Убанга мбонго
Тихо. Тёплый воздух сгустился настолько, что все звуки замерли, будто увязнув и потонув в нём — даже коровы не позвякивают своими колокольчиками. Чуть позже, когда немного стемнеет и жара спадёт, они очнутся и дальше уже всю ночь будут перезваниваться с высокими и прохладными бубенцами звёзд.
А пока — тишина.
Убанту смотрит на солнце — полукругом раскалённого металла оно вплавляется в землю; смотрит на силуэты деревьев — они неподвижны; смотрит на небо — оно высокое и ещё светлое, и по нему, далеко-далеко и высоко-высоко, летит одинокая птица; смотрит вокруг — никого. Смотрит на свои руки — они сухие и тёмные; на ноги — они босые и почти по колено в пыли. Убанту перебирает пальцами ног — тёплая пыль приятно ласкает ступни, сбитые за день подошвы.
Убанту хочется рассказать о том, что он чувствует.
— УбАнга мбОнго, — начинает он. — КамалЕле апАна Оно Апа мо.
Рядом по-прежнему никого. Летящая вдалеке птица бесшумно пересекла небосвод и скрылась.
— ЛЕле кумАна уЭле лУмба, — продолжает Убанту. — ЛЕле кумАна упАна ромЕле. УпАна Апа. УимАна убАнга. Ами а Ауа-О.
Каждый вечер, пригнав коров с пастбища и запустив их в загон, Убанту покидает свою деревню и приходит сюда. Каждый вечер он смотрит на заходящее солнце, на деревья и на запоздалых птиц. Смотрит на свои тёмные руки, перебирает мягкую пыль пальцами босых ног. Слушает тишину и рассказывает ей обо всём, что пережил за день, обо всём, что видит сейчас. И каждый вечер он заканчивает свой рассказ одним словом: Ауа-О.
Ауа-О — так зовут девочку из их племени. Она красивая. Убанту глядит на неё и не знает, как ей об этом сказать.
— А и не надо никаких слов, — говорит Бо. — Что слова? Слова — это ветер, звучат и уходят, уходят и забываются. И ничего не остаётся от них. Ты просто подойди и возьми её за руку. Ты же можешь. Вы — дети.
Убанту и сам это знает.
Он и рад бы подойти.
Но Ауа-О тоже смотрит на него.
И смотрит она не так, как другие девочки и мальчики — те смотрят открыто, словно цветы, маки или васильки. Ауа-О смотрит по-другому.
Вот она идёт к Убанту и улыбается. Вот она приближается. Цветные кисточки, вплетённые в волосы по обеим сторонам лица, покачиваются в такт её шагам, от длинных ярких бус, свисающих с шеи на грудь и живот, рябит в глазах. Обёрнутая вокруг бёдер ламАле, длинная прямая юбка из цельного куска ткани, делает походку Ауа-О… делает её походку… Убанту не может найти подходящего слова.
Вот сейчас Ауа-О поравняется с ним. Она идёт, не поворачивая головы в его сторону, но и не отводя глаз, едва улыбаясь уголками губ.
Вот они рядом, совсем близко.
Вот уже она удаляется. И теперь он видит её со спины.
А взгляд её всё ещё здесь — он остался с Убанту. Внутри своих мыслей он видит его. Как если бы Ауа-О всё ещё на него смотрела. И улыбалась. Улыбка осталась тоже.
Поэтому Убанту думает, что всё-таки Бо не совсем прав. Насчёт слов. Взгляд — это даже не слово, даже не ветер, даже и не улыбка (улыбка — движение губ), а взгляд — это движение… вообще непонятно чего. Но вот же он — остался.
И поэтому каждый вечер, на закате, Убанту приходит сюда, где никого нет — и где в этот час не слышно ни птиц, ни коров, ни людей, ни детей, ни взрослых — и говорит, рассказывает. Солнцу, деревьям, тёплой пыли под ногами, своим рукам. Ищет слова. Если не находит подходящих из тех, что знает, — выдумывает новые, свои.
Иногда слова ворочаются в голове тяжело, как камни, а иногда они слетают с языка — невесомые, бесплотные, как лучи:
— ЛамЕле лумИне умАла, элЕре мбОнгу. ЛамЕле нумИне омОло, Омо нубЕне. ЛумИне ла лИми, алИа ле Ауа-О.
Ауа-О ничего не знает об этом. Но иногда Убанту кажется, что она догадывается.
Каждый раз проходя мимо, она смотрит на него, чуть скосив глаза и едва заметно улыбаясь.
Вот он заметил её вдалеке — она щурится от яркого солнца; вот она приближается; вот поравнялась с ним — цветные кисточки украшают её виски, висят возле ушей и спускаются до плеч; несколько длинных ниток цветных бус — бусины тихонько постукивают друг о друга; тонкие тёмные руки свободно опущены вдоль туловища и слегка покачиваются в такт ходьбе; узкие босые ступни неслышно ступают в тёплой пыли; ламале, юбка, а на самом деле просто кусок узорчатой ткани, туго обёрнутой вокруг узких бёдер и худых ног девочки, сковывает её ещё детскую походку, отчего Ауа-О не скачет кузнечиком, как бывало раньше, а старается переступать спокойно и чинно. Ей хочется идти быстро — но теперь, в длинной юбке, шаги получаются чересчур мелкими, в результате чего она почти семенит.
Ауа-О удаляется, но как будто всё ещё смотрит на Убанту. Лукаво, не так открыто, как прежде, не так, как другие дети.
А он открыт. Он — как мак или василёк.
Но почему-то теперь ему от этого не светло, а грустно.
Убанту — пастух. Он гоняет коров на пастбище и на водопой. Два раза в день. Туда и обратно. По вечерам он ведёт их в загон и запирает — наматывает кусок верёвки вокруг двух кольев. По утрам — разматывает верёвку, открывает загон и выпускает коров.
У коров медные колокольцы на шеях, на длинных рогах висят длинные кисти, бока коричневые и гладкие, шерсть лоснится на солнце. Глаза у коров большие и тёмные, с длинными ресницами — они не весёлые и не грустные, но смотрят так: всё понимают.
Так же смотрела Капеле, когда ждала и рожала ребёнка. Ребёнок Капеле умер ещё в утробе, и Капеле, родив его, умерла тоже. Их закопали вдвоём — прямо здесь. Сначала посадили в неширокую и глубокую яму Капеле, а затем на колени ей опустили её малыша. Яму засыпали и по обычаю племени утоптали, плотно утрамбовали, а после прогнали по этому месту стадо коров — чтобы ничего не осталось. Как будто и не было здесь никакой ямы, а в ней — никакой Капеле, а у неё — никакого ребёнка.
Бо говорит, что так правильно — потому что в конце концов от человека не остаётся ничего: ни дел, ни вещей, ни детей, ни поступков, ни имени. Всё кончается, все умирают. Поэтому плакать не надо. А надо похоронить на закате под бой барабанов и с песнями, крепко утоптать землю и прогнать по ней стадо коров.
Бо старый и мудрый. Он учил самого Убанту, он учил его братьев, его отца. Поэтому Убанту соглашается с Бо и ведёт своё стадо по пыльной земле — всё равно животных надо поить.
Убанту — пастух. И отец его был пастухом, и дед. И дед отца, отец деда, и его дед. И так от начала времён.
И сыновья Убанту будут пасти коров. И сыновья его сыновей. И их внуки.
Но Ауа-О — дочь вождя. Мать Ауа-О — дочь вождя другого племени.
Сын Ауа-О тоже будет вождём, а если Ауа-О родит дочь — та станет женой вождя другого племени.
И потому Убанту не смеет подойти к девочке и взять её за руку. И рассказать ей об этом не смеет тоже.
И потому каждый вечер он приходит сюда и рассказывает обо всём им — закату и пыльной земле, выцветшей от солнца траве и деревьям с тёплой корой. Иногда удаётся сказать только так, коротко и грустно, даже сердито:
— МбОнго лабАме, руОмо насАпэ Омо. Ауа-О.
Иногда у него вообще ничего не получается — слова не находятся — и Убанту возвращается домой, в свою хижину, где мать кормит их с братьями ужином — испечёнными в золе клубнями пУле. Убанту рано ложится спать и спит до утра без снов. Стрекот цикад и редкие протяжные вскрики ночных птиц не мешают ему. Утром он просыпается ещё затемно и идёт к своим коровам — вести их на пастбище. И так будет всегда.
Но сегодня ему везёт, слова выходят особенно удачными — они сами появляются в голове, Убанту не должен их специально искать! Они ложатся ему на язык легко — словно ломтики лумаики, только что сорванной с дерева, ароматной и спелой, нагретой за долгий день солнцем, тяжёлой в руках, гладкой на ощупь, с тонкой кожицей, сочной розовой мякотью — сладкой на вкус, с едва заметной кислинкой — и крепкой ребристой косточкой.
А ещё они — как бой барабанов, как песня. Ауа-О достойна только таких слов, самых лучших, именно этих:
ЭлЕре луАна маОну, асАна рамЕле лисОмо.
ЛумИне, лумИне ла лИми, самЕле лемИнэ ло.
УбАнга, убАнга мбОнго, ламАйа, о Ауа-О.
Получилось ласково и торжественно одновременно.
Убанту рад. Наверное, впервые за всё это время — с тех самых пор, как Ауа-О впервые посмотрела на него так — что сама она ушла, а взгляд её остался.
Или даже впервые в жизни. Рад.
А возможно, и счастлив.
Но он боится, что слова забудутся — пронесутся в его голове, как ветер, и не останется ничего.
А ему так хочется их запомнить.
Поэтому он находит под одним из деревьев кусок сломанной ветки, поднимает его с земли, проверяет: достаточно прочный, с заострённым концом — подойдёт.
Садится на корточки и принимается за работу.
Он рисует вечернее солнце — полукруг и лучи; деревья — стволы и ветви; коров — их рога, бубенцы и копыта; и птицу в небе — одинокую галочку в розовой пустоте.
Он рисует и Ауа-О — вот длинная юбка ламале, вот пёстрые бусы, вот кисточки: короткие у висков, средние возле ушей и длинные — до самых плеч.
Последним рисует лицо — глаза и улыбку.
Он пишет: выводит на земле линии — короткие и длинные, кривые и ровные, простые и пересекающиеся; дуги и полукружья — большие и малые; рисует зигзаги и петли; он ставит точки — по одной и по нескольку кряду.
Это нелегко. Земля сухая и твёрдая, рисовать и писать на ней не получается — только ковырять и царапать. Но он всё равно старается.
Несмотря на то, что завтра здесь пройдёт стадо коров. Два раза — на водопой и обратно. Сам же он и поведёт их. И послезавтра тоже. И после-послезавтра. И так до конца времён.
Несмотря на то, что Бо говорит, слова — это ветер. Убанту думает, что, наверное, это у самого Бо в голове ветер: Бо уже старый и, возможно, все нужные слова он забыл.
Несмотря на то, что сам Убанту слишком молод, или даже мал, и ещё не умеет скрывать от других свои мысли. Он и не хочет скрывать их: он смотрит на Ауа-О открыто — так, как смотрит на жёлтое солнце синий василёк; так, как выглядывает из пыльной затоптанной коровами зелени случайно не съеденный ими жёлтый одуванчик; так, как смотрит алый мак в ярко-синее небо. И он не знает пока, радоваться ему или печалиться — тому и о том, что Ауа-О, возможно, уже догадывается о его мыслях. Или не догадывается.
Убанту пишет, несмотря на то, что Ауа-О, вероятно, так никогда и не прочтёт, не поймёт, не оценит, даже и не увидит этого его творения. Ни этого, ни другого, если оно будет.
Розовый воздух разливается, делая неподвижными тёплые деревья и сухие травы под ними. В густой тишине потонули все звуки. Не стрекочут кузнечики, не мычат коровы. Чуткое оцепенение охватило землю — на краткий миг, он кажется бесконечным.
Ползая в пыли и шевеля губами, Убанту пишет: чертит на земле линии, петли, зигзаги круги, полукруги и волны; палочки, галочки, стрелки, крючки, перекрестия, точки.
Несмотря на то, что он пока не умеет писать.
Несмотря на то, что в языке его племени пока отсутствует письменность.
Август 2019
Из книги «Убанга мбонго. Рассказы о детях, стихи».
____________________
Иллюстрация: коллаж из работ С. Самоваровой.
Свидетельство о публикации №220051801461