Что у пьяного на языке 30

Что у пьяного на языке 30.*


Первое  мая.
Самоизоляция шагает по стране. Народ изнывает по домам, гибнет у телевизоров и компьютеров.
А отмечать надо.
Поэтому мы  собрались на «тайную сходку».
Стол уже практически готов. Слава с Андреем дорубают последний и единственный салат в кухне. Я, Сергей и Лешка захлебываемся слюной у стола в комнате. Попутно смотрим последний разбор либеральных помоев («документального» фильма)  о ГУЛАГ-е.
Звучит тревожная эпичная музыка, люди говорят трагическими голосами, страшные кадры явно доказывают злобную сущность советской власти.
- А мне нравятся репрессии. – Пришло вдруг мне в голову.
На мгновение повисла неловкая пауза. Даже в нашем кругу – неловкая. Сергей подвинул на лоб очки.
- Ой! - Сказал Лешка, ерничая.  -  Ничего себе, у нас тут  гулаговец недобитый заявления делает.
 Эй! Бегите все сюда скорее! – Притворно ужасаясь, закричал он друзьям в кухне. – Александров окончательно рехнулся!

Как раз в эту минуту в дверях показались Слава с Андреем. Первый торжественно внес чашку с салатом и водрузил ее на середину стола. Второй обвел нас веселым взглядом.
- Чего орете?
- Вот, - кивнул на меня Сергей, - това-ищ симпатии к сталинским палачам высказывает.
Андрей  уперся грозным взглядом мне в переносицу.
- Ты чего это? – Рыкнул он.
- Хватит прикалываться. – Запротестовал я. – Это серьезно.
- Нет, вы видали? – Сергей снова  опустил очки на глаза. – Это оказывается серьезно! А как же шестьдесят миллионов репрессированных? Ведь сообщил же нам светоч наш Александр Исаич? Их память оскорбить не боишься? А десятки миллионов раскулаченных, а заградотряды, а палачи? Это как?

Все ясно, Серега принял условия и изо всех сил мне подыгрывает, явно интересуясь тем, о чем я хотел сказать.

- Ну, давайте. – Сказал Слава, наливая по рюмкам. – Выпьем за невинно репрессированных,  и Александров нам поведает, чему он собственно по этому поводу рад?
Он закончил разливать, взял рюмку и, приглашая всех последовать своему примеру, быстро опрокинул ее. Потом с шумом выдохнул и, потянувшись за колбаской, промычал мне: «Говори».

- Я сказал, что мне нравятся репрессии, – повторил я, – хотя, да,  наверное, бывало  после Гражданской войны  жестковато. Кого-то может, и побили при следствии, а кого-то и  безвинно казнили. Да, и сама тюрьма, или лагерь –  дело не для слабонервных. Чего уж тут говорить… .
- Ну, так чего тут тебе вдруг понравилось? – Подначивает Сергей, поблескивая очками.
- А вот что.
Например,  есть там охамевшее от безнаказанности и вседозволенности существо. Женщина  эта? Ну, как ее? – Я ищу подсказки у друзей, но они пока не понимают о ком  идет речь. -  Ну, вы помните, та, что  в выборах участвовала самых главных…
- Телеведущая. – Подсказывает Лешка.
-Да! Да, она самая. – Я радостно продолжаю. – Вот и напрягите  все свое воображение и постарайтесь представить максимально реалистично, что она  в лагере.
Хлебает настоящую тюремную баланду.
- И что? – Равнодушно цепляет  вилкой огурец Слава.
- И мама ее. – Добавляю я.
- Да, маме бы не помешало в чувство прийти. – Неожиданно соглашается со мной Андрей.
- Вот! – Я подымаю палец вверх, -  ощущаете сладость возмездия? Восторг? Ведь это было бы настоящее торжество правосудия.
Или этот… телеведущий самый главный?  Ну, новости который ведет? Поняли кто?

Друзья вяло кивают. А я вдохновенно продолжаю.

-  Ощутите же  удовольствие от великолепнейшей картины, живописующей нам как эта лживая,  продажная людина работает. Руками!   Горбом  отрабатывает  зло, что за бабки густо сеяло в родной стране.
Представили? И как?
Я пытливо вглядываюсь в лица друзей.

- Сашка, мы не садисты! – Возмущенно морщится Лешка.

- Погоди, погоди! – Энергично продолжаю я. -  А еще.
Разве не справедливо было бы заставить  трудиться  всех этих глянцевых дармоедок и дармоедов, мажоров с рублевки и самих  буржуев?  Не убивать, не истязать, а просто трудиться? Но, много , тяжело и долго.
А? Каково?
Я бы испытал настоящее эстетическое и, почти плотское удовольствие от  такого.
 
- Александров, это ужасно? – Лешка притворно расширил глаза, изображая страх. – Ты в монстра превращаешься.
- Да, дружище. Но не по своей воле.  – Зловеще продолжаю я. – Посмотри, как они стараются. Прикладывают столько усилий для разжигания вот этой ненависти. Они сами этого добиваются. Ведь не скажешь же, что  там  дураки клинические? Нет. Многие даже очень умненькие. Таланливенькие такие, и одаренненькие.
Прекрасно отдают себе  отчет во всем, что говорят и делают. Так ведь?
- Пожалуй. – Кивнул мой товарищ.
- А делают что? Оскорбляют и унижают  страну, народ.  Меня - простолюдина. Хотя живут на то, что отнято у нас. На мое живут!
 Уж помалкивали бы в тряпочку… .  Элита, блин!  Высокомерие, хамство, наглость.
А потом эти люди удивленно кричать станут: «За что же нас так жестоко?» Как и по сей день верещат потомки тех, кого большевики в чувство приводили.

На минутку в комнате воцарилась тишина. По лицам друзей я отлично вижу, что всерьез  мои умозаключения никто принимать не собирается. Они улыбаются и думают совершенно о другом - о хорошем.
- Дурак ты, Александров. -  Ухмыляется Сергей, выключая телевизор. – Не смотри страшные передачи на ночь.
И разговор переходит совершенно в иную плоскость.


* Автор не всегда разделяет мнение персонажей рассказа.
Все совпадения случайны.