Портрет

Любил ли он ее? На этот вопрос он и сам себе вряд ли мог бы ответить. Она была милая, даже красивая, при этом надежная, уверенная в себе, способная всегда подставить плечо, закрыть собой от проблем и обид, которых было достаточно вокруг. При этом еще и с деньгами, что тоже много значило для него, мальчика из маленького городка, родители которого давно разошлись, у отца была другая семья и другие дети, а о нем с сестрой он вспоминал только в их дни рождения, и то особо не радовал, ну, в ка¬фе-мороженое водил, когда они были маленькими, ну, в киношку, а когда они выросли, просто приезжал, совал виновато какие-то деньги в руки, не глядя в глаза, мол, спешит, времени нет, и тут же уезжал на своей всегда крутой тачке в свою какую-то чужую крутую жизнь. Мать крутилась, как могла, но все у нее выходило вкривь и вкось, за что бы она ни бралась. По специальности она была инженер-технолог, правда, всю жизнь просидела в отделе с бумажками, производства не знала, и теперь перебивалась случайными работами и подработками.
Когда он, Стас, после окончания гимназии отправился в их же с отцом вуз, она не возражала, однако сразу предупредила, что помогать не сможет, и ему придется самому выкручиваться как-нибудь. Он знал, что она, при всей ее любви к нему — первенец все-таки! — вздохнула с облегчением, когда он уехал, тянуть двоих детей ей было не под силу.

А он, отвоевав-таки бесплатное место в университете, все равно вынужден был искать способы выживания. Жизнь на уровне требовала денег. Все, начиная с прикида и заканчивая гаджетами, а также времяпрепровождение в спортклубах и на тусовках, стоило неимоверных денег. Нужно было как-то соответствовать, он искал и... нашел!

 Инженерия инженерией, но тут он пошел по подсказке кого-то, уже прошедшего эту дорожку, на курсы массажа, и, успешно закончив их, оказался вдруг востребованным, особенно у не очень юных и не очень красивых женщин. Те охотно записывались на сеансы к молодому массажисту, который работал добросовестно, натирая холки, бока и прочие округлости немолодых красавиц с особым усердием: они щедро платили чаевые, дарили приятные подарки вроде духов, билетов на престижный спектакль, галстуки и прочую ерунду. В конце концов, о выжива¬нии можно было уже совсем не думать, правда, и времени на учебу тоже почти совсем не оставалось. И тут появилась она... такая необыкновенная, такая добрая, такая., что уже через неделю се¬ансов для него она стала и любовницей, и матерью, и защитницей от всех житейских невзгод.

Подумаешь, старше на 25 лет! Зато все рестораны, все премьеры, все вояжи для него, родного.

— Милый, смотри, а ведь как ты на него похож! — говорила она, нежно воркуя и положа голову ему на плечо и при этом тыкая пальчиком в портрет на стене местного музея.
 «Граф Платон Зубов», — прочел он внимательно. Да, действительно похож! Очень похож!
.............................

—Платоша, — медленно тянула его имя няня, налегая при этом на «о», ибо была она родом с Вологодчины, — быть тебе если не енералом, то зело большим человеком.
—Брось ты все это, пустое! Врут твои карты! — отвечал ей Платон, лениво елозя пилкой по ногтям и при этом глядя в окно.

Видно было, как батюшка и матушка выходят из экипажа и направляются в дом.
Несмотря на свое совершеннолетие он все еще был при родителях, правда, служба давно шла своим чередом, независимо от местонахождения «отрока». Таковы были правила: в 8 лет, когда он на лугу у пруда с мусье французом воздушного змея запускал, пришла весть, что он произведен в сержанты лейбгвардии Семёновского полка. Когда он в 12 лет на няниной половине за сенными девками подглядывал, уж больно хороши были стервы, папенька вызвал его к себе и, поцеловав в макушку, сказал со
слезой в голосе:

— Ты уже вахмистр, сын мой!

Все науки домашней школы были позади, по-французски, по-немецки и по-аглицки он мог свободно изъясняться, и математику, и географию ведал, и манеры хорошие приобрел, и танцы и политесы всякие вел не хуже завзятого салонного жуира из столицы, благо на учителей для сына родители денег не жалели. Поглядывая на себя, красавца писаного, как его няня приговаривала, стал он подумывать от скуки, а не жениться ли ему. Вон на местных новогодних ассамблеях Любаша с Лизаветой, дочки соседей, ему приглянулись, обе спелые ягодки, до чего ж хороши!

Тут пришло известие, что он произведен в корнеты. Папаша, руководствуясь одному ему известными соображениями некой большой политической игры, а, может, боясь, что подрастающий сын от безделия взбесится да пойдет во все тяжкие, куда ему потом брюхатых девок девать, тут же отправил «отрока» в армию.

Так он оказался в финляндии при действующей армии, служба, впрочем, не была тяжелой, и он довольно быстро получил чин поручика, а в 21 год был произведен в секунд-ротмистры.

Судьба ли к нему благоволила, или няня-таки оказалась права, но он приглянулся вдруг графу Салтыкову, тот его особо отличал и даже отправил командовать над конногвардейцами, что отправлялись в Царское Село, местопребывание императрицы Екатерины, для несения караулов.

Понимал ли тогда Платон, куда он едет, и что готовит ему судьба?.

............................

— Ты смотри, милая, чай, государыня, не какая-то простая девка перед тобой, — совсем несердито проговорила Екатерина, когда модистка нечаянно во время примерки нового платья уколола ее иглой.

Нравилась ей Манюша, хороша была, молода, да и мастерица изрядная.

И платья, что она ей по последним парижским модам шила, тоже были особенными. Вот и это бледно-зеленое, неяркое, но торжественное, удивительно шло к ее светлым глазам и пепельным волосам.

— Знать милу дружку, что недавно во дворце появился, тоже понравиться должно! — с тихой улыбкой сказала она сама себе.

Пока модистка вертелась вокруг нее, Екатерина, степенно оглядывая себя в зеркало, могла, наконец, окунуться в свои женские думы, на которые в ее очень насыщенной жизни царицы-государыни было совсем немного времени. Утро она обычно начинала раным-рано кофием, тут же читала письма и отвечала на них, потом во время церемонии утреннего туалета и переодевания обща¬лась с придворными, заранее записывающимися к ней на полуофициальный утренний прием. знали бестии, что была она в эти часы особенно добра и покладиста...

Годы шли, летели, пролетали. Шестой десяток уж! А душа все девичья! Как когда-то в отчем доме! Мечтам несть конца! Может, потому, что такой юной уехала из дворца в Щеттине, может, оттого, что долго муж, такой же юный, как и она, и неопытный, долго искал того опыта в казарме, а не в постели юной жены, может, потому, что, хоть и позже, но после переворота во главе с ее любимым Орловым, душенькой, все женское и государынино сразу сбылось. А, может, потому, что, взвалив на себя ношу великую страны огромнейшей, чаще не женщиной себя чувствовала, а лишь государыней, которой проблемы решать надо было масштаба вселенского, а свое, простое, лишь в мечтах, да почти тайком с дружком милым в спаленке. Не стыдилась она своих романов, думала, коль, вершит судьбы одной шестой части мира, можно ей, отдохновения ради, любить, а то ведь только делами государственными душа жить не может!
..................................

Катерине шел шестой десяток. Она все еще работала, не представляла она себя в бигуди и в халате, на пенсии, без привычной для нее активной деятельности. Так уж повелось, что с младых ногтей она все время была живчиком и лидером, в классе ли, в комсомоле, в университете...

 В их раннем студенческом браке тоже рулила она. Денег было немного, но они как-то выкручивались. Завобщаги тетя Дуся за ее, Катеринину активность, выделила им отдельную комнату, что обычно не практиковалось, женатые студенты уходили на частную квартиру или к родственникам. Там же впоследствии и Ляля родилась, их первый ребенок. Время от времени он, Гоша, брал какие-то заказы, делал за кого-то чертежи. Она неплохо и довольно быстро печатала, так что в канун сдачи курсовых и дипломных она всегда была у дел и на подхвате.

Кроме того, они умудрялись еще и попутешествовать, правда, снять жилье на курорте для них было не по карману, поэтому они передвигались с большими рюкзаками и автостопом, а ночевали в спальных мешках на склонах Кавказа и в Закарпатье, на берегу Черного и Каспийского моря.

Правда, во все смутные времена решающее слово всегда было за ней. При критическом стечении обстоятельств гоша всегда терялся, уходил в себя, прятался, как улитка, в раковину. И, когда после их первых самостоятельных шагов в университете понадобилось вдруг решительно пробивать каждую мелочь в реальной, отнюдь не сказочной жизни, всюду по инстанциям ходила она, Катерина. Очередь ли в детсад, комнату ли в малосемейке, очередь ли на кооператив, а также на телефон, на «Жигули» и на гараж к ним — она всюду требовала, ругалась, показывала свой большой живот, за время второй беременности она сильно поправилась, стучала кулаком по столу.

Ее, активную, которая не только за себя боролась, но и за коллег-сослуживцев, тут же заметили на заводе, куда они оба попали по распределению, двинули в профком, она вскоре стала и замдиректором цеха по сбыту. Гоша работал инженером в отделе, где он чертил, чертил и чертил. Дома он обычно ходил за покупками, неплохо готовил, классно пеленал родившегося уже после учебы сына (они смеялись, что тот после папиного пеленания был похож на стойкого солдатика!), а позже делал с детьми уроки, ходил на собрания, проверял их дневники.

Когда вдруг развалилось все, большая часть заводчан осталась на улице. Гоша был в их числе. Искать работу было бесполезно. В их монорегионе ее просто не было!
Проснувшись, императрица привычно подняла глаза на икону. Массивный золотой оклад делал ее невыразительной. Но ...слова молитвы, заученные когда-то, сами всплывали в памяти и лились, лились, как бы сами собой.

........................

Взрослая девочка, привезенная в чужую страну, чтобы крепить политическим союзом вечно воевавшую Европу, лютеранка по рождению, с детства привыкшая к простому и понятному Богу ее отцов, приняла здесь, в силу возложенных на нее моральных и государственных обязательств, православие. Спроси ее теперь, стал ли сам Бог для нее другим, она вряд ли бы ответила. Она не знала этого и просто верила. Но вера ее была деятельной. В тяжелые минуты, а таковых у нее, некогда юной Софии Августы Фредерики, ставшей в одночасье Екатериной, было немало. Иногда от полной беспомощности она просила Бога помочь ей, но в то же время многое делала сама. она искала друзей среди совсем чужих ей людей, что было совсем непросто на неродной земле, она учила язык, знакомилась с традициями. Она знала, Бог предназначает людей к тому или иному виду деятельности, вкладывает в них различные таланты или способности, и долг человека прилежно трудиться, исполняя своё призвание. В глазах Бога нет труда благородного или презренного. Труды монахов и священников, какими бы тяжкими и святыми они ни были, ни на йоту не отличаются в глазах Бога от трудов крестьянина в поле или женщины, работающей по хозяйству. А ей, которой предначертано было стать матерью-государыней для всех, нужно было научиться говорить с каждым, и понимать каждого, иного пути у нее не было!

Первые годы она много времени проводила за письменным столом. Русский был очень трудным языком, хотя ее русские учителя то же самое говорили и о ее родном языке — немецком. Французским она владела в совершенстве. Дидро и Вольтер были ее духовными наставниками. Экономические трактаты на английском давали ей пищу для ума, когда она думала о России, такой необъятной, такой сложной, такой богатой и бедной в одно и то же время. Ее вояж на юг, обустроенный Потемкиным, несказанно удивил ее, обрадовал и огорчил одновременно.

— Велика страна, а бедности и неурядиц еще больше! — высказала она потом фавориту, который, казалось, все предусмотрел и «замаскировал», но ведь женщину не обманешь!

Поэтому сама трудилась от зари до зари и других заставляла заниматься тем же, понимая, что механизмы государственные вращаются очень медленно, так же, как и мысли в головах очень и очень многих, привыкших жить по-старинке, как при Лизавете было, а ей, Екатерине, хотелось все делать вопреки, по-петровски или даже лучше!

......................

Катерина открыла дверь квартиры своим ключом. Ее некогда не пьющий Гоша сидел теперь за столом, перед ним стояла бутылка водки, а рядом — сало с хлебом и соленым огурцом.

— Пируешь? — спросила она, проходя мимо него в спальню.

Он пробормотал что-то невразумительное ей вслед про бабскую сволочность, измену и продажность.

Она не слушала, молча выгребла из шкафа тряпье, запихала все в сумку, взятую тут же, на антресолях, и, положив ключ на стол рядом с бутылкой, также молча вышла из дому.

За детей у нее душа не болела. Они выросли и уехали учиться за границу.

А Гоша... ну, что Гоша? Ей просто надоело всю жизнь стучать кулаком, ругаться и требовать! Она не хотела больше быть «бабой»-механизмом, которым на стройке в болотистой местности сваи забивают.

Просто нормально жить и работать — вот то, что ей было сейчас нужно.

Она прошла собеседование, и ее, Катерину, взяли в СП, которое открылось на развалинах завода совместно с иностранным капиталом!

Что будет дальше, она пока не знала, но жить полноценной жизнью, без страхов, мелочных проблем, полной горстью черпать то, что почему-то прошло мимо нее... — этого она точно хотела...

.........................

Екатерина неистовствовала. Как, как такое могло случиться! Какой-то «му-ж-и-к» , она с трудом выговаривала это русское слово, позволил себе подняться на святое! На власть самодержавную! Поднял полстраны на бунт и грозится обрушиться всею силою на столицы!

Она, Екатерина, вроде бы все сделала, чтобы его остановить. Даже самого Суворова туда отправила! А уж тот малый не промах, вон как себя в Европах показал! Честь и слава ему! Неужто с сиволапым не справится?..

Императрица стояла у окна и смотрела на реку. Вдруг заметались в ночной тьме у подъезда Дворца огни факелов. Так и есть! Сверхсрочные новости!

— Пойман! Матушка, голубушка! Пойман! — впереди посыльного бежала ее марфуша, путаясь в полах длинного шелкового халата. — Крестись, матушка!

Екатерина вздохнула с облечением. Сейчас, когда опасность миновала, она могла честно признаться самой себе, что действительно впервые за годы царствования здесь, в огромной и непредсказуемой России, испугалась по-настоящему. Темное, злое и неуправляемое не смогли бы остановить ни Потемкин, ни Орловы, никто...

Усмехнувшись, она позволила вестнице поцеловать свою руку, подумав при этом, что даже при Дворце государственная тайна ничего не стоит, не успел гонец до императрицы добраться, а уж
новость у всех на устах...

А потом после месяцев разбирательств — снег и кровь, снег и кровь. «Жестокий век, жестокие сердца...» Это было последнее на Руси четвертование. Говорят, государыня, будучи женщиной просвещенной, велела-таки сначала отрубить изменнику Емельке голову, и лишь потом четвертовать на колесе. Стоя на эшафоте, Пугачёв крестился на соборы, кланялся на все стороны и говорил: «Прости, народ православный, отпусти мне, в чём я согрешил перед тобой... прости, народ православный!»
.....................

Стас был немного утомлен и в то же время счастлив. Этим летом они объездили все бывшие Эстляндии, Лифляндии, Курляндии, части некогда огромной страны, государь которой именовался «Мы,  Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Царь Грузинский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая».

Все-таки монархи русские щедры были несказанно, и любимцев своих, а также героев народных одаривали за счет казны немеряной и богатств невиданных так, как никто другой. Елгава (Митава, а затем и Рандальский Дворец покорили его. С детства не избалованный роскошью, Стас был уверен, что подобное его не тронет никогда, однако понял, что ошибался.

Своенравная Анна Иоановна знала, чем нужно было отблагодарить Бирона за его службу. дворец, парк, угодья — все это было под стать самому изысканному вкусу. Бирон, верой и правдой служивший ей до самого конца, прославился не меньшим своенравием, чем его госпожа. Инакомыслие, заговоры мерещились на каждом углу, с ними и с их организаторами нещадно боролись, не взирая на их громкие имена и положение. Смуту выгоняли вон, зато устраивали пиршества, игрища, причуды, равных которым не было.

Но для людей, стоящих у трона, он был чужак, а поэтому все, что было чуждым, стало со временем оттесняться. Приближались
времена Елизаветы, а, значит, начали дуть другие ветра...

Самого Бирона постигла участь тех, кого он выдворял на задворки империи. Однако ему удалось вернуться в Рундале живым и невредимым.

Портреты Бирона и его современников, портреты Екатерины II и Платона Зубова...

 История повторилась снова.. .И удачливый юный фаворит Зубов тоже оказался владельцем Рундальского дворца.
.....................

Она сидела за столиком кафе при музее в кретингском зимнем саду, явно наслаждаясь сервировкой стола, посудой, белой крахмальной скатертью, музыкой, журчанием воды и приятной зеленью вокруг. Где-то тихо, фоново звучал любимый ею романс:

«Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла в башне замка Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж...»

Она, Катя, жила, и жила так, будто к ней снова вернулась молодость.

Стас знал, как она любила все это, и лучше было не мешать ей. Он уронил на пол вилку, шутливо сказал, что не будет ждать официанта, пока тот поменяет прибор, поднялся из-за стола и сам пошел к барной стойке. Там он «застрял», беседуя с персоналом. Возвращаясь, краем уха Стас уловил фразу, сказанную его пассии дамой за соседним столиком. Обе были примерно ровесницы, сидели, наклонившись друг к другу, и мило улыбались. Партнером соседки в отличие от «Маман», так про себя он называл свою подругу, был старый хрыч, который был ей под стать. Указывая глазами на него, на Стаса, соседка говорила:

— Хорошо воспитали юношу! Я рада за Вас, моя дорогая!

Стас невольно покраснел. Судьба готовила ему новые сюрпризы и новые испытания... Кто знает, какие ...

2016 Клайпеда