. Были среди них украинцы, грузины, армяне и жители Прибалтики. В поселке имелась спецкомепдатура и все эти люди должны были систематически там отмечаться. Никаких самовольных отъездов быть не должно. В родные края люди ездили крайне редко. Со временем многие завели семьи, женились и не только увозили своих жен на родину, но и
оставались жить на прииске. Так, приезжая па прииск погостить, я удивился, узнав, что еще живы две сестры, некогда высланные из Прибалтики, по фамилии Сюстра (боюсь ошибиться). Они всегда были хорошими портнихами и приисковый народ, особенно женщины, их уважали. На 7-й линии живет семья с грузинской фамилией, это дети какого-то кацо, решившего променять солнечную Грузию на дальневосточную тайгу ради какой-то приисковой красавицы. Я был на квартире Кнышей. Разговаривая с хозяйкой, вспомнил, как она молоденькая в белом платочке, с котомкой в руках, приехала к сосланному мужу, да так здесь и осталась, Они вырастили и подняли на ноги детей, обросли хозяйством, а на Запад так и не вернулись, Рыбачил и выпивал после улова со Свириденко Тихоном Дмитриевичем, бывшим полицейский. Его жена тетя Шура, подвыпив, кричала на него - «полицай, полицай!», на что тот усмехался и говорил, что все это было давным- давно и перед людьми у него вины нет.

Было среди них немало интеллигентных, образованных людей, которые, как говорится, внесли свой вклад в культурную жизнь далекого поселка, Помню медиков по фамилии Зубок и Вахристюк, еще одного художника, который здорово оформлял наглядную агитации в клубе, делал великолепные декорации к спектаклям, которые ставила местная самодеятельность.

Было много классных специалистов, которые трудились на производстве, У нас не было к ним предвзятого, враждебного отношения, по-моему, никто не напоминал им их прошлого. Были они у нас на прииске, на месте ссылки, такими же трудягами, как и все, в чем-то даже и лучше. И таких примеров было много.

Когда я учился в 8 классе, один из репатриированных часто вечерами приходил к нам в школу и занимался с нами. Школа его не нанимала и не платила, а он работал сам по движению своей души и с большим удовольствием. Этот человек учил пас основам акробатики. Для нас все это было интересно и необычно.  Бывшие и нынешние учителя физкультуры ничего подобного делать не умели и нас не обучали. Помню, как учились делать сальто, стойку на руках, какие-то еще упражнения, требующие ловкости и силы.  Вдвоем с напарником сплетались «черепахой» и передвигались по сцене, да еще с пассажиром на спине, катались «колесом» - все эти номера вызывали восторг и аплодисменты зрителей.  Во время районного смотра художественной самодеятельности школьных коллективов наша акробатическая группа заняла первое место и все участники были награждены Почетными грамотами.