Чемодан, вокзал, поезд, плацкарта. Поехали!

(70-ые)

На вокзалах мрачно и как-то засалено. Сало лоснится на неумытых лицах пассажиров, помногу часов ожидающих поезда [1], сало на стенах, скамейках, стойках буфетов...
Поэтому плацкартный вагон [2] не отталкивает своим видом. Тут тоже мрачновато и засалено, но приветливей, чем на вокзале. На столах белые салфетки, на окнах занавески, на третьих полках скатанные в тубус полосатые матрасы.
Проводница - некрасивая женщина, одетая в поношенную чистую форму. Сразу же собирает у всех билеты - сворачивает их в несколько раз и размещает в кожаную раскладную сумку, в специальные кармашки по количеству мест в вагоне. И напоминает, чтобы приготовили деньги за постель.
Наперед пререкается с такими, которые брать постель не желают:
- Только попробуй у меня взять матрас!
Едем.
С соседями можно не знакомиться. Разве что, если ищешь компаньона для выпивки. [3] 
Иногда их просто интересно наблюдать.

В моем отделении, кроме меня,  деревенская женщина с сыном и мужем. Из тех, про которых сатирики говорят, что когда-то была молодой, да и теперь молодая, но по виду этого не скажешь. Пьяный, загоревший до кирпичного цвета муж, сразу залез на вторую полку и захрапел. Сын, примерно в возрасте третьего класса,  в белой измятой кепке и коричневом перелицованном костюмчике, противный, грязно-конопатый и с рыжими стоячими от плохого мыла волосами - сидит сбоку от меня, на одной со мной скамейке, возится и стукает пятками о стенку багажного ящика.. Периодически подходит к матери и что-то ноет на ухо.
- Может быть, к окну сядешь? - говорю я. - Будешь смотреть.
- Не-а!
Рядом с женщиной лежит кучка не забранного от прошлых пассажиров белья. Кучка ей мешает, она не знает можно ее трогать или нет. Я поднимаюсь и забрасываю белье на третью полку.
Женщина говорит:
- А мы никогда в поезде не ездили.
Я не знаю, что сказать и только улыбаюсь.
- Муж, конечно, ездил. Он в армии служил, в Ртищево. Знаете?
- Не доводилось.
Муж, кряхтя, слазит с полки. Она достает облезлую брезентовую сумку, возится там в тряпках и стиранных-перестиранных целлофановых пакетах, и подает ему оттуда налитый до половины стакан самогона. Он выпивает и опять лезет на вторую полку.
Малый пересаживается к матери. Но сидеть спокойно не может - бесконца меняет положение и стучит пятками в багажную коробку.
- Книжку с картинками хочешь? - спрашиваю я.
- Не-а!
Поезд оставляет город. До следующей остановки будут идти красивые насыпные пригорки и рассаженные по ним аккуратные  голубоватые ели.
Женщина засыпает, вжавшись в угол.
Малый запускает в глубину рта красные пальцы, шатает там коренной зуб, морщится и мычит.
Минут через сорок проводница начнет разносить чай.




________________________________________

[1]  Билетов на ближайшие поезда не было, а часто и вовсе на все сегодняшние. И чтобы не толкаться по бесконечным очередям к кассам, не ругаться, не нервничать, брали, что предложат, на завтра. так на завтра. Город, где происходила пересадка - будь то хоть Рязань, хоть Ленинград, хоть Москва - не знали, идти было некуда, к тому же везли кучу вещей, сдавать которые в камеру хранения обходилось дорого, - так на вокзале и сидели на одном месте  по двенадцать-восемнадцать часов.
[2]  Простой народ в купе не ездил. Там было дороже, чище и меньше людей.
[3]  Некоторые специально возили с собой "дежурную" бутылку перцовки или портвейна. Чтобы при необходимости сделать свой взнос в импровизированное застолье. Выпивок с незнакомыми людьми не опасались. Основной контингент пассажиропотока представляли такие же, как ты, то есть: лишь время от времени пользующиеся поездами (навестить родных, в отпуск, в очередной раз скупиться в столицу), или перемещающиеся на большие расстояния совсем уж редко, раз-другой за всю жизнь, или командировочные, для которых поезд - дом родной. У тех и других был привычный домашний или производственно-бытовой  вид. Карманники и шулера обращали на себя внимание сразу - народ выросший в перманентно-криминогенной стране чувствовал их нутром. Проводники обычно не пускали их в свой вагон.