Отщепенец

(фантазия)
 Прораб строительного объекта Тимофей Михайлович Штробко только-только разложил на своем рабочем столе скромный обед, состоящий из свежего плова, доброго куска курицы, аккуратно нарезанной сырокопченой колбасы, трех помидор, двух огурчиков, шмата копченого сала, вязанки свежего зеленого лука, ломтя еще хрустящего хлеба, и жадно облизываясь, приготовился вкушать ароматы, как вдруг дверь распахнулась и на пороге возникла фигура бригадира отделочников Фёдорыча. Ноздри на его красном носу расширялись, словно у быка перед последним броском. Редкие седые волосы были наэлектризованы, и Фёдорыч напоминал рассерженного одуванчика. Неуверенно держась на ногах, он решительно подошел к прорабскому столу и пододвинув стул, плюхнулся на него со всего роста. Внимательно осмотрев обед прораба, он не спеша начал.
- Михалыч, я… ты знаешь… за тебя… но тут… тут делать что-то надо! Тут вопрос прямо вот так стоит, – и он стукнул ребром ладони по столу прямо между шматом сала и нарезанной колбасой. – Отщепенец у нас! Понабрали, интеллигентов… не знаешь, куды бечь! Как с ним работать? Он же на стройке, как телеге – пятая нога. За что ни возьмётся… Хоть не подпускай. И лезет, главное везде, нос свой суёт. Всё знает, мля… Читал он! Заведется такая зараза в коллективе – и всё! Считай - нет коллектива. Ты на моих посмотри – спасать как-то надо бригаду, или что? Чего рот раззявил? Наливай! Заведённый я с утра.
 Тимофей Михайлович молча открыл боковую дверь своего стола, достал бутылку водки, стакан, поставил все это перед Фёдорычем, и налил. По лицу Федорыча поползла улыбка, он обтер руки о грязные джинсы и немного сбавил тон.
 Этого, новенького, когда взяли? – месяца еще нет, а мои уже вторую неделю меня по имени – отчеству! Это когда такое было? Я им что?.. А всё из-за интеллигента. Он зачин такой дал. Он в первый же день меня по имени назвал. Я уж и забывать стал, что я Василий… ну, Федорыч и Фёдорыч, а он – нет – выпендрился! Откуда он узнал, я тебя спрашиваю? И все, как обезьяны за ним… Вроде поперва как в шутку, а теперь попривыкли, как и должно быть… Дай-ка колбаски. Ой, чую, нахлебаюсь я с ним… Ну, за всё хорошее!
 Фёдорыч опрокинул стакан.
Тимофей Михайлович сглотнул подступившую слюну, взял кусочек колбаски, понюхал её и положил на место.
 Михалыч, мы с тобой лет тридцать на стройке – продолжил Фёдорыч, - если не больше. Я сопляком пришел, чепушилой желторотым, помнишь ведь. Разве мог я тогда бригадиру своему указывать? А этот почему-то считает, что может. Ему, видите-ли, кажется, что раствор для штукатурки один к четырём надо делать, а не один к восьми. Двадцать лет я этим раствором стены штукатурил… И до сих пор стоят… кое-где. Да, отскакивало, но уже потом, когда сдавали… Какие претензии? А с неделю назад я его на стены поставил, так он моду взял – по маякам штукатурить. Это что? Это уже вообще ни в какие ворота! Мне что, эти маяки продать некому? А раствору сколько уходит?.. Ну, между первой и второй… Колбаски возьму… А ты чего?.. Не, как знаешь, без обид!
 Я уже и по-человечески его просил, и по матерному, не мешай, говорю, упырь, работать. Нет – всё одно – лезет. Михалыч, я уже грех на душу взял, ей-богу! Тут шабашка была - ремонт в трёшке заказали, ну, чего ж не взяться? Клиент, смотрю, при бабках. Я ему смету и составил. Думал, бабу свою с ребятишками на моря свожу – щас! Эта паскуда ему что –то шу-шу-шу… В три раза, Михалыч! В три раза смету мою урезал. Где ему такому учили? Вот мы с тобой, помнишь? Да, всякое бывало: и краску там и батареи эти, провались они пропадом, но, чтобы вот так… Ну, думаю, гадёныш, попляшешь ты у меня. А заодно и жмотяре этому урок дам.  Когда у меня чего ржавело… снотворного ему в чай, он - сопли пузырями, а я дверной проём в ту комнату со стенкой вместе гипсокартонном… и обои поклеил. Так он знаешь, что? Проход в соседнюю квартиру проштробил, и хозяевам тем комнату чуть не продал. Как? Как такое могло нормальному человеку в голову прийти?.. Лучок-то свой? Я возьму?
  А ходит в чем, ты видел? Так строители не ходят, Михалыч! Как в театру рядится на оперу какую! А запросы его слыхал?  И перчатки ему выдай, и комбинезон ему, чтоб как у всех! А заслужил?  Да ты за эти перчатки попотей с моё. Я, вон, пока варить как следует не научился – мне маску хрен выдавали. Потому что школа!.. Давай по третьей, чего-то не вдохновило. Курочку возьму?
А еще… трезвый, понимаешь? И днём и ночью. О чём с ним… вообще можно?.. Ведь он, что пузырь можно по булькам… ровно в три стакана… и не слышал даже. Меня, когда я пришел перво-наперво учили бульки считать, а потом уж отличать песок от цемента. А этот? Да даже не в этом дело! Черт с ними, с этими бульками! Он бригаду мне портит! Я их не понимаю уже… Они говорят – а я не понимаю… Пелевина, какого-то на перекурах обсуждают… Захожу утром сегодня, а Колька-балабол, знаешь же Кольку? Ну, матерщинник первый – стоит на козлах под потолком, меня увидел и кричит: «Доброе утро, Василий Фёдорович! Не затруднит ли вас подать мне правило?» Я, Михалыч, где стоял, там и сел. Как? Откуда он это? Да, нет, понятно, конечно, что парень под влияние отщепенца попал, что спасать надо, только как?
 Прорабу наскучило нытье Фёдорыча и он потянулся к салу, но на том месте, где оно лежало красовалось только внушительного размера жирное пятно. Тимофей Михайлович пошарил глазами по столу, но сала нигде не обнаружил… Он стиснул зубы, и на его скулах заходили желваки. Фёдорыч еще распинался про вредность интеллигенции, тужась от красноречия, но Штробко его уже не слушал. Он мог простить бригадиру по старой дружбе что угодно: маяки, цемент, шпатлевку на худой конец, но сало - нет! Решительно – нет! Не очень долго раздумывая он достал лист бумаги, сдвинул на край стола закуску, положил авторучку на лист и разделяя слова сказал:
- Ты… Вы, Василий Федорович… в нетрезвом состоянии сейчас, и вчера, помнится тоже, и воровство с объекта, и некачественное исполнение работ. Лет на пяток наберется, если не больше. Так что будьте любезны, если вас не затруднит, напишите-ка заявление по собственному, если не хотите по статье на кичу.
 Фёдорыч медленно привстал со своего места, держа в одной руке пустой стакан, в другой откусанный кусок курицы, и выкатил на Штробко глаза. Ловя ртом воздух, он произнёс чуть слышно:
- Что ж ты это, Михалыч? И ты по-ихнему заговорил? Я-то думал, ты – кремень! А выходит, что и тебя отщепенец этот… рожа эта интеллигентная обработать успела! Как же жить теперь, Михалыч? Жить-то как?..