Когда времени больше не стало. Глава 2

      2. ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ ЕСТЬ ГОРОД ЗОЛОТОЙ...


      Мы вышли на шоссе. Я шагал рядом с Эриком, как всегда в последнее время на что-то жаловавшимся и о чём-то вздыхавшим, и тщетно пытался сообразить, почему за несколько дней, прошедших со взрыва, ни в сторону города, ни обратно не прошло ни одного человека. Шоссе оставалось пустынным, как и моя соображалка. Всё вокруг было чёрно-серым, усыпанным пепельными хлопьями. Мрачное безмолвие…

      Мы вздрогнули, когда безрадостную тишину нарушил резкий свист, и моментально обернулись к его источнику. На небольшом пригорке, метрах в двадцати от обочины, стоял незнакомый мужчина.

      Предугадав первую мысль, пришедшую нам с Эриком в голову одновременно, он распахнул полы своей серой куртки:

      — Не бойтесь! У меня нет оружия.

      А, пропади всё пропадом, подумал я. В конце концов, что я теряю? Эту жизнь? Невелика драгоценность… Я даже слегка оживился от неожиданно благой мысли.

      — Спускайтесь!

      Когда мужчина подошёл ближе, он оказался парнем примерно двадцати трёх-двадцати пяти лет. По привычке, которая ещё сохранилась от прежней жизни (надо же, ещё что-то оставалось от прошлого — не так-то легко отделаться от обычного, отказаться от былых стандартов и моделей поведения!), я оценил его внешность. Не ахти, но достаточно приятный. Могло быть и лучше, хотя что требовать от случайного попутчика…

      — У меня нет тёмных замыслов. Просто я подумал: если вы идёте в Дессет, отчего бы вместе не пойти? — втроём веселее.

      — Ну да, у нас в последнее время одно веселье. Феликс, можно просто Фел. Эрик, мой друг.

      — Очень приятно. А я Рене. Вот и познакомились.

      — Вы местный?

      — Да, я в Дессете родился.

      — А как не в нём оказались?

      — Обычно. Сел в машину, когда понял, что одной кибератакой дело не ограничится, и поехал на север, только не один такой умный оказался: автостраду уже такой пробкой забило… Тысячи машин, десятки километров…

      — Объехать никак нельзя было?

      — Нет, там рельеф не позволял. Подумал: да иди к чёрту, мой милый «Ниссан», шкура дороже — и бросил тачку. Только отошёл — вспышка. Хорошо, что за деревьями был и спиной к городу стоял, а то бы такой ожог получил… На шоссе всё окончательно встало, а через минуту ударная волна так жахнула, что задние ряды в десяток этажей сгрудились. Ха, короче пробка оказалась, только совсем непроходимая…

      — А что люди, они не вышли из машин?

      — В том-то и дело, что нет. Наверно, сработала иллюзия, что относительно закрытое пространство безопаснее, а вышло, что хуже. Там такие стоны стояли, от тех, кто внизу оказался, до верхних машин, а вытащить никого нельзя было: всё всмятку.

      — Что ж, ты один такой умный? Неужели никому из задних рядов не пришло в голову выйти и обойти пробку пешком?

      — А жратва? Золото или что там собирали на чёрный день, утварь необходимая, дети? Десяток километров, таких, как я — налегке — считанные единицы. Было, было ещё несколько спасшихся, да разбежались в разные стороны. Я их не собирал, не до того было, да и никому другому это в голову не пришло. Встретились они вам, нет — не знаю. И на товарной железнодорожной станции знатно громыхнуло, туда ведь незадолго до взрыва цистерны пригнали. Наверное, с завода…

      Чем больше Рене рассказывал, чем подробнее описывал обстоятельства своего чудесного спасения, тем меньше я ему верил. Я жил в Дессете менее года и ещё плохо знал окрестности, но мне казалось, что парень слишком вольно обращается с топографией; к тому же в его реляции встречались места, где он спотыкался и, как бы сворачивая это полотно, перескакивал на другую тему. По меньшей мере ему можно было инкриминировать оставление в опасности, но я тут же осадил себя. Ну, я его припру к стенке — а что дальше? Да и как? Тут и стен нет, на километры — никого. Донос? Полиция? А где она, что от неё осталось, где связь? Самосуд? А где доказательства? Только то, что в его репортаже встречаются подводные камни? Это не улики. Схватить за руки, заставить изложить всё честно? Он вырвется и убежит. Или окажется ловчее и нас грохнет. Эрик не помощник. И на Рене, на человека, у меня рука не поднимется, да и что значит это смешное восстановление сомнительной справедливости по сравнению с миллионами невинно погибших? Всегда в годину бедствия выживают те, которые могут дольше продержаться на плаву, не имеет значения, какой ценой это достигается. Идёт естественный отбор, закончил я свои размышления. А Эрика волновали совсем другие вопросы…

      — Скажи, а там, за городом, есть еда? Ну, плодовые деревья, кустарники. Ты же был в лесополосе.

      — Я тоже думал — бесполезно. — Рене безнадёжно махнул рукой. — И о полях думал, фермеры же сажают, выращивают что-то. Но ничего не созрело, вряд ли урожай в этом году соберут. Какой тут фотосинтез с таким небом? Ни фига не вырастет.

      — А Фел биолог. Что скажешь?

      Что я мог сказать? Только подтвердить то, что Рене прав… Я просто кивнул головой:

      — Какой урожай? И к коровам тебя никто не подпустит. Владельцы соберутся в стаю, вооружатся и угонят скот в степи. Или забьют и засолят, но тебе не дадут.

      — Да? А, подожди, я ещё вот что подумал… — Эрик напряжённо морщил лоб. — Это… власти… Ну, те, кто сейчас в бункерах сидит. Мы же их выбирали, для них руководить, командовать — весь смысл. Когда самое тяжёлое, первые последствия пройдут, они же должны выйти и всё организовать…

      — И не надейся, — теперь упования Эрика разрушил Рене. — Какая власть? Да я на триста процентов уверен, что в городе сейчас хозяйничают крепкие парни с криминальным прошлым, поделили Дессет на зоны влияния и правят. Собственно говоря, я к одному такому и иду… Если найду, конечно. Бед. Бед Хасс, не слышали? — Мы отрицательно покачали головами, а Рене продолжил: — Мы жили с ним по соседству, одно время он у нас больше месяца кантовался — может, теперь приютит и накормит. Хотя где и чем — ещё тот вопрос…

      Мы замолчали, потому что запыхались, взойдя на пригорок. Делая поворот, шоссе заворачивало, поваленный лес по левой стороне остался позади — и как на ладони нам открылся Дессет. Зрелище было не для слабонервных…

      В деловом центре стояло четыре небоскрёба. Как они уцелели, было непонятно. Покосившиеся, страшно изуродованные, со сплошь выбитыми панорамными окнами, они тем не менее стояли. Обгоревшие оплавленные стены были искорёжены и изогнуты, но не обрушились.

      — А как они…

      — Ничего не понимаю…

      — Мистика какая-то…

      Но с другими строениями всё было предельно ясно и понятно. Все высотки были снесены, если не до основания, то до второго или третьего этажа, по высоте сравнявшегося теперь с завалами. Улицы превратились в кучи щебня и песка, практически всю их площадь покрывали битый камень, арматура с торчащими из бетонных обрубков металлическими прутами и прочее крошево. Кое-где ещё догорали пожары. Людей не было видно.

      — Фел, ты думаешь, здесь кто-то остался?

      Я неопределённо пожал плечами, Рене рассеял сомнения Эрика:

      — Наверняка. Те, которым удалось выбраться из нижних этажей. В подвалах тоже многие могли отсидеться. И ещё в метро. Но в подземке еды нет, и её, скорее всего, затопило вскоре после удара, так что искать надо на улицах.

      Мы двинулись дальше и через полчаса поравнялись с первыми развалинами. Это был спальный район, вернее, то, что от него осталось. В глубинах балконов со свороченными перилами мрачно чернели дверные и оконные проёмы, из некоторых, словно жала змеи, порывом ветра выдувало занавеси. Нутро второго этажа было бесстыдно обнажено и выставлено на обозрение, как труп в анатомическом театре. Где-то чудом уцелели часы, висящие на стене, куда-то невесть как с ближайшей автостоянки занесло покалеченный мотоцикл. Треснувшие телевизионные панели, сломанная мебель, вывалившееся из шкафов тряпьё, через каждые десять метров упавшие на бок ванны и плиты и торчащие вверх  обрубленные, но не побеждённые обломки водопроводных и канализационных труб. В одной куче хлама глаз различил полуобгоревшие тетрадки и куклу, в другой — детское пальтишко и ролики. Где-то теперь их владельцы? И вдруг… Под рухнувшей бетонной плитой лежали ноги. Две ноги были видны до колен — крупные, обутые в грубые туфли с пряжками. Я отвёл взгляд и начал смотреть в другую сторону. Там что-то шевелилось. Подойдя поближе, я понял, что это куча мух. Что они там облепили, точнее, кого, ещё точнее, останки кого, не было видно. И не хотелось думать — просто зажать нос и поскорее миновать это место, чтобы от смрада разложения и тошнотворной картины жедудок не вывернуло бы наизнанку.

      — Вот и первые жители, знакомьтесь! Проходите, не задерживайтесь, доступ к телу скоро прекратится, потому что тела не останется.

      — Первые? Нет, скорее, последние, — возразил мне Рене. — А странно, что мухи того лопают, а до тех ног… ну, которые справа, не добрались.

      — Наверное, там крови было больше — вот они и слетелись на трапезу, на запах. А ноги изрядно припорошены штукатуркой — ими потом займутся, — высказал я предположение. — А какие ещё авторитеты есть в городе?

      — Есть несколько. Сэм Бочонок — низенький, но упитанный. Гарри Цент — тот за грош удавится, Ганс Ариец — кажется, пахан в гитлерюгенд служил… В северном округе в последнюю неделю кто-то что-то не поделил, кто-то кому-то дорогу перешёл — там до пятницы безвластие было. Неизвестно, кто себе корону нахлобучил… Да и вообще — кто жив остался…

      — А как ты думаешь, они сколотят группу в пять-десять ребят и будут охранять свою территорию?

      — Не знаю, — речь Рене стала медленнее, будто он что-то прикидывал в голове. — Пять-десять человек — этого может не хватить. Оружия в городе полно — мелкую банду запросто перестрелять могут, а крупную теперь прокормить проблема. Я думаю, всё-таки собьют стаю помощнее — особенно если какой-нибудь продовольственный склад прихватили. Да только что после бомбардировки осталось… Нет, так не угадать. Только если повстречаемся, на месте узнаю. Из первых уст.

      — А сейчас мы по чьей территории идём?

      — Сэма Бочонка. Его главный дружок и правая рука — Джон Повар. Говорят, действительно в готовке великий спец. Небось сейчас из кошек мраморную говядину делает.

      — Ну, это и такому не по нутру, — рассмеялся я. — А твой босс где?

      — На западе. — Рене махнул рукой куда-то вправо.

      Идти становилось всё труднее. Камни, на окраине одиночные и легко огибаемые, теперь закрывали почти всю проезжую часть, тротуары были забиты ещё больше, к тому же над ними во многих местах опасно нависали остатки вторых и третьих этажей. Мы то оступались, то спотыкались, то путались в куче тряпья и ежеминутно чертыхались. Но усилия не пропали даром: в начале ближайшего квартала мы увидели людей. Они ходили по развалинам и что-то искали.

      — Мародёры? — высказал я предположение.

      — Ну, это с большой натяжкой, — смягчил Рене. — Что сейчас красть, что ценного можно вынести из этих руин и для чего? Кому нужны компьютер, телевизор, музцентр, стиральная машина, на чём всё это будет работать? Если только примитивный генератор… Опять же — бензина нет… Разве что тёплые вещи, раз скоро сильно похолодает. Ты говоришь, долой пятнадцать-двадцать градусов?

      — Не я, так в фильме каком-то утверждали.

      — А, проверим теорию практикой. На двадцать градусов ниже нормы — это круто. В мае в Дессете обычно двадцать-двадцать пять, а получится от нуля…

      — Скинь ещё несколько градусов на ночное время. А здесь континентальный климат, амплитуда до тех же пятнадцати-двадцати градусов доходит…

      — Плохи дела, — вздохнул Рене. — Наверняка ни хрена в земле не вырастет, замёрзнет на корню.

      — И ничего не купишь ни за какие тыщи.

      — Сто процентов. Говорят, в войну за золото еду продавали. Где совсем плохо было, но там же речь не шла о тотальном уничтожении, а сейчас… Кому это золото нужно? Что оно, что железо — один чёрт…

      Деньги, акции, золото, недвижимость. Власти, правление, порядок. Где стандарты, установление — этот самый истеблишмент, нормы, законы, социум?

      Эрик большей частью помалкивал, иногда только вздыхал или мычал что-то нечленораздельное и всё время держал меня за руку.

      Дойдя до перекрёстка, Рене остановился:

      — Сейчас мне лично направо. Ну как, вы со мной? Только ничего обещать я, конечно, не могу.

      Раздумывал я недолго. Не так уж много нам и осталось в этом мире, какая разница, сейчас подыхать или через год? Самое главное, чтобы быстро и без боли…

      — Да нет, ты иди, а мы… куда вывело, туда и потопаем.

      — Как знаете. Запомнили?

      — Сэм и Джон?

      — Бочонок и Повар.

      — Удачи!

      — Удачи!



      Мы остались вдвоём.

      — Фел, а почему мы с ним не пошли? — спросил меня Эрик, когда фигура Рене скрылась за ближайшим завалом.

      — Потому что я устал, а Сэм ближе.

      И то, и другое было истиной. Мы действительно порядком притомились, потому что отмахали около двух десятков километров, а останавливались в пути всего пару раз на короткие привалы; кроме того, Эрик знал, что из двух примерно равных вариантов я всегда выбираю самый лёгкий или тот, к которому лежит самый короткий путь.

      — Так что с того? — продолжал упорствовать Эрик.

      — Ты понимаешь, что этот Рене связан с криминалом?

      — А что в этом плохого? Наоборот, даже лучше: у него все свои.

      Ошмётки цивилизации слетели с Эрика довольно быстро.

      — Именно: у него. И из-за того, что он кого-то когда-то на месяц приютил, совсем не вытекает, что с двумя его случайными попутчиками, с которыми он знаком всего пару часов, будут носиться.

      Эрик только жалобно что-то проблеял.

      То, что мы увидели, миновав очередной завал, приятно меня удивило: двое тащили куда-то носилки. На носилках, конечно, был труп, но его транспорт был в халатах и респираторах на лицах!

      — Видишь? Кого бы мы здесь ни нашли, у них есть аптечные запасы — значит, лекарства. И санработы они проводят.

      — Ааа… — протянул Эрик, на этот раз — обрадованно.

      — Эй! — окрикнул я почётный конвой на тот свет. — Где здесь Сэм?

      — А вы к нему с чем? — глухо донеслось из заднего респиратора после того, как нас внимательно оглядели.

      — По поводу трудоустройства.

      Носильщики переглянулись и пожали плечами, один наконец поделился:

      — Налево. Сотня метров, направо. Увидите площадь, он там.

      — Спасибо! — И мы отправились по указанному маршруту. — Понял, что лекарственное обеспечение у нас уже есть? Кроме того, стража и что-то, напоминающее организованность. Этот Сэм от заразы избавляется. Когда встретимся, ты молчи и просто поддакивай и кивай, а говорить буду я.

      Через пять минут мы обнаружили не только Сэма, но и его подручного, Джона Повара. Сэм оказался здоровым громилой. Маленький рост с избытком компенсировала толщина. Несомненно, он когда-то был качком, но сейчас в его фигуре было больше жира, чем мускулатуры. Бритая голова, цепкие глаза на бульдожьем лице, здоровые ручищи — прямиком в Голливуд на роль главного мафиози. «Уймись, — пронеслось в голове. — Голливуда больше нет». Несмотря на то, что на улице было меньше двадцати градусов, Сэм сидел в открытой чёрной майке, трикотаж живописно облегал его здоровое брюхо. Ползущая вниз температурная кривая пока не оказывала на него негативного воздействия и не заставляла одеваться теплее. Рядом маячил, очевидно, его Джон. Выше и тоньше, он производил более благоприятное впечатление, но по колориту тоже относился к «бывалым».

      Мы подошли ближе.

      — Вы Сэм? Значит, вы Джон? Здрасьте!

      — Коли не шутите. Вы кто и зачем?

      — Феликс Леддок, Эрик Деванс. Мы к вам за трудоустройством. За прокорм.

      Сэм и Джон оглядели нас внимательнее, чем ранее это сделала похоронная бригада

      — А что вы умеете?

      — Разбирать завалы, таскать трупы, правильно их хоронить, ловить кошек и крыс, налаживать быт. Сегодняшняя температура вас устраивает, но она уже на несколько градусов ниже нормы и в ближайшие недели упадёт ещё на пару десятков, до нуля-плюс пяти днём. Ядерная зима. Поэтому надо выбирать в хламе тёплые вещи. Матрасы и кровати. Я могу всё продезинфицировать: халаты и респираторы у вас имеются — значит, и нехитрое оборудование найдётся. Аптека, аптечный склад, больница — без разницы. Кроме того, на завалах надо искать любую древесину и макулатуру. Всё, что горит. Огонь теперь — свет, газ, отопление. Потом. Радиация. Нужны активированный уголь и ещё много чего, облегчающего последствия облучения. Если препараты в вашем распоряжении, я могу их оценить, указать нужное и подобрать необходимую дозировку. Я занимался в «ИнБио» молекулярной биологией и всё это знаю. И наконец. У вас, наверное, есть запасы бутилированной воды, но рано или поздно они закончатся. Откуда бы ни будет происходить водозабор впоследствии, воду надо очищать. Промышленную очистку я не организую, но примитивный перегонный куб смонтирую, обеззараживание дополнительно проведу. Мои условия — прокорм, никаких домогательств и сексуальной агрессии по отношению к нам двоим, наркотики не навязывать: они только по собственному желанию.

      Сэм задумчиво пожевал губами.

      — Значит, фармацевтику знаешь, всё от всего очистишь, наркоту на вас тратить не придётся. Что, Джонни, берём их?

      — Берём, сгодятся. У нас должен быть внушительный отряд. В случае чего на мясо пустим.

      — А пришли откуда?

      — Из пригорода, Ред Валли, жрать там нечего.

      — Как там дела?

      — Вшиво. Соседи вчера повесились, плодовых садов нет, из пробок на дорогах практически никто не выжил. Правда, это не стопроцентно достоверное, а вольное изложение от Бедова спасителя.

      — Беда Хасса?

      — Его самого, Рене, мы с ним вместе в город притопали. От себя он, конечно, наплёл, но в целом правдоподобно.

      — А что тогда к Беду не подались? Рене небось нахваливал…

      — А нам ваши организаторские способности и порядок понравились.

      — Ха, у нас дипломатический корпус для переговоров, если чего не поделим, — заржал Джон.

      — Конечно, — невозмутимо добавил я. — Мы ещё и торговлю организуем. Будем с ними бартером заниматься. Они нам — свежатинку, мы им — чистую воду, лекарства и высококачественную наркоту, я из препаратов такой коктейль сварганю — пальчики оближете.

      — Зачислены! — вынес свой вердикт Сэм. Возможно, последние фразы прельстили его больше всего…

      Так мы прошли аттестацию.



      К чести Сэма надо сказать, что он был способным организатором и приверженцем порядка и строгой субординации: наверное, сказывалась жёсткая вертикаль власти в той сфере криминальной среды, где он вращался раньше. Он смог организовать нечто вроде встречи «на высшем уровне», на этой сходке то, что осталось от Дессета, было поделено на четыре района, по одному из четырёх оставшихся стоять небоскрёбов в каждом: его собственный — южный, западный — людей Беда, северный и восточный. Разобрать на части северный, где, по словам Рене, царило безвластие, не удалось: там оперативно провели выборы и короновали победителя на пост главаря.

      После раздела Сэм разбил свой отряд на четыре группы: одна расчищала первые этажи перешедшего под его управление небоскрёба, устанавливала там кровати и забивала оконные проёмы, потому что ночи уже стали достаточно холодны; вторая разбирала завалы нашего сектора, сооружая из строительного мусора что-то наподобие разделительных валов, разграничивающих зоны правления Сэма и прочих, — мы становились государством; третья грузила наиболее смердящие трупы, выносила их на окраину, закапывала и сжигала их там, сначала — по наитию, как придётся, после нашего с Эриком появления — под моим мудрым руководством, — это была самая тяжёлая работа; четвёртая тащила к небоскрёбу обломки мебели, тёплые вещи, матрасы и одеяла, находила даже ковры, мы вешали их на стены и выстилали ими пол — это тоже посоветовал я: теплоизоляция в меняющихся к худшему погодных условиях не мешала. Оставшиеся учились у Джона поварскому делу, потому что главный кок ворчал, что один готовить еду на такую ораву не может. Мы обходились похлёбкой — супом из концентратов, иногда ему на смену приходил варёный картофель (впрочем, он быстро подошёл к концу), хлеб пекли сами: у запасливого Сэма была припрятана и мука. Для других тоже находились дела: они отправлялись искать воду, но пока нигде, кроме как в затопленных станциях метро, её не обнаружили, вода там была из рук вон плоха, но это было что-то… Мне удалось смонтировать из двух здоровых котлов примитивный перегонный куб, обеззараженную, насколько это позволяло допотопное оборудование, воду сливали в бочки и порожние бутыли и оставляли про запас. В лекарствах я разобрался, но, конечно, результаты лечения последствий облучения были сомнительны, я ощущал это по собственному ухудшавшемуся самочувствию, да и Эрик заметно слабел. Остальные меня интересовали мало…

      Всего в стаю сбилось около полутора сотен человек. Лица у всех были хмурые, на каждом лбу был написан вопрос, что будет с ним, когда запасы еды подойдут к концу. На крысах и мышах можно было поставить крест: их сожрали собаки и кошки, потом собаки начали поедать кошек. Бои развёртывались грандиозные, от лая и мяуканья расшатывались нервы и сон, но к исходу второй недели всё постепенно затихло. Победители слабели и отправлялись вслед за побеждёнными, так что в услугах охотника, которые я готов был взвалить на себя в день устройства на работу, нужда отпала сама собой.



      Занимаясь своими обязанностями, я вспоминал свою лабораторию и был рад, когда работы было много: она отвлекала меня от картин прошлого и острой тоски по тому, что ушло безвозвратно. Смотря на Эрика, на его постепенно разгоравшиеся всё нездоровее, всё лихорадочнее глаза, я испытывал щемящую тоску. Я по-прежнему обнимал его по ночам, но заниматься любовью как раньше мы уже не могли. Волшебные ночи, когда он начинал стриптиз напоказ, разоблачаясь в призрачном свете монитора или телевизионной панели, а потом нырял ко мне в тёплую постельку, канули в Лету и сменились жалкими перепихами в общежитии на первом этаже среди храпа, сопения и кряхтения соседей. Хорошо ещё, что тьма при заколоченных окнах была непроглядной и до нас никому не было дела, но Эрик всё равно то стыдился, то выходил из себя и постоянно канючил:

      — А может быть, нам надо было остаться у тебя?

      — И что бы мы там делали? — отвечал я вопросом на вопрос. — Рвали траву и жрали бы? — у нас через несколько часов желудки бы разболелись, а через неделю мы подохли бы в страшных мучениях. Или ты готов был вытаскивать из петли Деззов, резать их на куски и жарить, а из костей варить суп?

      — Всё равно нам скоро придётся это делать, — возражал Эрик.

      — Утешься хотя бы тем, что тогда мы это не сумели бы, а сейчас у нас мастер-класс от Джона.

      Видя лихорадочный румянец на его щеках, я опасался за его психическое состояние. Он не проходил естественный отбор. Впрочем, и у меня начинали всё чаще и обильнее выпадать волосы… Я только удивлялся, почему ни у кого не возникало отвращение к еде: говорят, при облучении это один из главных симптомов. Хотя, скорее всего, он напрочь заглушался страхом остаться вообще без пропитания…



      Попутно я узнавал, как прошли первые часы и дни после удара в Дессете.

      О тех, кто погиб в первые мгновения, вспоминали с завистью, и я должен был согласиться с тем, что не без основания. В самом деле, в какую-то сотую долю секунды, ничего не осознав, ничего не почувствовав, обратиться в горстку радиоактивного пепла! Гибель может прийти от пули, наводнения, яда, огня — и в том, и в другом, и в десятом случае это срок. Пусть и крохотный, когда тебя ударяют кирпичом по голове, но всё-таки… Это боль, предсмертная агония, хоть и секундная. Я уже не говорю о тех, кто болеет и отходит долго и мучительно и что предстояло нам самим, уже терявшим понемногу рассудок и человеческий облик… И я зациклился на этой мгновенной смерти сразу же после взрыва, я страстно хотел это испытать, я не мог понять, как это происходит даже не за мгновенье — за сотую долю секунды, без понимания, осознания! Что претерпевает душа, не отделившаяся от тела, а мгновенно освободившаяся от него, изничтоженного, как на неё влияет гамма-излучение, влияет ли? Я не знал, я занимался молекулярной биологией, а не квантовой физикой.

      Второй лавиной смертей была гибель от ударной волны. Людей плющило о стены, давило бетонными плитами, погребало под завалами, бросало в полыхающее пламя вспыхнувшего топлива бензовозов и объектов нефтепереработки, разбивало в перевернувшихся машинах, выкидывало из окон. Наверное, именно эта волна породила самое большое число смертельных случаев и искалеченных.

      Потом началось всеобщее безумие. Видевшие это всё, усугублённое пожарами, оказавшиеся посреди огня и моря крови, ещё оставшиеся в случайно уцелевших домах отказывались верить своим глазам и принимать действительность, не хотели жить в таком мире. Матери брали детей, тащили их за собой в уцелевшие небоскрёбы, взбирались наверх насколько хватало сил, бросались к окнам, выкидывали в них детей, а потом сами летели за ними. Мне на ум приходили порядки античного мира, когда то же делали намеренно искалеченные захватчиками и отпущенные из рабства на родину, знавшие, что в их отчизне господствует культ здоровья и красоты, а не увечий и социальной защиты. Те, у кого дома было оружие (а таких тоже было много), брались за ствол и стрелялись; не имевшие такового вешались или травились — в зависимости от того, что оказывалось под рукой. Сотнями, тысячами. На первый взгляд это было не очень большое количество, но, учитывая то, как уменьшилось население после вспышки и ударной волны, процент был другой…

      После, когда три этих потока иссякли и пожары начали стихать, пошла самая настоящая битва за выживание. Всех интересовали еда и вода, на супермаркеты нечего было рассчитывать: из них вымели всё ещё вечером, предшествовавшим взрыву, — и люди кинулись к продуктовым складам, хлебозаводам, кондитерским фабрикам. Больше всего побоев, пуль и ножей досталось интеллигенции: врачам, учителям, инженерам, научным сотрудникам, чиновникам, офисному планктону, об инвалидах я уже не говорю… Выигрывали только широкие плечи и загребущие руки: чем крепче и более цепки они были, тем обильнее была добыча для их обладателей. Хиляков сначала отгоняли — они лезли вновь, но впереди уже карабкались чуть не по головам другие, они ожесточались — и слабым доставались пуля в голову или нож под ребро. Наверное, именно тогда Сэм и отжал какой-то пищеблок, ресторан или рынок.

      Мне стала ясна также и судьба женщин, раньше я не мог понять, почему с момента прибытия в Дессет я не видел ни одной. Увы! Они проиграли и в силе, и в потребности в себе тех, кто выжил. Успешные проститутки, любовницы высокопоставленных особ, разъезжавшие на дорогущих тачках, обратились в абсолютный ноль, когда их покрыло копотью, когда их причёски растрепались, а косметика потекла. Глянец слетел мгновенно. Всем нужна была прежде всего еда. Раньше симпатичная девочка стоила тысячу за ночь — теперь они тщетно предлагали себя за ломоть хлеба или кружок колбасы. Их гоняли и отстреливали, когда они слишком надоедали, тем более что к этим особам с пониженной социальной ответственностью присоединялись и другие, до этого вполне приличные и благонамеренные; самые стойкие и высокоморальные умирали на улицах или в квартирах, если таковые по счастливому стечению обстоятельств оказывались непострадавшими.

      Лезвие и свинец не пощадили даже женщин, приближённых к криминалу. Любовницы авторитетов или каких-нибудь крутых парней из объектов услады превращались в лишний рот, и не было нужды для успокоения совести предъявлять им обвинения в корысти, жадности или расточительстве: все моральные устои полетели к чертям; такие понятия, как потомство, род и династия, тоже обратились в прах. Кого может родить облучённая женщина от облучённого мужчины? — только урода. Для чего — для такой жизни? Да и понадобится ли жена мужу, когда к каждому представителю сильной половины человечества прилагался кулак — в любую минуту под рукой, свой собственный и абсолютно бесплатный. Впрочем, и он не так-то часто был надобен…



      Так и вышло, что на исходе первой недели после бомбардировки Дессет оказался в руках криминальных группировок. Не имевшие конфликтов с полицией, примкнувшие к ребятам типа Сэма тактично не интересовались, откуда явились эти командиры: то ли всплыли со дна, на котором отлёживались, то ли бежали из разрушенных тюрем.

      Так цивилизация, этот фиговый листок человеческой мерзости, за неделю сгнила дотла.

      Я горько усмехнулся: оказалось, что моим миром по-прежнему правит дядя Сэм.



      Ну что ж, это тоже была жизнь, пусть и такая…