Связь времен. Киносценарий

                Моей маме, Ирине Давидовне Рахлиной


               
                По селу бежит дорога,
                По дороге – грузовик.               
                Моя милка – недотрога,
                Я к такому не привык.
               
                (частушка)

                I

Именно так и было – село, дорога, грузовик. Бежать он, правда, не бежал, не
тот возраст. Да и дорога, что называется, местного значения…
Грузовик остановился, из кузова выпрыгнул человек. Ему под сорок, на нём военная форма, погон нет. Сорок шестой год, демобилизация.
Из кузова ему подали вещевой мешок, “сидор”, и грузовик уехал, а солдат проверил заправочку и пошёл к сельсовету.
Внутри всё как обычно. На стене Портрет, под Портретом стол, за столом сидит человек. К нему вошедший и обратился:
   - Здравствуйте, вы здесь будете председатель?
   - Я, а что? - и взгляд настороженный. Такое было время, опасались неожиданных посетителей.
   - Скажите, пожалуйста, кто у вас на деревне самая многодетная вдова?
   - Остапьева Елена, а что?
   - Понимаете, сам я с Орловки. Слыхали?
   - Как не слыхать, нашего района. Только нету Орловки. Сожгли.
   - То-то и оно, что сожгли. И моих. Всех.
     Вот я и подумал – чем на танцы ходить, баб щупать, возьму-ка я лучше самую
     какую ни на есть горюху и помогу ей птенцов поднимать.
   - Вот оно что,  - председатель закурил, - хорошее дело. Только Остапьева тебе
     не подойдёт.
   - Что так? Стара? Иль горбата?
   - Нет, не стара. И не горбата… А знаешь, что? Попытай.
   - А почему не подойдёт?
   - Иди, иди. Она эту неделю в ночную работает, сейчас дома. Как выйдешь,
     поверни направо, после колодца третий дом.
   - Да чем не подойдёт-то?
   - Иди, не сомневайся. Человек она – золото.
Солдат неодобрительно хмыкнул, поднял сидор (похоже, весомый был) и вышел, не попрощавшись.
Он уже порядочно отошел, когда председатель его окликнул. Специально на улицу вышел, не поленился. А это ему непросто, он, оказывается, без ноги, на деревяшке.
   - Слышь, солдат… Как Лена тебя наладит, ты давай назад приходи. Мы тебе другую вдову подберём. Нам мужчины в колхозе во как нужны! Ты что делать-то умеешь?
   - Всё.

                II

Третий дом после колодца. Во дворе женщина стирает. Ей за тридцать, даже за тридцать пять. Красивой её не назовёшь. Ей бы одеться, причесаться… И выспаться, выспаться  бы!.. Тогда – возможно, а так… Нет, не назовёшь.
   - Простите пожалуйста, не вы будете Елена Остапьева?
Выпрямилась, прижала к груди мокрую тряпку:
   - От Сергея что?
   - Нет, Лена, Сергея твоего я не встречал.
   - Тогда что?
   - В квартиру-то впусти.
Не словами - рукой и лицом показала:
   - Входите на здоровье, кто вам не даёт.
Большая комната, немного мебели, на стене свадебная фотография: хозяйка молодая, в белом. Сергей – лицо напряжённое, чуб. Ничего особенного.
Долго осматриваться не пришлось:
   - Что скажете?
Вынул консервы, ещё консервы, что-то женское, вероятно, чулки. Потом куклу, другую куклу и самолёт. Всё красивое, заграничное.
Эффекта от предъявленного богатства не было:
   - Что скажете, спрашиваю?
И он сказал. Достал бутылку, тоже замысловатую, и сказал.
   - Принеси стаканы.
   - Ты будешь говорить или нет?!
Страшно это – одной фразой жизнь переменить. Да и к лучшему ли?
   - Выходи за меня замуж!
   - Ты за этим пришёл? Смеяться над моим горем?!
   - Какие смешки. У меня, Лена, горе не меньше твоего.

Хочу сказать о русской женщине, о натруженных её руках и золотом её сердце. «У меня горе» - и она как бы включена, подсвечена, и поднялось с глубины что-то доброе, высокое, человечное…
К месту это здесь сказать, к месту, тем более, что это чаще всего правда. Причем по отношению к любой женщине – допустим, еврейской…
И она уже не злая, и глаза большие, с вопросом, и красивая она, да, чёрт возьми, красивая! Но ему, похоже, не до того. Не заметил.
   - Стаканы принеси.
И вот они за столом, и стаканы принесены, и наполнены, и не отпито из них. И вынут из сидора роскошный альбом в бархатном переплёте. Фотографии.
Свадебная, очень похожая на ту, на стене – невеста в белом, жених напряжённый, чуб…
Дети.
   - Александр.
Другой лист.
   - Алексей.
Перевернул.
   - Анатолий.
Закрыл.
   - Ещё Зинаида. Не видел её, без меня родилась. И фотографии нет.
Голос у солдата не дрожит, и глаза у него сухие. Крупный план – Лена плачет.

Приходят из школы дети. Сгрудились у двери, смотрят испуганно.
   - Папа?..
   - Нет. Это дядя… – и замолчала. Как же его зовут-то?
Солдат, спасибо ему, пришёл на помощь. Детям:
   - Рома.
Елене:
   - Ляхов Роман Михайлович.
И снова детям:
   - Буду у вас жить.
И снова Елене:
   - Буду. Вон у тебя сарай повалился. Подниму и обоснуюсь. А там поглядим.

                III

Сельская кузница, обед. Мужчины разговаривают.
   - … а я не виню. Женщина – как все, такой же человек. Ты в армии своего не упускал и чужое прихватывал – и они здесь то же самое. Вот Лена-то Романова - как ждала своего Сергея, а никуда не делась. Ведь не делась, Рома, правильно говорю?
Роман:
   - Заканчиваем. Пошли работать.
Он здесь старший.

                IV

Тот же дом, ночь. На крыльце сидит Роман. Курит. Рядом стоит Елена:
   - Не могу, Рома, не обижайся. Ты очень хороший человек, а не могу. Вдруг Сергей вернётся – что я ему скажу?

Тот же двор, день. Мальчик лет двенадцати из тех, что стояли тогда у двери:
   - Дядь Ром, а правильно говорят, что ты мамкин хахаль?
   - Дурак ты, Федька. И уши твои холодные.
Только и всего, пойми этих взрослых. А Федька было бежать наладился, боялся по шее схлопотать…

Опять во дворе. Она, как тогда, над корытом. Входит Роман.
   - Ром, скинь рубашку, я простирну!
   - Расписаться нам надо, Елена.
   - Но…
   - Знаю, всё знаю. А расписаться надо. Мальцам на селе мною глаза колят.

                ***

Прошло пятьдесят пять лет.
В большом городе - может, в Москве, а может, в Берлине, или, скажем, в Торонто - беседуют дед с внуком. И спросил двенадцатилетний внук:
   - Так что ж получается, прадедушка с прабабушкой так секса и не имели?
И дед, Фёдор Сергеевич Остапьев, ему ответил:
   - Дурак ты, Ромка. И уши твои холодные…